Опульская Л. Д.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год
Глава первая. 1886 год. "Смерть ивана ильича". Народные рассказы. "Власть тьмы"


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница

Глава первая

1886 ГОД. «СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА».
НАРОДНЫЕ РАССКАЗЫ.
«ВЛАСТЬ ТЬМЫ»

В последних числах декабря 1885 г. Толстой вернулся в Москву из Никольского-Обольянинова, где около десяти дней гостил вместе с дочерью Татьяной Львовной у давних знакомых — Олсуфьевых.

Первое письмо, отправленное из Москвы, было адресовано художнику Н. Н. Ге. «Теперь я здесь, — писал Толстой, — и буду очень счастлив ва... На этом месте письма меня прервала поданная от вас телеграмма. Радость моя еще больше, потому что вижу, что вы меня так же любите, как и я вас»1.

Н. Н. Ге, ставший одним из самых близких друзей Толстого и всей семьи, приезжал к ним каждой зимой со своего черниговского хутора. Т. Л. Толстая вспоминала: «Ге проводил большую часть своей жизни в деревне. Но к концу зимы он обыкновенно ездил в Петербург на открытие «Передвижной выставки». Никогда он не проезжал мимо нас, не заехавши к нам, где бы мы ни были — в Москве или в Ясной Поляне. Иногда он заживался у нас подолгу, и мало-помалу мы так сжились, что все наши интересы — печали и радости — сделались общими»2.

Сам Толстой сказал как-то о своем теперешнем друге: «Если меня нет в комнате, то Николай Николаевич может вам ответить: он скажет то же, что я» (т. 63, с. 161)3.

На этот раз Н. Н. Ге пробыл у Толстых около двух месяцев, писал картины для народа на евангельские темы, а также портреты — С. А. Толстой и Т. А. Кузминской.

Чрезвычайно высоко ставя нравственное содержание искусства Н. Н. Ге, Толстой решил издать в «Посреднике» одну из лучших его картин «Тайная вечеря» со своим текстом. В позднейшем письме Толстой называл эту картину «самой замечательной» (т. 65, с. 139)4.

23 января 1886 г. В. Г. Черткову Толстой сообщил, что «все последние дни» занимался текстом к этой картине: «Я дал переписывать и пришлю вам с картиной. Мне кажется, что это была бы богоугодная картина. Что вы скажете и что скажет цензура?» (т. 85, с. 317).

Текст описания картины Ге, занимающий четыре страницы, сохранился в шести рукописях: тщательно обдумывалось каждое слово. Но Толстой так горячо хотел поскорее издать картину, что поручил М. А. Стаховичу написать В. Г. Черткову: «Если приготовленный для нее его текст цензура не будет пропускать, то пусть выходит картина с одними стихами Евангелия, лишь бы скорее вышла» (т. 85, с. 319).

В. Г. Черткову Толстой говорил, что «произошла странная вещь: его собственное представленье о последнем вечере Христа с учениками, сложившееся к этому времени, как раз совпало с тем, что передал в своей картине Н. Н. Ге» (т. 85, с. 320).

24 февраля 1886 г. состоялось решение духовной цензуры: не был пропущен ни текст Толстого, ни картина Ге, и никакие хлопоты Черткова ни к чему не привели5.

Зимой 1886 г., гостя у Толстых, Н. Н. Ге заканчивал серию рисунков к рассказу «Чем люди живы». Факт этот удостоверяют записки И. М. Ивакина, филолога, учителя сыновей Толстого по греческому и латинскому языкам, в 1886 г. навещавшего Толстых в Москве и Ясной Поляне.

Показывая Ивакину свои рисунки (их было тогда девять), Ге сказал:

«— Я целый год занимаюсь этим. Долго обдумывал и думаю, что это к делу идет. Важно уловить надлежащий момент в рассказе. Вот мне вчера пришел в голову еще эскиз, который, по-моему, нужен. Это — сцена, когда мужики собрались на сходку, толкуют, что делать с ребятами, и ничего не выходит, а баба взяла обоих малюток и дает им грудь.

— Когда я увидал работу Николая Николаевича, — сказал Лев Николаевич, — для меня ожила и моя-то собственная работа, я ее как будто сызнова стал переживать»6.

В первые месяцы 1886 г. шла окончательная работа над повестью «Смерть Ивана Ильича», предназначенной для 12-й части пятого издания «Сочинений» — «Произведения последних годов».

12 октября 1885 г., переезжая с семьей на зиму из Ясной Поляны в Москву, С. А. Толстая увезла для набора рукопись «Холстомера»; «Смерть Ивана Ильича» оставалась еще не законченной7.

В письме к жене, отправленном в тот же день, Толстой писал: «...желаю кончить именно «Ивана Ильича». Но в этих делах знаю, что меньше всего можно руководиться своими желаниями» (т. 83, с. 511). И еще раз 23 октября: «Я не отчаиваюсь, и ужасно желаю написать «Ивана Ильича», и сейчас ездил и думал о нем, но не могу тебе выразить, до какой степени я весь поглощен теперь этой работой, уже тянущейся несколько лет и теперь приближающейся к концу» (т. 83, с. 523).

«Эта работа» — трактат «Так что же нам делать?», завершением которого, почти исключительно, Толстой был занят в последние месяцы 1885 г.

В декабре С. А. Толстая, ведавшая теперь делами изданий, стала торопить с повестью. Уезжая 19 декабря в Никольское, Толстой взял рукопись с собою. Софья Андреевна писала вдогонку: «Вот теперь, до праздников, набрали бы «Что ж нам делать?» и напечатали бы весь том. Но ты уехал, увез все, и я ничего не могу предпринять! Прими это к сведению, пожалуйста, и, если можно, помоги мне поскорей выпустить 12-й том». Вечером еще приписала: «Не оставь без вниманья, Левочка, мою просьбу что-нибудь сделать, чтоб ускорить запоздавший том. Напиши, не нужно ли мне что сделать или переписать или набрать?»8

Но писанье в Никольском не пошло: «Я ничего не писал все это время. Один раз немного «Ивана Ильича», и то скоро остановился» (т. 83, с. 5549).

Вся последующая работа по завершению повести проходила уже в Москве в начале 1886 г. В первом же письме В. Г. Черткову после его отъезда в Петербург10 Толстой сообщал: «Нынче немножко пописал «Ивана Ильича» и скоро стал путаться» (т. 85, с. 307). Однако в конце января или начале февраля повесть поступила в набор. На гранках со штампом типографии А. И. Мамонтова даты: 15, 28 февраля и 8 марта 1886 г. На сверстанной корректуре: 17—18 марта 1886 г.; на следующей корректуре: 21 марта 1886 г. На последней корректуре авторская дата окончания: 25 марта 1886 г.

Около 20 марта, начав свое письмо к Н. Н. Ге словами: «Измучила меня совесть, дорогой друг, что столько времени не написал вам», — Толстой далее сообщал: «Я очень много работал. Все то, что должно войти в 12-й том» (т. 63, с. 335).

III

Опубликованная повесть «Смерть Ивана Ильича» очень далека от той первоначальной редакции, которую весной 1882 г. Толстой читал в редакции газеты «Современные известия» и собирался тогда же напечатать11.

После того как повесть была напечатана, Толстой заметил в письме Л. Е. Оболенскому (май 1886 г.): «Мой брат12 смеясь говорит мне, прочтя одну критику на «Ивана Ильича»: «Тебя хвалят за то, что ты открыл то, что люди умирают. Точно никто не знал этого без тебя» (т. 63, с. 357). В другом письме, определяя план повести, Толстой заметил: «описание простой смерти простого человека, описывая из него» (т. 63, с. 282).

Таков план, но не смысл «Смерти Ивана Ильича». Создавалась повесть не о смерти, а о неверно прожитой жизни. «Умирать придется одному» (Il faudra mourir seul) — это изречение любил повторять Толстой13. Но жить нужно со всеми — с миром. Жизнь эгоистическая воздвигает между человеком и миром стену отчуждения и лжи; связь с миром дается служением людям, самоотречением и любовью. О связи человека с миром, которая одна способна внушить веру в жизнь и придать ей смысл, Толстой думал больше всего именно в этом, глубоко трагическом, произведении о смерти14.

В последних рукописях и корректурах сильно увеличился объем повести. Правда, некоторые эпизоды, посторонние или противоречившие главной теме — рассказу о бесцельной жизни и о душевных переживаниях во время болезни, были сокращены. Исчезло, например, место, где Иван Петрович, друг покойного, вспоминает ночную сцену в дортуаре Училища правоведения: Иван Ильич, прозванный товарищами Маркизой, наигрывает на зубах веселую арию из «Риголетто» — «Сердце красавицы» (т. 26, с. 519—521). В главе IV зачеркнут разговор (за два месяца до смерти) с «журналистом и либералом, вечно ноющим о несчастном положении не только России, но и всего человечества», которому Иван Ильич доказывал, что он совершенно счастлив; по варианту следующей рукописи разговор происходил с Иваном Петровичем, Иван Ильич уверял его, что не боится смерти: «Вот я, так должен вам сказать, что я даже совершенно не понимаю этого страха перед смертью. Я живу, пользуюсь теми благами, которые дает мне жизнь. И в общем мне кажется, что благ больше, чем зол» (т. 26, с. 524—525).

Повествование в целом становилось все более подробным, психологически глубоким и драматичным. Многие гранки и страницы верстки исправлялись так сильно, что вновь переписывались и делался новый набор.

При неизменности сюжета и даже композиционного построения менялась самая ткань повествования15.

В первой редакции, например, рассказывалось об Иване Ильиче, когда он стал судебным следователем: «И Иван Ильич стал судебным следователем таким же совершенным [легким] и [порядочным] comme il fautным. Дело кипело. Иван Ильич хорошо писал и любил элегантно писать. И был уверен в себе. И дело шло».

Во второй корректуре это место читается так: «Служба следователя представляла для Ивана Ильича гораздо более интереса и привлекательности, чем прежняя. В прежней службе приятно было свободной походкой в шармеровском вицмундире пройти мимо трепещущих и ожидающих приема просителей и должностных лиц, завидующих ему, прямо в кабинет начальника и сесть с ним за чай или папиросы; но людей, прямо зависящих от его произвола, было мало. Такие люди были только исправники и раскольники, когда его посылали с поручениями, и он любил учтиво, почти по-товарищески обходиться с такими, зависящими от него, людьми, любил давать чувствовать, что вот он, могущий раздавить, дружески, просто обходится с ними. Таких людей тогда было мало. Теперь же, судебным следователем, Иван Ильич чувствовал, что все, все без исключения, самые важные, самодовольные люди, — все у него в руках и что ему стоит только написать известные слова на бумаге с заголовком, и этого важного, самодовольного человека приведут к нему в качестве обвиняемого или свидетеля, и он будет, если он не захочет посадить его, стоять перед ним и отвечать на его вопросы. Иван Ильич никогда не злоупотреблял этой своей властью, напротив, старался смягчать выражения ее; но сознание этой власти и возможность смягчать ее составляли для него главный интерес и привлекательность его новой службы. В самой же службе, именно в следствиях, Иван Ильич со свойственной ему способностью очень быстро усвоил прием отстранения от себя всех обстоятельств, не касающихся службы, и облечения всякого самого сложного дела в такую форму, при которой бы дело только внешним образом отражалось бы в следствии, исключалось совершенно его личное воззрение и, главное, соблюдалась бы требуемая формальность. Дело это было новое. И он был одним из первых людей, выработавших на практике приложение уставов 1864 года».

Это уже совсем близко к соответствующему тексту в главе второй окончательной редакции.

О женитьбе Ивана Ильича в раннем наброске говорилось: «Но тут, в другой провинции, прежде чем завязалась новая связь, наскочила не старая, но уже и не молодая девица. Иван Ильич прельщал ее, как всех. Девица прельстилась, но понемногу стала затягивать Ивана Ильича и затянула. И Иван Ильич женился». Взамен появился полный иронии текст: «Иван Ильич, будучи чиновником особых поручений, вообще танцевал; судебным же следователем он уже танцевал как исключение. Он танцевал уже в том смысле, что хоть и по новым учреждениям, и в пятом классе, но если дело коснется танцев, то могу доказать, что в этом роде я могу лучше других. Так, он изредка в конце вечера танцевал с Прасковьей Федоровной и преимущественно во время этих танцев и победил Прасковью Федоровну. Она влюбилась в него. Иван Ильич не имел ясного, определенного намерения жениться, но когда девушка влюбилась в него, он задал себе этот вопрос. «В самом деле, отчего же и не жениться?» — сказал он себе».

Еще в наборной рукописи о Прасковье Федоровне было написано: «Оказалось, что жена была ревнива, скупа, бестолкова и что в домашней жизни ничего не выходило, кроме тяжести и скуки. Придать жизни с ней веселый, приятный и приличный характер не было никакой возможности. Это был первый ухаб, в который заехала катившаяся так ровно до тех пор жизнь Ивана Ильича». До этого было сказано еще резче: «Он бился в том хомуте женитьбы, в который он попал». О жене еще говорилось, что она «самая плохая», «гадкая» и т. п. Все это снято, описание смягчено, хотя не стало от этого менее драматичным: «Самый процесс женитьбы и первое время брачной жизни, с супружескими ласками, новой мебелью, новой посудой, новым бельем, до беременности жены прошло очень хорошо, так что Иван Ильич начинал уже думать, что женитьба не только не нарушит того характера жизни легкой, приятной, веселой и всегда приличной и одобряемой обществом, который Иван Ильич считал свойственным жизни вообще, но еще усугубит его. Но тут, с первых месяцев беременности жены, явилось что-то такое новое, неожиданное, неприятное, тяжелое и неприличное, чего нельзя было ожидать и от чего никак нельзя было отделаться».

В последующем повествовании о семейной жизни Ивана Ильича уже явственно слышатся глухие раскаты грома, которые разразятся со всею силой в «Крейцеровой сонате» — повести, начатой вслед за «Смертью Ивана Ильича», в 1887 г.

В итоге у страдающего от бессмыслицы прожитой жизни Ивана Ильича лишь детские воспоминания вызывают отрадное чувство.

Сначала об этом сказано в очень общей форме: «Он всегда был совсем, совсем особенное от всех других существо, он был Ваня, с мама́ и папа́, с игрушками, кучером, с няней, потом с Катенькой, со всеми радостями, восторгами, горестями детства, юности, молодости». На полях рукописей и корректур стали появляться все новые и новые подробности: «Разве для Кая16 был тот запах конюшни, лошади, которую так любил Ваня? Разве Кай так целовал руку матери, так шуршал шелк складок платья матери?» Потом заменено и добавлено: «Разве для Кая был тот запах кожаного полосками мячика, который так любил Ваня?.. Разве он бунтовал за пирожки в Правоведении?»

Множество точных художественных деталей, диалогов, сцен и главное — внутренних диалогов (спор двух голосов в сознании человека, страдающего душевно больше, чем физически) было внесено при обработке заключительных глав.

Только в корректуре написана глава X, начинающаяся словами: «Прошло еще две недели. Иван Ильич уже не вставал с дивана. Он не хотел лежать в постели и лежал на диване. И, лежа почти все время лицом к стене, он одиноко страдал все те же не разрешающиеся страдания и одиноко думал все ту же неразрешающуюся думу. Что это? Неужели правда, что смерть? И внутренний голос отвечал: да, правда. Зачем эти муки? И голос отвечал: а так, ни за чем. Дальше и кроме этого ничего не было». Вновь возникают детские отрадные воспоминания — о вареном черносливе, подовых пирожках, карамельках. В окончательном тексте описание развернуто: характерные детали вобрали в себя все — детство, жизнь и смерть.

«Вспоминал ли Иван Ильич о вареном черносливе, который ему предлагали есть нынче, он вспоминал о сыром сморщенном французском черносливе в детстве, об особенном вкусе его и обилии слюны, когда дело доходило до косточки, и рядом с этим воспоминанием вкуса возникал целый ряд воспоминаний того времени: няня, брат, игрушки. «Не надо об этом... слишком больно», — говорил себе Иван Ильич и опять переносился в настоящее. Пуговица на спинке дивана и морщины сафьяна. «Сафьян дорог, непрочен; ссора была из-за него. Но сафьян другой был, и другая ссора, когда мы разорвали портфель у отца и нас наказали, а мама принесла пирожки». И опять останавливалось на детстве, и опять Ивану Ильичу было больно, и он старался отогнать и думать о другом».

Расширялся, уточняясь, обогащаясь, рассказ о последних часах жизни, просветлении перед смертью и о самом последнем мгновении. «И умер»; «И он умер»; «Он потянулся и умер»; «Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер» — четыре варианта последней фразы повести.

Двенадцатая часть «Сочинений гр. Л. Н. Толстого» вышла в свет около 10 апреля 1886 г. Но уже 30 марта профессор Н. И. Стороженко и писатель-этнограф А. С. Пругавин читали «Смерть Ивана Ильича» (очевидно, по корректурным оттискам) в публичном заседании Общества любителей российской словесности.

Первый письменный отклик, полученный Толстым, был от В. В. Стасова. «Ни у одного народа, нигде на свете, — писал Стасов 28 апреля, — нет такого гениального создания. Все мало, все мелко, все слабо и бледно в сравнении с этими 70-ю страницами. И я себе сказал: «Вот, наконец, настоящее искусство, правда и жизнь настоящая». Прочитав «Смерть Ивана Ильича», он почувствовал, что «ничего подобного в жизнь свою не читал»17.

В июле 1886 г. Толстому написал Н. Н. Ге: «Все читал «Смерть Ивана Ильича». Превосходно! Люди мира или не понимают, или злятся, что хорошо — потому что понимают...»18.

П. И. Чайковский заметил в своем дневнике 12 июля: «Прочел «Смерть Ивана Ильича». Более чем когда-либо я убежден, что величайший из всех когда-либо бывших писателей-художников есть Л. Н. Толстой. Его одного достаточно, чтобы русский человек не склонял стыдливо голову, когда перед ним высчитывают все великое, что дала человечеству Европа. И тут, в моем убеждении о бесконечно великом, почти божественном значении Толстого, патриотизм не играет никакой роли»19.

И. Н. Крамской, писавший в 1873 г. знаменитый портрет Толстого и много говоривший тогда с ним о задачах искусства, заметил в письме от 21 сентября 1886 г. П. М. Ковалевскому: «Говорить о «Смерти Ивана Ильича», а тем более восхищаться будет по меньшей мере неуместно. Это нечто такое, что перестает уже быть искусством, а является просто . Рассказ этот прямо библейский, и я чувствую глубокое волнение при мысли, что такое произведение снова появилось в русской литературе... Удивительно в этом рассказе отсутствие, полное украшений, без чего, кажется, нет ни одного произведения человеческого»20.

Первый печатный разбор «Смерти Ивана Ильича» принадлежит Н. С. Лескову. До того Лесков уже выступал в печати, защищая народные рассказы Толстого от реакционных критиков. В июне 1886 г. он напечатал статью «О куфельном мужике и проч.»21.

«Куфельный мужик» — это кухонный мужик, служащий на кухне, подобно изображенному в повести Толстого Герасиму.

Умирающий Иван Ильич только в разговорах с буфетным мужиком Герасимом находил облегчение своим мучениям. Герасим один только жалел умирающего барина, не лгал сам и не заставлял лгать Ивана Ильича. Радость жизни, сила, красота, ловкость Герасима не оскорбляли изможденного болезнью Ивана Ильича, потому что Герасим не притворялся, не лицемерил.

В статье Лескова, помимо высокой оценки повести, содержится чрезвычайно ценный материал об истории самого понятия «куфельный мужик». Оказывается, что выражение это ближайшим образом восходит к Достоевскому. Лесков рассказывает, что Достоевский, посещая иногда в последние годы жизни великосветские салоны, «и провещал нам о «куфельном мужике». Разговаривая о религиозной вере с графиней Ю. Д. Засецкой (дочерью известного партизана и поэта 1812 года Дениса Давыдова), «раздраженный Достоевский в гневе воскликнул:

— Не видите, к кому идти за научением! Хорошо! Ступайте же к вашему куфельному мужику — он вас научит».

От себя Лесков добавляет: «Чем Ф. М. Достоевский, как чуждый пришлец в большом свете, только пугал, то граф Л. Н. Толстой сделал... Барин сам попросил мужика прийти к нему, и вот перед отверстым гробом куфельный мужик научил барина ценить истинное участие к человеку страждущему, — участие, перед которым так ничтожно и противно все, что приносят друг другу в подобные минуты люди светские»22.

Литературная критика заговорила о «Смерти Ивана Ильича» позднее. Н. К. Михайловский, написавший летом 1886 г. две статьи о 12-м томе, разбирал лишь народные рассказы и публицистические отрывки, а повесть упомянул мимоходом: «Ни в одном из его произведений, написанных для нас23 (со включением новейшего — «Смерти Ивана Ильича»), нет никаких аллегорических фигур, видений, чудесных явлений и совпадений. Наоборот, из рассказов для народа найдется всего два-три, в которых всего этого добра нет»24. Там же Михайловский, критикуя Толстого с либерально-народнических позиций, высказал не слишком высокое мнение о повести. «Смерть Ивана Ильича», писал он, «без сомнения, прекрасный рассказ», но «не есть первый номер ни по художественной красоте, ни по силе и ясности мысли, ни, наконец, по бесстрашному реализму письма»25.

Отрицательным было отношение к новому направлению творчества Толстого, к его народным рассказам и даже к повести «Смерть Ивана Ильича» у радикально настроенной интеллигенции 80-х годов.

Известный ученый и революционер, в ту пору эмигрант, живший в Швейцарии, Л. И. Мечников (брат того И. И. Мечникова, который послужил прототипом для главного персонажа повести) писал, прочитав 12-й том: «Наконец, «Смерть Ивана Ильича», которую я так сильно желал прочесть... Иван Ильич был действительно карьерист, а я карьеристов не люблю; но насколько его психический регистр был богаче того, которым наделил Толстой своего героя!.. Вот что значит просветление, думалось мне, если даже такому художнику, как Толстой, понадобилось душу опошляемого им героя обратить в квадрат плохо вычищенного паркета»26.

Лишь в журнале «Русское богатство» появились сочувственные статьи. В 1888 г. здесь был напечатан этюд А. Лисовского. «Рассказ «Смерть Ивана Ильича», — писал критик, — по необыкновенной пластичности изображения, по глубокой своей правдивости, по совершенному отсутствию каких бы то ни было условностей, прикрас, — этот рассказ является беспримерным в истории русской литературы и должен быть признан торжеством реализма и правды в поэзии». Далее Лисовский отмечал «широкую критику современной жизни»27.

В 1890 г. в «Русском богатстве» появилась статья Дм. Струнина «Выдающийся литературный тип». По мнению критика, Толстой открыл этот «выдающийся литературный тип», который «в своих различных проявлениях охватывает самые разнообразные круги нашего общества»28.

Нововременский публицист В. П. Буренин назвал «Смерть Ивана Ильича» «самым поучительным из всех рассказов, когда-либо написанных, и самым потрясающим», но не преминул противопоставить «теоретические искания правды», будто бы одушевлявшие Толстого, «стремлениям к насильственным реформам», т. е. революции29.

«трагедия Ивана Ильича» — в принадлежности к «мертвенному слою», оторвавшемуся от «стихии народной». На этом основании он защищал в связи с повестью Толстого славянофильскую концепцию преклонения перед стихией народной жизни30.

В начале статьи «О куфельном мужике и проч.» Лесков писал: «...я разделяю мнение тех, кто считает графа Л. Н. великим и даже величайшим современным писателем в мире. Но из всех критиков, восхваляющих графа, по моему мнению, иностранные критики судят о нашем великом писателе лучше и достойнее, чем критики русские, а из иностранцев, кажется, всех полнее, глубже и правильнее понимает и толкует сочинения гр. Толстого — виконт Мельхиор де Вогюэ»31.

Книга Вогюэ «Русский роман», появившаяся в 1886 г. в Париже, открыла европейским читателям Тургенева, Достоевского и Толстого, сильно повлияла на популярность русской литературы, но и сама была вызвана колоссально возросшим в последние десятилетия XIX в. интересом на Западе, в частности у французов, к сочинениям русских романистов.

Знаменательно свидетельство Ромена Роллана, связанное как раз со «Смертью Ивана Ильича». По словам Роллана, повесть явилась «одним из тех произведений русской литературы, которые всего больше взволновали французских читателей». «Я сам был свидетелем того, — пишет Роллан, — с каким огромным волнением говорили о «Смерти Ивана Ильича» мои земляки — буржуа из Нивернэ, которые до тех пор вовсе не интересовались искусством и почти ничего не читали»32.

В феврале 1886 г. Толстого впервые посетил В. Г. Короленко. Молодой писатель пришел вместе с Н. Н. Златовратским, маститым народником, видавшимся с Толстым не раз, а два года тому назад излагавшим при встрече «программу народничества»33.

В это время Толстой не вел дневник, а в письмах, довольно многочисленных, ни словом не обмолвился о знакомстве с Короленко. Свидетельства об этой встрече сохранились лишь в письмах и воспоминаниях Короленко.

В замечательной статье «Великий пилигрим», глубоко и точно фиксирующей перемены в духовном облике и настроениях Толстого за последние 25 лет его жизни, Короленко писал: «Я видел Льва Николаевича Толстого только три раза в жизни. В первый раз это было в 1886 году. Второй — в 1902 и в последний — за три месяца до его смерти. Значит, я видел его в начале последнего периода его жизни, когда Толстой — великий художник, автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» — превратился в анархиста, проповедника новой веры и непротивления; потом я видел его на распутье, когда, казалось, он был готов еще раз усомниться и отойти от всего, что нашел и что проповедовал: от анархизма и от непротивления. Наконец, в третий раз я говорил с великим писателем у самого конца его жизненного пути и опять слышал от него новое, неожиданное, порой загадочное... Каждый раз впечатление другое: точно это три разных снимка, и только в конце они сливаются в один образ великой человеческой личности»34.

Короленко рассказывает, что Толстой, в сущности, пригласил его. Приглашение было передано через А. В. Дмоховскую, мать известного революционера Л. А. Дмоховского, умершего в 1881 г. в сибирской тюрьме. Дочь Дмоховской была замужем за революционером А. А. Тихоцким, также сосланным в 1884 г. в Восточную Сибирь. Бывая у Дмоховской, Толстой виделся с революционерами, находившимися на нелегальном положении, и чрезвычайно интересовался их образом мыслей, судьбой, отношением их к правительству и к народу.

Когда Дмоховская рассказала Толстому о знакомстве своем с Короленко, тот сказал: «Мне кажется, что я знаю господина Короленко. Если бы он захотел прийти ко мне, чтобы разрешить какие-нибудь свои сомнения и вопросы, я рад был бы его увидеть и поговорить с ним».

Короленко медлил с визитом, потому что не сочувствовал теории непротивления злу насилием, а идти для того, чтобы спорить, не решался. Вернувшемуся из ссылки Короленко в этой проповеди «чуялся какой-то самодовольный догматизм человека, ушедшего, от мучительных житейских противоречий и теперь тщательно закрывавшего все щели своей наскоро сооруженной часовенки, чтобы до нее не достигали отголоски живой, смятенной, страдающей и противоречивой жизни».

К Толстому Короленко и Златовратский пришли, приглашая участвовать в сборнике, который «должен был напоминать о чем-то и отчасти носить характер протеста». Это был задуманный тогда общедоступный сборник в память двадцатипятилетия освобождения крестьян35.

По воспоминаниям Короленко, Толстой, как будто умиротворенный своей верой, сказал тогда окружавшим его людям: «Да, да... Я действительно нашел истину. И она все мне объясняет: большое и малое... и все детали». Но в первых же словах, обращенных к Короленко, звучал мятущийся, неуспокоенный дух: «Счастливый вы человек, Владимир Галактионович. Вот вы были в Сибири, в тюрьмах, в ссылке. Сколько я ни прошу у бога, чтобы дал и мне пострадать за мои убеждения, — нет, не дает этого счастья»36.

И тогда же, возражая последователю своего учения Н. Л. Озмидову (горячо доказывавшему, что за литературный и художественный труд нельзя получать денег), отчасти опровергая и свои воззрения на этот предмет, он показывал рисунки Н. Н. Ге, восхищался ими и говорил: «Хочу вот найти издателя для двух альбомов. Сначала один подороже, для богатых людей. Старик вот без штанов ходит. Надо старику на штаны собрать. Потом издадим подешевле, для народа...»37.

1885 и 1886 годы — время самой интенсивной работы Толстого над рассказами для народного чтения. Они предназначались для «Посредника» — книгоиздательства, созданного В. Г. Чертковым при активном содействии Толстого в конце 1884 г. Направление и суть изданий «Посредника» Толстой кратко определил в одном из писем 1886 г.: «Направление ясно — выражение в художественных образах учения Христа, его пяти заповедей; характер — чтобы можно было прочесть эту книгу старику, женщине, ребенку, и чтоб и тот, и другой заинтересовались, умилились и почувствовали бы себя добрее» (т. 63, с. 326).

К январю 1886 г. следует отнести работу над рассказом «Три старца»38. Увлеченный сам, поощряемый присутствием Н. Н. Ге и письмами В. Г. Черткова, в феврале-марте Толстой пишет еще пять рассказов: «Как чертенок краюшку выкупал», «Кающийся грешник», «Крестник», «Зерно с куриное яйцо», «Много ли человеку земли нужно».

— отца и сына. Н. Н. Ге-старший сказал Ивакину: «Какой это силач! Он вчера мне читал свой рассказ «Три старика» — удивительная вещь!»40 Ясно, что речь шла о только что написанном, хотя, может быть, тогда еще и не вполне законченном рассказе.

Действие легенды о трех старцах происходит на севере, в Белом море: «Плыл на корабле архиерей из Архангельска-города в Соловецкие». Толстой узнал легенду от сказителя В. П. Щеголенка, когда тот летом 1879 г. гостил в Ясной Поляне. Среди записанных со слов Щеголенка народных сказаний легенды о трех старцах нет; несомненно, однако, что услышано тогда было больше, чем записано. Сам сюжет принадлежит к числу бродячих: в разных вариантах повесть известна и в устных пересказах и в письменных памятниках41.

Легенда подтверждала излюбленную мысль Толстого — о добром деле и скромном подвижничестве, никак не связанных с официальной, церковной догматикой. Старцы, знающие одну незамысловатую молитву: «Трое вас, трое нас, помилуй нас» — ставят в тупик взявшегося обучать их архиерея. Забыв выученную «правильную» молитву, они бегут по морю, как по́суху, догоняя корабль.

Верный своей манере преображения источников, Толстой, работая над рассказом, ослаблял элемент чудесного. В первоначальном наброске старцев, бегущих по воде, впрямь увидали люди, стоявшие на палубе; архиерей поднял голову на шум: «И поклонился архиерей в землю старцам и весь народ на корабле» (т. 25, с. 588). В окончательном тексте рассказ ведется так, что не вполне ясно: видит ли архиерей сон или все происходит на самом деле. Скорее сон: «Улеглись богомольцы спать, и затихло все на палубе. Но не хотелось спать архиерею, сидел он один на корме... Сидит так архиерей, думает... — то тут, то там свет по волнам заиграет» (т. 25, с. 104—105).

Для издания в «Посреднике» рассказ был запрещен. Помимо журнала «Нива», в 1886 г. он вышел в 12-й части «Сочинений гр. Л. Н. Толстого».

VII

В присутствии И. М. Ивакина, пришедшего в Хамовнический дом на масленице, т. е. в конце февраля, Толстой сказал: «А я теперь занимаюсь легендами Афанасьева. Сколько я там нашел материала! Но все в обломках. Если составить как следует эти обломки, то что может выйти! ... Я уж кой-чем воспользовался, написал три маленьких вещицы и одну большую»42.

«Маленькие вещицы», написанные в это время на сюжеты из «Народных русских легенд» А. Н. Афанасьева, это «Как чертенок краюшку выкупал» и «Кающийся грешник»; «большая» — «Крестник».

— белорусскую и татарскую. «В народных стихах и легендах пьянству произносится строгое осуждение, как такому пороку, который потемняет человеку рассудок и вызывает его на всевозможные грехи и преступления»43. И хотя Толстой не считал, что все бедствия народные (голод, болезни, преступления) происходят от пьянства, пропаганду против «греха винокурения» считал нужной и вел ее, поощряя общества трезвости и создавая литературные произведения на эту тему: рассказ «Как чертенок краюшку выкупал», комедию «Первый винокур, или Как чертенок краюшку заслужил», статьи «Для чего люди одурманиваются?» и «Праздник просвещения».

В рассказе «Как чертенок краюшку выкупал» Толстой объединил оба варианта легенды и пересказал их, как обычно, живым разговорным языком, так мало похожим на язык источника. «Приготовляя вино, черт подмешал туда сначала лисьей, потом волчьей, а наконец и свиной крови. От того, если человек немного выпьет, — голос бывает у него гладенькой, слова масляные, так лисой на тебя и смотрит; а много выпьет — сделается у него свирепый, волчий нрав; а еще больше выпьет — и как раз очутится в грязи, словно боров» — так у Афанасьева44. Толстой сначала развил всю эту сцену превращений мужиков из лис в волков и свиней (т. 25, с. 607), а потом написал свой конец, опровергающий легенду: виноват не черт, подмешивающий в вино звериной крови, а сами мужики, научившиеся курить вино. На́больший у Толстого хвалит чертенка: «Ну, хорошо питье ты выдумал, заслужил краюшку. Скажи ж ты мне, говорит, как ты это питье сделал? Не иначе ты сделал, как напустил туда сперва лисьей крови. А потом — волчьей крови: от нее-то он обозлился как волк. А под конец подпустил ты, видно, свиной крови: от нее-то он свиньей стал.

— Нет, — говорит чертенок, — я не так сделал. Я ему всего только и сделал, что хлеба лишнего зародил. Она, эта кровь звериная, всегда в нем живет, да ей ходу нет, когда хлеба с нужду рождается. Тогда он и последней краюшки не жалел, а как стали лишки от хлеба оставаться, стал он придумывать, как бы себя потешить. И научил я его потехе — вино пить. А как стал он божий дар в вино курить для своей потехи, поднялась в нем и лисья, и волчья, и свиная кровь. Теперь только бы вино пил, всегда зверем будет» (т. 25, с. 146).

Фантастика народной легенды заменилась прямым нравственным поучением, взывающим к личной ответственности каждого человека.

Сюжет «Кающегося грешника» присутствует у Афанасьева в виде «Повести о бражнике», заимствованной из рукописи XVIII столетия, но восходящей к старинной повести XVII в. — «Притча о бражнике». «Во дни неки посла господь ангелов взяти душу бражника и поставити ю у врат пречистого рая повеле»45. Грешник-бражник все-таки попадает в рай — после того, как напоминает апостолу Петру и пророку Давиду их прегрешения, а Иоанна Богослова просит об одном — поступить в согласии со своим поучением в евангелии: всем людям любить друг друга и все прощать.

— бражничестве. Изложение начинается так: «Жил на свете человек 70 лет, и прожил он всю жизнь в грехах» (т. 25, с. 79). В первоначальной редакции грехи перечислялись; было их много: «В молодости жил и пьянствовал, в карты играл и развратничал. Жену в гроб загнал. Детей разогнал и под старость жил с любовницами. Никого не любил кроме своего тела и денег. Копил деньги и деньги в рост давал, никого не жалел и с бедной, с сироты, с вдовы последнюю рубашку и крест с шеи тянул» (т. 25, с. 586). Все это было зачеркнуто: вероятно, такого грешника, даже и покаявшегося перед смертью, нельзя прощать; притча потеряла бы всякую убедительность.

Рассказ «Крестник» Толстой соединил из трех «обломков», найденных у А. Н. Афанасьева в легендах «Крестный отец», «Грех я покаяние» и апокрифической «Повести о сыне крестном, како господь крестил младенца убогого человека»46. Первый черновик рассказа составился из отчеркнутых в книге и стилистически выправленных мест и двух соединительных вставок, написанных Толстым. В. Г. Чертков сделал копию всего этого материала; в копии Толстой озаглавил рассказ «Как крестник искупал чужие грехи» я начал переработку текста. Рукопись перебелялась еще несколько раз, прежде чем была отдана в печать В. Г. Черткову для «Посредника», С. А. Толстой — для 12-й части «Сочинений».

Сюжет о мальчике бедняка, крещенном самим Христом, чрезвычайно распространен и в народных и в письменных (но апокрифических, а не канонических) сказаниях. Грех крестника, по легенде, состоит в том, что он убил разбойника; крестный отец посылает его на землю и велит трудиться там, пока крестник не замолит своего греха.

В апокрифическом варианте легенда оканчивается так: «мальчик ради душевного спасения покидает родительский дом, удаляется в непроходимые леса и, затворившись в пещере, день и ночь трудится богу»47. По народной легенде, крестник получает прощение, убив другого разбойника, который хуже первого: «чем больше убьет, тем веселее песни поет». Пустынник, поучающий крестника, говорит по этому случаю: «Это за тебя мир умолил бога!»48

Толстого не удовлетворил ни тот, ни другой конец; он написал свой вариант: мальчик обращает второго разбойника к добру. Вначале об этом было рассказано очень коротко: «И полюбил его мальчик и пожалел его, и бросить дурные дела уговаривал его... » (т. 25, с. 732).

Вся последующая работа сводилась главным образом к тому, чтобы это обращение разбойника сделать художественно убедительным. Рассказ сильно разросся, усложнился и художественно обогатился. Крестник покорял разбойника долго: сначала тем, что отказался от «славы людской» и перестал кормиться богомольством (скрылся от людей и стал один жить); потом своей смелостью, когда не побоялся смерти и заступился за другого человека, Купцова сына, — его разбойник хотел пороть до тех пор, пока не покажет, где спрятаны отцовы деньги; и, наконец, растаяло у разбойника сердце, когда крестник пожалел его и заплакал перед ним.

Эпиграфом к рассказу (программному для творчества этих лет) Толстой взял евангельские изречения: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб; а я говорю вам: не противься злому» и «Мне отмщение, Я воздам...»49

Работа над рассказом «Крестник» заканчивалась в марте 1886 г. 2 марта С. А. Толстая писала дочери Татьяне Львовне: «Папа много пишет; то «Ивана Ильича» просмотрит, то «Крестника» поправит, то балаганную пьесу»50.

«как рискованный», он отдал в неподцензурное издание — «Книжки Недели»: «Там пропустили, и теперь рассчитываю, что пропустят и для отдельной книжки» (т. 85, с. 339)51.

Однако надежды на издание в «Посреднике» были тщетными. 10 декабря 1886 г. Чертков извещал Толстого: «Крестника» безусловно запретили в отдельной книжке, несмотря на наше изменение и на то, что я лично в свою бытность в Петербурге говорил о нем и с председателем комитета и с секретарем, который там всем заправляет. Петербургская цензура получила сильные выговоры за выпущенные наши книжки и приказание относиться как можно строже. А потому все, что имеет духовный оттенок, они пересылают для справки и снятия с себя ответственности в духовную цензуру; а это равносильно для наших изданий запрещению. Так было и с «Крестником». Духовная цензура дала отзыв, что не знает книги безбожнее этой!» (т. 85, с. 422)52.

«Посреднику» удалось выпустить рассказ «Крестник» лишь в 1906 г.

VIII

В книге А. Н. Афанасьева прочитал Толстой и сказание, давшее основу рассказу «Зерно с куриное яйцо»53.

Толстой в точности сохранил сюжетную основу легенды, изменил лишь сравнение (в легенде — «зерно величиной с воробьиное яйцо») и сильно развил конец. В легенде 170-летний старик отвечает на вопрос царя, почему он ходит легче сына и внука: «Оттого, что жил по-божьему: своим владал, чужим не корыстовался».

— высказано мужицкое представление о труде на земле: «Земля вольная была. Своей землю не звали. Своим только труды свои называли» (т. 25, с. 66)54.

Рассказ о зерне с куриное яйцо появился впервые в апреле 1886 г. в составе сборничка, изданного «Посредником»: «Три сказки Льва Толстого». В сборник вошли еще два рассказа о земле и хлебном труде — «Как чертенок краюшку выкупал» и «Много ли человеку земли нужно»55.

Еще древнегреческий историк Геродот, которого Толстой читал с таким увлечением в подлиннике в начале 70-х годов, рассказывал про обычай скифов: человек получает в подарок столько земли, сколько может на коне объехать или обежать от восхода до заката солнца.

Первоначально рассказ был озаглавлен «Много ли человеку нужно»; перед отправкой рукописи в набор добавлено слово «земли».

Толстой много раз видел те башкирские степи, где происходит действие рассказа. Прекрасно он знал и то, как проявляется жадность «хозяйственного мужичка» вроде изображенного здесь Пахома. Может быть, поэтому так реалистичны все эпизоды этого народного рассказа. Морализирование заключено, конечно, в заголовке; предполагается, что на поставленный в нем вопрос ответ дается в конце: «Поднял работник скребку, выкопал Пахому могилу, ровно насколько он от ног до головы захватил — три аршина, и закопал его» (т. 25, с. 78). Но весь рассказ — образец немногословного, безыскусного реалистического повествования, облеченного в форму притчи.

«Много ли человеку земли нужно» вошел вместе с некоторыми другими в 12-ю часть «Сочинений гр. Л. Н. Толстого».

Сохранился цензурный документ, относящийся к этой книге. Летом 1886 г. в отсутствие главных цензоров в московском комитете обязанности цензора исполнял губернский секретарь К. Воронин. Он и составил 2 июня подробный доклад об этом томе в связи с «новым направлением» писательской деятельности Толстого. Критикуя запрещенные публицистические сочинения с их «идеями отрицания» («Исповедь», «В чем моя вера?», «Так что-же нам делать?»), цензор безусловно одобрял моральную проповедь, заключенную в рассказах для народного чтения.

«Впервые в русской литературе, — докладывал либеральный чиновник, — такой гениальный талант посвящен сермяжному народу. Громадная популярность, почести, огромные средства, роскошь — все принесено в жертву простому народу, который ничем не может быть благодарным и который даже не знает того, кто этим для него пожертвовал. Нужно было отличаться патриотизмом Минина и носить в своей душе христианскую веру истинного подвижника, чтобы поступить с своим талантом так, как поступил, граф Толстой. Это — не поступок, а подвиг, за который каждый истинный сын церкви в России при встрече с Толстым должен: поклониться ему в ноги»56.

Относительно рассказа «Много ли человеку земли нужно» К. Воронин написал: «Мораль этого рассказа не только благодетельна для народа, как нравственное учение — не стремиться к обогащению, к богатству, в котором нет и не может быть истинного счастия, но она, кроме того, правительственна по времени, как разумная увлекательная речь, отрезвляющая вспыхивающее местами стремление нашего крестьянства к произвольному захвату чужой земли, с чем правительство борется уже давно... Это такой рассказ, который в интересах правительства »57.

В связи с публикацией народных рассказов весной 1886 г. возникли первые разногласия между В. Г. Чертковым и С. А. Толстой.

6 апреля Чертков в подробном, как всегда, письме к Толстому изложил мотивы, по которым он рассказ «Три старца» отдал в «Ниву»; «Крестника» — в бесцензурное издание «Книжки Недели», а «Много ли человеку земли нужно» — Л. Е. Оболенскому в «Русское богатство». Толстой ответил: «Насчет помещения моих рассказов я-то согласен, да как бы это не восстановило жену против вас. Я так рад, когда вы с ней в согласии» (т. 85, с. 336—337).

Письмо к Черткову от 17—18 апреля Толстой начал словами: «Напечатание легенд, в особенности последней в «Русском богатстве», привело жену в большое раздражение — и на вас» (т. 85, с. 345).

«Владимир Григорьевич, я вижу, что вы с произведениями моего мужа обращаетесь как с своей собственностью, несмотря на то что он всегда напоминает вам о том, что это касается меня. Пока дело казалось народной пользы и народного чтения, все мое сочувствие было на вашей стороне и всегда будет. Но я вижу, что вы взялись благодетельствовать журналам, а этому я совсем не сочувствую... Все права переданы мне; к сожалению, я должна вам это напомнить» (т. 85, с. 349).

Терпеливый и твердый во всех делах Чертков и ей объяснил резоны своих поступков. Софья Андреевна ответила примирительным письмом: «Милый друг Владимир Григорьевич, ваше письмо такое доброе, хорошее и искреннее, что оно меня тронуло, и я пожалела, что сделала вам больно. Что это как мы трудно сходимся! А вместе с тем я повторяю, когда я вижу вас, я вас люблю и всегда вам рада. Но вдруг мне покажется за глаза, что вы хотите мне сделать неприятность, и меня опять взорвет, — не все кротки, а я очень горяча, к сожалению. Теперь я вижу, что неприятное мне вы не хотели сделать, а хотели сделать приятное Оболенскому... — Лева и девочки вас любят, и маленькие тоже. Вы у нас в доме как свой человек и, вероятно, чем труднее, тем прочнее мы сойдемся с вами» (т. 85, с. 349)58.

В течение всего 1886 г. Толстого не оставляли мысли о работе для народного театра. Подобно тому как брошюрами и книжками «Посредника» он рассчитывал изгнать низкопробную лубочную литературу тех лет, в балаганных ярмарочных представлениях он хотел круто изменить весь репертуар.

Когда в феврале этого года к нему обратился петербургский актер П. А. Денисенко и просил разрешения на переделку народных рассказов для театра, Толстой ответил горячо сочувственным письмом:

«Дело, занимающее вас, — народный театр, очень занимает и меня. И я бы очень рад был, если бы мог ему содействовать; и потому не только очень буду рад тому, что вы переделаете мои рассказы в драматическую форму, но и желал бы попытаться написать для этого прямо в этой форме». Дальше он советовал Денисенко и его сторонникам: «Отдайтесь все этому делу и не раздумывая, не готовясь, прямо, перекрестясь, прыгайте в воду; т. е. переделывайте, переводите, собирайте (я сейчас напишу) пьесы такие, которые имели бы глубокое вечное содержание и были понятны всей той публике, которая ходит в балаганы, и ставьте их, и давайте, где можно — в театрах ли, в балаганах ли. Если вы возьметесь за это дело, я всячески — и своим писаньем, и привлечением к этому делу людей, которые могут дать средства для затрат (если это нужно), буду служить этому делу» (т. 63, с. 328—329)59.

Не откладывая дела, Толстой сам принялся за «балаганную пьесу». По только что законченному рассказу «Как чертенок краюшку выкупал» он стал расширять текст, дополнять новыми действующими лицами для комедии «Первый винокур, или Как чертенок краюшку заслужил». 28 февраля С. А. Толстая писала дочери Татьяне Львовне: «Переписываю папа его балаганную пьесу с чертями; мне не нравится, очень уж низменно для такого таланта. И вряд ли будет иметь успех»60. 3 марта комедия уже была передана «балаганщику» для постановки на пасхальной неделе. В апреле пьеса была напечатана «Посредником», а в июле поставлена в селе Александровском под Петербургом на сцене народного театра фарфорового завода.

«Народной оперы», приготовить музыкальное сопровождение к пьесе.

По воспоминаниям Серовой, опубликованным в 1894 г., Толстой сказал ей при встрече: «Был я недавно на гулянье, насмотрелся, наслушался я там всякой всячины... Знаете, мне стало совестно и больно, глядя на все это безобразие. Тут же я дал себе слово обработать какую-нибудь вещицу для сценического народного представления. Нельзя так оставить... просто стыдно!»61

Постановка пьесы имела успех. Петербургская газета «Неделя» сообщала 27 июля 1886 г.: «В числе развлечений, доставляемых «гуляньями», имеется и «народный театр» в виде открытой сцены. До сих пор на этой сцене давалась такая же дребедень, какая составляет обычный репертуар балаганных представлений вообще. Но на днях была сделана попытка придать «народному театру» большее значение, чем он имел до сих пор с своими балаганными пьесами: была поставлена комедия Льва Толстого «Первый винокур». Несмотря на ненастную погоду и накрапывающий дождь, смотреть пьесу собралось более 3000 рабочих. При входе на гулянье каждому раздавались бесплатно как афиша, так и печатный экземпляр комедии. Пьеса пришлась весьма по вкусу зрителям. Во время 3-го акта пошел сильный дождь, но тем не менее представление настолько приковало внимание публики, что большинство ее осталось под дождем перед сценой. Многие места пьесы произвели весьма сильное впечатление на зрителей, долго после окончания представления продолжавших обсуждать возбужденные пьесой вопросы. Вообще этот первый опыт серьезной постановки народно-театрального дела может быть признан вполне удавшимся»62.

«Первом винокуре» в ряд смешных и остро сатирических сцен. Второе действие происходит в аду, где действуют старшой черт, писарь чертов («за столом с письменными принадлежностями»), стражи, привратник, «франтоватый чертенок», пять чертенят «разных видов», похваляющиеся своей добычей. Один «мужицкий чертенок» не может похвастаться: не удалось ему совратить ни одного мужика. «Тем чертям хорошо, с боярами ли, с купцами ли, с бабами ли, — плачется мужицкий чертенок. — Там дело известное: покажи боярину шапку соболью да вотчину, прямо его и обротал и веди, куда хочешь. Тоже и купца. Покажи ему денежки да раззадорь завистью, — и веди как на аркане, не вырвется. А с бабами тоже дело известное. Наряды да сласти, — тоже делай с ней что хочешь. А вот с мужиками повозись. Как он с утра до ночи на работе, да и ночи захватит, да без бога дела не начнет, так к нему как подъедешь? Отец, уволь ты меня от мужиков, замучился я с ними. И тебя прогневил» (т. 26, с. 42).

При публикации и постановке в пьесе были сделаны цензурные изъятия: убрано все, что касалось добычи поповского чертенка.

В 1888 г. пьесу запретили совсем. Театральный цензор Альбединский подал рапорт: «Весь акт, представляющий ад, сатану, чертей, чертенят и т. п., по разговорам и по требующейся обстановке непригоден для какой-либо сцены, тем более народной. Я полагал бы комедию «Первый винокур» ни в каком случае не дозволять». На рапорте — резолюция начальника Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистова: «Запретить. 19 апреля 1888 г.»63.

Пьеса о том, как чертенок совратил мужика, научив его из зерна варить вино, написана в той же тетради, где находится копия драматической обработки легенды о гордом Аггее.

Старинную легенду об Аггее, пострадавшем от гордости, Толстой прочитал в сборнике А. Н. Афанасьева, где помещены два варианта старинного сказания — книжный64 и народная переделка65.

к крестьянам, просил вместе с ними милостыню — и лишь тогда получил прощение за свои нападки на евангельское слово: «богати обнищают, а нищий обогатеют!»

Толстой не закончил своего драматического действа об Аггее. Было написано девять картин. Действие начинается разговором слуг (ничего похожего нет ни в одном варианте у Афанасьева), обсуждающих своего пана: «Мало ли через него слез льются. Петра забил. У Семена жену отнял. У Федора дочь. Люди мучаются, клянут его, а он, знай, веселится» (т. 26, с. 488). Колоритная фигура пана, не перестающего в продолжение всего действия браниться и грозить другим поркой, его злоключения и, наконец, панский двор, куда он приходит вместе с нищими, а там «из окна выглядывает другой пан» — все это написано со свойственным народным пьесам Толстого блеском речи персонажей, изобилующей характерными и меткими словечками из крестьянского быта. «Другой пан» — это ангел, принявший внешний облик прежнего, злого пана. Ангел велит пустить нищих в дом и накормить их. «Гордый» пан слышит увещевательный голос, кается и получает прощение. В книжном варианте легенда заканчивалась на этом моменте. В пересказе народном конец другой: когда вместе с нищими странниками пан оказался перед барскими хоромами, слуги стали прогонять их, а пани, «как услыхала, что такой срамной, обдерганный волочуга называется ее мужем, разгневалась и приказала высечь его плетьми и зарыть живого в землю. Что ни делал пан, как ни отбивался, а схоронили его заживо».

Толстой наметил другой план: «Картина 10-я. Большой стол великолепный. Сидят нищие, и пан с женою служат им» (т. 26, с. 500).

На этой вводной ремарке рукопись обрывается. Сцена, обещавшая быть трогательной, но едва ли убедительной концовкой, не была создана.

6 апреля 1886 г. В. Г. Чертков сообщал Толстому: «Гаршин написал прекрасно «Правителя Аггея». Он вложил туда все то хорошее, чем он владеет, — теплоту, нежность. Он сначала появится в «Русской мысли», и мне очень интересен ваш отзыв» (т. 85, с. 339).

«Сказание о гордом Аггее» Гаршина заканчивается действенным раскаянием: Аггей отказывается быть царем. Я, говорит он, «прилепился душою к нищим и убогим. Прости ты меня и отпусти в мир к людям. Ушел Аггей в мир и работал до самой смерти на бедных, слабых и угнетенных».

Хотя письменный отзыв Толстого о гаршинском рассказе неизвестен, не приходится сомневаться, что он одобрил и все «Сказание» и его конец (приблизительно так решит сам Толстой судьбу князя Касатского в «Отце Сергии» и царя Александра I в своем изложении легенды о Федоре Кузьмиче). По цензурным условиям того времени «Сказание о гордом Аггее» Гаршина было напечатано «Посредником» лишь в 1900 г. Свою пьесу Толстой не стал заканчивать и больше никогда не возвращался к работе над ней66.

XII

Еще в августе 1885 г. Толстой получил через свою дальнюю родственницу Е. Ф. Юнге легенду Н. И. Костомарова «Сорок лет», напечатанную в Москве в 1881 г. в приложении к «Газете Гатцука»67. В январе 1886 г. он вспомнил об этой легенде. «Это превосходная вещь», — сообщил он В. Г. Черткову. Предполагая переиздать ее в «Посреднике», Толстой принялся исправлять язык легенды для народного читателя.

Около 20 января, сообщив в письме к Е. Ф. Юнге печальную весть — умер меньшой сын Алеша68, Толстой после краткого рассказа о смерти сына переходит к просьбе: «А у меня дело к вам: «Сорок лет» Костомарова. Кому принадлежит право издания? Если вдове: не будете ли добры спросить у нее, даст ли она разрешение печатать эту прелестнейшую вещь в дешевом издании для народа?» (т. 63, с. 323).

Легенда Костомарова рассказывает об истории преступления и нравственного наказания. Работник Трофим полюбил дочь богатого хозяина Вассу. Бес в образе садовника Придыбалки учит его, как добыть нужные для женитьбы деньги. Трофим убивает купца и батрака, женится на Вассе и постепенно сам становится богатым человеком. Возмездие должно наступить через сорок лет, как вещал ему голос на могиле убитых. Придыбалка, однако, убеждает Трофима в том, что у человека нет души, не существует загробной жизни и, значит, нет возмездия за грехи.

легенда. От себя он продолжает ее так: Трофим жил уже без всякой мысли о наказании, но прожил недолго; однажды после веселого ужина он лег спать и больше не проснулся.

В. Г. Чертков, принимавший участие в редактировании легенды, 8 апреля 1886 г. снова послал книжку Толстому, заметив при этом в сопроводительном письме к М. Л. Толстой, что «желательно было бы ярче выставить весь ужас положения убийцы, к концу жизни потерявшего всякое сознание бога-правды». Чертков рассчитывал, что Толстой введет «штрихи, на которые он один способен, как художник» (т. 26, с. 695).

Толстой поступил иначе: он написал совершенно новый конец, который счел «более подходящим для народного чтения»69. Показана глубокая внутренняя драма Трофима. После несбывшегося предсказания он стал подозрительным и недоверчивым. Он боится, что либо сын ради денег отравит его, либо лакей убьет. «Так прожил несчастный Трофим еще более десяти лет. Странности его были всем видны, но страданий его никто не видал. А страдания его были велики» (т. 26, с. 117). В этом страхе перед людьми, отчуждении от них и заключалось, по мысли Толстого, наказание Трофиму.

Окончание легенды писалось Толстым, вероятно, в часы большого вдохновения — автограф почти не содержит поправок и помарок, и в дальнейшем текст, в сущности, не менялся.

Между тем вдова Костомарова не разрешила напечатать легенду в «Посреднике». 22 июня 1886 г. Е. Ф. Юнге сообщила об этом Толстому. Она писала, со слов Костомаровой, что цензура едва пропустила легенду в «Газете Гатцука», теперь же, если будет запрещено народное издание, нельзя будет поместить «Сорок лет» в подготовляемом собрании сочинений покойного историка и писателя70.

XIII

«Иду же, главное, за тем, — писал Толстой накануне В. Г. Черткову, — чтобы отдохнуть от роскошной жизни и хоть немного принять участие в настоящей» (т. 85, с. 332). С. А. Толстая рассказывала в письме к тому же Черткову 4 апреля: «Сегодня Лев Николаевич ушел пешком в Ясную Поляну с мешком на спине, веселый и здоровый. Его сопровождает Ник. Ник. Ге и Мих. Ал. Стахович, оба такими же странниками и в таких же костюмах. Мы проводили их за город, и очень стало за них жутко» (т. 85, с. 335).

Ночевали в Подольске, Серпухове, а незадолго до того, как прийти в Ясную Поляну, остановились в деревне у 95-летнего «николаевского солдата». О всем путешествии Толстой писал жене из Ясной Поляны: «Осталось, как я и ожидал, одно из лучших воспоминаний в жизни. Здоровье сначала и до конца было лучше, чем в Москве, и превосходно... Благодарю m-me Seuron71 за книжечку и карандаш, я воспользовался ими немножко по случаю рассказов старого, 95-летнего солдата, у которого мы ночевали. Мне пришли разные мысли, которые я записал» (т. 83, с. 560)72.

Солдат рассказывал про военную службу и экзекуции во времена Николая I, прозванного в народе Палкиным. В записной книжке был сделан первый черновой набросок знаменитой статьи — «Николай Палкин». Впечатление от рассказа солдата оказалось настолько сильным, что писать статью Толстой стал сразу же, ночью73.

«Мы ночевали у 95-летнегв солдата. Он служил при Александре I и Николае» — так внешне спокойно была начата статья; в дальнейшем она несколько раз переделывалась, но это документально-очерковое начало осталось неизменным.

«После бала».

В «Николае Палкине» есть место, прямо связывающее статью с рассказом «После бала»: «Что было в душе тех полковых и ротных командиров: я знал одного такого, который накануне с красавицей дочерью танцевал мазурку на бале и уезжал раньше, чтобы назавтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью». Именно этот эпизод, случившийся в Казани, положен в основу рассказа «После бала».

«Я спросил его про гоняние сквозь строй, — пишет Толстой о николаевском солдате. — Он рассказал подробно про это ужасное дело. Как ведут человека, привязанного к ружьям и между поставленными улицей солдатами со шпицрутенами-палками, как все бьют, а позади солдат ходят офицеры и покрикивают: «Бей больней!..» Он рассказал о том, как водят несчастного взад и вперед между рядами, как тянется и падает забиваемый человек на штыки, как сначала видны кровяные рубцы, как они перекрещиваются, как понемногу рубцы сливаются, выступает и брызжет кровь, как клочьями летит окровавленное мясо, как оголяются кости, как сначала еще кричит несчастный и как потом только охает глухо с каждым шагом и с каждым ударом, как потом затихает, и как доктор, для этого приставленный, подходит и щупает пульс, оглядывает и решает, можно ли еще бить человека или надо погодить и отложить до другого раза, когда заживет, чтобы можно было начать мученье сначала и додать то количество ударов, которое какие-то звери, с Палкиным во главе, решили, что надо дать ему» (т. 26, с. 556).

«Николай Палкин» — гневный памфлет, и хотя Толстой по мере работы смягчал резкость выражений (отчасти — по совету В. Г. Черткова), нет никакого сомнения в том, что печатать статью, во всяком случае в России, он не собирался. По поводу историй, рассказанных солдатом, он прямо и резко высказал все то, что думает о царях и царицах, о самодержавии, о всем несправедливом порядке вещей, о развращении народа солдатчиной.

— Толстой не стесняется рассказывать о себе, говорит от своего имени и как будто не стремится даже выбирать слова, а все называет прямо и без обиняков.

«И стал я вспоминать все, что знаю из истории о жестокостях человека в русской истории, о жестокости этого христианского, кроткого, доброго русского человека, к счастью или несчастью, я знаю много. Всегда в истории и в действительности, как кролика к боа, меня притягивало к этим жестокостям: я читал, слыхал или видел их и замирал, вдумываясь, вслушиваясь, вглядываясь в них. Чего мне нужно было от них, я не знаю, но мне неизбежно нужно было знать, слышать, видеть это... Только очень недавно я понял, наконец, что мне было нужно в этих ужасах, почему они притягивали меня. Почему я чувствовал себя ответственным в них и что мне нужно сделать по отношению их. Мне нужно сорвать с глаз людей завесу, которая скрывает от них их человеческие обязанности и призывает их к служению дьяволу...» (т. 26, с. 563—564). Во всех черновых редакциях статья заканчивалась обращением: «Опомнитесь, люди!»

Так формулировал Толстой обличительные и проповеднические цели своего литературного труда.

Без ведома Толстого копия «Николая Палкина» попала к студенту Московского университета М. А. Новоселову и была нелегально отгектографирована.

Как сообщает П. И. Бирюков, в начале 1888 г. он приходил к Толстому с предложением издать статью подпольно или за границей. Толстой сначала согласился, а потом раздумал (это подтверждается и письмом к Бирюкову от 30—31 января 1888 г.)74.

Первым печатным изданием «Николая Палкина» оказалось женевское издание М. Элпидина, выпущенное в 1891 г. С него делались затем неоднократные перепечатки. В 1899 г. В. Г. Чертков издал статью в Англии, открыв ею сборничек, куда вошли еще рассказы «Работник Емельян и пустой барабан» и «Дорого стоит».

В России попытка напечатать статью была сделана в 1906 г., но октябрьскую книжку журнала «Всемирный вестник» конфисковали по распоряжению I Отделения канцелярии Главного управления по делам печати. Та же участь постигла брошюры, отпечатанные в 1906 г. московской типографией Вильде и петербургским книгоиздательством «Обновление». Первым русским изданием стала брошюра, выпущенная в Петрограде в 1917 г. (издание подготовлено В. И. Срезневским по последней авторской рукописи).

«Николай Палкин» упомянул (в разговоре с В. Д. Бонч-Бруевичем) В. И. Ленин. В статье «В. И. Ленин об устном народном творчестве» В. Д. Бонч-Бруевич пишет, что, прочитав «Причитания Северного края» (собрал Е. В. Барсов), Ленин сказал о «Плачах завоенных, рекрутских и солдатских»: «Так и вспоминается «Николай Палкин» Толстого и «Орина, мать солдатская» Некрасова. Наши классики несомненно отсюда, из народного творчества, нередко черпали свое вдохновение»75.

XIV

Известная деятельница народного образования Александра Михайловна Калмыкова, переехавшая в 1885 г. из Харькова в Петербург, сблизилась здесь с кружком «Посредника». Подготовленный ею сборник небольших рассказов для народного чтения («Цветник») был послан на одобрение Толстому. Толстой предложил редакторам «Посредника» переделать сборник.

Уезжая в конце апреля 1886 г. на лето из Москвы в Ясную Поляну, Толстой отправил П. И. Бирюкову для этого сборника не только две выправленные басни Н. Н. Иванова, но и свое Предисловие к сборнику. Именно здесь были изложены общие основы народного образования и нравственного воспитания, как их понимал Толстой в ту пору. Это программа нарочито тенденциозного, поучительного искусства, утверждавшего в качестве главной цели показ нравственного идеала, а не правды жизни. Она высказана уверенно и афористично — подобно евангельским заповедям, и на протяжении двух страниц печатного текста повторена несколько раз:

«Правду узнает не тот, кто узнает только то, что было, есть и бывает, а тот, кто узнает, что должно быть по воле бога...

И потому правду знает не тот, кто глядит себе под ноги, а тот, кто знает по солнцу, куда ему идти...

и дурное, когда показывают людям один тесный путь воли божьей, ведущей в жизнь...

Чтобы была правда в том, что описываешь, надо писать не то, что есть, а то, что должно быть, описывать не правду того, что есть, а правду царствия божия, которое близится к нам, но которого еще нет» (т. 26, с. 307—308)76.

В черновике Предисловия об этом же сказано, что в книгах надо «не искать правды житейской, а правды духовной... В миру-то нет полной правды, и потому, чтобы выразить ее, надо описать не то, что есть, а то, чего никто не видел, но все понимают» (т. 26, с 571).

Свой образчик такого искусства Толстой дал для сборника «Цветник» в виде притчи «Течение воды». Притча представляет собою беседу древнекитайского мудреца Конфуция с учениками и так коротка, что ее можно привести целиком:

«Однажды ученики Конфуцы застали его у реки. Учитель сидел на берегу и пристально смотрел на воду, как она бежала. Ученики удивились и спросили: «Учитель, какая польза смотреть на то, как текут воды? Это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет».

Конфуцы сказал: «Вы правду говорите: это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет, и всякий понимает его. Но не всякий понимает то, что подобно течение воды учению. Я глядел на воды и думал об этом. Воды текут без остановки, текут они днем, текут они ночью, текут до тех пор, пока не сольются все вместе в большом океане. Так и истинное учение отцов, дедов и прадедов наших от начала мира текло без остановки до нас. Будем же и мы делать так, чтобы истинное учение текло дальше, будем делать так, чтобы передать его тем, которые будут жить после нас, чтобы и те по нашему примеру передали бы его своим потомкам, и так до конца веков» (т. 26, с. 119).

Этот текст был написан в первых числах июня 1886 г. сразу, без поправок (существует — редчайший у Толстого случай! — единственная рукопись) и опубликован в том же году в сборнике «Цветник», вышедшем в Киеве. На автографе помечены названия французских и английских книг, которые читал Толстой, постигая мудрость древних религий разных народов.

Во втором издании сборника «Цветник», вышедшем в 1889 г., была помещена еще одна притча Толстого — «Мудрая девица». Он набросал ее в письме к В. Г. Черткову от 20 июня 1887 г., заметив, что хотел бы «написать сказочку такую» (т. 86, с. 62). Чертков нашел, что мысль уже, сказана совершенно ясно, и попросил разрешения опубликовать притчу. После нескольких стилистических поправок эта скупая программа сказки, занимающая 17 строк, была напечатана. «Мудрая девица» отгадала, почему у царя неудачи: «Она сказала, что важнее всех часов — теперешний, потому что другого ни одного нет такого же. А нужнее всех тот человек, с которым сейчас имеем дело, потому что только этого человека и знаем. А дороже всех дел то, чтобы сделать этому человеку доброе, потому что это одно дело тебе наверное на пользу» (т. 26, с. 245)77.

В мае 1886 г. под свежим впечатлением от разговоров с николаевским солдатом Толстой стал писать свою антивоенную сказку «Работник Емельян и пустой барабан». Опубликована сказка была лишь в 1891 г. (в Женеве, изд. М. Элпидина); там было сделано примечание: «Из народных сказок, созданных на Волге в отдаленные от нас времена, восстановил Лев Толстой»78.

— не знаю куда, принести то — не знаю что. Емельян приносит военный барабан. Как обычно, Толстой особенно внимательно работал над концовкой рассказа. В окончательном варианте на стук барабана сбегается царское войско, Емельяну честь отдают, от него приказа ждут. «Увидал это царь, велел к Емельяну жену вывести и стал просить, чтоб он ему барабан отдал.

— Не могу, — говорит Емельян. — Мне, — говорит, — его разбить велено и оскретки в реку бросить.

Подошел Емельян с барабаном к реке, и все солдаты за ним. Пробил Емельян у реки барабан, разломал в щепки, бросил его в реку, — и разбежались все солдаты. А Емельян взял жену и повел к себе в дом.

И с тех пор царь перестал его тревожить. И стал он жить-поживать, добро наживать, а худо — проживать» (т. 25, с. 168—169).

В 1892 г. С. А. Толстая пыталась напечатать сказку «Работник Емельян и пустой барабан» в собрании сочинений; по требованию цензуры сказка была изъята из уже сверстанного тома. Напечатать сказку в России удалось в 1892 г. в научно-литературном сборнике «Помощь голодающим», причем по всему тексту «царь» был заменен «воеводой», «царица» — «княгиней», «придворные» — «слугами», «царский дворец» — «палатами», «солдаты» — «стрельцами». В словах о «мужицкой солдатской матери» изъято слово «солдатская»79.

«Посредник» смог выпустить сказку лишь в 1906 г.

XVI

Когда Толстой с двумя своими спутниками шел пешком из Москвы в Ясную Поляну, в Московском университете 6 апреля был устроен торжественный вечер с чтением новых рассказов Толстого. Читал профессор Стороженко. «Молодежи было пропасть, студенты все», — свидетельствует С. А. Толстая, которая присутствовала на вечере. На другой день она подробно описывала этот вечер в письме к сыну Льву Львовичу и Алкиду Сейрону, сыну гувернантки; в письме к Толстому ограничилась коротким рассказом. Особенно дружные аплодисменты были после рассказа «Много ли человеку земли нужно»: «...впечатление такое, что стиль замечательно строгий, сжатый, ни слова лишнего, все верно, метко, как аккорд; содержания много, слов мало и удовлетворяет до конца». Потом читался «Крестник», «Зерно с куриное яйцо», «Кающийся грешник». Но «чертенка с краюшкой» на университетском Совете решили не читать, потому что рассказ «не понравится молодежи». «Там черт говорит, что «я мужику только лишнего хлеба народил, и в нем заговорила звериная кровь». Будто это возмутит молодежь против тебя и не понравится»80, — писала С. А. Толстая.

Живя в Ясной Поляне, Толстой знал, что у мужиков часто нет и краюшки хлеба, чтобы накормить детей. 2 мая он писал жене в Москву: «Бедность ужасная. Хлеба нет и заработать нечего. Главное — нет овса» (т. 83, с. 566). И 4 мая: «Всегда была бедность, но все эти года она шла, усиливаясь, и нынешний год она дошла до ужасающего и волей-неволей тревожащей богатых людей. Невозможно есть спокойно даже кашу и калач с чаем, когда знаешь, что тут рядом знакомые мне люди — дети (как дети Чиликина в Телятинках81, кормилица Матрена Тани82) — ложатся спать без хлеба, которого они просят и которого нет» (т. 83, с. 568).

«самых голодных»: «А я, как Иван дурак листьями, так я твоими сочинениями денег, сколько хочешь, натру».

Продолжая постоянный спор с мужем о неприменимости в жизни его учения, Софья Андреевна писала: «Для переворота общественного твои мысли, твои книги — важны, а пример и направление в жизни нас грешных, маленьких людей — ничтожен»83.

XVII

В тот самый день, когда Толстой и его спутники остановились на ночлег у 95-летнего николаевского солдата, в Москве делались шаги к тому, чтобы усилить наблюдение за домом Толстого. Директор департамента полиции П. Н. Дурново 8 апреля направил «совершенно доверительный» запрос московскому обер-полицмейстеру Козлову: по сведениям, полученным департаментом «из совершенно негласных источников», «в доме проживающего в Москве графа Льва Толстого устроена тайная типография для печатания его тенденциозных произведений, состоящая в непосредственном управлении неблагонадежных в политическом отношении лиц». Департамент полиции требовал проверки этих сведений. На бумаге резолюция А. А. Козлова: «Несколько раз поступали заявления об этом, но путем негласного наблюдения и секретных разведок известия эти не подтвердились»84.

В мае жандармское начальство посылает обер-полицмейстеру новое отношение — о том, что «в среде лиц, сочувствующих учению гр. Л. Толстого, возникло предположение отлитографировать» летом 1886 г. «в значительном количестве экземпляров тенденциозные произведения этого автора, как-то: «Евангелие», «Исповедь», «В чем моя вера?» и «Письма к Энгельгардту», для распространения «в среде слушателей и слушательниц высших учебных заведений, между которыми уже производится подписка на оное»85.

Но нелегальные издания (гектографированные, литографированные, иногда и типографские) запрещенных в России сочинений Толстого действительно существовали. Они распространялись часто без ведома автора. Так, в конце декабря 1887 г. был арестован 23-летний кандидат Московского университета, учитель гимназии Михаил Новоселов; при обыске у него нашли гектографированные экземпляры статьи «Николай Палкин».

«Николай Палкин» должны быть прежде всего направлены против него как автора статьи. В ответ жандармский генерал Слезкин сказал: «Граф! Слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить»86. Тем временем с одобрения царя московскому генерал-губернатору В. А. Долгорукову было отправлено распоряжение «пригласить к себе гр. Толстого и, сделав ему должное внушение, предложить вместе с тем представить немедленно все имеющиеся у него экземпляры этого издания». Одновременно департамент полиции направил начальнику московского жандармского управления бумагу, где предписывалось, что «никаких следственных действий» по отношению к Толстому как автору статьи «Николай Палкин» «принимать не следует». Через несколько дней последовало уже «совершенно конфиденциальное сообщение» московского генерал-губернатора министру внутренних дел, что он пытался исполнить приказание «через посредство» В. К. Истомина (управляющий канцелярией генерал-губернатора, знакомый с Толстым лично), но Толстой «прибыть добровольно для объяснений по вопросу о каких бы то ни было своих сочинениях» отказался, «так как в подобном приглашении усматривает вторжение в свой духовный мир». От себя Долгоруков добавил, что полагает «возможным ограничиться заявлением гр. Л. Н. Толстого»: «Думаю, помимо высокого значения его таланта, что всякая репрессивная мера, принятая относительно графа Л. Толстого, окружит его ореолом страданий и тем будет наиболее содействовать распространению его мыслей и учения». Министр в свою очередь доложил дело Александру III, после чего пометил: «Высочайше повелено принять к сведению»87.

XVIII

18 июня 1887 г. С. А. Толстая записала в девнике: «Сегодня получено много писем из Америки, статья Кеннана в «Century» о посещении его Ясной Поляны и о разговорах Льва Николаевича и еще печатный отзыв о переведенных произведениях Л. Н. Все очень лестное и симпатизирующее. Ужасно странно и приятно в такой дали находить такое верное понимание и сочувствие... Его радует его успех или, скорее, сочувствие в Америке, но успех и слава вообще влияют на него мало»88.

Общение с американскими писателями и общественными деятелями началось у Толстого весной 1886 г. Вендель Гаррисон, сын известного борца за права негров Вильяма Гаррисона (1805—1879), прислал вышедшие к тому времени в Нью-Йорке два тома биографии отца. Позднее в книге «Царство божие внутри вас» Толстой рассказал об этом событии: «Сын Вильяма Ллойда Гаррисона, знаменитого борца за свободу негров, писал мне, что, прочтя мою книгу89, в которой он нашел мысли, сходные с теми, которые были выражены его отцом в 1838 году, он, полагая, что мне будет интересно узнать это, присылает мне составленную его отцом почти 50 лет тому назад декларацию или провозглашение непротивления — «Non resistance» (т. 28, с. 3—4).

Вильям Гаррйсон основал в 1833 г. Американское общество против рабства («аболиционистов») в Филадельфии и был его президентом с 1843 г. до самой отмены рабства (1865). Он написал «Декларацию чувств» — провозглашение основ для установления между людьми всеобщего мира, в 1831—1865 гг. издавал еженедельную газету «Освободитель» («Liberator»). Толстой ответил Венделю Гаррисону: «Узнать про существование такой чистой христианской личности, какою был ваш отец, было для меня большою радостью... » (т. 63, с. 343—344)90. Толстой попросил краткую биографию Гаррисона: «Мне бы хотелось поскорее узнать всю его судьбу» (т. 63, с. 344).

5 мая 1886 г. (нов. ст.) Вендель Гаррисон послал фотографии отца91, краткую биографию, составленную вскоре после смерти Гаррисона его другом и сподвижником Оливером Джонсоном. «Чтение ваших мастерских произведений, — писал Вендель Гаррйсон, — не только вашего изложения веры, но ваших в высшей степени нравственных и облагораживающих душу романов, оставило и навсегда оставит нас вашими должниками. Тем не менее, однако, простите меня, если я попрошу два ваших фотографических портрета (один для брата). И так как ваши почитатели в этой стране были бы рады разделить это приобретение с нами, я, далее, прошу вашего разрешения заказать с них гравюру на дереве для американского народа» (т. 63, с. 346).

Вендель Гаррисон сообщал также, что в Хопдэле (штат Массачузет) существовала непротивленческая коммуна, основатель которой, Адин Баллу, живет до сих пор в Хопдэле. Летом 1889 г. единомышленник Баллу Вильсон прислал книгу «Христианское непротивление» этого пастора, также выступавшего против рабства негров в США.

Толстой не во всем согласился с мыслями Баллу, но в общей позиции и, главное, деятельности американских «непротивленцев» увидел претворение в жизнь своих идей о возможности бороться с насилием государства и церкви, с войнами и рабством — словом обличения и делом пассивного сопротивления — неповиновения. В 1890 г. Толстой выправил сделанный Н. Н. Страховым перевод «Декларации чувств» Гаррисона и «Катехизиса непротивления» Баллу и начал писать предисловие к ним. Это предисловие явилось началом большой работы — книги «Царство божие внутри вас», законченной в 1893 г.

XIX

К работе в «Посреднике» Толстой (а вслед за ним и Чертков) стремились привлечь лучших писателей и художников того времени. (Издания продавались по чрезвычайно дешевой цене, и потому гонорар авторам, как правило, не выплачивался.)

за несколько дней до смерти (он умер скоропостижно 2 июня 1886 г.).

«Любезный друг, Александр Николаевич, — писал Толстой. — Письмо это передаст тебе мой друг Влад. Григор. Чертков, издающий дешевые книги для народа. Может быть, ты знаешь наши издания и нашу программу, если нет, то Чертков сообщит тебе. Цель наша издавать то, что доступно, понятно, нужно всем, а не маленькому кружку людей, и имеет нравственное содержание, согласное с духом учения Христа. — Из всех русских писателей ни один не подходит ближе тебя к этим требованиям, и потому мы просим тебя разрешить печатание твоих сочинений в нашем издании и писать для этого издания, если бог тебе это положит на сердце. Обо всех подробностях, если ты согласишься (о чем я очень прошу и в чем почти уверен), то о всех подробностях что́, как печатать и многом другом переговори с Чертковым. Я по опыту знаю, как читаются, слушаются и запоминаются твои вещи народом, и потому мне хотелось бы содействовать тому, чтобы ты стал теперь поскорее в действительности тем, что ты есть несомненно — общенародным в самом широком смысле писателем» (т. 63, с. 361).

Чертков не застал Островского в Москве — тот уехал в деревню — имение Щелыково Костромской губернии. Туда была отправлена заказная посылка с письмом Толстого и экземпляром собрания сочинений: Чертков просил Островского «для начала» две пьесы — «Бедность не порок» и «Не так живи как хочется».

В марте 1887 г. к Толстому в Москве пришел сын Островского и принес подарок от своей матери, бывшей актрисы Малого театра М. В. Островской: сочинения отца и разрешение печатать в «Посреднике» обе комедии92.

Почти одновременно с письмом к Островскому написал Толстой и Н. Н. Златовратскому: «Вспоминаю о вас, знаете, по какому случаю. Много встречаю людей, напоминающих мне того пьяницу портного, которого вы мне читали. Это верный признак, что образ художественный, настоящий. Кончили ли вы? Дайте это в «Посредник». Вам и бог велел быть одним из лучших сотрудников» (т. 63, с. 352).

«Искра божия») он уже отдал в «Газету Гатцука» и что «робеет» перед «Посредником»: «До тех пор, пока я не найду для себя почвы писать «для народа» так же искренно и просто, как я писал «Крестьяне-присяжные» и все прочее не для народа, — до тех пор я, вероятно, не напишу ничего» (т. 63, с. 354)93.

С И. А. Гончаровым Толстой не переписывался с 1859 г. (познакомился в ноябре 1855 г. в Петербурге, когда приехал из Севастополя). В июне 1887 г. Толстой передал Гончарову через А. Ф. Кони «сердечный привет и выражение особой симпатии». В ответ Гончаров написал, что память о нем Толстого «тронула» его «помимо всяких литературных причин»: «В те еще дни, когда я был моложе, а вы были просто молоды, и когда вы появились в Петербурге, в литературном кругу, я видел и признавал в вас человека, каких мало знал там, почти никого, и каким хотел быть всегда сам. Теперь я уже полуослепший и полуоглохший старик, но не только не изменил тогдашнего своего взгляда на вашу личность, но еще более утвердился в нем. Если этот взгляд мой не превратился во мне в живое дружеское чувство, то это с моей стороны только потому, что между вами и мною легла бездна расстояния и постоянной разлуки»94.

Толстой, конечно, тотчас же пригласил Гончарова сотрудничать в «Посреднике». Письмо это не сохранилось, но содержание его ясно из ответа Гончарова от 2 августа 1887 г.

«начиркал весной» несколько эскизов для журнала «Нива»95 с небольшим предисловием, Гончаров далее продолжал: «Из этого предисловия вы ясно сразу усмотрите, почему я никак не мог бы, обладая даже таким талантом, как ваш, идти вслед за вами работать в тот рудник, куда вы меня так ласково зовете, говоря, что «если б я захотел, то мог бы написать и для этого читателя», то есть для обширного круга читателей, «явившихся к вам на смену прежних»...

Вы правы — это надо делать. Но я не могу: не потому только, что у меня нет вашего таланта, но у меня нет и других ваших сил: простоты, смелости или отваги, а может быть, и вашей любви к народу. Вы унесли смолоду все это далеко от городских куч в ваше уединение, в народную толпу».

В приписке Гончаров, однако, добавил: «Вы правы: писать надо для народа — так, как вы пишете; но многие ли это могут? Мне, однако, жаль, если вы этому писанию пожертвуете и другим, то есть образованным кругом читателей. Ведь и вы сами пожалели бы, если бы Микель-Анджело бросил строить храм и стал бы только только свои «Святочные рассказы», бросив писать великие картины жизни для всех»96.

В конце 1887 г. Гончаров сообщил еще, что попросил издателя «Нивы» посылать Толстому журнал «на весь будущий год»97.

Заботился Толстой и о том, чтобы в «Посреднике» были изданы переводы (хотя бы в сокращениях) лучших произведений мировой литературы. Он переписывался на эту тему с В. Г. Чертковым, П. И. Бирюковым и многими другими. Предполагая издавать и научные книги, Толстой написал большое письмо Н. Н. Страхову: «Мне представляется желательным и возможным (отнюдь не легким и даже очень трудным) составление книг, излагающих основы наук в доступной только грамотному человеку форме, — учебников, так сказать, для самообучения самых даровитых и склонных к известному роду знаний, людей из народа; таких книг, которые бы вызвали потребность мышлений по известному предмету и дальнейшего изучения. Такими мне представляются возможными — арифметика, алгебра, геометрия, химия, физика» (т. 63, с. 397). Он просил Страхова самого работать в этом направлении и поощрять к такой работе своих знакомых.

— «Произведения последних годов».

В 12-ю часть вошли, кроме повести «Смерть Ивана Ильича», рассказов для народного чтения, отрывки из публицистических работ последних лет, в частности — из книги «Так что же нам делать?», под названием «Мысли, вызванные переписью». Помимо нескольких глав, которые удалось напечатать в 1885 г. в журнале

«Русское богатство»98, здесь были помещены: «О назначении науки и искусства», «О труде и роскоши», «Женщинам». Русская читающая публика и критика впервые смогла познакомиться сколько-нибудь обстоятельно с «новыми» — после перелома в мировоззрении — социальными, философскими, этическими и эстетическими взглядами Толстого.

Полемику открыл известный фельетонист и литературный критик А. М. Скабичевский. В № 91 газеты «Новости» он напечатал резкую, почти издевательскую заметку «Граф Л. Н. Толстой о женском вопросе», в которой попутно осуждал Толстого и за его взгляды на искусство и науку. В ответ на эту заметку редактор «Русского богатства» Л. Е. Оболенский напечатал в апрельском номере журнала статью «Лев Толстой о женском вопросе, искусстве и науке», где защищал взгляды Толстого. Прочитав эту статью, Толстой написал В. Г. Черткову: «Оболенский хорошо защитил меня, но как видно, что курсы99 и царствующая наука есть святыня для верующих... Барынь с локонами и всяких других ругайте сколько угодно, но это сословие священно» (т. 85, с. 345).

— на этот раз в связи с семейной драмой Файнерманов100. Продолжая настаивать на том, что призвание женщины — в семейной жизни и воспитании своих детей («радикалы» считали, что женщина не должна любить своих детей больше, чем других), Толстой определил здесь долю участия женщин в общественном труде: «Ну, а те, у которых нет детей, которые не вышли замуж, вдовы? — Те будут прекрасно делать, если будут участвовать в мужском многообразном труде. Но нельзя будет не жалеть их и не стараться о том, чтобы как можно меньше было таких. Всякая женщина, отрожавшись, если у ней есть силы, успеет заняться этой помощью мужчине в его труде, и помощь эта очень драгоценна; но видеть молодую женщину, готовую к деторождению, занятою мужским трудом, все равно, что видеть драгоценный чернозем, засыпанный щебнем для плаца или гулянья» (т. 85, с. 348).

Чертков сделал копию с письма и просил разрешения напечатать его. 22—23 апреля Толстой ответил: «Выписку о женском труде я еще пересмотрю и тогда напишу» (т. 85, с. 351). Она появилась в № 5—6 «Русского богатства» за 1886 г. под названием:

«Труд мужчин и женщин. Выдержка из частного письма по поводу возражений на статью «Женщинам».

Эта публикация подлила масла в огонь: журнально-газетная полемика разгорелась с еще большей силой.

«Русский курьер» поместила «Письмо в редакцию» (подписанное инициалами М. Б.). Автор письма утверждал, что видеть цель жизни женщины в деторождении — значит, низводить ее «на степень животного»: «Но когда женщине скажут: «Сударыня, вы-с драгоценный чернозем», то, по-моему, она, «отрожавшись, и если у нее еще есть силы», должна размахнуться и закатить звонкую пощечину тому, кто этими словами смел оскорбить ее человеческое достоинство»101.

На страницах «Новостей и Биржевой газеты» вновь выступил Скабичевский с критикой социальной этики Толстого. Толстой «проповедует, — писал он, — что служить народу, помогать ему мы должны ухитряться так, чтобы это было в пределах условий его быта без малейших покушений на улучшение этих условий»102.

Ему вторил Н. К. Михайловский, напечатавший в № 6 и 7 «Северного вестника» две статьи: «Еще о гр. Л. Н. Толстом»103 и «Опять о Толстом». Правда, Михайловский сочувственно отозвался о взглядах Толстого на искусство: «В XII томе Сочинений гр. Толстого много говорится о нелепости и незаконности так называемых «науки для науки» и «искусства для искусства»... Гр. Толстой говорит в этом смысле много верного, и по отношению искусства это в высшей степени значительно в устах первоклассного художника».

«Так что же нам делать?» он был решительно не согласен. Идеологу либерального народничества, каким был Михайловский, весьма импонировал тот факт, что Толстого как писателя глубоко занимали «взаимные отношения народа и общества». По словам критика, в «Утре помещика», «Казаках», «Войне и мире», «Анне Карениной» Толстой дал «ряд отражений драмы, которую он когда-то сильно и глубоко переживал». Теперь, полагал Михайловский, эта драма благополучно кончилась и жалел, что она кончилась. Заостряя мысли Толстого, критик так комментировал их: «Надо любить ближнего, надо помогать ему. Прекрасно. Как помогать, чем? Деньгами можно? Отнюдь нельзя! На этот счет у гр. Толстого и особые диссертации есть, есть и художественная иллюстрация к ним в виде рассказа «Два брата и золото»...

Вон у самого гр. Толстого 600 000 есть, но он ими людям помогать не будет, не соблазнит его дьявол, а пусть себе лежат, где лежат. Завелись у него было 37 рублей, которые он должен был раздать, так и то намучился: все боялся дьяволу угодить...».

Михайловский писал; «Нельзя ли помогать людям, заступаясь за правых и наказывая виновных? Боже сохрани! Это хуже всего, как обстоятельно доказывается в рассказе «Крестник»... Какая, однако, все это удивительная путаница! Какое возмутительное презрение к жизни, к самым элементарным и неизбежным движениям человеческой души! Какое холодное, резонерское отношение к людским чувствам и поступкам»104.

Журналисты меньшего ранга вторили литературно-критическому мэтру тех лет. В газете «Русский курьер» Веневич (псевдоним В. К. Стукалича) напечатал заметку «Народная литература». «Смирение, прощение обид врагам и покорность их издевательствам — вот рецепт, который Л. Н. Толстой предлагает народу, обнадеживая сладкой верой, что хищники смягчатся, видя податливость жертвы, хотя ежедневный опыт и старуха-история учат иному»105.

В защиту Толстого выступило «Русское богатство». Л. Е. Оболенский напечатал в № 8 журнала статью «Русская мыслебоязнь и критики Толстого», где писал: «Почти все лето пресса бичевала Толстого на все лады и всякими способами, начиная с высокомерной иронии и кончая просто неприличной бранью и залезанием в дела семейные, личные и денежные... ... Такого позора, как история с Толстым, еще не видала Европа XIX века».

Оболенский горячо писал об искренности Толстого: «Толпа не может поверить, что гений ищет только истины, совершенно отрешаясь от мелочных и грязных страстишек, ибо у него довольно по горло и славы, и шума об нем, и все это ему даже надоело и опостылело»106.

Критик газеты «Неделя» Р. А. Дистерло также защищал Толстого. Он писал: «В его лице судьба как бы нарочно хотела произвести эксперимент самостоятельности и живучести духовных потребностей человека»107.

Н. С. Лесков, подводя итог этой полемике, справедливо заметил в статье «О рожне. Увет сынам противления»: «Есть хвалители, есть порицатели, но совестливых и толковых судей нет»108.

«Сестра»109, персонажи которого спорят о непротивлении злу насилием. Бойкий критик теории Толстого, фельетонист Лядовский изображен здесь в ироническом свете110.

Достоверно известно, что в начале января 1887 г. Чехов в споре с журналистом А. Д. Курепиным «доказывал, что нужно хорошенько разобраться в толстовской теории сопротивления злу, а пока нельзя честно говорить ни за, ни против»111.

В. Г. Короленко также включился в полемику вокруг Толстого, напечатав в № 10 «Северного вестника» за 1886 г. «Сказание о Флоре-римлянине». Здесь сказано: «Сила руки — зло, когда она подъемлется для грабежа и обиды слабейшего, когда же она подъята для труда и защиты ближнего — она добро»112.

XXI

17 июня 1886 г. в Ясную Поляну приехал Джордж Кеннан, знаменитый американский журналист и путешественник.

Кеннан объездил в 1885—1886 гг. всю Сибирь и, беседуя там с политическими ссыльными, услышал их «горячую и настойчивую просьбу» посетить Ясную Поляну и рассказать Толстому о тех «страданиях и лишениях, которые они выносят». Кеннан услышал «от политических», что «Толстой есть единственный человек в России, который может безопасно для себя вступиться за ссыльных перед высшим правительством»113. В книге «Сибирь и система ссылки» Кеннан пишет, что обещание побывать у Толстого он дал сосланной на Кару революционерке Н. А. Армфельдт.

«A visit to Count Tolstoi», напечатанной в журнале «The Century Illustrated Monthly Magazine» (1887, vol. 34, № 2)114. В русской прессе («Неделя», 1886, № 30, и 1887, № 28) также появились его краткие статьи, рассказывающие о поездке к Толстому. Кеннан писал здесь о Толстом: «Редко можно встретить такое открытое, мужественное, подвижное и во всех отношениях замечательное лицо, как у этого добровольного поселянина, с загорелой шеей, с маленькими серыми глазами, в которых из-под густо нависших бровей блестит гений...»115.

В очерке, опубликованном в американском журнале, Кеннан так сказал о внешности Толстого: «В лице графа Толстого есть нечто более прекрасное и более высокое, чем простая красота или правильность черт. Это впечатление глубокой моральной, духовной и физической силы»116.

Описывая ужасы, творившиеся в сибирской ссылке и каторге, Кеннан спросил Толстого, смог бы он устоять на своем принципе непротивления злу насилием при виде грубых насилий, совершаемых над беззащитными женщинами. Толстой с глазами, полными слез, продолжал доказывать, что насилие в ответ на насилие не могло бы достигнуть никакой благой цели.

«Наконец я спросил его, — пишет Кеннан, — не считает ли он, что сопротивление такому притеснению оправданно.

— Это зависит, — отвечал он, — от того, что понимать под сопротивлением. Если вы имеете в виду убеждение, спор, протест, я отвечу — да. Если вы имеете в виду насилие — нет. Я не думаю, что насильственное противление злу насилием оправдано при любых обстоятельствах».

Кеннан привез и показал рукопись Е. И. Россиковой о «голодной забастовке», длившейся 16 дней, — протесте четырех женщин, политических ссыльных, против жестокого обращения. Толстой «прочитал три или четыре страницы рукописи и помрачнел... «Я не сомневаюсь, — сказал он, — что мужество и сила этих людей поистине героические, но методы их неразумные, и я не могу сочувствовать им»117.

В книге «Сибирь и система ссылки» Кеннан писал об этом: Толстой «ясно сказал, что, жалея многих политических, он не может помочь им и совершенно не сочувствует их методам»118.

Еще Толстой сказал, что для уничтожения «системы ссылки» нужно, чтобы все отказались от солдатской службы и уплаты налогов. «Мой метод — по сути своей революционный... — это полный отказ делать зло — как ради себя, так и ради других». На все возражения Кеннана Толстой «продолжал утверждать, что единственный путь уничтожить угнетение и насилие состоит в том, чтобы полностью отказаться вершить насилие, что́ бы к этому ни побуждало. Он сказал, что политика непротивления злу, которую он проповедует как революционный метод, находится в полном соответствии с характером русского крестьянина»119.

Свой очерк Кеннан заключал словами: «Я с искренним сожалением попрощался с человеком, которого знал только один день, но к которому я уже проникся чуть ли не самым страстным уважением. Его теории, смелые, благородные, возвышенно-прекрасные и даже героические, казались мне ошибочными, но к самому человеку я испытываю только самые теплые чувства уважения и почтения»120.

Вернувшись на родину, Кеннан написал Толстому трогательное благодарственное письмо121.

Сибирские очерки Кеннана печатались в журнале, а в 1891 г. были изданы в Лондоне отдельной книгой — «Siberia and Exile System» («Сибирь и система ссылки»). Толстой внимательно читал их и в августе 1890 г. отправил Кеннану большое письмо. «С тех пор, как я с вами познакомился, — писал он, — я много и много раз был в духовном общении с вами, читая Ваши прекрасные статьи в «Century», который мне удалось доставать без помарок... Очень, очень благодарен вам, как и все живые русские люди, за оглашение совершающихся в теперешнее царствование ужасов» (т. 65, с. 138).

«Мне стыдно бы было быть царем в таком государстве, где для моей безопасности нет другого средства, как ссылать в Сибирь тысячи и в том числе 16-летних девушек» (т. 50, с. 5).

Несомненно, что разговоры с Кеннаном и его сибирские очерки Толстой помнил, когда задумывал и потом писал роман «Воскресение». В черновиках романа иронически упомянут англичанин, «сторонник России»: «Он объезжал теперь Сибирь с тем, чтобы написать книгу, отрицающую Кеннана. Кроме того, он был евангелик и раздавал по острогам евангелия и проповедовал спасение искуплением, так что делал два дела сразу» (т. 33, с. 312).

XXII

21 июня 1886 г. С. А. Толстая писала Н. Н. Страхову, что в Ясной Поляне «азарт покоса, косят все: муж, сыновья, гости; гребли сено тоже все: девочки, я, бабы»122. Сам Толстой в то же время рассказывал в письме В. Г. Черткову, что целые дни в поле на покосе и очень устает.

Старший сын, С. Л. Толстой, в книге воспоминаний «Очерки былого» пояснил, что эта работа выполнялась за вдов, стариков, малосильных крестьян, которые сами не могли косить.

Когда началась уборка сена — страдная пора, в Ясную Поляну приехал гость — «человек высокого роста, в сером, доверху застегнутом сюртуке, с военной осанкой»123. Это был французский писатель Поль Дерулед, создатель и почетный президент «Лиги патриотов», ратовавший за союз Франции с Россией против Германии. На другой день после его визита, 17 июля, Толстой писал В. Г. Черткову: «Представьте себе, что это человек, посвятивший свою жизнь возбуждению французов к войне, revanche против немцев. Он глава воинственной Лиги и только бредит о войне» (т. 85, с. 376).

Дальняя родственница Толстых, художница Е. Ф. Юнге, бывшая тогда в Ясной Поляне, делала заметки — записи того, что говорил Деруледу Толстой124. Она же писала в 1911 г. С. А. Толстой: «Пусть только Бирюков не повторяет глупостей, которые писались в газетах по этому поводу, будто Лев Николаевич сердился, хлопал дверями и пр. Я все время была с ними, и ничего подобного не было; они спорили горячо, но дружественно, и часто прения прерывались шутками, например:

Л. Н. Я не понимаю, как люди могли дойти до мысли, что земля может быть чьей-нибудь собственностью.

Дерулед. Ну, знаете, эта теория растяжима. Таким образом можно сказать, что и мой сюртук — не моя собственность.

Л. Н. — не ваша собственность.

Дерулед. Ah, mais non! Ah, mais non!125 Я не хочу оставаться без головы, я буду защищаться.

Л. Н. (смеясь). Ну, если это вам неприятно, я скажу, что мои моя голова мне не принадлежат...

Дерулед. Вот если б мне да вашу голову! Хоть на один месяц бы!

Л. Н. хохочет.

— Ведь я вполне этого человека понимаю: я сам когда-то точно так же думал. Но теперь я выше этого.

А когда мы выехали, Дерулед сказал мне:

— Ведь я вполне этого человека понимаю, я благоговею перед ним, но сам я не могу отрешиться от того, что было крепче моей жизни. Я не могу подняться на его высоту»126.

Об этом визите сам Толстой рассказал подробно и точно несколько лет спустя в статье «Христианство и патриотизм» (1893—1894), написанной по случаю франко-русских военных торжеств в Тулоне и Кронштадте. В агитации Деруледа, в шумных визитах военно-морских эскадр он почувствовал и разглядел страшную вещь — приготовление Европы к большой войне.

«Там он, надеясь найти в народе больше сочувствия своим мыслям, попросил меня перевести старому уже, болезненному, с огромной грыжей и все-таки затяжному в труде мужику, нашему товарищу по работе, крестьянину Прокофию, свой план воздействия на немцев, состоящий в том, чтобы с двух сторон сжать находящегося в середине между русскими и французами немца. Француз в лицах представил это Прокофию, своими белыми пальцами прикасаясь с обеих сторон к потной посконной рубахе Прокофия. Помню добродушно насмешливое удивление Прокофия, когда я объяснил ему слова и жест француза».

Когда Прокофий понял, зачем приехал француз, он сказал: «Приходи лучше с нами работать, да и немца присылай». Про себя, свои мысли и чувства, Толстой пишет в этой статье: «Вид этих двух столь противоположных друг другу людей — сияющего свежестью, бодростью, элегантностью, хорошо упитанного француза в цилиндре и длинном, тогда самом модном пальто, своими нерабочими, белыми руками энергически показывающего в лицах, как надо сжать немца, — и вид шершавого, с трухой в волосах, высохшего от работы, загорелого, всегда усталого и, несмотря на свою огромную грыжу, всегда работающего Прокофия с своими распухшими от работы пальцами, в его спущенных домашних портках, разбитых лаптях, шагающего с огромной навилиной сена на плече той не ленивой, но экономной на движения походкой, которой движется всегда рабочий человек, — вид этих двух столь противоположных друг другу людей очень многое уяснил мне тогда и жива вспомнился мне теперь, после тулоно-парижских торжеств. Один из них олицетворял собой всех тех вскормленных и обеспеченных трудами народа людей, которые употребляют потом этот народ как пушечное мясо; Прокофий же — то самое пушечное мясо, которое вскармливает и обеспечивает тех людей, которые им распоряжаются» (т. 39, с. 50—52).

Случилось так, что впервые статья «Христианство и патриотизм» появилась в переводе на французский язык. Отдавая ее в печать, Толстой ничего не изменил в рассказе о Деруледе; только, имя заменил словами «наш гость».

Несомненно, что визит Деруледа был одним из толчков к работе над статьей о войне и об отказе участвовать в ней, начатой в 1890 г. и превратившейся в итоге в большой трактат «Царство божие внутри вас».

XXIII

30 июля 1886 г. Толстой начал статью о верах127. «В календарях на 1886 год о том, сколько на свете вер, написано: в одних — 1000 вер или исповеданий, в других 2000. Если возьмешь книги ученых, тех, которые пишут о верах, то тоже прочтешь в этих книгах описания 1000 вер; и каждая вера одна чуднее другой. — Если послушаешь, что говорят люди, то услышишь то же: что вер на свете тысячи, и всех их не пересчитаешь, и все разные» (т. 26, с. 572).

изложить «истинные вероучения» (буддийское, Лаодзе, Конфуция, пророков, стоиков), так как излагать «ложные учения» (браминов, ложное христианство, магометанство) считает «излишним» (т. 26, с. 577).

На этих словах рукопись обрывается. Видно, что она писалась в несколько приемов, но не была закончена, и впоследствии Толстой не возвращался к ней. Работая над темой с обычной основательностью, он внимательно изучал источники, просил друзей (Черткова, Страхова, Стасова, Бирюкова) присылать ему разные книги на эту тему, но вскоре оставил работу, продолжая иногда убеждать сотрудников «Посредника», что дело это чрезвычайно важное и его нужно сделать. 7 июля 1887 г. он писал П. И. Бирюкову: «Ах, как бы хорошо было, кабы кто изложил учения, — истинные коренные учения вер — 3-х, 6-ти. Как это осветило бы человечество — букетом света. Может, приведет бог и мне, но уж очень много другого занимает. Впрочем, я никогда не знаю, что надо делать» (т. 64, с. 56).

В написанных страничках главный интерес представляет то, как Толстой определяет самое понятие веры; это определение проливает свет на его собственное мировоззрение. «Верой можно назвать только учение о том, что такое человек, зачем он живет и как ему жить и чего ему ждать после смерти». Эта вера «записана в сердце каждого человека» (т. 26, с. 573).

Летом 1887 г., когда было отправлено письмо П. И. Бирюкову, Толстой был сильно увлечен именно изложением своей веры, тем, как он понимает общий смысл назначения человека, — трактатом «О жизни».

«Полном собрании сочинений, запрещенных в России, Л. Н. Толстого» (изд-во «Свободное слово», Англия)128.

Замысел 1886 г. был по-иному претворен Толстым в конце жизни, когда он и его помощники составляли для «Посредника» сборники изречений: «Мысли мудрых людей на каждый день»

(1903), «Круг чтения» (1906), «На каждый день. Учение о жизни, изложенное в изречениях» (1909—1910), «Путь жизни» (30 выпусков, изданы в 1911 г.). Туда вошли многочисленные отрывки из брахманской и буддийской литературы, из Библии, Талмуда, из книг, связанных с именами Зороастра, Конфуция и Лаодзе, Магомета, а также изречения стоиков — Эпиктета, Марка Аврелия и Сенеки.

XXIV

Все лето 1886 г. Толстой напряженно работал в поле. О том, что такое была эта работа, рассказал И. Е. Репин, посетивший Ясную Поляну в августе следующего, 1887 г. «От часу дня до самых сумерек, восьми с половиной часов вечера, он неустанно проходил взад и вперед по участку вдовы, направляя соху за лошадью и таща другую, привязанную к его ременному поясу, лошадь с бороной; он запахивал, «разделывал» поле. Пот валил с него градом, толстая посконная рубаха, одеваемая им на полевые работы, была мокра насквозь, а он мерно продолжал. Плоскость была неровная: надо было то всходить на гору, то спускать соху под гору, с осторожностью, чтобы не подрезать задние ноги лошади. Внизу, в овраге, лежала бутылка воды с белым вином, завернутая в пальто графа от солнца; иногда он, весь мокрый, отпивал наскоро из этой бутылки, прямо с горлышка, и спешил на работу.

Часто во время подъема на гору побледневшее лицо его, с прилипшими волосами к мокрому лбу, вискам и щекам, выражало крайнее напряжение и усталость, а он, поровнявшись со мной, каждый раз бросал ко мне свой приветливый, веселый взгляд и шутливое словцо»129.

— возить рожь. Но 5 августа вынужден был слечь в постель, с жаром в 40°. Софья Андреевна тотчас, в ночь, поехала в Москву и привезла на другой день ассистента Захарьина — В. Чиркова. Чирков нашел положение опасным и дренировал рану. Долечивал Толстого тульский врач М. М. Руднев, приезжавший несколько раз в Ясную Поляну.

15 августа С. А. Толстая писала А. А. Фету, что одиннадцатый день Толстой не встает с постели, жар не проходит, на ноге язвы, нарыв и рожа. «Он страшно страдает, исхудал и ослаб»130.

В конце августа, когда сильная болезнь все еще продолжалась, к Толстому обратился известный актер и режиссер М. В. Лентовский. Он писал, что строит «театр народных представлений» —

«Скоморох» — и просил «нравственной поддержки» для «измученного сердца». «Непонятное чувство», добавлял Лентовский, влечет первому сказать об этом Толстому131.

Болезнь между тем проходила с трудом. В середине октября Толстой еще писал П. И. Бирюкову, что передвигается на костылях с болью и не может опускать ногу. Лишь около 10 ноября он смог сообщить своему воронежскому другу Г. А. Русанову, что ходит и совсем здоров.

XXV

«15 сентября 86 года»; это не дневниковая запись, а программа неозаглавленного рассказа. «Жил человек богатый Миташа и дожил до 40 лет и не знал, что доброе и что злое» — первая фраза рукописи (т. 26, с. 529). Программа этого ненаписанного рассказа связана с незаконченным же отрывком «Жил в селе человек праведный. Звать его Николай» (декабрь 1882 г.)132 и с написанной (хотя тоже неоконченной) в 1902—1904 гг. повестью «Фальшивый купон». В отрывке 1886 г. упоминается «купон поддельный». Но в целом отрывок этот, занимающий шесть небольших листиков, интересен прежде всего с автобиографической стороны.

Он явственно отражает тот момент в жизни Толстого, когда из-за рожистого воспаления на ноге он сам находился на пороге смерти, и мысли о ней возникали не отвлеченно, а как совсем близкая реальность. Незадолго до 15 сентября он писал Н. Л. и О. Н. Озмидовым: «Болезнь идет своим чередом. Самое верное определение моего состояния: помираю от ноги. И, действительно, — выздоровлю или нет, но теперь помираю, т. е. поток жизни — служения — сузился в чуть каплющую струйку. Лежишь и ждешь выхода одного из двух, и оба принимаю с радостью» (т. 63, с. 373—374).

В начатом рассказе Миташа жил, не зная, «что доброе и что злое», до 40 лет. Толстой тоже в сорок лет пережил «арзамасский ужас» и совсем недавно возобновил его в памяти, работая над «Записками сумасшедшего» (1884). И вот Миташа «заболел смертно»: «Хорошо, — сказал он, — добро пожирает зло и устанавливает царство божие на земле. Богу это хорошо, а мне что за дело? Зачем мне делать добро? Вот я страдаю и умираю. Может быть, от моей жизни прибавилось добра на земле, да мне-то что — я помру и того не увижу».

Разными доводами (добрые и мудрые слова говорит являющийся во сне «светлый юноша») Толстой стремится устранить это противоречие: жизнь существует как личное благо человека, обрываемое смертью; но есть ли в жизни смысл, которому не страшна смерть, который уничтожает страх смерти? То, что в «Смерти

Ивана Ильича» было показано как глубочайшая драма, здесь пре одолевается доводами рассудка. Правда, рассудок, даже и просветленный светом христианской истины, оказывается бессильным. Прямо здесь, в рукописи, Толстой делает пометки: «Не выходит. А не брошу, очень важно»; «Вечером. Опять не могу» — и наконец обрывает рукопись одним словом: «Спуталось» (т. 26, с. 530—532).

«Миташа», — зерно трактата «О жизни».

XXVI

В 1886 г., после двадцатилетнего исследования Азии и нескольких путешествий, после жизни среди туземцев-папуасов Новой Гвинеи, в Петербурге поселился Н. Н. Миклухо-Маклай.

В его замечательной деятельности Толстой увидел подтверждение своим мыслям о том, что подлинная цивилизация может быть принесена к отсталым народам не насилием и обманом, а просвещением и помощью133. Миклухо-Маклай узнал, что Толстой интересуется его личностью и трудами, и 19 сентября 1886 г. отправил ему скромное письмо и свои брошюры о пребывании на берегу Маклая.

Толстой ответил Миклухо-Маклаю восторженным, большим письмом. «Очень благодарен вам, — писал Толстой 25 сентября, — за присылку ваших брошюр. Я с радостью их прочел и нашел в них кое-что из того, что меня интересует. Интересует — не интересует, а умиляет и приводит в восхищение в вашей деятельности то, что сколько мне известно, вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе, общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, что люди нашего общества даже его и не понимают». Еще Толстой писал, что «желает видеть» Миклухо-Маклая, «войти в общение» с ним и советовал: «Ради всего святого изложите с величайшей подробностью и с свойственной вам строгой правдивостью все ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступали там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству». Миклухо-Маклай ответил Толстому, отводя его «нападки на науку» и соглашаясь с его советом: «Я решил включить в мою книгу многое, что прежде, т. е. до получения вашего письма, думал выбросить» (т. 63, с. 378—379).

Увидеться им не пришлось: 2 апреля 1888 г., сорока четырех лет от роду, Миклухо-Маклай умер. 10 апреля в газете «Неделя» было опубликовано письмо Толстого134.

«Посреднике» необходимо издать популярную книжку о Миклухо-Маклае (т. 85, с. 331)135.

XXVII

Беседуя в 1896 г. с корреспондентом газеты «Новости» Н. Ракшаниным, Толстой подробно рассказал историю драмы «Власть тьмы»: «Фабула «Власти тьмы» почти целиком взята мною из подлинного уголовного дела, рассматривавшегося в Тульском суде. Сообщил мне подробности этого дела мой большой приятель, тогдашний прокурор, а теперь председатель суда Давыдов... В деле этом имелось именно такое же, какое приведено и во «Власти тьмы», убийство ребенка, прижитого от падчерицы, причем виновник убийства точно так же каялся всенародно на свадьбе этой падчерицы...

Отравление мужа было придумано мною, но даже главные фигуры навеяны действительным происшествием. Сцена покаяния в пьесе выражена мною значительно слабее. Прототип Никиты, так же как и в драме, не хотел было идти благословлять молодых, и звать его действительно приходили разные члены семьи. Пришла, между прочим, и девочка-подросток, вроде моей Анютки... Мучимый совестью, виновник преступления, чувствовавший, что у него нет сил идти и благословлять, в озлоблении схватил оглоблю и так ударил девочку, что она упала замертво. Под впечатлением этого нового преступления он решился, охваченный ужасом, на всенародное покаяние... — ужасов в пьесе и без того ведь достаточно... Но когда я увидел «Власть тьмы» на сцене, я понял, что конец ее гораздо сильнее рисовался моему воображению под впечатлением уголовного дела»136.

Подлинное дело Тульского окружного суда о Колосковых сохранилось137; оно начато 28 апреля 1880 г., окончено 2 апреля 1881 г. Н. В. Давыдов пишет в своих воспоминаниях, что он «подробно ознакомил Льва Николаевича с обстоятельствами дела», которое Толстого «весьма заинтересовало». Он же сообщает, что Толстой дважды виделся с Ефремом Колосковым. Ефрем (37 лет) и его жена Марфа Ионова (50 лет) были приговорены 21 октября 1880 г. к каторжным работам; свидания с Колосковым могли происходить лишь в 1880 г., пока тот находился в тульской тюрьме138.

Замысел пьесы возник спустя шесть лет — внешне как будто случайно. Еще 19 октября 1886 г. Толстой писал Н. Н. Страхову: «Теперь все еще примериваюсь к работе и все еще не могу сказать, чтобы напал на такую, какую мне нужно для спокойствия, — такую, чтобы поглотила меня всего» (т. 63, с. 397). Когда через три недели, 10 ноября, в Ясную Поляну приехал А. А. Стахович, театрал, прекрасный чтец, Толстой встретил его словами: «Как я рад, что вы приехали! Вашим чтением вы расшевелили меня. После вас я написал драму... Или я давно ничего не писал для театра, или действительно вышло чудо, чудо!»139

«расшевелившее» Толстого, происходило в предыдущий приезд Стаховича — около 20 октября. Стахович читал Гоголя и Островского, любимую Толстым пьесу «Не так живи как хочется»140.

План драмы был написан ночью — это событие запомнилось Толстому (обычно он работал по утрам); спустя много лет он упомянул об этом вдохновенном писании в беседе с Д. П. Маковицким141.

25 октября С. А. Толстая отметила в своем дневнике: «Лев Николаевич затевает писать драму из крестьянского быта». 26 октября: «Левочка написал 1-е действие драмы. Я буду переписывать». На следующий день: «Переписала 1-е действие новой драмы Левочки. Очень хорошо. Характеры очерчены удивительно, и завязка полная и интересная. Что-то дальше будет». 30 октября: «Написано еще 2-е действие драмы. Встала рано и переписала. Потом вечером переписала вторично. Хорошо, но слишком ровно: нужно бы было больше театрального эффекта, что я и сказала Левочке»142.

«пускай уляжется — тогда лучше» (т. 83, с. 576).

Утром 10 ноября законченная пьеса была вновь исправлена и в несколько рук переписывалась, чтобы А. А. Стахович мог прочесть ее яснополянским крестьянам. «Л. Н. послал за своим переписчиком, многострадальным странником Александром Петровичем Ивановым и за учителем школы; взялся и я переписать одно действие, чтобы к вечеру общими силами переписать всю написанную драму. Граф хотел собрать крестьян, чтобы я прочел ее им; он очень интересовался впечатлением, которое она произведет на крестьян. Но переписать драму не успели, и я остался на лишние сутки».

Рассказывает Стахович и о настроении Толстого в это время: «Давно не видал я Льва Николаевича таким веселым и здоровым... Весь вечер прошел в разговорах о литературе и театре. Лев Николаевич сожалел о плачевном состоянии современного драматического искусства. Видно было, что он был не прочь поставить на сцену свою драму, но боялся затруднений для верной обстановки крестьянского быта и главным образом того, что актеры плохо совладают с языком пьесы и вообще не сумеют ее сыграть как должно...».

Стахович вспоминает: «Крестьяне слушали молча. Один Андрей буфетчик шумно выражал свой восторг громким хохотом. Кончилось чтение; Лев Николаевич обратился к пожилому крестьянину, бывшему его любимому ученику яснополянской школы, с вопросом, как ему понравилось прочитанное сочинение.

Тот ответил:

— Как тебе сказать, Лев Николаевич, Микита поначалу ловко повел дело... а потом сплоховал...

Больше Толстой ни у кого ничего не спрашивал... «Это буфетчик всему виной, — говорил он. — Для него вы генерал, он вас уважает: вы даете ему на чай по три рубля... и вдруг вы кричите, представляете пьяного; как ему было не хохотать и тем помешать крестьянам верно понять достоинство пьесы, тем более, что большинство слушателей считает его за образованного человека»143.

XXVIII

Работа над пьесой «Власть тьмы» принесла Толстому радостное удовлетворение. Он вложил в нее все свое великое знание крестьянской жизни, любовь к ее светлым сторонам и сострадание к темным, глубочайшее понимание народного характера, темперамента, психологии, речи пореформенного мужика. Заботясь, как всегда, о богатстве и характерности речи своих героев, Толстой, по его собственным словам, «ограбил свои записные книжки», чтобы написать «Власть тьмы»144.

14 ноября, окончив пьесу, Толстой писал Н. Н. Страхову: «Я живу очень хорошо, радостно — пишу. Написал пьесу для народных театров» (т. 63, с. 408). И в тот же день — В. Г. Черткову: «Чем я занят? — Написал драму на прелюбодеяние. Кажется, хорошо» (т. 85, с. 410—411).

«Левочка здоров, гуляет, работает, т. е. пишет; отдал в набор свою драму (издание «Посредника») и в цензуру. Надеемся, что пропустят, и будем ее ставить на народный театр. Это его займет, и я рада»145.

В наборной рукописи пьеса называлась: «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Заглавие «Власть тьмы» (народная пословица сохранена как разъяснение, подзаголовок) было дано в корректуре146.

В середине декабря Толстой уже правил корректуры и, что не часто с ним бывало, продолжал быть доволен написанным: «вышло удивительно хорошо». Это было сказано при И. М. Ивакине, который слышал чтение пьесы в московском доме Толстых, когда там находились еще редактор «Русской мысли» С. А. Юрьев и профессор Н. И. Стороженко. Пьеса произвела на слушавших очень сильное впечатление, но, вероятно, именно тогда было замечено, что четвертый акт слишком реалистичен и потому для исполнения на сцене мало пригоден. Исправляя и дополняя драму в корректуре, Толстой в эти же дни написал вариант четвертого действия: убийство младенца совершается за сценой; на сцене же остаются бывалый солдат Митрич и маленькая Анютка, которые переживают это убийство. К смягчению стиля пьесы сам Толстой отнесся иронически: «Так вот я думал, чем бы заменить помягче, чтобы не так шокировать их деликатные нервы...» (т. 26, с. 713).

В. Г. Черткову из Москвы Толстой писал о своей работе над пьесой: «Кажется, что я грешил с ней, очень уж ее отделывал»; «Я вот недели здесь занят поправками, прибавками к драме. Она нравится всем » (т. 85, с. 422).

Как видно по сохранившимся рукописям (486 листов), в ходе создания пьесы первое действие переделывалось четыре раза, второе — пять раз, остальные — по три раза. Затем драма исправлялась вся целиком, при этом трижды — в корректурах. Вариант четвертого действия также трижды уточнялся, прежде чем попал в печать147.

Лишь в третьей редакции третьего действия появилась фигура Митрича, «старика-работника, отставного солдата», как он охарактеризован в списке действующих лиц. В декабре 1886 г., когда проездом в Петербург у Толстых гостили В. Г. и А. К. Чертковы и Толстой вычитывал с Анной Константиновной корректуру пьесы, он сказал, что «вспомнил тип отставного солдата, забавный был такой старик»148. Еще раз «живого Митрича», т. е. человека, похожего на действующее лицо пьесы, Толстой увидал однажды в имении Олсуфьевых, но это случилось после того, как пьеса была написана149. Он, вероятно, любил этот тип, в котором отзывчивость, доброта, совестливость сочетались с простой, даже грубой речью. Позднее такой старик приснился во сне: «Видел во сне тип старика, который у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющий и ругатель» (дневниковая запись 7 мая 1901 г. — т. 54, с. 97).

По мере отделки «Власти тьмы» роль Митрича расширялась; в корректуре был введен новый эпизод: Никита покушается на самоубийство, а Митрич не дает ему веревку и в пьяном бормотании произносит важные слова — после них Никита смело идет на всенародное покаяние: «А как не боюсь я людей-то, мне и легко. Начхаю ему в бороду, лопатому-то, — матери его поросятины! Ни чего он мне не сделает. На, мол, выкуси!» Никита переспрашивает: «Не велишь бояться людей?» Митрич отвечает уверенно: «Есть чего бояться, дерьма-то. Ты их в бане-то погляди. Все из одного теста. У одного потолще брюхо, а то потоньше, только и различки в них. Вона! кого бояться, в рот им ситного пирога с горохом!» (т. 26, с. 237).

Сюжетное движение пьесы было подсказано жизненным фактом, легшим в ее основу, и ясно определилось в первоначальном плане и характеристике действующих лиц, набросанных на четвертушке писчего листа. С самого начала была ясна роль Акима («бедняк, говорливый, по-божественному» — т. 26, с. 536)150, увещевающего сына. Главный смысл дальнейшей творческой работы, помимо шлифовки, обогащения языка, свелся к углублению внутренней драмы, к усложнению психологических мотивов покаяния. Никита сознается в грехе не только под влиянием гневно-косноязычных речей отца, но и после собственных душевных мук.

«Первый винокур».

XXIX

17 декабря 1886 г. рукопись «Власти тьмы» была послана в Петербург в театральную цензуру151. В тот же (или на другой) день Толстой ответил согласием на телеграмму Д. Д. Оболенского поставить драму в бенефис М. Г. Савиной, известной актрисы Александрийского театра. 20 декабря сама Савина писала Толстому: «Многоуважаемый Лев Николаевич, кн. Д. Д. Оболенский сообщил мне ваше согласие на мою просьбу. Благодарю вас искренно и прошу как можно скорее выслать мне через князя рукопись драмы. Я буду как нельзя более счастлива дать ее в мой бенефис, если в ней есть роль, подходящая к моим средствам, и вы пожелаете доверить ее моему исполнению. Все хлопоты в цензуре и в театрально-литературном комитете беру на себя. Глубоко уважающая вас М. Савина» (т. 63, с. 455—456).

Толстой сам торопился поставить «Власть тьмы» и тотчас же отправил пьесу с сопроводительным письмом. «Посылаю вам, Марья Гавриловна, свою пьесу, — писал он Савиной. — Очень желал бы, чтоб она вам понравилась. Боюсь, что она покажется петербургской публике и вам слишком грубою. Четвертый акт с того места, где отчеркнуто красным карандашом, мною изменен. Вариант этот, если не будет готов нынче печатный, то я пришлю его вам завтра. Все, что найдет нужным театральная цензура изменить, чтобы смягчить, я на все согласен, если такие изменения будут одобрены А. А. Потехиным152, которому я вполне доверяю. Роль ваша мне представляется — Марина» (т. 63, с. 455).

28 декабря Савина уже была у Толстого в Москве, чтобы получить от него указания относительно постановки. Как заметила А. К. Черткова, Савина произвела на Толстого «хорошее, приятное впечатление»153. Артистка хотела играть Анютку; Толстой советовал ей взять роль Акулины. По ее просьбе Толстой прочел сцены с участием Анютки и Акулины.

2 января 1887 г. от Савиной пришла телеграмма: «Власть тьмы» запрещена и для театра, и для печати.

«Посреднике», но и в типографии А. Мамонтова и Кº для издания «Сочинений гр. Л. Н. Толстого».

Не медля и дня, она отправила письмо начальнику Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистову. 9 января Феоктистов ответил: «Пьеса должна произвести самое удручающее впечатление на публику; в ней изображается целый ряд прелюбодеяний и убийств, в высшей степени возмутительных. Действующие лица говорят языком невозможным по своему цинизму; не только отдельные сцены, но весь четвертый акт таков, что — полагаю — никогда в мире не появлялось на сцене ничего подобного... Надо иметь железные нервы, чтобы вынести все это» (т. 26, с. 715).

Толстой в это время находился с дочерью Татьяной Львовной у Олсуфьевых в Никольском-Обольянинове, писал повесть «Ходите в свете, пока есть свет»; просматривал масонские книги, оказавшиеся в библиотеке Олсуфьевых, и нашел, что книг шесть хорошо бы напечатать в «Посреднике», «изменив старинный язык и кое-что исключив»; прочел роман Гольдсмита «Векфильдский священник»: «с самыми маленькими исключениями» это была бы «прелестная книга для «Посредника». Обо всем этом он написал 7 января В. Г. Черткову. Жене в тот же день он писал: «А ты не слишком ли разлетелась на Феоктистова? Главное, не надо сердиться, а еще лучше — вовсе не заботиться» (т. 84, с. 16).

В. Г. Чертков тоже не бездействовал: он воспользовался своими громадными великосветскими связями. С помощью

4 января об успехе чтения у Шуваловой; А. С. Суворин на другой день в газете «Новое время» поместил хвалебную статью о пьесе; Чертков рассказывал, что пьеса «произвела самое прекрасное и сильное впечатление, и результат этих чтений уже проявляется... Государь хочет ее прочесть, и ко мне обращались за экземпляром для него» (т. 26, с. 716).

Толстой написал 7 января В. Г. Черткову: «Нынче получил письмо от Стаховича и от жены и статью в «Новом времени» — все о драме. Чуть-чуть опять не впал в малодушество; но как-то в более серьезном духе здесь и остаюсь равнодушным и вполне уверенным, что в «Посреднике» она пройдет, что, главное, желательно» (т. 86, с. 4). В письме к А. А. Толстой он высказал глубокое огорчение разговорами в высшем обществе: «Надеюсь, что она (пьеса) будет полезна для тех, для «большого света», для которого я писал ее, но вам она совсем не нужна» (т. 64, с. 6).

7 января Чертков сообщил Толстому, что в цензуру драма представлена А. А. Татищевым «только для разрешения на театре» и что Е. М. Феоктистов «сам взялся цензуровать и сделал такие помарки, при которых первоначальная редакция 4-го действия совсем кастрирована... Все резкие ругательства вроде «пес» вычеркнуты. Место о банке все обчерчено» (т. 86, с. 5).

пьесу для печати, но запретить для сцены.

13 января «Власть тьмы» была разрешена к печати без всяких цензурных изъятий, за исключением эпиграфа из Евангелия. 14 января Феоктистов известил С. А. Толстую: «Во всей пьесе не вычеркнуто ни одного слова. Из этого вы изволите видеть, что мы ничего не имеем против появления пьесы в печати, но имеем очень многое против постановки ее на сцене» (т. 26, с. 717).

К радости Толстого пьеса была разрешена не только для собрания сочинений, но и для народного издания в «Посреднике»154.

В начале февраля 1887 г. драма вышла в «Посреднике» под названием «Власть тьмы, или Коготок увяз, всей птичке пропасть» и почти одновременно в трех изданиях «Сочинений гр. Л. Н. Толстого». Вслед за первым появилось еще четыре издания «Посредника»155.

В. Г. Чертков распорядился, чтобы вариант сцены убийства ребенка был помещен после четвертого действия. «Читателям будет очень приятно и хорошо прочесть обе редакции конца этого действия, и на этом месте, как мне кажется, вариант не только не повредит общему впечатлению, но, наоборот, прибавит содержания, так как, собственно говоря, в варианте очень много повторения» (т. 26, с. 717). Толстой поначалу не согласился и предложил печатать половину экземпляров с одной, а вторую половину — с другой редакцией четвертого действия. Чертков настаивал, и 22 января Толстой написал: «Вчера получил ваше письмо с доводами, почему печатать так, как вы распорядились, и совершенно согласен» (т. 86, с. 17)156.

«Власть тьмы» встал вопрос о литературной собственности на нее. До того все, что появлялось в «Посреднике», могло переиздаваться безвозмездно, в отличие от сочинений, входивших (начиная с 1885 г.) в издания С. А. Толстой. Но пьеса была напечатана одновременно и здесь и там.

23 февраля 1887 г. Толстой писал В. Г. Черткову: «Я забыл ответить на вопрос о печатании драмы для Литературного фонда. Прошу всех печатать, где и как хотят, и прав собственности ни я, » (т. 86, с. 34—35).

В газете «Русские ведомости» 7 марта появилось письмо редакции книжного склада «Посредника», где говорилось, что «все изданные «Посредником» произведения Льва Николаевича Толстого, на основании желания самого автора, составляют общее достояние и потому свободны от всякой литературной собственности». Это объявление, составленное Чертковым, было перепечатано в нескольких газетах.

XXX

В декабре 1886 г. Толстой делился задушевными мыслями с Н. Н. Ге: «Работы столько, вероятно что нужной людям, что знаешь вперед, что не кончишь. Так же и у вас, я знаю. А как знаешь, что не кончишь работы, — отпадает желание личной награды за нее, а остается сознание служения. Я иногда испытываю это, и тогда особенно хорошо; но как только начнут другие хвалить (как у меня теперь с драмой), так сейчас является личное желание награды за свой труд и глупое самодовольство: Каков я! Что сделал. Правда, спасает от этого — вы тоже знаете, наверное, — то, что некогда, а надо за другое приниматься» (т. 63, с. 427).

Однако, как показало ближайшее будущее, Толстой ревниво относился к своему любимому творению и защищал драму от неосторожного или чуждого суда.

«Власти тьмы» критически («Первый акт привел меня в совершенное восхищение... Но в следующих актах интерес не развивается и не возрастает», а «последняя сцена кажется слабою»157), Толстой заметил в ответном письме, что Страхов рассуждает с чуждой точки зрения («вы не с моей точки зрения судили»). Потом, прочитав пьесу, Страхов горячо винился и высоко оценивал драму: «Боже мой, как хорошо! Как это живо, правдиво, точно, как просто и глубоко захватывает дело! То, что я говорил о первом акте, я скажу теперь обо всей драме — она отодвинула на задний план всех Островских, Писемских, Потехиных. Я восхищаюсь естественностию, краткостию, характерностию каждого разговора; выбор минуты, чередование сцен, полнота всей жизненной обстановки — что за прелесть, что за совершенство!»158 По поводу этого отзыва Толстой, впрочем, заметил, что теперь он «еще менее согласен — вы придаете слишком большое значение» (т. 64, с. 20)159.

Отзывы о «Власти тьмы» находились прежде всего в письмах к Толстому. В печати о пьесе, хотя и опубликованной, но запрещенной к постановке, говорить было почти нельзя. В ту пору появилась лишь критическая заметка Евг. Гаршина, который отказывал Толстому в драматическом таланте («Его талант не подлежит сомнению, но исключительно в области художественной эпопеи»160), статья Суворина «По поводу драмы Л. Н. Толстого» («Новое время», 5 янв. 1887 г.), в которой он сообщал, что знаком с пьесой по рукописи, и давал ей очень высокую оценку; две заметки Н. С. Лескова «О драме Л. Н. Толстого и о ее варианте», «По поводу драмы «Власть тьмы» («Петербургская газета», 1887, № 38 и 62).

Писем с выражением восхищения было много.

3 января 1887 г. пьеса читалась у В. Г. Черткова в присутствии И. Е. Репина и В. М. Гаршина. На другой день Репин писал Толстому: «Это такая потрясающая правда, такая беспощадная сила воспроизведения жизни, и, наконец, после всего этого вертепа семейной грязи и разврата, она оставляет глубоко нравственное, трагическое настроение. Это неизгладимый урок жизни»161.

«Власть тьмы» он встретил с величайшим энтузиазмом. В одном небольшом обществе была прочитана рецензия на «Власть тьмы», возмутившая Всеволода

Михайловича, и он возражал на нее целой речью, произнесенною экспромтом. Он защищал пьесу Толстого против обвинения в безнравственности; по его мнению, «Власть тьмы» была настоящая, истинная трагедия... Трагедия должна вызывать в зрителе «ужас и сострадание»; «Власть тьмы» именно и вызывает ужас и сострадание»162.

Сам Гаршин писал брату, что его защита гениальной пьесы вовсе не является защитой непротивленческих идей Толстого: «...защищать драму Толстого и признавать его... «непротивление» — две вещи совершенно разные... Очень любя Черткова, я в теоретических рассуждениях ни в чем с ним и с Толстым не схожусь. Многое в их речах мне прямо ненавистно (отношение к науке, например); если ты этого не знал, можешь спросить у Черткова при случае: он скажет тебе, что меня «ихним» считать невозможно»163.

21 января 1887 г. драма читалась у В. М. Гаршина по корректурам, полученным от В. Г. Черткова. В числе слушателей был Г. И. Успенский, который так же горячо воспринял пьесу Толстого. Автор знаменитых очерков «Власть земли» (1882), с «недоумением» замечавший, что крестьянин выходит из-под этой спасительной власти, писал о конфликте толстовской пьесы: «Не будь расстройства народной среды, дающего деньгам силу, не продалась бы Анисья, не пошел бы в работники Никита, и Петр, оставшись без купленного труда, выдал бы Акулину замуж честь-честью». Свой главный вывод Г. Успенский сформулировал так: «Хрустение косточек человеческих явление неизбежное в нашем строе общества»164.

О шекспировской трагической силе пьесы восторженно писал Толстому В. В. Стасов: «Я вчера получил вашу драму и наконец-то, наконец-то прочел ее. Я скажу теперь только одно слово: вчерашний день был один из счастливейших и величайших в моей жизни. Ничего подобного я не читал много-много лет, с самых тех пор, когда в первый раз прочел «Лира», «Гамлета», «Отелло» и все подобное. Потому что вы для меня с этою драмою ни на один вершок не ниже этого человека, Шекспира. Что за правда беспредельная, что за глубина, что за сила и красота творчества! А какой язык — этому и названия нет»165.

И. А. Гончаров писал Толстому 2 августа 1887 г.: «Власть тьмы» — сильное произведение: художественную сторону его ценят немногие, тонко развитые люди, большинство же читателей не понимают, многие даже отвращаются, как от напитанной слишком сильным спиртом склянки. Они не выносят крепости духа. Я высоко ценю эту вещь»166.

—7 марта 1887 г.: «Будьте любезны, изложите мне: в чем состоит гениальность драмы? Я принадлежу, говоря откровенно, к «идиотам», которые не видят гения в сопоставлении бога с сортиром... Неужели цель бытия в том, чтобы обратиться в полуидиотов Акимов? Это — «соль земли»? Прошу объяснений и заранее согласен, что язык пьесы, за немногими исключениями, бесподобен»167.

Вл. И. Немирович-Данченко вспоминал позднее, как встречена была «Власть тьмы» передовыми деятелями русского театра: «Нельзя забыть, какое ошеломляющее впечатление произвела на нас эта маленькая книжечка — народное издание «Власти тьмы». Без преувеличения можно сказать, что я дрожал от художественного восторга, от изумительной обрисовки образов и богатейшего языка»168.

XXXI

24 января 1887 г. А. А. Стахович известил С. А. Толстую, что «Власть тьмы» разрешена к постановке на сцене Александрийского театра, а 3 февраля сообщил еще более отрадные вести: он читал пьесу вслух у министра двора Воронцова-Дашкова в присутствии Александра III, его жены, великих князей, княжен и кружка приближенных к царю лиц. Александр III нашел, что пьеса Толстого — «чудная вещь». Сказал еще, что для успеха пьесы на сцене нужно соединить петербургскую труппу артистов с московской, и сам вызвался присутствовать на генеральной репетиции169.

домашней утвари и костюмы.

Актер П. М. Свободин, репетировавший роль Акима, писал Толстому и просил указаний относительно его наружности и произношения. Толстой ответил подробным письмом. В газетах было оповещено распределение ролей между актерами.

Между тем уже 10 февраля Феоктистов сообщил обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву, что он, Феоктистов, «глубоко скорбит» о решении государя императора; Победоносцеву был направлен текст драмы. 18 февраля Победоносцев писал царю, что он не может «прийти в себя от ужаса», потому что пьеса представляет «отрицание идеала», «унижение нравственного чувства», «оскорбление вкуса». «Я не знаю ничего подобного ни в какой литературе, — устрашал Победоносцев. — Едва ли сам Золя дошел до такой степени грубого реализма, на какую здесь становится Толстой... И то уже нехорошо, что в эту минуту драма Толстого, напечатанная в виде народного »170.

На другой день Александр III отвечал Победоносцеву, что пьеса Толстого на него «сделала сильное впечатление, но и отвращение» и что его «мнение и убеждение, что эту драму на сцене давать невозможно, она слишком реальна и ужасна по сюжету», хотя «написана вся пьеса мастерски и интересно»171. Министру внутренних дел царь отправил номер «Московских церковных ведомостей» с злобной заметкой о пьесе и одновременно распоряжение: «Надо было бы положить конец этому безобразию Л. Толстого. Он чисто нигилист и безбожник. Недурно было бы запретить теперь же продажу его драмы «Власть тьмы», довольно он уже успел продать этой мерзости и распространить ее в народе»172.

12 марта А. А. Потехин написал С. А. Толстой, что ходят слухи о запрещении пьесы, а 22 марта уведомил, что постановка «Власти тьмы» окончательно запрещена173.

Толстому все эти цензурные мытарства, сначала с печатанием, а затем — с постановкой пьесы, были очень тяжелы. «Про себя скажу, — писал он 3 марта Н. Н. Страхову, — что я последнее время решительно мучим последствиями моей несчастной драмы. Если бы знал, что столько это у меня отнимет времени, ни за что бы не печатал» (т. 64, с. 23).

Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы представить пьесу на сцене народного театра, хотя 17 февраля 1887 г. М. В. Лентовский снова писал Толстому, желая заблаговременно приступить к подготовке спектакля на пасхальной неделе, «как вы того желали и как мы на том согласились» (т. 26, с. 708).

театра стоял выдающийся режиссер Андре Антуан. Спектакль 10 февраля (29 января) 1888 г. был настоящим триумфом. Антуан записал в дневнике: «Признают, что пьеса Толстого — настоящий шедевр. Лучших и более веских отзывов прессы нельзя и придумать. Г-н де Вогюэ сказал мне в полном восхищении, что напишет статью...»174. И. Я. Павловский писал про эту постановку: «Метенье прочитал пьесу актерам «Свободного театра». На этом чтении присутствовало довольно много друзей этого театра, и между прочим Эмиль Золя. В нем мы встретили самого горячего энтузиаста «Власти тьмы»: он защищал ее и подготовлял ее успех, как будто бы это было его собственное произведение. «Главное, — повторял Золя, не выбрасывайте ни одной сцены, ни одного слова и не бойтесь за успех». Играть в этой пьесе хотя бы самую ничтожную роль все считали за великую честь»175.

Антуан послал Толстому вырезки из парижских газет с отзывами о спектакле. Толстой получил их в тот вечер (5 февраля 1888 г.), когда у него в гостях были Г. А. Русанов с П. А. Буланже. Русанов вспоминал, что некоторые из отзывов Толстой читал вслух и «был, видимо, доволен ими». Тогда же он сказал: «Я раньше объявил, что буду писать для народа, и «Власть тьмы» я писал для народа»176.

В России делались попытки поставить пьесу, приспособив ее к цензурным условиям тогдашнего театра. Толстой с неизменным сочувствием относился к этим попыткам. На экземпляре переделки, сделанной в 1889 г. А. Морозовым, он написал: «В этом виде пьеса эта разрешается мною для представления. Лев Толстой. 25 сентября 1889 года». Но театральный цензор Альбединский нашел, что «изменения не изменили» «Власть тьмы», и на докладе цензора была снова сделана надпись: «Запретить» (т. 26, с. 724)177.

Известный артист В. Н. Давыдов, оставивший в конце 80-х годов александрийскую сцену и перешедший в театр Корша, впервые выступил с публичным чтением отрывков из «Власти тьмы» на устроенном московскими студентами концерте. Перед выступлением он был в Хамовническом доме, и Толстой одобрил чтение, плакал над эпизодом, где Никита ужасается совершенному им, и сам прочитал сцены с Митричем. «Он взял книгу, — вспоминал Давыдов, — и начал читать так просто, что даже не чувствовалось чтения, а казалось, что говорит сам Митрич. Лев Николаевич сумел взять столь ясный тон, что мне сразу стало понятно, в чем именно дело, как надо читать Митрича и какая разница между ним, Акимом, Петром и другими»178.

«Власти тьмы» на домашней сцене в доме А. В. и В. И. Приселковых 10 января

1896 г. Играли любители из высшего света, смотрели — избранная публика и великие князья. Хозяин дома, А. В. Приселков, вспоминал, что в день спектакля, когда артисты были уже загримированы, градоначальник Грессер прислал своего чиновника, который сообщил, что «государю императору очень не нравится мысль играть «Власть тьмы», запрещенную на публичных сценах»179.

Спектакль все-таки состоялся.

Разрешение на постановку «Власти тьмы» последовало лишь осенью 1895 г., когда вступил на престол новый царь — Николай II (разрешение дано помимо Феоктистова и без его ведома). 16 октября этого года пьеса была поставлена в Петербурге в театре Литературно-артистического кружка, 18 октября — в Александрийском театре, 25 октября — в московском общедоступном театре М. В. Лентовского «Скоморох», 29 ноября — в Московском Малом театре.

XXXII

На обороте листа со вторым планом первых трех действий комедии «Исхитрилась!» рукой Т. Л. Толстой проставлена дата «1886, 16 ноября, Ясная» и помечено: «I-ое действие, 4 раза переправлено» (пометка относится к конспекту первого действия).

«Плоды просвещения» Толстой начал сразу же, как была закончена «Власть тьмы». Но работал над нею тогда недолго: в тетради, где находится первое действие «Власти тьмы», был написан черновик действия I и начало действия II180.

Главный конфликт пьесы определился в первом же плане: увлекающиеся спиритизмом господа сталкиваются с мужиками, которые «пришли землю просить».

Считается иногда, что комедия писалась для домашнего спектакля. Это неверно. Представлена она была впервые действительно в Ясной Поляне 30 декабря 1889 г. членами семьи Толстого и гостями-любителями. Однако пьеса предназначалась, конечно, для публикации и постановки на большой сцене. Яснополянский спектакль лишь подтолкнул Толстого к тому, чтобы окончательно отделать комедию. Об этом рассказано в воспоминаниях А. М. Новикова, жившего в 1889—1891 гг. у Толстых в качестве учителя математики младших сыновей — Андрея и Михаила.

Затеяла спектакль Татьяна Львовна, только что вернувшаяся тогда из-за границы. Хотели ставить какое-то «Бабье дело», переделывали его, но пьеса не нравилась. Мария Львовна, видя неудачу с выбором пьесы, спросила:

«— А вы не читали пьесу папа́?

— «Власть тьмы»?

— Нет, другая. Я видала ее между бумагами.

Я насторожился.

— Достаньте, пожалуйста.

— Хорошо, погодите.

шаги, и Мария Львовна с милою, довольною улыбкой подала мне рукопись. Семья Толстых и я уселись за стол, одного Льва Николаевича не было, и началось чтение... Пьеса называлась «Ниточка оборвалась» и была бледным остовом той, которую мы знаем теперь под именем «Плодов просвещения». Но с первой же сцены, изображающей богатую, беспечную жизнь паразитов, ограниченность их интересов, узость их жизнепонимания, в пьесе оказалось много тонко подмеченных черт быта Толстых, Раевских, Трубецких, Самариных, Философовых и других знакомых мне дворянских помещичьих семей...»181.

Рукопись сохранилась. Это копия, сделанная М. Л. и С. А. Толстыми, с новыми исправлениями автора и приписанными на полях Т. Л. Толстой именами первых исполнителей.

Новиков запамятовал лишь одно: пьеса в первоначальном виде называлась «Исхитрилась!», а не «Ниточка оборвалась».

«Говорят, у вас написана еще какая-то комедия. Жду не дождусь прочесть и эту вещь. Неужели в 1886 году у нас народилось не два новых Льва, а три? Да все что-то не верится»182.

Толстой ничего не ответил на это письмо. 30 ноября 1888 г., составляя в дневнике список замыслов, Толстой пометил под последней, десятой цифрой: «Исхитрилась». Определяя для себя порядок, в котором следует заканчивать начатое, комедию обозначил как пятый номер. На первом месте была поставлена статья «О 1000 верах», на втором — повесть «Миташа», на третьем — «Фальшивый купон», на четвертом — «Крейцерова соната».

Раньше «Плодов просвещения» была закончена лишь «Крейцерова соната».

XXXIII

Участие в издательских делах «Посредника» сблизило Толстого с молодыми писателями, по большей части выходцами из народной среды. Они присылали ему свои рукописи, приходили за советом и нравственной поддержкой. Он сам энергично понуждал их к писанию.

«Воспоминания о Л. Н. Толстом», изданной в 1912 г., Семенов писал: «Я был тогда девятнадцатилетним парнем чернорабочим и жил на окраине Москвы на фабрике. Выгнанный нуждою из деревни с 11 лет, я до того времени скитался по разным местам, жил в Москве, в Петербурге, на юге России»183. По совету знакомого корректора Семенов понес рукопись первого своего рассказа «Два брата» в Хамовники, но не застал Толстого дома. Через несколько дней он получил открытку, извещавшую, что Толстой хочет переговорить с ним по поводу рукописи. Одетый в чужую, одолженную одежду, он пришел, волнуясь и робея.

В воспоминаниях Семенова нарисован портрет Толстого того времени: «...высокий плотный человек с темными волосами и подернутой сильной проседью бородой, в серой блузе, подпоясанной простым ремнем»184.

Толстой советовал Семенову исправить рассказ и сказал, как это сделать. Разговор зашел об изданиях «Посредника», и

Толстой очень высоко отозвался о только что изданном рассказе В. М. Гаршина «Четыре дня»: «Это прекрасная вещь, там психология человека, отражающего ужас войны. Ведь война ужасное дело среди людей, и в рассказе чувствуется этот ужас»185.

«Раздел»186 «очень хорош». В апреле 1887 г., рекомендуя другому начинающему писателю, Ф. А. Желтову, прочесть рассказ Журавова и еще «Деда Софрона» В. И. Савихина, Толстой писал: «Оба рассказа трогают людей, потому что говорят о существенных интересах людей» (т. 64, с. 41)187.

Что касается Семенова, он (конечно, не без влияния Толстого) оставил городскую жизнь и переселился в деревню, чтобы там заниматься земледельческим и литературным трудом. С этого времени между Толстым и Семеновым началась деятельная переписка, длившаяся почти 20 лет. В 1894 г. «Посредник» издал сборник рассказов Семенова с предисловием Толстого.

Именно в письмах к начинающим писателям, вышедшим из народа, излагает Толстой в эти годы свои эстетические взгляды, формулирует мысли о назначении писателя и литературном искусстве188.

К 1886 г. относятся четыре больших письма к Ф. Ф. Тищенко, уроженцу деревни Ульяновки Харьковской губернии. Свою первую повесть — «Грешница» — он так же, как и Семенов, отправил Толстому. В ответ этому незнакомому лично человеку было отправлено письмо с подробнейшим разбором повести. И главное — с указанием, кого надо иметь в виду, когда пишешь. Толстой изложил здесь те самые идеи, которые вскоре будет развивать в статьях об искусстве. Он критикует «нашу господскую и ничтожную литературу», влияние которой усмотрел в литературной манере Тищенко («непоследовательность рассказа», «ненужные эпитеты и украшения и округления слога, которые только расхолаживают впечатление», «недостаток полной естественности»). В заключение Толстой советует Тищенко при писании «иметь в виду не исключительную публику образованного класса, а всю огромную массу рабочих мужчин и женщин» (т. 63, с. 327—328).

После переделок Толстой взялся «пристроить» повесть, отдавал в три журнала, везде возвращали или не печатали; наконец удалось поместить в «Русском богатстве». Начинающего писателя Толстой ободрял: «Очень жалею о неудаче до сих пор, но надеюсь и очень желаю, чтобы вы написали хорошее что-нибудь для «Посредника» (т. 63, с. 347).

— «Несчастные». В ответ Толстой пишет подряд два письма, полные советов и наставлений, опять высказывая свои главные мысли о литературе: «Живите жизнью описываемых лиц, описывайте в образах их внутренние ощущения; и сами лица сделают то, что им нужно по их характерам сделать, т. е. сама собою придумается, явится развязка, вытекающая из характера и положения лиц...» Высказывая прямо и даже резко свое суждение, Толстой добавлял: «Простите, голубчик, что я так резко пишу вам. Мне хочется отвратить вас от легкомысленного отношения к искусству. Это великое дело и нельзя его делать шутя или из-за целей вне искусства» (т. 63, с. 424—425)189.

В марте 1886 г. к Толстому впервые пришел сын фельдшера московской Бутырской тюрьмы, тогда 19-летний юноша, болезненный, почти калека — Николай Иванов. С ним был его друг — студент Московского университета В. Г. Соколов. Впоследствии, вспоминая об этом своем посещении Толстого, Иванов рассказал о себе: детство он провел в подвале, где жила семья, в большой бедности; но рано пристрастился к писательству, и Толстому принес несколько рассказов и стихотворений. Толстой похвалил их и пообещал напечатать в «Посреднике». И тогда же напутствовал: «Вот в этих подробностях, в этих «чуть-чуть» — вся судьба каждого автора; нет этого — этих «чуть-чуть» — значит, все пропало... У вас это есть, вы можете писать, хотя и новичок в этом деле»190.

Потом выяснилось, что из написанного Ивановым почти ничего нельзя напечатать — из-за цензуры. Толстой помогал Иванову, выправляя его рассказы и даже стихи — иногда вместе с ним, и трогательно заботился о нем. В мае 1886 г. он писал в Москву С. А. Толстой: «Пожалуйста, если тебе не трудно, увидь Сытина и попроси его от меня передать Николаю Иванову... — «Пасху». Сытин мне обещал это сделать. Если же он не может, то передай пожалуйста ты 30 р. Иванову. Он написал мне такое трогательное письмо. Он чудесный мальчик» (т. 83, с. 573)191.

XXXIV

С основанием издательства «Посредник» в литературной работе Толстого появилась важная сторона: редактирование чужих рукописей. Он не только писал сам, имея в виду определенную цель — издание в «Посреднике», но читал, выбирал, исправлял вместе с другими сотрудниками.

Его письма к В. Г. Черткову и другим редакторам «Посредника» полны указаний, советов, просьб, рекомендаций.

К нему обращались теперь совершенно незнакомые люди, спрашивая о том, как они могут помочь делу народных изданий.

Сначала, например, он лишь одобрил работу, начатую Н. Л. Озмидовым: отобрать для народного издания пословицы (из сборников В. И. Даля, И. М. Снегирева и др.) и к ним дать, в параллель, изречения из Евангелия192. Толстой при этом сказал, что «многие из пословиц, то есть нравственные, есть само учение Христа, пережитое и передуманное трудящимся народом среди живой действительности, выраженное метким, кратким и сильным народным языком, простое и ясное в устах народа, как чистая и вечная правда»193.

«Календарь с пословицами на 1887 год». В начале ноября рукопись была отправлена в Москву Сытину, но Толстой захотел еще «написать на каждый день или на неделю хозяйственные работы мужицкие и бабьи. Напомнить про то, что нужно, и посоветовать, если что можно. Едва ли успею, — писал он 14 ноября В. Г. Черткову, — но к будущему году есть план прекрасного мужицкого календаря» (т. 85, с. 411).

К началу декабря составление этих статей (на каждый месяц) было закончено, при этом Толстой пользовался материалами, собранными у яснополянских крестьян194. Когда П. И. Бирюков предложил некоторые изменения в тексте этих статей, Толстой, обычно чрезвычайно щепетильный ко всяким посторонним поправкам, здесь охотно согласился: «То, что вы меня распекаете, это очень хорошо. И хорошо то, что поправляете. Ум хорошо, а два гораздо лучше» (т. 63, с. 419).

Печатание «Календаря с пословицами» задержалось из-за цензуры, и Бирюкову пришлось соглашаться на то, чтобы выкинуть некоторые пословицы и евангельские тексты и произвести разные замены. Не удалось, например, напечатать: «Лучше умирать, чем крест целовать»; «Перед богом с правдой, а в суд с деньгами»; «Где клятва, там и преступление»; «Постись духом, а не брюхом»; «Убогий мужик хлеба не ест, а богатый и мужика съест»; «Суд неправдой стоит»; «Одному богу молятся, а другому кланяются»195.

В феврале 1887 г. вместе с П. И. Бирюковым Толстой составлял «Новую краткую азбуку» с наиболее нужными и ценными, по его мнению, выдержками из Евангелия. Он надеялся, что это будет «любимая, единственная азбука русских людей» (т. 86, с. 27)196.

В марте того же года у Толстого собрались врачи — Н. Ф. Михайлов, И. В. Попов, А. Г. Архангельская. Обсуждали план издания в «Посреднике» популярных медицинских книг. Была прочитана вслух «прекрасная», по мнению Толстого, статья В. К. Трутовской «Дурная болезнь, или Сифилис». Статью Архангельской «Первая помощь в несчастных случаях» Толстой исправил, и она была издана в 1888 г. отдельной брошюрой (без имени автора).

«Битва русских с кабардинцами». Одобрив в письме к И. И. Горбунову-Посадову (октябрь 1888 г.) проект переделки или дополнения «Бовы королевича», Толстой дальше рассказывал про свое переложение «Битвы русских с кабардинцами»: «Я начал и бросил, потом поручил одному человеку в Москве, тот написал очень много, бездарно и нецензурно, и рукопись его не пошла. Тэма очень хороша. Кавказский герой ранен, попадает в плен к врагам, любит их, вылечивает и уезжает к себе. Кабардинка бежит за ним и делается христианкой, и герой оставляет военную службу и уезжает с ней в деревню. Все это так в оригинале» (т. 64, с. 187)197.

XXXV

Близость других людей — друзей, группировавшихся вокруг «Посредника», и прежде всего В. Г. Черткова, к литературной работе Толстого сказывалась на судьбе, а иногда и на тексте некоторых произведений.

Помещая в 1913 г. повесть «Ходите в свете, пока есть свет» в «Полном собрании сочинений» изд. Сытина (под ред. П. И. Бирюкова), Чертков рассказал историю этого сочинения:

«В первое время моего знакомства со Львом Николаевичем в 80-х годах, приводя в порядок разные залежавшиеся его рукописи, я наткнулся на несколько листов, исписанных его убористым почерком, которые, как оказалось, содержали вступление к задуманной им повести из времен древних христиан, и начало и конец самой повести. Рукопись эту я, по своему обыкновению, переписал, и под впечатлением прекрасного содержания... попросил его пополнить, хотя бы начерно, оставшиеся в повести пробелы, для того чтобы общая идея всего замысла не пропала для читателей. Взявшись за это, Лев Николаевич довольно много поработал над повестью, вставив всю недостававшую в середине эпизодическую часть и особенно ярко выставив рассуждения язычника-материалиста, противодействующего идеалистическим стремлениям героя повести, под конец ставшего христианином» (т. 86, с. 6)198.

А. К. Черткова вспоминала об этой встрече с Толстым: «Лишь только мы приехали в меблированные комнаты (на Страстном бульваре), как явился Лев Николаевич и настоятельно просил переехать к ним в дом ввиду имевшейся свободной комнаты, так как «дочь Маша уехала»... Итак, мы очутились у Толстых, в Хамовническом доме»199.

Во время этой встречи обсуждался состав стихотворного сборника «Гусляр», намеченного к изданию в «Посреднике»200. Толстой назвал своим «любимым поэтом» Тютчева и прочел наизусть его стихотворение «Silentium».

В первом же после этой встречи письме к Черткову 7 января 1887 г. Толстой сообщал, что «начал вписывать середину повести об Юлии»: «Очень меня заинтересовало, и кажется, что, если бы бог дал кончить, вышла бы очень полезная вещь. Мало очень так называемого художественного, но очень много о противоположности мирской и христианской жизни... » (т. 86, с. 3).

13 января вся повесть начерно была уже закончена. «Я дописал начерно свою повесть. Бумаги измарал много, но очень пока еще нехорошо; но непременно поправлю и кончу, коли буду жив» (т. 84, с. 18), — писал Толстой в этот день жене. Но скоро наступило охлаждение. 6 февраля, сообщив, что Софья Андреевна переписывает повесть, Толстой заметил в письме к Черткову: «Я перечитаю тогда и увижу, стоит ли она работы, в чем сомневаюсь» (т. 86, с. 22). Прочитав копию всей повести, Толстой нашел, что «она стоит работы — надо поправить, одеть реальными подробностями, что и делаю» (т. 86, с. 28)201. Однако работа скоро остановилась, и 25 апреля, отвечая на вопросы Черткова, Толстой решительно написал: «Повесть „Ходите в свете“ переделывать не могу. Когда увидимся, переговорим о ней, и вы ее возьмете и выключите, измените, как получше, общими силами, и напечатайте. Мысли там добрые, но написано не художественно — холодно. Я, впрочем, оставляю эту повесть в Москве у жены, если мы не увидимся, то вы проездом возьмите ее» (т. 86, с. 49).

Друзья (В. Г. Чертков и П. И. Бирюков) действительно принялись доделывать повесть, пополнив текст «желательными вставками». Позднее Чертков объяснил смысл этой работы: «В то время как рассуждения язычника, будучи изложены весьма пространно и обоснованно, выступали во всей своей яркости и силе, возражения на них с христианской точки зрения были во многом скомканы и даже заключали в себе такие пробелы и недомолвки, которые вызывали по отношению к некоторым вопросам впечатление большей правоты язычника, между тем как чувствовалось, что автор был всецело на стороне христианина»202.

Новая копия со вставками была отправлена Толстому, и в июле 1887 г., когда в Ясной Поляне гостил несколько дней П. И. Бирюков, Толстой написал последнее письмо Черткову об этой повести: «И нынче утром, а вечером перед отъездом Павла Ивановича вновь перечел, желая сколько-нибудь поправить, повесть о Юлии и Памфилии, ну и прочел. Все очень плохо по форме — очень. Поправки ваши, разумеется, все на пользу. И прибавки можно оставить первые, но последняя, несмотря на то что мне сначала, когда я ее читал отдельно, без связи со всем, мне очень понравилась, по-моему, мешает впечатлению. Памфилий должен с грустным лицом молчать на все речи, и это сильнее. А на опровержение есть всегда опровержение и на доказательства — антидоказательства. Ну да делайте, как хотите. Вообще не стоит над этим трудиться» (т. 86, с. 68).

В. Г. Чертков, конечно, не мог согласиться с этим, и в 1890 г. повесть увидела свет — в английском переводе, в журнале «Fortnightly Review». По-русски была напечатана в 1892 г. в Женеве у М. Элпидина, а в 1893 г. — в книге «Путь-дорога. Научно-литературный сборник в пользу общества для вспомоществования нуждающимся переселенцам»203.

XXXVI

«С 50-ти до 63 лет», значится: «О Будде. Француза известного (забыл) — огромное» (т. 66, с. 68). Имя этого француза известно — оно устанавливается по письму к Н. Н. Страхову от 19 октября 1886 г., где Толстой просил купить для него две книги о Будде, в том числе и эту — книгу Филиппа Эдуарда Фуко «Lalita vistara». Это санскритское произведение о жизни Будды, переведенное Фуко с тибетского языка и выпущенное в Париже в 1848 г.

История Будды волновала Толстого и творчески, потому что заключала в себе излюбленный им в это время сюжет: человек знатного происхождения отказывается от всех привилегий ради познанной им правды. Будда на 30-м году жизни, имея жену и сына, ушел из дома и сделался отшельником. В легенде были моменты, которые волновали и трогали Толстого лично: по преданию, мать Будды умерла, родив сына (мать Толстого скончалась, когда младшему ее сыну — Льву — было всего два года, а дочери Марии — несколько месяцев). Толстой сам, подобно Будде, выпивая постепенно горькую чашу познания несправедливости окружающей жизни, порвал со взглядами той среды, к которой принадлежал по рождению и воспитанию, которая окружала его теперь, мечтал уйти из дома, крестьянствовать, «пострадать» и т. п.

В январе 1886 г. Толстой писал В. Г. Черткову, что «занимался Буддой»: «Хотелось бы с божьей помощью составить эту книжку» (т. 85, с. 308). Писание началось, вероятно, весной в

Ясной Поляне. «С нынешнего дня, — сообщал Толстой жене 6 мая, — я взялся за Будду. Он очень занимает меня» (т. 83, с. 571).

Потом планы видоизменились и усложнились: Толстой решил написать популярные книги о семи основных религиозных учениях. «Мне хочется это сделать, — писал он 1 июля В. Г. Черткову, — и, разумеется, в самой простой, доступной форме» (т. 85, с. 369).

«Сиддарта, прозванный Буддой» Толстой успел в 1886 г. написать лишь вступление: слишком много было у него в этом году других работ. В. Г. Чертков сделал копию вступления, отправил ее Толстому и просил составить хотя бы конспект дальнейшего — для сотрудников «Посредника». 22 февраля 1887 г. Толстой писал Черткову: «За Будду благодарю, попытаюсь продолжать и кончить его, а если не пойдет, то сделаю как вы хотите» (т. 86, с. 31).

После этого были написаны две главы и конспект остальных. На этом работа Толстого над жизнеописанием Будды прекратилась204.

Продолжить эту работу брались последовательно М. А. Новоселов, В. Г. Чертков, А. П. Барыкова, А. И. Эртель, однако сделанное сотрудниками «Посредника» не удовлетворило Толстого. 15 февраля 1889 г. он откровенно написал об этом В. Г. Черткову: «Будду начал поправлять и не мог идти пока дальше. Надо все переделывать. Тон языка фальшив. Я еще попытаюсь поправлять, если же не осилю, то пришлю вам как есть с поправленными первыми страницами: по ним вы можете сами поправить. Если же нет, то опять я буду делать. Уж очень хорошо — важно содержание. Надо, чтобы не пропало» (т. 86, с. 208—209)205.

XXXVII

К работе в «Посреднике» привлекал и отсылал Толстой всех образованных людей, обращавшихся к нему с просьбой о «деле». В конце 1886 г. в Хамовнический дом пришло письмо из Тифлиса от группы молодых девушек, только что окончивших гимназию206.

«тифлисским барышням», не назвавшим своих имен:

«Вы спрашиваете дела. Кроме общего всем нам дела — стараться уменьшать те труды, которые употребляются другими на поддержание нашей жизни, сокращая свои требования и делая своими руками, что́ можешь сделать для себя и для других, — у приобретших знания есть еще дело: поделиться этими знаниями, вернуть их назад тому народу, который воспитал нас. И вот такое дело есть у меня». Толстой советовал заняться улучшением существующих лубочных изданий и составлением новых хороших народных книжек. Нужно исправить бессмыслицы, ошибки, исключить «глупые или безнравственные места, заменив их такими, чтобы не нарушался смысл», или, «еще лучше, под тем же заглавием и пользуясь фабулой», составить «свою повесть или роман с хорошим содержанием». Так же переработать календари, азбуки, арифметики, истории, картинки (т. 63, с. 428—429). Позднее в Тифлис было отправлено несколько книг для переделок и совет: «независимо от посылаемых книг составить из известных хороших романов Диккенса, Элиота и др., сокращая и опрощая их», небольшие книги для народного чтения (т. 64, с. 28—29).

Первое письмо Толстого к «тифлисским барышням» вскоре (12 марта 1887 г.) было опубликовано в тифлисской газете «Новое обозрение», а затем перепечатано в «Новом времени» (21 марта). Оно вызвало большой отклик; люди самого различного звания и положения (даже один старичок, бывший губернатор) стали писать Толстому, прося статей и книг для исправления и переделок. В переписке Толстого 1887—1888 гг. эта тема занимает существенное место. Помогая отцу, на некоторые письма отвечала старшая дочь Татьяна Львовна.

25 марта 1887 г., через несколько дней после публикации письма к «тифлисским барышням», Толстой получил письмо от Н. К. Крупской. Она горько сетовала на то, что до сих пор только пользовалась трудами других и сама не приносила людям пользы. Прочтя письмо Толстого к «тифлисским барышням», она хочет испробовать свои силы в подготовке литературы для народа и просит прислать одну-две книги для такой переделки207.

Крупской была послана книжка издания Сытина: «Граф Монте-Кристо». 4 июня 1887 г. она сообщила, что выслала переработанного «Монте-Кристо», который «сравнила с оригиналом», «исправила бессмыслицы» и «постаралась восстановить общую связь, которой в нем не было». Просила прислать еще книг, «если то, что она сделала, годится». Ответила на это письмо Т. Л. Толстая.

«тифлисским барышням» встретило резкий отпор. В пятом номере «Русской мысли» за 1887 г. была напечатана обширная статья Н. В. Шелгунова «Очерки русской жизни». Шелгунов писал об оскорблении, наносимом Толстым русской интеллигенции, о «покушении на народный ум»: «Для интеллигенции пишут Тургенев, Толстой, Пушкин — ну, а для народа тифлисские барышни. Верно, вполне верно!»

В этом протесте против письма к «тифлисским барышням» была справедливая нота — несогласие с мыслью Толстого, что большая литература и его собственные сочинения в том числе (написанные до «перелома») не нужны огромной массе трудящихся людей. Но был в словах Шелгунова и полемический задор: критик не мог не знать, что в эти годы сам Толстой много писал специально для народа, обращался с этой просьбой к известным современным писателям. «Тифлисским барышням» Толстой предлагал не писать, а редактировать и готовить к изданию сочинения других авторов. Не мог не знать Шелгунов и того, что громадное большинство русского крестьянства (да и рабочих) тех лет было малограмотно или вовсе не грамотно и для восприятия большой литературы еще не подготовлено.

В статье «Л. Н. Толстой», явившейся откликом на смерть Толстого, т. е. почти 25 лет спустя, В. И. Ленин писал: «Толстой-художник известен ничтожному меньшинству даже в России. Чтобы сделать его великие произведения действительно достоянием всех, нужна борьба и борьба против такого общественного строя, который осудил миллионы и десятки миллионов на темноту, забитость, каторжный труд и нищету, нужен социалистический переворот»208.

Примечания

¹ Полн. собр. соч., т. 63, с. 312 (далее ссылки на том и страницу приводятся в тексте).

² Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., 1976, с. 263.

³ Н. Н. Ге познакомился с Толстым в 1861 г. в Риме, но затем не виделся до 1882 г.: прочитав статью «О переписи», он пришел в Хамовнический дом «обнять этого великого человека и работать ему» (Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка. М. — Л., 1930, с. 8).

⁴ была написана в 1861—1863 гг. и представлена как первая работа художника на академическую выставку.

⁵ Текст «Тайной вечери» Толстого был напечатан впервые в 1904 г. В. Г. Чертковым в Англии в «Полном собрании сочинений, запрещенных в России», а воспроизведение картины вместе с текстом Толстого — в журнале «Единение» (1916, № 2). В Полном собрании сочинений — т. 25, с. 139—143, рукописные варианты — с. 601—606.

⁶ Литературное наследство. М., 1961, т. 69, кн. 2, с. 79.

⁷ В «Материалах к биографии с 1881 по 1885 год» (М., 1970, с. 484) допущена неточность: сказано, что С. А. взяла в Москву обе рукописи.

⁸ Письма к Л. Н. Толстому. 1862—1910. М. — Л., 1936, с. 349.

⁹ Письмо к С. А. Толстой 23 декабря 1885 г.

¹⁰ Чертков остановился на этот раз у Толстых. С. А. Толстая писала 9 января 1886 г. Т. А. Кузминской: «Чертков собрался уже уехать в деревню, да и зажился у нас, спит с Лелей <Львом Львовичем>, сияет счастьем и все просит позволенья еще пожить: «У вас так хорошо, вы все такие добрые» (т. 85, с. 308).

¹¹ См.: Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 136—140. Отрывки рукописей (первая, незаконченная редакция — полностью) и корректур напечатаны в Полном собрании сочинений, т. 26, с. 505—528. О работе Толстого над «Смертью Ивана Ильича» рассказано в статье Л. П. Гроссмана (т. 26, с. 679—688). Более подробно см. в кн.: От «Анны Карениной» к «Воскресению». М., 1968, с. 82—122. На некоторые автобиографические моменты повести (устройство дома в столице, обстановка в этом доме, например форма карнизов для гардин, глубокое отчуждение от семьи) обратил внимание В. Б. Шкловский (Наука и жизнь, 1974, № 12, с. 105—106). Надо сказать, что по мере работы Толстой уменьшал возможность таких аллюзий: снял указание на Москву как место последнего назначения Ивана Ильича и замечание о том, что «выезжать в высшем московском свете» было «двадцатилетней мечтой» Прасковьи Федоровны, жены Ивана Ильича; дочь Таню переименовал в Лизу.

¹² Сергей Николаевич Толстой.

¹³ Его складу ума, глубоко рационалистическому, при всей страстности натуры, была свойственна эта манера: в самые критические моменты жизни обращаться к афоризму, пословице, мудрому изречению. Существует несколько версий о последних словах, произнесенных самим Толстым ранним утром 7 (20) ноября 1910 г. Но последние слова, написанные его рукой: «Fais се que doit, adv... И все на благо другим и главное мне» (т. 58, с. 126). «Fais се que doit...» — начало французского изречения: «Делай, что должно, и пусть будет, что будет».

¹⁴ Глубоко справедливы слова Л. Леонова: «Как нужно было любить жизнь, чтобы так написать смерть!» (Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 18).

¹⁵ Заглавие «Смерть Ивана Ильича» появилось еще в 1884 г. Впервые оно вписано в рукопись, где Толстой, отбросив форму повествования от первого лица, начал свое произведение словами: «В большом здании судебных учреждений во время перерыва заседания...», дошедшими до окончательного текста. До того в рукописях повесть не имела названия, в дневнике и письмах Толстой именовал ее «смерть судьи». 4 декабря 1884 г. С. А. Толстая писала Т. А. Кузминской: «На днях Левочка прочел нам отрывок из написанного им рассказа, мрачно немножко, но очень хорошо; вот пишет-то, точно пережил что-то важное, когда прочел и такой маленький отрывок. Назвал он это нам: «Смерть Ивана Ильича» (т. 26, с. 681). В первую корректуру Н. Н. Страхов (он помогал вычитывать корректуру) вписал подзаголовок «повесть», вычеркнутый Толстым в последней верстке.

¹⁶ Силлогизм о Кае из «Логики» Кизеветтера фигурирует в самом первом наброске главы VI (рук. 7): Кай — человек, люди смертны, потому Кай смертен. Перевод «Логики» популяризатора Канта И. -Г. Кизеветтера (1766—1819) служил в России учебным пособием. Кизеветтер демонстрировал силу логических доводов на примере смертности даже великого полководца древности — Кая Юлия Цезаря.

¹⁷ —1906. Л., 1929, с. 74.

¹⁸ Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка, с. 72.

¹⁹ Дневники П. И. Чайковского. 1873—1891. М., 1923, с. 211.

²⁰ Крамской И. Н. Письма в двух томах. М., 1966, т. II, с. 261.

²¹ Лесков Н. С. Собр. соч. М., 1958, т. 11, с. 134—156.

²² Лесков Н. С. Собр. соч., т. 11, с. 149, 154. Следует вспомнить, что, помещая в «Дневнике писателя» разборы романа «Анна Каренина», Достоевский усматривал глубокий смысл в обращении отчаявшегося в поисках смысла жизни Константина Левина к народной правде, к мужику Фоканычу.

²³

²⁴ Михайловский Н. К. Собр. соч. СПб., 1897, т. VI, с. 382.

²⁵ Там же, с. 378.

²⁶ Прометей. М., 1967, т. 2, с. 157.

²⁷

²⁸ Русское богатство, 1890, № 4, с. 118.

²⁹ Буренин В. П. Журнальный поход против гр. Л. Н. Толстого. — Критические этюды. СПб., 1888, с. 223, 254.

³⁰ Русский вестник, 1891, № 5, с. 328.

³¹ Собр. соч., т. 11, с. 135. В качестве секретаря французского посольства Вогюэ провел в России около семи лет, изучил русский язык и литературу. Еще до выхода его знаменитой книги «Le roman russe» Вогюэ печатал статьи в русской прессе. В частности, в «Новом времени» (1884, № 3035) была помещена статья «Гр. де Вогюэ о гр. Л. Н. Толстом», которую имеет в виду Лесков.

³² Роллан Ромен. Собр. соч. М., 1954, т. 2, с. 220, 312.

³³ См.: Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 303.

³⁴ Собр. соч. М., 1955, т. 8, с. 124—136.

³⁵ Толстой обещал около 20 мая 1886 г. Н. Н. Златовратскому: «Постараюсь написать для сборника» (т. 63, с. 352). Издание сборника не состоялось «по независящим обстоятельствам» (т. е. из-за цензуры).

³⁶ По другому варианту воспоминаний, Толстой сказал: «Какой вы счастливый: вы пострадали за свои убеждения. Мне бог не посылает этого. За меня ссылают. На » (Короленко В. Г. Собр. соч., т. 8, с. 116).

³⁷ Альбом иллюстраций Н. Н. Ге к рассказу «Чем люди живы» вышел в 1886 г. в двух изданиях: одно на плотной бумаге в картоне, другое — на более тонкой бумаге и в обложке. Духовная цензура не пропускала некоторые картины, и Толстой огорчался, писал письма, хлопотал.

³⁸ О датировке этого рассказа исследователи и комментаторы спорят. А. К. Черткова полагала, что об этой «легенде, очень любимой Толстым», говорится в письме к В. Г. Черткову от 18 июня 1885 г.: «...» (Толстовский ежегодник 1913 года. СПб., 1914; та же датировка — в «Описании рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого». М., 1955, с. 283). Л. Я. Гуревич, комментируя письма к В. Г. Черткову в т. 85 Юбилейного издания, считала, что рассказ, о котором говорит здесь Толстой, — «несомненно, «Два старика» (т. 85, с. 234). Н. Н. Гусев справедливо отнес строки из письма к Черткову от 18 июня 1885 г. к рассказу «Свечка» (Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 415).

Существует почти бесспорное доказательство в пользу отнесения рассказа «Три старца» к 1886 г. Одновременно с публикацией в журнале «Нива» (1886, № 13, ценз. разр. 26 марта) легенда набиралась для 12-й части «Сочинений гр. Л. Н. Толстого». На сохранившейся корректуре С. А. Толстая зачеркнула помету синим карандашом «год какой?» и поставила «1886». Опубликованные в «Литературном наследстве» «Записки» И. М. Ивакина подтвердили эту дату.

³⁹ Бывший участник кружка С. Г. Нечаева, учитель железнодорожной школы.

⁴⁰ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 79.

⁴¹ См.: «Три старца» Л. Н. Толстого и «Сказание о явлениях Августину». — Историко-литературный сборник, посвящ. Вс. И. Срезневскому. Л., 1924, с. 291—296.

⁴² Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 81.

⁴³ Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. М., 1859, с. 180.

⁴⁴ Народные русские легенды, с. 182—183.

⁴⁵ Там же, с. 81.

⁴⁶ Афанасьев А. Н. Народные русские легенды, с. 99—104, 91—97, 183—187. Установлено, что для четвертой главки рассказа материалом по служил фольклорный сюжет («Медведь и чурбан»), записанный в Башкирии ( Народные сюжеты в рассказах Л. Н. Толстого. — В кн.: Русская литература 1870—1890 годов. Свердловск, 1978, с. 110—111).

⁴⁷ Афанасьев А. Н. Народные русские легенды, с. 188.

⁴⁸ Там же, с. 97.

⁴⁹ «Анна Каренина».

⁵⁰ Письмо хранится в ГМТ. «Балаганная пьеса» — «Первый винокур».

⁵¹ Рассказ появился в № 4 «Книжек Недели».

⁵² В том же письме Чертков сообщал, что запрещен и «Старец Зосима» (из Достоевского): «Светская цензура нашла, что рассказ слишком «мистический» для распространения в народе».

⁵³ В комментариях к рассказу в т. 25, с. 694 источник не указан. Установлен Э. Е. Зайденшнур (Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого. М., 1955, с. 292). Легенда записана в Архангельской губернии, изложена во вступительной статье А. Н. Афанасьева.

⁵⁴ «Круг чтения», Толстой поместил «Зерно с куриное яйцо» как недельное чтение. В архиве сохранилась гранка с авторскими исправлениями для этого издания.

⁵⁵ На обложке сборника рисунки М. Е. Малышева, относящиеся к рассказу «Много ли человеку земли нужно». Этот же художник сделал иллюстрации к другой книжке, выпущенной «Посредником» в 1886 г.: «Осада Севастополя» (сокращено по «рассказам о севастопольской обороне Льва Толстого»).

⁵⁶ Центр. гос. исторический архив Москвы, ф. 31, оп. 3, ед. хр. 2221, л. 60.

⁵⁷ Там же, л. 58—58 об.

⁵⁸ Комментатор писем Толстого к В. Г. Черткову, Л. Я. Гуревич, добавляет от себя (том 85 вышел в свет в 1935 г., при жизни Черткова, и, конечно, был особенно внимательно просмотрен им): «Однако год спустя Софья Андреевна пришла к убеждению, что они никогда не сойдутся, и отношение ее к Черткову стало постепенно все более и более обостряться». Действительно, в дневнике С. А. Толстой 1887 г. (записи 6 и 9 марта) находятся резкие отзывы о Черткове: «Не люблю я его: не умен, хитер, односторонен и не добр. Л. Н. пристрастен к нему за его поклонение. Дело же Черткова в народном чтении, начатое по внушению Л. Н., я очень уважаю и не могу не отдать ему в этом справедливости»; «Перечла я письмо Черткова о его счастье в духовном общении с женою и соболезнование, что Л. Н. не имеет этого счастья и как ему жаль, что он, столь достойный этого, лишен этого общения, намекая на меня. Я прочла, и мне больно стало. Этот тупой, хитрый и не правдивый человек, лестью опутавший Л. Н., хочет (вероятно, это ) разрушить ту связь, которая скоро 25 лет нас так тесно связывала всячески!» (Толстая С. А. Дневники в двух томах. Т. 1. 1862—1900. М., 1978, с. 115—116).

⁵⁹ П. А. Денисенко переделал для сцены и напечатал в организованном им журнале «Дневник русского актера» рассказ «Чем люди живы».

⁶⁰

⁶¹ Серова В. С. Встреча с Л. Н. Толстым на музыкальном поприще. — Русская музыкальная газета, 1894, № 4, с. 83.

⁶² Этому газетному сообщению несколько противоречит сообщение В. С. Серовой: по ее словам, зрители обиделись и решили, что «господа потешаются над мужиками». Она просила у Толстого (при встрече) изменить конец: прогнать с позором черта и тем прекратить пьянство, которое он завел своей наукой «курить вино из хлеба». «Делайте, как знаете, — засмеялся Лев Николаевич, — я не признаю авторских прав и авторской собственности» (Русская музыкальная газета, 1894, № 4, с. 85). А. М. Калмыкова в письме 10 августа 1886 г. рассказывала Толстому о представлении «Винокура»: «Внимание публики было сильно возбуждено, раздавались замечания и дополнения к тексту» (Гусев Н. Н. —1890. М., 1958, с 641).

⁶³ Опубликовано в кн.: Ломунов К. Н. Драматургия Л. Н. Толстого. М., 1956, с. 310—311. Комедия оставалась под запретом до Октябрьской революции.

⁶⁴ Афанасьев А. Н. —87: «Повесть о царе Аггее и како пострада гордостию».

⁶⁵ Там же, с. 172—176: «Гордый богач».

⁶⁶ Драматическая обработка легенды об Аггее была впервые напечатана в 1926 г.: Толстой и о Толстом. Новые материалы. М., 1926, сб. 2.

К. Н. Ломунов в книге «Драматургия Л. Н. Толстого» (с. 298—300) высказывает мнение, что не только появление гаршинского «Сказания», но и другие, творческие причины помешали Толстому закончить пьесу: «...финал пьесы, намеченный в десятой картине, находится в кричащем противоречии со всей пьесой». Это суждение справедливо, однако не противоречит, в сущности, мнению других исследователей: Толстой охладел к своей пьесе, прочитав гаршинскую обработку легенды, скорее всего именно оттого, что гаршинский конец художественно более убедителен, чем намеченный в черновике пьесы у Толстого.

⁶⁷ —1885), выпускник Харьковского университета, преподавал русскую историю в Киевском, затем Петербургском университете. Из-за политической неблагонадежности вынужден был оставить кафедру и занялся литературной работой, в частности изучением и собиранием южнорусского фольклора. Е. Ф. Юнге от имени вдовы Костомарова просила Толстого, чтобы он разъяснил (для печати) смысл этой легенды, про которую «очень неглупые и развитые люди» говорят, что это проповедь атеизма; что Костомаров хотел будто бы сказать: «делай зло и наслаждайся, ибо никакого бога нет». 9 сентября 1885 г. Юнге вновь обратилась к Толстому с просьбой разъяснить легенду, которая должна войти в сборник, посвященный памяти Костомарова.

⁶⁸ Родился 31 октября 1881 г. «Заболел горлом — простая жаба — ни круп, ни дифтерит, и в 36 часов умер. Жена очень огорчена и мне жалко, что нет любимого мальчика, но огорчаться можно только тогда, когда мы старательно закрываем глаза на те законы, которым мы подчинены», — писал Толстой (т. 63, с. 323).

⁶⁹ Письмо к А. Я. Острогорскому от 7 января 1902 г. (т. 73, с. 183).

⁷⁰ Написанное Толстым новое окончание легенды появилось в печати лишь в 1899 г. — в книге, подготовленной к 50-летию со дня кончины В. Г. Белинского (Памяти В. Г. Белинского. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899). Полный текст легенды, неределанный Толстым, опубликован в журнале «Образование» (1902, № 2). В Полном собрании сочинений окончание легенды дано по тексту 1899 г. Правильность этого решения подтверждается обнаруженной в архиве Толстого корректурой (гранки сб. «Памяти Белинского») с авторской правкой. Н. К. Гудзий (см.: Полн. собр. соч., т. 26, с. 700) лишь предполагал, что стилистическая правка в тексте сборника (сравнительно с автографом и копиями) принадлежит Толстому.

⁷¹ Гувернантка-француженка в доме Толстых.

⁷²

⁷³ В. Г. Чертков писал Толстому 10 августа 1886 г.: «Ужасно сильно и поразительно убедительно то, что вы написали о Николае Палкине тогда ночью в записной книжке» (т. 26, с. 860).

⁷⁴ Бирюков П. И. Мои два греха. — Толстой. Памятники творчества и жизни. М., 1923, вып. 3, с. 50—53.

⁷⁵ Бонч-Бруевич В. Д.

⁷⁶ В собственных рассказах Толстого для народа жизненная правда порою все-таки часто брала верх над словом поучения, обозначенным в евангельском эпиграфе. Это хорошо чувствовал В. Г. Чертков, строгий и самый ортодоксальный из редакторов «Посредника», считавший возможным (конечно, в мягкой форме) советовать Толстому и даже поправлять его (в «Посреднике», например, рассказ «Свечка» был издан с другим концом — см.: Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 417—418). Об этом же остроумно писал критик Н. К. Михайловский в статье «Еще о гр. Л. Н. Толстом» (Дневник читателя. — Северный вестник, 1886, № 6): в рассказе «Свечка» торжествует, в сущности, не подвиг добра, а недоброе слово другого мужика, чтоб у злого управляющего «пузо лопнуло и утроба вытекла»; в другом рассказе «Вражье лепко, а божье крепко» на волю отпущен «злой» работник Алеб, прощенный добрым хозяином.

⁷⁷ Этот сюжет, с разрешения Толстого, обработал в 1890 г. Н. С. Лесков в рассказе «Час воли божией». Толстой написал свою сказку — «Три вопроса» — лишь в 1903 г.

⁷⁸ Источник установлен Э. Е. Зайденшнур — это сказка «Пустой барабан» в сборнике «Сказки и предания Самарского края». Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым (СПб., 1884. Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого, с. 308).

⁷⁹ Полный перечень вариантов — в т. 25, с. 499—502.

⁸⁰ Письма к Л. Н. Толстому, с. 361—362.

⁸¹ Телятинских крестьян звали Иван и Матрена Чурюхины (Чурюкины); но Толстой, вероятно, запомнил их фамилию как Чиликины и дал ее Акиму во «Власти тьмы» и «третьему мужику» в «Плодах просвещения».

⁸² Т. А. Кузминской.

⁸³ Толстая С. А.

⁸⁴ Былое, 1917, № 2 (24), с. 289.

⁸⁵ Корякин В. Н. Московская «охранка» о Л. Н. Толстом и толстовцах. — Голос минувшего, 1918, № 4—6, с. 289.

⁸⁶ Никифоров Л. П. — Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник. М. — Л., 1928, с. 220. М. А. Новоселов с товарищами был все же вскоре освобожден, но находился год под гласным надзором полиции.

⁸⁷ Дело департамента полиции о писателе гр. Л. Н. Толстом, 1898, № 349. — Былое, 1918, № 9, с. 212—215.

⁸⁸ Толстая С. А. Дневники в двух томах, т. 1, с. 118—119.

⁸⁹ «В чем моя вера?»

⁹⁰

⁹¹ В яснополянском кабинете Толстого до сих пор висит большой портрет Гаррисона.

⁹² Были напечатаны в 1887—1888 гг.: «Бедность не порок» — в обработке Е. Свешниковой; «Не так живи как хочется» — без изменений.

⁹³ Позднее, в 1892 и следующих годах, «Посредником» были изданы рассказы Златовратского «Искра божия», «Белый старичок», «Деревенский король».

⁹⁴ Письмо И. А. Гончарова 22 июля 1887 г. — Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. М., 1962, с. 448.

⁹⁵ «Слуги старого века», напечатанные в «Ниве» (1888, № 1—3) под названием «Слуги».

⁹⁶ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, с. 450—451.

⁹⁷ Позднее Толстой одобрительно отзывался об очерках Гончарова «Слуги» и о воспоминаниях «На родине» (напечатаны в «Вестнике Европы», 1888, № 1—2), советуя их продолжить.

⁹⁸ «Жизнь в городе», «Из воспоминаний о переписи», «Деревня и город».

⁹⁹ Имеются в виду Высшие женские курсы.

¹⁰⁰ —1925) летом 1885 г., увлекшись взглядами Толстого, поселился в Ясной Поляне. Думая поступить на должность учителя, перешел из иудейства в православие. Но попечитель не утвердил его назначения учителем, и Файнерман остался жить у яснополянского крестьянина-бедняка Константина Зябрева, занимаясь земледельческой работой. Ссоры с женой, кончившиеся разводом, происходили из-за материальной необеспеченности семьи (см.: Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 429). Впоследствии Файнерман занялся литературным трудом (писал под псевдонимом Тенеромо).

¹⁰¹ Русский курьер, 1886, № 189, 12 июля. Как видно из текста статьи, автор ее — женщина.

¹⁰² Новости и Биржевая газета, 1886, № 180, 3 июля.

¹⁰³ Назвав так статью, Михайловский отсылал читателя к разговору о Толстом, начатом в 1875 г. его статьей «Десница и шуйца Л. Н. Толстого» (Отечественные записки, 1875, № 6, 7).

¹⁰⁴ Северный вестник, 1886, № 6, отд. второй, с. 215—216.

¹⁰⁵

¹⁰⁶ Русское богатство, 1886, № 8, с. 120—123, 140.

¹⁰⁷ Неделя, 1886, № 14, 6 апр.

¹⁰⁸ Новое время, 1886, № 3838, 4 ноября.

¹⁰⁹ Новое время, 1886, № 3856, 22 ноября. Впоследствии рассказ переименован: «Хорошие люди».

¹¹⁰ Мелкова А. С. Литературная полемика середины 1880-х годов и «толстовские» рассказы Чехова. — В сб.: Чехов и его время. М., 1977.

¹¹¹ А. С. Лазарева-Грузинского Н. М. Ежову от 2—3 января 1887 г. Чехов А. П.

¹¹² Неверный вестник, 1886, № 10, с. 15.

¹¹³ Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864—1909 годах. СПб., 1911, вып. 2, с. 18. Именно Янжул дал Толстому номер «The Century» со статьей Кеннана и задал вопрос, верно ли изобразил Кеннан свое посещение. «Конечно, верно», — ответил Толстой (см. об этом: Бабаев Э. Г. Иностранная почта Толстого. — Литературное наследство, т. 75. Толстой и зарубежный мир кн. 1. М., 1975, с. 416—420).

¹¹⁴ —380 (к печати подготовил В. Александров).

¹¹⁵ Неделя, 1887, № 28, с 890.

¹¹⁶ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 1, с. 366.

¹¹⁷ Там же, с. 368, 372.

¹¹⁸ Там же, с. 594.

¹¹⁹ —374.

¹²⁰ Там же, с. 380.

¹²¹ Опубликовано в «Литературном наследстве», т. 75, кн. 1, с. 417—418.

¹²² Письмо хранится в ГМТ.

¹²³ Шесть лет в доме графа Льва Николаевича Толстого. Записки г-жи Анны Сейрон. СПб., 1895, с. 59.

¹²⁴ «Литературном наследстве», т. 75, кн. 1, с. 536—537.

¹²⁵ Ну, нет уж! Нет!

¹²⁶ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 539—540.

¹²⁷ Дата проставлена в начале рукописи.

¹²⁸ Здесь и затем в т. 26 Юбилейного издания наброску дано редакционное название «О верах». Правильнее было бы назвать «О 1000 верах»: так именуется эта статья последний раз в бумагах Толстого — списке замыслов, составленном 30 ноября 1888 г.

¹²⁹ —274. Рисунки и картина (маслом), изображающие Толстого на пашне, сделанные Репиным в августе-сентябре 1887 г., хранятся в Гос. Третьяковской галерее.

¹³⁰ Яснополянский сборник. Тула, 1970, с. 187 (публикация Н. П. Пузина).

¹³¹ Письмо хранится в ГМТ.

¹³² См.: Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 174—176.

¹³³ Впервые о Миклухо-Маклае Толстой упомянул в трактате «В чем моя вера.» (1883—1884): «Миклухо-Маклай поселился среди самых зверских, как говорили, диких, и его не только не убили, но полюбили, покорились ему только потому, что он не боялся их, ничего не требовал от них и делал им добро» (т. 23, с. 463).

¹³⁴ «Миклухо-Маклай жил в уединении между островитянами Новой Гвинеи. Живя с туземцами, влиял на них своим мужеством (когда чужое племя взяло в плен старика того племени, у которого жил Миклухо-Маклай, его лакея, чтобы его убить, он пошел туда и внушил им, что нельзя убивать, и они отпустили старика), целомудренностью, в противоположность европейским матросам, и непротивлением злу. Миклухо-Маклай непротивление злу проводил на практике. Это никем не замечено, ни им самим» (Маковицкий Д. П. У Толстого. Яснополянские записки, 29 августа 1906 г. — Литературное наследство. М., 1979, т. 90, кн. 2, с. 222).

¹³⁵ Такая книга была выпущена лишь в 1915 г.: Короткова Е.

¹³⁶ Ракшанин Н. Беседа с графом Л. Н. Толстым. (Впечатления). — Новости и Биржевая газета, 1896, № 9, 9 янв.

¹³⁷ Это дело внимательно изучал Н. К. Гудзий, комментатор «Власти тьмы» в Юбилейном издании.

¹³⁸ Н. В. Давыдов, печатая неоднократно свои воспоминания, называл неточно то дату судебного дела, то время создания драмы «Власть тьмы»; он исходил из неверной посылки, что пьеса была написана вскоре после того, как Толстой услышал о деле Колосковых.

¹³⁹ Клочки воспоминаний. — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1960, т. 1, с. 370.

¹⁴⁰ О сюжетном сходстве «Власти тьмы» с этой ранней пьесой Островского писалось неоднократно. О существенных различиях в тоне, стиле пьес см. в статье: Бялый Г. А. «Власть тьмы» в творчестве Л. Н. Толстого 80-х годов. — Русский реализм конца XIX века. Л., 1973, с. 88—91.

¹⁴¹ Маковицкий Д. П. У Толстого. Яснополянские записки, 14 февраля 1905 г. — Литературное наследство, т. 90, кн. 1, с. 174.

¹⁴² Толстая С. А. —114. В последующие дни в дневнике С. А. Толстой нет записей: она уехала в Ялту к умирающей матери (Л. А. Берс скончалась 11 ноября 1886 г.).

¹⁴³ Стахович А. А. Клочки воспоминаний. — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1960, т. 1, с. 370—374.

¹⁴⁴ Слова, сказанные французскому профессору Полю Буайе в 1901 г. Речь идет главным образом о записных книжках конца 70-х — начала 80-х годов, переполненных записями народных слов, выражений, поверий, примет, услышанных Толстым от многочисленных прохожих на большой дороге (шоссе) близ Ясной Поляны. Многие из этих народных слов и выражений не были известны переписчикам пьесы, и при копировании текст сильно искажался. Подлинный текст драмы впервые восстановлен Н. К. Гудзием в т. 26 Полного собрания сочинений.

¹⁴⁵ Письмо хранится в ГМТ.

¹⁴⁶ «власть тьмы» восходит к евангельскому тексту (Евангелие от Луки, гл. 22, ст. 52—53): «Первосвященникам же и начальникам храма и старейшинам, собравшимся против него, сказал Иисус: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня! Каждый день бывал я с вами в храме, и вы не поднимали на меня рук; но теперь ваше время и власть тьмы». Г. А. Бялый пишет по этому поводу: «Евангельский эпизод, откуда взято заглавие для пьесы, никакого отношения к ее сюжету не имеет» (Бялый Г. А. Русский реализм конца XIX века, с. 71).

¹⁴⁷ История работы Толстого над текстом освещена в комментариях Н. К. Гудзия (т. 26 Юбилейного издания) и в работе В. А. Жданова (От «Анны Карениной» к «Воскресению». М., 1968, с. 123—154).

¹⁴⁸ Черткова А. К. — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 1, с. 410. Впервые А. К. Дитерихс, ставшая осенью 1886 г. женой Черткова, посетила Толстого 4 марта того же года (ее воспоминания об этом посещении напечатаны в сб.: Лев Николаевич Толстой. М. — Л., 1929, с. 135—162).

¹⁴⁹ Письмо к С. А. Толстой от 13 января 1887 г.

¹⁵⁰ «Помню, — писал Н. В. Давыдов, — что несколько раньше или даже в то время, как Лев Николаевич писал «Власть тьмы», он говорил, что встретил на шоссе ехавшего куда-то старичка-крестьянина, с которым вступил в беседу, причем старик его очень пленил благодушием и видимой кротостью; крестьянин, между прочим, рассказал, что нашел выгодную работу — отходника» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 2, с. 204).

¹⁵¹ С. А. Толстая писала в этот день В. В. Стасову: «Он написал чудесную драму, и я очень жду, чтоб она попала на ваш суд... Мы посылаем ее в Петербург в Театральную цензуру и надеемся еще успеть поставить ее на сцену. Боюсь одного — что, не разобрав хорошенько, наша цензура при виде запретит и не поймет того поворота писателя к художественному, который несомненно совершился» (Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 75).

¹⁵² Писатель А. А. Потехин (автор повестей, романов и пьес из провинциальной и народной жизни) заведовал в 1880-х годах репертуарной частью императорских театров в Петербурге.

¹⁵³

¹⁵⁴ А. А. Стахович в письме к С. А. Толстой рассказал, как это удалось: он и Чертков во многих домах уверяли, что народ не поймет такой серьезной вещи, как «Власть тьмы», как не поняли ее яснополянские крестьяне.

¹⁵⁵ В течение первых месяцев 1887 г. «Власть тьмы» была напечатана в количестве свыше 100 000 экземпляров, причем наиболее многотиражное (5-е «Посредника» — 40 000 экземпляров) продавалось по 3 копейки.

¹⁵⁶ В дальнейшем (и до настоящего времени) драма именно так и печатается, хотя ставится на сцене лишь со вторым вариантом. В яснополянской библиотеке сохранился экземпляр издания (Сочинения графа Л. Н. Толстого. Власть тьмы, или Коготок увяз, всей птичке пропасть. М., 1887), где рукой Толстого сделаны многочисленные стилистические поправки, добавлены ремарки и вычеркнуты последние явления четвертого действия в первой их редакции. Судя по всему, это было приспособление пьесы к сценическому исполнению (поправки опубликованы в т. 26, с. 544—548).

¹⁵⁷ Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. СПб., 1914, с. 342—343.

¹⁵⁸

¹⁵⁹ Письмо от 26 февраля 1887 г.

¹⁶⁰ Наблюдатель, 1887, № 3, с. 3—5.

¹⁶¹ И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. М. — Л., 1949, т. 1, с. 13.

¹⁶² Памяти В. М. Гаршина. СПб., 1889, с. 102.

¹⁶³ Полн. собр. соч. Письма, т. 3. М. — Л., 1934, с. 391.

¹⁶⁴ Русское богатство, 1887, № 4, с. 115—116. Современный исследователь драматургии Толстого справедливо пишет: «Там, где кончается власть земли, говорит вслед за Успенским Толстой, непременно наступает » (Ломунов К. Н. Драматургия Л. Н. Толстого. М., 1956, с. 143).

¹⁶⁵ Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 76.

¹⁶⁶

¹⁶⁷ Письмо хранится в Отделе рукописей Гос. биб-ки им. В. И. Ленина. См.: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 2. М., 1975, с. 517.

¹⁶⁸ Немирович-Данченко Вл. И.

¹⁶⁹ Толстовский ежегодник 1912 года. СПб., 1913, с. 39—42.

¹⁷⁰ Письма К. П. Победоносцева к Александру III. М., 1926, II, № 71.

¹⁷¹ К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. М., 1923, т. 1, с. 643.

¹⁷² Красный архив, 1922, № 1, с. 417. Министр внутренних дел издал свое распоряжение, и оно было напечатано в официальных газетах: воспрещалась «розничная продажа на улицах, площадях и других публичных местах, а равно через офеней брошюры под заглавием «Власть тьмы, или Коготок увяз, всей птичке пропасть» — драмы Л. Н. Толстого» (Московские церковные ведомости, 1887, № 18, 3 мая).

¹⁷³

¹⁷⁴ Антуан Андре. Дневник директора театра. М. — Л., 1939, с. 71—72.

¹⁷⁵ Варнеке Б. Толстой и театр. — Голос Москвы, 1908, № 199, 28 авг.

¹⁷⁶

¹⁷⁷ Полностью документы приведены в статье: Раскольников Ф. Цензурные мытарства Л. Н. Толстого-драматурга. (По неопубликованным архивным материалам). — Красная новь, 1928, № 11.

¹⁷⁸ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. 1978, т. 2, с. 106.

¹⁷⁹ «Власти тьмы» на любительской сцене в 1890 г. (Из воспоминаний А. В. Приселкова). — Ежегодник императорских театров, 1909, кн. V, с. 34.

¹⁸⁰ Планы опубликованы в т. 27, с. 433—437; отрывки из первой рукописи пьесы — там же, с. 476—477. История создания пьесы — в статье Н. К. Гудзия (там же, с. 647—662) и книге В. А. Жданова «От «Анны Карениной» к «Воскресению», с. 204—231. Н. К. Гудзий высказывает мнение, что подтолкнуло Толстого к началу комедии чтение А. А. Стаховичем в Ясной Поляне (в октябре 1886 г.) пьес Гоголя. С. Н. Дурылин отметил сходство первого действия «Плодов просвещения» с драматической сценой Гоголя «Лакейская», представляющей собою отрывок незаконченной комедии «Владимир 3-й степени» (см. сб.: Творчество Л. Н. Толстого. М., 1954, с. 325—329).

¹⁸¹ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 1, с. 448. Н. В. Давыдов вспоминает, что при его содействии Толстой побывал на спиритическом сеансе в московском доме Н. А. Львова (присутствовали еще П. Ф. Самарин, К. Ю. Милиоти и сам Давыдов). В датировке этого события Давыдов был неточен, назвав сначала 1889 год. В 1887 г. Н. А. Львов умер; познакомился с ним Толстой в 1884 г. (Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 304). Стало быть, сеанс происходил в промежутке между этими датами; Н. К. Гудзий считает — не позднее весны 1886 г. Впечатление, вынесенное Толстым от спиритического сеанса, описано Давыдовым, по всей видимости, верно. «Лев Николаевич говорил, что удивляется тому, как люди могут верить в реальность спиритических явлений; ведь это все равно, говорил он, что верить в то, что из моей трости, если я ее пососу, потечет молоко, чего никогда не было и быть не может... Сеанс не удался; мы сели, как оно полагается, за круглый стол, в темной комнате, медиум задремал, и тут начались стуки в стол и появились было фосфорические огоньки, но очень скоро всякие явления прекратились; Самарин, ловя в темноте огоньки, столкнулся с чьей-то рукой, а вскоре медиум проснулся, и дело этим и ограничилось... На другой день после сеанса Лев Николаевич подтвердил мне свое мнение о том, что в спиритизме все или самообман, которому подвергаются и медиум и участники сеанса, или просто обман, творимый профессионалами» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 2, с. 205).

¹⁸² Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 77. Под двумя «новыми Львами» Стасов разумел «Смерть Ивана Ильича» и «Власть тьмы».

¹⁸³ Семенов С. Т. Воспоминания о Л. Н. Толстом. СПб., 1912, с. 3.

¹⁸⁴ Там же, с. 6.

¹⁸⁵ Воспоминания о Л. Н. Толстом, с. 7.

¹⁸⁶ Издан «Посредником» в 1887 г. без указания автора.

¹⁸⁷ Позднее с Журавовым возникли конфликты из-за гонорара. В. Г. Чертков отказывался печатать слабые вещи, а Журавов нуждался в деньгах. 7 мая 1889 г. Толстой записал в дневнике: «Письмо печальное от священника Хотушского. Просит деньги за Журавова, который считает, что ему должны. Как жаль!» (т. 50, с. 79).

¹⁸⁸ Раньше, в 60—70-е годы, такими конфидентами Толстого были А. А. Фет и Н. Н. Страхов. Переписка с В. Г. Чертковым (начата в конце 1883 г.), очень оживленная, носила деловой характер и касалась преимущественно организационных вопросов, связанных с «Посредником», с другими издательскими делами, хлопотами за разных людей и т. п.

¹⁸⁹ «Семен сирота и его жена» была напечатана в «Вестнике Европы», 1888, № 1. Хотя в письмах Толстой и уговаривал Тищенко, что не следует писать ради денег, эту повесть он рекомендовал через В. В. Стасова редактору «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу, а не печатал в «Посреднике», потому что автор «нуждается в деньгах и желал бы получить больше гонорара» (письмо к В. В. Стасову 14 сентября 1887 г. — т. 64, с. 69).

¹⁹⁰ Воспоминания Н. Н. Иванова напечатаны впервые в кн.: Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник. М., 1928. Цит. по кн.: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 1, с. 393.

¹⁹¹ Рассказ «Пасха» был набран, но напечатать его не удалось. В «По среднике» из произведений Иванова были напечатаны стихотворения «Исповедь торгаша», «Деревенские ребята», «Целовальник» (в сб.: Гусляр, 1887), «Путь блага» (в сб.: Фабиолы, 1887), две басни, выправленные Толстым, — «Блоха и муха» и «Три друга» (в сб.: Цветник, 1886). Сюжет «Блохи и мухи» рассказал Иванову Толстой (заимствован из «Сборника сведений о кавказских горцах», вып. IV. Тифлис, 1870. — См.: Толстой-редактор. М., 1965, с. 211).

¹⁹² Н. Л. Озмидов (1844—1908) был агрономом, содержал под Москвой молочную ферму, потом открыл в Москве молочную лавку, но разорился и стал заниматься перепиской запрещенных сочинений Толстого и продажей их. С 1886 г. участвовал в работе «Посредника».

¹⁹³ Иванов Н. Н. — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 1, с. 392.

¹⁹⁴ В архиве Толстого сохранились две рукописи, написанные малограмотным почерком, с описанием крестьянских работ в каждом месяце.

¹⁹⁵ «Календарь с пословицами на 1887 год» напечатан в т. 40, с. 7—66. Рукописные варианты (в том числе исключенное цензурой) — там же, с. 475—478. По-видимому, здесь допущена чрезмерная текстологическая осторожность (следовало восстановить отброшенные под давлением цензуры варианты в основном тексте).

¹⁹⁶ Книжка была издана «Посредником» в 1887 г.

¹⁹⁷ Начало работы над переложением лубочной повести Н. Н. Гусев относил к марту-апрелю 1887 г., когда в письмах к разным лицам Толстой предлагал заняться переделкой именно лубочных изданий: «Сказка о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче», «Ведьма и Соловей-разбойник», «Повесть об английском милорде Георге», рассказы о Суворове и др. ( Летопись..., с. 664).

¹⁹⁸ Листки, о которых пишет В. Г. Чертков, сохранились в архиве Толстого. Мнения о датировке этой рукописи разноречивы: П. В. Булычев, комментатор повести в Юбилейном издании, относил ее к началу 1880-х годов (т. 26, с. 738); Н. Н. Гусев воздерживался от сколько-нибудь точной датировки (Гусев Н. Н. ..., с. 649), однако склонялся в пользу середины 80-х годов и не включил историю этого произведения в «Материалы к биографии с 1881 по 1885 год».

¹⁹⁹ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1978, т. 1, с. 409.

²⁰⁰ Сборник «Гусляр» вышел в 1887 г. и понравился Толстому, хотя название он не одобрил.

²⁰¹ Письмо к В. Г. Черткову 13 февраля 1887 г.

²⁰²

²⁰³ Здесь были сделаны цензурные изъятия — о собственности, как причине раздоров и насилий; о государстве, действующем путем насилия, и об отрицании государства. Слово «республика» заменено на «государство», хотя речь шла о Римской республике. По авторским рукописям повесть «Ходите в свете, пока есть свет» и пролог к ней, озаглавленный «Беседа досужих людей», напечатаны в т. 26, с. 246—301.

²⁰⁴ Напечатано в т. 25, с. 540—543 и 661—662.

²⁰⁵ В. Г. Чертковым работа не была доведена до конца; в 1916 г. он напечатал в журнале «Единение» (№ 1 и 2) статью «Из жизни Сиддарты, прозванного Буддой, т. е. святым», куда вошли вступление и первые две главы, написанные Толстым, и еще шесть глав, просмотренные и исправленные им. Всего, по конспекту Толстого, должно было быть 22 главы. Сам Толстой к работе над «Буддой» вернулся в 1905 г., когда составлял «Круг чтения». Но тогда короткий очерк о жизни Будды писался заново. Кроме того, под наблюдением и редакцией Толстого в 1909—1910 гг. написана книжка П. А. Буланже «Жизнь и учение Сиддарты Готамы, прозванного Буддой (совершеннейшим)», изданная «Посредником» в 1911 г.

²⁰⁶ Впоследствии одна из них писала редактору Юбилейного издания К. С. Шохор-Троцкому: «В это время появилась известная статья Толстого «Труд мужчин и женщин». В ней он высказывает мысль, что назначение женщины — производить детей и быть матерью. Статья эта внесла смятение в молодые умы. Ища формы, наилучшие способы применения общественного труда, означенная группа молодежи была тверда в одном определенном убеждении — стержнем, основой жизни является общественный труд. И вдруг Лев Николаевич говорит совсем другое... » (т. 63, с. 430).

²⁰⁷ Письмо хранится в ГМТ. На нем помета рукой Т. Л. Толстой: «Отвечено». Опубликовано С. М. Брейтбургом (Новый мир, 1957, № 9). См. также: Палиашвили Г. Лев Толстой и Грузия. Тбилиси, 1951, с. 45.

²⁰⁸ Ленин В. И.


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница

Раздел сайта:

Главная страница → Биография → Опульская Л. Д.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год

Опульская Л. Д.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год Глава первая. 1886 год. "Смерть ивана ильича". Народные рассказы. "Власть тьмы"

Опульская Л. Д.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год
Глава первая. 1886 год. "Смерть ивана ильича". Народные рассказы. "Власть тьмы"