Глава пятая
ОТЗЫВЫ СОВРЕМЕННИКОВ
О РОМАНЕ «АННА КАРЕНИНА»
I
Самый первый отзыв об «Анне Карениной», не считая писем Страхова и Фета, был получен Толстым 16 февраля 1875 года в виде телеграммы от Общества любителей российской словесности.
«Войны и мира». Затем поэт и критик Б. Н. Алмазов, в свое время на страницах «Москвитянина» приветствовавший появление «Детства», прочел по корректурам «Русского вестника» XXX главу первой части «Анны Карениной» (встреча Вронского с Анной на железной дороге). По окончании чтения присутствующие отправили Толстому следующую телеграмму: «Общество любителей российской словесности в заседании 16 февраля 1875 года при чтении Вашего нового романа поздравляет от лица сочленов и присутствующих посетителей — чтителей Вашего таланта — с новым прекрасным плодом Вашего высокого дарования, желая, чтобы оно долго и долго еще приносило честь Обществу словесности, которого состоите членом, изящное наслаждение всему обществу русскому и славу отчизне»1.
II
С самого начала появления «Анны Карениной» в «Русском вестнике» 1875 года и вплоть до выхода романа отдельным изданием в 1878 году «Анна Каренина» продолжала привлекать усиленное внимание критиков. Число критических статей об «Анне Карениной» в журналах и газетах того времени очень велико.
«О выходе каждой части Карениной, — писал Толстому Страхов 7 мая 1877 года, — в газетах извещают так же поспешно и толкуют так же усердно, как о новой битве или новом изречении Бисмарка»2.
Уже первые четырнадцать глав первой части романа, напечатанные в январской книжке «Русского вестника» 1875 года, вызвали несколько критических статей.
Критик В. В. Чуйко в либеральной газете «Голос» напечатал одну из лучших для того времени критических статей об «Анне Карениной». Приводя сцену катания Левина и Кити на катке Зоологического сада, критик замечает:
«В этом отрывке видится весь автор „Детства“ и „Отрочества“, умный наблюдатель мельчайших душевных волнений, чувствуется его нежная и глубокая поэзия психического мира, если так можно выразиться... Оттого-то так трудно передавать содержание его романов; в них много движения, чрезвычайная сложность жизни; в них и внешние события играют не последнюю роль; но вы невольно останавливаетесь на его удивительном психическом анализе, невольно забываете внешнюю канву и принимаетесь вместе с автором следить за здоровыми проявлениями души и характера, как с г. Достоевским мучительно изучаете болезненные движения, почти сумасшедшие выходки больных умом и нервами характеров».
По поводу описания обеда в гостинице «Англия», куда Левин с Облонским попадают после Зоологического сада, критик говорит: «Живее, правдивее передать сцены невозможно: тут что ни строчка, то целый мир наблюдений, начиная с важной фигуры Облонского, сочиняющего меню обеда, татар во фраках и с салфетками, раскрашенной, в ленточках и завитушках француженки, сидевшей за конторкой и составленной, как казалось, из чужих волос... и кончая недоумевающим Левиным».
«Мне кажется, — пишет далее критик, — некоторые характеры нового романа еще лучше, рельефнее очерчены, чем в прежних его произведениях; в них нет ничего недоконченного, недосказанного, нелогического — все стройно и цельно; черта вытекает из черты естественно, правдиво».
«Анне Карениной» «остается тем же оригинальным исследователем человеческих разновидностей, и не столько исследователем типов, сколько анализатором различных психических моментов в развитии человека. В этом отношении он может быть приравниваем только с другим великим психологобеллетристом Генрихом Бейлем (Стендалем): предмет их исследования один и тот же; оба они одинаково глубоко заглядывают в тайники души, оба одинаково оригинальны, до такой степени оригинальны, что кажутся эксцентричны и парадоксальны; оба не любят торных протоптанных дорожек в искусстве, оба открывают новые области художественного анализа; у обоих, кроме таланта, громадная теоретическая подкладка систематического знания, и потому-то оба так мало похожи на большинство беллетристов нашего времени, которые до сих пор не могут порешить с рутинными приемами и рутинными взглядами. Но если предмет и средства одни и те же, то приемы различны у Бейля и графа Л. Толстого. У Бейля теория и точное знание перевешивали над творчеством, у графа же Л. Толстого наоборот, и что бы там ни говорили, он не столько мыслитель, сколько художник, у него на первом плане — творчество, как и у г. Достоевского; но творчество, сдержанное в пределах всегда присутствующею строгою мыслью, не расплывающеюся в неясных образах и болезненных влечениях. Творчество Бейля — чисто теоретическое, искусственное; из одного первичного, психического предрасположения он строит весь характер, и если этот характер кажется живым, то только благодаря необыкновенной логике, с которою Бейль развивает последовательно из этого одного, общего предрасположения, все неизбежности, определяемые положением и жизнью. У графа Л. Толстого на первом плане жизнь и люди; он любит эту жизнь и этих людей со всею страстью и впечатлительностью художника; его творчество не теоретический процесс, а сама жизнь, как она отражается в его мысли. Но никогда мысль не дремлет, и потому, нет-нет, и вдруг встречается коротенькая, кажется, пустая фраза, которая освещает характер с совершенно новой стороны, указывает на такую психическую особенность, которая могла бы быть подмечена только теоретическою мыслью. В этом граф Л. Толстой — неподражаемый мастер»3.
Очень содержательной статьей в либеральных «С. -Петербургских ведомостях» отозвался на появление «Анны Карениной» также романист Всеволод Соловьев.
«В четырнадцати главах „Анны Карениной“, — писал он, — мы нашли именно то, что составляет большую редкость в наше время: мы нашли высокую простоту неподдельного искусства, полноту жизненной правды и тонкое чувство меры, составляющее одно из главнейших оснований художественности произведения и совсем почти затерявшееся в современной литературе».
Переходя к отдельным выведенным в романе типам, Соловьев писал:
«Степан Аркадьевич чуть ли не самое полное, близкое нам лицо, какое только можно встретить в нашей беллетристике. Каждый из нас наверное знает если не нескольких, то хоть одного Степана Аркадьевича. Это до сих пор еще уцелевший тип русского , воспитанного и живущего в полном довольстве и в свое удовольствие, причастного слабостям человеческим, не годящегося в герои и деятели, но, со всем тем, вполне доброго и милого человека, нашего любимого родственника и приятеля, который, несмотря на все свои слабости, на эгоизм, как-то уживающийся с положительной добротою, на неособенную широту взглядов и дремоту умственных интересов, все же не без доброго следа проходит в нашей жизни...
Долли — это тоже вполне живая и знакомая нам женщина. Ее дальнейшие появления, ее разговоры с Анной Карениной, приехавшей мирить брата с женой, полны глубочайшей правды и самого тонкого анализа...
Любовь Левина к Кити Щербацкой и любовь Кити к Вронскому не могут не остановить на себе серьезного внимания. Это замечательный анализ молодого, чистого и здорового чувства, в котором нет ровно ничего кисло-сладкого, банального или грубо-циничного, что уже до тошноты надоело на печатных страницах. Здесь любовь является в своей первобытной вечной красоте, которую ничто не в силах опошлить и которая всегда служила и будет служить неисчерпаемым источником человеческого счастия и вдохновения»4.
Приветствовал появление романа Толстого также и анонимный критик либеральной газеты «Новости», который писал: «Новый роман гр. Толстого „Анна Каренина“ отличается теми же достоинствами, как и прежние его произведения; герои проходят перед вами совершенно живыми, и вы невольно замечаете в них всякий пустяк, начиная от женского головного убора и кончая походкой в кадрили. И из этих, по-видимому, мелочных подробностей в вашем воображении создается и запоминается даже фигура героя, точно вы его видели, точно он ваш знакомый. При этом граф Толстой так соразмерно во всех частях ведет свой рассказ, что не утомит вас ужасным и мелочным психическим анализом, как г. Достоевский, ни беспрестанными, иногда безбожно скучными описаниями природы, как г. Тургенев, ни длинной, характерной, может быть, в этнографическом смысле, но чуть идущей к делу болтовней, как г. Гончаров...
„Войны и мира“, должен обратиться к самому роману; как бы фельетонист ни усиливался, всех красот повести не передать даже в двадцати фельетонах: для этого необходимо перепечатать все от начала до конца, слово в слово»5.
Из провинциальных газет с обстоятельной статьей по поводу первых глав «Анны Карениной» выступил «Астраханский справочный листок». В статье за подписью «Амуров» газета писала: «„Анна Каренина“, бесспорно далеко уступающая „Войне и миру“, есть, однако же, такое талантливое произведение, на котором отрадно остановиться и которое приятно читать... Тургенев, Гончаров, Писемский, Островский, не говоря уже о более мелкой литературной братии, в своих позднейших произведениях не заявили и десятой части того таланта, какой присутствует в новом романе графа Л. Толстого.
Недоброжелательный к новому произведению графа Л. Толстого фельетонист „Биржевых ведомостей“ к числу недостатков романа относит простоту завязки действия, бедность вымысла в содержании, т. е. как раз то качество, которое составляет собою отличительную черту даровитого русского романиста и прямо относится к его положительному достоинству. Все лучшие романы нашей литературы, все выдающиеся крупные создания творческой русской мысли, в отличие от таковых же французских и преимущественно английских романов, загроможденных чуть ли не сотнями действующих лиц и уснащенных сложною фабулой содержания и вводными эпизодами, — все наши романы просты и, если хотите, бедны вымыслом, но настолько, насколько проста и бедна содержанием сама наша действительность. Несмотря, однако же, на отсутствие захватывающих дух подробностей и украшений, новое произведение гр. Л. Толстого читается с интересом, неудержимо влекущим вас к продолжению, которое ожидается с нетерпением»6.
Февральская книжка «Русского вестника» за 1875 год, где были помещены следующие главы «Анны Карениной», кончая объяснением Анны с мужем после вечера у княгини Бетси, вызвали сочувственные статьи тех же критиков В. В. Чуйко и Вс. С. Соловьева. В. В. Чуйко писал:
«Граф Л. Н. Толстой — крайний реалист, в самом широком и точном значении этого слова, оттого-то идеализация в ту или другую сторону не встречается в его произведениях; он враг всего напускного, всего искусственного, всякой фальши, и поэтому, хотя картины, представляемые им, и не составляют простой фотографии, но зато рисуют жизнь во всей ее суровой, а иногда и горькой правде, без всякой задней мысли украсить одно явление в ущерб другому или представить в невыгодном свете факт, который лично, может быть, ему и не нравится. Эта черта особенно ярко проглядывает в „Войне и мире“, где граф Л. Н. Толстой поставил себе задачей уяснить полнейшую непригодность высших классов общества помочь великому народному бедствию 1812 года. Вообще граф Л. Н. Толстой особенно любит снимать с людей и явлений все эффектное, все картинно-величавое, и чаще всего изучает людей и жизнь с ироническою улыбкой. Такая ирония проглядывает в „Войне и мире“; такую же беспощадную и едкую иронию можно видеть и в „Анне Карениной“ по отношению к тому же высшему обществу, которое, кажется, составляет главный предмет романа...
...Наше светское общество он [граф Л. Н. Толстой] знает, конечно, не понаслышке и не из лакейской, как большинство наших великосветских беллетристов. Он долго изучал его и наблюдал и пришел к тому отрицательному выводу, который проскальзывает на каждой странице „Войны и мира“ и который так резко и откровенно выражен в „Анне Карениной“. Автор изучает это общество подробно и точно, останавливаясь на каждой мелкой черте, неумолимо разоблачая все непривлекательные стороны этого общества, рисуя людей такими, какими они есть, а не такими, какими они могут казаться, прикрываемые блеском туалета и заученных фраз...
В таком тоне тянется описание великосветского вечера на нескольких страницах без малейшей натяжки, и, несмотря на бессодержательность темы, на пустоту этих личных разговоров, на отсутствие всякой самостоятельности в этом обществе, рабски подражающем французской бонтонности, интерес все больше и больше увеличивается, а увеличивается он оттого, что гр. Л. Н. Толстой и тут, как и везде, отыскивает психический материал для изучения, и в тоне его слышится сдержанная ирония постороннего, но не безучастного наблюдателя. С этой точки зрения в романе графа Л. Н. Толстого все необыкновенно интересно — описывает ли он путешествие по железной дороге, рассказывает ли сцену в грязной гостинице или великосветский вечер, изучает ли он с проницательностью психолога зарождающееся и развивающееся чувство любви в героине, или же наблюдает в ее муже странный психический поворот от полного безучастия к ревности...
Такой избыток художественной правды — верх искусства; так глубоко заглядывать в тайники души человеческой, кроме графа Л. Н. Толстого, умеют немногие художники, и во всяком случае в русской литературе нет такого другого художника и психолога»7.
Всеволод Соловьев свою статью о продолжении «Анны Карениной», напечатанном в февральской книжке «Русского вестника» 1875 года, начинает следующими словами:
«Эти новые прочитанные нами главы прекрасны бесспорно — да оно иначе и быть не может. „Анна Каренина“, как бы и чем бы ни закончил автор, во всяком случае, выйдет замечательным, первоклассным романом, и в нем бесспорно найдется не мало страниц, которые навсегда сохранятся в памяти читателя».
Дальнейшую часть статьи Соловьев посвятил преимущественно образу Анны, к которому относится скептически.
«Героиню романа, красавицу Анну, — писал критик, — мы оставили в 1 № „Русского вестника“ очень бледной фигурой и недоумевали, что из нее выйдет. Теперь из нее вышла очень неинтересная женщина, без особенного ума, без особенной доброты, без злобы, даже без той стихийной силы и страсти, которые в своих ярких, горячих порывах могут быть так невольно привлекательны, что им прощаешь многое. Мы еще боимся решиться на окончательный приговор относительно Анны; быть может, в моменты дальнейшего развития драмы, она выкажет какие-нибудь новые стороны свого характера, которые оправдают автора, давшего ей первое место в романе; но покуда, повторяем, она очень не интересна; все остальные женщины, поставленные на второй план, гораздо интереснее».
Главы, в которых описываются мысли и чувства Каренина по возвращении с вечера у княгини Бетси, по мнению автора, «составляют замечательные, художественные страницы. Превосходна тоже сцена объяснения его с женою, да и, кроме того, она очень важна для характеристики Анны...
Объяснение было кончено. Анна была очень рада — ей свободно можно было думать о Вронском, а подумав о муже, она прошептала с улыбкой: «поздно, поздно, уж поздно». Это замечательная и глубоко художественная драматическая сцена; это сцена, дух захватывающая по глубине, правде и чувству. Но какой жалкой и пошлой, дрянной женщиной глядит из нее Анна. Поэтому-то еще страннее кажется следующая сцена, в которой автор желает опоэтизировать падение той же Анны...
увлекающаяся девушка, женщина, наконец; но, во всяком случае, не такая женщина, какою мы видели Анну Каренину в ее объяснении с мужем. По нашему мнению, вряд ли такая Анна Каренина стала бы находить... «ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что было заплачено этой страшною ценою стыда», чувствовать себя «раздавленною стыдом», и т. д. Да и сам автор должен был упомянуть о «чувстве радости», о том чувстве, «которое она не хотела опошливать »...
Мы не ожидали, что придется указывать страницы романа графа Л. Толстого не для одного восторга и восхваления их. Мы не думали, что чтение его романа доставит нам не одно только наслаждение. Но все же наслаждения слишком достаточно, и „Анна Каренина“ остается до сих пор замечательным и высокоталантливым произведением»8.
Мартовская книжка «Русского вестника», где было напечатано продолжение «Анны Карениной», кончая признанием Анны мужу о своих отношениях с Вронским, вызвала статьи тех же критиков — Чуйко и Вс. Соловьева.
В. В. Чуйко посвятил свою статью, главным образом, ответам на различные неодобрительные отзывы о романе Толстого. Тем, кто осуждал Толстого за избрание великосветского общества той средой, где происходит действие романа, Чуйко отвечал: граф Толстой «далеко не увлекается великосветским обществом и иногда, хотя очень редко и как бы вскользь, описывает его такими чертами, которые могут вызвать на лице только краску стыда».
Тем, кто высказывал недовольство образом Анны, критик возражал:
«Именно в характере Анны Карениной граф Л. Н. Толстой обнаружил необыкновенный талант тонкого и живого наблюдения. Психологический закон, так ловко подмеченный автором, находит свое приложение преимущественно в той среде, к которой принадлежит Анна по происхождению, воспитанию и привычкам».
«Пора, наконец, понять, — писал критик в заключение своей статьи, — что граф Л. Н. Толстой — художник, не идущий по рутинной дорожке, а ищущий в искусстве новых путей и новых точек зрения. Он не рутинный копиист, пользующийся готовыми приемами и принимающий на веру известные готовые выводы. Он по преимуществу живой наблюдатель, вводящий в свои почти научные исследования особенности своей натуры и склада своего ума. Реалист по натуре и фаталист по общему миросозерцанию, он под этим двойным углом зрения смотрит на психический механизм человека»9.
Более сдержанно Вс. С. Соловьев отозвался о главах романа Толстого, помещенных в мартовской книжке «Русского вестника». О падении Вронского на скачках автор говорит:
«Этот рассказ о величайшем несчастии в жизни Вронского с художественной стороны безукоризнен, как и все описание скачек. Но виноват ли читатель, если Вронские и все их несчастия под конец становятся ему просто невыносимо скучны?! Это верное, художественное описание действительности! — прекрасно и совершенно справедливо; но дело в том, что читатель поджидает от таланта графа Толстого описания другой действительности, на которую подавали большую надежду первые главы романа. В этих прекрасных главах, в доме Облонского, являлась действительно близкая читателю жизненная правда, та правда, над которой остановиться и разобрать которую стоило. В этих главах мелькнули лица, настоятельно требующие внимания и в настоящее время более чем когда-либо просящиеся под перо талантливого писателя... Там были: брат Левина и его любовница, едва очерченная, но уже запросившая себе право гражданства на вполне законном основании»10.
«Новости» писал:
«Стоит только вникнуть в каждую из сцен нового романа, чтобы видеть всю силу таланта автора. Каждая глава представляет собою как бы законченное художественное произведение. Этот роман напоминает мне большие картины, истинно талантливые, в которых, несмотря на множество групп, каждое лицо отдельной группы воспроизведено с замечательною художественностью. Отдельные описания дышат правдою, нигде нет натяжки, словно вы все перед собою живьем видите. Описывает гр. Толстой деревню, общество или кружки, и вы точно жили в этой деревне, вращались в том обществе и имели интересы, общие с кружком...
Такую полную картину душевного настроения и душевной борьбы может передать только громадный талант. Каждая строчка дышит правдой, каждое движение души вы как будто сами испытываете, и вот чем велик гр. Толстой как романист-психолог... „Анна Каренина“ по силе своей должна занимать одно из высших мест в литературе.
...Разобрать этот роман дело совсем не такое легкое и несложное. Сложность его главным образом проистекает оттого, что почти над каждою сценою приходится остановиться, что нельзя передать эти сцены в сжатом виде (как это можно сделать с громадным большинством новейших произведений). От такой передачи может только пострадать роман, в котором каждое лицо, каждое душевное движение, каждая картина воспроизведены с такою гениальностию, что невольно остановишься над ними и долго, долго ими любуешься»11.
III
статьи критиков консервативного направления, нашедших в романе Толстого то, чего в нем нет: восхваление дворянства и аристократии и аристократического уклада жизни. Наиболее заметный критик этого направления В. Г. Авсеенко в своей первой статье об «Анне Карениной», восторгаясь «чудным» талантом Толстого, признавая, что он «остается неизменно на почве реальности, не идеализирует русской действительности, не подкрашивает ее», вместе с тем превозносил ту великосветскую среду, в которой происходит действие «Анны Карениной». Он писал:
«Среди беспорядочно смешавшегося общества еще есть люди, сохранившие привычки и стремления к чему-то лучшему... Еще существуют люди, у которых изящество жизни не считается развратом, культурные формы общежития не рассматриваются как продукт крепостного права, красота и свежесть производят впечатление... Отличительная черта таланта гр. Л. Толстого... заключается именно в том, что он умеет находить этих людей, сохраняющих среди новых общественных наслоений лучшие предания старого культурного общества... „Войны и мира“ умеет над пониженным уровнем современной действительности отыскать разреженный верхний слой, живущий чисто человеческими интересами, доступный благородным чувствам и романтическим порываниям. Оттого романы и повести гр. Л. Толстого, независимо от его чарующего таланта, производят такое освежающее, можно сказать, облагораживающее впечатление».
В другой статье об «Анне Карениной» тот же критик писал:
«Основной смысл этого романа в стремлении уйти от всех явлений современной действительности, которые Герцен назвал в их совокупности „мещанством“. Среди всеобщей потребности слиться с безличною массой, жить ее повседневными практическими интересами, автор отыскивает уголок современного общества, живущий как бы отдельною жизнью, полною преданий той эпохи, когда „мещанство“ еще не стучалось в каждую дверь. Эта обособившаяся жизнь, чуждая интересов и волнений толпы, кажется большинству современных читателей совершенно бессодержательною и пошлою. На самом деле она, конечно, не такова... Вся прелесть жизни сводится к сохранению ее прежних очарований, к поддержанию живучести преданий»12.
То же самое писал Авсеенко в статье об «Анне Карениной», напечатанной в том самом журнале, где появился роман.
«В этом складе жизни, которым живут три московские дворянские семьи — князей Щербацких, Облонских и Левиных, очевидно, сохраняется не один только внешний декорум, но и нечто иное — сохраняются известные предания, известный уровень цивилизованных нравов, уважение к известным принципам и в особенности чрезвычайное уважение к человеческой личности.
В этом складе жизни чувствуется некоторая наследственность культуры, чего вообще недостает нашему обществу»13.
В том же 1875 году Авсеенко напечатал в «Русском вестнике» роман «Млечный путь», в котором Н. Н. Страхов увидел «явное подражание „Анне Карениной“». «Из него Вы можете видеть, — писал Страхов Толстому 16 декабря 1875 года, — как понимает Вас Авсеенко. Редко я читал что-нибудь с таким негодованием и отвращением. Я даже никогда не думал, что он так глуп, как оказалось. Он сочиняет — не описывает, а сочиняет — большой свет с такой сластью, с таким животным смаком рассказывает любовные похождения, что, очевидно, понял Вас совершенно навыворот. И вот что он разумел под „культурой“ и „культурными интересами“!»14. В другом письме, от 5 февраля 1876 года, Страхов писал: «Вам подражают, не понимая Вас; взгляд слишком высок, мысль почти недоступна для большинства — и Вам подражают только с внешней стороны — и очень меня сердят. У Авсеенко есть уже описание прелюбодеяния — посмотрите, как он Вас поправил!»15.
IV
«Русского вестника» на «Анну Каренину», тем не менее были смущены тем, что Толстой, проявивший себя в педагогических статьях таким последовательным демократом и врагом аристократизма, в «Анне Карениной» выбрал предметом своего изображения аристократическое общество с его пустотой и легкомыслием.
Так, известный теоретик народничества Н. К. Михайловский в своих воспоминаниях, написанных в 1891 году, рассказывает, как в год появления «Анны Карениной» он, готовясь выступить в «Отечественных записках» в защиту статьи Толстого «О народном образовании», принялся за изучение четвертого тома его сочинений, содержащего педагогические статьи. «Изучив четвертый том сочинений графа Толстого, — писал Михайловский, — на который я прежде вместе с большинством читателей обращал очень мало внимания, я был поражен смелостью, широтой, искренностью взглядов автора, весьма далеких от элементарной педагогической техники. Для меня это было целое открытие, и легко было убедиться, что не для одного меня... Весь четвертый том проникнут таким бурным и глубоким демократизмом, таким „культом народа“..., что упомянутые восторги критики [„Русского вестника“] можно было объяснить только незнакомством с подлинными взглядами графа Толстого».
Но вот появилась «Анна Каренина», в которой Михайловского поразил факт «чрезвычайного интереса к благоуханным и блестящим сферам. Этот Вронский, центавр какой-то, в котором не разберешь, где кончается превосходный кровный жеребец и где начинается человек, „доступный благородным чувствам и романтическим порываниям“ [цитата из статьи В. Авсеенко]; этот Облонский, легкомыслие которого заслуживало бы не таких мягких, милых, добродушных красок, и т. д.», — все это, по мнению Михайловского, как-то не шло «к автору четвертого тома». «Судя по некоторым его резкостям по адресу благоуханных и блестящих сфер, можно бы было ожидать или столь полного презрения к этому миру, что и разговаривать о нем не стоит, или же явственно и резко сатирических нот»16.
«народных воззрениях», проводником которых выступал Толстой и в педагогических статьях и в «Войне и мире», Суворин далее писал: «Но если так важны для него народные воззрения, простые и неиспорченные, откуда у него эта любовь к великосветской жизни, эти обольстительные, развращающие воображение краски для живописи пошлых великосветских типов, дрянных в нравственном смысле подробностей, ненужного блеска, чванства, блонд, кружев, обнаженных плеч с их «холодной мраморностью»?... Он продолжает в новом своем романе «Анна Каренина» вертеться все в том же «тюлево-ленто-кружевном» кругу, где «обыкновенно говорят всякий вздор» и все около одного и того же предмета — любви, как будто никаких других интересов в современном обществе нет. И все те же тонкие, нежные, обольстительные краски, которые ослепляют читателя и, конечно, не способствуют ему возвыситься до простоты, природы, чистоты нравов и т. п.»17.
Таким образом, ни Михайловский, ни Суворин совершенно не заметили подлинного, резко отрицательного отношения Толстого к тому аристократическому обществу, которое он изображал. Правда, в первых частях романа это отрицательное отношение еще не было выражено так резко, как в дальнейших; однако уже в то время критик «Голоса» В. В. Чуйко, как сказано выше, возражал сторонникам взглядов Михайловского и Суворина.
Кроме того, и у Михайловского и у Суворина, как и у других критиков, поражает полное непонимание основной идеи «Анны Карениной». У Михайловского это непонимание доходило даже до того, что он уверял, будто бы «история Константина Левина» «насильственно вставлена в историю Анны Карениной»18.
Некоторые провинциальные газеты упрекали Толстого в том же, в чем упрекали его Михайловский и Суворин. Так, газета «Одесский вестник» писала:
«Читая графа Толстого, удивляешься, как этот могучий, оригинальный и весьма симпатичный талант не может подняться хоть сколько-нибудь выше ординарного и намозолившего нам глаза уровня психологических наблюдений, как этот талант не может выбиться из узкой колеи, из тесных рамок этих наблюдений рутинных „страстей и побуждений“ великосветского мирка»19.
На все упреки в пристрастии к аристократизму Толстой ответил в письме к Страхову 23 апреля 1876 года: «И если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Облонский и какие плечи у Карениной20, то они ошибаются. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою для выражения себя...»21.
V
По поводу критических статей об «Анне Карениной», появившихся в 1875 году, В. В. Чуйко писал в одной из упоминавшихся выше статей:
«Мне кажется, что по отношению к графу Л. Н. Толстому обнаружилась крайняя несостоятельность эстетического образования русского общества и что требования этого общества сами по себе не выдерживают даже самой снисходительной критики. Наша лепечущая критика повторяла колебания общественного мнения и представляет в своих отзывах ряд противоречий и нелепых заключений по отношению к „Анне Карениной“. Одни недовольны тем, что „Анна Каренина“ не „Война и мир“; другие — что в романе нет достаточно славянофильских тенденций; третьи — что автор оказался слишком „почвенник“ и славянофил; четвертые, наконец, самые назойливые и в то же время самые смешные, просто утверждают, что „Анна Каренина“ ниже всякой критики, и что в этом произведении, кроме сальности и безобразия, ничего нет, и глубокомысленно объясняют это упадком самого общества»22.
«назойливыми и самыми смешными критиками» Чуйко разумел, во-первых, бланкиста П. Н. Ткачева, поместившего статью об «Анне Карениной» в журнале «Дело», и, во-вторых, либерального критика А. М. Скабичевского, сотрудника «Отечественных записок», поместившего три фельетона об «Анне Карениной» в газете «Биржевые ведомости».
Журнал «Дело» в 1870-х годах являлся органом демократической интеллигенции; он боролся, насколько позволяли цензурные условия, против самодержавно-бюрократического деспотизма и против эксплуататорского общественного строя. «Дело», по словам Страхова в одном из его писем к Толстому, было наиболее читаемым журналом того времени. Но содержание и форма романа Толстого были настолько необычны, что они остались непонятными критику «Дела».
В начале своей статьи об «Анне Карениной», озаглавленной «Критический фельетон», Ткачев писал:
«Если роман понимать как бесцельную, хотя и занимательную сказку, в которой блестящая форма наполнена содержанием личных эстетических вожделений автора, то появление подобных произведений действительно служит знамением нравственного упадка. Роман «Анна Каренина», несмотря на все восхваления его, кажется, именно принадлежит к числу подобных произведений, и его прославленный автор относится именно к числу художников, способствующих понижению нравственного уровня в обществе.
В нашей критике и отчасти в публике о графе Толстом утвердилось весьма благоприятное мнение. Граф Толстой признается одним из крупных талантов в русской литературе, едва ли не самым крупным после Пушкина и Гоголя. Это совершенно справедливо: большой художественный талант автора «Анны Карениной» никто не отрицает, и об этом не может быть ни малейшего спора».
«В первых произведениях графа Толстого: «Детство», «Отрочество», «Юность», «Утро помещика», «Севастопольские рассказы» и проч., — писал критик, — проводится мысль о превосходстве реальных и простых, здоровых и естественных личностей, стремлений, чувств и отношений над такими, которые исходят из источников эгоистического идеализма, которые, несмотря на внешний блеск и внешние признаки силы, в сущности основаны на деморализации личности и общества, в сущности малосодержательны и мелки. Сочувственная рисовка героев, служащих представителями сил народной среды, и отрицательный анализ, если так можно выразиться, нравственной хлыщеватости интеллигенции — вот содержание первых произведений графа Толстого». Но «миросозерцание графа Толстого в пресловутой хронике «Война и мир» и новейшей эпопее барских амуров «Анне Карениной» дошло до узкого художественного теоретизма».
«...Его новейшее произведение, при обычном блеске и совершенстве художественной формы, отличается такой невероятной, можно даже сказать, такой скандальной пустотой содержания.
...Творец «Анны Карениной», по своей художественно-философской теории не видящий никакого интереса в общих явлениях жизни, выходящих за пределы половых, личных и семейных отношений, только этими последними и питает свое творчество, ибо они одни, по его мнению, есть начальная и конечная цель существования. Он считает призрачным вздором всякие так называемые «веяния» времени, всю борьбу постулательного хода жизни с задерживающими этот ход влияниями, — одним словом, все, что составляет внутреннее содержание жизни. Поэтому для него и для его творчества не существует героев времени, т. е. выразителей отрицательных или положительных стремлений жизни в данную эпоху... Мистическое миросозерцание графа Толстого понимает дело таким образом, что цель жизни, как отдельных личностей, так и целого общества, заключается вовсе не в умственном, моральном и гражданском развитии, а единственно в половых и семейных отношениях. Только эти отношения реальны, только они и составляют естественную «правду» жизни: все остальное призрачная, поверхностная ложь, служащая едва ли не тормозом для человеческого счастья и благополучия.
...— обеспеченные материальным довольством субъекты, для которых вследствие склада их воспитания, а также довольно ограниченного нравственного и умственного развития главная и существенная «злоба дня» заключается в их половых отношениях, влечениях и интересах, в горе и радостях, связанных с этими интересами.
...Автор, несмотря на видимую пустоту и бессодержательность этих лиц, их жизни, стремлений, обстановки, входит в самое тщательное изображение всего этого, и в его изображении нигде не чувствуется, чтобы он утомлялся таким, довольно бесплодным делом, чтобы он относился к внутреннему строю этих героев и внешним ее формам отрицательно: его художественный объективизм ни мало не смущается самою пошлою пошлостью и самою пустейшею пустотою изображаемого им обеспеченного мира.
...В двух частях «Анны Карениной» автор дает то, что указано, и ничего более. Нет, виноват, дает кое-что: именно бездну художественного дарования. Но о художественном даровании графа Толстого на этот раз нечего говорить: оно всем известно и признано давно, во-первых; а во-вторых, стоит ли говорить о великом художестве, если оно потрачено в изобилии на совершенно вздорное и даже, если хотите, растленное содержание?»23.
Статья Ткачева вызвала остроумную заметку в «Московских ведомостях», озаглавленную «Литературная кунсткамера». Автор, скрывшийся под псевдонимом «Странник», писал:
«Роман графа Толстого отличается чрезвычайным богатством внутреннего содержания; при не слишком большой сложности интриги — удивительным кипением, так сказать, жизни, пульс которой бьется на каждой странице, — «Дело» говорит, что «Анна Каренина» «отличается невероятною, можно даже сказать, скандальною пустотою содержания». Роман графа Толстого изобилует образами, нарисованными так мастерски и притом с таким умением воплотить их во всей их человечности, со всеми оттенками и кажущимися противоречиями их характера, что читатель никогда их не забудет, — «Дело» говорит о них: «бессодержательные образы бессодержательного существования». В романе графа Толстого целый ряд сцен глубокого нравственного смысла и потрясающего психологического интереса, — «Дело» или проходит их молчанием, или подсмеивается над их «трагизмом», или трактует их цинически»24.
«Гражданин» А. У. Порецкий. В анонимной заметке он называл эту статью «злой, грубой и безобразной бессмыслицей». «Автора фельетона, — писал Порецкий, — я не могу себе представить иначе, как в виде человека, только что выскочившего из топкого болота... и махающего головой и руками, разбрасывая вынесенное им добро на всех окружающих... Он пачкает грязью чистое и изящное литературное произведение, которого совсем не понимает, вероятно, по неимению в высших отправлениях его организма ничего, кроме рефлексов головного мозга. Он позволил себе говорить о романе «Анна Каренина», и что́ говорить, и как, и в какой форме!»25.
А. М. Скабичевский в первой своей статье, называя «Войну и мир» таким произведением, которое «остается вековечным памятником русской литературы наравне с «Евгением Онегиным» и «Мертвыми душами»», «Анну Каренину» признавал «самым заурядным романом из великосветской жизни», обнаруживающим «оскудение таланта» Толстого.
Две другие статьи Скабичевского об «Анне Карениной» написаны явно под влиянием мнения Салтыкова о романе, высказанного Салтыковым в письме к Анненкову от 21 марта 1875 года26. Скабичевский решил довести мнение Салтыкова до самых крайних пределов и напечатал об «Анне Карениной» статьи, поражающие цинизмом и грубейшим извращением смысла романа.
«При чтении второй части романа, — писал Скабичевский, — в связи, конечно, с первою, вы начинаете все более и более ощущать тот букет, которым проникнут роман и который составляет все его, так сказать, философское содержание... Это тот своеобразный запах, какой вы ощущаете, войдя в детскую, — идиллический аромат детских пеленок... Автор тогда только и одушевляется, тогда только и доходит до поэтического пафоса, когда начинает повествовать вам о том, как моют и няньчат ребят, как хозяйки заказывают кушанья и бренчат ключами, как мужья, в халате и шлепая туфлями, отправляются в спальню, где ложатся с женами на двухспальную кровать и беседуют с ними на сон грядущий».
По поводу главы, изображающей душевное состояние Анны и Вронского после первого сближения, Скабичевский писал: «Эта мелодраматическая дребедень, в духе старых французских романов, расточается по поводу заурядных амуров великосветского хлыща и петербургской чиновницы, любительницы эксельбантов... Вот оно где полное начало-то конца, совершенная какая-то литературная ростепель!»27.
«Анне Карениной», написанная по поводу третьей части романа, еще грубее и циничнее, чем вторая. Здесь Скабичевский писал:
«Уже первая часть романа возбудила некоторое разочарование и немалое недоумение: неужели это роман того самого графа Толстого, который написал «Войну и мир»? Вторая часть не имеет ни одной страницы, которая выкупала бы недостатки целого и напоминала бы нам прежнего Льва Толстого. Но третья часть вызвала во всех уже не одно недовольство, а положительно омерзение.
Искусство имеет право изображать все, что ему угодно. Но дело только в том, что во все, что оно изображает, оно должно вносить человеческую мысль...
Все те явления жизни, которые изображает граф Толстой в своем романе, по большей части принадлежат к чувственным элементам человеческой природы, и так как изображения эти не одухотворены никакою мыслью, или если и проглядывает кое-где какая-нибудь мысль, то слишком мелкая и вялая, чтобы увлечь и занять вас, — то все подобного рода явления и возбуждают в вас одно омерзение».
Описание обеда в гостинице «ничтожного и не возбуждающего в вас ни малейшей симпатии и участия Левина» с «еще более ничтожнейшим и несимпатичным Степаном Аркадьевичем» вызывает «одно омерзение сластолюбивой сцены».
«Но верх омерзения представляет изображение любви Анны
Карениной и Вронского. Граф Толстой возводит Анну Каренину и Вронского на ходули героизма; их плотоядную похотливость представляет в виде какой-то колоссальной роковой страсти».
Когда «вы видите одну голую, ничем не одухотворенную и не осмысленную чувственность, — вы выносите одно омерзение, и омерзение не к фактам романа, а к самому произведению, так как писатель в ваших глазах нисколько не возвышается над тем миром, который изображает»28.
VI
В 1876 году число критических статей об «Анне Карениной» в периодической печати значительно уменьшается и самые статьи становятся короче.
Разумеется, «Анна Каренина» была упомянута в обзорных статьях о русской литературе за 1875 год. Таких статей появилось четыре.
«всего беллетристического творчества 1875 года» начал критические замечания по поводу «Анны Карениной» следующими словами: «Граф Л. Н. Толстой, которого смело можно назвать первоклассным художником, дал роман, составляющий наиболее выдающееся явление беллетристики предыдущего года... «Анна Каренина» стоит, правда, значительно ниже другого капитального произведения того же автора («Войны и мира»), но крупные недостатки этого романа, заключающиеся пока в крайней бесцветности и смутности образа самой героини, в пустоте, мизерности фундамента, на котором построена так называемая драматическая коллизия произведения, в том несчастном переплетении узкой тенденциозности... и в некоторых других менее значительных упущениях и несовершенствах, — эти недостатки почти уравновешиваются необыкновенною, свойственною только истинно первоклассным дарованиям, художественностью подробностей — художественностью, которая, выражаясь высоким слогом, составляет драгоценный вклад в сокровищницу литературы, особенно в такое время, когда наша критика старается все более и более отодвигать на задний план эстетические, в истинном смысле этого слова, достоинства данного произведения. В этом отношении за графом Толстым остается громадная заслуга, — и отворачиваться чуть ли не презрительно (как это делала часть нашей критики) от этого нового романа в силу того якобы обстоятельства, что он пропитан равнодушием к живых вопросам времени, крайне несправедливо, — во-первых, уже потому, что это последнее обвинение — сущая неправда (дело здесь только в способе отношения к этим вопросам, в так называемом штанд-пункте), а, во-вторых, потому, что невозможно навязывать художнику такие требования, предъявлять ему такие условия, которые не лежат в самом свойстве, самой натуре его дарования. «Анна Каренина» во всяком случае крупное явление для тех, которые хотят и умеют проводить строгую границу между истинно художественным произведением и публицистическим трактатом»29.
Другой обозреватель, Н. Соловьев, в нескольких строках, посвященных «Анне Карениной», не нашел нужным даже упоминать о критиках, «презрительно отворачивающихся от романа Толстого». Он писал: «Самое большое внимание со стороны читающей публики обратил на себя в минувшем году журнал г. Каткова «Русский вестник», в первых четырех книжках которого появилось начало прекрасного поэтического романа графа Л. Толстого «Анна Каренина». Роман этот был единодушно приветствуем критикой различных лагерей и был с жадностью читаем всей грамотною Россией»30.
В январской книжке «Русского вестника» за 1876 год появилось «Литературное обозрение» В. Г. Авсеенко, который на этот раз не выражал своего преклонения перед аристократизмом и аристократическим образом жизни (за это преклонение ему порядочно досталось от либеральной и народнической критики), а говорил только о художественной стороне «Анны Карениной».
«Вопреки более или менее неосновательным возражениям, какие возбудил этот роман в публике (о печатных толках не говорим, потому что нашей критике при ее нынешнем состоянии не следовало бы даже дерзать толковать о подобном художественном создании), давно уже ни одно литературное явление не возбуждало такого живого и, можно сказать, ненасытного интереса. В настоящее время «Анна Каренина» обошла уже все грамотную Россию, и нелегко встретить человека, претендующего на образованность, который не прочел бы ее. Впечатление уже сложилось и, как кажется, единодушное.
Все увлечены несравненным художественным талантом автора, все почувствовали несказанную прелесть рассказа, все, по мере эстетической способности каждого, насладились чудным богатством красок, ярких и мягких в одно и то же время, раздражающих глаз своим богатым разнообразием и погружающих душу в созерцательное спокойствие благодаря тайному искусству, с каким автор умел примирить эту радужную, праздничную пестроту в единстве общего тона. Громадный художественный талант — это та сила, с помощью которой граф Толстой подавлял все возражения, возникающие при чтении его романа. Мысль сохраняет их, но из впечатления они изглаживаются; читатель увлекается вкрадчивою, изящно раздражающею прелестью рассказа, он не может бороться против одолевающей его потребности отдаться свободному и широкому стремлению художника и с наслаждением вступает вместе с ним в это поэтическое море, где сквозь молочный туман сверкают озаренные, приближающиеся очертания... Против чарующей и подымающей силы этого впечатления мысль бессильна устоять. Временами она как будто чувствует какое-то неудовлетворение, она как будто хочет заглянуть куда-то через голову выведенных автором лиц, испытывает что-то похожее на недоверие к нравственному исходу, обретаемому Константином Левиным в его сельскохозяйственной идиллии, но краски, образы, подкупающее очарование рассказа держат в плену воображение и чувство. Способность рассказывать у графа Толстого так велика, что для эстетически восприимчивого читателя становится, наконец, все равно, о чем он рассказывает. Вопросы о внутреннем содержании, о соразмерности плана, о стройности концепции, об экономии подробностей, — все это как-то само собою исчезает, как скоро отдаешься свободному, неправильному, часто весьма капризному течению романа».
«У графа Толстого, — писал далее Авсеенко, — вся сила там, где свободно творит художническое своеволие. Самым свежим впечатлением веет у него от тех страниц, где он не только не хочет высказать какую-нибудь определенную мысль, какое-нибудь хотя бы глубоко верное или смело парадоксальное воззрение, но где даже ему удается скрыть свои симпатии к действующему лицу...»
«Где же тайна этого громадного впечатления, производимого художественным созданием автора «Войны и мира»?» — спрашивает критик и следующим образом отвечает на этот вопрос:
«Мы, конечно, не ошибемся, если скажем, что важнее всего необыкновенное богатство оттенков, которыми граф Толстой рисует развитие чувства. Живопись чувства справедливо считается достоянием только больших художественных талантов... Богатство беспрерывно варьируемых оттенков, строгая обдуманность каждого эпитета, способность доработаться до составных элементов каждого образа, каждого тона и полутона — вот где главная техническая тайна того творчества, какое видим в созданиях графа Толстого»31.
Авсеенко, следовательно, видел какие-то недостатки «во внутреннем содержании» «Анны Карениной», в несоразмерности плана, в недостаточно строгой композиции, в излишестве подробностей, но он не только не указал конкретно, где, в каких главах романа находил он эти недостатки и в чем именно они состояли, но он в своей статье совсем не остановился на этих недостатках, которые, по его словам, проходят не замеченными читателем.
Две газеты — «Московские ведомости» и «Русский мир» — напечатали изложение обзора русской литературы за 1875 год, опубликованного в журнале «Athenaeum» за подписью американского консула Евгения Скайлера, посетившего Толстого в 1868 году.
«На первом месте в изящной словесности, — писали газеты (изложение в обеих газетах дословно совпадает), — поставлен, разумеется, роман графа Л. Н. Толстого „Анна Каренина“».
«Великое достоинство графа Толстого, по мнению Скайлера, заключается в силе нравственного анализа. Он показывает нам, как каждое лицо представляет собою смешение добра и зла, как даже в преступном есть искры добродетели, и как у самого добродетельного человека являются порой самые преступные мысли».
«Аналитическая манера автора, продолжает Скайлер, превосходна. Читатель следует за автором или, вернее, видит вместе с ним; он незаметно и непринужденно сочувствует действующим лицам и понимает их. Читатель не утомляется рассуждениями, замечаниями и личными суждениями автора, а равно ему не приходится утомлять свой ум, как то приходится нередко при чтении обычных писательских недомолвок и разрозненных мыслей. Чтение, понимание и симпатии постоянно неразрывны. Если даже роман останется неоконченным, или если конец его будет недостоин начала, все же «Анна Каренина» останется великим произведением»32.
Продолжение «Анны Карениной» в январской книжке «Русского вестника» 1876 года вызвало новую статью Суворина. Статья начиналась словами:
«Давно ожидаемое публикою продолжение романа графа Толстого «Анна Каренина» явилось, наконец, в январской книжке «Русского вестника». Читая его, еще раз убеждаешься в справедливости высказанного большею частью критиков сожаления, что такой громадный талант тратится на такое ничтожное содержание, как изображение пустой жизни, вздорных понятий и мелких интересов.
— это поразительное знание процесса, которым идет жизнь чувства, и уменье рисовать до мельчайших подробностей все оттенки его, обусловливаемые возрастом, полом, общественным положением, образованием и проч. Произведения графа Толстого — это своего рода трактаты опытной психологии. Обратите, например, внимание на размышления Алексея Александровича, когда жена объявила ему о своих отношениях к Вронскому. С какой изумительной наглядностью изображена здесь внутренняя работа столкнувшихся разом разнообразных чувств и ощущений!»
Далее автор приводит цитату из романа об отношении Каренина к религии:
«...Религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение. Ему было радостно думать, что и в столь важном жизненном деле никто не в состоянии будет сказать, что он не поступил сообразно с правилами той религии, которой знамя он всегда держал высоко среди общего охлаждения и равнодушия». Приведя эту цитату, критик замечает: «Какое знание человеческого сердца! Как хорошо выражена склонность человека подгонять требования религии и нравственного долга к эгоистическим интересам и решениям!»
«Или возьмите, например, — писал далее Суворин, — сцену свидания Анны Карениной с Вронским, когда она объявляет ему, что рассказала мужу все. Какой тонкий анализ мелких быстро меняющихся впечатлений и ощущений! За пятью-шестью словами, сказанными действующими лицами, в едва уловимых для обыкновенного наблюдателя изменениях выражения их лиц вы легко усматриваете сложные психические процессы, из коих некоторые они желали бы скрыть и описание которых потребовало бы многих страниц. Приводить эту сцену и вообще знакомить читателя с содержанием продолжения романа или с лучшими его местами считаем излишним, так как редко можно встретить человека, который не следил бы за этим романом»33.
«Анны Карениной» в январской книжке «Русского вестника» 1876 года начал такими словами:
«Со времени появления «Войны и мира» почти вся читающая Россия смотрит на гр. Толстого как на первого нашего писателя, — и неудивительно, что каждое его новое слово ожидается с волнением и встречается с восторгом».
Но далее Соловьев, переходя к критике «Анны Карениной», выражает согласие со статьей Авсеенко, указавшего справедливо, по его мнению, на некоторые недостатки романа. Так же как и Авсеенко, Соловьев не указывает, в каких главах романа он увидал эти недостатки. Не ограничиваясь этим, Соловьев, со своей стороны, находит еще другие погрешности в «Анне Карениной». Во-первых, ему кажется «невозможным» и «безобразным» подозрение Анны, высказанное ею в объяснении с Карениным, будто бы Каренин требовал от нее продолжения супружеских отношений после того, как она объявила ему о своей связи с Вронским. По мнению критика, Анна «должна была знать, что он [Каренин], как порядочно воспитанный человек, да и, наконец, просто как человек, в подобных обстоятельствах не может требовать противного всем нравственным понятиям человеческим. Никакой женщине, будь она Анна Каренина или кто угодно, в таком случае не придет даже в голову и мысль об этом».
Второй недостаток, который Соловьев увидел в романе, состоял в том, что ему — тоже совершенно без всяких оснований — казалось «неестественным» нежелание Левина видеться с Кити после того, как она отказала ему.
Этого малоталантливому критику было достаточно для того, чтобы согласиться с мнением Авсеенко, будто «несмотря на огромный талант графа Толстого, «Анна Каренина» как роман не выдерживает строгой критики»34.
В газете «Молва» появилась анонимная статья по поводу напечатанных в январской и февральской книжках «Русского вестника» за 1876 год последних глав третьей части и первых глав четвертой части «Анны Карениной».
Сцену примирения Каренина и Вронского у постели умирающей Анны, о которой с таким восхищением писал Толстому Фет и которой восторгался Достоевский, критик находил «преднамеренной». «Автору, — писал он, — захотелось рассечь этот психологический узел таким именно образом, и он не поцеремонился исказить правду. В таком произволе виден полумистический мыслитель, живший и живущий до сих пор в графе Л. Толстом». Критику не приходило в голову, что это только эпизод в мучительной драме Анны, Вронского и Каренина, что «рассечение психологического узла» последует гораздо позднее и совсем иным способом, а не путем примирения всех участников драмы.
«Тут опять граф Толстой выразил в беллетристических образах свои давнишние мысли; давнишнее направление своего анализа, живущее в нем желание найти какой-нибудь здоровый исход в вопросе сближения с народом, в вопросе единения интересов культурного слоя и народной массы. Так же хорошо схвачен и первый наплыв ощущений смерти, представленный в нескольких образах, сгруппированных очень искусно»35.
На Левина обратил внимание и анонимный критик газеты «Гражданин».
«Мы не можем, — писал этот критик, — обойти молчанием замечательную типическую личность помещика Левина, вполне преданного рациональному устройству своего хозяйства и искренно любящего народ, но, несмотря на то, постоянно обрывающегося в своих гуманных и серьезно задуманных затеях... Личность помещика Левина выступает весьма рельефно в романе, и вообще должно заметить, что эта сторона в новом произведении графа Толстого привлекает к себе едва ли не большее внимание, чем главная интрига между Анной Карениной и Вронским»36.
В марте 1876 года была опубликована написанная, вероятно, в феврале-марте того же года следующая эпиграмма Некрасова, появившаяся под названием «Автору „Анны Карениной“»:
Что женщине не следует «гулять»
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать37.
Высказывалось суждение, что эпиграмма была написана Некрасовым под влиянием враждебных отзывов об «Анне Карениной» в органах тогдашней радикальной интеллигенции; «этим и объясняется отрицательное и глубоко несправедливое отношение Некрасова к роману Толстого»38.
«Анну Каренину» и не нуждался ни в каких критиках, чтобы составить о романе свое мнение. Эпиграмма Некрасова в ироническом тоне и односторонне говорила о действительно присущей роману Толстого «семейной мысли»; но, во всяком случае, эпиграмма эта была гораздо менее несправедлива, чем разухабистые статьи об «Анне Карениной» Ткачева, Скабичевского и др.
VII
Критических статей об «Анне Карениной», появившихся в газетах и журналах разных направлений в 1877 году, было гораздо больше, чем статей 1876 года.
В газете «Голос» было напечатано четыре восторженных статьи критика, подписавшегося псевдонимом «W» (раскрыть этот псевдоним пока не удалось).
В первой статье, написанной по поводу глав «Анны Карениной», появившихся в декабрьской книжке «Русского вестника» за 1876 год, автор писал: «Последняя книжка «Русского вестника» дает нам всего 50 страниц текста «Анны Карениной» — но что за художественное сокровище эти страницы!.. По силе психического проникновения гр. Л. Толстому нет в настоящую минуту писателя равного ни в одной иностранной литературе, а в нашей подходит к нему разве только г. Достоевский». Но у Достоевского «душевный анализ отзывается всегда нервною, болезненною нотою»; у Толстого «всё на солнце, свет со всех сторон обливает его картины».
«Анне Карениной» «из довольно большого числа главных, второстепенных и эпизодических лиц не выведено ни одного дурного, в смысле злого или порочного». «Для графа Л. Толстого нет дурных людей, потому что сила его проникновения выворачивает перед ним наизнанку душу каждого, и он в этой душе находит те стороны, которые заставляют его любить каждого, на вид и дурного человека».
Нет также для Толстого и « лиц». «Из каждого, хотя бы вконец затасканного типа он создает вам новый, живой и симпатичный образ».
Автор подробно рассказывает содержание опубликованных глав. Останавливаясь на личности Каренина, он сравнивает его с Сипягиным Тургенева и в художественном отношении отдает предпочтение Каренину, «этому, доведенному до полнейшей оконченности образу человека-чиновника».
«Глава, посвященная десятилетнему Сереже Каренину, — пишет далее критик, — принадлежит бесспорно к лучшим вдохновениям графа Л. Толстого». «Сцена свидания матери с сыном по своей античной простоте и правдивости едва ли имеет что-нибудь себе подобное во всей европейской литературе».
В заключение автор, говоря «о реализме в искусстве», замечает: «Новый Лессинг мог бы, несомненно, отыскать законы искомой эстетической теории, пригодной для наших дней, в художественных творениях гр. Л. Толстого, трезвых, жизненных и правдивых, как сама реальность жизни»39.
Свою вторую статью об «Анне Карениной», посвященную первым двенадцати главам шестой части романа, автор начинает с напоминания о том, как два года назад появление «Анны Карениной» «вызвало со стороны некоторых ветеранов нашего прогрессивного лагеря» неблагоприятные отзывы о романе, который они называли «никому не интересной историей барских амуров». Но теперь уже «публика с жадностью отдалась наслаждению, которое дает ей это превосходное произведение».
«Все это рассказано с тем удивительным мастерством простоты и правды, с тем добродушным юмором и прелестью подробностей как в изображениях природы, так и в передаче едва уловимых душевных движений, на какие способен только граф Л. Толстой во всей современной европейской литературе»40.
В третьей статье, написанной по поводу последних глав шестой части романа, автор подробно останавливается на поездке Долли к Анне. Встреча этих двух женщин, по мнению критика, изображена «с необыкновенным проникновением в мельчайшие подробности разнообразнейших ощущений человеческой души». По поводу их разговора о семейной жизни Анны автор замечает: «Граф Л. Толстой имеет редкую привилегию уметь касаться самых щекотливых реальностей без цинизма».
Главы, посвященные дворянским выборам, критик называет «мастерскими».
«необыкновенный, возрастающий с каждой новой книжкой «Русского вестника» успех романа»41.
Эту статью, а также одну или две предыдущие статьи того же автора Н. Н. Страхов, по совету В. В. Стасова, отправил Толстому, но Толстой сжег их не читая, опасаясь того «расстройства», какое может произвести в нем это чтение42.
Последнюю статью об «Анне Карениной», посвященную заключительным главам седьмой части романа, автор начинает словами:
«Я не буду передавать содержание этих удивительных страниц — просто потому, что оно непередаваемо. Событий здесь нет; весь интерес в том невообразимом мастерстве, с которым автор расстилает перед вами эту сеть многосторонних, разноречивых, тонких, как паутина, острых, как нож, порою чуть не ребяческих, всегда неумолимо ядовитых душевных ощущений, которые роковыми нитями своими оплетают мысль и волю несчастной женщины и не оставляют ей иного выхода, как смерть»43.
Сочувственно отзывался об «Анне Карениной» в газете «Русский мир» в 1877 году критик, подписывавший свои статьи буквой W44, хотя консервативные взгляды и мешали ему до конца понять роман Толстого.
«Анны Карениной» в русской литературе. По его мнению, роман Толстого относится к «категории неумирающих созданий русской литературы», таких, как «Евгений Онегин» и «Мертвые души». «Сменятся поколения, до неузнаваемости изменится общество, новыми колеями пойдет русская жизнь, — а эти создания будут читаться и перечитываться, потому что их нельзя оторвать от русской жизни, от русского просвещения, от русского культурного капитала».
«Произведения, подобные «Анне Карениной», создаются не для развлечения: они воспитывают общество. Никакая иностранная литература не имеет в настоящее время такого сильного живописца семейной и личной жизни, как гр. Толстой».
«Самыми сильными и свежими» страницами «во всей пятой части» автор находит описание, посвященное Сереже Каренину. «Мы не знаем во всей не только русской, но и иностранной литературе ни одного писателя, который до такой степени умел бы проникать в душу ребенка и так серьезно — именно серьезно, без всякой сентиментальной снисходительности — проникаться детскими интересами...»
Особое внимание автор уделяет образу Каренина, который, по его мнению, в последних главах пятой части получает «как будто несколько новое освещение. В предыдущем ходе романа Каренин был поставлен отчасти комически, и анализ автора был направлен преимущественно к тому, чтобы обнаружить слабые стороны его псевдо-государственного ума и псевдо-величавого характера». Когда же «он стал несчастлив, действительно и глубоко несчастлив, точка зрения автора как будто несколько передвинулась, явно чувствуется симпатизирующая нота. И силою необычайного авторского дарования совершается то, что все накопившееся в читателе против этого человека... ».
Семейное горе и начало падения Каренина по службе «представляют такой обильный драматический материал, который в мастерской разработке автора сообщает новым главам романа ни с чем не сравнимый интерес»45.
Эволюции образа Каренина в пятой части романа была посвящена и статья в газете «Гражданин», появившаяся за подписью В. Оль. Здесь читаем:
«С первых страниц читатель испытывает некоторое недоумение — он не совсем узнает Каренина. Каренин — одна из фигур, стоящих на первом плане романа, один из героев. Но этот герой сначала не пользовался авторским расположением и, только оказавшись в центре быстро развивавшейся драмы, он вдруг вырос и приковал к себе внимание читателя. Новый Каренин, выросший и преображенный, дал содержание чуть ли не самым лучшим страницам романа... И тем более поражает теперь новая метаморфоза, совершенная над Карениным. Каренин новых глав — довольно жалкий и смешной старик... ...
Как бы то ни было, читатель невольно себя чувствует несколько смущенным и ждет, что будет дальше. А дальше оказываются такие главы, от которых трудно оторваться. С первой минуты, как на сцену является маленький Сережа, автор доходит до полной высоты своего художественного таланта. Сцена свидания между матерью и ребенком хороша удивительно. После этой сцены бледнеют следующие главы...»46
Следующая статья критика была посвящена первым главам шестой части романа. Эти главы критик считает «одними из лучших в целом романе, и только последняя сцена, отзывающаяся своего рода фанатизмом, неприятно действует на читателя». Автор разумел сцену изгнания Васеньки Весловского из усадьбы Левина.
Упоминание о Левине дает автору повод поставить вопрос: «Каким образом граф Толстой, этот великий художник, полный все примиряющих идей, этот носитель любви, изливаемой им на всю русскую жизнь, этот самый жизнерадостный русский писатель, мог поставить героем романа человека, исполненного фанатизма и нелюдимства, для которого жизнь составляет не радость, а вечную, непрерывную муку?» «Разгадка, — по мнению автора, — заключается в субъективном отношении автора к Левину. Левин — носитель миросозерцания самого графа Толстого, а миросозерцание его, вопреки художественному смыслу его созданий, — мрачное и обремененное многими ненавистями»47.
«многими ненавистями», которыми «обременено» миросозерцание Толстого, критик-консерватор разумел, по-видимому, отрицательное отношение автора «Анны Карениной» к высшему обществу и к самодержавному бюрократическому строю.
И в следующей своей статье48 критик W выразил недовольство миросозерцанием Толстого, неодобрительно отозвавшись о картине дворянских выборов. По его мнению, главы романа, описывающие дворянские выборы, «явно отзываются отсутствием вдохновения, что и понятно, так как нельзя говорить с вдохновением о том, к чему мы сами остаемся равнодушны». Рецензент, вероятно, сознательно смягчил характеристику глав «Анны Карениной», посвященных дворянским выборам, так как описание выборов проникнуто не «равнодушием», а самым определенным — ироническим — отношением автора к этому отжившему институту49.
Но далее в той же статье автор восхищается сценами романа, «продолжающими развитие внутренней психической драмы. В этом — удивительное могущество дарования графа Толстого». Особенно останавливается рецензент на тех главах, в которых «действует злополучная жена Стивы Облонского. Может быть, нигде глубокое знание обыкновенного женского сердца, обыкновенной женской натуры не обнаружено автором с такою победоносной силой, как в анализе мыслей и ощущений Долли во время ее поездки от Левиных в деревню Вронского».
Следующая статья критика W посвящена первым главам седьмой части «Анны Карениной», рассказывающим о жизни Левиных в Москве.
«Главы эти, — писал критик, — как всегда, очень обильны психологическим анализом. Но надо сознаться что по силе вдохновения эти страницы не возвышаются до многих поразительных эпизодов в предыдущих частях романа и как будто отзываются некоторым утомлением. Зато сцены в клубе, где Левин обедал в день родов и откуда Облонский повез его к Анне Карениной, и анализ ощущений, испытываемых Левиным вследствие сознания, что он «кутил», превосходны»50.
«Несмотря на заметный недостаток действия, последние главы представляют один из самых сильных эпизодов по глубине и реальности психологического анализа. Автор выдвигает всё, что накопилось трагического в положении героини и что неудержимо ведет ее к трагическому концу»51.
Очень сочувственно отзывался о последних главах седьмой части «Анны Карениной» критик «Северного вестника», также подписывавшийся буквой W, но, очевидно, не представляющий одно лицо с критиком «Русского мира».
Критик находил, что все события последних дней совместной жизни Вронского и Анны «изображены чрезвычайно верно». Сцену самоубийства Анны критик называет «потрясающей» и сожалеет, что этой сценой не заканчивается роман. «Жалко было бы думать, что впереди нас ожидают длинные описания того, что последовало за катастрофой, или подробные отчеты о дальнейшей судьбе всех действующих лиц»52.
VIII
Наперекор всем критикам, о которых шла речь в предыдущей главке и которые по мере сил старались понять и раскрыть читателям общий смысл романа Толстого и значение отдельных его глав, В. Буренин в газете «Новое время» за 1877 год продолжал в своих бойко написанных статьях обвинять Толстого в пристрастии к аристократизму, повторяя сказанное за два года до того Михайловским и Авсеенко.
«Анне Карениной» Буренин писал:
«Каждая из страниц этого огромного романа без сомнения не только говорит, но просто кричит о необычайном художественном даровании автора, об удивительном знании малейших подробностей изображаемой им жизни и среды, об удивительном постижении психической области человека. Но в то же самое время с каждой из этих страниц веет бесцельностью творчества, скудостью содержания, отсутствием в авторе необходимого для современного художника «тесного соотношения с сознанием своего времени», о каком говорит Прудон... Вникните попристальнее в эти пять частей обширной эпопеи о флигель-адъютантских амурах Вронского с неверной супругой высокопоставленного лица, Анной Карениной, вникните во все главные эпизоды романа — и вы не в состоянии будете ответить себе, ради чего потрачено автором так много страниц и так много художественного дарования.
Вся идея, какую до сих пор можно извлечь из пяти частей, сводится к пошлой моральной сентенции: неверность и незаконная любовь высокопоставленных дам наказуется сама в себе. Для живого современного романа такого рода тема больше, чем ничтожна: она просто смешна».
Рецензент ставит Толстому в вину то, что он якобы «смакует в подробнейших описаниях амуры дам и кавалеров большого света и в то же время пропускает мимо глаз живые и жгучие явления современной действительности»53.
«самою умною», в то время как на самом деле — это «пустейшая» статья, «так как она не заключает ни искры мысли или чувства, а одно казенное либеральничанье, нахально выдаваемое за сердечное убеждение. Тут Вам великие похвалы за искусство и упрек за то, что Вы описываете великосветские балы, рауты, будуары и пр. Умно! Понял!»54 — иронически восклицал Страхов.
В другой статье об «Анне Карениной», написанной после появления первых глав шестой части романа, Буренин, еще усерднее стараясь выставить свой поддельный, фальшивый либерализм, обличал Толстого за пристрастие ко всему «исключительному дворянскому, а не общечеловеческому». Как пример Буренин приводил описание взволнованного душевного состояния Левина в ожидании родов жены. «Я не знаю, — писал Буренин, — может быть, воспитанные в довольстве, хорошо обеспеченные господа, вроде Левина, при рождении ребенка и способны выкидывать такие штуки и переполняться такими курьезными ощущениями, какие приписывает граф Толстой своему герою; но с простыми людьми, воспитанными на труде, подобных „тонких“ вещей не бывает». Таким «воспитанным на труде» выставляет самого себя Буренин, которому «при появлении первого ребенка положительно не приходило в голову таких глупостей, какими заставляет автор терзаться и услаждаться Левина»55.
На эту статью Буренина возражал критик «Голоса», подписывавшийся псевдонимом «IV». Ему пришлось видеть крестьянского парня, который в ожидании родов жены так же беспокоился и волновался, как и Левин, и говорил автору статьи: «Изнемог совсем: и боязно-то, и будто сам в чем-то виноват супротив нее», и т. д. В противоположность Буренину, автор утверждает, что в данном случае «ощущения Левина принадлежат именно к области общечеловеческой»; они одинаково испытываются «барином и мужиком»56.
Вскоре в «Новом времени» появились статья А. С. Суворина и письмо В. В. Стасова, излагавшие, в отличие от Буренина, совсем иную точку зрения на роман Толстого.
Суворин, который в 1875 году ничего не видел в «Анне Карениной», кроме соблазнительного описания великосветской жизни, заговорил теперь об «общественном значении» «Анны Карениной», хотя он очень узко и односторонне понимал это значение. В своей статье, изложив эпизод самоубийства Анны, Суворин далее писал:
«История кончена. История длинная, чрезвычайно талантливая, блещущая первоклассными красотами, удивительным знанием человеческого сердца. «Из нас, стариков, только один Т. еще писать умеет», — говорил мне на днях один из талантливейших русских писателей, который напрасно так рано хоронит себя. Да, чересчур длинная история — в этом ее недостаток, чересчур детальная, мелочная, выдвигающая таких пошлых, таких неинтересных людей. Но значение «Анны Карениной», по моему мнению, все-таки не малое. Это одно из самых реальных произведений реальной русской литературы; никто бы так не изобразил женскую натуру, как сделал Толстой, никто бы так не низвел любовь с ее психологических подставок на чисто физиологическую, материальную почву. Автор не пощадил ничего и никого и выставил любовь с таким трезвым реализмом, до которого у нас никто не возвышался; нигде не перешел он границу этой правды, нигде не польстил инстинктам сладострастия. Истинный художник остался верен законам реализма, законам страсти и, сорвав поэтический ореол с нее, представил ее в настоящем виде. Стоило ли это доказывать — другой вопрос, но это общественное значение „Анны Карениной“ бесспорно»57.
«Граф Лев Толстой, — писал В. В. Стасов, — поднялся до такой высокой ноты, какой еще никогда не брала русская литература. Даже у самих Пушкина и Гоголя любовь и страсть не были выражены с такой глубиной и поразительной правдой, как теперь у Толстого. Он решительно идет вперед — один он, между тем как остальные наши литераторы — кто назад пошел, кто молчит, кто побледнел и обезличился... Вот что значит истинный, настоящий талант: он до конца жизни идет всё только вперед.. Какая сила и красота творчества разлиты в этом романе, какая чудная мощь художественной правды, какие нетронутые глубины тут впервые затрагиваются!.. Он умеет... чудною скульпторской рукой вылепить такие типы и сцены, которых до него никто не знал в целой нашей литературе... «Анна Каренина» останется светлой громадной звездой талантливости навеки веков».
«Станем с горячим нетерпением ждать новое создание графа Л. Толстого. Это наверное будут опять создания великие»58.
IX
В то время как большинство критиков «Анны Карениной», занятые главным образом историей отношений Анны и Вронского, очень мало внимания уделяли образу Левина, журнал «Отечественные записки», напротив, в рецензии на роман Толстого занялся исключительно образом Левина.
«Отечественные записки» только один раз высказались об «Анне Карениной» — в анонимной рецензии, появившейся в августовской книжке журнала за 1877 год.
Все действующие лица романа, кроме Левина, в том числе «плаксивая, серенькая Долли, вороной жеребец Вронский, ученый Кознышев, бонвиван Облонский, чиновный Каренин — все эти люди почти не знают колебаний и сомнений насчет своего жизненного пути... Собственно говоря, — пишет рецензент, — такова же и героиня Анна Каренина, несмотря на свою трагическую судьбу».
«излюбленный герой Толстого» Константин Левин. Он «резко выдвигается из толпы действующих лиц романа именно отсутствием нравственного равновесия... Очевидно было намерение автора противопоставить колебания и сомнения Левина твердости и самоуверенности других. Эти другие уверены, что они делают чрезвычайно важные всероссийские дела; что они имеют полное право поступать так, как они поступают, что их права на общее уважение, на жизнь, полную наслаждений, на известное общественное положение непоколебимы и несомнительны и т. п. Словом, так или иначе, но они привели себя в равновесие со всею сферою своей жизни и деятельности. Левин не знает этого равновесия; он его страстно ищет, но не может примириться с теми образцами его, которые видит вокруг себя. И это делает Левина не только глубоко симпатичным, но заинтересовывает читателя тем высшим интересом, которого, разумеется, не имели нетерпеливые московские дамы, засылавшие, как рассказывают, к наборщикам и корректорам «Русского вестника» за справками: что станется с героиней романа, Анной Карениной? Правда, граф Толстой заставляет иногда своего любимца проделывать изумительные глупости (например, сцены, когда он ревнует жену к какому-то приезжему оболтусу), но в общем он был близок к достижению естественной цели каждого романиста: сделать своего любимца любимцем читателя. Трудно теперь, не имея в руках всего романа..., проследить все подробности колебаний Левина и его погони за душевным спокойствием, за нравственным равновесием. Но мы помним два очень характерные в этом отношении места. Во-первых, раздумье Левина на сенокосе, во-вторых — его разговор с Облонским на охоте. И там, и тут вы видите человека, которому совесть не дает покоя, который хочет знать правду, справедливость и осуществить ее в своей личности. Он чувствует, что есть какое-то огромное несоответствие между его образом жизни и его понятиями о справедливом и честном, но все еще колеблется, ищет. Это несоответствие должно быть устранено. Надо или жить иначе, или думать иначе. На сенокосе, наедине с самим собой, Левин, помнится, склоняется к первому решению; позже, в разговоре с Облонским — ко второму.
Эпилог рассказывает нам, как все это кончилось. Левин больше не колеблется; он обрел душевный покой, привел себя в равновесие со всей сферой жизни и деятельности».
Рецензент напоминает, как в эпилоге «Анны Карениной» Левина начали мучить вопросы: «Что я такое и зачем я здесь? т. е. зачем он живет на земле» — «вопросы старые, как человеческая мысль». Ответ на эти вопросы Левин нашел в религии. Его поразили слова мужика Федора, что надо жить «для души своей», а не «для нужды своей»; но рецензент далее цитирует из эпилога установленные Левиным для себя «правила» об отношениях с мужиками и наемными рабочими, из которых видно, что Левин также жил «для нужды своей». Левин теперь успокоился, он уже не ищет «ни программы жизни, ни нравственного равновесия» и тем самым он «потерял всякое право на интерес к нему читателей».
«Что и нам за дело до Левина, подававшего надежды и обратившегося в самого обыкновенного, пустого человека, примиряющего непримиримое и довольствующегося стертым пятиалтынным, хотя, может быть, и прекрасного помещика, и доброго семьянина? Гора не в первый и не в последний раз родит мышь. Только не графу бы Толстому этими фокусами заниматься»59.
Этими словами заканчивалась рецензия.
Под словами «примиряющий непримиримое» рецензент разумел, очевидно, противоречие между разумом и верой; под «довольством стертым пятиалтынным» автор несомненно разумел обращение Левина к церковной вере.
Рецензенту «Отечественных записок» удалось подметить слабую сторону обратившегося к вере Левина, состоящую в том, что и после своего решения «жить по-божьи» он продолжал вести тот же помещичий образ жизни, какой он вел раньше. Но рецензент делал ошибку, считая Левина остановившимся в своем духовном развитии. Такая остановка была несвойственна Левину, и Толстой мог бы впоследствии написать новое художественное произведение, рассказывающее о дальнейших исканиях Левина и его попытках по-новому устроить свою жизнь. Это он отчасти и сделал в автобиографической драме «И свет во тьме светит» и в других произведениях позднейшего периода.
Надо заметить, что Левин, обратившийся к вере, Левин эпилога «Анны Карениной», т. е. сам автор романа в том душевном состоянии, в котором он тогда находился, не встретил ни одного сочувственного отзыва в печати. Либеральные критики откровенно иронически отзывались о размышлениях Левина; другие критики — консервативного направления — признавали серьезность вопросов, волновавших Левина, но считали неуместным изложение их в романе.
председателя Олонецкой палаты уголовного и гражданского суда: «„Анну Каренину“ прочитал и пришел в неописанный восторг. Не подумайте однако ж, что собственно романическая сторона привела меня в такое состояние, нет, — это философия Льва Николаевича. Он мне открыл свет, разрешил вопросы, которые тяготили меня»60.
«Вы не можете себе представить, — отвечал Толстой Страхову 23 сентября, — того хорошего, радостного чувства, которое это известие произвело на меня». Толстой прибавлял, что к нему приходил «еще один такой же молодой человек», с которым он виделся61.
В архиве Толстого сохранилось еще следующее письмо, в котором неизвестная женщина благодарила за нравственно благотворное воздействие на нее «Анны Карениной» (имелась в виду, очевидно, сцена примирения Каренина и Вронского у постели умирающей Анны):
«Граф Лев Николаевич! Женщина, в течение более нежели 12 лет жившая в самом счастливом браке, страстно, глубоко и преданно любящая мужа своего и более года теперь находящаяся в положении мужа Карениной, чувствует непреодолимое желание высказать Вам, что роман Ваш доставляет ей не только эстетическое наслаждение, нет, но он служит ей поддержкой, дает силы нести крест свой, дает силы надеяться и верить в высшую правду и справедливость, дает силы не переставая любить »62.
X
Одновременно с рецензией на «Анну Каренину» в «Отечественных записках» появился и отзыв Достоевского о романе Толстого в его «Дневнике писателя».
Первые части «Анны Карениной» Достоевскому не понравились; он не понимал восторженного отношения к ним А. Н. Майкова и Н. Н. Страхова. «Об романе Толстого [А. Н. Майков и Н. Н. Страхов] тоже говорили не много; но то что сказали — выговорили до смешного восторженно», — писал Достоевский жене 6 февраля 1875 года. 7 февраля он писал ей же: «Роман Толстого... довольно скучный и уж слишком не бог знает что. Чем они восхищаются — понять не могу». «...Порецкий уже окончательно с ума сошел на Толстом», — писал Достоевский жене 15 (27) июня 1875 года63.
«Анны Карениной» совершенно изменили отношение Достоевского к роману Толстого. Выше было приведено письмо Толстому Н. Н. Страхова от 18 мая 1877 года, в котором он сообщал, что Достоевский называет Толстого «богом искусства».
Уже в январском номере «Дневника писателя» за 1877 год Достоевский, высказав свое убеждение в том, что русская читающая публика «очень любит сатиру», но «несравненно больше любит положительную красоту, алчет и жаждет ее», прибавлял: «Граф Лев Толстой, без сомнения, любимейший писатель русской публики всех оттенков»64.
В февральском номере «Дневника писателя» за тот же год, в разделе, названном «Один из главнейших современных вопросов», Достоевский, после краткой общей характеристики «Анны Карениной», более подробно останавливается на двух сценах. С восторгом отзывается Достоевский о сцене примирения Анны, Каренина и Вронского у постели умирающей Анны: «В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и вековечная жизненная правда и разом всё озарила. Эти мелкие, ничтожные и лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми, достойными имени человеческого, — естественною силою природного закона, закона смерти человеческой... Читатель почувствовал, что есть правда жизненная, самая реальная и самая неминуемая, в которую и надо верить... Этим напоминанием автор сделал хороший поступок, не говоря уже о том, что выполнил его как необыкновенной высоты художник»65.
«Анны Карениной», на которой останавливается Достоевский, — это спор Левина с Облонским о помещичьем владении землей (часть VI, глава XI). Облонский, по характеристике Достоевского, — «отживший циник» и даже «негодяй», а Левин — «чистый сердцем» и «новый человек», представитель того «корня русских людей, которым нужна правда, одна правда без условной лжи, и которые, чтоб достигнуть этой правды, отдадут все решительно... Это — наступающая будущая
Россия честных людей... »66.
Подробно говорит Достоевский об «Анне Карениной» в июльско-августовском номере «Дневника писателя» за 1877 год.
Разбор «Анны Карениной» Достоевский начинает с характеристики автора романа. Толстой для Достоевского — «огромный талант, значительный ум и весьма уважаемый интеллигентною Россиею человек», «один из самых значительных современных русских людей». Далее Достоевский описывает свою недавнюю случайную встречу на улице с одним «милым и любимым» им романистом, который («на вид человек не восторженный») сразу заговорил с ним об «Анне Карениной» и поразил его «твердостью и горячею настойчивостью своего мнения» об этом романе. Речь идет, очевидно, о Гончарове. Собеседник Достоевского сказал ему относительно «Анны Карениной»:
«Это вещь неслыханная, это вещь первая. Кто у нас из писателей может поравняться с этим? А в Европе — кто представит хоть что-нибудь подобное? Было ли у них, во всех их литературах, за все последние годы и далеко раньше того, произведение, которое бы могло стать рядом?»
Достоевский выражает полное согласие с мнением своего собеседника.
«Книга эта, — пишет он, — прямо приняла в глазах моих размер ...того искомого факта, на который мы могли бы указать Европе».
«„Анна Каренина“, — писал далее Достоевский, — есть совершенство как художественное произведение, подвернувшееся как раз кстати, и такое, с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться, а, во-вторых, и по идее своей это уже нечто наше, наше свое, родное, и именно то самое, что́ составляет нашу особенность перед европейским миром, что́ составляет уже наше национальное «новое слово» или, по крайней мере, начало его, — такое слово, которого именно не слыхать в Европе и которое, однако, столь необходимо ей, несмотря на всю ее гордость».
«Новое слово», сказанное в «Анне Карениной», это, по мнению Достоевского, «взгляд русского автора на виновность и преступность людей», выраженный «в огромной психологической разработке души человеческой, с страшной глубиною и силою, с небывалым доселе у нас реализмом художественного изображения».
«ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть тот, который говорит: „Мне отмщение, и аз воздам“».
Вновь возвращается Достоевский к «гениальной», как он ее называет, сцене примирения Каренина и Вронского у постели умирающей Анны, «когда преступники и враги вдруг преображаются в существа высшие, в братьев, все простивших друг другу, в существа, которые сами, взаимным всепрощением сняли с себя ложь, вину и преступность, и тем разом сами оправдали себя с полным сознанием, что получили право на то»67.
Но последняя, восьмая часть «Анны Карениной», где Толстой высказывается неодобрительно о добровольческом движении в пользу сербов, вызвала резкие возражения со стороны Достоевского. Достоевский видел в добровольческом движении в пользу сербов приближение к фактическому осуществлению его излюбленной идеи единения всех славянских народов под главенством России. Он резко нападает на взгляды Толстого по данному вопросу, выраженные устами Левина, пространно излагая свою точку зрения68. Эта часть эпилога «Анны Карениной» подверглась также резкому осуждению в консервативной и отчасти либеральной печати. Профессор русской литературы О. Ф. Миллер, автор книги «Славянство и Европа», опубликовал в «Новом времени» статью «Гениальная маниловщина»69, в которой спорил с мнением Левина относительно добровольческого движения в пользу сербов. Эту статью Н. Н. Страхов в письме к Толстому от 8 сентября 1877 года назвал «очень глупой». Московская газета «Современные известия», славянофильского направления, выходившая под редакцией Н. П. Гилярова-Платонова, в прозе и стихах грозила Толстому вечным позором, которому предаст его потомство:
Клеветники Руси святой,
Что в день и час сей роковой
Одни в разладе вы с толпой.
Но лихом вспомнит вас народ;
Пройдет о вас молва худая;
Позорным прозвищем клеймить
Вас будет верное преданье,
И малым детям в поруганье
!..70
XI
2 сентября 1877 года Толстой писал Страхову, что он получил от Фета статью Болагова об «Анне Карениной». «Но с первых страниц, — писал Толстой, — я узнал Фета. Статья, по-моему, очень хороша, за исключением преизбытка и неожиданности сравнений. Он желает ее напечатать, и мне бы хотелось, потому что сказано всё то, что я бы хотел сказать»71.
В тот же день Толстой писал и самому Фету: «Не могу хвалить вашей статьи, потому что она хвалит меня; но я вполне, вполне согласен с нею; и мне очень радостно было читать анализ своих мыслей, при котором все мои мысли, взгляды, сочувствия, затаенные стремления поняты верно и поставлены все на настоящее место. Мне бы очень хотелось, чтобы она была напечатана, хотя я, обращая к вам то, что вы говаривали мне, знаю, что почти никто не поймет ее»72.
Толстой послал статью Фета Страхову с просьбой постараться напечатать ее. О дальнейшей судьбе статьи нет никаких сведений. Фет в своих «Воспоминаниях» пишет, что статья эта была напечатана в каком-то журнале73, но это, по-видимому, ошибка, так как в дальнейшей переписке Толстого со Страховым и Фетом нигде не говорится об этой статье и ни в одном из тогдашних журналов не удалось ее найти.
В архиве Фета обнаружена проредактированная им копия начала его статьи «Что случилось по смерти Анны Карениной в „Русском вестнике“»74. Это и есть, очевидно, неполный черновик той самой статьи, которая была прислана Толстому. По этому сохранившемуся началу становится совершенно понятно, почему Толстой отзывался о статье с таким восхищением.
«Возможно ли, с нашей точки зрения, отыскать в ней [в „Анне Карениной“] строгий художественный план или же придется отказаться от подобной попытки?» И отвечает на этот вопрос:
«На наши глаза, ни одно из произведений графа Толстого не выставляет так близко к видимой поверхности всего своего внутреннего построения».
«Нам не раз приходилось, — говорит далее Фет, — слышать упреки Толстому за то, что его Каренина вращается среди роскоши большого света». На эти обвинения Фет отвечает, что «мы не вправе подкладывать под фигуры живописцев свой фон» и что «при задаче Толстого Каренина должна была быть поставлена именно так, а не иначе». «Будь Анна неразвитой бедной швеей или прачкой, то никакое художественное развитие ее драмы не спасло бы задачу от обычных окольных возражений: нравственная неразвитость не представляла опоры в борьбе, бедность заела и т. д. Изобразив Анну такою, какая она есть, автор поставил ее вне всех этих замечаний. Анна красива, умна, образована, влиятельна и богата. Уж если кому удобно безнаказанно перебросить чепец через мельницу, так, без сомнения, ей. Но, выставляя все благоприятные условия, граф Толстой не обошел ни преднамеренно, ни по близорукости ни одного в этом случае враждебного замужней женщине условия... У Карениной один сын, и этого достаточно, чтобы привести ее эмансипацию к абсурду. Анна настолько умна, честна и цельна, чтобы понять всю фальшь, собранную над ее головой ее поступком, и бесповоротно, всеми фибрами души осудить всю свою невозможную жизнь. Ни вернуться к прежней жизни, ни продолжать так жить — нельзя».
Переходя к другим героям романа, Фет замечает, что над всеми их действиями, «как едва заметный утренний туман сквозит легкая ирония автора, для большинства вовсе незаметная». Исключение составляет только Левин, который «один ив всех действующих лиц пользуется серьезным сочувствием автора». «Мыслитель не по прозванию или профессии, а по природе, он мучительно задается вопросом, стоящим в бесконечной дали перед всяким умственным трудом, — вопросом о конечной цели бытия вообще и своего в частности». «Будучи, очевидно, носителем положительного идеала, Левин представляет вполне народный тип в лучшем и высшем значении слова»75.
«внутренняя художественная связь», которая «бросается в глаза в ходе всего романа», причем «художественная параллель их, как в городе, так и в деревне, выведена с изумительным мастерством». Но раз между образами Карениной и Левина существует неразрывная внутренняя связь, то «почему же художественные близнецы Каренина и Левин должны были появиться — она вполне оконченною, а он непременно, во что бы то ни стало без головы?»
Этими словами Фет намекал на то, что «Русский вестник» не напечатал восьмой части «Анны Карениной», где раскрывалась дальнейшая судьба Левина, в то время как седьмая часть развертывала до конца драму Карениной.
На этом копия статьи прерывается, и нельзя не пожалеть, что до нас не дошла полностью эта талантливая и содержательная работа такого тонкого ценителя художественных произведений, каким был Фет, которого не напрасно Толстой называл «настоящим поэтом».
Из критических статей об «Анне Карениной», появившихся в 1877 году, назовем еще две.
Широкий охват русской жизни, данный в романе Толстого, отмечен в статье L. V., напечатанной в газете «Современные известия». «Можно предположить, — читаем в этой статье, — что автор, рассказывая нам печальную судьбу своей героини, имел в виду предлог, чтобы выставить на сцену множество русских современных типов. Если такова была его цель, то он вполне достиг ее»76.
«О народном образовании». Его статья, озаглавленная «Русский роман в ряду других» и появившаяся в трех номерах газеты «Голос», интересна оригинальными замечаниями о романе Толстого и сравнением «Анны Карениной» с некоторыми образцами западноевропейского романа.
Е. Марков начинает статью с утверждения, что «Анна Каренина», хотя и появилась «после такого могучего произведения, как „Война и мир“», не была «шагом назад в литературном развитии» Толстого. «Конечно, „Война и мир“ серьезнее „Анны Карениной“ по широте рамки, по значению сюжета, по задаче». «Анна Каренина» — уже по замыслу, бледнее по размерам», но тем «труднее было для автора сделать шаг дальше в таких тесных пределах». Этот шаг вперед автор видит в том, что Толстой в «Анне Карениной» «является перед нами еще более глубоким и беспощадным психологом, чем даже в „Войне и мире“».
Содержание романа «довольно простое». «С внешней стороны это история двух семейств, какие часто встречаются. Одна история ведет вас в светский круг столиц, другая — в среду родовитого деревенского дворянства». Роман Анны с Вронским — «тема весьма заурядная», и роман Кити и Левина — «картины честной романтической любви... в литературе обычны». Таким образом, «темы не помогали графу Толстому своей оригинальностью»; тем не менее, «когда вы читаете историю, которую раскрывает вам граф Толстой, она проходит перед вами в такой индивидуальной жизненности, которую могут иметь только события живой жизни, всегда оригинальные, сколько бы они ни повторялись»77.
Автор утверждает, что при сравнении «Анны Карениной» с романами иностранных писателей «художественные особенности
«Анны Карениной», как и вообще романов Толстого, будут яснее».
Прежде всего Марков сравнивает Толстого с Золя.
«Роман Золя — это скорее общая картина жизни, психология общества, века, чем психология лица... Движение романа шире, ровнее, правильнее; всякая подробность обдумана вперед и поставлена на то место, где ей надлежит быть… ...
Романы типа Золя как бы современнее романов вроде «Анны Карениной» и шире по своему обхвату; они живее захватывают практические интересы публики, соприкасаясь со множеством вопросов социального быта и политических убеждений, почему и результаты их практичнее...
Романы Золя — это романы достаточно образованной демократической массы, пользующейся благосостоянием, сознающей свои права и интересы».
В романах Золя человек «разрабатывается не сам по себе, не столько с художественно-психической, сколько с художественно-этнографической точки зрения»; поэтому «читатель чувствует, что он познал общественное событие, а не человека, его участника».
Не то у Толстого. Он «залезает с ногами в душу человека с своим безжалостным фонарем, роется во всех ее уголках и освещает один за одним самые потаенные изгибы этой души, которых, быть может, не сознавал, о которых не смел думать сам человек...
Граф Толстой — совершенная противоположность французам; он типический русский человек... В то время как художнику-французу или художнику-немцу в психическом мире человека все известно, все ясно, все подходит под правило, у графа Толстого, что ни шаг, то мятежная особенность, то неразрешимая загадка, то полное противоречие всему известному и всему ожидаемому».
«Господствующее стремление графа Толстого в «Анне Карениной» — это «низведение» своих героев к будничным типам, развенчивание великого в пошлое, святого в греховное... В живописи графа Толстого очень много тонкости, глубины, искренности, но очень мало высоты. Ни Анна, ни Вронский, ии Алексей Александрович, ни даже Кити с Левиным — никто не внушает вам особенного сочувствия и не поддерживает вашей веры в добро в игре общественного зла. Вы не встречаете здесь никакого более возвышенного культа, кроме служения в самых разнообразных видах текущим злобам дня. Сила нравственных принципов человека, его духовных идеалов и стремлений не имеет тут значения... ...
Сама Анна — это ирония над позывами свободной и искренней любви, Левин — над хозяйственными и социальными идеалами, Каренин, муж, — над задачами государственного устройства, Кознышев и другие второстепенные лица — над ученостью специалистов. Есть целые главы в романе графа Толстого для иронии над земскими учреждениями, над университетскою жизнью, над благотворительными обществами».
Далее автор сравнивает «Анну Каренину» с немецким и английским романом, с Ауэрбахом, Шпильгагеном, Диккенсом.
Хотя «немцы как реалисты-психологи, как живописцы сцен и портретов» стоят «ниже всякой критики», тем не менее немецкий роман «имеет свои несомненные достоинства. В немецком романе есть идеалы, есть поэзия мысли... Когда вы читаете какие-нибудь «Шварцвальдские деревенские рассказы» Ауэрбаха или его «Дачу на Рейне», или «На высотах» Шпильгагена, на вас веет какою-то спокойною вековечностью, какою-то тихою и сладкою любовью к миру и людям». В этих романах всегда можно найти «выдающиеся типы современного немецкого образования, типы борцов за те или другие, весьма серьезные и полезные общественные задачи».
психию и вообще внутренний смысл явлений с тонкостью и чуткостью какого-то пророческого гения. Но читатель не видит в его созданиях никаких следов долгой и последовательной работы, никаких процедур холодного анализа. В его творчестве одна волшебная сила синтеза».
У Толстого «расследование психической сути в некоторых случаях доходит до того, что общая физиономия человека видна не совсем ясно за отдельными подробностями, исследованиями... Оттого, может быть, роман «Анна Каренина» представляет гораздо более богатства в отдельных сценах поразительной правды, чем в ярко воссозданных типах...
Диккенс живет в сердце своих героев, как их собственный дух, разделяя с ними их увлечения, слабости, ошибки, достоинства. Граф же Толстой сидит внутри своих героев, как бесстрастный и чуждый им соглядатай всех тайн, происходящих в глубине их духа»78.
XII
В 1878 году поток критических статей в периодической печати разных направлений продолжался, хотя и с меньшей силой.
В двух номерах журнала «Дело» появилась статья П. Н. Ткачева «Салонное художество». Статья повторяет ту же оценку романа Толстого, какую Ткачев давал в первой своей статье, написанной в 1875 году.
«„Анну Каренину“, — писал Ткачев, — нельзя назвать романом. Это не более как сборник протоколов человеческих деяний, коллекция фотографических снимков. Коллекция эта составлялась, очевидно, совершенно случайно, без всякого общего плана, без всякой осмысленной идеи. Фотографист не брезгал ничем; ему было решительно все равно, что бы они ни изображали: красивую ли лошадь или красивую женщину, обед в московском дворянском клубе или скачку с препятствиями, обряд венчания или какую-нибудь картину из сельской жизни, муки беременной женщины или охоту на вальдшнепов и т. д.
Никакой пищи ни уму ни сердцу. Одно только приятное, хотя и минутное раздражение некоторых органов чувств... И на каком же низком уровне нравственного и умственного развития нужно стоять, чтобы находить наслаждение в подобных раздражениях!..
... Его главные герои гораздо более напоминают ходячие воплощения метафизических сущностей, чем живых людей; это какие-то нравственные кастраты, какие-то манекены с этикетками, заранее обозначающими, что каждый из них должен изображать. Этикетки женских манекенов гласят: «самки, исключительно приспособленные в половой любви» (Анна, Кити). Вронский и муж Анны являются ходячими воплощениями рассудочности, резонерства».
Основной тон романа определяется у Толстого его «злополучной философией». Но Толстой «не только философ, но и человек салона. Он вырос в его среде», и потому на каждом его произведении и в особенности на «Анне Карениной» «лежит печать салонного искусства. И Толстой знает свою публику и умеет ублажать ее вкусы. Он знает, что она не только любит заниматься амурными похождениями, не только любит хорошо поесть, попить и покутить, но любит также, чтобы ей рассказывали об ее амурах, обедах и кутежах как можно поэтичнее и увлекательнее». Толстой, «желая подделаться под вкус своей публики, не щадит ни времени, ни труда. Посмотрите, с какой любовью он занимается воспроизведением картинок великосветских балов, обедов, попоек, скачек! Посмотрите, как он распинает себя ради искусства идеализировать, насколько возможно, амурные похождения и интрижки своих салонных приятелей!»
Статья заканчивается призывом к «салонным беллетристам»: «О, салонные беллетристы, ну что бы вам, вместо того чтобы заниматься живописанием салонного разврата, походить за сохой в знойный летний день или повозить тачку с песком часов 12 в сутки! Сколько новых, неожиданных наслаждений вы испытали бы!»79.
На статью Ткачева откликнулся Е. Марков в газете «Голос». Автор статьи «Салонное художество», писал Марков, «стоит на том, что граф Л. Толстой — не художник, а фотограф, что он не умеет создавать типы, писать портреты, что его герои выходят не живыми людьми и т. д.». «Читатель, читавший Толстого, знающий Толстого, конечно, рассмеется без всякой церемонии в глаза чересчур уже хитроумному критику», который не понял Толстого «ни в общем характере его творчества, ни в его частностях. А так как в его голове уже были готовые суждения о фотографичности искусства, то он вместо Успенского или Слепцова бойко навязал их на шею гр. Толстому»80.
«Анне Карениной» обронил в журнале «Слово» бывший сотрудник «Современника», считавшийся преемником Чернышевского, М. А. Антонович. В своей статье о современном состоянии русской литературы он назвал «Анну Каренину» «образцом бестенденциозности и квиетизма». «Трудно найти, — писал далее Антонович, — другое произведение, которое до такой степени способно было бы занимать и усыплять, возбуждать и в то же время повергать в сладостную апатию и сладостную негу; при внешней увлекательной занимательности оно не имело затрудняющего серьезного содержания; при внешней благопристойности, даже элегантности и изяществе оно очень осязательно и сильно щекотало разные приятные вожделения»81.
Скрытое возражение против этой характеристики «Анны Карениной» как романа бестенденциозного и усыпляющего было сделано в том же журнале «Слово» романистом П. Д. Боборыкиным. В статье «Мотивы и приемы русской беллетристики» Боборыкин писал: «Граф Л. Толстой в своей «Анне Карениной» остался верен себе как художник, несмотря на множество лишнего, попадающегося в его романе. Все рецензенты согласны, что в «Анне Карениной» есть десятки мест, написанных с редким творческим мастерством. Содержание романа очень многих не удовлетворило главным образом потому, что автору, и не без причины, ставили в упрек несимпатичный для многих консерватизм. Если бы посмотреть пообъективнее на содержание его романа, то окажется, что самая крайняя публицистическая критика может весьма и весьма воспользоваться картинами барских нравов для каких угодно радикальных выводов. Вместе с тем граф Л. Толстой показал в «Анне Карениной», что он хочет также по-своему задевать разные «вопросы» — и нравственные, и социальные, и исторические...
И выходит, что граф Толстой в своем последнем романе не только не отрешается от текущей действительности, но напротив, погружается в нее и не может даже освободить себя от личного участия в вопросах дня, участия, к сожалению, одностороннего, руководимого устарелыми идеями»82.
Разумеется, статьи Ткачева, Антоновича, Боборыкина и другие отзывы такого же характера не могли не влиять на молодежь того времени. Тот же Боборыкин писал впоследствии: «Тогда отношение к нему [Толстому] критики и молодежи было не только не восторженное, а как бы скептическое, если не совсем отрицательное. Содержание и тон этого романа [„Анна Каренина“] не нравились передовому слою тогдашней публики»83
В либеральном «Вестнике Европы» в 1878 году появилась статья «Каренина и Левин», написанная эпигоном сороковых годов, автором биографии Грановского А. В. Станкевичем, младшим братом знаменитого Николая Владимировича Станкевича. Совершенно не понимая идеи произведения Толстого, Станкевич считал, что включение романа Левина в роман Карениной «нарушает единство произведения и цельность производимого им впечатления».
«представленный с необыкновенною отчетливостью, полнотою и последовательностью». «Степан Аркадьевич сохранит в русской литература место среди лучших представленных ею типических образов».
В характеристике Каренина Станкевич находил «противоречия». «Нельзя сказать, чтобы образ Каренина, рисуемый перед нами нетвердою и колеблющеюся рукою, отчетливо и ясно выступал перед нами и не возбуждал бы в нас весьма справедливых недоумений».
Образ Вронского, этого «элегантного героя», не вызвал у критика каких-либо замечаний и лишь в сцене «неудачного опыта стреляния в себя» он увидел «мелодраматический эффект», «отсутствие которого нисколько не повредило бы достоинству романа». (Напомним, что о сцене попытки самоубийства Вронского Толстой писал Страхову, что сцена эта явилась его творческому сознанию «неожиданно, но несомненно»).
Анна, по мнению критика, «напоминает своего брата Облонского легкостью характера. Чтобы понимать увлечение, падение, раскаяние, поступки, страдания и даже самую смерть Анны, мы должны не забывать это легкомыслие, эту природу мотылька». В ней «было полное отсутствие всякого нравственного содержания, всяких требований от себя; в жизни ее не было ни сильной привязанности, ни важной для нее цели. В этой жене и матери незаметно никаких признаков внутренней борьбы с самой собой», — пишет критик, этим категорическим утверждением лишний раз доказывая свою полную неспособность понять выведенные Толстым характеры и общий смысл всего произведения.
Критик указывает в романе несколько «мастерских» сцен: скачки, последующая сцена в карете с мужем («эта короткая сцена ужасна своею правдивою простотою и горьким значением»), сцена у постели больной Анны («трогательна и торжественна, но производит на читателя смешанное впечатление»), свидания Анны с сыном («сцена эта прекрасна»). В общем же — «художник не в ладу с комментатором им самим создаваемых образов».
«Тем не менее, роману „Анна Каренина“ принадлежит видное место в ряду лучших произведений нашей беллетристики...
Нельзя не видеть заслуги автора „Анны Карениной“ в том, что он призывает внимание и сознание читателей к явлениям, весьма распространенным в нашем обществе... Нельзя также не признать правдивого и живого нравственного чувства, одушевлявшего автора в создании романа, замечательного по интересу, внушаемому его содержанием, по значительности возбуждаемых им вопросов, по прекрасному изображению многих сторон главных лиц романа и некоторых второстепенных лиц и характеров, многих эпизодов и частностей романа»84.
Эта статья Станкевича вызвала критическую заметку Е. Маркова в газете «Голос».
«Этюд г. Станкевича, — писал Марков, — не заслуживает особенного внимания... ». Он судит «душевные движения» Анны и Вронского «не столько по степени их естественной правды и художественной выразительности, сколько по их житейской пригодности и нравственному достоинству...
Роман Левина и Кити г. Станкевич обещает рассмотреть впоследствии. Но, — говорит далее Марков, — уже судя по предварительному приступу автора можно думать, что и к роману Левина он отнесется без надлежащего критического спокойствия и широты взгляда». Это видно уже по первой статье, в которой он называет «несколько иронически роман Левина историей развития его причуд, недоумений и умственного блуждания». «Но ведь история «недоразумений и умственных блужданий» вовсе не составляет беззаконной или бесполезной художественной темы, а «причуды» Гамлета, Лира, Ромео удостоились кисти Шекспира».
В этюде Станкевича, говорит в заключение Марков, нет «ни цельности взгляда, ни ясной критической почвы, ни тонкости и оригинальности суждения»85.
Опасения Маркова вполне оправдались: этюд Станкевича о Левине86 оказался ниже всякой критики. Характеристика Левина во всей статье дается в ироническом тоне; автор удивляется, что со стороны Толстого «мы не замечаем ни малейшего следа иронии в отношении к герою его произведения; ни малейшего намека, по которому читатель мог бы подозревать, что автор хотя слегка пожимает плечами при крайне диких выходках Левина». Не понимая смысла обращения Левина к народу, Станкевич с издевательством говорит о том, что «Агафья Михайловна, скотник Николай, мужик Федор, а также и дядя Фоканыч принадлежат к одной философской школе», и т. д.
Эта статья Станкевича вызвала резкую критику «Русской газеты», выходившей под редакцией А. А. Александрова. «Г. Станкевич, — писал в этой газете критик, скрывший свое имя под инициалами NN, — вместо того, чтобы разбирать роман, упражняется в «критиканстве» действующих лиц. Это все равно, что взять героев Щедрина или Гоголя да и написать книгу, отыскивающую их недостатки и несовершенства. Это почти общий прием наших бездарных критиков»87.
«Анне Карениной», появившихся одна в 1879, другая в 1880 году.
В 1879 году в журнале «Свет» за подписью «Вано» были напечатаны четыре статьи, рассматривающие «Анну Каренину» «в социально-педагогическом отношении». Автор начинает статью со следующей общей характеристики романа Толстого:
«Во всем романе мы не встречаем ни одного туманно-идеального образа, все, даже второстепенные лица в этом произведении — живые, знакомые нам люди, все они очерчены до того художественно, что, познакомившись с ними в романе Толстого, мы с удивлением начинаем узнавать их и в окружающей нас жизни и зачастую и в нас самих. Верность изображения до того велика, что невольно пробуждает в нас правдивое сознание, и нам не остается даже возможности утешаться тем предположением, на котором успокоилась мартышка дедушки Крылова, увидевшая себя в зеркале! Этим-то и объясняется тот оттенок враждебности, с которым и критика и публика относятся к последнему роману Толстого.
Художественность в произведениях Л. Толстого проявляется с замечательною силою; вы не встретите ни одной утрировки, ни одного образа, краски которого были бы положены слишком густо».
Далее следует характеристика главных героев «Анны Карениной» и рассматривается их значение с точки зрения социального перевоспитания существующего общества88.
«Анны Карениной», озаглавленная «Разлад художника и мыслителя»89. Здесь Скабичевский повторял ту же характеристику Толстого, которую он давал в своей ранее написанной статье «Граф Лев Николаевич Толстой как художник и мыслитель». Это мнение о разладе Толстого-художника и Толстого-мыслителя высказывалось и другими критиками 1870-х годов; повторялось оно много раз и впоследствии и легло в основу взгляда Плеханова на литературную деятельность Толстого.
В статье 1880 года Скабичевский уже не говорит, как раньше, ни о «мелодраматической дребедени», ни об «омерзении», вызываемом в нем романом Толстого; он даже находит «верх трагического пафоса» в сцене свидания Анны с сыном, которую признает «одной из лучших сцен в романе, одной из лучших сцен в нашей литературе».
Содержание «Анны Карениной» Скабичевский видит в том, что Толстой «делит своих действующих лиц на два лагеря — правых и левых, для того чтобы одних похвалить и поставить им хороший балл за поведение, а других наказать выговором и дурным аттестатом».
Так критик приписал Толстому то, что в корне противоречит и его миросозерцанию и его творческому методу, и тем обнаружил свое полное непонимание и Толстого-художника и Толстого-мыслителя.
XIII
Выше приводились отзывы об «Анне Карениной», содержащиеся в письмах к Толстому Страхова и Фета. Число известных писем других писателей об «Анне Карениной» невелико.
«Анны Карениной», относятся письма о романе Толстого четырех известных литераторов разных направлений: Стасова, Лескова, Салтыкова и Тургенева.
7 марта 1875 года В. В. Стасов писал А. А. Голенищеву-Кутузову: «Но вообразите, вторая часть „Анны Карениной“ еще невыносимее первой, хотя столько же талантлива по художеству»90.
30 марта 1875 года Стасов писал Тургеневу: «А что Вы скажете, Иван Сергеевич, про „Анну Каренину“? Ведь жидко и слабо, другими словами — плоховато! И такое здесь [в Петербурге] едва ли не всеобщее мнение. Нельзя, конечно, не любоваться на талантливость многих подробностей, но не те теперь времена пришли, чтобы по-старинному радоваться, как бывало 20—30 лет назад, только на талантливость автора и красивость формы. Нет, наша уже русская публика сильно выросла (быть может, больше всех остальных публик) в отношении к литературе, и никакой талантливостью не задержишь ее все только на одних „амурах“ и нежных чувствах кавалеров и дам. Изумителен, право, этот Лев Толстой: такой громадный талант скульптурной работы — и рисунок, и лепка, и типы, и красота — все есть у него во власти — и вечно из этого всего лепит такой вздор или мелочи!!. Знаете ли, общее мнение против Толстого так сильно в настоящую минуту (по крайней мере на основании того, что напечатано во второй книжке «Русского вестника»), что если и весь остальной роман такой же будет, никто не купит этого романа отдельных томов. Все жалуются»91.
Стасову понадобилось два года, чтобы увидать в «Анне Карениной» не «амуры кавалеров и дам», а такое произведение (как писал он редактору «Нового времени» в 1877 году), которое некоторыми своими сторонами стоит выше произведений Пушкина и Гоголя.
Аналогичное явление произошло с другим выдающимся современником Толстого, композитором П. И. Чайковским. 9 сентября 1877 года, еще не прочтя целиком романа Толстого, Чайковский писал своему брату, Модесту Ильичу: «После твоего отъезда я еще кое-что прочел из „Карениной“. Как тебе не стыдно восхищаться этой возмутительно пошлой дребеденью, прикрытою претензией на глубокость психического анализа. Да чорт его побери, этот психический анализ, когда в результате остается впечатление пустоты и ничтожества». Через четыре с половиной года, 7 (19) февраля 1882 года, прочтя роман, Чайковский писал другому своему брату, Алексею Ильичу: «Прочти
«Анну Каренину», которую я недавно в первый раз прочитал с восторгом, доходящим до фанатизма»92.
Лесков писал И. С. Аксакову 23 марта 1875 года:
«Что же про „Анну Каренину“? Я считаю это произведение весьма высоким и просто как бы делающим эпоху в романе. Недостаток (и то ради уступок общему говору) нахожу один — так называемая „любовная интрига“ как будто не развита... Любовь улажена, не по романическому, а как бы для сценария... Не знаю, понятно ли я говорю? Но я думаю: не хорошо ли это? Что же за закон непременно так, и не этак очерчивать эти вещи? Но если это и недостаток, то во всяком случае он не более как пылинка на картине, исполненной невыразимой прелести изображения жизни современной, но не тенденциозной (что так испортило мою руку). Однако у нас роман (Дмитрий Самарин тому свидетель): светские люди раздражаются, видя свое отображение, и придираются к непристойности сцены медицинского осмотра княжны Кити, а за настоящими светскими людьми тянут ту же ноту действительные статские советники, составляющие теперь довольно значительную общественную разновидность, с претензией на хороший тон. Литературщики злобствуют потому, что роман появляется в «Русском вестнике» — для них этого довольно. Но есть и жаркие почитатели Карениной, по преимуществу в числе женщин среднего слоя. Вообще же успех романа весьма странный, и порою сдается, что общество совсем утратило вкус: многим „Женщины“ Мещерского нравятся более, чем „Анна Каренина“... Что с этим делать?»
«Русского вестника» за 1875 год Н. С. Лесков 6 апреля писал И. С. Аксакову. «Третий кус „Анны Карениной“, по-моему, столь же хорош, как и первые два»93.
Салтыков писал П. В. Анненкову 9 марта 1875 года:
«Вероятно, Вы... читали роман Толстого о наилучшем устройстве быта детор[одных] частей. Меня это волнует ужасно. Ужасно думать, что еще существует возможность строить романы на одних консервативная партия, которая торжествует. Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя?»
Письмо это (если оставить в стороне грубость выражений, объясняемую тем, что Салтыков писал частное письмо своему хорошему знакомому и никогда не думал, что оно будет напечатано) очень характерно для Салтыкова как писателя и как редактора. Салтыков ни в одном своем произведении не использовал любовные отношения своих героев в качестве основного сюжета. К романам и повестям, построенным исключительно на описании любовных историй героев, Салтыков относился с нескрываемым презрением. Отсюда его резкий отзыв о последних романах Золя, «которыми все офицеры и кокотки высшего света упиваются» (письмо к Толстому 21 декабря 1882 года). По первым двум книжкам «Русского вестника» Салтыков, так же как и Стасов, составил себе неверное представление о романе Толстого, а тот факт, что за роман Толстого, как за своего рода знамя, ухватилась консервативная критика, еще более настроил против него Салтыкова.
В более позднем письме к тому же П. В. Анненкову, от 2 декабря 1875 года, Салтыков сообщал, что он намерен написать ряд очерков, в которых, в числе других действующих лиц, будет фигурировать «шпион, литератор, который в подражание „Анне Карениной“ пишет повесть „Влюбленный бык“»94. Такая пародия, названная «Благонамеренная повесть», была начата Салтыковым; было написано вступление и начало повести, озаглавленное «Мои любовные радости и любовные страдания. (Из записок солощего быка)». Очерки, о которых Салтыков писал Анненкову, были напечатаны в первой книжке «Отечественных записок» за 1876 год, но «Влюбленного быка» в их числе не оказалось — пародия Салтыкова не была закончена и появилась только после его смерти.
«Анне Карениной». Это видно и из того факта, что в «Отечественных записках» 1877 года появилась рецензия на «Анну Каренину» не как на «коровий» роман, — рецензия, в которой вполне серьезно рассматривался образ Левина, — и еще из того, что в год появления отдельного издания «Анны Карениной» Салтыков обратился к Толстому с просьбой о сотрудничестве в «Отечественных записках».
Один из главных сотрудников «Отечественных записок», Г. И. Успенский, очень высоко оценил «Анну Каренину» как роман социальный. 22 октября 1878 года он сообщал Н. А. Николадзе о своем замысле написать ряд этюдов под названием «Разговоры об „Анне Карениной“», прибавляя, что этот роман — «богатая тема для изучения современной русской жизни, направления современной русской мысли и русского человека вообще»94а.
XIV
Ряд писем с отзывами об «Анне Карениной» находим в переписке Тургенева.
Уже первая часть «Анны Карениной» вызвала отклик со стороны Тургенева. 13 (25) февраля 1875 года он писал А. Ф. Онегину: «Прочитал я „Анну Каренину“ Толстого и нашел в ней гораздо меньше, чем ожидал. — Что будет — не знаю; а пока это и манерно и мелко — и даже (страшно сказать!) скучно. Вы это, однако, не повторяйте: а то подумают, что это я так говорю из литературной зависти»95.
Вероятно около того же времени Тургенев писал Анненкову, отвечая на его какое-то письмо: «Что роман Толстого неудовлетворителен — это горестно. Не знаю, как вам покажется „Анна Каренина“, а я нашел ее, т. е. ее начало, манерным, мелким, léché [изысканным], как говорят живописцы, и неинтересным. Может быть, дальше пойдет лучше. — Будем ждать. Кропотливо и вяло — вот общее впечатление; есть места хорошие, но немного»96.
«Роман Л. Н. Толстого обманул ожидания — если не публики, то мои»97.
22 марта (3 апреля) Тургенев писал А. В. Топорову: «Мне давали читать „Анну Каренину“ в „Русском вестнике“, не могу сказать, что я остался ею доволен — хотя сильный талант Толстого проявляется иногда в полном блеске»98.
Затем по поводу второй части романа Тургенев 1 (12) апреля 1875 года писал из Парижа А. С. Суворину: «Талант из ряду вон, но в „Анне Карениной“ он, как говорят здесь, a fait fausse route [сделал ложный шаг]: влияние Москвы, славянофильского дворянства, старых православных дев, собственного уединения и отсутствие настоящей художнической свободы. Вторая часть просто скучна и мелка, вот что горе!»
Я. П. Полонскому Тургенев писал 13 мая 1875 года: «„Анна Каренина“ мне не нравится, хотя попадаются истинно-великолепные страницы (скачка, косьба, охота). Но все это кисло, пахнет Москвой, ладаном, старой девой, славянщиной, дворянщиной и т. д.»99. Эта капризно-причудливая характеристика «Анны Карениной» интересна, между прочим, своей полной противоположностью характеристике Салтыкова-Щедрина. В то время как Салтыков порицал роман за то, что в нем нет ничего, кроме любовных историй, Тургенев, напротив, задыхался от запаха «ладана» и «старой девы». О переполнении романа Толстого любовными историями у Тургенева — ни слова.
Почти через год — 10 (22) марта 1876 года Тургенев писал Ю. П. Вревской: «Я еще не читал продолжения „Анны Карениной“, но вижу с сожалением, куда весь этот роман поворачивает. Как ни велик талант Л. Толстого, а не выдраться ему из московского болота, куда он влез. Православие, дворянство, славянофильство, сплетни, Арбат, Катков, Антонина Блудова, невежество, самомнение, барские привычки, офицерство, вражда ко всему чужому, кислые щи и отсутствие мыла — хаос одним словом. И в этом хаосе должен погибать такой одаренный человек! Так на Руси всегда бывает»100.
«Даже знаменитая и пресловутая „Анна Каренина“ меня удовлетворяет мало, хотя и попадаются в ней прелестные вещи, достойные великого мастера. Но ото всей этой вещи отдает чем-то затхлым»101.
В разговоре с Х. Д. Алчевской Тургенев 30 мая 1876 года высказал следующее мнение об «Анне Карениной»: «Это совсем не роман, это просто какие-то небрежные наброски. Вам кажется, что Лев Толстой путешествует и безразлично останавливает свой взор то на одной, то на другой картинке. Ему все равно, что попадается ему на глаза, — хорошо ли оно или дурно. Вы чувствуете даже, что описание этих картинок зависит от его личного расположения духа. В хорошем он расположении — он смотрит так, в дурном — иначе на тот же самый предмет. Писать так роман невозможно. В нем должна быть вложена известная идея»102.
Н. Я. Стечькин в своих воспоминаниях о Тургеневе записал следующее его мнение об «Анне Карениной», высказанное в 1878 году. Тургенев говорил, что на сочинение романа с замысловатым сюжетом, со сложной интригой ему не достало бы воображения. «Одни англичане овладели этим секретом, а мы... Ну, возьмите графа Льва Толстого. Он теперь первый писатель не только в России, но и во всем мире. Некоторые его страницы, например, свидание Анны Карениной с сыном, — какое совершенство! Когда я прочитал эту сцену, у меня книга из рук выпала. Да неужели, говорил я мысленно, можно так хорошо писать? А что же! Ни „Война и мир“, ни „Анна Каренина“ при всем гении Толстого не оставляют цельного впечатления о целой вещи»103.
«Анны Карениной» Тургенев высказывал и М. М. Ковалевскому, который в своих воспоминаниях приводит следующие слова Тургенева: «У меня нет силы таланта, какой обладает Лев Толстой, я бы никогда не мог написать ничего подобного сцене свидания Анны Карениной с ее детьми»104.
Наконец, 12 (24) января 1880 года Тургенев, отвечая Флоберу на его мнение о философии «Войны и мира», писал (перевод с французского): «Да, это мощный человек, и все-таки вы попали в его больное место. Он создал себе философскую систему, — мистическую, детскую и дерзкую в одно и то же время, и она чорт знает как испортила его второй роман, написанный после „Войны и мира“, в котором тоже есть вещи, совершенно из ряда вон выходящие»105.
Характерно, что при всем своем недовольстве «Анной Карениной» Тургенев не переставал считать Толстого, как он говорил Стечькину, «первым писателем не только в России, но и во всем мире».
Последнее упоминание в переписке Тургенева об «Анне Карениной» находим в его письме от 26 июля 1881 года. Письмо написано после того, как Тургенев, примирившись с Толстым, дважды побывал в Ясной Поляне и Толстой прислал ему в Спасское собрание своих сочинений. И вот Тургенев пишет жене Толстого: «Я получил сочинения Льва Николаевича, которые он мне прислал, и теперь с особенным вниманием перечитываю „Анну Каренину“»106.
Тургенев, очевидно, хотел проверить свое первое впечатление от «Анны Карениной» и потому решил перечитать роман.
XV
«Анне Карениной», появившихся позднее, авторы которых были в переписке с Толстым.
Первая работа — этюд М. С. Громеки «Последние произведения Л. Н. Толстого», напечатанный в «Русской мысли» за 1883 и 1884 годы107.
Толстой, как писал он М. С. Громеке в январе 1883 года, еще в рукописи прочел предисловие к его статье и «перелистовал остальные» — главы, которые были написаны в то время. Затем в апреле Толстой писал Громеке, что прочел его третью статью, которая ему «очень нравится»108. Вероятно, Толстой прочитал или, скорее, «перелистовал» и другие части этюда Громеки и вынес впечатление, что Громека рассматривает роман с точки зрения тогдашнего (1883 года) миросозерцания автора. В беседе с посетившим его в августе 1883 года Г. А. Русановым Толстой назвал статью Громеки «превосходною». «Он объяснил то, что я бессознательно вложил в произведение», — говорил Толстой109. И еще раз, много лет спустя, Толстой сказал о статье Громеки: «Мне было дорого, что человек, сочувствующий мне, мог даже в „Войне и мире“ и „Анне Карениной“ увидеть многое, о чем я говорил и писал впоследствии»110.
В своей статье Громека, изложив общую идею «Анны Карениной», которая, по его мнению, состоит в воплощении «в художественном образе поворота общественного духа от старинного рационализма к непосредственному общению с природой и божеством», дальнейшую часть этюда посвящает характеристике главных действующих лиц романа. Об Анне Карениной автор писал: «Анна — просто страстная женщина, жившая для одной лишь любви и ей принесшая в жертву семью, общественное положение и, наконец, самую жизнь. Она была последовательна и цельна; в своем основном стремлении она шла до конца, и в этом была ее главная сила. Но страстность натуры была в то же время и ее слабостью... ». Гибель Анны критик объяснял следующим образом: «Художник доказал нам, что в этой области [в семейной жизни] нет безусловной свободы, а есть законы, и от воли человека зависит согласоваться с ними и быть счастливым, или преступить их и быть несчастным... Позднее увлечение страстью, как естественное последствие старой лжи, разрушив ее, не исправит тем ничего и приведет лишь к окончательной гибели, потому что „Мне отмщение, и Аз воздам“».
Далее автор переходит к образу Долли и оценивает ее чрезвычайно высоко:
«Не блистающая Анна, не грациозная Кити, не они — героини романа, решающего проблему семейного счастья и горя, а бесцветная на вид и ничем для большинства не очаровательная Долли. Долли несчастна с мужем, но она права, и ее правота делает ее счастливою другим, лучшим счастьем». Затем Громека говорит еще об одной женской фигуре, на которой Толстой «как будто стыдился останавливаться подробно и долго», но которую «он же, освободив от ее позора и несчастья, наделил возвышающими ее над всеми женщинами романа трогающими нас самоотвержением и чистотой». Это Марья Николаевна, подруга Николая Левина. Громека не называет ее, подобно Долли, героиней, потому что «этот литературный термин слишком для нее казармен, слишком не способен выразить всей ее высоты». «Я знаю только одно слово, которое могло бы собою выразить все, и я бы сказал его, если бы литературная критика обладала властью канонизировать чистые образы художника». Он, очевидно, хотел бы назвать ее святою.
Кити Щербацкая характеризуется автором как «самая обыкновенная, хорошая девушка московского стародворянского круга. В ней было много изящества и грации, правдивого и нежного чувства, но не было деятельной мысли и широких требований жизни. Она была цельная, но очень несложная натура, и этим существенно отличалась от Левина, с его глубокими и сложными интересами духа, с его чрезмерною тонкостью и широтой восприимчивого впечатления и неумеренно развитою рефлексией».
«Вокруг этих главных действующих лиц романа, — пишет далее автор, — движется огромное множество второ- и третьестепенных фигур так же точно, как это бывает и в действительной жизни... Не считая детей, на более далеких планах стоит ни более ни менее, как 99 лиц из образованного класса и 67 человек из остальных общественных слоев. И все эти полтораста фигур проходят перед нами так, что каждая имеет свои типические черты, не мешается с другими и не нарушает впечатления от лиц первостепенных, составляя для них фон необыкновенной жизненности».
Вторая критическая статья об «Анне Карениной», появившаяся в 1883 году, принадлежала Н. Н. Страхову.
Работая в конце 1877 года над чтением корректур отдельного издания «Анны Карениной», Страхов в письмах к Толстому время от времени высказывал свои впечатления и суждения о романе. Так, 27 декабря 1877 года он писал: «Дня три тому назад я отослал последний лист корректуры и до сих пор я весь еще переполнен „Карениной“; под конец чтение корректур сопровождалось волнением восторга и чуть не слезами. Я влюбился в Ваш роман ужасно... Скажу одно: серьезность Вашего тона просто страшна; такого серьезного романа еще не было на свете»111.
«Анне Карениной» и выступил в печати только через пять лет после выхода отдельного издания романа. В газете И. С. Аксакова «Русь» появилась в январе 1883 года его статья «Взгляд на текущую литературу», посвященная главным образом характеристике Гоголя, Тургенева, Достоевского, Щедрина и одного лишь романа Толстого — «Анна Каренина».
«„Анна Каренина“, — писал Страхов в этой статье, — есть произведение не чуждое художественных недостатков, но представляющее и высокие художественные достоинства. Во-первых, предмет такой простой и общий, что многие, и долго, не могли найти его интересным, не воображали, чтобы в романе могла оказаться современность и поучительность. Рассказ распадается на две части, или на два слоя, слишком слабо связанных внешним образом, но внутри имеющих тесную связь. На первом плане городская, столичная жизнь... На втором плане, более широком и имеющем более существенное значение, история деревенского жителя Левина; рассказывается, как он объяснялся в любви, делал предложение, говел, венчался, как у него родился сын и стал наконец узнавать отца и мать. Величайшая оригинальность автора обнаруживается в том, что эти обыкновенные события, по ясности и глубине, с которою он их изображает, получают поражающий смысл и интерес. Общая идея романа, хотя выполненного не везде с одинаковою силою, выступает очень ясно; читатель не может уйти от невыразимо тяжелого впечатления, несмотря на отсутствие каких-нибудь мрачных лиц и событий, несмотря на обилие совершенно идиллических картин. Не только Каренина приходит к самоубийству без ярких внешних поводов и страданий, но и Левин, благополучный во всем Левин, ведущий такую нормальную жизнь, чувствует под конец расположение к самоубийству и спасается от него только религиозными мыслями, вдруг пробудившимися в нем, когда мужик сказал, что нужно бога помнить и жить для души. Это и есть то нравоучение романа, по которому он составляет введение к рассказу «Чем люди живы».
искусственные, миражные. Анна и Вронский чуть ли не лучшие люди этой среды, потому что в них естественные чувства взяли верх над всеми искусственными влечениями, составляющими радость и горе их круга... «Анна Каренина» принадлежит к числу чрезвыйчайно редких произведений, в которых действительно изображена страсть любви. Несмотря на то, что любовь и сладострастие составляют неизменную тему повестей и романов, обыкновенно авторы довольствуются тем, что выведут на сцену молодую пару и, рассказывая всякого рода встречи и разговоры, предоставляют воображению читателя подсказать ему чувства и волнения, сопровождающие эти встречи и разговоры. В «Анне Карениной», напротив, точно описан самый душевный процесс страсти — дело столь новое и необыкновенное, что многие критики и читатели даже не могли понять его и печатно выразили свое недоумение. Страсть здесь возникает с первого взгляда, без предварительных разговоров о вкусах и убеждениях... Затем страсть растет, и автор рассказывает каждый ее фазис так же ясно и понятно, как этот первый взгляд влюбившихся. Все полнее и полнее раскрывается чувство; Анна начинает ревновать...
Сущность ревности, внутренняя борьба Анны и Вронского рассказаны так убедительно и отчетливо, что ужасно видеть неизбежную последовательность этого развития. Несчастная Анна, положившая всю душу на свою страсть, необходимо должна была сгореть на этом огне. Когда она почувствовала, что ей изменяет ее единственное благо, она позвала смерть. Она не стала дожидаться полного охлаждения или измены Вронского; она умерла не от оскорблений или несчастий, а от своей любви. История трогательная и жестокая, и если бы автор не был так беспощаден к своим героям, если бы он мог изменить своей неподкупной правдивости, он мог бы заставить нас горько плакать над несчастной женщиной, погибшей от бесповоротной преданности своему чувству. Но автор взял дело полнее и выше. Тонкими, но совершенно ясными чертами он обрисовал нам нечистоту начал (вспомните больную после родов Анну и Каренина, прощающего Вронского), проблески, быстро затянутые тиною других, враждебных им чувств и мыслей. Один Вронский остается плотяным до конца.
Таким образом, с ужасающею правдою нам показан этот мир полной слепоты, полного мрака. Контраст ему составляет мир, по-видимому, гораздо более светлый, мир Левина, человека искреннего, простого, со многими недостатками, но с чистым сердцем. Каренин и Вронский — типы чиновника и военного, Левин — тип помещика. Их собственно три брата: старший, от другого отца, Кознышев, — славянофил; второй, Николай Левин, — нигилист; третий, Константин Левин, герой романа, — представляющий как бы просто русского человека без готовых теорий. Это сопоставление очень поучительно; оно дает нам образчики главнейших умственных настроений в нашем обществе, картину нашего умственного брожения. Наилучший представитель этого брожения, имеющий на своей стороне все симпатии автора, есть Константин Левин, вечно умствующий о самых общих вопросах и не принимающий ходячих решений. Конечно, это расположение к умствованию есть чисто русская черта...
Но роман изображает нам не умствования, а жизнь Левина, даже самый полный расцвет его жизни, и автор именно хотел нам показать, как возникают мысли Левина из событий его жизни, из неотразимых чувств его сердца. По-видимому, это совершенно благополучная жизнь; Левин человек достаточный, он молод, силен, он забавляется охотой и очень предан своим занятиям хозяйством, он женится на той, которую любит, и становится счастливым отцом семейства. Картины всех этих удовольствий и радостей принадлежат к лучшим и истинно удивительным страницам романа. Спрашивается, откуда же могли взяться мрачные мысли, и даже мысль о самоубийстве? Если всмотреться, то мы почувствуем пустоту этой жизни, и нам станет понятен душевный голод Левина. Автор приводит Левина в столкновение с различнейшими сферами людей и дел и везде с своей чудесной ясностью показывает, как Левин не мог примкнуть ни к одной из этих сфер. Он страшно одинок, и одинок в силу своей чуткости, своей правдивости и искренности, не допускающей никаких компромиссов, отвергающей всякую фальшь.
Левин ничего не обличает, ни на что не нападает, — он просто уходит от того, что̀ ему противно. В конце романа изображена волна общественного одушевления, пробежавшая во время сербской войны; Левин и тут устраняется, уходя от волны в те глубокие народные слои, которые остались незатронутыми, хотя вполне подчинились ей по общему течению своей жизни... Но в сущности, роман содержит много картин, гораздо более безотрадных. Несмотря на полнейшую мягкость приемов, едва ли было когда-нибудь сделано более мрачное изображение всего русского быта. Только мир крестьян, лежащий на самом дальнем плане и лишь изредка ясно выступающий, только этот мир сияет спокойною, ясною жизнью, и только с этим миром Левину иногда хочется слиться. Он чувствует, однако, что не может этого сделать.
Что же остается Левину? Что остается человеку, который подпал такому жестокому разобщению с окружающею жизнью? Ему остается он сам, его личная жизнь. Но личная жизнь есть всегда игралище случая... Левин чувствует, что он во власти случайностей, что самая нить его жизни ежеминутно может порваться так же легко, как тонкая паутинка. Вот откуда его отчаяние. Если моя жизнь и радость есть единственная цель жизни, то эта цель так ничтожна, так хрупка, так очевидно недостижима, что может внушать лишь отчаяние, может лишь давить человека, а не воодушевлять его. И вот где начинается поворот Левина к религиозным мыслям.
«Анны Карениной». Задача взята глубоко, взят вековечный вопрос человеческой жизни, а не один лишь современный тип и современный интерес... какое-то колебание человеческой совести, заражающее целые толпы всевозможных людей, конечно из образованных классов... Левин нашел спасение в религиозных мыслях, но Анна, принадлежащая к миражному верхнему слою, несмотря на все свои мучения, не образумилась ни на минуту, не знала даже, куда обратиться, чтобы искать спасения. Это отсутствие всякой серьезности в понятиях так называемых образованных людей, отсутствие того, что собственно называется нравственностью, с великим мастерством изображено в картинах большого света. Весь же роман есть изображение общего душевного хаоса, господствующего во всех слоях, кроме самого нижнего»112.
Выдержками из этой интересной статьи «влюбленного» в «Анну Каренину» Н. Н. Страхова мы и закончим обзор отзывов современников о гениальном романе Толстого.
Примечания
1 «Московские ведомости», 1875, № 49.
2 «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», СПб., 1914, стр. 116.
3 X. Y. Z. [В. В. Чуйко]. Очерки литературы. Роман гр. Л. Толстого: «Анна Каренина». «Голос», 1875, № 37.
4 Соловьев]. Наши журналы. «С. -Петербургские ведомости», 1875, № 39.
5 «Новости», 1875, № 65.
6 Амуров«Астраханский справочный листок», 1875, № 33.
7 X. Y. Z [В. В. Чуйко«Голос», 1875, № 72.
8 Sine Ira [Вс. С. «С. -Петербургские ведомости», 1875, № 65.
9 X. Y. Z. [В. В. Чуйко]. Очерки литературы, «Голос», 1875, № 105.
10 Sine Ira Соловьев]. Наши журналы. «С. -Петербургские ведомости», 1875, № 105.
11 М. В. Новости русской литературы. «Новости», 1875, № 134.
12 ]. Очерки текущей литературы. «Русский мир», 1875, № 34 и 69.
13 А. [В. Г. ]. По поводу нового романа графа Толстого. «Русский вестник», 1875, 5, стр. 408.
14 «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», СПб., 1914, стр. 68.
15 Там же, стр. 76.
16 Михайловский. Литературные воспоминания и современная смута, т. I. СПб., 1900, стр. 201—202.
17 [А. ]. Очерки и картинки, кн. I. СПб., 1875, 3-я пагинация, стр. 21—22.
18 Н. К. Михайловский—211.
19 Z. Z. Z. Литературные и общественные заметки. «Одесский вестник», 1875, № 69.
20 Это — прямой намек на цитированную выше статью Суворина.
21 Полное собрание сочинений, т. 62, стр. 268—269.
22 Чуйко«Голос», 1875, № 105.
23 П. Никитин [П. Ткачев«Дело», 1875, № 5.
24 «Московские ведомости», 1875, № 180.
25 «Текущая жизнь». «Гражданин», 1875, № 23.
26 Это письмо см. ниже. стр. 419.
27 [А. М. Скабичевский«Биржевые ведомости», 1875, № 42 и 77.
28 [А. М. Скабичевский]. Мысли по поводу текущей литературы, «Биржевые ведомости», 1875, № 104.
29 Вейнберг]. Русская журналистика. «Пчела», 1876, № 1.
30 Н. Соловьев«Русское богатство», 20 января 1876 г., № 3, стр. 39.
31 Авсеенко]. Литературное обозрение. «Русский вестник», 1676, № 1.
32 «Athenaeum» о русской литературе в 1875 г. «Московские ведомости», 1876, № 68; «Англичанин о русской литературе». «Русский мир», 1876, № 84.
33 И-н [А. С. ]. «Анна Каренина». «Русские ведомости». 1876, № 43.
34 оловье]в. Современная литература. «Русский мир», 1876, № 46.
35 «Литература и журнализм». «Молва», 1876, № 12.
36 «Анна Каренина». «Гражданин», 1876, № 11.
37 Эпиграмма была напечатана без указания имени автора в «Недельных картинках» Незнакомца [А. С. Суворина] — «Новое время», 21 марта 1876 г., № 22. Принадлежность эпиграммы Некрасову была установлена позднее.
38 Н. А. Некрасов
39 IV. Литературная летопись. «Голос», 1877, № 13.
40 Литературная летопись. «Голос», 1877, № 41.
41 IV. Литературная летопись. «Голос», 1877, № 69.
42
43 «Голос», 1877, № 95.
44 В книге: И. Ф. Масанов«Русском мире» С. А. Венгеров. Это указание сомнительно.
45 W. Литературное обозрение. «Русский мир», 1877, № 28.
46 В. Оль«Гражданин», 1877, № 4.
47 W. Литературное обозрение. «Русский мир», 1877, № 48.
48 «Русский мир», 1877, № 69.
49 По поводу этой статьи Н. Н. Страхов писал Толстому 16 марта 1877 г.: «Вам досталось за выборы; как они чутки и обидчивы — удивительно!» («Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», стр. 109).
50 W. Литературное обозрение. «Русский мир», 1877, № 101.
51 «Русский мир», 1877, № 129.
52 «Северный вестник», 1877, № 10.
53 Тор [В. П. Буренин]. Литературные очерки. «Новое время», 1877, № 323.
54 «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», стр. 105.
55 Тор [В. П. Буренин]. Литературные очерки. «Новое время», 1877, № 390.
56 «Голос», 1877, № 95.
57 уворин]. Литературные очерки. «Новое время», 1877, № 432.
58 [В. В. ]. По поводу гр. Льва Толстого (письмо в редакцию). «Новое время», 1877, № 434.
59 «Отечественные записки», 1877, 8, стр. 264—269.
60 «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», стр. 130.
61 Полное собрание сочинений, т. 62, стр. 343.
62 Гусев
63 Достоевский. Письма, т. III. М. — Л., «Academia», 1934, стр. 148, 150, 182.
64 Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, т. XI. СПб., 1895, стр. 27.
65 Там же, стр. 57—58.
66 —64, 65.
67 Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, т. XI, стр. 238, 244—245, 247, 248—249.
68 Там же, стр. 254—276.
69 «Новое время», 1877, № 539.
70 «Современные известия», 26 сентября 1877 г., № 265, передовая статья.
71
72 Там же, стр. 340.
73 А. Фет. Мои воспоминания, ч. II. М., 1890, стр. 332.
74 «Литературном наследстве», т. 37—38, 1939, стр. 231—238.
75 Свое сочувствие типу Левина Фет в письме к Толстому от 3 мая 1876 г. выразил в следующих словах: «Для меня главный смысл в «Карениной» — нравственно свободная высота Левина». («Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями». М., 1962, стр. 319—320).
76 «Современные известия», 1877, № 239.
77 «Голос», 1877, № 301.
78 «Голос», 1877, № 308.
79 П. Никитин [П. Н. «Дело», 1878, № 2, стр. 346—368, № 4, стр. 283—326.
80 Е. Марков. Литературная летопись. «Голос», 1878, № 163.
81 М. А. . Современное состояние литературы. «Слово», 1878, 1. стр. 1—25.
82 Б. Д. П. [П. Д. Боборыкин«Слово», 1878, 2, стр. 48—62.
83 П. . Толстой-вероучитель. «На чужой стороне», XIII, Прага, 1925, стр. 35.
84 А. Станкевич«Вестник Европы», 1878, 4, стр. 784—820.
85 Е. Марков«Голос», 1878, № 136.
86 А. Станкевич«Вестник Европы», 1878, 5, стр. 172—193.
87 NN. Журнальное обозрение. «Русская газета», 1878, № 108.
88 Вано. «Анна Каренина» Толстого в социальном и педагогическом отношениях. «Свет», 1879, № 9—12.
89 «Русское богатство», 1880, 1, стр. 1—34.
90 «Русская музыкальная газета», 1916, 41, стр. 739.
91 «Литературный архив», 3, Изд-во АН СССР, 1951, стр. 244.
92 П. И. Чайковский
93 Н. С. Лесков. Собрание сочинений в одиннадцати томах, т. 10. М., Гослитиздат, 1958, стр. 380 и 395.
94 . Письма. Л., Государственное издательство. 1925, стр. 76 и 111.
94а Г. И. . Полное собрание сочинений, т. 13. М., 1951, стр. 216.
95 «Недра», кн. 4, М., 1924, стр. 293.
96 «Красный архив», 1929, т. I, стр. 206.
97 «М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», под редакцией М. К. Лемке, т. III. СПб., 1912, стр. 53.
98 «Литературный архив», 4, Изд-во АН СССР, М. — Л., стр. 238
99 Первое собрание писем И. С.
100 «Щукинский сборник», вып. V, М., 1906, стр. 478.
101 «Печать и революция», 1922, 2, стр. 100.
102 Х. Алчевская
103 Н. Я. Стечькин. Из воспоминаний об И. С. Тургеневе. М., 1903, стр. 8.
104 . Из воспоминаний об И. С. Тургеневе. «Минувшие годы», 1908, 8, стр. 14. Разумеется, невозможно представить, чтобы Тургенев говорил о свидании Анны Карениной «с ее детьми»; эту неточность, конечно, нужно целиком записать за мемуаристом.
105 «Северный вестник», 1896, 11, стр. 148.
106
107 Позднее был выпущен отдельно издательством «Посредник» и выдержал шесть изданий.
108
109 Г. А. . Поездка в Ясную Поляну (24—25 августа 1883 г.). «Толстовский ежегодник 1912 г.», М., 1912, стр. 56.
110 А. Б.
111 «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», стр. 137—138 (письмо напечатано здесь с неверной датой: 24—27 марта 1877 г.).
112 Эта статья Страхова помещена в его сборнике: «Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом», изд. 2-е. СПб., 1887, стр. 419—457.