Гусев Н. Н.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1855 по 1869 год
Глава десятая. Педагогическая система Толстого. Журнал "Ясная Поляна"

Глава десятая

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА Л. Н. ТОЛСТОГО.
ЖУРНАЛ «ЯСНАЯ ПОЛЯНА»

I

Впервые с изложением своих педагогических воззрений Толстой выступил печатно в августе 1861 года, когда появилось составленное им объявление об издании журнала «Ясная Поляна»1. Кроме обычных сведений об условиях подписки, Толстой счел необходимым осветить в этом объявлении задачи и направление своего журнала.

«педагогика есть наука опытная, а не отвлеченная»; и, во-вторых, в том, что для народа, «по выражению Песталоцци, самое лучшее только как раз в пору».

Развивая первое из этих положений, Толстой далее говорит: «Не философскими откровениями в наше время может подвинуться наука педагогика, но терпеливыми и упорными повсеместными опытами. Не философом-воспитателем и открывателем новой педагогической теории должен быть каждый преподаватель, но добросовестным и трудолюбивым наблюдателем, в известной степени умеющим сообщать свои наблюдения».

Задача журнала в том, чтобы «уловить» и закрепить употребляемые разными учителями бесследно исчезающие приемы обучения и «найти в них законы».

Кроме того, Толстой обещает в своем журнале давать отчеты «о всех опытах, удачах и неудачах новых приемов преподавания» как в яснополянской школе, так и в Тульской гимназии, у преподавателей которой Толстой надеялся найти сочувствие своим начинаниям, а также обещает помещать критические обзоры «о всех народно-педагогических статьях» и о книгах для народа.

Относительно «книжек», которые будут выходить при журнале и будут содержать материал для детского и народного чтения, Толстой объявляет, что в них будут помещаться только те статьи, которые «пройдут через критику народа» и будут им одобрены и которые, по убеждению редактора, «не будут противны началам изящного вкуса и строгой нравственности».

«книжки», — от пяти до десяти листов.

Объявление об издании Толстым нового журнала вызвало в печати целый ряд откликов.

Давний почитатель таланта Толстого И. И. Панаев поспешил в очередных «Заметках Нового поэта» уведомить читателей «Современника» о «прекрасной мысли» Толстого об «издании с будущего года народного журнала, которому он дал название своей деревни: «Ясная Поляна». Сообщение Панаева сделано в форме разговора двух собеседников. Один из них говорит: «От всей души приветствую смелую и благородную попытку г. Толстого, желая ему полного торжества на новом, трудном и еще доселе никем не изведанном поприще». Другой собеседник отвечает первому: «Нет сомнения, что все люди, не боящиеся развития мысли, распространения просвещения в низших классах, будут способствовать успеху такой благородной попытки. Да здравствует на многие лета «Ясная Поляна»!»2.

Украинский журнал «Основа», изложив программу «Ясной Поляны», снабдил свое изложение следующими комментариями:

«Судя по этой программе, нельзя не признать за «Ясной Поляной» весьма важного значения. Никто глубже и яснее графа Толстого не взглянул на вопрос о требованиях и способах, обусловливающих народное обучение, никто так просто и прямо не подошел к народу. Если исполнение будет соответствовать задаче, то, без сомнения, это почтенное дело русского писателя поставит его выше всех его сочинений, как они ни прекрасны, — поставит его выше настолько, насколько дело слова. Мы думаем, все русские таланты обязаны содействовать графу Толстому; он чуть ли не первый в России попал на настоящую дорогу, определительно высказав ту верную мысль, что в деле народного воспитания необходимы, кроме необыкновенного таланта и призвания, еще непосредственная помощь и указания самого народа Она одушевляла песни и думы нашего Кобзаря и все лучшее в украинской литературе, которая тем-то так и дорога и незаменима, что она вполне народна, что она выросла непосредственно из народного духа и жизни и, следовательно, всегда будет заключать в себе воспитательные стихии для всего народа. Украинские писатели и народолюбцы всем сердцем приветствуют графа Толстого. То, что говорит он в своей программе, не раз повторял наш Шевченко, который с особенным сочувствием принял бы первую весть о народной школе в Ясной Поляне»3.

Другой журнал, «Русская речь», также вспомнил Т. Г. Шевченко по случаю объявления о «Ясной Поляне». «По нашему мнению, — писал этот журнал, — граф Толстой очень удачно привел слова Песталоцци, что «для народа самое лучшее только как раз впору». Это же самое нам доводилось слышать от многих истинных друзей народа и между прочим от покойного Т. Г. Шевченко»4.

К. Д. Ушинский в руководимом им «Журнале Министерства народного просвещения», перепечатав программу «Ясной Поляны», прибавил от себя только несколько слов: «Желаем полного успеха этому в высшей степени полезному и благородному предприятию»5.

«Светоч» в следующих словах выразил свое сочувствие педагогической работе Толстого: «Прекрасную и почтенную деятельность избрал себе граф Толстой! В самое цветущее время своей литературной известности, при первой возможности действовать и жить согласно со своими убеждениями, он оставляет (надеемся, однако ж, что не навсегда) литературную деятельность и в своем имении принимается учить грамоте крестьян, принимает на себя должность мирового посредника, делается издателем народного журнала. Да! Это человек жизни и дела, и у него не мешало бы поучиться нашим писателям эпикурейцам, которые в самое страдное для России время шаркают по паркетам великосветских и невеликосветских гостиных»6.

Только два журнала с двух различных точек зрения отнеслись несочувственно к задачам и направлению «Ясной Поляны». Либеральный журнал «Век», выходивший под редакцией поэта и переводчика П. И. Вейнберга, при ближайшем участии Дружинина, выразил сомнение в пользе предположенной Толстым предварительной критики самим народом произведений, предназначающихся для народа. «Мы не думаем, — писал этот журнал, — что народ наш, несмотря на весь его здравый смысл, может быть судьею в деле, касающемся его же собственного образования; он не настолько еще развит, не настолько еще сознал сам себя, чтобы решать, какая умственная пища может быть для него полезна»7.

Педагогический журнал «Учитель», издававшийся Паульсоном и Весселем, этот, по выражению Н. Н. Страхова, «по наружности русский, по внутренности немецкий» журнал, убежденный в том, что русских детей следует обучать по немецким педагогическим системам, в статье возвратившегося из ссылки петрашевца Ф. Ф. Толля писал, что если задача «Ясной Поляны» будет состоять «в определении общих законов методики, в уловлении приемов, которые должны быть нормою всякого преподавания», то задача эта бесцельная, так как «эти законы уже найдены. Методика на Западе уже имеет свою историю и во многих отношениях достигла высокой степени совершенства. Для чего же нам повторять зады, снова проходить через весь ряд тяжелых, скучных опытов, на которые там потрачено столько сил и времени?» По мнению Толля, школы в России должны быть устроены «по тем законам, которые уже открыты на Западе наукою училищеведения». Но что касается отдела «книжек» при «Ясной Поляне», то даже этот германофильский орган признал правильной «основную мысль» этого отдела8.

Из сделанного нами краткого обзора видно, что большинство органов периодической печати отнеслось вполне сочувственно к смелому начинанию Толстого.

II

Журнал «Ясная Поляна» просуществовал только один год. Всего вышло двенадцать номеров журнала и столько же «книжек». Почти все статьи журнала были посвящены исключительно вопросам народной школы; общие вопросы педагогики затрагивались преимущественно также в их отношении к народной школе.

«Glaubst zu schieben und wirst geschoben» («Думаешь подвинуть, а тебя самого толкают вперед», — слова Мефистофеля — «Фауст», «Вальпургиева ночь»). Смысл этого изречения в применении к основным положениям, развивавшимся в «Ясной Поляне», состоял, повидимому, в том, что педагогику в том виде, в каком она существовала в то время, Толстой считал бессильной подвинуть вперед дело образования народа, хотя она и претендовала на это («думаешь подвинуть»). Образование народа, по мнению Толстого, может продвигаться вперед только тогда, когда образовывающие будут руководиться не своими предвзятыми идеями, а требованиями народа («а тебя самого толкают вперед»). Сам Толстой поместил в «Ясной Поляне» двенадцать статей, в которых затронул целый ряд важнейших вопросов педагогики. Одни из этих вопросов были разработаны им подробно, других он коснулся только вскользь, но сделанные им как бы мимоходом замечания по этим вопросам, при дальнейшей разработке, могут иметь большое значение для выяснения существенных педагогических проблем. Вместе с тем педагогические статьи Толстого дают богатый материал для уяснения его общего мировоззрения в данный период.

Первый номер «Ясной Поляны», после обращения «К публике», открывался статьей «О народном образовании». Статья была написана Толстым, но появилась без подписи, очевидно, для указания на то, что статья выражает основные взгляды редакции.

Статья «О народном образовании» была написана под свежим впечатлением тех многочисленных осмотров школ, какие предпринял Толстой во время своего заграничного путешествия. Впечатления эти были неутешительны. «Я мог бы, — говорит Толстой, — написать целые книги о том невежестве, которое видал в школах Франции, Швейцарии и Германии».

Как в России, так и за границей школы устраиваются не так, чтобы ученикам было удобно учиться, а чтобы учителям было удобно учить. «Они хотят учить так, как умеют, как вздумалось, и при неуспехе хотят переменить не образ учения, а самую природу ребенка». Существующее устройство школ Толстой называет «полицейским»; оно похоже на устройство «тюремных заведений». Всякий учащийся насильственно втискивается в рамки этого устройства школы, и до тех пор, пока остаются в нем задатки самостоятельности, ученик составляет диссонанс в школе. Школа, «устроенная свыше и насильственно», приучает учащихся «к лицемерию и обману»; она оказывает на учащихся «одуряющее влияние», состоящее «в продолжительном искажении умственных способностей».

Кроме того, существующие школы отстали от жизни. Современный уровень знаний далеко превышает тот уровень, на котором стоит школьное обучение. Современная школа не только не возбуждает у учащихся новых вопросов, но даже не отвечает на те вопросы, которые ставит жизнь.

странах получает не в школах, а в театрах, кафе, в чтении книг, журналов и газет, в слушании лекций. Толстой придает огромное значение этому внешкольному образованию, которое он называет «бессознательным образованием», и приходит к выводу, что «всякое серьезное образование приобретается только из жизни, а не из школы».

Переходя затем к положению народного образования в России, Толстой прежде всего констатирует, что «деятельность наша еще не начиналась», что мы «не имеем еще истории народного образования».

Ни религия, ни философия не могут быть положены в основу образования. Религия — потому, что преподавание религии составляет только малую часть всего образования; философия — потому, что все философские теории «в ряду других теорий» являются неполными.

Считая, что народное образование в Европе «идет ложным путем», Толстой утверждает, что наша школа должна развиваться «свободно и своевременно, то есть сообразно той исторической эпохе, в которой она должна развиться, сообразно своей истории и еще более всеобщей истории». Нам следует пользоваться опытом европейских школ, но мы должны «отличать то, что в них основано на вечных законах разума, и то, что родилось только вследствие исторических условий». «Мы призваны совершить новый труд на этом поприще». У нас не должно быть ни принуждения родителей, как в Германии, под страхом штрафа посылать своих детей в школу, ни принуждения детей против их воли учиться тому и тогда, что находят нужным учителя и родители.

Наша школа «не должна вырабатываться во мраке отсутствия контроля над ней общественного мнения». Она «не должна служить известным правительственным или религиозным целям».

«Всякое учение должно быть только ответом на вопрос, возбужденный жизнью». Задача школы состоит «в передаче всего выработанного и созданного народом», а задача «науки образования» — в «отыскании законов воздействия одних людей на других».

Для того чтобы школьное обучение было поставлено разумно, нужно изучить «свободного ребенка». Школа должна быть «педагогической лабораторией», «опытом над молодым поколением, дающим постоянно новые выводы». «Образовывающийся должен иметь полную власть выразить свое неудовольствие, или, по крайней мере, уклониться от того образования, которое по инстинкту не удовлетворяет его». «Только тогда опыт будет в состоянии положить твердые основы для науки образования». «Нам нужно шаг за шагом из бесчисленного количества фактов подвигаться к разрешению вопросов науки образования». В своей деятельности следует руководствоваться «одной волей народа». «Мы не можем знать, в чем должно состоять образование народа» до тех пор, пока не изучим потребности народа9.

Толстой сам понимал, что высказываемые им суждения «противны всему свету» и многим представятся «дикими»; однако он чувствовал себя в силах «шаг за шагом и факт за фактом» доказать «приложимость и законность» своих утверждений. «Мы только этой цели посвящаем наше издание» — такими словами закончил Толстой свою программную статью, которую он недаром в одном и черновых набросков называет «передовой статьей» своего журнала.

Вслед за статьей «О народном образовании» Толстой помещает в первом номере своего журнала небольшую статью «О значении описания школ и народных книг». В этой статье Толстой, твердо убежденный в том, что «система народных школ и образования может быть прочно основана только на потребностях народа», обращается к педагогам и к книгопродавцам с просьбой присылать ему для печати в какой угодно форме сообщения о работе школ и о книгах, читаемых народом, с тем чтобы сообщения эти могли служить материалом для хроники народного образования. Интересуют его не сухие статистические данные, а ответы на жизненные вопросы дела народного образования: как и вследствие каких причин открываются школы, как они управляются, на какие средства существуют, какие предметы и какими методами в них преподаются, как народ относится к школе, какими правами обладают крестьянские общества в отношении школ, какие книги читает и особенно любит народ.

Этот призыв Толстого имел очень небольшие практические результаты. Из книгопродавцев на его обращение не откликнулся ни один, а из педагогов только очень немногие через несколько месяцев прислали свои статьи, которые и были напечатаны в последних номерах «Ясной Поляны».

III

«О народном образовании» является центральной теоретической статьей «Ясной Поляны», так и три статьи под общим заглавием «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы» являются центральными статьями по вопросу о практическом применении педагогических воззрений Толстого. Содержанием статей явилось описание общего устройства яснополянской школы, порядка занятий и общих методов обучения, в ней применявшихся, а также изложение основных приемов преподавания отдельных предметов: обучения чтению и письму, преподавания грамматики, «священной истории», русской истории, рисования, черчения, пения, математики, «закона божия» и бесед из естественных наук.

Опыт преподавания истории показал Толстому, что у его школьников еще не пробудился исторический интерес. Но его художественный рассказ о 1812 годе вызвал в учениках чрезвычайный подъем патриотического чувства. «Когда Наполеон с двенадцатью языками пошел на нас, взбунтовал немцев, Польшу, — все замерли от волнения... Отступление наших войск мучило слушателей, так что со всех сторон спрашивали объяснений: зачем?.. Как пришел Наполеон в Москву и ждал ключей и поклонов — всё загрохотало от сознания непокоримости... Наконец, наступило торжество — отступление... ...»10.

Статьи «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы» содержат богатый материал для изучения отношений, существовавших в Ясной Поляне между учителем и учениками в классе и вне класса. Написанные с необычайным художественным подъемом, статьи эти ярко рисуют ту душевную близость, какая установилась между Толстым и его учениками, его постоянное любование крестьянскими детьми, сказавшееся уже в обильном, редком для Толстого, употреблении ласкательных и уменьшительных существительных: Федька кричит «тоненьким голоском»; ребята, «задрав головки», смотрят учителю прямо в рот; Савин, «как только спросят его, подожмет на бок свою хорошенькую кудрявую головку»; после рассказа о войне 1812 года «у кукушек [т. е. у девочек] глазенки горели»; по окончании занятий «застучали ножонки по ступенькам» и т. д.

Толстой любуется тем, как перед началом занятий друзья и односельчане «садятся рядом и, оглядываясь кругом, представляют на лице такой вид счастия и удовлетворенности, как будто они уже наверное на всю остальную жизнь будут счастливы, усевшись на этих местах». Он видит, что мальчики относятся к дворовой девочке «с огромными и всесторонними способностями» — «с тонким оттенком учтивости, снисходительности и сдержанности». С ласковым юмором рассказывает Толстой, как мальчик, обязанный звонить в колокольчик перед началом занятий, «употребляет все силы, стиснув зубы, разбить колокольчик, но с тех пор, как после двух разбитых повешен толстый колокол, старания его остаются большей частью безуспешны»11.

Тонкие, проникновенные характеристики отдельных учеников, данные Толстым в его статьях, могут служить образцом любовного, вдумчивого и серьезного отношения учителя к детям, а такие картины, как восхитительное описание ночной прогулки с детьми по лесу, являются перлами толстовского художественного творчества.

«Яснополянская школа» содержат изложение мнений автора относительно задач образования народа. Толстой считает, что народу должна быть предоставлена возможность усвоить все достижения многовековой культуры всего человечества. Обращаясь к либералам благотворителям, которые хотели облагодетельствовать человека из народа грошевыми подачками или слащаво-лицемерными наставлениями, Толстой говорит: «Вы хотите дать ему три рубля, катехизис и историйку о том, как работа и смирение, которых вы сами терпеть не можете, одни полезны для человека. Три рубля ему не нужны, он их найдет и возьмет, когда они ему понадобятся, а работать научится без вас — так же, как дышать; ему нужно то, до чего довела вас ваша жизнь, ваших десять не забитых работой поколений. Вы имели досуг искать, думать, страдать — дайте же ему то, что вы выстрадали, — ему этого одного и нужно; а вы, как египетский жрец, закрываетесь от него таинственной мантией, зарываете в землю талант, данный вам историей».

Толстой предвидит возражения против своей точки зрения со стороны представителей господствующих классов. Одни — либералы — скажут, что не следует «усиленно развивать» крестьянских детей, потому что это поставит их во враждебные отношения к своей среде. Другие — крепостники — скажут: «Хорошо будет устройство государства, когда все захотят быть мыслителями и художниками, а работать никто не станет!» Эти, говорит Толстой про крепостников, «выдают себя головой»: они «прямо говорят, что они не любят работать, и потому нужно, чтобы были... рабы, которые бы работали за других»12.

Не обращая никакого внимания на эти и подобные им возражения, Толстой твердо проводит свою точку зрения.

«Каждое дитя народа, — говорит он, — имеет точно такие же права — что я говорю? — еще бо́льшие права — на наслаждения искусством, чем мы, дети счастливого сословия, не поставленные в необходимость того безустального труда, окруженные всеми удобствами жизни». «Все существо» ребенка из народа «всеми силами души просится» в «область лучших наслаждений», доставляемых искусством13.

«так называемого образованного общества» не соответствует требованиям народа. Он перечисляет признаваемые лучшими образцы четырех искусств: живописи, ваяния, музыки и поэзии, и говорит о том, как, по его мнению, люди из народа отнеслись бы к этим произведениям.

«Картина Иванова, — говорит Толстой, имея в виду известную картину А. А. Иванова «Явление Христа народу», — возбудит в народе только удивление перед техническим мастерством, но не возбудит никакого ни поэтического, ни религиозного чувства... Венера Милосская возбудит только законное отвращение перед наготой, перед наглостью разврата — стыдом женщины. Квартет Бетховена последней эпохи представится неприятным шумом, интересным разве только потому, что один играет на большой дудке, а другой на большой скрипке. Лучшее произведение нашей поэзии, лирическое стихотворение Пушкина, представится набором слов, а смысл его — презренными пустяками».

Толстой знает, что «дитя народа» может быть приведено к пониманию этих произведений «посредством иерархии учебных заведений, академии и художественных классов», но он считает, что понимание это будет куплено ценою физического и морального расслабления. «Требования народа от искусства, — говорит Толстой, — законнее требований испорченного меньшинства так называемого образованного класса».

Поэтому Толстой убежден, что не следует «навязывать ложное молодому поколению», но нужно дать возможность молодому поколению «вырабатывать новое как по форме, так и по содержанию»14.

IV

«О методах обучения грамоте» начинается рядом иронических замечаний по адресу тех пустозвонов-либералов, которые любят «делать из всякой честной мысли игрушку для тщеславия и праздности», которые «от избытка образования» уделяют «маленькую частичку его — в воскресенье, между обедней, и визитами — несчастному, погибающему в невежестве народу». (Разумеется ставшее в то время модой увлечение воскресными школами для взрослых.) «Нет другого средства содействовать образованию, как самому учить и отдаться совершенно этому делу», — сурово говорит Толстой по адресу этих либералов.

Перейдя далее к главному предмету своей статьи, Толстой вновь повторяет, что «народная школа должна отвечать на потребности народа». На вопрос же о том, в чем состоят эти потребности, «может ответить только изучение их и свободный опыт». До тех пор, пока не изучены потребности народа, не могут быть определены и предметы преподавания в народной школе.

Рассмотрев далее применявшиеся в то время методы обучения чтению и письму, Толстой высказывает свое мнение, что учитель в первоначальном обучении не должен следовать какой-либо одной методе, но должен овладеть знанием всех метод и употреблять их «по мере встречающихся трудностей».

Толстой обрушивается на методу «наглядного обучения» в том уродливом виде, в каком он видел применение этой методы в Германии и какую усиленно насаждало в то время в России Министерство народного просвещения и пропагандировал журнал «Учитель». Немецкая педагогика пользовалась в то время огромным авторитетом среди русских педагогов. «Русские педагоги, — говорит историк русской педагогики П. Ф. Каптерев, — толпами устремлялись к немцам самолично учиться педагогии, чтобы самим все видеть, высмотреть и принести на родину последнее слово педагогической немецкой науки; чиновники министерств получали казенные командировки за границу, как скоро возникала в министерстве мысль о какой-либо реформе; усвоялись немецкие методы преподавания по грамоте, письму, арифметике, географии и всем другим предметам; переводились немецкие книги и статьи по различным отделам педагогической науки; целые журналы педагогические издавались с помощью немцев... Каждый русский педагог тащил от немца все, что ему ... Словом, совершалась какая-то вакханалия по части, заимствования педагогических идей: методов и приемов у немцев, причем сомнения в пользе заимствованного не допускалось»15.

Толстой, считавший, что русская педагогика должна быть национальной русской, решительно восстал против этого рабского копирования принципов и приемов обучения немецкой педагогики.

Статья «О свободном возникновении и развитии школ в народе» рассказывает историю возникновения и развития двадцати трех школ в окрестностях Ясной Поляны, открытых при содействии Толстого.

«главнейшее условие успеха развития школ есть совершенная свобода отношений к ним народа». «Вознаграждение учителя, выбор учителей родителями и учеников учителями и размещение школ», — все это, по мнению Толстого, должно быть предоставлено самому народу и не должно находиться ни в какой зависимости от правительственного вмешательства.

Из этой статьи мы узнаем, что, открывая школы и подыскивая для них учителей, Толстой руководствовался убеждением, что «дурные школы» не то что мало полезны, но «положительно вредны» и отодвигают назад дело народного образования.

Статья «Проект общего плана устройства народных училищ» посвящена разбору проекта, выработанного Министерством народного просвещения в 1862 году.

Проект этот, состоящий из девяти разделов и подробно регламентирующий основные положения устава народных училищ, был разослан на рассмотрение всем учебным заведениям Министерства народного просвещения и отдельным педагогам по выбору министерства, а также послан в переводах наиболее известным французским, английским и немецким педагогам. В числе лиц, занимающихся народным образованием, проект был получен и Толстым, как редактором педагогического журнала.

В своем обзоре Толстой приводит целиком те статьи проекта, которые он серьезно критикует, и только кратко излагает, большей частью в ироническом тоне, те статьи, которые считает совершенно пустыми и бессодержательными. Весь проект представился Толстому бюрократической затеей петербургских чиновников, чуждых народу, не знающих народной жизни и не считающихся с потребностями народа. Предлагаемую проектом программу обучения в народных школах Толстой называет «невозможней и узкой». Во всем проекте, говорит Толстой, «видна одна идея, проведенная от начала до конца: идея подчинения народного образования правительству, — идея, с которой мы не согласны». В противоположность правительственному проекту, Толстой излагает свой взгляд на постановку дела народного образования. Нужно, говорит он, чтобы народ сам «посредством своих представителей» «составлял свою систему» обучения в начальной школе. Но народ устранен «от участия в своем собственном деле»; от него требуют «не руководства и обсуждения, а только покорности».

«Я твердо убежден, — говорит Толстой, — что для того, чтобы русская система народного образования не была хуже других систем (а она по всем условиям времени должна быть лучше), она должна быть своя и не похожая ни на какую другую систему».

V

Статья «Воспитание и образование» ставит своей задачей, во-первых, теоретически определить содержание понятий «воспитание» и «образование»; во-вторых, подвергнуть критике существующие учебные заведения, начиная с народных школ и кончая университетами.

Толстой разграничивает понятия воспитания и образования. Образование он определяет как «свободное отношение людей, имеющее своим основанием потребность одного приобретать сведения, а другого — сообщать уже приобретенное им». Воспитание, напротив, «есть принудительное, насильственное воздействие одного лица на другое с целью образовать такого человека, который нам кажется хорошим».

«Образование свободно»; «воспитание есть образование насильственное». «Воспитание есть возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму». «Воспитание, как умышленное формирование людей по известным образцам, — неплодотворно, незаконно и невозможно», — считает Толстой и делает свой вывод: «Права воспитания не существует». Этого права «не признает, не признавало и не будет признавать» «молодое поколение, всегда и везде возмущающееся против насилия воспитания».

Воспитание не может иметь разумных оснований; но если «существует веками такое ненормальное явление как насилие в образовании — воспитание, то причины этого явления должны корениться в человеческой природе». По мнению Толстого, воспитание «имеет свое начало: a) в семье, b) в вере, c) в правительстве, d) в обществе».

Толстой утверждает, что «семейные, религиозные и правительственные основания воспитания естественны и имеют за себя оправдание необходимости». Стремление родителей воспитать своих детей «такими, какими бы они желали быть сами», представляется Толстому «ежели не справедливым, то естественным» «до тех пор, пока право свободного развития каждой личности не вошло в сознание каждого родителя». Столь же естественным считает Толстой желание религиозного человека, верующего в то, что «человек, не признающий его учения, не может быть спасен», «хотя насильно обратить и воспитать каждого ребенка в своем учении». Правительства, по мнению Толстого, также имеют «неоспоримые оправдания» воспитывать «таких людей, какие им нужны для известных целей», потому что «если бы не было слуг правительству, не было бы правительства», а «если бы не было правительства, не было бы государства».

Что же касается воспитания «общественного» (под «обществом» Толстой разумел здесь интеллигенцию — в то время еще не существовало этого слова), то это воспитание, по мнению Толстого, «не имеет оснований, кроме гордости человеческого разума, и потому приносит самые вредные плоды».

Привилегированное общество, по мнению Толстого, воспитывает детей и юношество «в понятиях, противных народу, всей массе народа»; оно не слышит нападающего на него «могучего голоса народа», к которому «надо прислушиваться». «Крестьяне и мещане не хотят школ, приютов и пансионов, чтобы не сделали из их детей белоручек и писарей вместо пахарей». Толстой обвиняет воспитателей во всех школах, от низших учебных заведений до университетов, в том, что они стремятся оторвать детей от их среды и воспитать их так, «чтобы они не были похожи на своих родителей». Особенно нападает Толстой на университеты. Он обвиняет университеты в том, что предметы, в них преподаваемые, за исключением естественных наук, не приложимы к жизни; что в университетах существует «догмат папской непогрешимости профессора»; что студенты на лекциях не имеют права задавать вопросы и возражать преподавателю: что, при современных условиях образования, чтение лекций профессорами «есть только забавный обряд, не имеющий никакого смысла»; что университет «готовит не таких людей, каких нужно человечеству», а таких, «каких нужно испорченному обществу». Из университетов выходят или «чиновники, только удобные для правительства, или чиновники профессора, или чиновники литературы, удобные для общества... университетского образования, развитые, то есть раздраженные, больные либералы», «либерализм» которых ни к чему неприложим. Таких либералов «совсем не нужно народу».

«Либералами» в данном случае Толстой называет сторонников направления 1860-х годов. Это видно из того, что в той же статье Толстой порицает студентов, которые заняты главным образом чтением «старых статей Белинского и новых статей Чернышевских, Антоновичей, Писаревых и т. п.» и чтением и перепиской «запрещенных книг»: «Фейербах, Молешотт, Бюхнер и в особенности Герцен и Огарев».

В статье «Л. Н. Толстой и его эпоха» В. И. Ленин, цитируя статью «Воспитание и образование», оценил содержащуюся в ней критику Толстым университетского образования и «либералов», как одно из проявлений верности Толстого «идеологии восточного строя, азиатского строя». «Вот именно идеологией восточного строя, азиатского строя и является толстовщина в ее реальном историческом содержании, — писал Ленин. — ...«Крейцеровой сонате»... и в статье 1862-го года, объявляющей, что университеты готовят только «раздраженных, больных либералов», которые «совсем не нужны народу», «бесцельно оторваны от прежней среды», «не находят себе места в жизни» и т. п. (IV, 136—137)»16.

Статья «Воспитание и образование» содержит несколько таких положений, от которых Толстой вскоре отказался.

Статья еще не была напечатана, когда Толстой увидал существенный пробел в своей отрицательной характеристике университетов. В письме к профессору С. А. Рачинскому от 7 августа 1862 года, рассказывая об открытых им школах, Толстой очень хвалил учителей-студентов и порицал учителей-семинаристов. По мнению Толстого, для народного учителя нужно, прежде всего, «уважение к той среде, из которой его ученики», и «сознание всей важности ответственности, которую берет на себя воспитатель». «Ни того, ни другого, — говорит Толстой, — не найдешь вне нашего образования (университетского и т. п.). Как ни много недостатков в этом образовании, это выкупает их».

Но Толстой не хотел видеть того, что то, что он считал благотворным последствием университетского образования, в действительности было последствием того «либерализма», к которому приводило студентов чтение Герцена, Огарева, «Современника», — того общественно-политического направления, которое он в своей статье признал ненужным народу.

«воспитание» и «образование», которое он проводит в своей статье. Уже в конце той же статьи Толстой признает за лектором, читающим ту или иную научную дисциплину, право передавать слушателям свои взгляды по тому или другому вопросу и рекомендовать тот метод изучения, который он признает наилучшим. Толстой считает, что «нельзя запретить человеку, любящему и читающему историю, пытаться передать своим ученикам то историческое воззрение, которое он имеет». Эта оговорка, несомненно, значительно ослабляла протест Толстого против того, что он называл «общественным» воспитанием.

Еще современная критика возражала Толстому, что, не признавая за школой права воспитания, он тем не менее сам в своей школе воспитывает своих учеников. Сам Толстой уже после прекращения школы, вспоминая свою прошлую педагогическую деятельность, признавал, что воспитательный элемент в его школе действительно существовал. В ноябре 1865 года он писал А. А. Толстой: «Я воспитывал своих яснополянских мальчиков смело. Я знал, что каков бы я ни был, наверное мое влияние для них будет лучше того, какому бы они могли подчиниться без меня»17.

В 1909 году на сделанный ему вопрос о том, продолжает ли он придерживаться высказанного в этой статье мнения о полной противоположности понятий «образование» и «воспитание», Толстой ответил: «То разделение, которое я в своих тогдашних педагогических статьях делал между воспитанием и образованием, — искусственно. И воспитание и образование нераздельно»18.

Статья «Воспитание и образование», предназначавшаяся для июньской книжки «Ясной Поляны», встретила большие цензурные препятствия. Московский цензурный комитет, получив статью для рассмотрения, не решился разрешить ее к печати.

«Автор, — писал председатель Московского цензурного комитета в своем отношении на имя министра народного просвещения, — ни за кем не признает права воспитания в принципе и только в виде уступки утвердившимся веками и обычаем [предрассудкам?] оставляет его за семьею, церковью и государством и безусловно отнимает его у общества».

«Принимая во внимание, что автор статьи силится ниспровергнуть всю систему общественного образования, принятую не только в России, но и в целом мире, и что он не ограничивается одними теоретическими рассуждениями, но делает при них практические выводы в применении ко всем существующим учебным заведениям в России», — Московский цензурный комитет представил статью «на благоусмотрение» министра народного просвещения.

Либеральный министр народного просвещения А. В. Головнин на отношение Московского цензурного комитета наложил следующую резолюцию, датированную 10 сентября 1862 года:

«Отвечать, что из этой статьи следует исключить всё, что порицает учебные заведения других ведомств и оставить критику учреждений Министерства народного просвещения, так как в университетах и гимназиях многие лица будут отвечать автору и объяснят, в чем он ошибается»19.

VI

Статья «Об общественной деятельности на поприще народного образования» посвящена критике возникшего в 1861 году Петербургского Комитета грамотности. В состав Комитета вошли наиболее известные в то время педагоги-теоретики и практики. В 1862 году в число членов Комитета были выбраны также Толстой и Тургенев.

Считая дело народного образования настолько серьезным, важным и трудным, что им нельзя заниматься между прочим, в часы досуга, Толстой резко критикует устав Комитета, мечтающего «просто наивно осчастливить всю Россию». В бюрократическом устройстве Комитета Толстой видит «пустоту такую же, какую найдешь в каждом штате присутственного места». Слабому Комитету грамотности Толстой противопоставляет «огромный русский комитет» «не грамотности, а образования, самого всестороннего образования», который «существует давно по всей России, развился в последнее время с необычайной силой, и деятельность его приводит в удивление всех людей, умеющих здраво смотреть на явления общественной жизни».

«Кто произвел, — спрашивает Толстой, — те десятки тысяч, школ крестьянских, помещичьих, духовных, правительственных, студенческих, купеческих, воскресных, солдатских, женских, мещанских и всех возможных школ, возникших и возникающих в последнее время, как не тот бессознательно существующий огромный комитет образования, составленный из всего русского-народонаселения». Деятельность этого «огромного русского комитета» «будет продолжать идти своим широким историческим путем».

Далее Толстой разбирает «Список русских и малороссийских книг, одобренных Комитетом грамотности для народных училищ и школ и для народного чтения». Он останавливается на книге Перевлесского «Предметные уроки по мысли Песталоцци. Руководство для занятий в школе и дома с детьми от семи до десяти лет», и выражает грусть «о тех тысячах мучимых детей, о тех тысячах забитых детских светлых и поэтических душ», которые становятся жертвами уродливого применения метода наглядного обучения, заимствованного из немецкой педагогики.

Затем Толстой рассматривает составленную К. Д. Ушинским книгу для чтения «Детский мир». Он возмущается языком, каким написана эта книга. Язык отдельных статей «Детского мира» Толстой называет «дурным и неточным языком», «ложным и дурным языком», «безобразным, мнимо-народным языком», «таким мягким, как будто влезающим в душу языком», «языком расслабляющим, приучающим говорить слова без образов и мыслей», «самым дурным, то-есть гладким литературным языком, которым пишут фельетоны и повести в плохих журналах».

Статья заканчивается разбором книги И. Паульсона «Арифметика по способу немецкого педагога Грубе». В этой книге Толстой увидал извращенное применение принципа наглядного обучения к изучению арифметики; он называет книгу Паульсона «одной из самых безобразных и неприличных шуток с публикой». Возмущаясь «безнравственностью и преступностью» этой книги, Толстой не может отделаться от чувства «озлобления, оскорбления и грусти» при мысли о том, сколько через эту книгу «замучено, испорчено детских душ, сколько испорчено наивных учителей».

Статья «Об общественной деятельности на поприще народного образования» была напечатана в сентябрьской книжке «Ясной Поляны» с цензурными смягчениями, касающимися тех мест, где Толстой восставал против бюрократизма.

«Я лично очень Вам признателен, что Вы нас побранили, хотя не совсем с Вами согласен во многом в отношении пользы Комитета и членов в губерниях. Правда Ваша, что мы во многом расходимся с народом, его свойствами и требованиями, потому что большая часть из членов наших, участвующих в трудах Комитета и комиссии по составлению списка книг, народа не знает, она видела его не далее Сенной в Петербурге, да и там — полно, видела ли? Притом у нас много немцев, которые едва ли и способны понимать русского мужика и его натуру и особенно детей его; а если бы и были способны понять, то не поймут, потому что не хотят ближе посмотреть. Они так убеждены в верности и важности своих педагогических знаний, что даже и читать не хотят, что говорят им люди опыта изнутри России, занимающиеся обучением крестьянских детей. Я чувствую (хотя и не специалист) ежедневно наши ошибки. Жаль, что Вы не разобрали все наши книги... Я показал членам Ваше мнение о нашем списке»20.

VII

Статья «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» написана в обычном для педагогических статей Толстого тоне любования крестьянскими детьми. Уже одна фраза в описании того, как ребята, кончив сочинение, снимая шубы и укладываясь спать под письменным столом в кабинете Толстого, «не переставали заливаться детским, мужицким, здоровым, прелестным хохотом», — одна эта фраза ярко характеризует отношение Толстого к крестьянским детям. Картины воодушевления ребят при писании сочинений («Большие черные глаза его, блестя неестественным, но серьезным, взрослым блеском, всматривались куда-то вдаль; неправильные губы, сложенные так, как будто он собирался свистать, видимо, сдерживали слово, которое он, отчеканенное в воображении, хотел высказать» и т. д.) принадлежат к лучшим поэтическим страницам Толстого.

Обложка августовского номера журнала «Ясная Поляна» 1862 г.

Разбирая детские сочинения, Толстой попутно излагает свои собственные мнения по важнейшим вопросам художественного творчества. Он говорит о значении необходимого во всяком искусстве чувства меры, «которое огромным трудом и изучением приобретают редкие художники»; о необходимости сжатых и ярких характеристик героев и окружающей их обстановки, дающих читателю возможность «видеть» все происходящее; о важности для художника любовного отношения к изображаемым лицам («Автор глубоко полюбил и потому понял всего его...», «У Федьки художественное чувство захватывает и бабу..., она в его глазах не виновата»); о том преимуществе, которое дает начало рассказа с действия, а не с описания действующих лиц; о свойстве «каждого художественного слова» вызывать «бесчисленное множество мыслей, представлений и объяснений» и пр.

По поводу замеченных им задатков художественных дарований в яснополянских школьниках Толстой высказывает свой взгляд на природу ребенка. Он соглашается с Руссо, утверждавшим, что «человек родится совершенным». «Здоровый ребенок, — говорит Толстой, — родится на свет, вполне удовлетворяя тем требованиям безусловной гармонии в отношении правды, красоты и добра, которые мы носим в себе; он близок к неодушевленным существам — к растению, к животному, к природе, которая постоянно представляет для нас ту правду, красоту и добро, которых мы ищем и желаем».

«Идеал наш сзади, а не впереди». «Ребенок стоит ближе меня, ближе каждого взрослого к тому идеалу гармонии, правды, красоты и добра, до которого я, в своей гордости, хочу возвести его. Сознание этого идеала лежит в нем сильнее, чем во мне».

Отход от детского возраста, по мнению Толстого, означает удаление от идеала гармонии. Воспитание и образование должны иметь одну цель: «достигнуть наибольшей гармонии в смысле правды, красоты и добра».

Следует сказать, что не только данная статья, но и все педагогические статьи Толстого проникнуты духом преклонения перед первобытной чистотой и неиспорченностью ребенка. Дети, по мнению Толстого, «самые лучшие, честные и безобидные существа в мире»21.

Последняя статья, напечатанная Толстым в «Ясной Поляне» и озаглавленная «Прогресс и определение образования», почти не касается педагогических вопросов. Она является ответом на статью о «Ясной Поляне» тульского педагога Е. Л. Маркова, напечатанную в «Русском вестнике» за 1862 год. Отвечая Маркову, Толстой защищает принцип свободного обучения и решительно восстает против права высших классов вмешиваться в дело народного образования. Он считает, что вмешательство высших классов в дело народного образования «несправедливо, но выгодно для высших классов», и эта «их несправедливость кажется им правом, как казалось правом крепостное право».

Статья посвящена главным образом изложению социальных воззрений Толстого.

«Ясной Поляне» помещались также статьи других авторов, в том числе за весь год издания журнала было напечатано 23 статьи учителей основанных Толстым школ и 7 статей других педагогов. Большая часть этих статей написана людьми, знающими и любящими дело народного учителя; в них сообщаются ценные сведения об умственном уровне крестьян того времени, об их требованиях к учителям и об общих условиях крестьянской жизни.

VIII

В архиве Толстого сохранилось несколько начал незаконченных работ, предназначавшихся для «Ясной Поляны». Одной из таких работ является конспект ненаписанной статьи о демократизации науки. 22

Толстой предполагал начать свою статью с констатирования того факта, что в современном обществе «низшие классы, не имея образования, не могут получить его» по двум причинам. Во-первых, потому, что «образование идет вглубь, а не вширь, то есть оно, по свойству своему, служит более роскоши ума, чем удовлетворению потребности», и, во-вторых, потому, что «низшие классы так заняты физической работой, что не могут иметь досуга для образования. Высшие же классы, владея образованием, эксплуатируют их»; образование дает высшим классам «власть, силу, независимость и возможность досуга».

Такое положение должно быть изменено. Должно быть установлено «равенство образования». Но не популяризацией науки может быть достигнуто это равенство — должны быть выбраны другие пути. «Наука должна окрепнуть, принять другие основы, чтобы стать сознанием всего человечества, а не одной части его». Следует объединить знания всех — и ученых, и неученых. Образованные люди ошибаются, полагая, что им не нужно заимствовать знания «от людей, ниже нас стоящих», как в древнем мире считали, что не нужно заимствовать знания от скифов и рабов. «А между тем разве филолог, историк, даже математик не найдут бесчисленного количества новых знаний в народе?» — спрашивает Толстой.

Следует «ввести всю массу народа в наши знания, и нет конца углублению, и наши знания станут прочно». «Благо, то-есть действительный прогресс и цивилизации и образования заключается в равномерности распределения и богатства и знания».

«Но возможно ли общение при несвободе с одной и свободе и власти с другой стороны?»

Не давая ответа на этот вопрос, Толстой вновь повторяет, что «главная задача образования» состоит в том, чтобы дать народу «средства выражать и обобщать знания».

По мнению Толстого, существуют две основные отрасли науки: язык (или языки) и математика. Математика развивает способность «мыслить, обобщать, выводить»; изучение своего языка и языков других народов развивает способность «выражать мысли и понимать их оттенки», «понимать, как мыслят другие». Эти две отрасли науки «свободны, ибо имеют предметом сущность и свойство мысли, а не ее содержание».

На этом конспект обрывается.

Мысли, выраженные в этом конспекте, не получили развития ни в одной из педагогических статей Толстого. Кратко основная мысль конспекта была выражена им в статье «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», где он писал, что, по его мнению, знания, предлагаемые народу образованными классами, «нехороши, ненормальны», и «нам надо с помощью народа выработать новые, соответственные всем нам, и обществу и народу знания»23.

IX

1. «Образование есть деятельность человека, имеющая своим основанием потребность к равенству [знаний] и неизменный закон движения вперед образования»24.

2. «Потребность образования и приобретения знаний всегда была и будет одна из главных потребностей человека»25.

3. «Задача науки образования есть только отыскание законов воздействия одних людей на других»26.

4. «Для изучения законов образования» следует употреблять «не метафизический метод, а метод выводов из наблюдений»27.

«Единственный метод образования есть опыт, а единственный критериум его есть свобода»28.

6. «Школа хороша только тогда, когда она сознала те основные законы, которыми живет народ»29.

7. «Я должен поучать, как поучает сама жизнь, руководствуясь только тем, что приятно и занимательно для ребенка»30.

8. «Есть кое-что31 в школе неопределенное, почти не подчиняющееся руководству учителя, похожее на электрический ток в телах, кое-что совершенно неизвестное в науке педагогики и вместе с тем составляющее сущность, успешность учения, — это дух школы... Дух напряженного оживления, скучный и неприятный вне класса, есть необходимое условие принятия умственной пищи... »32.

9. «В каждом ребенке есть стремление к самостоятельности, которое вредно уничтожать»33.

10. «Образовывающийся должен иметь полную власть выразить свое неудовольствие или, по крайней мере, уклониться от того образования, которое по инстинкту не удовлетворяет его»34.

11. «Мысль человечества постоянно стремится к освобождению народа от насилия в деле образования»35.

12. «Чем менее принудительно образование, тем оно действительнее. Чем свободнее школа, тем она лучше»36.

«Насилие [в деле образования] употребляется только вследствие поспешности и недостатка уважения к человеческой природе»37.

14. «Насилие [в деле образования], во-первых, невозможно, во-вторых, не приводит ни к каким результатам или к печальным, в-третьих, насилие это не может иметь другого основания, кроме произвола»38.

15. Обязанность педагога — «следить и угадывать все пути, которыми все учащиеся доходят до знания»39.

16. «Чем способ преподавания удобнее для учителя, тем он неудобнее для учеников. Только тот образ преподавания верен, которым довольны ученики»40.

17. «Всякий учитель... »41.

18. «Наилучший учитель будет тот, у которого сейчас под рукою готово разъяснение того, что остановило ученика»42.

19. «Наилучшая метода была бы та, которая отвечала бы на все возможные затруднения, встречаемые учениками, то есть не метода, а искусство и талант»43.

20. «Всякий учитель должен знать, ...что так как дело преподавания есть искусство, то оконченность и совершенство недостижимы, а развитие и совершенствование бесконечны»44.

X

статьи дают полную возможность уяснить его общее миросозерцание данного периода.

В области философии Толстой примыкает к идеализму. «Сознание человечества, — утверждает он, — составляет главный элемент истории»45. «Мы убеждены, что сознание добра и зла, независимо от воли человека, лежит во всем человечестве и развивается бессознательно вместе с историей»46. «Мы убеждены, что добро присуще человеческой природе»47. Существуют «вечные законы философии и науки, одинаково проявляющиеся в высшем выражении мысли и знания и в первобытной душе ребенка»48. В учениях таких мыслителей, как Руссо, проявляется «вечное начало»49. «Критериум добра и правды всегда лежал один и тот же во всем человечестве»50. Этому положению резко противоречит утверждение Толстого в другой статье: «абсолютной правды нет»51.

Религиозность Толстого в его педагогических статьях проявляется лишь в самой общей форме, — в таких выражениях, как «цель, поставленная Провидением», «препятствие, положенное Творцом». «Понятие бога» Толстой относит к числу таких же «великих вечных истин», как 2 × 2 = 4, как закон тяготения, как «красоты искусства»52. Таким образом, религия для Толстого была в то время неразрывно связана с поэзией.

— с уважением, доходящим да того, что он допускает право религиозных людей насилием внушать свою веру детям ради их «вечного спасения». Но сам Толстой нигде не выказывает себя приверженцем какого-либо определенного вероисповедания, в том числе и православной религии.

Обучение религии Толстой относил к области воспитания, а не образования, и включил «закон божий» в программу своей школы, только идя навстречу требованиям родителей учеников. Чтение Библии с учениками в яснополянской школе (хотя Толстой и писал, что в Библии каждое слово «справедливо, как откровение, и справедливо, как художество») объясняется только тем, что по опыту Толстого рассказы еврейской мифологии оказывались очень занимательными для школьников и представляли удобные поводы для бесед по различным вопросам жизни.

В черновом тексте статьи «О народном образовании» сказано, что в современной школе «выучивают догматы, прежде бывшие истинными, но в которые никто больше не верит»53. В статье «Прогресс и определение образования» Толстой упоминает о том, что «духовенство веровало искренно и в особенности искренно потому, что вера эта ему была выгодна; по тому же самому оно всеми средствами внушало эту веру народу, который меньше верил в нее, потому что она была невыгодна». Несмотря на то, что ранее было сказано, что речь идет о духовенстве католическом, вся эта фраза была вычеркнута цензурой. Читатель, конечно, легко мог уловить мысль автора, что если духовенство — католическое или какое другое — веровало «искренно» только потому, что вера эта была ему выгодна, то эта вера — обман.

Церковников не удовлетворяли суждения Толстого о религиозном воспитании. Преподаватель Киевской духовной академии Е. Крыжановский в своей статье о «Ясной Поляне», выписав из статьи «О народном образовании» мнение Толстого о том, что «образование, имеющее своею основою религию, то есть божественное откровение, в истине и законности которого никто не может сомневаться, неоспоримо должно быть прививаемо народу, и насилие в этом, но только в этом случае законно», — замечает по этому поводу: «Кому же покажется логичною и для религии не обидною такая уступка? Ей одной предоставляет он [Толстой] то, что в целой педагогике назвал безобразием, то есть насилие». По поводу упоминания Толстого о преподавании религии в другой статье — «Воспитание и образование», Крыжановский говорит: «Здесь религия представляется уже делом личного слепого убеждения, а религиозное воспитание — делом слепого фанатизма. На таких-то основаниях оно, насилие, будто и законно и разумно!!... «Ясная Поляна» неправильно понимает религию, считает ее делом личности, сердца, делом условным. Толстой уважает ее в этом виде и из уважения к живой душе не хочет трогать того, что какое бы то ни было лицо считает святынею своего сердца». Недоволен Крыжановский и тем, что Библия у Толстого «получила не прямое свое значение»54.

«Когда я учил в школе, я еще не уяснил себе своего отношения к церковному учению, но, не приписывая ему важности, избегал говорить о нем с учениками, а читал с ними библейские истории и Евангелие, обращая преимущественное внимание на нравственное учение и отвечая всегда искренно на те вопросы, которые они задавали мне. Если спрашивали о чудесах, я говорил, что не верю в них»55.

XI

Общественно-политические воззрения Толстого отразились в его педагогических статьях достаточно отчетливо.

Толстой в этот период еще признает необходимость государства и правительства, но относится весьма критически к некоторым установлениям государственной власти.

Представители высшей государственной власти, люди, живущие «в мире Пальмерстонов, Кайен56, в мире, где разумно не то, что разумно, а то, что действительно», на взгляд Толстого являются людьми «наказанными», то есть живущими в узкой, душной сфере57.

«Детский мир», в которой проводится мысль, что «без чиновников и образованных людей пропали бы крестьяне»58.

По мнению Толстого, «бюрократическое устройство полезно для прикрытия пустоты и бессмыслия содержания». Как только в суде произносятся слова: «по указу его императорского величества», так судьи перестают уже быть обыкновенными людьми, а становятся представителями закона, и «тогда не на кого сердиться»59.

Толстой не признает неизбежности войн между народами, говоря: «Если люди всегда убивали друг друга, то из этого никак не следует, чтобы это всегда так должно было быть и чтобы убийство нужно было возводить в принцип, особенно если бы найдены были причины этих убийств и указана возможность обойтись без них»60.

Вновь осуждает Толстой колониальную политику европейских правительств. Он вспоминает войну в Китае, куда «три великие державы» отправились «с пушками и ружьями внушать китайцам идею прогресса»61.

Европейцы и американцы, говорит Толстой, кичатся своей культурой и цивилизацией, а между тем «в древней Греции и Риме было более свободы и равенства, чем в новой Англии с китайской и индийской войнами, в новой Франции с двумя Бонапартами и в самой новой Америке с ожесточенной войной за право рабства»62.

по манифесту 19 февраля 1861 года, после их освобождения. Манифест 19 февраля лишил крестьян «прав пастбищ, выездов в леса» и наложил на них «новые обязанности, к исполнению которых они оказываются несостоятельными».

В противоположность либералам, которые нападали на помещиков и восхваляли представителей нарождающейся в России крупной буржуазии, Толстой заявляет, что он не находит, чтобы «отношения фабриканта к работнику были человечнее отношений помещика к крепостному»63.

Кроме того, Толстой ставит вопрос: «почему прогресс книгопечатания остановился на Положении 19 февраля?» По мнению Толстого, нельзя остановиться на отмене крепостного права; должно быть произведено «равномерное разделение земли между гражданами».

«Почему же никто, кроме людей, признаваемых за сумасшедших, не говорит в печати о таком разделении земель?» — спрашивает Толстой. (Ему вспомнилась, очевидно, очень понравившаяся ему во время его заграничного путешествия статья Герцена о Роберте Оуэне, которого английские буржуазные публицисты называли сумасшедшим так же, как и других социалистов.) «Тут, в сущности, ничего нет сумасшедшего, — отвечает Толстой буржуазным публицистам, — и прямое дело прогресса книгопечатания было бы разъяснять необходимость и выгоды такого разделения, а вместе с тем ни в России, ни в Англии, ни во всей Европе никто не печатает об этом». В другом месте той же статьи Толстой опять говорит о том, что «по понятиям русского народа» увеличение его благосостояния состоит прежде всего «в равномерном разделении земель»64. «Благо, — говорит Толстой в черновой редакции той же статьи, — т. е. действительный прогресс и цивилизации и образования заключается в равномерности распределения и богатства и знания»65.

Разумеется, рассуждения Толстого о недостаточности Положения 19 февраля и о необходимости «равномерного разделения земель» были вычеркнуты цензурой. Они появились в печати только в 1936 году в Полном собрании сочинений.

XII

«Прогресс и определение образования» Толстой подробно излагает свои не только общественно-политические, но и философско-исторические воззрения.

Толстой не видит никакой возможности и необходимости «отыскивать общие законы в истории». Есть «общий вечный закон прогресса, или совершенствования», написанный «в душе каждого человека», и закон этот «только вследствие заблуждения переносится в историю». Здесь Толстой вступает в противоречие с тем, что он раньше писал в другой статье своего журнала. Рассуждая о преподавании истории в школе, Толстой признал законным «интерес к познанию тех законов, которыми вечно двигается человечество»66.

Обращаясь к очень распространенному в шестидесятые годы понятию «прогресс», Толстой не считает «закон прогресса» всеобщим законом человечества. Он находит чрезвычайно убедительные доводы для критики современного ему буржуазного прогресса, оценивая этот «прогресс» с точки зрения благосостояния всего народа.

Недаром статья «Прогресс и определение образования» с таким трудом увидела свет. Московский цензурный комитет сначала предполагал запретить целиком всю статью, как «написанную не в видах правительства». В конце концов статья была разрешена, но все самые сильные места были выброшены цензурой.

Толстой не соглашается с мнением либералов, будто бы технический прогресс ведет к увеличению благосостояния «всей массы народа». Что называть благосостоянием? — спрашивает он. Называть ли благосостоянием «улучшение путей сообщения, распространение книгопечатания, освещение улиц газом, распложение домов призрения бедных, бордели и т. п.», или же «первобытное богатство природы — леса, дичь, рыбу, сильное физическое развитие, чистоту нравов и т. п.?»

«для малой части общества прогресс есть благо, для большей же части он есть зло». Прогресс — благо для «так называемого образованного общества» и зло для народа. «Интересы общества и народа, — утверждает Толстой, — всегда бывают противоположны. Чем выгоднее одному, тем невыгоднее другому».

Кто в России — «верующие в прогресс»? — спрашивает Толстой. И отвечает: «Верующие в прогресс суть: правительство, образованное дворянство, образованное купечество и чиновничество». И напротив, неверующие в прогресс это — «мастеровые, фабричные, крестьяне-земледельцы и промышленники», то есть «люди, занятые прямой физической работой»67.

Чтобы более подробно изложить свои взгляды, Толстой обращается к рассмотрению «самых обыкновенных и прославленных явлений прогресса в отношении их выгоды и невыгоды для общества и народа». Эти явления: книгопечатание, пар, электричество.

Какое значение для народной жизни имеет телеграф? — спрашивает Толстой. И дает на этот вопрос категорический ответ: «Все мысли, пролетающие над народом по этим проволокам, суть только мысли о том, как бы наиудобнейшим образом эксплоатировать народ».

Типическое содержание передаваемых телеграмм, по утверждению Толстого, состоит в следующем: «По проволокам пролетает мысль о том, как возвысилось требование на такой-то предмет торговли и как потому нужно возвысить цену на этот предмет; или мысль о том, что так как вооружение Франции увеличилось, то призвать как можно скорее к службе еще столько-то граждан; или мысль о том, что народ становится недоволен своим положением в таком-то месте и что необходимо послать для усмирения его столько-то солдат; или мысль о том, что я, русская помещица, проживающая во Флоренции, слава богу укрепилась нервами, обнимаю моего обожаемого супруга и прошу прислать мне в наискорейшем времени 40 тысяч франков». (Упоминание о телеграммах с требованием войск для подавления недовольства народа было вычеркнуто цензурой.)

«Яснополянский мужик Тульской губернии или какой бы то ни было русский мужик, — говорит далее Толстой, — никогда не послал и не получил и долго еще не пошлет и не получит ни одной депеши». Толстой говорит, что яснополянский мужик «долго еще не пошлет и не получит ни одной» телеграммы, но не говорит, что никогда не пошлет и не получит; он, следовательно, предвидит, что когда-то в будущем и яснополянский мужик будет получать и отправлять телеграммы.

«Все депеши, — пишет далее Толстой, — которые пролетают над его [яснополянского мужика] головой, не могут ни на одну песчинку прибавить его благосостояния... Все эти мысли, с быстротою молнии облетающие вселенную, не увеличивают производительность его пашни, не ослабляют караул в помещичьих и казенных лесах, не прибавляют силы в работах ему и его семейству, не дают ему лишнего работника. Все эти великие мысли только могут нарушить его благосостояние, а не упрочить или улучшить».

Закончив эту часть своей статьи ироническим замечанием по адресу либералов, «поборников прогресса»: «не надобно думать и убеждать других, что то, что выгодно для меня, есть величайшее благо и для всего мира», и сравнением либералов с помещиками-крепостниками, «уверяющими, что для крестьян, для государства и для всего человечества нет ничего выгоднее крепостного права и барщинной работы»68, — Толстой переходит к вопросу о книгопечатании.

«Распложение журналов и книг, — говорит Толстой, — безостановочный и громадный прогресс книгопечатания был выгоден для писателей, редакторов, издателей, корректоров и наборщиков. Огромные суммы народа косвенными путями перешли в руки этих людей... ... Мелочность и ничтожество литературы увеличиваются соразмерно увеличению ее органов».

Толстой перечисляет названия выходивших тогда журналов, не делая никакого различия в направлении этих журналов. Революционно-демократический «Современник» идет в одном списке с либеральным «Русским вестником» и с органом «почвенников» «Время». Чувствуется полное отчуждение автора от журналистики независимо от направления того или другого органа. Чтобы подчеркнуть свое пренебрежение к журналистике, Толстой к именам действительно существовавших журналов присоединяет еще несколько выдуманных им названий не существовавших журналов.

Толстой называет писателей самых прославленных: Пушкина, Гоголя, Тургенева, Державина, присоединяя к ним еще знаменитого церковного проповедника митрополита Филарета (это упоминание о Филарете было исключено цензурой), и делает общее заключение относительно всех перечисленных им журналов и авторов: «И все эти журналы и сочинения, несмотря на давность существования, неизвестны, ненужны для народа и не приносят ему никакой пользы»69.

На основании своих опытов с яснополянскими школьниками Толстой утверждает, что «для того, чтобы русскому человеку полюбить чтение «Бориса Годунова» Пушкина или «Историю» Соловьева, надобно этому человеку перестать быть тем, чем он есть, т. е. человеком независимым, удовлетворяющим всем своим человеческим потребностям».

«Выгоды от книгопечатания — вот уже сколько времени прошло — мы не видим ни малейшей для народа», утверждает Толстой. «Ни пахать, ни делать квас, ни плесть лапти, ни рубить срубы, ни петь песни, ни даже молиться, — не учится и не научился народ из книг».

Толстой предвидит возражение против его мнений, состоящее в том, что, признавая то, что прогресс книгопечатания не приносит «прямой выгоды народу», нельзя вместе с тем не признать, что он «смягчает нравы общества» и тем способствует благосостоянию народа. Толстой отводит это возражение доводом, что «смягчение нравов общества еще нужно доказать», забывая о том, какое благотворное действие на него самого оказали в его юности «Записки охотника» и «Антон Горемыка».

Далее Толстой вспоминает факт недавнего прошлого — отношение периодической печати к отмене крепостного права. Делая на этот раз некоторое различие в направлении органов печати, Толстой утверждает, что «ежели бы правительство в этом деле не сказало своего решительного слова», то «большая часть органов требовала бы освобождения без земли».

И Толстой заканчивает эту часть своей статьи словами:

«Прогресс книгопечатания... «прогресс» разумеют свою личную выгоду, вследствие того всегда противоречащую выгоде народа»70.

Последний пример технического прогресса, приводимый Толстым, это — применение пара в транспорте и в промышленности. Толстой хочет рассмотреть вопрос о «тех выгодах, которые принес и приносит пар массе народа». Он оговаривается, что под словом «народ» он разумеет «настоящий народ, т. е. народ, прямо, непосредственно работающий и живущий плодотворно, народ, преимущественно земледелец, 9/10 всего народа, без которых бы немыслим был никакой прогресс».

Толстой не может побороть своего негодования против либералов за их высокомерное, презрительное отношение к народу. По словам Толстого, либералы (он называет их «прогрессистами») хотя и не показывают этого открыто, придерживаются мнения, что трудовой народ «это не люди, а животные; и потому мы считаем себя вправе не обращать внимания на их мнение и делать для них то самое, что мы нашли хорошим для себя». «Но я полагаю, — возражает Толстой «прогрессистам», — что эти люди, называемые дикими, и целые поколения этих диких, суть точно такие же люди и точно такое же человечество, как Пальмерстоны, Оттоны, Бонапарты». Толстой протестует против взгляда «прогрессистов» не только потому, что народ составляет большинство, но, главное, потому, что «народ без общества прогрессистов мог бы жить и удовлетворять всем своим человеческим потребностям, как то: трудиться, веселиться, любить» мыслить и творить художественные произведения (Илиада, русские песни). Прогрессисты же не могли бы существовать без народа»71.

Для Толстого представителем народа являлся «близко и хорошо известный» ему тульский мужик.

«не нуждается в быстрых переездах из Тулы в Москву, на Рейн, в Париж и обратно». Не нужны ему и продукты промышленности, перевозимые по железным дорогам: «ему не нужны ни трико, ни атласы, ни часы, ни французское вино, ни сардинки». Все, что ему нужно, начиная с пищи и кончая одеждой, он производит своим собственным, трудом на земле.

Для народа железные дороги невыгодны тем, что «они увеличивают [городские] соблазны, они уничтожают леса, они отнимают работников, они поднимают цены хлеба, они уничтожают коннозаводство». Поэтому народ «всегда недоброжелательно относится к нововведениям железных дорог».

В рукописи и в корректурах статьи «Прогресс и определение образования» рассуждение о влиянии роста железных дорог на народную жизнь гораздо пространнее. Была ли эта часть статьи сокращена самим автором, или пропуски были сделаны по требованию цензуры — неизвестно. Во всяком случае нет никаких оснований полагать, что страницы эти не попали в печать потому, что Толстой отказался от изложенных на этих страницах взглядов.

Здесь Толстой в следующих выражениях формулирует невыгодные для народа последствия развития сети железных дорог: железные дороги «1) стягивают народонаселение в городах, 2) уничтожают леса, 3) возвышают цену на хлеб, 4) поощряют праздность».

Рост городов Толстой не считает выгодным для народа. Он утверждает, что «увеличение городов» «выгодно только для людей общества, в смысле так называемого образованного общества». «Оно выгодно для домовладельцев, для трактирщиков, откупщиков, лавочников и т. д.». Чтобы убедиться в том, что рост городов невыгоден для народа, т. е. крестьян, «стоит только подумать о необработанных, невозделанных по недостатку рук полях России, о разваливающихся и бедных по недостатку рук жилищах народа, о сверхъестественном труде, который несут по деревням женщины, потому что мужья уходят в города».

«что делает сельское население, стянутое в городах»? Нетрудно дать ответ на этот вопрос. «Извозчики, лавочники, половые, банщики, разносчики, нищие, писцы, делатели игрушек, кринолин и т. п., — все эти, очевидно, пропавшие для народа руки трудятся только для того, чтобы дать выгоды поклонникам прогресса, эксплуатирующим народ и этих людей».

С чувством презрения к праздной жизни господ в городах и обиды за изнуренную трудом крестьянскую женщину Толстой говорит о том, что «в Ярославле, Владимире и других губерниях беременные бабы косят и пашут, потому что мужья их праздно стоят на углах извозчиками, или банщиками мочалками растирают спины прогрессистов».

С большим воодушевлением отстаивает Толстой преимущества деревенского быта перед городским. Он утверждает, что «посконная рубаха, тканная дома, прочнее, теплее, прохладнее, приятнее на теле и даже красивее ситца и холстинки... Чай, сахар, табак... не прибавят здоровья и благосостояния, как и вообще все привычки и потребности, вынесенные из города».

«о сравнительном физиологическом и нравственном здоровье городского и сельского населения», как о «слишком избитой и всем известной истине»72.

Условия жизни русского крестьянина, живущего на земле, по мнению Толстого, несравненно более нормальны, чем условия жизни «мнимо свободного» английского пролетария, «уже окончательно оторванного от прямых отношений с природой».

Все свои рассуждения о прогрессе и цивилизации Толстой заканчивает заявлением, что он не признает того, что «мы, русские, должны необходимо подлежать тому же закону движения цивилизации, которому подлежат и европейские народы». Не считая «движение вперед цивилизации» неизбежным для русского народа, Толстой вместе с тем не только не признает этого движения благом для народа, но напротив, считает «движение вперед цивилизации одним из величайших насильственных зол, которому подлежит известная часть человечества».

Для Толстого «весь интерес истории» «заключается в прогрессе общего благосостояния». Прогресс же общего благосостояния, по мнению Толстого, «не только не вытекает из прогресса цивилизации, но большей частью противуположен ей»73.

В статье «Прогресс и определение образования» от критики современной ему цивилизации Толстой переходит к отрицанию закона прогресса вообще, так как считает, что закон этот выведен из наблюдения над «одной малой частью человечества — Европой». «Весь так называемый Восток не подтверждает закона прогресса, а напротив, опровергает его». Опровергает его Китай, «имеющий 200 миллионов жителей»; опровергают все «неподвижные восточные народы».

«неподвижных восточных народах» В. И. Ленин в 1911 г. в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха» писал:

«Взгляд «историков», будто прогресс есть «общий закон для человечества», Толстой побивает ссылкой на «весь так называемый Восток» (IV, 162). «Общего закона движения вперед человечества нет, — заявляет Толстой, — как то нам доказывают неподвижные восточные народы».

Между тем, именно 1862 год, к которому относится статья Толстого «Прогресс и определение образования», был, как это указано В. И. Лениным, началом того периода, когда в России старый строй «переворотился», кончилась эпоха «восточной неподвижности» и началась эпоха ломки старого и укладывания нового строя. В России этот период завершился революцией 1905 года. «А за событиями 1905-го года в России последовали аналогичные события в целом ряде государств того самого «Востока», на «неподвижность» которого ссылался Толстой в 1862 году. 1905-й г. был началом конца «восточной» неподвижности»74.

В этот период (после 1905 года) Толстой и сам убедился в том, что в жизни восточных народов происходят большие изменения. В 1908 году он внимательно следил за началом революционного движения в Турции и Персии и говорил: «Чувствуется, что это кризис всемирный»75.

XIII

Социально-политические воззрения Толстого в период его педагогических занятий могут быть сведены к следующим основным положениям:

9/10 всего населения России. Только трудящиеся земледельцы живут в условиях, способствующих здоровой и нравственной жизни. «В поколениях работников лежит и больше силы и больше сознания правды и добра, чем в поколениях баронов, банкиров и профессоров».

2. Интересы народа и интересы господствующих классов противоположны. То, что выгодно господствующим классам, невыгодно народу, и наоборот, то, что выгодно народу, невыгодно господствующим классам.

3. Все условия общественной жизни, развитие науки, искусства, прогресс техники и промышленности должны рассматриваться только с точки зрения выгодности или невыгодности их для народа.

4. Науки и искусства, сложившиеся в среде господствующих классов, чужды и не понятны народу. Литература образованных классов не считается с потребностями народа и не служит ни просвещению народа, ни увеличению его благосостояния.

трудом на земле.

6. Процесс увеличения народного благосостояния не может остановиться на отмене крепостного права. То, что может действительно увеличить благосостояние народа, это — «равномерное распределение земли». О равномерном распределении земли прежде всего другого должна бы говорить как русская, так и европейская печать, но вопрос этот в печати не поднимается, за исключением немногих писателей, не пользующихся большим влиянием и третируемых представителями господствующих классов.

7. Существование правительств необходимо, но правительственная опека над народом не нужна и оскорбительна для народа. Народ может сам устраивать свою жизнь. Некоторые установления современного государственного строя не могут быть оправданы разумом, как например, наказание по суду, являющееся проявлением чувства мести.

8. Война не является неизбежным условием жизни человечества. Особенно возмутительна колониальная грабительская политика европейских правительств, служащая проявлением варварства, жестокости, отличающих эти правительства.

9. Цивилизация, технический прогресс, рост больших городов не являются непреложным законом для всего человечества, что доказывается существованием огромных по своей численности «неподвижных» восточных народов. Закону движения вперед по пути цивилизации подлежат только европейские народы. Для русского народа следование по пути цивилизации и технического прогресса также не является неизбежным.

Никогда во все предыдущие годы своей жизни Толстой не подходил так близко к крестьянской идеологии, никогда не был ему так дорог и мил крестьянский уклад жизни.

Всё с точки зрения крестьянина («яснополянского мужика») и всё для крестьянина, для его интересов сегодняшнего дня.

Всего за пять-шесть лет до этого Толстой готов был советовать правительству, во избежание народного возмущения, как можно скорее произвести отмену крепостного права, хотя бы и без наделения крестьян землею. Теперь уже наделение крестьян землею по Положению 19 февраля представляется ему недостаточным; он признает необходимым «равномерное разделение земель», т. е. фактически лишение помещиков права иметь земельную собственность в размере большем, чем имели крестьяне.

Такое существенное изменение за сравнительно короткий срок претерпели общественно-политические взгляды Толстого.

XIV

Толстой считает, что язык в книжках для детей и для народа «должен быть не только понятный или простонародный, но язык должен быть хороший... Я советую не то что употреблять простонародные, мужицкие и понятные слова, а советую употреблять хорошие сильные слова и не советую употреблять неточные, неясные, необразные слова». «Нужно просто хороший, мастерской язык, которым отпечатывает простолюдин (простонародье) все, что ему нужно сказать, то, чему мы учимся у него и не можем научиться».

Перейдя к содержанию книжек для народа, Толстой отзывается неодобрительно о научно-популярной литературе по географии, истории, естественным наукам, агрономии и технике. По мнению Толстого, все известные ему написанные для народа «теоретические» книги «никуда не годятся, кроме обертки». Толстой в то время считал научно-популярную литературу делом невозможным (мнение, от которого он впоследствии отказался). Этим объясняется, что в «Книжках», составлявших приложение к «Ясной Поляне», не было помещено ни одной научно-популярной статьи.

народа, которые в то время усиленно распространялись либералами. «Уже давно, — говорит Толстой, — в Европе и у нас пишутся книги для поучения народа труду и смирению (которого терпеть не могут поучающие)»78.

Не такие книжки нужны народу и детям.

По мнению Толстого, «требование истинного содержания, художественного или поучительного, у детей гораздо сильнее, чем у нас»79. «Занимательность есть единственный признак как полезности, так и доступности» рассказов для детей. «Природа ребенка» требует от рассказа «личности и движения»80.

Такими требованиями руководствовался Толстой, помещая в «Книжках», служивших приложением к журналу «Ясная Поляна», рассказы и статьи для детского и народного чтения. «По

Обложка 5-й «книжки» журнала «Ясная Поляна». форме, — писал Толстой, — задача наших книжек состоит в том, чтобы предлагать это содержание постоянно на таком языке, который бы весь без исключения был понятен чтецу из народа»81.

«Книжек» «Ясной Поляны» составляли следующие материалы: народные исторические песни и загадки, сочинения и переложения яснополянских школьников, рассказы писателей, популярные исторические очерки, написанные разными авторами.

«Сочинения крестьянских детей» впервые появились в мартовской книжке «Ясной Поляны» с следующим примечанием от редакции: «С настоящей книжки мы начинаем новый отдел: сочинений учеников. По нашим опытам такого рода сочинения читаются весьма охотно. Сочинения эти иногда вовсе не выправлены, иногда с небольшими исправлениями орфографических ошибок».

Из сочинений яснополянских школьников выделяются рассказы: «Ложкой кормит, а стеблем глаз колет» и «Солдаткино житье», о которых с таким восхищением говорит Толстой в своей статье «Кому у кого учиться писать». В обоих этих рассказах вполне отразилась вся живость и непосредственность восприятия окружающей действительности умными и наблюдательными крестьянскими мальчиками. Оба рассказа написаны прекрасным народным языком, всегда приводившим Толстого в восхищение. Толстой, ранее учившийся народному языку у яснополянских крестьян, теперь учился ему у своих школьников. Некоторые выражения, употребленные в этих сочинениях, перешли впоследствии в произведения Толстого82. Легенда «Чем люди живы», написанная Толстым в 1881 году, по языку очень напоминает «Солдаткино житье».

Кроме этих двух сочинений, яснополянскими школьниками было написано еще несколько небольших бытовых очерков из крестьянской жизни: «Кто празднику рад, тот до свету пьян», «Как мой батинька был в солдатах», «Свадьба», «Крестины», «Похороны», «Как мужики лес воруют», «Как меня не взяли в Тулу». Все эти очерки так же, как и два упомянутых выше рассказа, очень точно и подробно рисуют тогдашний быт русского крестьянина центральной полосы России и в этом отношении могут служить самым достоверным материалом для историка.

В «Книжках» «Ясной Поляны» печатались также записанные учителями со слов учеников пересказы различных произведений, в том числе народных сказок, сказок из «Тысячи и одной ночи», «Робинзона Крузо», «Хижины дяди Тома» Бичер Стоу, путешествий Кена и Головина, древнего поучительного сказания о Федоре и Василии, осуждающего жадность к деньгам, и повести «Maurice» не установленного французского писателя, в пересказе озаглавленной «Матвей». Основная мысль повести — важное значение труда в жизни человека. Только благодаря труду жизнь человека становится честной. Труд есть лучшее лекарство против всякого горя. «Когда много работаешь, так об горе не думаешь, а думаешь о работе». Упорным трудом преодолеваются все препятствия. «Что вздумаешь, до всего дойдешь, только работай». Труд дает глубокое нравственное удовлетворение. «Когда сам работаешь, всегда хлеб сладок бывает».

«Книжках» находим также несколько очерков на исторические темы, в том числе «Ермак» и «Петр I» (учителей толстовских школ), «Никон» (А. С. Суворина), «Магомет» и «Лютер» (свояченицы Толстого Е. А. Берс). На основании собственного опыта Толстой считал, что исторический интерес пробуждается благодаря чтению газет и «сочувствию политической жизни своего отечества», чего еще не могло быть у крестьянских детей того времени. Поэтому от популярных очерков на исторические темы Толстой требовал только одного — занимательности, причем, по его мнению, следовало приурочивать рассказ к определенным историческим лицам, которые могут «привязать» к себе детей. Вследствие этого все очерки на исторические темы, помещенные в «Книжках» «Ясной Поляны», особенно очерки, составленные Е. А. Берс, при известной степени занимательности, лишены всякого научно-исторического значения.

Произведений писателей в «Книжках» «Ясной Поляны» появилось только три: незначительный очерк Глеба Успенского (под псевдонимом Г. Брызгин) «Михалыч», рассказ Николая Успенского «Хорошее житье» (перепечатан из «Современника» 1858 г.) и очерк, вероятно, его же (под псевдонимом Печкин) «Акимка».

Все содержание «Хорошего житья» составляет рассказ бывшего кабатчика о пьянстве мужиков. В этом рассказе очень хорошо схвачен народный язык, что всегда особенно ценил Толстой и в чем он видел главное достоинство рассказов Николая Успенского. Толстой, очевидно, не опасался того, что читатели его «Книжек» — крестьянские дети и их отцы — найдут рассказ о пьянстве в деревнях для себя оскорбительным83.

Николай Успенский, кроме того, рассказал Толстому сюжет задуманного им рассказа, который Толстому очень понравился. В своих «Воспоминаниях» Успенский так передает этот сюжет: «Два мужика-соседа... из-за чего-то между собою так рассорились, что порешили судиться в волостном правлении, которое находилось от них в далеком расстоянии. Когда наступил день отъезда в деревенский синедрион, один из соседей обратился к своему врагу с вопросом: — Ты что ж, Ермолай, уж запрягаешь лошадей? — Запрягаю. На дворе-то, вишь ты, не рано. — Вот какое дело, братец ты мой: чем нам гонять двух лошадей, поедем на одной. Моя, примером скажем, будет телега, а твоя лошадь, али так повернем: моя будет лошадь, а твоя телега». Враг соглашается. «Тяжущиеся уселись в одной телеге и отправились в волостную. Дорогой они покурили из одной трубочки, а при первом на пути кабаке остановились» и решили завернуть в него. «Зашли мужики в кабак, выпили и почувствовали себя в самом праздничном расположении духа. — А что я тебе скажу, Аверьян, — начали они беседу, — из-за чего мы с тобой затеяли эти самые дрязги? — Из-за чего? Сам знаешь, — из-за баб». Обсудив, что такое баба, и установив, что она «самая что ни на есть первая смутьянка в семье», один предложил другому: «А вот что я тебе скажу, милый человек: лучше бросим эту канитель да поедем домой. Что нам с тобой делить?.. !.. Скажи, значит, по душе: ну, на что они нам нужны? Мы с тобой легче сами выпьем, нежели поштвовать будем всякую ораву». И мужики с миром возвратились домой.

Толстой предложил Успенскому написать рассказ на эту тему для «Книжек» «Ясной Поляны». Успенский обещал, но обещания не выполнил84. Толстой, по словам Успенского, «целых 27 лет не мог забыть этого рассказа», а в последнее свидание с ним Успенского в Москве в 1888 или 1889 году спрашивал его, написал ли он рассказ на эту тему.

Толстой иначе представлял себе подробности этого рассказа, чем они переданы в «Воспоминаниях» Успенского. В 1885 году он передавал В. Г. Черткову общее содержание намеченного Успенским рассказа в следующих словах: «Мужики поссорились и поехали к мировому. Ехали они в разных санях, но дорогой их настигла метель, и они помогали друг другу, пересаживались и к приезду к мировому уже все перемешались и передружились так, что и сами не могли понять, зачем они станут судиться»85.

XV

Сдавши в печать первый номер «Ясной Поляны» и ожидая его выхода, Толстой 26 января 1862 года писал Боткину: «Надеюсь, что в литературе на меня поднимется гвалт страшный, и надеюсь, что вследствие такого гвалта не перестану думать и чувствовать то же самое».

«Современника» Н. Г. Чернышевского. 6 февраля 1862 года он отправил Чернышевскому следующее письмо:

«Милостивый государь Николай Гаврилович! Вчера вышел 1-й номер моего журнала. Я вас очень прошу внимательно прочесть его и сказать о нем искренно и серьезно ваше мнение в «Современнике». Я имел несчастье писать повести, и публика, не читая, будет говорить: «Да... «Детство» очень мило, но журнал?...» А журнал и всё дело составляют для меня всё. Ответьте мне в Тулу».

Первый отзыв, который Толстой получил о своих педагогических статьях, принадлежал редактору «Русского вестника» Каткову, которому Толстой отправил в рукописи свою статью «О народном образовании». Отзыв, как и следовало ожидать от англомана, каким был тогда Катков, был отрицательный. 7 января 1862 года, возвращая Толстому статью, Катков писал ему:

«Прочтя ее, я окончательно убедился, что Вы грешите против своего призвания, предпринимая это издание. С основаниями статьи, конечно, я не согласен... Пишу Вам откровенно именно в силу моего уважения к Вам, к Вашему таланту, к тому значению, которое Вы имеете и должны иметь в нашей литературе»86.

В печати первой отозвалась о «Ясной Поляне» славянофильская газета «День», выходившая под редакцией И. С. Аксакова.

В № 21 «Дня», вышедшем 3 марта 1862 года, появилась следующая заметка от редакции, посвященная «Ясной Поляне»:

«Это новое, чрезвычайно замечательное литературное явление есть, по нашему мнению, в то же время чрезвычайно важное явление в нашей общественной жизни; мы намерены поговорить об нем в отдельной статье, а теперь обращаем на журнал графа Толстого особенное внимание наших читателей. Не во всем с ним согласные, мы тем не менее спешим выразить ему наше искреннее сочувствие». Однако обещание редакции «поговорить в отдельной статье» о журнале Толстого выполнено не было.

«Дне» или не удовлетворила Толстого или не дошла до него, и он продолжал с нетерпением ожидать отзывов о своем журнале. 11 апреля он писал Каткову: «Журнал мой совсем не идет, и до сих пор о нем не было ни одного слова в литературе. Такими [замалчиваниями?] не бывает встречена ни одна поваренная книга... Материалов у меня, особенно на отдел «Книжки», готово на 3 номера вперед, и я вообще предан этому делу больше, чем прежде его начала».

Вскоре Толстой познакомился с отзывом на первые номера его журнала, появившимся в мартовском номере журнала «Современник». Статья, появившаяся без подписи автора, была написана Чернышевским87.

Когда Толстой просил Чернышевского высказаться о его журнале, он надеялся на сочувствие со стороны Чернышевского как свободной организации его школы, так и тем своим теоретическим высказываниям, в которых он говорил о праве народа на усвоение всех плодов многовековой культуры человечества. Но Толстой не принял в соображение того значения, которое Чернышевский придавал общему направлению журнала. Отзыв Чернышевского оказался не таким, какого ожидал Толстой.

Чернышевский начинает свою статью с замечаний по поводу свободы обучения в школе Толстого. Он делает большую выписку из статьи «Яснополянская школа на ноябрь и декабрь месяцы» о том, как дети приходят в школу, как рассаживаются, как начинаются занятия и т. д., и дает следующую оценку организации яснополянской школы: «Превосходно, превосходно. Дай бог, чтобы всё в большем числе школ заводился такой добрый и полезный «беспорядок» — так называет его, в виде уступки предполагаемым возражателям, автор статьи, его панегирист, — а по-нашему, следует сказать просто: «порядок», потому что какой же тут беспорядок, когда все учатся очень прилежно, насколько у них хватит сил, а когда сила покидает их или надобно им отлучиться из школы по домашним делам, то перестают учиться? Так и следует быть во всех школах, где это может быть, — во всех первоначальных народных школах».

«Такое живое понимание пользы предоставлять детям полную свободу, такая неуклонная выдержанность этого принципа подкупает нас в пользу редакции журнала, издаваемого основателем яснополянской школы», — говорит далее Чернышевский. Но после этого он сейчас же переходит к критике теоретических положений «Ясной Поляны».

Прежде всего Чернышевский высказывается по поводу выраженного в статье «О народном образовании» мнения Толстого, что народ как в России, так и за границей, «противодействует тем усилиям, которые употребляет для его образования общество или правительство». Не отрицая самого факта упорного сопротивления народа «в довольно многих случаях» «заботам об его образовании», Чернышевский объясняет его тем, что народ не есть «собрание римских пап, существ непогрешительных», что могут быть «случайные ошибки народа или его просветителей», что в народе, как и в других классах общества, встречаются как прогрессисты, так и консерваторы, что наконец «большою помехою ученью детей простолюдинов служит бедность простолюдинов», вследствие чего «деятели народного образования должны заботиться о том, как бы улучшить материальное положение народа».

Далее Чернышевский высказывает свое несогласие с мыслью Толстого о том, что, так как народная школа должна отвечать на потребности народа, то пока эти потребности не изучены, мы не можем знать, чему и как учить народ. На это Чернышевский возражает, что было бы «неправдоподобно» полагать, что невозможно узнать «потребности и желания» «простолюдинов» «по делу образования». Затем Чернышевский выписывает из статьи «О народном образовании» отдельные места, которые он считает «дурными», и дает оценку каждому из этих мест. В одних случаях разногласия Чернышевского с Толстым касались частных вопросов, не имеющих существенного значения, как, например, вопроса о том, трудно или легко сделаться хорошим бухгалтером, верно ли, как утверждает Толстой, что студенты поступают в университет «только под условием приманки чина»; в других случаях разногласия затрагивали важные принципиальные вопросы. Так, Чернышевский без всяких комментариев выписывает из статьи Толстого его мнение о том, что применение насилия законно при преподавании религии. По цензурным условиям Чернышевский не имел возможности высказать свое суждение об этом утверждении Толстого, но несомненно, что это место статьи «О народном образовании» было в глазах Чернышевского одним из самых «дурных» в прочитанных им двух номерах «Ясной Поляны».

Еще раз возвращается Чернышевский к мнению Толстого о том, что до тех пор, пока не изучены потребности народа в области образования, не может быть определена и программа народной школы, и советует Толстому для разрешения его недоумения поступить в университет, после чего обращается к Толстому с такими словами: «Но вы думаете, что даже и не можете узнать, — очень жаль, если так, — но это свидетельствовало бы только о несчастной организации вашей нервной системы: если вы не можете понять такой простой вещи, как вопрос о круге предметов народного преподавания, то, значит, природа лишила вас способности приобретать какие бы то ни было знания».

Затем Чернышевский переходит к замечаниям на другую статью Толстого — «О методах обучения грамоте». Против мнения Толстого, что в деле обучения грамоте «все методы одинаково хороши, каждая с известной стороны имеет преимущество над другою... », Чернышевский возражает, что «как скоро есть два способа делать что-нибудь, то непременно один из этих способов вообще лучше, а другой вообще хуже». Чернышевский отмечает в той же статье «очень неосторожные колкости против людей, занимающихся преподаванием в воскресных школах». Здесь Чернышевский имел в виду то место из статьи «О методах обучения грамоте», где Толстой, считая несомненным, что «народная школа должна отвечать на потребности народа», писал: «Грамота же составляет только одну малую, незаметную часть этих потребностей, вследствие чего школы грамотности суть школы, может быть, очень приятные для их учредителей, но почти бесполезные и часто вредные для народа и нисколько не похожие даже на школы первоначального образования. Вследствие того... люди, для забавы занимающиеся школами грамотности, гораздо лучше сделают, переменив это занятие на более интересное, ибо дело народного образования, заключающееся не в одной грамотности, представляется делом не только трудным, но и необходимо требующим непосредственного упорного труда и изучения народа»88.

По поводу этих строк Чернышевский обращается к Толстому с такими словами: «Это уж решительно нехорошо. Каковы бы там ни были люди, умны ли они по-вашему или глупы, но они честные люди, любящие народ, делающие для него все, что могут. Если вы поднимаете на них руку, от вас должны отвернуться все порядочные люди».

Резкость этого обращения Чернышевского объясняется тем, что «Современник» придавал большое значение работе воскресных школ, вскоре закрытых правительством, и считал политически недопустимым всякое дискредитирование их в глазах общества.

Чернышевский оговаривается, что своей статьей он не хочет сказать, что «редакция «Ясной Поляны» проникнута духом мракобесия». «Странные вещи», которые он находит в «Ясной Поляне», он объясняет отсутствием у редакции журнала «надлежащего знакомства с предметами, о которых она рассуждает». Чернышевский, по его словам, говорит «Ясной Поляне» «неприятную ей правду собственно из желания, чтобы она увидела опасность компрометировать себя такими странными тирадами, дурную сторону которых не замечала прежде, конечно, только по непривычке к теоретическому анализу мыслей».

«Ясной Поляне» Чернышевский высказывает в следующих словах: «За издание педагогического журнала принялись люди, считающие себя очень умными, наклонные считать всех остальных людей, — например, и Руссо, и Песталоцци, — глупцами89, люди, имеющие некоторую личную опытность, но не имеющие ни определенных общих убеждений, ни научного образования... Но кое-что они все же читали и запомнили, и обрывки чужих мыслей, попавшие в их память, летят у них с языка как попало, в какой попало связи друг с другом и с их личными впечатлениями. Из этого, натурально, выходит хаос».

Чернышевский заканчивает свою статью замечаниями на книжки для чтения, служившие приложением к журналу Толстого. Эти книжки Чернышевский считает «лучшей частью «Ясной Поляны». Он очень хвалит язык книжек, но в то же время находит, что «в содержании вещей, рассказанных так хорошо, отразился недостаток определенных убеждений, недостаток сознания о том, что́ нужно народу, что́ полезно и что́ вредно для него». Такой вредной для народа Чернышевский считает помещенную в первой «Книжке» «суеверную сказку» о Федоре и Василии, в которой «чорт соблазнял монаха». «А язык рассказов очень хорош» — такими словами закончил Чернышевский свою статью.

«Определенные общие убеждения», о которых говорит Чернышевский в своей статье, это, конечно, не «определенные убеждения» вообще, а убеждения революционно-демократические. Только исходя из революционно-демократических убеждений можно, по мнению Чернышевского, решать вопросы о том, «что нужно народу, что полезно и вредно для него».

Статья Чернышевского, таким образом, вышла из рамок обсуждения специально педагогических вопросов и получила характер краткого изложения общих социально-политических воззрений автора90.

ответе критикам его журнала91 Толстой посвятил Чернышевскому следующие строки: «Упоминать о критике «Современника» я считаю недостойным себя, что для меня тем более счастливо, что в неприличной статье этой нет ни одного довода и ни одной мысли, а только неприличные отзывы». Замечание о статье «Современника» было сделано Толстым также в примечании к статье «Воспитание и образование», где он писал: «Я боюсь полемики, втягивающей в личное и недоброжелательное пустословие, как статья «Современника». И далее: «Я прошу от критики... не голословных порицаний с известным приемом выписок с вопросительными и восклицательными знаками, доказывающими только личную антипатию... Я говорю это в особенности потому, что трехлетняя деятельность моя довела меня до результатов, столь противоположных общепринятым, что не может быть ничего легче подтрунивания, с помощию вопросительных знаков и притворного недоумения, над сделанными мною выводами». Несомненно, что и эти строки, говорящие о неодобряемых Толстым приемах критики, были направлены против статьи Чернышевского.

Статья Чернышевского не заставила Толстого изменить его взгляды. Напротив, все те положения, против которых возражал Чернышевский, как право религиозных людей на насилие в деле преподавания религии, указание на недостатки воскресных школ, утверждение, что «грамота в том виде, в котором она преподается народу», не содействует успеху дела образования, — все эти положения Толстой с еще большей настойчивостью повторил в своих дальнейших педагогических статьях.

Только впоследствии путем самостоятельной работы мысли Толстой на иных, чем Чернышевский, основаниях пришел к заключению о том, что «наше церковное учение есть бессовестнейшая и вреднейшая ложь, и преподавание его детям — величайшее преступление»92.

«Ясной Поляне», озаглавленная «Наши толки о народном воспитании» и принадлежавшая одному из редакторов журнала А. Н. Пыпину, появилась в январской книжке «Современника» за 1863 год.

В самом начале своей статьи Пыпин оговаривается, что «характер понятий» Толстого «весьма самобытен» и поэтому трудно причислить его к какому-либо определенному литературному направлению.

Пыпин не считает педагогику самостоятельной наукой. В то время, как Толстой утверждал, что только опыт может положить твердые основания науке педагогике, Пыпин полагал, что «существенные теоретические основы» педагогики «лежат в физиологии и психологии, науках политических и экономических; в последних выводах этих наук заключаются последние выводы современной теоретической педагогии». Не придавая поэтому никакого значения педагогическим опытам вообще и, в частности, педагогическим опытам Толстого, Пыпин обращается к нему с вопросом: «Кому могут быть интересны ваши умозаключения, подкрепленные только личным вашим капризом, если есть выводы физиологии, антропологии, истории, подкрепленные строгими научными фактами?».

Автор подробно разбирает только одну из статей Толстого — «Воспитание и образование». Он делает выписку из статьи, где Толстой признает право воспитания за семьей, религией и государством, и замечает по этому поводу: «Отказавшись решительно признавать за кем бы то ни было право воспитания, граф Толстой признает его опять за всеми».

Дальнейшая часть статьи Пыпина посвящена критике нападок Толстого на университетское образование, в которых Пыпин находит «обскурантные вещи». В конце статьи автор причисляет Толстого к представителям «школы национального мистицизма», которая говорит «о неразгаданных свойствах русского народа, о том, что он непохож ни на какие европейские народы и т. д.» Пыпин решительно несогласен с таким представлением о-русском народе и считает, что русский народ «принадлежит к тому же индо-европейскому племени, как и все остальные европейские народы, развившие так называемую европейскую цивилизацию». «Мы никогда не думали, что русских следует поставить в одну категорию с турками, татарами, калмыками и т. д.», — безапелляционно заявляет Пыпин.

«Современник» вернулся к «Ясной Поляне» в том же 1863 году в рецензии на изданные А. А. Эрленвейном

«Народные сказки, собранные сельским учителем», написанной также, вероятно, А. Н. Пыпиным. В предисловии к этому изданию, написанном «Головеньковским учителем», то есть А. П. Сердобольским, говорится, что сказки записывались со слов крестьянских ребят или самими ребятами в ближайших к Ясной Поляне деревнях. Пыпин, не считавший педагогику самостоятельной наукой и не придававший поэтому никакого значения педагогическим опытам, в своей первой статье о «Ясной Поляне» не уделил никакого внимания яснополянской школе. Теперь он исправляет свою ошибку. Свою рецензию Пыпин начинает следующими словами:

«Как мы ни мало сочувствуем теоретическим взглядам графа Толстого, это, конечно, не помешает нам сказать, что его школьные практические приемы, насколько можно было познакомиться с ними по его рассказам, представляют очень много дельного и здравого. К числу этих приемов принадлежит и старанье развить в детях способность связного толкового рассказа... Его выполнение этого приема имеет свои достоинства и могло бы быть существенно полезно в первоначальном обучении»93.

XVI

Не один «Современник», но все толстые журналы в 1862—1864 годах поместили положительные или отрицательные отзывы о педагогической системе и педагогической деятельности Толстого.

«Дело» Д. И. Писарев в статье «Промахи незрелой мысли», целиком посвященной Толстому, писал: «Что учение может идти совершенно успешно не только без розог, но даже — что несравненно важнее — безо всякого нравственного принуждения, это доказано на вечные времена практическим опытом самого же графа Толстого в яснополянской школе»94.

Либеральный «Русский вестник» напечатал статью Е. Л. Маркова «Теория и практика яснополянской школы»95. Относясь отрицательно к теоретическим основам педагогической системы Толстого, Марков формулирует свое несогласие с «Ясной Поляной» в следующих главных пунктах:

«Мы признаем право одного поколения вмешиваться в воспитание другого. Мы признаем право высших классов вмешиваться в народное образование... ».

Вместе с тем Марков признает в журнале Толстого «представителя лучших стремлений новейшей педагогики, стремлений, выраженных в слишком радикальной форме, но в основе все-таки справедливых», и выражает свое полное согласие с «общим направлением» нового журнала.

Последние страницы статьи Маркова посвящены восторженной характеристике яснополянской школы. «Как бы ошибочны ни были мнения графа Толстого, — пишет Марков, — они никогда не могут быть вредны, потому что неминуемо исправятся практикою школы. В них так много широты, свободы, натуры, что всему будет место, что только окажется нужным».

Марков закончил свою статью словами: «Мы приветствуем в «Ясной Поляне» свежего, полного сил и любви бойца, которому дай бог не уставая и не унывая идти его свободным жизненным путем».

В «Библиотеке для чтения», выходившей тогда под редакцией Писемского, появилась статья Д. Г. Щеглова — товарища Добролюбова по Главному педагогическому институту, — в которой автор, признавая появление журнала Толстого «явлением в высшей степени современным», указывал на отличие этого журнала от других педагогических журналов, состоящее в том, что «это не есть педагогический журнал для образованного класса, он имеет в виду образование чисто народное»96.

«Отечественные записки» поместили статью за подписью Б. (вероятно, известный в то время педагог П. Е. Басистов), в которой высказывалось мнение, что «всякого, принимающего к сердцу народное образование», яснополянская школа «невольно наведет на много мыслей и вызовет много способных педагогов». «В журнале графа Толстого, — писал рецензент, — мы приветствуем первый русский педагогический журнал, а в его школе — первую школу, в которой рационально и с успехом проводится в жизнь учение о необходимости любви между учителем и учениками, как основа школы»97.

Позднее в тех же «Отечественных записках» появилась статья Е. Л. Маркова «Сомнения в школьной практике», в которой автор вполне присоединялся к критике немецкой педагогики в статьях Толстого. «Я несколько понимаю, — писал Марков, — почему граф Л. Толстой, заглянувший в мрачные лаборатории немецкой педагогии, вынес из них безусловную ненависть к ней и безусловное ее отречение. Различные крайности его мнений и некоторые несправедливости объясняются легко этими фактами, особенно же его жаждой совершенно новой и совершенно русской педагогии. Это давало естественный исход для живого наблюдателя немецких школ»98.

Либеральные «Петербургские ведомости» дали следующий отзыв о «Ясной Поляне»:

«Ясная Поляна» — журнал необыкновенно живой, интересный, — в нем постоянно наталкиваешься на такие факты, которые и неверующего заставят верить в славную будущность нашего народа. Мы рекомендуем этот журнал всем интересующимся нашим народом и всем училищам. Педагоги встретят в нем много кой-чего такого, чего не встретят они в разных журналах для воспитания»99.

По выходе в свет повести «Казаки» те же «Петербургские ведомости» напечатали критическую статью по поводу этой повести, принадлежавшую П. В. Анненкову, члену когда-то для Толстого «бесценного», а теперь потерявшего для него всякий интерес «триумвирата» в составе Боткина, Анненкова и Дружинина. Анненков в своей статье следующим образом оценил значение «Ясной Поляны» для раскрытия особенностей детской психологии:

«Ни общество, ни литература наша, конечно, никогда не забудут великих педагогических заслуг Толстого по открытию целого мира богатой внутренней жизни детей, — мира, существование которого только предчувствовалось до него немногими. Он проник в самые скрытные уголки этого мира, и, вероятно, не один раз придется всякому учителю и наставнику, понимающему свое призвание, справляться с открытиями Толстого для того, чтобы проверить свои планы образования и уяснить многие загадочные проявления детской воли и души»100.

Очень сочувственно отнесся к «Ясной Поляне» журнал «Время», орган так называемых «почвенников», близких к славянофильству, издававшийся братом Достоевского. Этот журнал посвятил «Ясной Поляне» три статьи. В первой статье, появившейся без подписи автора, Толстой и его педагогические взгляды были охарактеризованы следующими словами:

«Граф Толстой — не теоретик, а человек, бегущий от теории на свободу, на чистый воздух, к свежей первобытной человеческой природе, просить у нее защиты от теории и совета, как ему поступать в его деле... ».

«Мы, впрочем, очень сомневаемся, — писал автор в конце своей статьи, — чтобы наши педагоги обратили на нее [«Ясную Поляну»] какое-нибудь внимание. В ней ведь нет рутины»101.

Вторая статья в том же журнале была написана будущим горячим поклонником таланта Толстого и близким его другом Н. Н. Страховым. В статье под характерным названием «Новая школа» Страхов писал: «Положительная сторона «Ясной Поляны» состоит в необыкновенном поэтическом чутье всех явлений живой души, то есть в настоящем случае всех явлений души русских детей известной местности... Дух детской невинности, свежести и чистоты, которого обыкновенно вовсе не слышно в педагогических журналах, в «Ясной Поляне» схвачен весьма глубоко». Страхов очень одобрительно отзывается о критике Толстым «принудительной педагогики», главный грех которой тот, что она «слишком тупа сравнительно с живою душою детей. Она ломает в детях хорошее, потому что не понимает его... Замечания автора в этом отношении большей частью весьма справедливы».

«Ясная Поляна» «свое уважение к живой детской душе доводит до пристрастия» и приносит ему в жертву «весьма дорогие вещи, например, Пушкина, наши университеты и т. п.»102.

Третья статья во «Времени», посвященная «Ясной Поляне», напечатанная за подписью Игдев (И. Г. Долгомостьев), содержала полемику против статьи Пыпина «Наши толки о народном образовании».

Автор называет Толстого «врагом всякого «нигилизма», то есть ничтожества, пустозвонства и т. п. современных добродетелей». Толстой, по словам автора, является противником «всякого деспотизма, откуда бы тот ни шел»; однако он не проводит последовательно этой точки зрения, так как «защищать народ от деспотизма семьи, религии и правительства считает ненужным». Не согласен автор и с тем разграничением воспитания и образования, которое отстаивает Толстой. Он полагает, что Толстой в своей школе, «сам того не замечая, воспитывает своих учеников, и прекрасно воспитывает»103.

XVII

Несколько статей о «Ясной Поляне» напечатал педагогический журнал «Воспитание». Первая статья о «Ясной Поляне», помещенная в «Воспитании», давала вполне благоприятный отзыв о журнале Толстого. «Факты, добытые графом Толстым, — читаем в этой статье, — путем честного опыта и беспристрастных наблюдений и занесенные в издаваемый журнал, ставят «Ясную Поляну» на высокую ступень интереса в ряду других наших педагогических журналов; «Ясная Поляна» есть, так сказать, физиология педагогики. При теперешней невыработанности наших понятий о народном образовании вообще, путь, выбранный графом Л. Н. Толстым для уяснения вопросов о духовных немощах народа и о нуждах народных школ, едва ли не самый лучший». Но автор полагает, что идти по этому пути невозможно «со светочью одного эмпиризма», «отрицая все добытое тысячелетними опытами и наблюдениями лучших умов над проявлениями высших законов духовной природы человека».

Но в следующих статьях о «Ясной Поляне», помещенных в «Воспитании», высказывалось уже или недоумение в отношении основных принципов педагогической системы Толстого или прямое их отрицание.

«Полянская школа, — писал С. Протопопов, — скорее есть школа навыворот, нежели место порядка, дисциплины и благочиния, которым дети должны подчиняться и научаться в школе, за недостатком всего этого в домах своих родителей... Легко можно [яснополянскую] школу принять за какую-то жидовскую синагогу или за цыганский табор, где крику и движениям каждого мальчика дан полный разгул».

Автор, однако, допускал возможность в будущем некоторых практических успехов применения принципа свободного образования. «Может быть, — писал он далее, — пример этой вполне новой у нас не методической методы обучения послужит современным образцом для обучения и в прочих наших общественных учебных заведениях и принесет гораздо больше пользы, нежели теперешняя наша формальная дисциплинированная школьная учебность. Но все это только одни гадания. По крайней мере масштаб ни одной из известных доселе не только русских, но и европейских школ в собственном смысле слова к школе Полянской и ей подобным неприложим... Новый Колумб только еще отправляется открывать в области педагогики Америку, а потому пожелаем ему от чистого сердца всевозможных успехов в его трудном и многообещающем предприятии»104.

Следующая статья о «Ясной Поляне» появилась в том же журнале под характерным заглавием «Педагогические парадоксы». Нисколько не обольщаясь теми уступками в пользу насильственного воспитания, которые Толстой делал для семьи, религии и государства, критик говорит: «Автор, кажется, полагает...— все это не что иное, как пружины адских сил. Видите — и семьянин, и проповедник, и законодатель, желающие передать свои лучшие убеждения... не верьте им, все это шайка эгоистов, коварных лжеучителей, желающих, по меткому выражению яснополянского барышника дворника, напитать воспитываемого своим духом, сделать его похожим на себя, то есть более испорченным. Вот куда парадоксомания увлекла уже не Ясную, а сильно помраченную Поляну»105.

В последней статье о «Ясной Поляне», напечатанной в «Воспитании», тот же С. Протопопов повторил, что нормальная школа «есть место порядка и благочиния для детей, а не место для их распущенности и для упражнения их во всевозможных выходках дикого своевольства»106, как это, по его мнению, имело, место в яснополянской школе.

Ни одним добрым словом по адресу «Ясной Поляны» не обмолвился германофильский педагогический журнал «Учитель». За все время выхода в свет «Ясной Поляны», «Учитель» хранил полное молчание об этом журнале. Только в 1863 году один из главных сотрудников «Учителя», Е. Кемниц, в обзоре педагогической литературы вскользь упомянул об издателе «Ясной Поляны», как о «главном представителе индивидуально-эгоистического направления в педагогике», содействовавшего распространению в обществе «материалистических идей»107.

В следующем 1864 году, то есть уже через два года после прекращения «Ясной Поляны», Кемниц посвятил журналу Толстого целую статью, в которой причислил Толстого к «педагогическим нигилистам», которые смотрят на явления жизни «в очки материализма», и заявил, что «все учение «Ясной Поляны» было построено на абсурде»108.

«Очерки» решительно заявлял: «Яснополянская школа есть педагогический опыт. Ведется он добросовестно, фактически и рационально... Будем же смотреть уважительно или, по крайней мере, серьезно на почтенную и бескорыстную педагогическую деятельность графа Л. Н. Толстого, нисколько не стесняясь в духе самоунижения тем, что великая попытка, которой нет ничего подобного в просвещенной Европе, задумана и энергически выполняется русским человеком»109.

Столь же сочувственно отнесся к педагогике Толстого и близкий к славянофильству журнал «Светоч», напечатавший следующий отзыв о «Ясной Поляне»:

«Ясная Поляна», это лучший из наших педагогических журналов как относительно свежести своих взглядов, так и относительно смелых, энергических стремлений на пользу народного образования... В журнале гр. Толстого не немецкая педагогическая мертвечина (как в «Учителе»), а живой ключ, веющий русской силой и свежестью... »110.

Всеобщими похвалами встречен был язык «Книжек» для чтения при «Ясной Поляне». Уже было приведено мнение Чернышевского по этому вопросу. Журнал «Воспитание» в следующих словах отозвался о языке «Книжек».

«Язык в этих книжках совершенно отличен от книжного языка, на котором мы привыкли читать не только исторические повести, но и басни и сказки. Он в то же время чужд как всякой подделки, так сказать, под мужичество крестьянских выражений, так и всякой грамматичности в построении предложений и периодов. Ни одной крестьянской поговорки, ни одного причастия и деепричастия, много-много, что союзы «а», «и», «да» — вот и все орудия, посредством которых вяжется речь и выговаривается вся внутренняя и внешняя сторона быта, жизни, рассказываемых случаев, описываемых событий и приключений»111.

Толстой был очень обрадован появившейся в «Московских ведомостях» заметкой об одной из крестьянских школ под Рязанью, устроенной помещиком, где повесть «Матвей» была прочитана учителем вслух и произвела на учеников «обаятельное впечатление». «Каждый из них сразу до того хорошо выразумел и запомнил ее содержание, что сейчас же мог рассказать своему учителю всю повесть»112.

XVIII

Министерство народного просвещения за все время существования «Ясной Поляны» относилось к журналу Толстого вполне благожелательно. В одном из циркуляров Московского учебного округа «Ясная Поляна» рекомендовалась учебным заведениям, в особенности приходским училищам113.

«Ясную Поляну» Министерство внутренних дел.

3 октября 1862 года министр внутренних дел Валуев отправил министру народного просвещения Головнину следующее отношение:

«Наблюдательное чтение педагогического журнала «Ясная Поляна», издаваемого графом Толстым, приводит к убеждению, что журнал этот, проповедующий совершенно новые приемы преподавания и основные начала народных школ, нередко распространяет такие идеи, которые, независимо от их неправильности, по самому направлению своему оказываются вредными.

Не входя в подробный разбор доктрины этого журнала и не указывая на отдельные статьи и выражения, — что, впрочем, не представило бы затруднений, я считаю нужным обратить внимание Вашего Превосходительства на общее направление и дух этого журнала, нередко низвергающие самые основные правила религии и нравственности.

Продолжение этого журнала в том же духе, по моему мнению, должно быть признано тем более вредным, что издатель, обладая замечательным и, можно сказать, увлекательным литературным дарованием, не может быть заподозрен ни в злоумышленности, ни в недобросовестности своих убеждений. Зло заключается именно в ложности и, так сказать, эксцентричности этих убеждений, которые, будучи изложены с особенным красноречием, могут увлечь на этот путь неопытных педагогов и сообщить неправильное направление делу народного образования.

».

Получив эту бумагу, Головнин поручил одному из служащих Министерства народного просвещения подробно ознакомиться со всеми вышедшими до того времени номерами «Ясной Поляны» и представить ему о них письменное донесение. Донесение это, озаглавленное «Мнение о «Ясной Поляне», педагогическом журнале, издаваемом графом Л. Н. Толстым», сохранилось в архиве Министерства народного просвещения. Автор его нам не известен114. Содержание этого «Мнения о «Ясной Поляне» состоит в следующем.

Автор на основании вышедших к тому времени первых шести номеров «Ясной Поляны» добросовестно излагает взгляды Толстого относительно: «а) метода образования, б) отношения учащихся к учащим и в) соответствия народных школ с характером и потребностями народа».

Изложив «основные педагогические понятия» Толстого, автор дает им высокую оценку. Он признает их «справедливость, несмотря на всю исключительность и крайность некоторых взглядов», признает также «чистоту и благонамеренность выводов, силу убеждения и горячее сочувствие к делу» основателя яснополянской школы. «Положить в основу народного воспитания природу детей вообще и природу русского простолюдина в особенности, — говорит автор, — идти в своих школьных занятиях путем опыта и наблюдений, установить между учащимися и учащими простые, легкие, свободные отношения, проникнуться духом взаимной любви и доверия, освободить уроки от всякого принуждения и механизма, устроить из школы как бы семейство, где начальники заступают место добрых, попечительных отцов и матерей, — что может быть лучше этого, желательнее и плодотворнее?»

Автор отмечает также важное значение для педагогики материалов о ходе занятий в сельских школах, сообщаемых в статьях Толстого и его сотрудников. Новаторство «Ясной Поляны» автор видит в том, что «до сих пор русские педагоги устремляли свое внимание на воспитание и учение одного только образованного класса», тогда как «Ясная Поляна» занята вопросами образования народа.

«неудобств и недостатков» педагогической системы «Ясной Поляны». Таких «неудобств и недостатков» автор находит три.

Первое неудобство заключается, по его мнению, в том, что педагогическая система Толстого не применима в обычных условиях народной школы и при большом числе учеников.

Вторая ошибка Толстого в том, что он хочет «освободить детей от всякого труда, передать им знания легко, приятно и даже сладко», между тем как «вся жизнь наша есть труд» и «труд есть обязанность учащегося».

«каждое требование ученика считает законным и его неразвитым вкусом определяет хорошее или дурное в области поэзии», «ставит лирические стихотворения Пушкина и симфонию Бетховена ниже простонародных русских песен и напевов, забывая, что к пониманию и художественной и нравственной красоты восходят постепенно путем долгих упражнений». «Даже в оценке нравственных подвигов нельзя доверяться простому наивному чувству, и для нее необходима известная подготовка». «Граф Толстой решительно упустил из виду, что если бы мы доверялись только непосредственному, неразвитому чувству истины, добра и красоты, то для нас были бы недоступны самые высшие проявления этих идей».

Автор заканчивает свое «Мнение» рассмотрением отношения «Ясной Поляны» к движению 60-х годов и к религии. Он выписывает из статьи Толстого «О народном образовании» его наблюдение, что в школах того времени «рядом с классом заучивания истины о бессмертии души ученику стараются дать уразуметь, что нервы, общие человеку и лягушке, суть то, что прежде называли душою», и высказывает свое твердое убеждение, что не Толстой «конечно, думает, что нервы и душа одно и то же: это есть учение материализма».

«Ясной Поляне» неодобрительный отзыв о духовенстве, но считает, что вера и служители веры не одно и то же, и заканчивает рассуждения по данному вопросу словами, что «не антирелигиозные тенденции видны в журнале графа Толстого, а скорее совершенно противные, то есть религиозные. Современный материализм не сойдется с ним ни под каким видом».

Получив это заключение о «Ясной Поляне», Головнин копию его отправил Валуеву вместе со следующим отношением:

«Ваше превосходительство от 3 октября изволили сообщить мне некоторые замечания на общее направление издаваемого графом Толстым журнала «Ясная Поляна».

Вследствие сего, вышедшие до настоящего времени книжки этого издания, несмотря на то, что Министерство народного просвещения своевременно следило за оным, снова, по моему распоряжению, были подвергнуты тщательному пересмотру, и я долгом считаю препроводить у сего к Вам, Милостивый Государь, копию с донесения мне по этому предмету. Из этого донесения Ваше превосходительство изволите усмотреть, что в направлении помянутого издания нет ничего вредного и противного религии, но встречаются крайности педагогических воззрений, которые подлежат критике в ученых педагогических журналах, а никак не запрещению со стороны цензуры. Вообще я должен сказать, что деятельность графа Толстого по педагогической части заслуживает полного уважения, и Министерство народного просвещения обязано помогать ему и оказывать сочувствие, хотя и не может разделять всех его мыслей, от которых после многостороннего обсуждения, он и сам, вероятно, откажется»115.

XIX

В архиве Толстого сохранилось несколько писем к нему разных лиц с отзывами о «Ясной Поляне». Так, профессор Московского университета С. А. Рачинский в письме от 22 мая 1862 года писал Толстому:

«Во многих из Ваших положений, которые кажутся парадоксами в силу привычки к совсем иному, лежит неотразимая истина. Я, конечно, не могу говорить об этом предмете с авторитетом опыта, но у меня нет педагогических предрассудков, и я помню собственное детство и детство моих товарищей... »116.

Друг Пушкина, ректор Петербургского университета П. А. Плетнев писал Толстому 20 марта 1862 года, что он и его жена, слушая чтение их детьми пересказа «Робинзона», напечатанного в одной из «Книжек» «Ясной Поляны», пришли в восхищение, а их восьмилетний сын после этого прочитал всех «Робинзонов», какие ему удалось достать в книжных лавках, и нашел, что «понятнее и интереснее «Робинзона», напечатанного в «Книжке» «Ясной Поляны», он ничего не отыскал»117. Толстой, отвечая П. А. Плетневу 1 мая, писал: «Ради бога простите меня, многоуважаемый Петр Александрович, что еще не отвечал вам. Я тем более виноват, что мне редко удается получать письма столь приятные, как ваши. Ваше высказываемое сочувствие мне очень дорого. А Робинзона вы похвалили самым лестным для меня образом... Желал бы, чтобы вашему молодому человеку понравились повести 4-й книжки «Ложкой кормит, а стеблем глаз колет» так же, как Робинзон. Критика его очень мне дорога — ежели он по отцу пошел»118.

Полное согласие с принципами «Ясной Поляны» выразила известная в свое время писательница и переводчица Е. Н. Ахматова, друг Н. И. Пирогова, бывшая в переписке с Некрасовым. В обширном письме от 30 июля — 6 августа 1862 года она писала: «Чем более я читаю Ваши статьи в «Ясной Поляне», тем более я удивляюсь, до какой степени Ваши взгляды сходятся с моими... Ваши слова в одной из Ваших статей, что учитель не имеет права притеснять ученика на том основании, что ему только десять или двенадцать лет, когда это такой же человек, окончательно привели меня в восторг, потому что они убедили меня, что мнения мои были не парадоксальны, не эксцентричны, что их могут иметь и другие, не одна я... Ваши мнения внушены были Вам не только Вашей наблюдательностью, но и Вашей любовью к человечеству вообще. Вы, заботясь о народном образовании, хотите принести пользу всем русским детям вообще...».

Толстой был очень обрадован письмом Ахматовой и в ответном письме от 1 октября писал ей: «С тех пор, как я занимаюсь школами и журналом, я не слыхал ни от кого слова сочувствия, которое бы было мне столь приятно и драгоценно, как письмо, полученное от вас... Дорого мне то, что вы просто вследствие того, что любите своего Сережу и непредубежденно, ясно смотрите на мир, дошли до совершенно тех же убеждений, до которых дошел я, мне кажется, иным путем».

«Вы не можете сами чувствовать всей важности, которую в моих глазах и в глазах публики [имеют] ваши слова, вытекающие из источника, совершенно противуположного тому, из которого идет большая часть литературы, — из сердца»119.

Ахматова дала согласие на напечатание ее письма, но вследствие прекращения «Ясной Поляны» письмо ее в печати не появилось.

восторженное письмо по поводу его статей в «Ясной Поляне», датированное 9 мая (нов. ст.) 1862 года. Она писала: «Ваша книга хорошая, в ней все правда. Я над ней плакала, не выходит у меня из головы самостоятельная дворовая девочка, и маленький вор, и Кыска, и белый карапузик, и тот большой, что дрова несет и на ходу складывает, и трое, что с вами гуляли ввечеру, и все, все. Я видела и слышала, как пели дети странными, дрожащими голосами ». В заключение письма М. А. Маркович спрашивала Толстого, не может ли ему пригодиться ее помощь. «Научите меня, что делать, и я буду из всех сил стараться»120.

Толстой ответил М. А. Маркович 19 мая. Он писал: «Ваш искренний сочувственный голос очень был мне приятен, от души благодарю вас за то, что вы написали мне». Толстой просил Маркович присылать ему то, что она напишет для «Ясной Поляны», и просил позволения «быть откровенным»121. Но сотрудничество

М. А. Маркович в «Ясной Поляне» почему-то не осуществилось.

«Ясная Поляна» на лиц, непосредственно занятых педагогической работой, — на учителей народных и средних школ. Но, к сожалению, по этому вопросу мы имеем только одно свидетельство — известного впоследствии педагога Н. Ф. Бунакова, который в год появления «Ясной Поляны» занимал место учителя в Вологодской гимназии. В своих воспоминаниях Бунаков рассказывает:

«Не могу умолчать о том впечатлении, какое произвели на меня и моих вологодских друзей первые педагогические статьи Л. Н. Толстого в его журнале «Ясная Поляна». Они нам казались откровением и истинно «новым словом». Мы с жадностью читали их. В Вологде тотчас основалась и школа на новых началах, в духе яснополянской»122.

Примечания

1 Это объявление было помещено в № 31 от 2 августа 1861 г. «Современной летописи», выходившей при журнале «Русский вестник». Перепечатано в Полном собрании сочинений, т. 8, 1936, стр. 370—372.

2 «Современник», 1861, 8, стр. 343—344.

3 «Ясная Поляна» («Основа», 1861, 8, стр. 122—124).

4 «Внутреннее обозрение» («Русская речь», 1861, 64, стр. 188).

5 «Новый педагогический журнал» («Журнал Министерства народного просвещения», 1861, 9, стр. 114).

6 «Светоч», 1861, кн. XI, стр. 61.

7 «Современная русская летопись» («Век», 1861, № 32).

8 «Учитель», 1861, № 24, стр. 1029).

9 Только одно исключение допускал Толстой в данном случае: для великих мыслителей и поэтов. В предисловии к пересказу французской повести «Матвей» он писал: «Мы не минуем отвечать на народные требования, ежели мы только не великие мыслители и поэты, которые не спрашивают, что нужно, а указывают вперед на то, что будет нужно» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 364).

10 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 101, 102.

11 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 420).

12 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 48.

13

14 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 113, 114, 116.

15 Каптерев. История русской педагогики, СПб., 1910, стр. 252—254.

16 Ленин«Сочинения гр. Л. Н. Толстого. Изд. 5-е, Москва, 1886, части I—XI».

17 Полное собрание сочинений, т. 61, 1953, стр. 121.

18 Полное собрание сочинений, т. 38, 1936, стр. 62.

19 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 556, 557.

20

21 «О свободном возникновении и развитии школ в народе» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 163).

22 Конспект этот, начинающийся словами: «Я не стою за прежнее», напечатан в Полном собрании сочинений, т. 8, 1936, стр. 436—439. Уже в статье «О методах обучения грамоте» Толстой поставил вопрос о современной науке. Здесь он писал: «Я не могу быть уверен, что мое образование хорошо, что путь, по которому идет наука, верен» (там же, стр. 129).

23 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 112.

24 «Прогресс и определение образования» (там же, стр. 350).

25 «О народном образовании», черновая редакция (там же, стр. 406).

26 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 24.

27 «Прогресс и определение образования» (там же, стр. 350).

28 «О народном образовании» (там же, стр. 25).

29 Там же, стр. 16.

30 «Об общественной деятельности на поприще народного образования» (там же, стр. 272, 273).

31 Так в рукописи Толстого. Студент В. Попов, по поручению Толстого наблюдавший за печатанием «Ясной Поляны», произвольно изменил «кое-что» на «что-то» и далее выпустил: «похожее на электрический ток в телах». Так и было напечатано в журнале и затем перепечатывалось во всех изданиях.

32 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статья вторая (там же, стр. 80, 81).

33 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статья третья, (там же, стр. 118).

34 «О народном образовании» (там же, стр. 24).

35 «О народном образовании» (там же, стр. 23)

36 «О народном образовании», черновая редакция (там же, стр. 416).

37 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статья первая (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 34).

38 «Воспитание и образование» (там же, стр. 216).

39 «Об общественной деятельности на поприще народного образования» (там же, стр. 295).

40 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статья первая (там же, стр. 54).

41 «О методах обучения грамоте» (там же, стр. 145).

42 Там же.

43 Там же.

44 . Л. Н. Толстой в истории русской педагогики («Советская педагогика», 1940, 11—12, стр. 106—130); его же. Журнал «Ясная Поляна» Л. Н. Толстого («Советская педагогика», 1942, 1—2, стр. 68—73); В. А. Вейкшан

45 «О народном образовании» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 16).

46

47 Предисловие к рассказу «Матвей» (там же, стр. 363).

48 «Об общественной деятельности на поприще народного образования» (там же, стр. 296).

49 «Прогресс и определение образования» (там же, стр. 330).

50 То же, черновая редакция (там же, стр. 440, 441).

51 «Кому у кого учиться писать» (там же, стр. 321).

52 «Я не стою за прежнее...» (там же, стр. 437).

53 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 407.

54 Е. К-кий. Новые начала для народной педагогики («Воскресное чтение», 1863, 30, стр. 721, 722, 724—726).

55

56 Кайенна — главный город французской Гвианы, до 1854 г. Служивший местом ссылки.

57 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статья первая (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 39).

58 «Об общественной деятельности на поприще народного образования» (там же, стр. 285).

59 — были выпущены слова «по указу его императорского величества».

60 «Воспитание и образование» (Там же, стр. 218).

61 «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 333).

62 Там же, стр. 334.

63 «отмена крепостничества и невольничества была только отменой устаревшей, ставшей ненужной формы рабства и замены ее более твердой и захватившей большее против прежнего количество рабов формой рабства» («Рабство нашего времени», гл. VIII, Полное собрание сочинений, т. 34, 1952, стр. 169).

64 «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 342 и 344).

65

66 «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статья вторая (там же, стр. 109).

67 «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 332—337).

68 «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 337—339).

69 Без сомнения, Толстой только из скромности не назвал себя самого в числе ненужных народу, по его мнению, писателей, стесняясь перед читателя ми ставить свое имя рядом с именами Пушкина и Тургенева.

70 «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 339—342).

71 «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 342—346).

72 Варианты статьи «Прогресс и определение образования» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 446—448).

73 Убеждение в том, что прогрессом техники во всех буржуазных странах пользуются только привилегированные классы, а не трудовой народ, оставалось у Толстого неизменным до конца его жизни. В 1905 г. в статье «Конец века» он писал: «Нет спора в том, что мы далеко ушли по дороге технического прогресса. Но кто ушел по этой дороге? То маленькое меньшинство, которое живет на шее рабочего народа; рабочий же народ, тот, который обслуживает всех людей, пользующихся цивилизацией, продолжает во всем христианском мире жить так, как он жил пять, шесть веков тому назад, пользуясь только изредка отбросами цивилизации... В нашем же христианском мире, где большинство находится в рабском угнетении у меньшинства, она [цивилизация] есть только лишнее орудие угнетения» (Полное собрание сочинений, т. 36, 1936, стр. 265, 266).

74 Ленин. Соч., т. 17, стр. 31.

75 Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым, M., 1928, стр. 192, запись от 15 июля 1908 г.

76 стороной социальных воззрений Толстого 1860-х годов и взглядами Чернышевского, Добролюбова, Герцена и Огарева по вопросам о техническом прогрессе, об особенностях исторического развития России и др., была сделана Е. Н. Купреяновой в статье «Публицистика Л. Н. Толстого начала 60-х годов» («Яснополянский сборник, Тула, 1955, стр. 85—125).

77 —431.

78 Предисловие к рассказу «Матвей» (там же, стр. 363).

79 «Об общественной деятельности на поприще народного обраэования» (там же, стр. 291, 292).

80

81 Предисловие к повести «Матвей» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 363).

82 «Солдаткином житье» выражение крестьянина: «Гляди сюда», служащее указанием на важность последующего разговора, впоследствии было вложено Толстым в уста Митрича во «Власти тьмы».

83 Чтобы не казалось странным, как это Толстой мог поместить в свои «Книжки» рассказ, описывающий народное пьянство, приведу из книги «Что читать народу», составленной учительницами воскресных школ, следующее описание впечатления, произведенного чтением рассказа «Хорошее житье» на аудиторию, состоявшую из детей и подростков: «Слушатели хохотали от души... юношество, если бы по окончании чтения не водворилась мгновенно тишина, особенно между старшими... Старшие сделались совершенно серьезны и, видимо, задумались над прочитанным» («Что читать народу». Критический указатель книг для народного и детского чтения, составленный учительницами харьковской частной женской воскресной школы, СПб., 1884, стр. 239).

84 Н. В. —43.

85 Письмо В. Г. Черткова к Т. Л. Толстой от 13 декабря 1885 года («Летописи Государственного литературного музея», книга 12, М., 1948, стр. 100). В этом письме Чертков просил Т. Л. Толстую предложить Успенскому обработать этот сюжет для издательства «Посредник».

Так как Успенский рассказа не написал, то Толстой впоследствии сообщил этот сюжет крестьянскому писателю С. Т. Семенову, который и воспользовался им для своего рассказа «Недруги».

86 «Литературное наследство», т. 37—38, 1939, стр. 196.

87 Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. X, М., 1951 стр. 503—517.

88 Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 132, 133.

89 «О народном образовании»: «Являются тысячи различных, самых странных, ни на чем не основанных теорий, как Руссо, Песталоцци, Фребель и т. д.» (Полное собрание сочинений, т. 8, 1936, стр. 9).

90 «Ясной Поляне» дан в статьях: В. Я. Струминский. Л. Н. Толстой в истории русской педагогики («Советская педагогика», 1940, 11—12, стр. 115—116); А. И. . Чернышевский о Толстом («Лев Николаевич Толстой. Сборник статей и материалов», изд. Академии наук СССР, М., 1951, стр. 247—262).

91

92 Письмо к А. К. Влахопулову от 20 июня 1900 г. (Полное собрание сочинений, т. 72, 1933, стр. 389).

93 «Современник», 1863, 9, стр. 87—88.

94 Д. И. Писарев«Дело», 1864, 12).

95 «Русский вестник», 1862, 5, стр. 149—189.

96 К. Охочекоменный [Д. Г. Щеглов], «Ясная Поляна» («Библиотека для чтения», 1862, 3, стр. 57—82).

97 Б. «Ясная Поляна» («Отечественные записки», 1862, 6, стр. 226—236).

98 «Отечественные записки», 1864, 8, стр. 662, 663.

99 «Из Москвы. О жизни и литературе» («С. -Петербургские ведомости», 1862, № 144).

100 П. Анненков. Современная беллетристика. Граф Л. Н. Толстой, «Казаки» («С. -Петербургские ведомости», 1863, № 144).

101 «Время», 1862, 3, стр. 66, 71, 77.

102 Н. . Новая школа («Время», 1863, 1, стр. 151, 152).

103 Игдев. Сказание о дураковой плеши («Время», 1863, 3).

104 С. . «Ясная Поляна» за март 1862 года («Воспитание», 1862, 8, стр. 69, 73, 78, 79).

105 «Воспитание», 1862, 12, стр. 174).

106 С. Протопопов«Ясная Поляна» («Воспитание», 1863, 1, стр. 3).

107 Е. К. Педагогическое обозрение («Учитель», 1863, 23, стр. 1134).

108 Е. К. Педагогическое обозрение («Учитель», 1864, 23, стр. 889, 900).

109 «Ясная Поляна», или новый метод школьного учения («Очерки», 1862, № 28).

110 П. Ар[кано]в. Педагогические взгляды наших журналов («Светоч», 1862, 7).

111 С. Протопопов. По прочтении 4-й, 5-й и 6-й книжек «Ясной Поляны» («Воспитание», 1862, 8, стр. 13).

112 «Московские ведомости», 1862, № 78 от 7 апреля.

113 «Воспитание», 1862, 2, стр. 6.

114 Существует предположение, что автором был К. К. Сент-Илер, впоследствии директор Петербургского учительского института и член Отдела Ученого комитета по рассмотрению книг для народного чтения.

115 Переписка между Валуевым и Головниным и «Мнение о педагогическом журнале «Ясная Поляна» напечатаны в статье В. С. Спиридонова «Толстой педагог на суде цензуры и критики 60-х годов» («Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института имени Покровского», Факультет языка и литературы, 1940, т. IV, вып. 2).

116 «Письма Толстого и к Толстому», М., 1928, стр. 212—213.

117 «Толстой. 1850—60. Материалы и статьи», изд. Толстовского Музея в Ленинграде, 1927, стр. 25.

118 Полное собрание сочинений, т. 60, 1949, стр. 423, 424.

119 Полное собрание сочинений, т. 90, 1957.

120

121 Полное собрание сочинений, т. 60, 1949, стр. 425, 426.

122 Бунаков

Раздел сайта: