Маковицкий Д. П.: "Яснополянские записки"
1910 г. Ноябрь

1 ноября. Л. Н. проснулся в 9.30 утра, казался бодрым, только был бледен, но сам чувствовал большую слабость. Когда температура упала до 36,2, Л. Н. говорил, что ему лучше и что можно ехать дальше. Когда начала снова повышаться, Л. Н. стал говорить, что это, может быть, и смерть и что это хорошо и просто...

Температура вскоре поднялась до 37,6. Продиктовал Александре Львовне одну мысль о боге1. Вскоре затем почувствовал озноб. В 10 ч. — 38,1, пульс 88.

Между 10 и 11 продиктовал длинное общее письмо Сергею Львовичу и Татьяне Львовне2. Потом просил прочесть «Круг чтения». Еще потом в 12.25 продиктовал другую мысль о боге3. В это время смерили t° (в 12.25). Он спросил, какая. Ответил: 39,7, пульс 94, восемь перебоев.

— Вот как хорошо, — сказал Л. Н. Стонал, но кроме как на озноб ни на что не жаловался. Сонливость.

Утром зашел в столовую местный владелец аптекарского магазина по поручению какой-то газеты спросить про состояние здоровья Л. Н. Я отказался отвечать. Александра Львовна отказала другому. Они узнавали через Озолина, но расспросы Озолина нас так не беспокоили. При дальнейшем течении болезни многочисленные телеграфные и письменные запросы (расспросы), корреспонденты1*, друзья, родные и все из местной публики, интересующиеся ходом болезни Л. Н., очень отвлекали, отягощали докторов. Требовалось постоянное внимание к Л. Н., а тут отрывают. Все мы, окружавшие Л. Н., были напряженные, взвинченные, усталые.

Приходил корреспондент. Я — его, а Александра Львовна — другого просили не приходить, не беспокоить нас. Л. Н. не желает, чтобы газеты давали о нем сообщения, но известия все же они получали через Озолиных. Озолину доставили в этот день четыре телеграммы от «Русского слова», умоляли его (телеграфировать) сообщать и прислали ему 100 р., которых он не принял, узнав от нас, что Л. Н. не желает, чтобы о нем публиковали сообщения. Он, бедняга, не знал, как поступить. Эти телеграммы озадачивали, волновали его и рассеивали. Вместо того, чтобы сосредоточиться на прислуживании......2*

В 4 ч. пополудни t° — 39,8, пульс — 106, 15 перебоев, дыхание 30. Сонливость. Пил мало (нарзан); весь день ничего не ел.

В 6 ч. вечера пот. Л. Н. очень стонал, но болей, стеснений в груди никаких не ощущал. Не бредил, не метался. Пил нарзан. Дремал. В легких, в обоих нижних долях сзади, обильные сухие и влажные хрипы. Бронхит. Л. Н. два раза кашлянул грудным кашлем, сухо. Аускультация3* — звонкий звук. Сегодня приходил Стоковский, был очень любезен, мил.

В 5 ч. получена успокоительная телеграмма от Черткова о Софье Андреевне. Л. Н. было приятно, что Софья Андреевна спокойнее. Пожелал, чтобы приехал Чертков4. Просил свою статью «О социализме».

Александра Львовна спрашивала, можно ли будет завтра или послезавтра дальше ехать, и переговорила с Озолиным о заказе отдельного вагона. Я ответил: «Дай бог, чтобы можно было через 7—14 дней».

Вечером, когда Варвара Михайловна хотела посмотреть температуру, Л. Н. сказал:

— Нет, вы мне посветите. Я сам люблю смотреть...

Посмотрел на термометр и, увидя, что температура с 38 не падает, сказал:

— Ну, мат! Не обижайтесь...

В 10 ч. t° 38,2, пульс 96 и дыхание участилось. Согревающий компресс.

2 ноября. В ночь с 1 на 2 ноября к учащению дыхания прибавились еще боль в левом боку и кашель. Тут стало воспаление уже очень правдоподобным, но аускультацией и перкуссией4* еще нельзя было его определить.

В 2 ч. ночи — 39,2, пульс 96 и такая же t° до утра. (Пульс с перебоями.)

Ночью Л. Н. держал руки сложенными, как на молитву. Очень мало говорил. Температуру мерить, пульс щупать охотно давал. Согласился на прослушивание, также на компресс. Дремал, но легко просыпался. Надо было проветривать комнату. Принесли ширмы, обставили ими кровать Л. Н. и открыли форточку в той же комнате, в которой лежал. Вечером опять нашел дым в комнату. Дело было не в щелях, которые печник замазал, а в неумелой топке. Мы вентилятор не закрывали, а надо было его закрывать на время, пока не перегорели дрова; девушка недостаточно перемешивала уголь перед тем, как закрыть трубу; дымилось и из третьей комнаты, где девушка положила дрова так, что они торчали из дверец, и из этих торчащих концов пламя и дым валили в комнату. Печник починил печь на второй или третий день, но еще день прошел, пока выучились закрывать вентилятор на печи в то время, пока топили. Ночью тараканы и мыши шумели. Есть и клопы — я снял с рубашки Л. Н.

Утром в 9 ч. дыхание 38, t° 39,2. Дыхание пустое, вся грудь подымалась. Голос у Л. Н. ослабел и получил звук грудной, слышно было, сколько усилий и болей стоило ему говорить.

Допустили ошибку, что с самого начала не пригласили сиделку к Л. Н. и что мы сами не упорядочили свое дежурство, а иногда все трое толпились, входили часто, мешали Л. Н. спать, и что не наняли прислуги.

Л. Н. был нужен отдых, а приехали В. Г. Чертков с А. П. Сергеенко.

Л. Н. был сосредоточен, озабочен, молчалив и слаб.

