5 февраля.
За обедом кто-то заговорил о Некрасове. Я спросил Льва Николаевича, знал ли он писателей некрасовского «Современника»: Добролюбова, Чернышевского?
— Чернышевского знал,— ответил Лев Николаевич.— Он мне всегда был очень неприятен и писания его неприятны. А сам Некрасов был, скорее, приятен. Я помню, я раз зашел к нему вечером,— он всегда был какой-то умирающий, все кашлял,— и он тогда написал стихотворение «Замолкни, муза мести и печали»6, и я сразу запомнил его наизусть.
Вечером после чая Лев Николаевич опять вспомнил про Некрасова. Я прочитал любимый мною конец «Рыцаря на час» от слов «Повидайся со мною, родимая» до «Уведи меня в стан погибающих за великое дело любви». Эти стихи понравились Льву Николаевичу (он не помнил этого стихотворения), за исключением последних строк (выражение «стан погибающих» ему не понравилось).
— Мое лучше, — сказал Лев Николаевич. Он устремил глаза вдаль, лицо его приняло торжественное, скорбное выражение, и он тихим голосом продекламировал:
Замолкни, муза мести и печали!
Я сон чужой тревожить не хочу.
Довольно мы с тобою проклинали —
Один я умираю и молчу.
Дальше Лев Николаевич не мог вспомнить.
6 февраля.
За обедом, продолжая вчерашний разговор о писателях, я спросил Льва Николаевича, какое впечатление производил на него Михайловский.
— Он неинтересный был человек,— ответил Лев Николаевич.— Я в нем ничего не видел оригинального, самобытного. Такой казенный либерализм.
Рассказывая о своей предобеденной прогулке, Лев 11иколасиич сказал:
Это такая ошибка — беречь себя. Я вчера чувствовал стеснение в груди, сегодня пошел гулять, прошелся несколько верст, и все прошло.
Вчера Лев Николаевич читал в газете заметку о последнем рассказе Леонида Андреева «Тьма». Мысль рас-сказа ему понравилась. Сегодня он прочитал самый рассказ и был очень разочарован.
— Его хвалят,— сказал Лев Николаевич,— и он позволяет себе писать бог знает как. Полнее отсутствие чувства меры, а в искусстве во всяком — в поэзии, в музыке, в скульптуре — это главное. Как только художник перехватил через край, я сейчас же замечаю: а! он хочет поймать, и настораживаюсь против него.
9 февраля.
Несмотря на то что для самого Льва Николаевича художественное творчество давно уже не является главным делом жизни, современное вырождение искусства глубоко его печалит. Сегодня я списал с фонографа сказанную им мысль об искусстве:
«Упадок искусства есть вернейший признак упадка цивилизации. Когда есть идеалы, то во имя этих идеалов производятся произведения искусства; когда же их нет, как теперь у нас,— нет произведений искусства! Есть игра — словами, игра — звуками, игра — образами». Лев Николаевич с ударением произнес трижды повторенное слово «игра».
13 февраля.
— Да у них прямо плохие стихи. Мне Стахович говори.!, что у Бальмонта мастерство техники. Никакого мастерства техники незаметно, а видно, как человек пыжится. Л уж когда видишь это, то конец. Вон у Пушкина: его читаешь и видишь, что форма стиха ему не мешает.
Старый знакомый и в некоторой степени единомышленник Льва Николаевича, А. М. Бодянский, прислал ему написанную им драму из жизни Христа («Драма мира»), прося высказать о ней свое мнение. Сегодня я спросил Льна Николаевича, хороша ли драма Бодянского.
_ Нет,— ответил Лев Николаевич.— Не веришь ему совсем.
— В чем не веришь?
— Что это так было, как он описывает.
15 февраля.
После завтрака, приготовившись идти на прогулку, Лев Николаевич, уже одетый, вернулся к нам в столовую и сказал:
— Сегодня читал речь государя в Думе о том, что собственность священна, и как там один депутат упал, он его милостиво приподнял… Так отвратительна эта ложь!.. Трудно удержаться, чтобы не осуждать этих людей.
Вечером Лев Николаевич рассказывал свой сон в прошлую ночь. Я спросил его, случалось ли с ним, чтобы во сне ему приходили серьезные мысли.
— Нет, кажется, нет,— ответил Лев Николаевич.— Во сне часто бывает, что то, что видишь, кажется серьезным, а наяву рассудишь и видишь, что пустяки.
Я напомнил Льву Николаевичу о его сне, который он рассказывает в заключении своей «Исповеди». Сон этот самому Льву Николаевичу представился таким значительным, что он сделал описание его заключением всей статьи.
— Это действительно видел, это я не выдумал,— ответил он на мой вопрос.
О снах вообще Лев Николаевич думает, что они слагаются в момент пробуждения.
17 февраля.
За утренним чаем Лев Николаевич говорил мне и В. В. Плюснину о том, что он думает ответить на письмо американца Болтон Хола о земле.
— Мне хотелось,— сказал Лев Николаевич,— для русских людей выставить, что земельный вопрос теперь то же, что вопрос об освобождении крестьян сорок лет назад. И совершенно такое же отношение. Я не знаю, — скажите, пожалуйста, какой взгляд у кадетов на земельный вопрос?
— Вам, молодым, нельзя этого делать; а я, старик, я стараюсь развивать в себе к этим людям — страшно
Сказать— не презрение, а полное равнодушие к тому, что они говорят, точно так же, как и к тому, что говорит Столыпин.
19 февраля.
Вчера вечером, по поводу присланного известным переводчиком Фидлером перевода Тютчева на немецкий язык, Лев Николаевич вспомнил об этом поэте, которого из русских поэтов он ставит на первое место после Пушкина.
«На смерть Пушкина», «Фонтан», «Не то, что мните вы, природа», которые все понравились Льву Николаевичу.
…Лев Николаевич молча перелистывал Тютчева, нашел стихотворение «Декабристы» и прочел вслух. Оно не понравилось ему первой и второй строфой.