Глава вторая
РОДИТЕЛИ Л. Н. ТОЛСТОГО
I
Граф Николай Ильич Толстой родился 26 июня 1794 года1.
Отец поторопился положить начало его служебной карьере, и уже 6-летним мальчиком в 1800 году он был зачислен на службу с чином губернского регистратора, а в 1810 году, 16 лет, получил чин коллежского регистратора и в следующем 1811 году — чин губернского секретаря.
Юноша воспитывался в условиях крепостного права. В архиве его отца хранится бумага, по которой тетка Николая Ильича, родная сестра его матери, Н. Н. Депрерадович, жена генерала, когда Николаю Ильичу было 15 лет, подарила ему своего дворового человека Афанасия Петрова. Тогда же она подарила его сестре Александре Ильиничне, которой было 13 лет, «малолетнию крестьянскую девку» Александру Алексееву. Лет 16-ти юноша имел связь с дворовой девушкой. От этой связи родился сын Мишенька, которого впоследствии определили в почтальоны. При жизни отца, — рассказывает Толстой в своих «Воспоминаниях», — этот его брат «жил хорошо, но потом сбился с пути и часто уже к нам, взрослым братьям, обращался за помощью. Помню то странное чувство недоумения, которое я испытывал, когда этот впавший в нищенство брат мой, очень похожий (более всех нас) на отца, просил нас о помощи и был благодарен за 10—15 рублей, которые давали ему»2.
В 1812 году Н. И. Толстой, «несмотря на нежелание, страх и отговоры родителей», как пишет Лев Николаевич в «Воспоминаниях», переменил гражданскую службу на военную. В то время, когда им было подано прошение о переводе с гражданской службы на военную, мирный договор с Наполеоном, заключенный в 1807 году в Тильзите, оставался в силе; однако влиятельные московские круги не считали мир с Наполеоном прочным. Так, граф Ф. В. Растопчин уже 24 марта 1810 года писал вел. кн. Екатерине Павловне: «Я нашел в Москве множество слухов о близком разрыве с Францией»3. А. Д. Бестужев-Рюмин вспоминал, что уже в начале 1811 года в Москве «стали поговаривать... о разрыве мира», заключенного в Тильзите, а в конце этого года «уже явно говорили, что с французами будет война, и война жестокая»4. Так, очевидно, смотрел и Александр I. Уже с 1810 года началось вооружение новых полков и весь 1811 год продолжалась организация резервов и устройство складов в тылу5.
11 июня 1812 года Н. И. Толстой был зачислен корнетом в 3-й Украинский казачий полк, вскоре переименованный в Иркутский гусарский полк. 12 июня Наполеон без объявления войны перешел границы России, и началась Отечественная война.
Н. И. Толстому не пришлось принять участие ни в одном сражении в пределах России, но в декабре 1812 года он был отправлен в заграничный поход.
Сохранилось несколько писем Николая Ильича с пути к родителям и сестрам, ярко рисующих его настроение того времени. Письма переполнены излияниями чувств в таких, например, выражениях: «Целую ваши ручки мысленно и прошу вас не забывать меня, т. е. огорчаться как можно меньше. Остаюсь навек ваш покорный сын». В одном из писем к сестрам Толстой писал: «Хотите знать, что я делаю, чтобы развлечься? Я ставлю ваши портреты вокруг меня, беседую с ними и иногда даже танцую, считая, что я нахожусь среди вас, моих добрых друзей. Я уверен, что вы меня любите и не откажете мне в моей просьбе, с которой я к вам обращусь: это грустить по возможности меньше. Подумайте, если бы я знал, что вы спокойны и довольны, моя разлука была бы мне в половину тяжка»6.
Картины последствий войны, проходившие перед его глазами, производили на Николая Ильича тяжелое впечатление.
В письме из Гродно от 28 декабря 1812 года он сообщал родителям:
«Не бывши еще ни разу в сражении и не имевши надежды в нем скоро быть, я видел все то, что война имеет ужасное; я видел места, верст на десять засеянные телами; вы не можете представить, какое их множество по дороге от Смоленска до местечка Красное; да это еще ничего, ибо я считаю убитых несомненно щастливее тех пленных и беглых французов, кои находятся в разоренных и пустых местах Польши...»
«Признаюсь вам, мои милые, — писал далее Н. И. Толстой, — что есть ли бы я не держался русской пословицы: взявшись за гуж, не говори, что не дюж, я бы, может, оставил военное ремесло; вы, может, мне скажете, что я не имею права говорить это, а оставя уж все то, что я всего более на свете люблю; но что же делать, я так же, как другой, не умел быть доволен своим состоянием. Но что про это говорить? Я всегда любил военную службу, и вошедши в нее, щитаю приятною обязанностью исполнять в точности мою должность».
Еще более решительно писал Толстой сестрам через полтора месяца, 15 февраля 1813 года, из польского местечка Добжица:
«Мое военное настроение очень ослабело: истребление человеческого рода уже не так занимает меня, и я думаю о счастьи жить в безвестности с милой женой и быть окруженным детьми мал мала меньшими».
Но мечты эти не могли осуществиться: выйти в отставку, пока продолжалась война, было невозможно, и Н. И. Толстой, состоя адъютантом троюродного брата своей матери, генерала Алексея Ивановича Горчакова, проделал почти весь заграничный поход 1813 года, был во всех наиболее крупных делах этой кампании и во многих мелких стычках. «За отличие» в арьергардных делах во время отступления армии «при удержании неприятеля под городом Дрезденом и при переправе через реку Эльбу», как сказано в его формулярном списке, Толстой 27 апреля 1813 года получил чин поручика. 8 и 9 мая Толстой принимал участие «в генеральном сражении» при городе Бауцене; 14 августа «при сильной рекогносцировке» у Дрездена; затем в блокаде крепости Кенегштейн. 2, 4, 6 и 7 октября Толстой был участником «битвы народов» под Лейпцигом и за отличие в этом сражении получил чин штабс-ротмистра. В том же месяце Толстой принимает участие «в преследовании неприятеля до города Эрфурта и при блокаде оного до 17 октября». Из Эрфурта Н. И. Толстой шел походом до Геттингена, откуда главнокомандующим армии, генералом Витгенштейном, был отправлен «с нужными депешами» курьером в Петербург. На обратном пути из Петербурга к армии в местечке Сент-Оби Толстой был захвачен в плен и пробыл в плену в Париже до взятия его русскими войсками 19 марта 1814 года.
По сохранившемуся в семье Толстых преданию, Н. И. Толстой был взят в плен вместе со своим денщиком, который незаметно спрятал в сапог все золото своего барина и во все пребывание в плену ни разу не разувался, чтобы не обнаружить этих денег. Он натер себе ногу и нажил рану, но и виду не показал, что ему больно. По приезде в Париж Николай Ильич мог жить, ни в чем не нуждаясь, и навсегда сохранил память о преданном солдате7.
Возвратившись в Россию, Толстой 8 августа 1814 года был переведен в кавалергардский полк и назначен адъютантом к командиру корпуса, генерал-лейтенанту князю Андрею Ивановичу Горчакову, другому троюродному брату его матери.
армией генерала Бенигсена о том, что командир корпуса, генерал-лейтенант князь Горчаков просит перевести его адъютанта штабс-ротмистра графа Толстого в гусарский полк по той причине, что Толстой, «имея ревностное желание продолжать службу вашему императорскому величеству во фронте, но по недостаточному своему состоянию не имеет возможности продолжать служение в кавалергардском полку»9. Рапорт этот, датированный 15 ноября 1817 года, указывает на стесненное материальное положение Н. И. Толстого.
14 марта 1819 года Толстой «по болезни» был уволен в отставку с чином подполковника. При прошении об отставке, поданном Толстым 14 ноября 1818 года, было приложено свидетельство главного лекаря Казанского военного госпиталя о том, что Н. И. Толстой «действительно болен слабостию груди со всеми ясными признаками к чахотке, простудным кашлем, сопряженным с кровохарканием, и застарелою простудною ломотою во всех членах».
Конечно, вполне вероятно, что Николай Ильич, в течение полутора лет переносивший все тяжести походной жизни и плена, страдал всеми болезнями, перечисленными в выданном ему лекарем свидетельстве, чем и объясняется отчасти его ранняя смерть; но, быть может, главной причиной, побудившей его хлопотать об отставке, было желание сколько-нибудь поправить расстроенные дела отца. «Отец, — пишет Лев Николаевич в «Воспоминаниях», — вышел в отставку и приехал в Казань, где совсем уже разорившийся мой дед был губернатором».
Последовавшая в 1820 году смерть Ильи Андреевича очень осложнила положение его сына. Можно думать, что в эпилоге «Войны и мира», изображая условия жизни Николая Ростова после смерти старого графа, Толстой описывает обстоятельства, весьма близкие к тем, в каких находился его отец после смерти деда. Здесь читаем: «Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностью суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения... Чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он [Николай] снова поступил на службу. Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было, потому что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и поэтому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и... поселился с матерью и Соней на маленькой квартире на Сивцевом Вражке».
Н. И. Толстой 15 декабря 1821 года поступил на службу «смотрительским помощником» в Московское военно-сиротское отделение при Московском комендантском управлении. Незначительность этой должности наводит на мысль, что действительно она была взята Толстым исключительно для того, чтобы за долги отца не быть посаженным в долговую тюрьму, так как к служившим на государственной службе мера эта не применялась.
Несмотря на всю экономию в расходах, материальное положение Н. И. Толстого «с наследством, которое не стоило всех долгов, и с старой, привыкшей к роскоши матерью, сестрой и кузиной на руках»10 было очень трудным. Радикальным средством поправления расстроенного материального положения была женитьба на богатой невесте.
II
Княжна Мария Николаевна Волконская родилась 10 ноября 1790 года.
Толстой не помнил своей матери: она умерла тогда, когда ему не было еще двух лет. В «Воспоминаниях», очевидно, со слов своих теток, он говорит, что мать его была «нехороша собой»11.
К сожалению, не осталось ни одного вполне достоверного портрета Марии Николаевны; имеется только ее силуэт, относящийся к тому времени, когда она была еще девочкой. Судя по этому силуэту, Лев Николаевич крупными чертами лица походил не на отца, а на мать12.
По словам Толстого, его мать была «очень хорошо образована для своего времени». Она знала четыре языка: французский, немецкий, английский и итальянский. И, что важнее всего, хорошо знала русский язык, что не так часто встречалось среди светских женщин того времени.
Нам ничего не известно о том, как протекало образование М. Н. Волконской. Мать ее умерла, когда ей не было еще двух лет. Отец в ее раннем детстве не мог уделять много времени ее воспитанию, так как служил на действительной службе, а затем был военным губернатором в Архангельске. Между тем в «журнале поведения» своего старшего сына от 26 апреля 1829 года М. Н. Толстая писала: «Я сама по пятому году читала хорошо по-русски, а пяти лет и по-французски»13.
Несомненно, что после своего выхода в отставку Н. С. Волконский обратил самое серьезное внимание на воспитание и образование дочери. О характере этого воспитания и образования мы можем судить прежде всего по трем тетрадям, сохранившимся от времени ученичества М. Н. Волконской14.
очень необычно в воспитании дворянских барышень, дочерей помещиков того времени. Научное образование М. Н. Волконской по своему общему характеру очень напоминает то образование, которое получила княжна Марья под руководством своего отца. Очевидно, Н. С. Волконский так же, как и старый князь из «Войны и мира», считал, что положительные науки «великое дело», и не хотел, чтобы его дочь походила «на наших глупых барынь».
Еще яснее характер образования, полученного Марией Николаевной под руководством отца, обнаруживается из дневника ее путешествия в Петербург, озаглавленного «Дневная запись для собственной памяти»15. Каждая страница этого дневника показывает в девятнадцатилетней девушке, его писавшей, большую любознательность и прекрасное по тому времени образование16.
Весь дневник с первой страницы до последней проникнут чувством беспредельной преданности отцу и непоколебимой верой в его авторитет. Никакой розни в миросозерцании между отцом и дочерью, как это мы видим в «Войне и мире» (например, в религиозных вопросах), в дневнике Марии Николаевны незаметно.
III
Кроме образованности, Толстой в «Воспоминаниях» отметил еще другое качество своей матери: она «должна была быть чутка к художеству», хорошо играла на фортепиано и, по рассказам ее сверстниц, была «большая мастерица рассказывать завлекательные сказки, выдумывая их по мере рассказа». В числе этих сверстниц, от которых Толстой слышал рассказы о матери, была, несомненно, ее двоюродная сестра княжна Варвара Александровна Волконская, у которой Толстой гостил в 1858 году. Об этом же говорил Толстой в 1887—1888 годах посетившему его в Москве известному историку литературы С. А. Венгерову, расспрашивавшему Льва Николаевича о проявлениях художественных дарований у его предков. Толстой рассказал ему, что его мать «превосходно рассказывала сказки, если это происходило в темноте, при свете она стеснялась»17.
О той же способности матери Толстого импровизировать рассказы сообщает и С. А. Толстая в одной из своих вставок в русский перевод немецкой биографии Толстого, составленной Р. Левенфельдом: «Рассказывали про нее, что, бывало, на балах она соберет вокруг себя в уборной подруг и так увлекательно рассказывает им сказки, что никто не идет танцовать, а все слушают; а музыка играет, и кавалеры тщетно ждут своих дам в залах»18. По записи Д. П. Маковицкого в его дневнике от 6 января 1905 года, С. А. Толстая слышала об этом от своего деда А. М. Исленьева, который в свою очередь слышал этот рассказ от своей жены Софьи Петровны, дочери министра народного просвещения при Александре I, графа П. В. Завадовского19.
Марии Николаевны Лев Николаевич слышал от ее горничной Татьяны Филипповны, впоследствии няни его детей. По ее рассказам, Мария Николаевна была вспыльчива, но настолько сдержанна, что «вся покраснеет, даже заплачет, но никогда не скажет грубого слова». Судя по оставшимся после Марии Николаевны письмам и другим бумагам, Толстой предполагал в своей матери те качества, которые он хорошо знал в старшем брате Николае, по его словам наиболее из всех братьев похожем на мать. Это было, во-первых, «равнодушие к суждениям людей и скромность, доходящая до того, что они старались скрыть те умственные, образовательные и нравственные преимущества, которые они имели перед другими людьми. Они как будто стыдились этих преимуществ». Следует сказать, что эту черту характера Толстой всегда ценил очень высоко. В севастопольских солдатах и моряках, приводивших его в восхищение своей моральной высотой, Толстой отмечал «стыдливость перед собственным достоинством»20.
Таким представлялся Толстому моральный облик его матери.
— с 1810 по 1822 год. Несомненно, что в этот период жизни она уделяла внимание большому хозяйству отца. В ее архиве сохранилась написанная ее рукой на бумаге с клеймом 1811 года подробная «Опись саду», содержащая подсчет, с точностью до одного дерева, яблонь всех сортов в каждом из 16 клинов яснополянского сада.
Несомненно, что одновременно с этой практической деятельностью она жила также напряженной внутренней умственной и моральной жизнью. Эту напряженность внутренней жизни своей матери Толстой в «Воспоминаниях» объясняет тем, что она жила с отцом, «который сильно любил ее как единственную дочь и вместе с тем был требователен и строг», вследствие чего она «привыкла покоряться и жить внутренней жизнью»21.
Позднее замужество Марии Николаевны объясняется, повидимому, ее нежеланием оставлять старого и горячо любимого отца. По семейному преданию, приводимому Толстым в «Воспоминаниях», его мать уже в детстве была обручена с одним из сыновей Сергея Федоровича и Варвары Васильевны Голицыных, но жених ее «умер от горячки перед свадьбой». Если это предание справедливо, то оно могло относиться только к князю Николаю Сергеевичу Голицыну, родившемуся в 1787 году и умершему в 1803 году, когда ему было, следовательно, 16 лет, а Марии Николаевне — 13 лет. Толстой говорит, что этого Голицына звали
что ее сын получил имя умершего жениха, может относиться не к младшему ее сыну, а к старшему.
Толстой полагал, что смерть жениха оставила глубокий след в душе его матери. «Думаю, — писал он, — что любовь к умершему жениху именно вследствие того, что она кончилась смертью, была той поэтической любовью, которую девушки испытывают только один раз».
Второе глубокое чувство, которое испытала его мать, как предполагал Толстой, была «страстная дружба» с ее компаньонкой француженкой Луизой Генессиен22.
IV
9 июля 1822 года состоялась свадьба княжны Марии Николаевны Волконской и графа Николая Ильича Толстого. Венчание происходило в церкви села Ясенево, расположенного близ подмосковного имения Трубецких Битцы23.
Ничего не известно о том, к какому году относится знакомство Марии Николаевны с ее будущим женихом, которому она приходилась троюродной племянницей24.
«Воспоминаниях», мать его не была влюблена в своего жениха. Можно думать, что и с его стороны не было чувства влюбленности по отношению к невесте. «Брак ее с моим отцом, — говорит Толстой, — был устроен родными ее и моего отца. Она была богатая, уже не первой молодости сирота, отец же был веселый, блестящий молодой человек с именем и связями, но с очень расстроенным (до такой степени расстроенным, что отец даже отказался от наследства) моим дедом Толстым состоянием».
Несмотря на то, что ни с той, ни с другой стороны не было влюбленности, брак Николая Ильича и Марии Николаевны был счастлив. 21 июня 1823 года у них родился первый сын — Николай. Затем, по словам Льва Николаевича25, было несколько неблагополучных родов, после чего 17 февраля 1826 года родился второй сын — Сергей. Третий сын — Дмитрий — родился 23 апреля 1827 года, четвертый сын — Лев — 28 августа 1828 года и единственная дочь Мария — 2 марта 1830 года26.
После Марии Николаевны осталось два ею самой написанных стихотворения — одно на французском языке, другое на русском. Стихотворения эти, воспевающие супружескую любовь, написаны в типичном для того времени сентиментальном духе, но вместе с тем дают представление о взглядах М. Н. Толстой на свои обязанности жены и об ее отношении к мужу27.
V
Как пишет Толстой в своих «Воспоминаниях», любовь к старшему сыну была «третьим сильным, едва ли не самым страстным чувством» его матери. «Ей необходимо было, — пишет Толстой про свою мать, — любить не себя, и одна любовь сменялась другой».
Мария Николаевна день за днем вела подробный «журнал поведения» Николеньки28. Цель этого журнала была педагогическая: поощрение мальчика в хорошем поведении и предостережение от повторения ошибок. В журнале описан случай, когда мальчик перестал шалить, как только мать напомнила ему о журнале. В другом случае мальчик, на которого нашла было блажь, придя в себя, просил мать не записывать его капризы в журнал, что навело ее на следующее рассуждение: «Это самое, что ему так чувствительно, когда я запишу о нем что-нибудь дурное, показывает, что для него очень полезно вести журнал о его поведении, и если он умный дитя и желает исправиться от дурных своих привычек, то он согласится, чтобы я все записывала».
Из журнала ясно видна система воспитания, которой придерживалась М. Н. Толстая в отношении своего старшего сына. В письме к Т. А. Ергольской от 14 октября 1824 года29 Мария Николаевна сообщала: «Маленький здоров и начинает сам ходить; боятся только пускать его оттого, что он ужасно резв. Он, право, становится очень мил. Представьте себе, что я уж рассказываю ему сказки. Меня радует больше всего то, что он обещает быть очень сердечным».
Однако из «журнала поведения Николеньки» не видно, чтобы мать старалась развивать в нем сердечность. Воспитание направлялось главным образом на развитие рассудительности и особенно воли. Беспощадно преследовалась всякая блажь, капризы, распущенность, лень. Для обозначения всех этих отрицательных качеств в дневнике употребляется даже особый термин — «митрофанить», произведенный, очевидно, от имени главного героя комедии Фонвизина «Недоросль». Особенно старалась Марья Николаевна о развитии в своем сыне мужества, которое она понимала очень своеобразно. Так, она была недовольна тем, что ее четырехлетний сын, читая о застреленной птичке, от жалости к этой птичке заплакал. Мать разъясняет ему, что «сия излишняя чувствительность для мальчика совсем не годится». Вечером того же дня мальчик не угодил матери: «Растрогали его собаки, которые грызлись и о которых он так расплакался, что мы насилу могли его унять». «Наконец, — пишет М. Н. Толстая, — мы ему растолковали, что мальчику стыдно об этом плакать». Матери не нравится, что ее четырехлетний сын «трусоват», — это она усматривает в том, что он испугался жука. Во всем этом, несомненно, сказалось влияние сурового и мужественного отца Марии Николаевны.
С другой стороны, развития мужества требовал также и патриотический характер воспитания, сложившийся у Марии Николаевны под влиянием отца и отчасти под влиянием мужа. Она ставила своей задачей воспитать мальчика так, чтобы он сделался «со временем храбр, как должен быть сын отца, который хорошо служил отечеству». Характерно в этом отношении то, что за хорошее поведение мальчику позволялось надевать саблю.
Большое внимание обращалось также на умственное развитие мальчика — пока еще только в форме обучения чтению. Николеньке не было еще шести лет, когда он уже хорошо читал. При этом мать обращает внимание на то, чтобы успехи в чтении не развили в нем тщеславия. Она противится тому, чтобы он показывал гостям свое умение читать, внушая ему, что «он должен читать для того, чтобы сделать мне удовольствие и для себя, ибо очень полезно и приятно уметь читать, а не для того, чтобы его хвалили посторонние люди, которые не знают, как часто он дурно учится»30.
«не слушался
Аннушки (няни) и все продолжал шалить, хотя она его и останавливала». Какая-то грамотная дворовая девушка Маша была приставлена к мальчику с тем, чтобы следить за его чтением, и в одной записи «журнала» отмечено, что он «читал с Машей очень хорошо», а в другой сказано: «В сей день Николенька упрямился за учением, не хотел читать и выводил из терпения как меня, так и Машу».
Что касается методов воспитания, применявшихся Марией Николаевной по отношению к своему старшему сыну, то основным методом было разумное убеждение. 4—5-летнему мальчику мать «советует» и бывает очень рада, когда он «соглашается» с нею. Один раз, когда мальчик хотел продолжать гулять, но мать сказала ему, что она устала, он «согласился» идти домой. В другой записи читаем: «Николенька согласился, чтоб я писала о нем журнал... ». Мать не приняла против него строгих мер, но «советовала» ему «заняться чем-нибудь, чтоб не нашла на него блажь», и мальчик послушался. В другой раз Мария Николаевна записала, что после того, как мальчик признался, что он накануне не слушался няни, они «положили, чтоб ему сабли сегодня не надевать, на что он и согласился, хотя не без грусти, но без спора». Однажды, когда сын плохо читал, мать сделала ему внушение: «лучше совсем не читать, нежели врать», и отослала его играть. Это так подействовало на мальчика, что он сказал, «что поправит это и будет читать хорошо, и сдержал свое слово». Только один раз, когда Николенька за столом упрямился, «не хотел есть суп и все выливал из ложки», мать «принуждена была кормить его насильно». В другой раз мальчик «после обеда и во время чая» очень шалил, и мать «принуждена была закричать на него». Один раз, когда мальчик капризничал, мать поставила его в угол.
Такое постоянное господство принципа разумного убеждения над принципом принуждения в воспитании 4—5-летнего мальчика, несомненно, являлось применением твердо усвоенной определенной педагогической системы.
«журнала поведения», Мария Николаевна писала еще особые билетики, на которых отмечала успехи своего сына в чтении и которые, очевидно, выдавала ему на руки. Это маленькие кусочки бумаги с сургучным отпечатком княжеской короны и буквы W. Таких билетиков сохранилось 13. Билетики имеют нумерацию, из которой видно, что всех их было гораздо больше, так как нумерация разрознена — от № 8 до 43, и один билетик номера не имеет.
Текст билетиков различный: «изрядно, но не без блажи», «сперва не заслужил, а после поправил хорошо», «очень хорошо», «сперва поблажил, а после поправил изрядно», «очень порядочно», «порядочно», «сначала очень дурно и с большой блажью, последнюю страницу изрядно», «изрядно», «сначала с большой ленью, только в конце другой страницы поправил изрядно», «сперва поврал, а после поправил изрядно»31.
Из этих билетиков видно, что Мария Николаевна, занимаясь с своим сыном, проявляла большую выдержку и настойчивость.
VI
Напряженное внимание, уделявшееся М. Н. Толстой воспитанию детей, не ослабило ее внутренней и интеллектуальной жизни. В ее архиве сохранилась сшитая из бумаги с клеймом 1826 года тетрадь изречений на французском языке, озаглавленная «Pensées et maximes», из которой можно составить представление о характере тех мыслей и чувств, которые ее в то время занимали32. Вот наиболее значительные по содержанию из этих изречений (в переводе):
«Холодные души только помнят, нежные же живут воспоминаниями, и прошедшее для них не умирает, а лишь отсутствует».
«Нужно, чтобы прекрасные порывы молодости становились принципами в зрелом возрасте».
«Незаметное и скрытое счастье не кажется счастьем большинству людей, как будто миндаль менее сладок от того, что он заключен в толстую скорлупу».
«В ранней молодости ищешь всего вне своего я; мы зовем счастье, обращаясь ко всему, что нас окружает. Но постепенно все направляет нас вглубь самих себя».
«Чем больше мы совершенствуем самих себя, тем все вокруг нас становится прекраснее».
Далее следуют три более пространных рассуждения по нравственным вопросам, озаглавленные: «De l’irrésolution», «De la douceur», «De la délicatesse»33. Рассуждения эти интересны тем, что они излагают нравственные принципы, которые разделяла М. Н. Толстая и которых она, несомненно, придерживалась в воспитании своих детей.
— «О нерешительности» — проводится мысль, что «стремление к определенной цели, устремление к ней всеми своими силами, пренебрегая побочными обстоятельствами и презирая опасности и препятствия, всегда было тайной великих людей, и таким образом действовала всякая великая и смелая душа». В противоположность этому, «малодушная осмотрительность, высчитывающая будущее и взвешивающая прошедшее, уже не имеет сил для поддержки настоящего». Человек с меньшими способностями «при сосредоточенном труде и воле» достигает большего, чем человек с большими способностями, но с меньшей настойчивостью. Источником нерешительности признается «большой запас самолюбия, беспечности и слишком робкого благоразумия». Для борьбы с нерешительностью нужно воздействие «просвещенного, разумного и деликатного друга, который может проникать в самые глубокие тайники души», вызывая нерешительного человека на откровенность, и может способствовать тому, чтобы «разбудить оцепенелые свойства его души и, отдавая должное тому, что в ней есть достойного похвалы, оживить в ней чувство внутреннего достоинства, доверие к самому себе, которое необходимо для успеха во всяком деле».
Второе рассуждение — «О мягкости» — начинается с утверждения о том, что мягкость не есть «слабость характера», которая является в сущности одним из пороков духа. Напротив, «нужно обладать твердостью души для того, чтобы иметь действительную мягкость». «Бывают случаи, когда презрение, гнев, негодование должны действовать в нас и вне нас; иначе у нас не будет ни души, ни чувства, и нас могли бы спросить, принадлежим ли мы к человеческому роду». «Мягкость в этих случаях может быть только ложной добродетелью, слабостью, малодушием, которые позорят». «Характеры, для которых все безразлично, которых ничто не возмущает, которые находят в своем безразличии и равнодушии источник доброты и снисходительности, которых не трогают ни порок, ни добродетель, — считаете ли вы, что они обладают мягкостью и что мы должны за это проявлять к ним уважение? Можно, наоборот, сказать про них: они так добры, что ничего не стоят... Мягкость, будь она воспитанная или естественная, но связанная в то же время с разумом, с чувствами и добродетелями прекрасной души, делает нас внимательными и предупредительными в общественной жизни, сообщает нам сердечный тон, привлекающий к нам тех, с кем мы живем, она внушает нам добродетельность, доброту, чувствительность, благодарность и любовь к человечеству». В заключение всего рассуждения сказано, что не только в житейских, но даже в интимных отношениях «нужно иметь много мягкости для того, чтобы проявлять немного твердости».
Последнее рассуждение посвящено характеристике «délicatesse», причем понятие это понимается очень широко. Уже в первых строках делается оговорка, что проявления этой добродетели очень разнообразны и неуловимы. Далее, в категорию «délicatesse» зачисляются и самопожертвование, и внимание к несчастным, и прощение обид, и отплата за них благодеянием, и верность, и многое другое. В конце рассуждения сообщаются поразительные исторические примеры применения описываемой добродетели на практике, как поступок Сципиона, который, будучи обвинен сенатом в растрате общественных сумм, разорвал документ, доказывающий его невиновность. Далее приводятся примеры воображаемые, отличающиеся большой искусственностью, как пример мужа, которому нужно уехать из дому по своим делам и который в свое отсутствие поручает охранять честь своей жены человеку, безумно в нее влюбленному, хотя он и знает, что «последняя степень интимности зависит, быть может лишь от первой случайности»; или другой пример — человека, в дом которого приходит участник дуэли, убивший своего противника, с просьбой укрыть его от преследования властей, на что хозяин соглашается, после чего узнает, что человек, которому он предоставил убежище, убил на дуэли не кого другого, как его единственного сына, и все-таки он не отказывает этому человеку в убежище, не считая себя вправе нарушить данное слово, и пр.
Мимоходом дается характеристика внешности мужчины, какой она должна быть по мнению автора, в чем и Мария Николаевна, несомненно, была с ним согласна. Внешность мужчины «должна быть мужественной, простой, несколько строгой, выражающей силу, доброту и мыслящий разум».
языке. Это довольно большая повесть нравоучительного содержания, написанная в форме разговоров матери с дочерью Эмилией, которой она рассказывает историю своей жизни. Автор ставил своей задачей высказать свои мысли по нравственным вопросам, мало заботясь о правдоподобии рассказа, вследствие чего повесть изобилует психологическими несообразностями34.
О характере чтения, которым интересовалась Мария Николаевна, дает представление следующее место из ее письма к Т. А. Ергольской от 9 июня 1825 года: «Я было начала читать книгу Полины35 «Путешествие Антенора по Греции»36, но она вольно написана и так полна непристойностей, что скоро мне опротивела. Конечно, женщина в разумном возрасте может безбоязненно все читать, но при любви к чистоте и добродетели такое чтение скоро делается противным, и я это испытываю. Ибо, когда, увлекшись стилем, я стала находить удовольствие в этом чтении, я почувствовала недовольство собой, что доказывает, что это удовольствие не совсем невинно. И я бросила читать эту книгу».
VII
Главной задачей, которую ставил перед собой Н. И. Толстой и к достижению которой он стремился, было улучшение материального благосостояния своей семьи. Служба «смотрительским помощником» в Московском военно-сиротском отделении теперь была уже для него не нужна; он подает прошение об отставке, которую и получает 8 января 1824 года.
Прожектерство отца, его склонность к рискованным предприятиям («аферам», по выражению Льва Николаевича) у Николая Ильича превратились в спокойную расчетливую деловитость. В его образе жизни не было ничего, напоминающего образ жизни его отца: ни карточной игры, ни балов, ни «бестолковой мотоватости», ни «глупой роскоши».
были надстроены еще два этажа, но уже из дерева и оштукатуренные только изнутри. Постройка была закончена осенью 1824 г. Вероятно, в то время Николай Ильич испытывал нужду в наличных деньгах, так как в его архиве сохранилось погашенное заемное письмо Марии Николаевны на сумму 2000 рублей, выданное ею 5 мая 1823 года московской мещанке Орловой.
И лето, и зиму Толстые жили в имении, не переезжая на жительство в город, и вели замкнутый, уединенный образ жизни.
Ясная Поляна не была захолустной, затерянной в деревенской глуши помещичьей усадьбой. Перед самым въездом в усадьбу пролегала большая дорога, носившая название Киевской, шириною в тридцать сажен, соединявшая север и юг России. Когда еще не было ни железной дороги, ни шоссе, здесь проезжали и проходили все те, кто из Москвы, Петербурга и вообще с севера направлялся на Украину, в Крым, на Кавказ. «В первой половине XIX столетия киевская большая дорога продолжала исполнять свою веками установившуюся службу, и жители Ясной Поляны, конечно, не раз смотрели на то, как двигались в пыли или грязи русские солдаты, шедшие воевать с турками, как скакали, сломя голову, фельдъегеря, как неслись шестерки, передававшие с одной станции на другую высокопоставленных путешественников»37.
По преданию, мать Толстого, ожидая возвращения мужа, любила сидеть на скамейке в нижней части парка или в беседке с вышкой, наблюдая проезжающих. Отсюда в августе 1823 года наблюдала она проезд Александра I в Брест-Литовск.
Удобное в смысле путей сообщения местоположение Ясной Поляны не оказывало влияния на образ жизни Толстых. Николай Ильич уезжал в Москву только по делам; Мария Николаевна лишь в первые годы замужества ненадолго оставляла Ясную Поляну, чтобы навестить живших поблизости друзей и знакомых. Толстых, кроме родных, изредка навещали только близкие приятели Николая Ильича — соседние помещики Исленьевы, Языковы, Огаревы.
«Мы никого не видим, — писала из Ясной Поляны в ноябре 1826 года Т. А. Ергольской сестра Николая Ильича А. И. Остен-Сакен, — но ты знаешь, что мы умеем обходиться своими средствами; постоянная занятость сокращает время».
Как рассказывает Толстой в «Воспоминаниях», занятия его отца составляли «хозяйство и, главное, процессы, которых тогда было очень много у всех и, кажется, особенно много у отца, которому надо было распутывать дела деда». Действительно, в нескольких письмах Николая Ильича к жене из Москвы упоминается о том, что он ожидает решения в Сенате какого-то касавшегося их дела. Кроме того, говорит далее Толстой, отец уезжал часто и для охоты — и ружейной, и псовой. Однако даже тогда, когда Николай Ильич бывал дома, он, постоянно занятый хозяйством, сравнительно мало времени уделял семье. Это видно из письма жены к нему в Москву от 16 июня 1829 года, в котором она писала: «Ты не можешь себе представить, как медленно без тебя проходит время. Хотя, говоря по правде, мы немного наслаждаемся твоим обществом, когда ты бываешь дома»38.
Для характеристики отношения отца Толстого к его матери следует сказать, что в своих «Воспоминаниях» Толстой отмечает «правдивость и простоту тона» в письмах матери к отцу, чего он не находил в письмах отца к ней. «В то время, — говорит Толстой, — особенно были распространены в письмах выражения преувеличенных чувств: несравненная, обожаемая, радость моей жизни, неоцененная и т. д. — были самые распространенные эпитеты между близкими, и чем напыщеннее, тем были неискреннее.
Эта черта, хотя и не в сильной степени, видна в письмах отца. Он пишет: «Ma bien douce amie, je ne pense qu’ au bonheur d’être auprès de toi...» и т. п. Едва ли это было вполне искренне», — прибавляет Толстой.
«Замужняя, очень короткая жизнь моей матери, — говорит Толстой в «Воспоминаниях», — была счастливая и хорошая. Жизнь эта была очень полна и украшена любовью всех к ней и ее ко всем, жившим с нею». Благодаря способности Марии Николаевны сильно чувствовать и испытывать глубокую привязанность к любимым людям, между нею и сестрами ее мужа, а особенно между нею и Т. А. Ергольской сложились самые близкие, дружеские отношения. О характере их отношений свидетельствуют следующие строки из письма Марии Николаевны к Т. А. Ергольской от 14 октября 1824 года: «Как можете вы, милая Туанет, думать, что я могу вас забыть или не думать о вас, когда у меня приятное общество? Вы знаете, что раз я полюбила, ничто не может вычеркнуть из моего сердца дорогих мне людей»39.
Толстой полагал, что его мать «духовно была выше отца и его семьи, за исключением нешто Тат. Алекс. Ергольской». Действительно, в отношении образования, самообладания и общих взглядов на жизнь мать Толстого можно считать стоявшей выше его отца. Но из тех же «Воспоминаний» Толстого видно, что в других отношениях, как, например, в более критическом взгляде на современную действительность, в свободе от некоторых религиозных суеверий отец Толстого стоял выше его матери40.
Создавая в «Войне и мире» образы княжны Марьи и Николая Ростова, Толстой исходил из действительных фактов жизни своей матери и отца и из того, каким представлялся ему духовный облик того и другого. У княжны Марьи такой же, как у его матери, суровый и властный отец, такое же позднее замужество, так же она ведет дневники поведения своих детей (Марья Николаевна вела дневник поведения одного старшего сына), так же она духовно выше своего мужа. Но и здесь, как во многих других подобных случаях, Толстой ставил своей задачей создание типического образа, а не воспроизведение точного портретного сходства. Его творческая фантазия обобщала и обогащала ту действительность, из которой она исходила. Образ княжны Марьи является опоэтизированным по сравнению с обликом матери Толстого.
«Лучистые» глаза («как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них») — этот тонкий поэтический штрих в описании наружности княжны Марьи — Толстой мог придать ей на основании рассказов о его матери или ее двоюродной сестры В. А. Волконской, или Т. А. Ергольской41.
Что касается духовного облика княжны Марьи, то по всему, что мы знаем о матери Толстого, вряд ли можно думать, что в девичестве ей были свойственны усиленная религиозность княжны Марьи, ее рознь с отцом на этой почве, ее мечтания о страннической жизни, ее мысли о вреде богатства, восхваление нищеты. М. Н. Волконская больше жила реальной, окружавшей ее жизнью. Наконец, опоэтизированы в «Войне и мире» и отношения княжны Марьи с ее женихом Николаем Ростовым, непохожие на действительные отношения Н. И. Толстого и его невесты.
VIII
«горячка». В воспоминаниях соседки Толстых Ю. М. Огаревой, присутствовавшей при смерти Марии Николаевны, причиной указана «нервная горячка», причем сказано, что болезнь продолжалась всего только несколько дней43.
Существует несколько рассказов о причинах и обстоятельствах смерти М. Н. Толстой. Лев Николаевич в своих «Воспоминаниях» пишет, что его мать умерла «вследствие родов» последнего ребенка — девочки. Каким образом роды вызвали смерть его матери — Толстой не поясняет. Во всяком случае это не была родильная горячка или что-либо другое, близкое к этой болезни, так как между родами и смертью родильницы протекло пять месяцев.
Когда я в 1919 году спросил С. А. Толстую, не приходилось ли ей слышать что-нибудь о том, как и когда умерла мать Льва Николаевича, она ответила, что не один раз слышала от его тетушек рассказы о смерти его матери. По их словам, она действительно, умерла вследствие родов дочери, но не вскоре после родов, а через несколько месяцев после них. У нее сделалось какое-то душевное расстройство: иногда бывало, что, занимаясь с сыном Николенькой, она, сама того не замечая, держала книгу не так, как следовало.
Другой рассказ о причинах смерти матери Толстого принадлежит его сестре Марии Николаевне. В 1911 году она рассказывала Д. П. Маковицкому: «Мать умерла от воспаления мозга. Она вдруг стала говорить бог знает что, сидела — читала книгу — книга перевернута вверх ногами. У моих детей была няня Татьяна Филипповна, она при ней была молоденькая девушка. Она рассказывала, что мать всегда очень любила качаться. У нее были качели, она всегда просила, чтобы ее выше раскачивали. Раз ее раскачали очень сильно, доска сорвалась и ударила ее в голову. Она ухватилась за голову и долго так стояла, все за голову держалась. Девушки крепостные — тогда наказывали — испугались. — «Ничего, ничего, вы не бойтесь, я никому не скажу». Это было вскоре после моего рождения. После этого у нее всегда болела голова»44.
Об обстоятельствах смерти Марии Николаевны сохранился еще рассказ жены дядьки Толстого Н. Д. Михайлова, Ирины Игнатьевны. Рассказ записан ее внуком Н. И. Власовым45.
«Ваша матушка, — рассказывала И. И. Михайлова Льву Николаевичу, — которую, я знаю, вы не можете помнить, была добрая-предобрая барыня. Никого она в свою жизнь не обижала, не оскорбляла и не унижала. Со всеми жила не как барыня, а как равный тебе по существу человек. И за что же ей только бог так мало жизни дал!.. Умерла желанная, красивая. И вот что, Лев Николаевич, я вам скажу. Не хотелось вашей матушке с белым светом расставаться и не хотелось ей умирать не потому, что ей было жаль свою молодую жизнь, или потому, что ей хотелось жить. Нет, она ни о том, ни о другом не жалела. Она, наша желанная, всегда говаривала, что она жизни никогда не жалеет: рано или поздно, а смерть неминуема; а жалела она больше всего о том, что ей было жаль малолетних в этом мире детей оставлять, всех невыращенных, а особенно, Лев Николаевич, ей было жаль вас. Совсем малютка, кажется, в то время года 2—3, не больше, вам было. Помню, как ваша, Лев Николаевич, матушка, а наша желанная барыня, умирала; помню, никогда я этого не забуду, как у кровати умирающей собрались: доктор, муж, дети, родные, дворовые, все с печальными лицами. Тихо, осторожно толпятся, жмутся друг к другу, все кому желательно посмотреть, проститься с близким добрым человеком. А больная лежит, еле дышит, бледная как смерть; глаза мутиться начинают, кажется, уже совсем мертвая. Только еще память у ней острая, хорошая. Зовет она к себе тихим, слабым голосом мужа, детей, всех по очереди крестит, благословляет, прощается. И вот как доходит очередь до вас, она быстро водит глазами, ищет и спрашивает: «А где же Левушка?..» Все бросились разыскивать вас, а вы, Лев Николаевич, тогда маленький, толстенький, с пухленькими розовыми щечками, как кубарь, бегали, прыгали в детской. И няня, как ни старалась уговорить и остановить ваш звонкий смех, но все было напрасно. Помню, когда вас, Лев Николаевич, начали подносить к вашей умирающей матушке, сколько тогда горя приняли с вами. Двое вас держат, а вы вырываетесь, взвизгиваете, плачете и проситесь опять в детскую. Помню, как ваша матушка так же, как и прочих, перекрестила и благословила вас. И две крупные слезы покатились по ее бледным и худым щекам. Вами, Лев Николаевич, для вашей матушки, кажется, еще более придали боли. Голос ее становился тише, слабее, глаза мутнели, и кажется, вот-вот еще одна-две минуты, и у вас уже не будет мамы. И так все случилось: в тот же день вашей матери не стало. Печальные были ее похороны. Все безутешно плакали о своей желанной и доброй барыне, и я и сейчас о ней без слез не могу вспомнить, — заканчивала тем свой рассказ бабушка».
Этот рассказ Ирины Игнатьевны Михайловой некоторыми подробностями напоминает рассказ Натальи Савишны в «Детстве» о смерти maman: и там, и тут беспокойство, скорбь и слезы о маленьких детях, остающихся сиротами.
Ю. М. Огарева в своих воспоминаниях передает, что перед самой смертью Марии Николаевны она выслала всех из своей комнаты, так что при ее кончине, кроме Огаревой, никто не присутствовал. Далее Огарева рассказывает об отношении Николая Ильича к смерти жены. Она говорит: «Скорбь графа была основана скорее на сознании, чем на чувстве. Этому он был обязан спокойствием, которое радовало его семью. Тем не менее можно сказать, что в продолжение восьми лет совместной жизни она была с ним счастлива. Теперь он ее искренне жалел и исполнил по отношению к ней долг доброго христианина»46.
IX
о своей матери, дорожил им и не желал, чтобы это идеальное представление чем-нибудь было нарушено. В «Воспоминаниях», упомянувши о том, что «по странной случайности» не сохранилось ни одного портрета его матери, так что он не может представить ее себе, как реальное физическое существо, Толстой прибавляет: «Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик, и все, что я знаю о ней, все прекрасно».
Идеальное представление, которое составил себе Толстой о матери, помогало ему в морально трудные моменты его жизни. «Она, — говорит Толстой в «Воспоминаниях» о своем отношении к матери, — представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне».
В течение всей жизни у Толстого сохранялся культ его матери. Летом 1908 года Н. Г. Молоствов, писавший биографию Толстого, стал говорить ему о том, какой, по его мнению, удивительный человек была Мария Николаевна. Лев Николаевич, как рассказывает Молоствов, мягко и тихо, видимо сдерживая слезы, сказал: «Ну, уж этого я не знаю; я только знаю, что у меня есть culte к ней»47. Разговором с Молоствовым вызвана запись в дневнике Толстого от 13 июня 1908 года: «Не могу без слез говорить о моей матери»48.
В последние годы жизни во время своих обычных уединенных утренних прогулок по яснополянскому парку Толстой всегда вспоминал свою мать. Об этом свидетельствует следующая запись в его дневнике от 10 июня 1908 года: «Нынче утром обхожу сад и, как всегда, вспоминаю о матери, о «маменьке», которую я совсем не помню, но которая осталась для меня святым идеалом. Никогда дурного о ней не слышал»49.
Ярче же всего это особенное отношение Толстого к своей матери выразилось в следующей записи, сделанной им на клочке бумаги 10 марта 1906 года: «Целый день тупое, тоскливое состояние. К вечеру состояние это перешло в умиление — желание ласки — любви. Хотелось, как в детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому бы я мог прильнуть так? Перебираю всех любимых мною людей, — ни один не годится. К кому же прильнуть? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю ее себе. Да, да, маменька, которую я никогда не называл, еще не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви, — но не холодной божеской, а земной, теплой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа. Ты, маменька, ты приласкай меня. — Все это безумно, но все это правда»50.
Примечания
1 Месяц и дата дня рождения заимствованы из записной книжки Т. А. Ергольской (та же дата указана в воспоминаниях соседки Толстых Ю. М. Огаревой. — «Голос минувшего», 1914, 11, стр. 125). Год рождения установлен по прошению Н. И. Толстого об отставке, датированному 14 ноября 1818 г., в котором он писал, что ему 24 года. (Прошение хранится в Центральном военно-историческом архиве в Москве, Инспекторский департамент, 2-й стол, 2-е отделение, 1819 год, св. 231/191.)
2 Этот эпизод из жизни своего отца Толстой ввел в роман «Воскресение». Нехлюдов, соблазнив Катюшу, успокаивает себя тем, что «все так делают». «Так это было с отцом, когда он жил в деревне, и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив» («Воскресение», ч. I, гл. XVIII).
3 «Русский архив», 1869, стр. 759.
4 Бестужев-Рюмин. Краткое описание происшествия в столице Москве в 1812 году, М., 1859, стр. 58.
5 Письмо фельдмаршала И. Ф. Паскевича к кн. М. Д. Горчакову от 16 сентября 1855 г., «Русская старина», 1883, 11, стр. 378.
6 Перевод с французского. Публикуется впервые. Эта и другие выдержки из писем Н. И. Толстого печатаются по подлинникам, хранящимся в Отделе рукописей Гос. музея Толстого.
7 . Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой, М., 1898, стр. 40—41.
8 Формулярный список Н. И. Толстого хранится в Центральном военно-историческом архиве (Инспекторский департамент, 2-й стол, 2-е отделение, д. 377, 1819 год, св. 231/191). Был напечатан в «Записках Отдела рукописей Всесоюзной библиотеки им. Ленина», 4, Соцэкгиз, М., 1939, стр. 48.
9 Центральный военно-исторический архив. Дело по представлению генерала от кавалерии графа Бенигсена о переводе кавалергардского полка штабс-ротмистра графа Толстого в гусарский принца Оранского полк (1-й стол, 2-е отделение, 1817 год, св. 75/110, № 1015).
10 «Воспоминания» Л. Н. Толстого, гл. III.
11 См. приложение XXV.
12 В Толстовском музее в Москве имеется женский портрет, который прежние владельцы считали портретом матери Толстого. Однако достоверность этого портрета не вполне установлена.
13 С. Л. Толстой
14 См. приложение XXVI.
15 Напечатан полностью в книге С. Л. Толстого «Мать и дед Л. Н. Толстого», стр. 77—109.
16 См. приложение XXVII.
17 Из неопубликованного письма С. А. Венгерова к Толстому от 27 марта 1895 года (хранится в Отделе рукописей Гос. музея Толстого).
18 Р. . Граф Л. Н. Толстой, М., 1897, стр. 22.
19 Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки, изд. «Задруга», М., 1922, вып. 1, стр. 70.
20 «Севастополь в декабре месяце», Полное собрание сочинений, т. 4, 1932, стр. 70.
21 Вся эта фраза взята из черновой редакции «Воспоминаний»; в следующей редакции она была вычеркнута Толстым.
22
23 Дата взята из дневника Д. М. Волконского, который ссылается на письмо к нему княгини Трубецкой. В записной книжке Т. А. Ергольской — та же дата. В метрической книге церкви села Ясенево дата брака указана 16 июля. (Книга хранится в Московском государственном областном архиве, фонд Московской духовной консистории). Полагаем, что запись в метрической книге сделана задним числом, так как нет оснований сомневаться в точности записей Д. М. Волконского и Т. А. Ергольской.
24 См. приложение XXIX.
25 «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого, запись от 21 ноября 1907 года.
26 Дата рождения М. Н. Толстой-дочери взята из записной книжки Т. А. Ергольской и из письма Марии Николаевны к Льву Николаевичу от 3 марта 1851 г. В метрической книге села Кочаки близ Ясной Поляны, где была крещена Мария Николаевна, ее рождение записано под седьмым марта 1830 г. Запись эта, очевидно, была сделана задним числом.
27 См. приложение XXX.
28 Напечатан целиком в названной книге С. Л. Толстого, стр. 112—122.
29 Все (кроме одного) сохранившиеся письма М. Н. Толстой к ее родным, числом 16, напечатаны в вышеназванной книге С. Л. Толстого, стр. 123—152. Неопубликованным остается пока одно письмо М. Н. Толстой к Т. А. Ергольской 1826 года. Все письма М. Н. Толстой написаны по-французски. Хранятся в Отделе рукописей Гос. музея Толстого.
30 «почти не понимает, что такое тщеславие» (Полное собрание сочинений, т. 46, 1934, стр. 95).
31 Текст всех билетиков, кроме одного, напечатан в вышеназванной книге С. Л. Толстого, стр. 122.
32 Быть может, об этих своих занятиях сообщала Мария Николаевна мужу в письме от 12 августа 1829 года. «Я гуляю, пишу, читаю» (С. Л. Толстой. Мать и дед Л. Н. Толстого, стр. 151—152).
33
34 См. приложение XXXI.
35 Сестра Н. И. Толстого, П. И. Юшкова, которой принадлежала книга.
36 Книга, здесь упоминаемая, это «Voyage d’Antenor en Grèce» par M. De Lantier, вышедшая в свет в Париже в 1798 году и выдержавшая до 1823 года 16 изданий. Русский перевод: «Антенорова путешествия по Греции и Азии с прибавлением разных известий о Египте. Греческая рукопись, найденная в Геркулануме и переведенная на французский язык Г. Лантье». СПб., 1803, 3-е изд., М., 1822.
37 М. С. . Киевское шоссе, «Новое время», 1911, иллюстрированное положение к № 12848 от 17 декабря, стр. 6.
38 С. Л. . Мать и дед Л. Н. Толстого, стр. 150.
39 Толстой. Мать и дед Л. Н. Толстого, стр. 131.
40 См. следующую главу.
41 По словам А. А. Стаховича, Толстой еще до начала «Войны и мира», в конце 1850-х годов, говорил ему про свою сестру Марию Николаевну: «У нее лучистые глаза, как были у моей матери» (А. . Клочки воспоминаний, «Толстовский ежегодник 1912 г.», М., 1912, стр. 34).
42 Эта дата указана в записной книжке Т. А. Ергольской. В церковной книге села Кочаки, на кладбище которого была погребена Мария Николаевна, датой ее смерти указано 7 августа — очевидно, день похорон. (Книга хранится в Отделе рукописей Гос. музея Толстого.)
43 Воспоминания Ю. М. Огаревой, «Голос минувшего», 1914, 11, стр. 113.
44 Рассказы М. Н. Толстой, записанные Д. П. Маковицким (рукопись).
45 Власов. Из воспоминаний о Л. Н. Толстом (Отдел рукописей Гос. Музея Толстого).
46 «Голос минувшего», 1914, 11, стр. 113.
47 Н. Г. и П. А. Сергеенко. Лев Толстой, вып. 1, СПб., 1909, стр. 64.
48
49 «Еще прошлым летом шли мы раз перед вечером со Львом Николаевичем по дорожкам у нижнего пруда в Ясной. Л. Н. сказал: — Я люблю это место. Вот вы свою мать любили, а я не помню своей матери... Это, говорят, ее любимое место было» (А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого, т. I, 1922, стр. 191).
Д. П. Маковицкий в записи от 29 сентября 1905 года сообщает, что Толстой «изъявил желание, чтобы пруды в парке имели тот вид, в каком были при его матери, и чтобы ближние деревья не засоряли листьями пруды», после чего около прудов было вырублено несколько деревьев. Разрушившаяся от ветхости вышка в парке, в которой мать Толстого любила сидеть, наблюдая движение экипажей по большой дороге, была по его желанию восстановлена около 1898 года.
50