Когда первое свидание и беседа с Чертковым кончились, Владимир Григорьевич вышел5*. Л. Н. хотел уснуть и скоро стал равномерно дышать. Сон его был прерван падением мешка с горячей водой, который был положен на стул, близ кровати. Были два маленьких стола в комнате, но они были завалены вещами, так что приходилось занимать стулья. Часто Л. Н. будила длинная процедура мытья полов, открывание двери без ручки, которая с трудом отворялась и со щелчком: так как все были невыспавшиеся, то лишний раз ходили и болтались, а нам приходилось выходить и входить постоянно: за водой для питья, за теплой водой. Был на всю семью и для нас всего-навсего один самовар; одно ведро на весь дом; не было посуды, не сразу в первые же дни обзавелись всем своим, а постепенно. Сначала не догадались, да и было неловко покупать новое, т. к. хозяева любезно предлагали — у них охота была делиться, но вещей никак не хватало для удовлетворения обеих сторон.

Дня три-четыре не было у нас посыльного, не распорядились насчет дежурства, чтобы, кроме дежурного, никто не входил.

Доходили тревожные слухи, что полиция высылает всех, кто......6*

Первый вечер и следующие два дня вся семья начальника (пять детей) и нас четверо и прислуга продолжали жить в его доме; а на третий день прибавились еще Чертков с Сергеенко. Ночевало нас с ночи со 2 на 3 ноября 14 человек да, кроме того, еще постоянно бывал кто-то из сыновей Л. Н., или врачи, или из друзей.

Во временной столовой была устроена канцелярия. Туда получалась огромная корреспонденция. Какая там шла работа, видно из того, что на телеграммы и почтовые марки тратилось по 20 р. в день. Там была и трапезная и ночлежная. Туда весь день и ночь стучали в форточку и подавали почту, и спрашивали известия. Сергеенко был секретарем, экономом, привратником. Постоянно приходили справляться о состоянии здоровья.

Л. Н., поговорив перед полуднем с Владимиром Григорьевичем, приехавшим в 9 ч., вздремнул.

В 12.30 дня в мокроте — кровь. Воспаление легких стало несомненным.

Когда Л. Н. был один, все время дремал, легко просыпался, в доброй памяти. Сегодня, как и вчера, немного диктовал: мысли о боге и письма.

Около Л. Н. дежурили, чередуясь, Александра Львовна, Варвара Михайловна и я, теперь и Владимир Григорьевич. Приходил Стоковский. Приезд Черткова внес успокоение, он твердо убежден, что у Л. Н. хватит сил перенести эту болезнь. Александра Львовна не теряется.

Он нежен, смирен, старается угождать всем во всем, хоть и с напряжением сил, но не показывая этого, соблюдает душевное спокойствие. Очень благодарен за всякое внимание, услугу.

Температура между 2 и 5 ч. пополудни — 39,5, после упала до 38,8.

Пожелал градусник и прочесть газеты. Владимир Григорьевич прочел статью Хирьякова1 (о Л. Н. и еще другие), Л. Н. еще просил — не о себе, а «что попадется» политического.

Сзади, ниже лопатки влево, звук глуше, грохот крупных и малых пузырей. Вправо, под лопаткой, звук тоже немного глухой, хрипы. В этом же (правом) боку стал чувствовать легкую боль. Второй фокус воспаления.

В 6.30 вечера t° 38,8, дыхание 38. Я проветривал в это время, виню себя. Потом в 7 ч. заснул. Слышно охал: «Боже мой, боже мой». Я в первый раз слышал от стонущего Л. Н. эти слова.

Александра Львовна: Не вызвать ли Никитина?2

В 7 ч. вечера приехал Сергей Львович и привез другую, более просторную кровать. Несколько часов не входил к отцу, потом вошел, когда он дремал, не показываясь ему, чтобы новой встречей не утомлять его и, главное, чтобы щадить его, чтобы думал, что не знают, где находится. Только где-то после полуночи, когда Л. Н. была нужна помощь, Сергей Львович приблизился, и Л. Н. узнал его, обрадовался его приезду и разговорился с ним.

— Как ты меня нашел? — спросил его Л. Н.

Сергей Львович поцеловал его; этим Л. Н. был очень тронут.

Получили два извещения: Озолин — что ночью приедет экстренный поезд, а я (от Куприянова) — что приедут Софья Андреевна с врачом-психиатром и фельдшерицей, с Андреем, Михаилом, Татьяной Львовной и В. Н. Философовым.

Решили Л. Н. об их приезде не говорить и Софью Андреевну не допускать к нему. Но мы еще боялись ее, не решались загородить ей дорогу. Тут Озолин, полюбивший Л. Н., вызвался не пускать ее в квартиру.

В 7.45 Л. Н. проснулся, t° 38,5. Впадал в забытье.

В 9.40 t° 39,2, пульс 114. Томился, изжога. Пульс — каждый третий перебой. Принял четыре капли строфантовой настойки. Через 7 мин. — 110, перебоев менее. В 10 ч. ночи — 140. Позвал Алешу Сергеенко и поговорил с ним о......7*

Когда Л. Н. спросил меня, какой пульс, и я сказал, что 110, попросил часы и сам стал считать, насчитал 80 (перебои не дали ему правильно сосчитать пульс).

В 10.20 предложили кофе. Л. Н. не хотел пить, боясь усиления изжоги. По той же причине сегодня не пил молока и ничего не ел.

Хотя ободряем друг друга, особенно Владимир Григорьевич, сегодня все мы, окружавшие Л. Н., скрываясь один от другого, исплакались.

— второго, половина — третьего класса). Я пошел, переутомленный, встречать и сообщить Софье Андреевне о положении Л. Н.

Софья Андреевна имела не свой обычный деловой вид, была не такой, какая она есть, а какой-то нерешительной, несмелой. Была бледна. За ней следили, прерывали ее с нетерпением: «Мама́, не волнуйся».

Софье Андреевне я рассказал, что у Л. Н. воспаление, которое в этом возрасте обыкновенно смертельное, но Л. Н. в последние пять лет два раза легко перенес бронхопневмонию, сил много, не безнадежен. Софья Андреевна заговорила о свидании с Л. Н., на это я сказал, что этого не может быть, что Л. Н. третьего дня бредил тем, что она его догонит. Софья Андреевна упрекала меня, почему я тогда не разбудил ее, что она бы обласкала его и он не уехал бы, и что это он навлек на нее такой позор, жену бросил, она ему ведь ничего не сделала, «только вошла в кабинет посмотреть, у него ли дневник, который пишет, не отдал ли и его, и еще, услышав шум, заходила и спросила: «Левочка, аль ты нездоров?» — «Изжога, миндаль принимаю, не мешай мне», — ответил злобным голосом, досадуя. Я долго стояла у двери. Сердце у меня билось. Потом, услышав, что потушил свечу и ложится спать, я ушла. Как это я крепко заснула, что не слышала, как он ушел».

Если Л. Н. выздоровеет, в чем Софья Андреевна не сомневается, и если поедет на юг......8*

Татьяна Львовна, Андрей, Михаил и В. Философов были усталые и встревоженные, озабоченные положением и отца и матери. Успокаивали мать, но нервно, с укорами. Софья Андреевна выставляла причиной свое нездоровье...... 8* а потом созналась: «Я пересолила».

3 ноября. Вчера днем Л. Н. страдал от сильного жара (39,6). Ночь на 3 ноября до полуночи спал очень плохо, почти все время бредил, кашлял, снова отхаркнул ржавую мокроту, стонал, страдал от изжоги. Перед полуночью жар постепенно упал до 37,7, после полуночи Л. Н. спал спокойно.

Температура утром в 6 ч. — 37,2, дыхание 36, пульс 90.

Температура утром в 9 ч. — 37,2, дыхание 39, пульс 104—120, перебои, слабый. В 10.20 — t° 36,7.

Хотя Л. Н. значительно ослабел за время болезни, по два дня ничего не ел, мало пил, все-таки физических сил у него удивительно много. Третьего дня и вчера мало пил. Не чувствовал жажды. Сегодня соглашается пить для того, чтобы восстановить потерянную телом в жару жидкость. Душевно бодр и спокоен. Согласился пить шампанское и полоскать им рот, принимать ревень, соду (от изжоги), компрессы.

Опять пил нарзан и обыкновенную воду.

Просил обмыть лицо и руки. Александре Львовне, когда ему это делала, сказал:

— Как вы, женщины, ловко это делаете.

Опять выпил нарзану и обыкновенной воды.

Спросил, какая у него болезнь.

— Катаральное воспаление частей нижних долей легких.

— Старайтесь, Лев Николаевич, поменьше говорить, больше отдыхать.

Маковицкий Д. П.: Яснополянские записки 1910 г. Ноябрь

КОРРЕСПОНДЕНТЫ И ТЕЛЕГРАФИСТЫ НА СТАНЦИИ АСТАПОВО

7—8 ноября 1910 г.

Фотография С. Г. Смирнова

Сегодня приехали Илья Львович, И. И. Горбунов, Гольденвейзер.

Л. Н. пожелал писать дневник и попросил поправить ему под головой. Я, поправляя, подложил ему подушку, привезенную ночью.

Л. Н.: Какая это подушка?

— Ваша, прислали из Ясной.

Л. Н. отстранил подушку.

— С кем?

— С Татьяной Львовной.

— Когда Таня приехала?

— Ночью.

Молчок.

— И Дмитрий Васильевич здесь1.

Л. Н.: Дмитрий Васильевич когда приехал? So viel Umstände!9*

От Владимира Григорьевича Л. Н. узнал, что приехали Горбунов и Гольденвейзер.

Пришел Д. В. Никитин, добрый друг Л. Н. В начале 1900-х годов — домашний врач у Толстых. Он теперь занимается преимущественно бактериологией. Л. Н. мило, дружелюбно принял его и поговорил с ним о медицине: говорил о бесполезности медицинского лечения, что важен один уход. Ни в чем нет столько занятия тем, чего не знают, как в медицине. Есть одно, гигиена разных больных, главное — опыт, не заниматься (?), не разрешать (?)......

Потом спросил, на какой бок лечь от изжоги. Л. Н. инстинктивно ложился на правый бок, переменяя компресс.

Освидетельствовали Л. Н-ча Никитин и А. П. Семеновский2.

Сердце слабо. Никитин приписывает это не столько органическому расстройству, сколько расстройству нервного аппарата сердца.

После Л. Н. отдыхал.

Ходила за ним Варвара Михайловна; ей сказал, что она идеальная сиделка.

Потом с Владимиром Григорьевичем говорил о дневнике и, кажется, диктовал3. Владимир Григорьевич прочел отобранные письма из полученных на имя Л. Н. после его ухода4. Между ними письмо Новикова. Л. Н. внимательно слушал и на словах отвечал5. Спросил о В. Ф. Булгакове (секретаре) и о С. М. Булыгине, не звали ли их на ставку. Владимир Григорьевич слишком утомил Л. Н. разговорами и чтением писем, на которые Л. Н. диктовал ответ. Л. Н. тяготился, что из-за него столько людей наехало, хотя он знает не про всех, кто здесь. Л. Н. так не хотел, чтобы из-за него от своего занятия отрывались люди, как раньше не хотел, чтобы его на прогулках верхом сопровождал кто-нибудь. Только когда стал 81-летним стариком, позволил.

Л. Н. (Александре Львовне): В приезде Никитина ты виновата. Я ему сказал, что полезна гигиена.

Александра Львовна: Я его выписала в помощь Душану Петровичу, который уставал и не хотел на себя брать ответственность.

В час дня попросил «Круг чтения». Я ему прочел вслух 3 ноября6. Всегда спрашивал авторов.

После писал дневник, лежа, своим (подаренным ему Чертковым) самопишущим пером. Толстая тетрадь in 4° с черными коленкоровыми мягкими обложками. Под тетрадь положили дощечку с немецкими изречениями из Библии — эту дощечку сняли со стены и поставили ему на колени. Л. Н. лежал у стены. Л. Н. спросил числа дней, проведенных в Шамордине и здесь. И стал, торопясь, записывать, быстро водя пером. Записал дни 31 октября — 3 ноября11*.

Потом просил простой воды. Стонал.

В 3 ч. перенесли Л. Н. в соседнюю комнату, и его комнату проветрили, отворив парадный вход. В это время поднялась на крыльцо Софья Андреевна. Сергеенко перед ней закрыл дверь. Она обиделась и после говорила, что она хотела только вызвать одного из докторов. Я виделся с Софьей Андреевной пополудни, когда ходил поспать в вагон к Михаилу и Андрею Львовичам. Она все говорила о том, как ее огорчил Л. Н.: что она его любит и мечтает, чтобы он опять пожил в Ясной в обычных, привычных ему условиях; что она готова переселиться в Тулу или Телятинки жить и только временами приезжать в Ясную. Если же Л. Н. уедет, то она за ним. Она готова 5 000 р. дать сыщику за выслеживание.

В 4 ч. пополудни t° 36,7, пульс 96.

В 9 ч. вечера t° 37,8, пульс 104, очень слабый, со множеством перебоев. Никитин предложил принять настойки строфанта.

— Позвольте не принимать, — ответил Л. Н., но принял и запил полным стаканчиком нарзана с мадерой.

Сегодня Л. Н. почти ничего не ел.

Лечение: согревающий компресс, вино, камфора под кожу, клизма; пил глотками виши, t° вечером 37,8; деятельность сердца к вечеру несколько улучшилась (Никитин).

Л. Н.: Не могу заснуть... Все сочиняю, пишу, складываю. Можно только писать или газеты читать. Прочитайте «Голос Москвы»12*.

Маковицкий Д. П.: Яснополянские записки 1910 г. Ноябрь

ПЛАН ДОМА И. И. ОЗОЛИНА В АСТАПОВЕ

Чертеж Маковицкого в письме к М. Н. Толстой от 6 ноября 1910 г.

Собрание Д. Маковицкого (племянника), Братислава

«Голоса Москвы» не оказалось. Я стал читать «Русские ведомости» от 2 ноября, а продолжила Варвара Михайловна. Что о нем писали, просил пропустить. Слушал внимательно. Статью о тройном самоубийстве8 просил вырезать и положить ему в дневник13*.

Л. Н. готовил, писал в последнее время, кроме статьи о социализме, еще статью о безумии современной жизни, о самоубийствах.

Видно, что сам Л. Н. надеялся преодолеть болезнь. Видно было и то, что желал выжить, но и за все время болезни ничем не показал обратного, т. е. нежелания, лучше сказать — страха смерти. Л. Н. еще до сегодняшнего дня все время думает, что выздоровеет и поедет дальше. Сегодня сказал Александре Львовне:

— Телеграфируй сыновьям, чтобы удержали мама́ от приезда, потому что чувствую, что сердце мое так слабо, что свидание будет губительно, хотя здоровье лучше9.

Сегодня входила к Л. Н. Татьяна Львовна. Она почти конфузилась — настолько была озабочена его здоровьем и тем, чтобы не волновать, не повредить ему, и, наверное, ее угнетало то, что она будет говорить не всю правду насчет Софьи Андреевны. Ответила, что Софья Андреевна в Ясной с Андреем и Михаилом.

Л. Н. был Татьяне Львовне так же рад, как и Сергею Львовичу. Л. Н. говорил Александре Львовне:

— Сережа-то каков! Как он меня нашел? Я очень ему рад, он мне приятен. Он мне руку поцеловал.

И Л. Н. всхлипнул.

Татьяна Львовна провела у него всего около шести-семи минут.

настойчиво не требует, пытается, как говорит, только заглянуть, ничего не сказать, не говорить с ним. Но все окружающие отговаривают ее от этого.

Илья, Андрей, Михаил самоотверженно отказываются войти к отцу, не желая тревожить его. Так и не говорили с ним. Когда дремал, входили в дверь посмотреть на отца. Л. Н. не знал, что они здесь.

Сиделки нет. Озолины сегодня покинули квартиру, предоставив всю нам.

Сегодня (и в следующий день) входили к Софье Андреевне в вагон пять корреспондентов. Она в возбужденном состоянии говорила им — и они строчили, — что Л. Н. ушел ради рекламы (оправдывала себя). Но они были настолько порядочны, что ее речей не передавали10.

4 ноября. До 4 ч. ночи Л. Н. не спал. Изредка кашляет, ничего не отхаркивает. До 4 ч. дежурил Никитин. В 4 ч. утра t° 38,3. Бред. В 5.30 очень беспокоен. Раскрывался и накрывался, «обирался». «Боже, избави меня», — говорил. Стонал. Выпил нарзану с мадерой.

Л. Н. стал (в бреду) решительно, отчетливо, громко диктовать (говорить): «84, 85, 134, 135, 73, 74, 75, ну...» и «обирался»... Я подал питье. Л. Н., беспокойно водя рукой, толкнул стакан, облился.

— Это что? — немного затих.

Потом снова начал громко диктовать и сердиться:

— Отчего вы не делаете четвертое пятое? Поставьте четвертое пятое. Не понимаю, что вы делаете, поставьте четвертое пятое. Ах, боже мой! Опять, водя левой рукой, отчетливо:

— Отчего вы не пишете? Не думайте, что я глуп.

При этом Л. Н. не находил себе места, лежал со скрюченными коленями, поворачивался с боку на бок, приподымаясь очень высоко, даже присел. Казалось, что движения эти делал очень легко.

Я позвал Сергеенко. Он догадался, что «четвертое пятое» — это о том, что с 4-го на 5-е должно в газетах появиться письмо о том, что никто не имеет права продавать его сочинения1.

Сергеенко сказал Л. Н-чу.

— Четвертое пятое поставлено, — и стал читать вслух, не помню, какие, записанные слова Л. Н. Когда остановился, Л. Н. сказал: «Потом, потом». Сергеенко опять прочел снова: «Поступило 4-го, 5-го и т. д.», и, когда остановился, Л. Н.: «Так оставьте», и успокоился. Охотно пил нарзан. Поспал четверть часа спокойно.

В 6.30 утра опять начал одеяло снимать с груди и живота и опять натягивать его. Стонал, слабо бредил.

Температура с 36,7 к 4-му ч. утра поднялась до 38,3, а в 6.40 t° 38, пульс около 100, перебоев меньше вчерашнего. В 7 ч. стал рукой писать по одеялу и произносить отдельные слова. Кашляет, не откашливая ничего. Как вчера, и сегодня икота. Она мучила его чем дальше, тем больше (от нее сначала помогала сахарная вода. Потом мешок с горячей водой на желудок. Но скоро оба эти средства перестали действовать, и икота, хотя, как Л. Н. сказал, что она не мучительна, вредна Л. Н. была тем, что не давала ему спать14*).

Позже, в 9 ч., t°

С 7 до 9 был беспокоен, поворачивался, садился, места себе не находил. Пить не хотел. Разбудили Александру Львовну. Она ему подала пить — пил.

Беспокойство все сильнее. Л. Н. открывался, снимал с себя одеяло. Рукой водил по воздуху, как если бы хотел что-то достать. В 9.40 t° 38,1, дыхание 33, пульс 140, очень частый. Strophanti шесть капель. В 10 ч. сняли компресс. Никитин выслушал: сердце, как вчера, расширено, воспаление в левом легком не пошло дальше. В правом боку ниже лопатки какие-то посторонние шумы. Язык сух и мал. Слабость сильнее. Общее состояние более тяжелое, чем вчера. Не следовало давать шампанского из-за возбуждения сердца.

Маковицкий Д. П.: Яснополянские записки 1910 г. Ноябрь

С. А. ТОЛСТАЯ У ОКНА КОМНАТЫ ДОМА И. И. ОЗОЛИНА,
ГДЕ ЛЕЖИТ БОЛЬНОЙ ТОЛСТОЙ

Астапово, 3—6 ноября 1910 г.

Кадр из документального фильма фирмы бр. Пате

«В 12.10 ночи приехал экстренный поезд с одним вагоном... Я пошел... встречать и сообщить
Софье Андреевне о положении Л. Н.... Съехались все дети, кроме Льва Львовича, который
в Париже. Все они единодушны в том, чтобы убедить Софью Андреевну, что нельзя ей теперь
к Л. Н. Она сама этого настойчиво не требует, пытается, как говорит, только заглянуть,
ничего не сказать, не говорить с ним... Сегодня утром, в 7 ч., Софья Андреевна справлялась
о здоровье Л. Н. Ходила вокруг дома... В 9 приходила на крыльцо»... — Записи от 2, 3 и
4 ноября 1910 г.

Попросил, чтобы его не будили, что хочет «лежать» (не находил точных выражений). Заснул и спал с полчаса более или менее спокойно. Изредка стонал. Владимир Григорьевич стоял возле. В 10.30 Л. Н. вдруг сел, просил: «Пить!». Я подал воды с вином, оттолкнул. И «пить, пить» (опять не находя точного выражения)... После спокойно заснул. Верно, полегчало ему, т. к. после спал спокойно.

В 11.15 injectio coffeini15*.

Около 12-ти меняли компресс (Л. Н. охотно подчиняется).

Пульс держится около 100 (раз был, недолгое время, 140), перебоев меньше, чем вчера. Около полудня подали свежий компресс. После — injectio camphorae16*. Потом пил по полстаканчику нарзана с шампанским и миндальное молоко. В 1-м ч. попросил: «Не будите меня, хочу лежать».

В 3.45 просил чего-то. Владимир Григорьевич спросил: «Чаю?» — «Да». Подали с миндальным молоком, выпил 80 гр., полчашки — на восемь глотков, очень устал от питья. Но вскоре «свободно» приподнялся, — очевидно сил у Л. Н. много.

— Он, как ребенок маленький совсем.

С 4-х ч. охает, в забытьи. Пульс 120, t° 38,3.

Дмитрий Васильевич впрыснул камфору три раза сегодня.

В 4.30 бредил числами: 424 и т. д., потом повторял в бреду: «Глупости, глупости».

Александра Львовна подавала пить:

— Не хочу. Не мешайте мне, не пихайте в меня.

У Л. Н. были причины просить: «Не будите меня», «Не мешайте мне», т. к., действительно, мы, ходившие за ним, будили его, мешали ему (чего не следовало делать: в такой болезни главное — покой). Наше дежурство не было упорядоченным, все мы были возбужденные, утомленные, то и дело отвлекали нас (особенно Никитина) корреспонденты, родные, друзья, любопытные. Получались в большом количестве газеты, переполненные известиями о Л. Н. Каждый получал во много раз бо́льшую корреспонденцию, чем обыкновенно, много телеграмм. Как только кто-нибудь ложился спать, его будили из-за «срочных с ответом» телеграмм.

Хотя квартира была семьей Озолиных оставлена, места стало больше, но нас, людей около Л. Н., и вещей прибавилось. Две комнаты квартиры были невычищены и, кроме того, на ногах вносилось в квартиру много грязи, песку.

Жили в квартире Озолина Александра Львовна, Варвара Михайловна, Озолин, Чертков, Сергеенко, девушка-прислуга. Я, Никитин и Семеновский ходили ночевать в другие квартиры. Днем приходили еще доктор Стоковский, Татьяна Львовна, сыновья Л. Н., Горбунов, Гольденвейзер, позже еще прибавились доктора (Щуровский, Усов). Иногда входил разносчик телеграмм. Во время совместной еды порой бывало шумно. Когда Л. Н. было плохо, все приунывали; когда, казалось, ему легче, оживали.

Не догадались обзавестись мягкой обувью, не смазали дверей (это стали делать только с пятого дня); топка, мытье пола, умывание лица, рук, тела; не догадались, когда Л. Н. дремал, сделать на дверях знак не входить.

(Сегодня распоряжение о выселении лиц, не живущих в доме у начальника, не семейных Л. Н. и не корреспондентов — тоже растревожило нас, хотя напрасно. Это было сделано, чтобы предотвратить скопление народу, которого через несколько дней набралось бы из Москвы и других городов тысячи.)

Сегодня утром, в 7 ч., Софья Андреевна справлялась о здоровье Л. Н. Ходила вокруг дома, беспокоила нас; я боялся, что станет громко кликать, чтобы услышал Л. Н., что она здесь. В 9 приходила на крыльцо, долго задерживала Никитина.

Семейный совет: решали, выписать ли еще московских врачей. Андрей Львович хотел. Переголосовали, решили «пока не выписывать».

Как это несчастье сближает людей! Теперь сыновья Л. Н. все дружны, поступают заодно с другими.

В 6.30 t° 38,4, пульс 110.

В 7 ч. digitalis.

В 7.30 пообмывали, пообтирали и подложили гутаперчевый круг. Четвертая injectio camphorae.

С 2 ч. Л. Н. не хотел ничего пить.

Маковицкий Д. П.: Яснополянские записки 1910 г. Ноябрь

ТОЛСТОЙ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ

Фотография В. Чеховского

В 7.50 от икоты проглотил три чайные ложки сахарной воды, а немного спустя молока с коньяком. Очень устал.

К вечеру стал бредить и говорил: «Саша, все идет в гору... Чем это кончится. Плохо дело... плохо твое дело». После молчания: «Прекрасно», а потом он вдруг крикнул: «Маша!».

Л. Н. сегодня, когда не бредил и не дремал, был погружен в себя; размышлял, мало говорил, старался спокойно лежать и спокойно переносить мучившую его изжогу и икоту. Не звал никого и сам не разговаривал.

Но, когда говорил, думал о всех, был необыкновенно впечатлительный, легко слезился.

5 ноября. Ночью до 3 ч. утра был плох. Жар ночью был 37,7, к утру упал до 37,1, пульс 100 и весь день до 6 ч. вечера выше 37,0 не поднялся. Был очень возбужден, все бредил, метался в постели, то садился, то снова ложился, говорил невнятно. Сильная одышка (40—44), плохой, слабый пульс. Ночью два впрыскивания 2% камфоры. При выслушивании сердца опять расстройство ритма. Воспаление дальше не распространялось. Угнетенное и подавленное состояние. Тем не менее сознание яснее, полнее, чем вчера было, восприимчивость к внешним впечатлениям не понижена. Икота утром через каждые 20 минут и продолжается пять минут, потом глубокий сон.

В 8-м ч. Л. Н. сел и так пил.

В продолжение некоторого времени еще несколько раз так садился, спустивши ноги с кровати; раз просидел дольше часа.

Голос свободнее и не устает говорить, хотя старается мало говорить. Глотает легче. Пьет мало, потому что у него икота, и предпочитает не пить.

Когда я ему предлагал, ответил: «Оставьте, друг мой».

Почти на все предложения пищи отвечал отказом, съел всего три ложки смоленской каши и просил его как можно меньше тревожить; не позволил себя перекладывать на другую постель; весь день икота. На изжогу не жаловался. За день впрыснуто два шприца дигалена, три — камфоры, один — кофеина. Температура вечером 37,4.

В 10-м ч. дня Л. Н. в полубреду настаивал, чтобы что-то «делать дальше». Мы стали ему читать «Круг чтения», сначала я, потом Варвара Михайловна, потом Татьяна Львовна, которую Л. Н. спрашивал, благодаря ее за что-то, и сказал: «Милая Таня».

Прочли три раза подряд 5 ноября «Круга чтения»1.

Когда перестали читать, Л. Н. сейчас же спросил:

— Ну, что дальше? Что написано здесь, — настойчиво, — что написано здесь? Только ищи это...

Последнюю фразу говорит Л. Н. почти плачущим голосом и, повертывая голову, ложится.

— Что нынче было?

В 10 ч. дня пульс 96, t° 37,1, перебои 1—2.

В 10.15 injectio digaleni 0,01.

Приехал Г. М. Беркенгейм. Привез всякие лекарства, приспособления, кислород.

Вычистил, проветрил соседнюю комнату. Мы туда перенесли Л. Н., в это время Григорий Моисеевич опять вычистил, проветрил другую комнату.

Сегодня два раза будили Л. Н. — раз для того, чтобы напоить, раз, чтобы перенести на другую кровать.

Сегодня были все, несмотря на абсолютно плохой прогноз, поставленный Семеновским, в приподнятом, бодром состоянии духа. И не хочется верить, чтобы дорого́й человек умер, к тому же недавно такой бодрый, крепкий и преодолевший столько тяжелых болезней. Воспаление не распространяется, и Л. Н. меньше горит и меньше вчерашнего бредит, движения свободнее, дыхание17*

Мы поддерживали, обнадеживали друг друга. Во временной столовой оживление.

Александра Львовна сказала: «Какая судьба отца! Хотел опроститься, а тут Прохоров предлагает вегетарианский стол Л. Н-чу. Поехал третьим классом — предлагают особый вагон. Со всех сторон депеши. Заплатили вчера на здешней станции за депеши 372 рубля. Кроме того, в почтово-телеграфной конторе...»

Владимир Григорьевич

Л. Н. против инъекции: «Нет!»

6 ноября. Первую половину ночи на 6 ноября спал довольно спокойно, вторую — тревожно, громко стонал от икоты и изжоги. Временами был в полузабытьи. Пульс был слабый, частый, с большими перебоями. За ночь впрыснуто два шприца камфоры, t° утром 37,2. Большая слабость, одышка, икота. Дыхание не затруднительнее, чем вчера. Пролежень на правом костреце. Его заметил еще вчера вечером Дмитрий Васильевич (неободранный). А слева на левом колене тоже неободранный пролежень. Утром под кожу впрыснуты дигален и камфора.

Приехали доктора Щуровский и Усов. Они очень деликатно и коротко выслушивали легкие Л. Н-ча. Л. Н. их не узнал и задыхался. После спросил:

— Кто эти милые люди?

После консилиума все мы, ходящие за Л. Н., упали духом. Один Владимир Григорьевич так же спокойно ухаживает за Л. Н., как и прежде. Он невозмутимо спокоен и не теряет надежды.

Около часу дня я спросил Л. Н.:

— Можем ли вас в ту комнату перенести, а тут проветрить?

Л. Н.: Постойте...

Как очень часто, особенно в болезни, Л. Н. не сразу соглашается на предложения. Потом, через несколько минут, еще раз спросили. Л. Н. не ответил, и мы (четыре доктора) понесли его.

Около 2-х ч. дня неожиданное возбуждение: сел на постель и громким голосом, внятно сказал присутствующим:

— Вот и конец!.. И ничего!

— Я вас прошу помнить, что, кроме Льва Толстого, есть еще много людей, а вы все смотрите на одного Льва1.

И еще сказал:

— Лучше конец, чем так.

Среди дня начали пускать кислород. Л. Н. позвал: «Сережа...» и говорил что-то, чего нельзя было понять. Так как тяжело дышал, пускали кислород вблизи его.

Л. Н. спросил:

— Что это?

— Кислород, чтобы легче было дышать.

Л. Н. неохотно дышал, много раз просил прекратить.

Делали инъекции камфоры, от икоты клали мешки с горячей водой на желудок.

Л. Н. просил: «Оставьте меня в покое».

Страшно мучила Л. Н. весь день икота. В 6 ч. вечера после продолжительной икоты, отрыгивания, которое не дало ему отдохнуть, Л. Н. в полузабытье говорил слова, фразы — иные понятно, иные нет: «Совершенно бесполезно», «Глупости» (о медицинских приемах?).

Потом произнес:

— Я очень устал: не хочу теперь думать.

Сегодня ходили за Л. Н. больше Владимир Григорьевич, А. П. Семеновский и я. С Чертковым очень хорошо. Он в самые тяжелые минуты не теряет спокойствия; и не разговаривает и ничего не спрашивает Л. Н.

К вечеру самочувствие несколько лучше; сделано впрыскивание дигалена, затем камфоры. Л. Н. попросил есть. Выпил в течение вечера три маленьких стаканчика молока и съел немного овсянки. Сознание у Л. Н. было вполне ясное. Но к концу вечера усилились икота и одышка.

Вечером от 10 до 12-ти, когда было ему труднее всего, когда места себе не находил, когда дыхание с 40 участилось до 50, несколько раз ложился на левый бок, наклонясь (скрючась) сильно вперед; несколько раз откинулся сильно назад, так, что мог выпасть.

Перед полуночью, употребив много сил, он быстро сел. Чертков, стоявший между правой стороной кровати и стеной, поддержал его сзади. Тяжко-тяжко дышал 50 раз в минуту. Л. Н. сидел так с четверть часа со спущенными ногами. Потом перегнулся вперед, спустился до 45°. Голова повисла, но не совсем сильно.

и страдания):

— Боюсь, что умираю.

Движением головы и корпуса показал, что хочет лечь. Лег и все очень трудно дышал. Откашлялся сглубока, но не выплюнул, а проглотил.

— Ах, гадко!

Поднялась икота.

— Сережа... истину... я люблю много, я люблю всени (всех? Л. Н. иные слова не выговаривал точно)2.

Дышал страшно тяжело, к тому же отрыжка.

Л. Н.

У меня записано в 11 ч. ночи:

— Как трудно умирать! Надо жить по-божьи.

Как Л. Н. кричал, как метался, задыхался!

Уже раньше была речь между нами, врачами, что от икоты надо дать морфину (в виду слабости пульса). Л. Н. сопротивлялся приниманию питья. Хотел икоту так побороть. Обыкновенно начиналась без нам видного повода, но часто после питья. Л. Н. лежал с закрытыми глазами, дремал.

— Парфина не хочу (сказал «парфина» вместо «морфина»).

Теперь (перед полночью), когда Л. Н. так томился: одышка, икота, отрыжка, — Усов посоветовал впрыснуть морфин; говорил, что он замечал: как икота подымается, пульс хуже. Если впрыснуть morphin, Л. Н. поспит, икота прекратится, пульс не будет от нее портиться, сердце отдохнет.

Впрыснули морфин.

Л. Н. еще тяжелее стал дышать и, немощен, в полубреду бормотал. Я разобрал:

— Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал (или не нашел)... Оставьте меня в покое... Надо удирать, надо удирать куда-нибудь, — сказал, когда через четверть часа после морфина впрыскивали камфору.

7 ноября. Ночь. Л. Н. больше не говорил. Спал. Дыхание уменьшилось с 50 до 40, до 36, с четвертого раза опять учащалось. Пульс становился filitornis18* (в 2 ч.), а потом (кажется, в 3-м ч.) и совсем нельзя было (мне) его прощупать. Действие морфина стало ослабевать в 4 ч.

ë expiratoria19*.

Руки, ноги теплые.

В 2.40 начал стонать.

В 3. (40) injectio — 175 гр. Na Chl 0,6% в берцо́.

Кислород. Обкладываем мешками с горячей водой.

Все время клали в постель мешки с горячей водой. Родные и друзья стали входить, взглядом прощаться с Л. Н.

В половине 5-го Щуровский вызвал меня, чтобы попробовать дать попить. Я обратился к Л. Н. Он понял, приоткрыл глаза, левый больше, и сделал глоток с ложки. Через час та же проба. Л. Н. проглотил.

Беркенгейм предложил позвать Софью Андреевну.

В 5 другая инъекция — 175 гр. Na Chl в левое и правое бедро. Л. Н. реагировал на боль.

Между нею и кроватью стояли Никитин и я. Если бы Л. Н. очнулся и она хотела бы подойти, мы загородили бы путь. Побыла минут восемь, поцеловала темя Л. Н., потом ее увели. Присутствовали Сергей Львович, все дети, Елизавета Валерьяновна, доктора. Потом пришли прощаться

Буланже, Гольденвейзер, Сергеенко, В. Н. Философов, И. И. Озолин, его семья.

В 5.30 другая инъекция — 175 гр. Na Chl в левое и правое бедро Л. Н. реагировал на боль. Еще пускали Oxidon. Л. Н. дал знак, что не желает. Стал все труднее дышать и нижней челюстью работать. В 5.45 часто — 50 раз и чаще — поверхностно дышал. В 6.03 — остановка первая. Потом еще минуту дышал. В 6.04 остановка вторая. После минуты в 6.05 еще один вздох — последний. Смерть.

20*Стали расходиться. Сыновья ушли из дому. Александра Львовна, Варвара Михайловна, Владимир Григорьевич, Сергеенко стали торопливо укладывать вещи, чтобы поспеть к поезду.

Я подвязал Л. Н-чу бороду и закрыл21* очи.

Мы с Никитиным раздели, переложили мертвое тело на другую кровать и обмыли с помощью фельдшера.

Потом одели в холщовую рубашку, подштанники (Черткова), вязаные нитяные чулки, суконные шаровары и в такую же [темную] блузу (ремень оставил).

Примечания

1 См. т. 58, с. 143.

2 Том 82, с. 222—223. Т. просил передать это письмо адресатам после его смерти.

3 Напеч. в т. 58, с. 143—144.

4 Выполняя просьбу Т-го, А. Л. Толстая послала Черткову телегр. (под условным именем «Фролов»): «Вчера слезли Астапово. Сильный жар, забытье. Утром температура нормальная, теперь снова озноб. Ехать немыслимо. Выражал желание видеться с вами. » («Смерть Толстого». М., 1929, с. 18).

2 ноября

1 Интервью с А. М. Хирьяковым по поводу ухода Т. (Р. сл.

2 В ночь с 1 на 2 нояб. А. Л. Толстая отправила С. Л. Толстому срочную телегр.: «Положение серьезное. Привези немедленно Никитина» («Смерть Толстого», с. 20).

3 ноября

1 Д. В. Никитин приехал утром 3 нояб.

2 Бюллетень о состоянии здоровья, подписанный Маковицким и Никитиным: «У Л. Н. воспаление нижней доли левого легкого. Температура вчера вечером 39,1, сегодня утром 36,7, вечером 37,7. Значительное ослабление сердечной деятельности. Пульс частый, с перебоями, печень увеличена. Аппетита нет. Полное сознание» (, № 254, 4 нояб.).

3 Т. продиктовал начало письма к Э. Мооду (т. 82, с. 223).

4 См. В. Чертков—17.

5 Письмо Новикова от 29 окт. — см. там же, с. 16. Под диктовку Т-го Чертков на конв. написал: «Поблагодарить. Уехал совсем в другую сторону».

6 См. «Круг чтения», т. II, с. 389—391 (т. 42, с. 192—194).

7 См. т. 58, с. 126.

8 «Три смерти» (, № 252, 2 нояб.).

9 Телеграмма адресована детям Толстого (см. т. 82, с. 224).

10 В ряде газетных корресп. все же содержалось изложение интервью с С. А. Толстой и ее объяснение причин ухода Т.

4 ноября

1

5 ноября

1 «Круг чтения», т. II, с. 431—433 (т. 42, с. 229—231).

6 ноября

1 Т. Л. Сухотина писала 6 нояб. М. С. Сухотину: «Сегодня я сидела с ним одна <...> Отец протянул мне руку, взял мою и сказал: «Вот и конец <...> ничего». И стал все тише и тише дышать. Я думала, пришли последние минуты <...> Пришел Семенов-Семеновский и впрыснул камфору. Через несколько минут отец энергично приподнялся, так что за ним подняли его подушки, почти сел и вполне внятным голосом проговорил: «Только одно советую вам помнить: есть пропасть людей на свете, а вы смотрите на одного Льва». Последние слова были сказаны уже слабее, и сейчас же после этого он впал в забытье» (ДСТ IV, с. 367—368). Этот момент так описан А. Л. Толстой: «Кровать стояла среди комнаты. Мы с сестрой сидели около нее. Вдруг отец сильным движением привстал и почти сел на кровать. Я подошла. — «Поправить подушки?» — «Нет, — сказал он, твердо и ясно выговаривая каждое слово, — нет. Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва» (А. Л. . Об уходе и смерти Л. Н. Толстого. Тула, 1929, с. 57).

2 См. «Очерки былого», с. 270.

1* Наехал 271 корреспондент.

2* Пропуск в подлиннике. — Ред.

3* выслушивание (лат.).

4* выстукиванием (лат.).

5* «О последних днях Л. Н. Толстого». СПб., 1911. Отсылаю читателя туда (что там написано, я не буду повторять).

6* Пропуск в подлиннике. — Ред.

7* Пропуск в подлиннике. — Ред.

8* Пропуск в подлиннике. — Ред.

9* Сколько беспокойства! (нем.).

10* Ред.

11* Последняя запись7.

12* Последняя газета, которую Л. Н. просил прочитать.

13* Последняя статья, которую Л. Н. просил вырезать и отложить для него.

14* В последующие дни болезни икота становилась все продолжительнее, в 7-й день — 12 ч. в сутки.

15* лат.).

16* впрыскивание камфоры (лат.).

17* Пропуск в подлиннике. — Ред.

18* нитевидным (лат.).

19* Предсмертная одышка (лат.).

20* Ред.

21* В подлиннике словацкое слово: «застлал».

Раздел сайта: