Опульская Л. Д.: Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год
Глава вторая. Толстой в 1887 году. Философский трактат "О жизни"

Глава вторая

Л. Н. ТОЛСТОЙ В 1887 ГОДУ.
ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ «О ЖИЗНИ»

I

17 октября 1886 г. Толстой писал Т. А. Кузминской: «У нас все благополучно и очень тихо. По письмам вижу, что у вас так же, и во всей России и Европе так же. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога не только не прекращается, но растет, и слышны уже кое-где раскаты землетрясения, разрывающего пирог. Я только тем и живу, что верю в то, что пирог не вечен, а вечен разум человеческий» (т. 63, с. 393).

Анковский пирог получил в доме Толстых название по имени доктора Н. Б. Анке, приятеля А. Е. Берса, отца Татьяны Андреевны и Софьи Андреевны. Для Толстого (по словам его сына, Сергея Львовича) анковский пирог «служил эмблемой особого мировоззрения» и означал «веру в необходимость материального благополучия и непреклонное убеждение в незыблемости современного строя»1.

Силы, разрывавшие анковский пирог, привлекали в эти годы пристальное внимание Толстого. Это были, во-первых, революционеры; с некоторыми из них он встречался, переписывался, за многих хлопотал. И, конечно, люди, которые в силу своих нравственных убеждений отказывались служить существующему строю: отдавали землю крестьянам, не платили податей, не совершали церковных обрядов, не шли на военную службу хотя подвергались за все это осуждению и преследованиям. Сам Толстой был уверен, что пассивное сопротивление злу вторых, а не активная революционная работа первых разорвет пирог. Но круг именно таких знакомых — обоих родов — становился у него все шире. Он тянулся к этим людям, симпатизировал им и пытался облегчить их участь.

Еще в 1884 г. Толстой возобновил прерванную было совсем переписку с двоюродной тетушкой А. А. Толстой, прося помочь

Н. А. Армфельдт (в 1879 г. приговорена за революционную деятельность к 15 годам каторжных работ).

Подобно изображенному позднее в романе «Воскресение» Нехлюдову, Толстой стал ходатаем по делам «обиженных», хотя, как и Нехлюдову, ему были чрезвычайно тяжелы всякие прошения на имя высокопоставленных лиц с необходимыми при этом обращениями («высочайшая священная особа» и т. п.).

Свою тетушку, с которой он так дружил одно время в молодости (она была старше его на 11 лет), Толстой горячо благодарит за эти хлопоты. В 1891 г., когда А. А. Толстая оказала содействие в помощи голодающим, он написал: «Простите, не забывайте меня. Очень люблю вас» (т. 66, с. 107).

В первом же письме 1887 г. к А. А. Толстой содержится просьба: «У меня сидит А. В. Армфельдт, которая едет в Петербург хлопотать о дочери. Помогите ей, что можете» (т. 64, с. 6). Как скоро стало ясно, помощь революционерке уже была не нужна: в 1887 г., находясь на «вольном поселении» близ карийской каторги, она умерла от туберкулеза.

В 1886 г. через А. А. Толстую пытался Толстой облегчить участь А. А. Тихоцкого (друга В. Н. Фигнер), о котором узнал и хлопотал еще весной 1885 г., когда проездом находился в Харькове2. Теперь он писал А. А. Толстой: «80-летняя старуха Дмоховская (русская, бывшая замужем за поляком — моя хорошая знакомая, очень добрая, религиозная женщина), сын которой за участие в социалистической пропаганде был сослан в Сибирь, где и умер, эта Дмоховская просит теперь государя через государыню о помиловании ее зятя, мужа ее дочери, сосланного два года тому назад тоже в Сибирь. Фамилия ее зятя Тихоцкий, и, сколько я знаю, дело, по которому он сослан, очень незначительное. Если можете попросить тех, от кого может зависеть исполнение ее просьбы, попросите, пожалуйста» (т. 63, с. 443)3.

Одним из близких друзей Толстого в 80-е годы стал Л. П. Никифоров, народник по убеждениям, судившийся по делу Нечаева в 1869 г. и неоднократно сидевший в тюрьме.

В 1886 г. в минусинской ссылке находился Л. Н. Жебунев, привлеченный в 1881 г. по делу о киевском революционном кружке. Именно он явился посредником между Толстым и Т. М. Бондаревым, автором рукописи «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство». В письмах, приходивших из Восточной Сибири, Жебунев спорил с теорией непротивления злу и со взглядом Толстого на женский труд: «От этого взгляда несет домостроевским обскурантизмом, азиатскою неподвижностью ума». Толстой ответил Жебуневу добрым письмом и заключил его словами: «Если бы вам что-либо нужно, то, пожалуйста, напишите мне. Я очень рад буду служить вам, чем могу» (т. 63, с. 435—436)4.

Весной 1887 г. с оказией из Читы послал свое письмо к Толстому землеволец М. М. Чернавский. В 1876 г. Чернавский был приговорен к 15 годам каторги; в 1886—1900 гг. жил в Нерчинске ссыльно-поселенцем. Письмо не сохранилось, как и ответ Толстого, отобранный у ссыльного революционера при обыске. Но в архиве Толстого сохранился черновик (рукой Т. Л. Толстой, с поправками и подписью Толстого). По ответу Толстого видно, что Чернавский спорил с теорией непротивления злу насилием и ссылался, как обычно это делалось, на «разбойника», которого нельзя надеяться победить покорностью.

Толстой в этом письме ясно формулирует, где находится действительное зло, с которым нужно бороться: «Самые жестокие дела, как побоища людей, динамиты, виселицы, гильотины, одиночные тюрьмы, собственность, суды, власть и все ее последствия, — все происходят не от воображаемого разбойника, а от тех людей, которые основывают свои правила жизни на нелепой фикции воображаемого зверя-разбойника». Свою «нравственную истину непротивления злу насилием» Толстой защищает от критики с обеих враждебных друг другу сторон — правительственной консервативной и революционной: «Одна сторона начала строить тупой угол, другая по этому самому стала строить острый».

Все письмо проникнуто глубокой симпатией и уважением к адресату — «несомненно доброму и самоотверженному человеку»: «Письмо ваше не только заинтересовало, но и тронуло меня: под толстой корой (простите меня) ваших суеверий я увидал серьезный ум и доброе сердце, и мне бы хотелось братски поделиться с вами тем пониманием жизни, которое дает мне благо» (т. 64, с. 141—144).

1 марта 1887 г. полиция арестовала пять студентов, готовивших покушение на Александра III. Среди участников находился Александр Ульянов, арестованный 2 марта.

С. А. Толстая отметила в своем дневнике: «Левочка уныло и молчаливо принял это известие»5. Вскоре к Толстому обратилась мать одного из арестованных, М. И. Сосновского. Около 20 апреля он извещал П. И. Бирюкова: «Скажите Черткову, что мне пишет Сосновского мать. Верно, она писала и ему. Я решительно ничего не могу сделать» (т. 64, с. 38)6.

своему другу примечательное письмо: «Вижу я, что вы сближаетесь с нуждами народа, с забытыми братьями нашими. Они забыты так давно, так окончательно, что всем нам, желающим восстановить это братство, мало одного сознания родства, нужна длинная работа, которая у меня не только не кончена, но только начинается; вы позади меня в этом отношении, и потому — этому я за вас радуюсь» (т. 86, с. 62).

В октябре 1886 г. был арестован как «политический преступник» статистик Воронежского земства И. И. Попов. Весной 1887 г. он находился в московской Бутырской тюрьме. 25 апреля Толстой писал ему: «Я узнал о вашем положении и старался содействовать тому, чтобы дело ваше было скорее рассмотрено и недоразумение разъяснено. Не знаю, насколько успешно. Я не мог добиться свидания с вами. Нынче я уезжаю из Москвы. Если возможно, напишите моей жене (Софье Андреевне. Москва, собственный дом), не могу ли я быть вам полезным. Пожалуйста, не стесняйтесь, напишите, что вам нужно» (т. 64, с. 42)7.

По-видимому, о деле Попова Толстой и сам сообщил А. А. Толстой: «Только что писал вам бескорыстное письмо, милый друг, и вот приходится опять просить. Помогите этому хорошему и несчастному человеку. Чертков и Стахович передадут подробности» (т. 86, с. 38)8.

В сентябре 1887 г. Толстой снова писал Попову, все еще находившемуся в Бутырской тюрьме: «Благодарю вас, Иван Иванович, что вы написали мне о себе. Постараюсь еще посодействовать разьяснению того недоразумения, по которому вы взяты, но никогда не надеюсь на успех. Посылаю вам книги и 15 р.» (т. 64, с. 83)9.

В ноябре 1887 г. Попов продолжал оставаться в заключении, и Толстой снова писал Александре Андреевне о «несчастном Попове»: «Он 2-й год сидит в одиночном заключении, 2-й год в одиночном заключении: т. е. в таком положении, из которого только самый сильный и редкий человек выходит без умственного, душевного повреждения, — и сидит, по всем вероятиям, по недоразумению» (т. 64, с. 120).

Около 20 апреля 1887 г. Толстой делился новостью с П. И. Бирюковым: «Третьего дня были в Ясной Файнерман, Буткевич (вы знаете, кажется, — бывший революционер) и Сытин Сергей10; они совсем решили поселиться в деревне около Ясной, чтобы жить, как Файнерман» (т. 64, с. 38). Толстой отговаривал их делать это, и с помощью Н. Н. Ге-младщего отговорить удалось. Буткевич решил поехать к отцу — у того было небольшое имение в Тульской губернии. Но в мае Буткевича арестовали и заключили в тюрьму, как политически неблагонадежного. В июне Толстой сообщал И. Б. Файнерману: «Буткевича все еще не выпустили, несмотря на то что прокурор11 мне говорил, что он ни в чем не замешан. Я видел его брата. Они — его родные — не беспокоятся, но ему тяжело, может быть» (т. 64, с. 54)12.

Толстой беспокоился об этих людях постоянно. Он хлопотал о революционерах, чтобы облегчить их участь, с такой же страстью, с какой критиковал их убеждения.

10 ноября 1887 г. большое письмо к Н. Н. Страхову Толстой заканчивает просьбой: «Есть некто, бывший революционер, врач Богомолец, он был под надзором, теперь освобожден, но только с запрещением жить в столицах: жена его приговорена в 1881 г. в Кару на 10 лет. Она пыталась бежать, возвращена, и ей прибавлено 6 лет. Муж ее желает хлопотать о ней в Петербурге у начальства, — главное желание его то, чтобы ему разрешено было жить с ней, ему и их ребенку, в Каре. Не можете ли вы узнать или даже попросить кого нужно — можно ли ему приехать в Петербург для этого?» (т. 64, с. 122—123).

Н. Н. Страхов, конечно, сразу же исполнил просьбу: сходил в Главное тюремное управление, где начальник,

М. Н. Галкин-Враской, был с ним вполне любезен. «Он восторженный ваш поклонник, и меня даже знает, — писал Страхов 16 ноября, — и заявил, что дело это все в его ведении и не может встретить никакого препятствия. Нужно подать прошение на его имя; по закону супруг имеет право следовать за супругом; только теперь, так как он не сделал этого при самом начале ссылки, он должен будет ехать на свой счет»13.

Беспрестанно отзываясь на беспокойные события окружающей жизни, Толстой в течение 1887 г. написал одну из самых философски умиротворенных своих книг. В одном из писем этого времени он так определил цель литературной работы вообще: «Я полагаю, что задача пишущего человека одна: сообщить другим людям те свои мысли, верования, которые сделали мою жизнь радостною» (т. 64, с. 40).

В том же письме к Н. Н. Страхову Толстой сообщал, что книга «О жизни» печатается: «Я имею смелость думать, что многим эта книга будет утешением и опорой».

II

Философская книга о «господствующем значении сознания», как выразился Н. Н. Страхов14, первоначально была озаглавлена «О жизни и смерти»; по мере развития общей ее концепции Толстой пришел к убеждению, что для человека, познавшего смысл жизни в исполнении высшего блага — служении богу, т. е. высшей нравственной истине, смерти не существует, он вычеркнул слово «смерть» из названия трактата.

Зерно книги — в тех напряженных размышлениях о жизни и смерти, которые всегда занимали Толстого и обострились во время тяжелой болезни осенью 1886 г. Тогда же он получил длинное письмо на эту тему от А. К. Дитерихс (ставшей вскоре женой Черткова)15.

«От Анны Константиновны давно уже получил длинное хорошее письмо и вместо того, чтобы коротко ответить, начал по пунктам на все ее мысли. А так как одна из мыслей была о жизни и о смерти, то, о чем я так много заново думал, то и начал об этом и до сих пор все пишу, т. е. думаю и записываю» (т. 85, с. 389).

Письмо так и не было отправлено. Копию с него В. Г. Чертков снял, когда в октябре 1886 г. проездом из Лизиновки в Петербург заезжал в Ясную Поляну.

Основная мысль будущего трактата, состоящего из вступления, тридцати пяти глав, заключения и трех прибавлений, выражена достаточно четко уже в письме к А. К. Чертковой: «Человеку, вам, мне, представляется в известный период его жизни удивительное и ужасающее сначала внутреннее противоречие его личной жизни и разума. «Я, только я, все для меня, вне меня все мертво — интересен, важен, дорог для себя только я, и я не верю в свое уничтожение, хочу жить вечно, не могу себе представить жизни без себя», и вместе с тем этот ужасный разум, соединенный в одно с моим я, говорит мне ясно, несомненно, во-первых, что я не один, а что таких я, с заявлением таких же требований исключительности, бесчисленное количество, что мне неизбежна борьба с этими я и погибель в этой борьбе, во-2-х, что стремления моего я не согласны, а прямо противоречивы общей жизни, соприкасающейся со мной, в-3-х — то, что от меня, от столь драгоценного мне я вполне сознается, лежит между тем в душе каждого человека, ребенка, даже составляет необходимое условие жизни человека, как разумного существа. Противоречие это было бы ужасно, если перестать жить, действовать — и смотреть на него. Но это-то противоречие и вырастает из жизни, и сопутствует жизни, и видоизменяется вместе с жизнью. Противоречие это для человека не может быть разрешено словами, так как оно есть основа жизни человека, а разрешается для человека только жизнью — деятельностью жизни, освобождающей человека от этого противоречия». Коротко это противоречие определено так: «Хочу жить для себя и хочу быть разумным, а жить для себя неразумно». Дальше говорится, что это противоречие — «закон жизни», как гниение зерна, пускающего росток. Человека освобождает от страха смерти духовное рождение (т. 85, с. 392—396).

6 ноября 1886 г. Л. Е. Оболенский, посылая выдержку из этого письма к А. К. Чертковой, просил Толстого сделать в нем изменения и добавления, чтобы можно было напечатать в «Русском богатстве»: «В этом отрывке удивительно хорошо формулировано, как неизбежное условие жизни, поглощение личной жизни служением жизни общей». Толстой ответил коротко: «Спасибо за присылку выписки, дорогой Леонид Егорович. В таком виде, неоконченной, она невозможна. Постараюсь закончить и тогда пришлю вам» (т. 63, с. 409—410).

III

В. Г. Черткову около 20 января 1887 г. Толстой сообщил, что намерен просить «по всем писателям» (в том числе Д. В. Григоровича и А. А. Потехина), «кто что даст» для народного издания в «Посреднике»16. Главное же — следует издать в «Посреднике» «все знаменитые сочинения немцев, французов, англичан, которые выдержали много изданий», переводы Вольтера, Руссо, Бернарден де Сен-Пьера, Лессинга «Натан Мудрый», Шиллера «Разбойники», Гольдсмита «Векфильдский священник», Свифта «Гулливер», Сервантеса «Дон-Кихот», «Записки» Сильвио Пеллико, Франклина, Плутарха и «многое другое» (т. 86, с. 11).

«Посредника» одного из рассказов французского писателя XVIII в. Бернардена де Сен-Пьера «Суратская кофейная».

Повесть Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» Толстой с увлечением читал (и делал из нее выписки) в 1851 г., в самом начале своего творческого пути. Теперь его заинтересовала притча, рассказывающая про религиозные споры, случившиеся однажды в кофейной индийского города Сурата. Люди разных национальностей «спорили о сущности бога и о том, как нужно почитать его». Последнее слово — за учеником Конфуция: «Чем выше будет понимать человек бога, тем лучше он будет знать его. А чем лучше будет знать он бога, тем больше будет приближаться к нему, подражать его благости, милосердию и любви к людям» (т. 29, с. 49, 53).

23 января 1887 г. в письме В. Г. Черткову, после хвалебного отзыва о рассказе Лескова «Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине», Толстой сообщал: «Я перевел маленькую вещь Bernardin de St. -Pierre «Le café du Surate» и пришлю вам ее на днях. Она выражает ту же мысль о том, что в разные веры веруем, а под одним богом ходим» (т. 86, с. 18).

При переводе Толстой сократил некоторые детали и упростил язык.

В «Посреднике» рассказ напечатать не удалось (из-за цензуры), и в ноябре 1889 г. Чертков предлагал даже издать его без имени Толстого.

«Суратская кофейная» была отдана в «Северный вестник» — по просьбе издательницы журнала, Л. Я. Гуревич, которая незадолго до того была у Толстого в Ясной Поляне. Рассказ был напечатан в № 1 журнала за 1893 г. 30 декабря 1892 г. Гуревич сообщила, что было изъято «лишь несколько слов» (т. 29, с. 381).

В 1906 г. Толстой включил этот рассказ в «Круг чтения».

IV

Писание трактата «О жизни» превратилось в продолжительный, напряженный (сохранилось восемь папок, включающих 2237 листов рукописей и корректур), но радостный и успокаивающий труд. Спокойствие господствовало и в семейной жизни Толстых. С. А. Толстая записала в дневнике 3 марта 1887 г.: «Мы мирно и счастливо прожили зиму». И 9 марта: «Он очень переменился; спокойно и добродушно смотрит на все»17.

Работа над философской книгой сблизила Толстого с профессором Н. Я. Гротом, председателем Московского психологического общества.

В 1885 г., еще будучи профессором Новороссийского университета, Грот прислал Толстому свою книжку «Дж. Бруно и пантеизм» (Одесса, 1885). О личном знакомстве с молодым профессором (Грот родился в 1852 г.) Толстой писал в начале апреля 1885 г. В. Г. Черткову: «Познакомился я здесь с Гротом — философом — он мне очень понравился. Надеюсь, не только потому, что он разделяет мои взгляды» (т. 85, с. 160).

«Николай Яковлевич Грот в очерках, воспоминаниях и письмах товарищей и учеников, друзей и почитателей» (СПб., 1911). Здесь говорится: «Не помню как, через кого и при каких условиях я познакомился с Н. Я., но помню очень хорошо то, что с первой же встречи мы полюбили друг друга. Для меня, кроме его учености и, прямо скажу, несмотря на его ученость, Николай Яковлевич был дорог тем, что те же вопросы, которые занимали меня, занимали и его, и что занимался он этими вопросами не как большинство ученых, только для своей кафедры, а занимался ими и для себя, для своей души» (т. 38, с. 421).

Временами между Толстым и Гротом возникали горячие споры — о свободе воли, об истории философии. Грот упрекал Толстого в том, что он «Аристотеля не знает», а Толстой негодовал, что Грот «в Конфуция не заглядывал» (т. 64, с. 100—105).

В начале декабря 1886 г. Грот был у Толстого и «проболтал с ним о философии часа два»18. Толстой написал после этого свидания о Гроте: «Живой, свежий человек — очень близок к нашим взглядам, даже совпадает с ними, но, как книжник, хочет все выразить на своем жаргоне». В том же письме (к И. Б. Файнерману) Толстой сообщил: «Пишу общее рассуждение о смерти и жизни, которое кажется мне нужным. Я кое-что читал вам» (т. 64, с. 3—4). И В. Г. Черткову в письме 18 декабря: «Еще последнее время урывками писал продолжение и уяснение письма к Анне Константиновне» (т. 85, с. 422).

Написанное теперь было отдано в конце декабря Чертковым, вновь ими переписано и вновь послано в Москву. 23 января 1887 г. Толстой ответил: «За переписку моей метафизической чепухи (я пробежал ее) очень благодарен» (т. 86, с. 18). Чертков 24 января советовал: «Если будете продолжать о жизни и смерти, а кончить эту вещь непременно следовало бы по важности ее содержания, то не забудьте написать о том, что вы мне говорили, когда мы ходили по бульвару, — о 3-х составных частях человека: тело, порода и вечная сторона» (т. 86, с. 19).

Философские разговоры с Н. Я. Гротом продолжались. 5 февраля 1887 г. тот писал брату: «Сегодня были в Румянцевском музее... «науке». 12 февраля Грот писал матери: «Третьего дня вечер провел у Толстого. Застал его шьющим сапоги. Он мне читал одно свое рассуждение о бессмертии разума. Моя статья «о душе» на него повлияла — он сам говорит». Через день, 14 февраля, Грот снова рассказывал о Толстом: «В четверг вечером у меня были Л. Н. Толстой, А. А. Фет и Гиляров, и я им читал свой реферат о свободе воли для Психологического общества. Толстому он очень понравился. Он просидел дольше всех с 7½ до 11 часов, и мы много болтали и спорили о частностях, ибо в общих положениях мы согласны» (т. 26, с. 752).

Когда 25 февраля Грот читал публично свой реферат, Толстой присутствовал на этом заседании Московского психологического общества и на другой день написал своему другу, тоже философу, Н. Н. Страхову: «А мне все хочется и весело работать. Вчера — вы удивитесь — я был в заседании Психологического общества. Грот читал о свободе воли. Я слушал дебаты и прекрасно провел вечер, не без поучительности и, главное, с большим сочувствием лицам общества. Я начинаю выучиваться не сердиться на заблуждения. Много, много бы желал поговорить с вами. Коли будем живы — поговорим» (т. 64, с. 20).

9 марта Грот писал родителям, что Толстой присутствовал и на втором заседании, где продолжались прения: «Был и Толстой, стоявший за мои основные положения... — Понятие жизни, и мы думаем после оба эти реферата напечатать вместе от Психологического общества и в пользу философского журнала, могущего возникнуть в будущем» (т. 26, с. 753).

14 марта это чтение состоялось. Присутствовало около ста человек. Толстой говорил «спокойно и хладнокровно»; в прениях приняли участие П. Е. Астафьев, Н. В. Бугаев и др. 19

С. А. Толстая в тот же вечер писала сестре, Т. А. Кузминской: «Весь день писала, переписывала Левочкину статью о жизни и смерти (философия), которую он в настоящую минуту читает в университете в Психологическом обществе. Статья хорошая, и без задора, и без тенденции, и чисто философская... Все это время Левочка очень много работал над этой статьей» (т. 26, с. 753).

24 марта сам Толстой написал Н. Л. Озмидову: «Я теперь уже более месяца занят писанием о том, что есть жизнь. Хочется и надеюсь выразить совсем просто и ясно, что жизнь есть совсем не та путаница и страдания, которые мы себе представляем под этим словом, а нечто очень простое, ясное, легкое и всегда радостное» (т. 64, с. 28).

V

«Месяца полтора ни о чем другом не думаю ни днем ни ночью. Вы, верно, думаете, что напрасно20. Очень может быть, но не могу иначе, и работа, мне кажется, не толчется на месте, а подвигается и даже приближается к концу. Работа потому меня затягивает, что работаю для себя и для других: себе наверное многое уяснил, во многом себя утвердил и потому надеюсь, что хоть немного так же подействует и на некоторых других» (т. 86, с. 42).

Раньше обычного, 31 марта, уехал Толстой в Ясную Поляну, и уже оттуда ответил на письмо Г. А. Русанова: «Я уехал из Москвы для уединения. Работаю над мыслями о жизни и смерти, переделываю то, что читал, и очень мне предмет этот кажется важен. Кажется, что разъяснение этого — т. е. того, что именно есть жизнь (у Христа это разъяснено), разъяснение Христово для людей, которые не хотят понимать Евангелие, — это очень важно, нужно, прибавит счастья людям. Видите, какие гордые мысли. Что делать, они есть и они-то поощряют к работе» (т. 64, с. 32).

Кроме тяги к уединению, «страшно было обозлиться» от жизни в городе, «при открытых окнах и весеннем воздухе и солнце» (т. 86, с. 41)21.

Была и еще одна причина, о которой Толстой не написал ни одному из своих друзей. В конце марта в Хамовнический дом пришло письмо от учителя московской гимназии М. А. Новоселова, увлеченного тогда идеями толстовского учения22. До того Новоселов писал Толстому один раз, спрашивая советов о преподавании истории и прося для гектографирования неизданные религиозно-философскйе сочинения. Толстой ответил в октябре 1886 г. большим письмом, а в рукописях отказал: «Рукописей у меня нет, ни Бондарева, ни других...» (т. 63, с. 390).

— о несоответствии жизни Толстого с его взглядами и советовал отказаться от собственности. Толстой ответил коротко: «Благодарю вас за ваше письмо; оно заставило еще думать о предмете, о котором не перестаю думать, и было мне полезно, как всегда правда и искренность» (т. 64, с. 30)23.

Душевный покой был нарушен. С. А. Толстая на этот раз была рада отъезду и написала в Ясную Поляну: «Очень я порадовалась, что твое здоровье хорошо и что ты уехал из Москвы именно теперь, так как здесь ты бы все хворал — весна и праздники24 очень раздражают и мучают в городе, особенно нервных и желчных»25.

В первом же письме к жене из Ясной Поляны Толстой рассказывал о своей работе: «Здоровье душевное так хорошо, что и у Сережи, пока он не пришел, немного пописал, и дорогой все шел, думал и, сидя на кучке камней, записывал». И снова 4 апреля: «Время все утро проходит в усидчивой и подвигающейся работе над «жизнью»; 7 апреля: «Утро я опять все, — часов 5 подряд, работал над своей «жизнью». Все хорошо подвигается»; 9 апреля: «Все работаю и все еще не запутался, а подвигаюсь к лучшему» (т. 84, с. 19—22). Но 11 апреля, после чтения «прекрасного романа» Стендаля «Пармская обитель», написал: «Хочется поскорее переменить работу. Хочется художественной» (т. 84, с. 24). Вечером следующего дня он читал крестьянам вслух повесть А. А. Потехина «Хворая», которая, вероятно, понравилась (в 1887 г. была издана «Посредником»).

13 апреля, однако, опять сообщение о трактате: «Утром вчера очень много занимался, писал совсем новую главу о страдании — боли... Занимался нынче тоже хорошо. Пересматривал, поправлял сначала. Как бы хотелось перевести все на русский язык, чтобы Тит26 понял. И как тогда все сокращается и уясняется. От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность» (т. 84, с. 25).

«страдании — боли» — это заключительная, XXXV глава трактата «О жизни»: «Страдания телесные составляют необходимое условие жизни и блага людей». Она занимает три страницы, и весь трактат в окончательном его виде состоит из таких коротких глав. При дальнейшей работе текст сильно сокращался.

16 апреля Толстой писал Черткову, советовавшему помнить про общедоступность литературы: «Занят очень своей работой. Ваш совет, как всегда, хороший. Надо перевесть по-русски. И я это стал делать, живя в деревне: имея перед собой не профессоров, но людей» (т. 86, с. 45).

18 апреля Толстой возвратился из Ясной Поляны в Москву, и оттуда уже написал П. И. Бирюкову, что в работе «о жизни и смерти» «существенное кончено, расположено по частям, остаются поправки, которые можно сделать и по корректурам» (т. 64, с. 38).

Однако уже через несколько дней, 24 апреля, тому же Бирюкову Толстой написал: «Статья моя о жизни и смерти все не кончается и разрастается в одну сторону и сокращается и уясняется в другую. Вообще же я вижу, что не скоро кончу, и если кончу, то напечатаю ее отдельной книгой без цензуры, и потому не могу дать ее Оболенскому» (т. 64, с. 41).

На другой день, опять уезжая из Москвы в Ясную Поляну — теперь уже до конца лета, он сообщал В. Г. Черткову: «Я все работаю над жизнью и смертью, и что дальше, то яснее. Эта работа для меня ступень, на которую взбираюсь. Во время работы этой приходят мысли из этой же работы, которые могут быть выражены только в художественной форме, и когда кончу или перерву, бог даст, то и напишу» (т. 86, с. 49).

VI

«Какой умный и оригинальный человек!» (т. 86, с. 49) — делился Толстой своим впечатлением.

С Чертковым Лесков уже два года как был знаком по делам «Посредника». Толстой читал Лескова, давал отзывы о его рассказах. 23 января 1887 г. он писал Черткову о легенде Лескова «Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине», напечатанной в № 12 «Русской мысли» за 1886 г.: «Статья Лескова, кроме языка, в котором чувствуется искусственность, превосходна. И по мне, ничего в ней изменять не надо, а все средства употребить, чтобы ее напечатать у нас как есть» (т. 86, с. 18)27.

В день приезда Толстого в Москву, 18 апреля, Лесков отправил ему письмо и просил «не отказать» в «сильном», «горячем желании» увидеться. Ответ Толстого, несомненно положительный, к сожалению, не сохранился. 20 апреля Лесков был в Хамовническом доме.

С этого времени началась дружба и деятельная переписка, продолжавшиеся до смерти Лескова (в 1895 г.)28.

В одном из писем 1893 г. (к Л. И. Веселитской) Лесков говорил, что Толстой для него — «святыня на земле»29. Однако, поясняя свою позицию, заметил, что «совпал» с Толстым, а не «вовлечен» им: «Я ему не подражал, а я его говорил то же самое, но только не речисто, не уверенно, робко и картаво. Почуяв его огромную силу, я бросил свою плошку и пошел за его фонарем»30. 4 ноября 1887 г., вскоре после встречи с Толстым, Лесков признавался в письме В. Г. Черткову: «Я всегда с ним в согласии, и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума»31.

В те же апрельские дни пребывания в Москве Толстой виделся еще с двумя писателями — из крестьян: «Один молоканин молодой, другой фабричный Кассиров, написавший для Никольской32 более 400 печатных листов, расходящихся в миллионах. Очень радостно было сойтись. Очень может быть, что я ему мог быть полезен. Я ему внушал, что надо, и он, нетронутый дикий человек, живо понял и принял, как мне кажется, мои слова» (т. 86, с. 49)33.

Попытка Толстого привлечь И. Кассирова (литературный псевдоним И. С. Ивина) к работе в «Посреднике» успеха не имела34. Отношения с другим крестьянином, 27-летним Федором Желтовым, продолжались и позднее (до личной встречи Желтов написал серьезное письмо, прося Толстого высказаться о задачах литературы, и прислал два опубликованных в газетах рассказа — «Деревенский праздник» и «Трясина»).

Толстой еще до встречи ответил Ф. А. Желтову сочувственным письмом (хотя рассказы его и не очень понравились), в котором высказал свои главные мысли о задачах писательства и предостерегал: «Одно только опасно: писать только вследствие рассуждения, а не такого чувства, которое охватывало бы все существо человека. Надо, главное, не торопиться писать, не скучать поправлять, переделывать 10, 20 раз одно и то же, не много писать и, помилуй бог, не делать из писания средства существования или значения перед людьми. Одинаково, по-моему, дурно и вредно писать безнравственные вещи, как и писать поучительные сочинения холодно и не веря в то, чему учишь, не имея страстного желания передать людям то, что тебе дает благо». Далее он советовал Желтову: «Воображаемый читатель, для которого вы пишете, должен быть не литератор, редактор, чиновник, студент и т. п., а 50-летний хорошо грамотный крестьянин. Вот тот читатель, которого я теперь всегда имею перед собой и что и вам советую. Перед таким читателем не станешь щеголять слогом, выражениями, не станешь говорить пустого и лишнего, а будешь говорить ясно, сжато и содержательно». Закончил свое письмо Толстой поощрением: «Писать вы, как мне кажется, можете и потому, что владеете языком, и, главное, потому, что вы с молодых лет всосали в себя учение Христа в его нравственном значении, как видно из вашего письма» (т. 64, с. 40—41).

«На Волге, или Злом горю не поможешь»35.

19 апреля 1887 г. в Хамовнический дом Толстого Н. Я. Грот привел нового знакомого — Франца Осиповича (Томас Гаррик) Масарика. Будущий президент Чехословацкой буржуазной республики был тогда молодым 27-летним профессором Пражского университета. К Толстому Масарика направил Н. Н. Страхов, которому чешский философ «истинно понравился»36. Толстой писал Страхову 20 мая: «Очень благодарю вас за Масарика. Он был и в Ясной, и я очень полюбил его» (т. 64, с. 48).

Масарик пробыл в Ясной Поляне три дня, 27—29 апреля. Посылая с ним в Москву письмо к С. А. Толстой, Толстой писал: «Мне с ним очень приятно было» (т. 84, с. 30).

Конечно, Толстой сводил Масарика на деревню. Он сам написал об этом позднее в статье «Заключение к последнему отчету о помощи голодающим» (1893): «Помню, как раз, гораздо прежде голодных лет посетивший меня в деревне молодой, нравственно чуткий пражский ученый, выйдя зимой из избы сравнительно зажиточного мужика, в которую мы входили и в которой, как и везде, была замученная работою, преждевременно состарившаяся женщина в лохмотьях, накричавший себе грыжу больной ребенок и, как всегда к весне, привязанный теленок и объягнившаяся овца, и грязь и сырость, и зараженный воздух, и унылый, придавленный жизнью хозяин, — помню, как, выйдя оттуда, мой молодой знакомый начал мне говорить что-то, и вдруг голос его оборвался, и он заплакал» (т. 29, с. 206—207)37.

Весной 1888 г., когда Масарик опять был у Толстого, в те же дни в Хамовнический дом приходил другой профессор философии — Эмиль Пажес, переводчик книги «Так что же нам делать?» на французский язык. Толстой обсуждал с ними программу международного «Посредника», который мог бы издаваться в Лейпциге на трех-четырех языках.

«страстное восхищение» творчеством Толстого, 20-летний юноша обращался с вопросами о смысле жизни и смерти и о назначении искусства: «Почему вы осуждаете искусство?» Побудило Роллана написать письмо «жгучее желание знать — знать, как жить»: «только от вас одного я могу ждать ответа, потому что вы один подняли вопросы, которые меня преследуют».

Отвечая Р. Роллану в октябре 1887 г., после его второго письма, известным большим письмом «о ручном труде», Толстой начал его словами: «Я получил ваше первое письмо. Оно тронуло мое сердце. Я читал его со слезами на глазах» (т. 64, с. 92)38.

VII

Художественная работа, о которой мечтал Толстой весной 1887 г., была начата лишь в октябре, — это была повесть «Крейцерова соната». Теперь же, оказавшись в Ясной Поляне, он принялся опять за работу «о жизни и смерти».

26 апреля в письме к жене Толстой рассказывал о своем приезде и первом дне в Ясной Поляне: «Нынче утром убирался, ходил за молоком, яйцами, кипятил молоко, ставил самовар, и так скучно стало все это делать для себя, что решил обедать людской обед, а сам не готовить. Но пришел Николай Михайлович39 и сказал, что он приготовит и сделает все, что нужно. А то, говорит, вы целый день все будете себе готовить, ничего не успеете свои дела делать. Это правда». В этот день Толстой с 12 до 4 часов «очень усердно работал, все сначала и все к улучшению, наверно» (т. 84, с. 29).

В апреле с рукописью Толстого познакомился художник Н. Н. Ге: «Я прочел о жизни и смерти, все там до того верно, что и иначе не мог думать и многое буквально говорил своим. Это у вас восторг! Это сама правда! Не думать так нельзя»40.

«Много работал и еще больше хочется. Тем для писания напрашивающихся столько, что скоро пальцев не достанет считать, и так кажется — сейчас сел бы и написал. Что бог даст после окончания о жизни и смерти. Ведь будет же конец. А до сих пор нет. Предмет-то важен, и потому хочется изложить как можно лучше» (т. 84, с. 31). И 10 мая В. Г. Черткову: «Многое и многое хочется написать — кажущееся готовым в голове. И все не рассуждения — а не знаю, что выйдет» (т. 86, с. 51).

В это время Толстой не вел дневника, где обычно записывал неосуществленные замыслы. Среди бумаг его сохранился, однако, листик, относящийся к 1886 г. (до «Власти тьмы»); здесь перечислено десять сюжетов: «1) Черт старый в подвале. 2) Купчиха с сыном (комедия). 3) Месть над ребенком. 4) Богач — (начало). 5) Мешки с дырами. 6) Три загадки. 7) Комедия, Спириты. 8) Передача купона. Убийца. «За что». 9) Драка — убийство. 10) Два типа: один обеспеченный, другой погибший» (т. 50, с. 199)41.

Майские письма к разным лицам полны непрерывных сообщении о работе над философской статьей. 7 мая: «Нынче утром прекрасно работал. Самая сердцевина статьи, которая мне недоставала, нынче для меня уяснилась. И мне очень весело от этого»; 8 мая: «Павел Иванович <Бирюков> усердно переписывает, мы с ним говорим и гуляем»; 9 мая: «Нынче мы тихо работали с Павлом Ивановичем (он усердно переписывает)» (т. 84, с. 34—37); 13 мая: «Павел Иванович 3-го дня уехал в Москву, прожил с неделю, и мне очень радостно было с ним. Он переписал мне всю мою статью, которую я опять вновь переделываю» (т. 86 с. 53); 14 мая: «Я все копаюсь в своей статье, кажется, что это нужно, а бог знает. Хочется поскорее кончить, чтобы освободиться для других работ, вытесняющих эту»; 20 мая: «Я все работаю над мыслями о жизни и смерти — не переставая, и все мне становится яснее и важнее» (т. 64, с. 46, 48); 30 мая: «Я все живу в своей работе о жизни и смерти. И очень сильно живу ею» (т. 86, с. 57).

Работа эта вновь вернула Толстому душевное спокойствие. 20 мая он написал Н. Н. Страхову: «Мне очень хорошо жить на свете, т. е. умирать на этом свете, и вам того же не только желаю, но требую от вас. Человек обязан быть счастлив. Если он не счастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения. Неудобство главное в том, что если человек несчастлив, то не оберешься неразрешимых вопросов: и зачем я на свете, и зачем весь мир? И т. п. А если счастлив, то «покорно благодарю и вам того же желаю», вот и все вопросы» (т. 64, с. 48)42.

В одном из писем к жене Толстой с гордостью рассказывал, как ему без особого труда удалось одолеть нашедший было «арзамасский ужас», т. е. как раз проклятые вопросы о смысле жизни и ее несовершенстве: «Как странно, 3-го дня вечером, после отъезда Масарика, на меня нашло такое физическое состояние тоски, как бывало арзамасская. И, бывало, тогда самое страшное в этом состоянии была мысль о смерти. Теперь же я, напротив, как только почувствовал тоску, так стал думать: чего мне нужно, чего я боюсь? Как сделать, чтоб этого не было? И стоило мне только подумать о смерти, как я ее понимаю, чтоб тотчас уничтожилась всякая тоска и стало очень спокойное, даже приятное состояние» (т. 84, с. 31—32).

— в поле. 3 мая он писал жене: «Погода нынче из всех дней: гроза, жара, соловьи, фиалки, наполовину зеленый лес, — так весело, хорошо в божьем мире. Вчера я половину дня пахал. Устал порядочно, но самое хорошее состояние, и было очень хорошо» (т. 84, с. 32). И 5 мая — И. Б. Файнерману: «Я скоро после вас приехал в Ясную и живу, как и жил при вас, с той только разницей, что изредка работаю с Константином Николаевичем, с которым мы очень дружны» (т. 64, с. 44). С крестьянином К. Н. Зябревым («Костюшкой-бедняком») Толстой пахал поле для яснополянской вдовы с тремя детьми — Анисьи Копыловой.

Летом следующего года Толстой объяснил в письме С. Т. Семенову, почему он так любит этот труд: «Не знаю, как вы, но я ни в каком другом деле не испытываю такого удовлетворения, как в земледельческой работе (особенно люблю косьбы, а еще больше пахоту), и главное потому, что во всяком другом деле нужно, хочется одобрения людей, а в этом нет. В писании, в мастерстве всяком, в охоте даже, нужно и приятно одобрение людей, а в земледельческом труде ничего не нужно, кроме произведения труда и сознания хорошо, с пользой и нравственно, по закону божьему проведенного времени. Если бы только люди — большинство, поняли так, как это понимаете вы и я, совсем разных привычек люди, что радость и счастие не в пользовании чужими трудами, а в произведении труда, как бы много уничтожилось несчастий!» (т. 64, с. 173).

Работа над трактатом не прекратилась и летом 1887 г. В письме к Н. Л. Озмидову от 12 июня Толстой заметил, что эта работа «все не отпускает» его и «радостно поглощает всего» (т. 64, с. 53). 18 июня С. А. Толстая записала в дневнике: «Больше месяца, что я тут43, и Лев Николаевич всецело занял меня переписываем для него статьи его «О жизни и смерти», над которой он усиленно трудится уж так давно. Только что перепишешь все — опять перемарает, и опять снова. Какое терпение и последовательность». И 21 июня: «Сегодня он все переправлял свою статью» «О жизни и смерти» и все после обеда косил в клинах, в саду».

Записи С. А. Толстой удостоверяют, что Толстой находился и это время в счастливом расположении духа. «На днях он с увлечением проиграл на фортепьяно весь вечер: Моцарта, Вебера, Гайдна, со скрипкой. Он, видимо, наслаждался... Вид у него теперь счастливый и бодрый, и он часто говорит: «Как хороша жизнь!»

«На днях Сережа <сын> играл вальс, пришел Левочка вечером, говорит: «Пройдемся вальс». И мы протанцевали к общему восторгу молодежи. Он очень весел и оживлен, он стал слабее и устает более прежнего от покоса и прогулок. У него длинные разговоры с Страховым о науке, искусстве, музыке; сегодня о фотографии говорили»44.

Сам Н. Н. Страхов, гостивший в Ясной Поляне с 26 июня по 2 июля, рассказывал в письме А. Н. Майкову о своих впечатлениях: «Л. Н. встретил меня здоровый, бодрый, пополневший и главное — замечательно успокоившийся... Ясная Поляна была в полном составе, как 15 лет тому назад45, только мальчики стали крупными, здоровыми молодыми людьми, а девочки — зрелыми невестами. Иногда между ними закипало и прежнее веселье, хоть и не такое резвое. Л. Н. вставал в 9 часов и уходил косить, а я, напившись кофе в своей комнате, шел в его кабинет и читал его новое писание: мысли о жизни и смерти, которое он уже кончил, но постоянно поправляет и отделывает...

беспорядка, непоследовательности, которые так у него обыкновенны в его прозе. В сентябре он думает его напечатать, разогнав на требуемые 10 печ<атных> листов46; в нем нет ничего нецензурного — но тут наверное рассчитывать, конечно, трудно»47.

4 июля Толстой известил Черткова: «Я кончил свою статью, посылаю печатать» (т. 86, с. 66). И 7 июля — П. И. Бирюкова: «Свою статью о жизни и смерти все писал и пишу, и очень усердно, однако посылаю набирать. Страхов был и одобрил; это меня поощрило» (т. 64, с. 56).

В печать книга была сдана лишь 3 августа.

VIII

В июне 1887 г. в Ясной Поляне гостил около недели известный юрист Анатолий Федорович Кони. Как писал Толстому 22 июля И. А. Гончаров, Кони сказал ему, что вынес из посещения Ясной Поляны трогательное и глубокое впечатление.

— историю арестантки Розалии Онни. Услышанное глубоко поразило Толстого, и он очень просил Кони написать на эту тему рассказ для «Посредника». В письме к П. И. Бирюкову Толстой заметил, что ждет многого от этого рассказа, «потому что сюжет прекрасный», а Кони «очень даровит» (т. 64, с. 56).

Об этой поездке Кони рассказал в книге «На жизненном пути» (т. II), вышедшей в 1916 г.

Как почти все мемуаристы, Кони начал свой рассказ портретом: Толстой появился «одетый в серую холщовую блузу, подпоясанную широким ремнем, заложив одну руку за пояс и держа в другой жестяной чайник... Две вещи бросились мне прежде всего в глаза: проницательный и как бы колющий взгляд строгих серых глаз, в которых светилось больше пытливой справедливости, чем ласкающей доброты, — одновременный взгляд судьи и мыслителя, — и необыкновенная опрятность и чистота его скромного и даже бедного наряда, начиная с какой-то светло-коричневой «шапоньки» и кончая самодельными башмаками, облекавшими белые носки»48.

Толстой тотчас заговорил с Кони о деле Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова: 1 апреля 1878 г. окружным судом, в заседании с участием присяжных заседателей, под председательством Кони, ей был вынесен оправдательный приговор.

жениться на ней, но Розалия в тюрьме заболела сыпным тифом и умерла. «Рассказ о деле Розалии Онни был выслушан Толстым с большим вниманием, а на другой день утром он сказал мне, что ночью много думал по поводу его и находит только, что его перипетии надо бы изложить в хронологическом порядке. Он мне советовал написать этот рассказ для «Посредника»... А месяца через два после моего возвращения из Ясной Поляны я получил от него письмо, в котором он спрашивает меня, пишу ли я на этот сюжет рассказ. Я отвечал обращенной к нему горячею просьбою написать на этот сюжет произведение... Наконец, через одиннадцать лет у него вылилось его удивительное Воскресение»49.

Неточность в этом рассказе одна: Толстой обратился к А. Ф. Кони не «месяца через два», а спустя почти год, в апреле 1888 г. Жившего в Петербурге П. И. Бирюкова он просил: «Если увидите Кузминского или Кони, спросите его — Кони, начал ли он писать обещанный рассказ для «Посредника», а если нет, то не отдаст ли он мне тему этого рассказа. Очень хороша и нужна». И во второй половине мая написал самому Кони: «Историю Онни и ее соблазнителя я одно время хотел написать, т. е. воспользоваться этим сюжетом, и о разрешении этого просил узнать у вас. Но вы ничего не написали об этом» (т. 64, с. 162, 172).

1 июня 1888 г. Кони ответил восторженным согласием. Работа Толстого над «коневской повестью» началась в декабре 1889 г.

IX

«Чертков пишет, что он Репина уговаривал заехать к вам и ко мне» (т. 64, с. 46)50. 9 августа И. Е. Репин приехал в Ясную Поляну и пробыл здесь до 16 августа.

По инициативе Черткова еще в 1885 г. Репин был привлечен к работе в «Посреднике» и нарисовал картины к рассказам «Два брата и золото», «Вражье лепко, а божье крепко» (оба «открытых листа» с текстами Толстого и рисунками Репина увидели свет в феврале 1886 г.). Художник стал восторженным почитателем произведений Толстого этого времени.

В Ясной Поляне Репин написал два портрета Толстого: за письменным столом и в кресле с книгой в руках51 — и сделал несколько зарисовок на пашне. 22 августа Толстой писал П. И. Бирюкову: «У меня был Репин, писал портрет неделю. Я его еще больше полюбил» (т. 64, с. 62).

Вернувшись в Петербург, Репин по яснополянским зарисовкам написал небольшую картину «Толстой на пашне» и отдал ее для публикации в журнале «Всемирная иллюстрация». В. В. Стасов рассказывал об этой картине в письме Толстому: «...иные художники уже видели и говорят, что это просто неизреченная прелесть. Воображаю себе, как эта вещица скоро будет распространена в фотографиях, гравюрах, фототипиях в Старом и Новом Свете, — и в дряхлой (кроме России) Европе, и в свежей молодой Америке»52.

Стасову добавил: «Вас дружески целую, а картинка вызвала бы внимание ко мне и последствия его — брань. А все лучше без нее» (т. 64, с. 79).

В ту пору портреты Толстого не публиковались даже в собраниях его сочинений. К тому же Софья Андреевна и сыновья Толстого опасались сенсации, какую произведет картина известного художника, изображающая графа Толстого в одежде русского крестьянина, идущего за сохой.

1 октября 1887 г. Репин написал С. А. Толстой оправдательное и взволнованное письмо: «Перед отъездом я спросил позволение у Льва Николаевича, и он сказал, что ничего не имеет против изданий этих рисунков; потому-то я и позволил воспроизводить... Я даже не могу понять, почему вы и вся семья ваша против наглядной известности такого значительного, серьезного и прекрасного факта из жизни Льва Николаевича. Для всякого имеющего хотя малейшее понятие о гр. Л. Н. Толстом — а таковых теперь весь свет — это уже не будет новостью. Давно все знают из его «Исповеди», из множества всевозможных сообщений о нем разных корреспондентов и других любящих и знающих его людей почти все выдающиеся факты из его жизни. Знают, как он пилил дрова с поденщиками на Воробьевых горах; знают, как этот великий человек, засучив рукава, складывает печку бедной вдове; как он, вооруженный топором, строит сарай бедным до самоотвержения, до заболевания. Давным-давно знают, как граф косит, пашет, — очень понятен теперь интерес всех к этой картинке»53.

Кроме Стасова, сторону Репина приняли Н. Н. Страхов и В. Г. Чертков. 5 ноября Толстому писал по этому поводу Страхов. Толстой ответил ему: «Главное же то, что во имя этих пустяков я как будто огорчил Репина, которого я так же высоко ценю, как и вы, и сердечно люблю. Поэтому будьте добры, передайте ему, что я отказываюсь от своего отказа и очень жалею, что ему доставил неприятное. Я знаю, что он меня любит, как и я его, и что он не будет сердиться на меня» (т. 64, с. 122).

«Пахарь» был выставлен на XVI Передвижной выставке. Один из критиков тогда отметил, что картина эта «составляет чуть не событие дня и привлекает на Передвижную выставку в Академию наук толпы народа»54.

Тогда же появились и литографии с картины, отпечатанные в петербургском «картографическом заведении» А. А. Ильина, а также в известной венской художественно-репродукционной типографии. 13 марта 1888 г. Репин писал П. М. Третьякову: «Хромолитографии с «Пахаря» шибко идут; у Ильина не успевают печатать. Но мне страшно совестно. Воображаю, когда эта назидательная картинка появится на окнах московских магазинов!!! Что скажет графиня! Дети!.. Проходя по Невскому, я случайно увидел в окне у Фельтена Льва Николаевича, скромно пашущего, с веревочной мужицкой сбруей, в посконной рубахе, и я покраснел, закутался в шинель и поскорей — мимо. Признаюсь, меня это долго беспокоило. Но теперь я думаю так: а пускай себе эта разряженная, расфранченная, развращенная, богатая сволочь — пускай она смотрит, не зная, куда деваться от скуки и сутолоки, — как достойнейший, великий человек проводит свой досуг, принося несомненную пользу земле, людям и своему крепкому телу. Наплевать на них; они не стоят самой дрянной веревчонки от этой нищенской сбруи честного труженика»55.

В своих воспоминаниях о поездке 1887 г. в Ясную Поляну Репин подробно рассказал про летние занятия Толстого, разговоры с ним и нарисовал колоритный портрет С. А. Толстой: «Высокая, стройная, красивая, полная женщина с черными, энергичными глазами, она вечно в хлопотах, всегда за делом. Большое, сложное хозяйство целого имения почти все на ее руках. Вся издательская работа трудов мужа, корректуры типографии, денежные расчеты — все в ее исключительном ведении. Детей она обшивает сама и Льву Николаевичу сама шьет его незатейливое платье; сапоги себе он шьет сам. Всегда бодрая, веселая, графиня никогда не тяготится трудом, и я видел, как она в свободные часы стегала ватное платье какой-то выжившей из ума дворовой женщине. Казалось невероятным, как эта, не первой молодости графиня56, повергшись всем своим красивым корпусом над разостланной в зале материей, в продолжение нескольких часов, не разгибая спины, работает так, как не работает ни одна женщина в бедной семье.

— быстро, на лету, без всякой претензии». О детях Толстого Репин написал: «Дети его страстно любят»57. Это относилось прежде всего к дочерям — Татьяне Львовне и Марии Львовне.

1 сентября 1887 г. С. А. Толстая, заботясь о сохранении архива мужа, передала в московский Румянцевский музей (ныне — Библиотека им. В. И. Ленина) часть хранившихся в толстовском доме рукописей.

В течение 1887 г. вышло новое — седьмое — издание сочинений Толстого. В июне 1886 г., когда Софья Андреевна уезжала в Москву по делам этого издания, Толстой написал В. Г. Черткову: «Да, наше столкновение с женой так хорошо было уничтожено, что на другой же день я ей сказал самую неприятную для нее вещь, что если делать по-моему, то надо напечатать в газетах объявление, что права на издание я предоставляю всякому, но что если уж делать по ее, то для нее лучше оставить мысли корыстные и делать для публики, т. е. самое дешевое издание. И к моей радости за нее, она согласилась и начала такое издание» (т. 85, с. 363).

Это издание, в 12 томах небольшого формата, продавалось за 8 рублей и очень быстро разошлось.

X

Перед тем как отдать книгу «О жизни» в печать, Толстой пригласил в Ясную Поляну Н. Я. Грота. В то время (в конце июля — начале августа) здесь гостила и А. А. Толстая. Им двоим и А. М. Кузминскому читал Толстой свое сочинение. «В семь часов мы все собрались около него, — вспоминала А. А. Толстая. — Он был особенно весел и любезен. — «Какая же у нас дивная аудитория!» — шутил он, окидывая нас взглядом: «Какие представители: Ал. М. Кузминский, как прокурор, представитель юриспруденции, Николай Яковлевич Грот, сам профессор философии, и, наконец», прибавил он, указывая на меня, «графиня — представительница религии»58.

«Л. Н. читал нам... свой реферат о жизни, который значительно переделал. Ему непременно хотелось услышать мое мнение» (т. 26, с. 766).

«3 августа 1887 г.» — дата окончания, проставленная Толстым в рукописи. Вечером П. И. Бирюков увез рукопись в Москву — в печать. Н. Я. Грота Толстой просил наблюдать за корректурами и дал право, в случае надобности, делать мелкие поправки. В. Г. Черткову 4 августа Толстой написал: «Я теперь после долгого времени в первый день без определенной начатой работы, и все мне открыто во все стороны, и это очень весело» (т. 86, с. 71).

Очевидно, в этот же день Толстой отправил письмо далекому своему другу, жившему в Минусинске (Восточная Сибирь), — Т. М. Бондареву. До последнего времени это письмо считалось утраченным59. Из письма явствует, что Толстой отредактировал (сделал перестановки) сочинение Бондарева «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство», прежде чем передать рукопись известному богачу К. М. Сибирякову, давшему средства на заграничную публикацию.

Судя по типографским пометам на гранках, 8—19 августа книга «О жизни» была набрана; но, как записала С. А. Толстая в дневнике 19 августа, шрифт оказался нехорош, «будут перебирать набор»60. Толстой же попросил вернуть рукопись, чтобы еще раз поправить (т. 64, с. 62)61. 25 августа С. А. Толстая отметила и своем дневнике: «Левочка все сидит над статьей, но энергия его как будто упала для этой работы»62. 27 августа сам Толстой написал: «Поправляю свою печатающуюся статью, но дело идет очень медленно» (т. 86, с. 76).

«Я все переделываю и, кажется, запутался — хочу сделать лучше, а сделаю хуже» (т. 86, с. 84). Работа над корректурами продолжалась более трех месяцев. Особенно сильно исправлялись последние главы. 8 ноября, оставляя в тайне «свой секрет» (начало «Крейцеровой сонаты»), Толстой писал П. И. Бирюкову: «... поправляю и довольно много и с увлечением последние главы о жизни» (т. 64, с. 121). 6 декабря о том же — Черткову: «Я все время вожусь над последними главами «О жизни», раз 30 переделывал, и, кажется, уясняется. Я и задержал печатание» (т. 86, с. 106). Лишь 15 декабря Толстой написал Черткову, что «зарекся больше не переделывать» (т. 86, с. 107). На другой день С. А. Толстая рассказывала в письме к Т. А. Кузминской: «Левочка все не кончил печатать своей статьи, и теперь дело подходит к концу. Это печатание его очень занимало, он никуда не стремился, поправлял корректуры, изменял, бегал по типографиям и был весел» (т. 26, с. 772).

Лишь в корректуре были внесены эпиграфы из Паскаля и Канта, которыми открывается книга. Неожиданно для себя Толстой нашел поддержку своим мыслям в «Критике практического разума» Канта, которую прочел теперь впервые (по-немецки). «Много испытал радости, — писал он около 10 октября П. И. Бирюкову, — прочтя в первый раз Канта «Критику практического разума». Какая страшная судьба этого удивительного сочинения. Это венец всей его глубокой разумной деятельности, и это-то никому не известно. Если вы не прочтете в подлиннике, и я буду жив, переведу или изложу, как умею. Нет ли биографии Канта в Публичной библиотеке, попросите от меня и пришлите» (т. 64, с. 102)63. И, конечно, своим открытием Канта поделился с друзьями-философами: Н. Я. Гротом и Н. Н. Страховым. Гроту Толстой написал, что пришел в «радостное восхищение» от книги Канта и советовал учесть ее в работе о свободе воли, которой Грот был тогда занят, а письмо к Страхову начал словами: «Я в большом волнении. Я был нездоров простудой эти несколько дней и, не будучи в силах писать, читал и прочел в первый раз «Критику практического разума» Канта. Пожалуйста, ответьте мне: читали ли вы ее? когда? и поразила ли она вас? Я лет 25 тому назад поверил этому талантливому пачкуну Шопенгауэру (на днях прочел его биографию русскую и прочел «Критику спекулятивного разума», которая есть не что иное, как введение полемическое с Юмом к изложению его основных взглядов в «Критике практического разума») и так и поверил, что старик заврался и что центр тяжести его — отрицание. Я и жил 20 лет в таком убеждении, и никогда ничто не навело меня на мысль заглянуть в самую книгу. Ведь такое отношение к Канту все равно что принять леса вокруг здания за здание... Если не случится среди нашего мира возрождения наук и искусств через выделение жемчуга из навоза, так мы и потонем в нашем нужнике невежественного многокнижия и многозаучиванья подряд» (т. 64, с. 105—106)64.

XI

Во время работы над корректурами Толстого и его друзей не оставляли опасения, что книга «О жизни» не будет пропущена цензурой.

«Все кончаю «О жизни». Печатается. Верно, не пропустят». Затем 10 ноября — Н. Н. Страхову: «О жизни» печатается. Грот с удивительным усердием держит корректуры, на будущей неделе должно быть все будет набрано и к концу месяца, вероятно, наступит решение вопроса для цензуры — сжечь или нет. Жалко будет, — я имею смелость думать, что многим эта книга будет утешением и опорой. Разумеется, употреблю все старания, чтобы в случае непропуска оставить вам экземпляр» (т. 64, с. 81, 121—122). 18 ноября С. А. Толстая сообщала Т. А. Кузминской: «Левочка все занят корректурами своей статьи, которая на днях должна выйти из печати и поступить в нашу кровожадную цензуру» (т. 26, с. 772).

14 октября в письме к брату и матери Н. Я. Грот высказывал уже не опасения, а уверенность: «Сегодня подписал к печати 1-й лист (после 4-й корректуры), а в наборе всего 4 листа. Но эту вещь не пропустят, конечно, так как он и тут нападает немного резко на фарисеев, т. е. духовенство наше» (т. 26, с. 773).

В корректурах Толстой смягчил некоторые выражения, но это не спасло книгу.

5 января 1888 г. С. А. Толстая писала в Петербург: «Нашу статью «О жизни» передали в духовную цензуру, значит, она погибла. Очень досадно, и убыток» (т. 26, с. 780).

Сам Толстой написал 24 февраля близкой знакомой, курской помещице Л. Ф. Анненковой: «Книга «О жизни» все еще находится официально на рассмотрении духовной цензуры (скоро три месяца), и экземпляры продолжают быть запечатаны; те же, которые у нас с женою есть, все расхватаны и тотчас же берутся, как только возвращаются» (т. 64, с. 156).

Таково же было и заключение Синода, куда книга была направлена Московским цензурным комитетом. Суждение московского комитета (от 25 января 1888 г.) гласило, что в этой книге Толстой выставил руководством «не слово божие, а единственно и исключительно человеческий разум», что книга внушает недоверие к догматам и порицает любовь к отечеству и потому на основании ст. 4 и 265 цензурного устава «подлежит безусловному запрещению». 5 апреля 1888 г. Синод «слушал» и, согласившись с заключением цензурного комитета, постановил «запретить», обязав типографию сдать в архив комитета цензуры все 600 экземпляров66. Архиепископ Херсонский Никанор в частном письме к Н. Я. Гроту так объяснял это осуждение: «Я читал Толстовскую «Жизнь» в святейшем синоде, не дочитал. Он — ум, правда, тонкий, изворотливый, даже, скажем, — инде глубокий. Но все это сцепление самых... шитых нитками софизмов... «Жизнь» осуждена Московским духовно-цензурным комитетом; святейшему синоду оставалось только утвердить... Кстати. Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему Фофанову, его учителю Толстому, быть может и Пашкову, да и другим, кстати»67.

«Сочинения графа Л. Н. Толстого. Часть тринадцатая. О жизни». М., 1888 — единственное авторизованное издание философского трактата.

XII

3 октября 1887 г. Толстой отправил большое письмо (в сущности, статью) Ромену Роллану. Под заглавием «О ручном труде и умственной деятельности» (без обращения «Дорогой брат!» и заключительной фразы: «Я хотел только дать вам понятие о моем взгляде на вещи») оно было напечатано (в русском переводе) в газете «Неделя» (1888, № 46, столб. 1461—1465) и затем неоднократно перепечатывалось с подзаголовком: «Письмо к французу».

Как уже говорилось, это был ответ на второе письмо Р. Роллана, отправленное в сентябре. Роллан опять обращался к Толстому с вопросами об истине, благе, самопожертвовании, о труде ручном и умственном, о путях избавления от страданий и сомнений.

«Я не могу относиться к жизни с равнодушной усмешкой, как мои соотечественники, — писал Роллан. — Их научные исследования, позитивные труды, поглощающие их, кажутся мне праздными, способными, в лучшем случае, лишь отдалить час размышлений о том, что неизбежным и роковым образом встанет перед нами в момент смерти. Я не могу отказаться от нравственной основы вещей; это значило бы отказаться от самой жизни... Ответьте мне, прошу вас; я так нуждаюсь в совете! У меня нет никакого нравственного руководителя. Кругом — только равнодушные, скептики, дилетанты, эгоисты. Полагаете ли вы, что если бы мне удалось всем сердцем отдаться тому труду, который вы проповедуете, то это совершенно освободило бы меня от отчаяния и сомнений и что у меня не было бы больше ни тревоги, ни воспоминаний, ни сожалений о прошедшей жизни; что я смог бы сразу уничтожить все то, чем я был с самого детства? Ответьте мне главное: предназначается ли ваше доброе слово только для русского народа или же для всех нас, французов, для всех страдающих и отчаивающихся?»68

«Один из ваших скромных и горячих последователей».

Сохранилось несколько черновиков ответа Толстого. Окончательный французский текст был переписан Т. Л. Толстой и вновь исправлен Толстым.

На главный вопрос молодого Роллана — о физическом труде и о совместимости его с наукой и искусством Толстой ответил: «Ручной труд в нашем развращенном обществе (в обществе так называемых образованных людей) является обязательным для нас единственно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих пор состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, без всякой взаимности, трудом бедных, невежественных, несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам древнего мира.

Истинная наука и истинное искусство всегда существовали и всегда будут существовать, подобно всем другим видам человеческой деятельности, и невозможно и бесполезно оспаривать или доказывать их необходимость.

Ложная роль, которую играют в нашем обществе науки и искусства, происходит от того, что так называемые образованные люди, во главе с учеными и художниками, составляют привилегированную касту, подобно священникам...

Всем известна эта формула. Она начертана в нашем сердце» (т. 64, с. 92—95)69.

XIII

В октябре 1887 г. была задумана статья о Гоголе. Биография великого писателя-сатирика закончилась, по мнению Толстого, нравственным прозрением, духовным воскресением. В судьбе Гоголя он увидел подтверждение вечного закона жизни, если эта жизнь стремится к благу — от тьмы к свету: «Различие между людьми только в том, что один очунается в молодости, другой в зрелых летах, третий в старости, четвертый на одре смерти»70.

Волновало отречение Гоголя от своих прежних сочинений (Толстой сам пережил то же), его покаяние (подобное тому, какое звучит в «Исповеди» Толстого), непонимание и насмешки окружающих.

16 октября 1887 г. в письме к Н. Н. Страхову, рассказав о своем открытии «Критики практического разума» Канта, Толстой приписал: «Еще сильное впечатление у меня было, подобное Канту, — недели три тому назад при перечитывании в 3-й раз в моей жизни переписки Гоголя. Ведь я опять относительно значения истинного искусства открываю Америку, открытую Гоголем 35 лет тому назад. Значение писателя вообще определено там... » (т. 64, с. 106—107).

О значении писателя у Гоголя говорится в письме XV «Выбранных мест из переписки с друзьями» — «Предметы для лирического поэта в нынешнее время» (письма обращены к Н. М. Языкову, датированы 1844 г.).

Гоголь излагает здесь программу нравственно возвышающего и очищающего искусства.

«Попрекни же прежде всего сильным лирическим упреком умных, но унывших людей...

Воззови, в виде лирического сильного воззванья, к прекрасному, но дремлющему человеку... ...

Опозорь в гневном дифирамбе новейшего лихоимца нынешних времен и его проклятую роскошь, и скверную жену его...

Возвеличь в торжественном гимне незаметного труженика...

Ублажи гимном того исполина, который выходит только из русской земли, который вдруг пробуждается от позорного сна, становится вдруг другим; плюнувши в виду всех на свою мерзость и гнуснейшие пороки, становится первым ратником добра...

На колени перед богом, и проси и у него Гнева и Любви. Гнева — противу того, что губит человека, любви — к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам»71.

Страхову Толстой написал, что мечтает издать выбранные места из «Переписки» с биографией Гоголя: «Это будет чудесное житие для народа. Хоть они поймут» (т. 64, с. 107)72.

О том же, конечно, было написано и руководителю «Посредника» — В. Г. Черткову и его помощнику П. И. Бирюкову: «Перечел я его <Гоголя> переписку 3-й раз в жизни. Всякий раз, когда я ее читал, она производила на меня сильное впечатление, а теперь сильнее всех... 40 лет тому назад человек, имевший право это говорить, сказал, что наша литература на ложном пути — ничтожна, и с необыкновенной силой показал, растолковал, чем она должна быть, и в знак своей искренности сжег свои прежние писанья. Но многое и сказал в своих письмах, по его выражению, что важнее всех его повестей. Пошлость, обличенная им, закричала: он сумасшедший, и 40 лет литература продолжает идти по тому пути, ложность которого он показал с такой силой, и Гоголь, наш Паскаль, — лежит под спудом. Пошлость царствует, и я всеми силами стараюсь, как новость, сказать то, что чудно сказано Гоголем. Надо издать выбранные места из его переписки и его краткую биографию — в «Посреднике». Это удивительное житие» (т. 86, с. 89—90)73.

24 января 1888 г. Толстой начал свою статью о Гоголе. Предполагалось, что это будет предисловие к книге о Гоголе в «Посреднике». Но в письмах к Черткову от 2 и 7 февраля Толстой попросил «не дожидаться» его со статьей: «Предисловие остановилось». 9 февраля 1888 г. — последнее сообщение о статье: «Начатые статьи о пьянстве и о Гоголе лежат, и принимаюсь продолжать и останавливаюсь — не идет» (т. 86, с. 115, 118, 121)74.

— на пересказе точки зрения Белинского: «Белинский первый осудил «Переписку» и сказал: Проповедник кнута, апостол невежества и мракобесия, панегирист татарских нравов и т. п. Белинский сказал: «По-вашему, русский народ самый религиозный в мире. Ложь. В русском народе много суеверий, но нет и следа религиозности. Русский народ скорее можно похвалить за его образцовый индифферентизм в деле веры; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме; вот этим-то может быть огромность исторических судеб его в мире...» (т. 26, с. 650—651).

Одному из своих знакомых, литератору Н. И. Тимковскому (участнику московского кружка, снабжавшего сельские школы бесплатными библиотеками), Толстой сказал, что ему «не хотелось вступать в полемику с Белинским», и потому статья о Гоголе не была закончена75.

Очевидно, вместе с тем, что мысли Белинского о нерелигиозности русского народа (в церковном смысле) были чрезвычайно близки к тому, что писал в эти годы и сам Толстой76. Охладило пыл полемики с Белинским, чрезвычайно резкой в письмах 1887 г. к друзьям, чтение как раз в феврале 1888 г. сочинений Герцена.

Изложением философских мыслей, близких к рассуждениям трактата «О жизни» и к письмам о Гоголе, начал Толстой в ноябре-декабре 1887 г. статью «Благо только для всех». Но и она осталась неоконченной77.

XIV

«О жизни» на французский язык для заграничного издания. 18 ноября она писала сестре Т. А. Кузминской: «Перевожу уж третью тетрадь, да не знаю, годно ли будет. Очень трудно, да и не знаю французского философского языка; есть выражения, которые даже философы наши, как Грот, не находят как переводить» (т. 26, с. 781—782). 6 февраля 1888 г. перевод был закончен. Отредактированный профессором М. Тастевэном, этот перевод был издан в 1889 г. в Париже: «De la vie, seule traduction revue et corrigée par l’auteur»78.

Некоторые главы перевода были просмотрены Толстым и даже послужили для исправления русского текста. «В переводе, как в зеркале, виднее ошибки рисунка, и ему было полезно взглянуть на это отражение его мыслей», — сказал он П. И. Бирюкову79. В дневнике 19 марта 1889 г. Толстой записал: «Читал «De la vie» по-французски. Очень показалось плохо — искусственно, хотя и не лживо» (т. 50, с. 55).

На английский язык книга «О жизни» была переведена американкой Изабеллой Хэпгуд.

Свой первый перевод Толстого («Детство», «Отрочество» и «Юность») Хэпгуд прислала Толстому 24 августа 1886 г. с сопроводительным письмом. «Каждый американец, — писала она, — восторженный почитатель ваших произведений. Мы сожалеем только о том, что вы не пишете больше, и надеемся, что вы дадите нам еще роман в дополнение к вашим шедеврам — «Войне и миру» и «Анне Карениной», чтобы составить своего рода трилогию.

Сожалею, что эти романы были так искажены, так плохо переведены с французского, а не с подлинника. Но даже и в таком виде они пробудили чувство сердечной и нежной привязанности к вам как к человеку и безграничное восхищение писателем.

— человека.

Я не решаюсь писать к вам по-русски: мне не хватает практики, но читать на вашем благородном языке я умею»80.

29 января 1888 г. Чертков сообщил Толстому, что книга «О жизни» переписана и послана американской переводчице (она находилась тогда в Петербурге). По просьбе Толстого ее перевод просмотрел Н. Н. Страхов, оставшийся вполне довольным точностью работы. «Вообще я убедился, — писал Страхов Толстому, — что ваша книга явится в Америке в наилучшем виде, какого можно желать. Седовласая г-жа Гапгуд очень привлекательное существо... Жизнь есть любовь, и нет другой жизни, стоющей этого названия, — какая тема! А они — запретили вашу книгу!»81

«Life by Count Lyof N. Tolstoi. Authorized translation by Isabel F. Hapgood».

В ноябре того же 1888 г. Изабелла Хэпгуд навестила Толстого в Москве82.

Свой разговор с ней Толстой записал в дневнике.

После возвращения в Америку Хэпгуд напечатала в журнале

«Atlantic Monthly» (Бостон, 1891, т. 68, с. 596—620) очерк о посещении Толстого. Здесь находится интересное высказывание Толстого о Диккенсе и Достоевском: «Нужны три условия, чтобы быть хорошим писателем: надо, чтобы ему было о чем говорить, чтобы он рассказывал своеобразно и был правдив. Диккенс соединяет в высшей степени все три условия; они соединены также у Достоевского»83.

«О жизни» появилась на датском языке, в 1891 — на немецком, в 1895 — на чешском.

В России отрывки из книги (с изъятием мест о Христе, тюрьмах, бомбах и т. п.) были напечатаны в № 1—6 за 1889 г. петербургской газеты «Неделя», издававшейся П. А. Гайдебуровым.

В 1891 г. книга «О жизни» была издана полностью по-русски в Женеве М. Элпидиным.

В составе собрания сочинений Толстого появилась лишь в 1913 г. (т. XIII, изд. П. И. Бирюкова).

В 1888 г. В. Г. Чертков решил составить краткое и упрощенное изложение — для издания в «Посреднике». Толстой просматривал эту переделку, но опубликована она была лишь в 1916—1917 гг. в журнале «Единение»: «Об истинной жизни» Льва Толстого. (Упрощенное изложение книги: «О жизни» Л. Н. Толстого, исправленное и одобренное автором). Подобная же переделка, выполненная американцем Болтоном Голлом (Bolton Hall), была издана (без указания имени Толстого) в Москве в 1899 г. и в 1900 г. — в Бостоне. Русское издание повторено в 1903 г. с предисловием издателя — Л. Никифорова: «Это извлечение из неизданного сочинения Льва Николаевича Толстого сделано англичанином Болтон Голлом и для русского издания просмотрено Львом Николаевичем. В первом издании оно вышло под названием «Истинная жизнь» Болтон Голла»84.

«О жизни» Толстой считал важнейшей среди других, излагавших его взгляды. В октябре 1889 г. на вопрос географа и литератора В. В. Майнова (горячего сторонника международного языка — эсперанто и переводчика на этот язык) Толстой ответил: «Вы спрашивали, какое сочинение из своих я считаю более важным? Не могу сказать, какое из двух: «В чем моя вера?» или «О жизни» (т. 64, с. 317).

Примечания

¹ Толстой С. Л. Юмор в разговорах Л. Н. Толстого. — Толстой. Памятники творчества и жизни. М., 1923, вып. 3, с. 12—14.

² Гусев Н. Н.

³ Отбывши пятилетнюю ссылку, А. А. Тихоцкий поселился в Екатеринбурге, где вместе с женой открыл городскую библиотеку-читальню.

⁴ Осенью 1889 г. Жебунев приезжал в Ясную Поляну и пробыл два дня. 20 октября Толстой записал в дневнике: «Разговор с Ж<ебуневым>. Я сначала задирал, он не задирается, я вызвал-таки на спор, стал «иронизировать», как он выразился, и сделал ему больно. Вечером, опять говоря с ним, узнал, что он в ссылке в тюрьме был, измучен нравственно так, что в ссылке отвык читать и теперь не читает и страдает апатией. Кроме того, говорил с любовью большой о Буланже, показывая тем, что он сам добр. Он добрый, больной, страдающий, измученный, искалеченный: а я-то с хвастовством, с ухарством наскакиваю на него и перед галереей показываю, какой я молодец. Так стыдно стало и жалко, что я заплакал, прощаясь с ним» (т. 50, с. 159).

⁵ Толстая С. А. Дневники в двух томах. Т. 1. 1862—1900. М., 1978, с. 114.

⁶ был сослан в Восточную Сибирь.

⁷ Об аресте Попова Толстому сообщил заведовавший статистическим отделением Воронежской земской управы Ф. А. Щербина. Толстой переслал письмо Щербины В. Г. Черткову. 3 марта 1887 г. Чертков ответил: «Вчера Стахович передал мне вашу записку о Попове вместе с письмом о нем Щербины, которого я лично знаю за человека серьезного и основательного». Чертков знал Щербину, потому что имение родителей, графов Чертковых (Лизиновка Острогожского уезда), находилось в Воронежской губернии. Далее Чертков писал: «Сегодня я был по этому поводу у А. А. Толстой. Она обещалась обратиться к Плеве, который уже раз исполнил ее просьбу подобного рода» (т. 86, с. 38). В. К. Плеве был тогда товарищем министра внутренних дел (впоследствии стал министром, убит террористами в 1904 г.).

⁸ Это письмо, опубликованное (без даты) в книге «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой» (СПб., 1911, № 183), приведено в Юбилейном издании лишь в примечаниях к письмам В. Г. Черткову.

⁹ 25 ноября 1887 г. Попов был выслан в Петропавловск Акмолинской губернии, в 1892 г. получил разрешение отбыть срок административного надзора в Европейской России за исключением университетских городов.

¹⁰ Младший брат известного книгоиздателя.

¹¹ «Власть тьмы».

¹² Буткевича скоро освободили, и в 1889 г. он отправился в Глодосскую земледельческую общину (близ Елизаветграда), основанную Файнерманом; членов общины преследовали всякие неудачи, возникали разногласия; 30 апреля 1890 г. Толстой писал Буткевичу утешительное письмо. Впоследствии Буткевич стал ученым пчеловодом, и «Посредник» печатал его брошюры на эту тему.

¹³ Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. 1870—1894. СПб., 1914, с. 362—363. В примечании сказано неверно, что речь идет об И. И. Попове.

С. Н. Богомолец была арестована в Киеве в 1881 г. по обвинению в принадлежности к «Южнорусскому рабочему союзу». Ее сын — А. А. Богомолец (1881—1946), впоследствии выдающийся ученый, академик, президент Украинской Академии наук.

¹⁴ Письмо 11 декабря 1886 г. — Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, с. 341.

¹⁵ —402. А. К. Дитерихс было в ту пору 27 лет; но и тогда, и позднее она была чрезвычайно хрупким и болезненным существом.

¹⁶ Григоровича (его повесть «Антон-Горемыка», которую особенно ценил Толстой) напечатать в «Посреднике» не удалось: право выпуска сочинений Григоровича принадлежало издателю Н. Г. Мартынову. Повесть А. А. Потехина «Хворая» была издана в 1887 г. «Посредником».

¹⁷ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 115, 116.

¹⁸ Письмо Н. Я. Грота к К. Я. Гроту 7 декабря 1886 г. (копия письма хранится в архиве Н. Н. Гусева, ГМТ).

¹⁹ «Нового времени» сообщалось: «Во избежание многочисленного стечения публики заседание это было объявлено закрытым». «Русские ведомости» поместили стенографическую запись доклада.

²⁰ В комментариях к этому письму в Юбилейном издании высказано предположение, что Чертков предпочел бы трактату доступные художественные произведения для народного чтения. Скорее другое: Чертков был противником длительной переделки, переработок и стремился к скорейшему опубликованию.

²¹ Письмо к В. Г. Черткову 2 апреля 1887 г.

²² Этот самый Новоселов в конце 1887 г. за распространение гектографированных экземпляров статьи «Николай Палкин» попал в тюрьму.

²³ В 1891—1892 гг. Новоселов работал с Толстым на голоде. Позднее вернулся к православию и в 1902 г. напечатал обличительное «Открытое письмо графу Л. Н. Толстому по поводу его ответа на постановления святейшего синода».

²⁴

²⁵ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому. 1862—1910. М. — Л., 1936, с. 388—389.

²⁶ Тит Иванович Полин (Пелагеюшкин), слуга у С. Л. Толстого. В одном из писем этого времени к жене Толстой рассказывал, что был недружелюбен к сыну Льву: «неприятно было его барство: «Тит! Тит! то и се» (т. 84, с. 24).

²⁷ Хотя в письме от 9 февраля 1887 г. Чертков и обещал Толстому «избегать педантизма» «в отношении к художественным произведениям», конец лесковской легенды решительно не удовлетворил его: «Меня до такой степени поражает это окончание своим диссонансом с духом наших изданий и со всем тем, что мы стараемся проводить в жизни...» (т. 86, с. 26). Писал Чертков и самому Лескову, советуя изменить конец: слишком значительную роль играет в рассказе денежная помощь и приобретение богатства. Толстой ответил на доводы Черткова 13 февраля: «Ваше письмо Лескову одобрил и понимаю. Так, как вы пишете, лучше, но и то хорошо» (т. 86, с. 28). Цензура не разрешила издание легенды в «Посреднике», как и другого рассказа Лескова — «Скоморох Памфалон».

²⁸ Сохранилось 10 писем Толстого и 51 письмо Лескова. 49 писем Лескова опубликованы в сб. «Письма Толстого и к Толстому» (М., 1928). Избранные письма Толстого и Лескова, начиная с первого письма Лескова от 18 апреля 1887 г., напечатаны в книге «Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями» (М., 1962, с. 511—609).

²⁹ Лесков Н. С. Собр. соч. в 11-ти т. М., 1958, т. 11, с. 534.

³⁰ Лесков А.

³¹ Лесков Н. С. Собр. соч., т. 11, с. 356.

³² Улица в Москве (ныне — ул. 25 октября), где помещались издательства и книжные лавки лубочной литературы.

³³ Письмо к В. Г. Черткову 24—25 апреля 1887 г.

³⁴ Яцимирский А. И. Воспоминания писателей-самородков. — Русская мысль, 1902, № 11, с. 122—123; Айнов. Л. Н. Толстой и писатели-самородки. — Жизнь для всех, 1913, № 5, с. 671—675.

³⁵ Автографы писем Толстого к Желтову погибли при пожаре, а в копии, по которой печатается это письмо в т. 64, с. 58, пропуск; сохранились только слова: «Повесть вашу получил. По духу и содержанию она очень хороша...». Об этом же рассказе Желтова Толстой писал Черткову 21 июля 1887 г.: «Таланта художественного нет, но, исправив повесть, сократив длинноты, я думаю, можно напечатать» (т. 86, с. 68). В 1888 г. «Посредником», кроме этого рассказа, был напечатан составленный Желтовым листок «Перестанем пить вино и угощаться им», в 1892 г. — рассказ «Перед людьми», в 1896 г. — «На сходке».

³⁶

³⁷ Н. Н. Гусев в «Летописи» отнес это воспоминание к следующему визиту Масарика, в марте 1888 г. Но в 1888 г. Масарик посетил Толстого в Москве. Вероятно, Толстой по ошибке написал в 1893 г.: «зимой».

Воспоминания Масарика напечатаны по-немецки в 1910 г. в «Иллюстрированном приложении к Рижскому обозрению» (Illustrierte Beilage der Rigaschen Rundschau, 1910, November).

³⁸ Письмо Р. Роллана к Толстому от 16 апреля 1887 г. напечатано полностью (в русском переводе И. Б. Овчинниковой): Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 73—75. На конверте рукой С. А. Толстой записано: «Это письмо прелесть!»

³⁹ Н. М. Румянцев, повар.

⁴⁰ — Л., 1930, с. 99.

⁴¹ Замыслы под № 1, 2, 5, 9 остались неосуществленными; под № 3 — «Власть тьмы», № 4 — «Жил в селе человек праведный...», № 6 — «Три вопроса», № 7 — «Плоды просвещения», № 8 — «Фальшивый купон», № 10 — «Живой труп». С историей семейной жизни Ф. П. Симона, послужившего отчасти прототипом Федора Протасова, Толстой познакомился еще в 1886 г. Студент Лесного института Симон летом 1886 г. поселился с женой и ребенком в Ясной Поляне — на деревне. В 1887 г. возникло дело о разводе; второй раз Е. П. Симон вышла замуж за Гимера. Толстой переписывался о Симонах с П. И. Бирюковым, начиная с октября 1886 г. Поэтому сообщение Н. В. Давыдова (в его воспоминаниях), что толчок драме «Живой труп» дал он, когда в 1898 или 1899 г. познакомил Толстого с обстоятельствами дела Гимеров, неточно.

⁴² О том же — в письме А. П. Залюбовскому, который после всех мытарств по госпиталям, тюрьмам и дисциплинарным батальонам (за отказ от военной службы), смог, наконец, вернуться в европейскую Россию, писал об «отвратительно складывающихся обстоятельствах» и о том, что не знает, как устроить свою жизнь (т. 64, с. 50—51). Залюбовскому было тогда 24 года.

⁴³ В Ясной Поляне.

⁴⁴ Дневники, т. 1, с. 118—121.

⁴⁵ Когда Н. Н. Страхов впервые был в Ясной Поляне.

⁴⁶ Книга более 10 печатных листов освобождалась от предварительной цензуры.

⁴⁷ — В кн.: Русская литература 1870—1890 годов. Свердловск, 1977, с. 138—139 (публикация И. Г. Ямпольского).

⁴⁸ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., 1978, т. 2, с. 175.

⁴⁹ Там же, с. 188—189.

⁵⁰ Репин был знаком с Толстым с осени 1880 г. и тогда же, находясь под «влиянием посещения», написал ему первое письмо. Письма Репина к Толстому и его семье (С. А. Толстой и Т. Л. Толстой) напечатаны в книге: И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей М. — Л., 1949.

⁵¹ Авторская дата на портретах — 13—15 августа 1887 г. Первый портрет был подарен Репиным С. А. Толстой (находится в Ясной Поляне), второй — в Третьяковской галерее. Когда этот второй портрет прибыл в Петербург, Репин написал Толстому 23 сентября: «Портрет ваш прибыл благополучно. При раскупорке присутствовал В. В. Стасов. Он чуть не каждый день справлялся, когда прибудет портрет... » (И. Е. Репин и Л. Н. Толстой, I, с. 13—14). В газете «Новости» (1887, № 259, 21 сент.) Стасов напечатал статью об этом портрете.

⁵² Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. Л., 1929, с. 78.

⁵³ И. Е. Репин и Л. Н. Толстой, I, с. 19.

⁵⁴ Журнал «Всемирная иллюстрация», т. 39, с. 235. Бывшая на Передвижной выставке картина впоследствии увезена из России за границу; написанный в августе-сентябре 1887 г. первый вариант находится в Третьяковской галерее.

⁵⁵ Репин И. Е. — Л., 1946, с. 130—131.

⁵⁶ С. А. Толстой в 1887 г. было 43 года.

⁵⁷ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1960, т. 1, с. 275—276.

⁵⁸ Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. СПб., 1911, с. 41.

⁵⁹ Опубликовано И. А. Покровской по сохранившейся в ГМТ копии (Яснополянский сборник. Тула, 1968, с. 176—177).

⁶⁰ Дневники, т. 1, с. 123.

⁶¹ Письмо П. И. Бирюкову 22 августа 1887 г.

⁶² Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 124.

⁶³ «Две вещи наполняют мою душу всегда новым и все возрастающим восхищением и благоговением, чем чаще и дольше я размышляю об этом: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». Этот же текст (по-немецки) взят эпиграфом книги «О жизни». Позднее включен, вместе с другими избранными мыслями Канта, в «Круг чтения» (т. 42, с. 78).

⁶⁴ Философией Шопенгауэра Толстой «очень увлекался» (по его собственным словам) в начале 1870-х годов (см.: Материалы к биографии с 1870 по 1881 год, с. 11—13). Н. Н. Страхов ответил: «Должен признаться, что «Критику практического разума» я не читал, но знаю ее содержание по чужим изложениям, например по подробному изложению у Куно Фишера» (Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, с. 357).

⁶⁵ Этот смысл был угадан верно. Сам Толстой писал 20 сентября 1887 г. Н. Л. Озмидову: «Вопрос о единстве того закона разума, которого проявление мы видим вне себя в природе и который мы сознаем в себе, как закон своей жизни, который мы должны исполнять для своего блага, — там, я надеюсь, изложен хорошо» (т. 64, с. 79).

⁶⁶ Апостолов Н. Толстой и русское самодержавие. М., 1930, с. 87; Запрещенная книга в России. 1825—1904. М., 1962, с. 165.

⁶⁷ Н. Я. Грот в очерках, воспоминаниях и письмах. СПб., 1911, с. 330.

⁶⁸ Литературное наследство. М., 1937, т. 31—32, с. 1008—1009 (перевод с франц.«Лев Толстой и Франция».

⁶⁹ В книге «Жизнь Толстого» (1911) Роллан заметил об этих тезисах, изложенных в 1887 г., на десять лет раньше «знаменитой книги» «Что такое искусство?»: «Слишком уж больно бил Толстой по предрассудкам и слабым местам художников, потому-то они и объявили его не просто врагом их искусства, но всякого искусства вообще. А ведь у Толстого критика всегда имеет созидательную ценность. Он стремится построить заново; уничтожение ради уничтожения чуждо духу Толстого. И с присущей ему скромностью он даже не претендует на новизну: он защищает искусство, которое вечно, от лжехудожников, способных лишь бесчестить его ради собственной выгоды» (Роллан Ромен. Собр. соч. в 14-ти т. М., 1954, т. 2, с. 296).

⁷⁰ Статья «О Гоголе» — т. 26, с. 648—649.

⁷¹ Полн. собр. соч. М., 1952, т. VIII, с. 280—281.

⁷² Получив это письмо, Н. Н. Страхов поделился впечатлением с А. Н. Майковым: «Как всегда — можно не соглашаться с Л. Н., но не интересоваться им, не возбуждаться душою невозможно» (сб.: Русская литература 1870—1890 годов. Свердловск, 1977, с. 140).

⁷³ Письмо 10 октября 1887 г. 5 октября в письме Бирюкову Толстой сообщал, что «отчеркнул, что пропустить» в переписке Гоголя. Книжка о Гоголе была составлена А. И. Орловым, просмотрена Толстым и в 1888 г. издана «Посредником»: «Николай Васильевич Гоголь, как учитель жизни». На обложке — портрет работы И. Е. Репина.

⁷⁴ «О пьянстве» — статья-обращение «К молодым людям», начатая в январе — феврале 1888 г. Было написано всего два листика и небольшой план. И. Е. Репину в начале февраля Толстой писал, что вопрос о пьянстве ему «хочется под корень взять»: «Это огромной важности предмет» (т. 64, с. 145—146). Статья опубликована впервые в 1905 г. — т. X «Полного собрания сочинений, запрещенных в России, Л. Н. Толстого», изд. «Свободного слова». Вместе с планом — в т. 26, с. 652—654.

⁷⁵

⁷⁶ В 1909 г., к 100-летию со дня рождения Гоголя, Толстой написал и напечатал статью о нем. Она начинается словами: «Гоголь — огромный талант, прекрасное сердце и небольшой, несмелый, робкий ум» (т. 38, с. 50). Это была статья о Гоголе — великом художнике. Составляя тогда же свое завещание, Толстой отдал во всеобщее достояние все свои сочинения, т. е. отказался от мысли, что его творчество до перелома — «духовного рождения», как он говорил, — не нужно народу.

⁷⁷ Опубликована впервые в Полном собрании сочинений, т. 26, с. 635—647.

⁷⁸ В русской прессе появился сочувственный пересказ перевода (Цертелев Д. — Русское обозрение, 1890, № 7, с. 268—296) и полемический отзыв (проф. А. А. Козлов. Письма о книге гр. Л. Н. Толстого «О жизни». — Вопросы философии и психологии, 1890, № 5—8).

⁷⁹ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. М., 1923, т. III, с. 70.

⁸⁰

⁸¹ Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, с. 371—372.

⁸² В «Литературном наследстве» (т. 75, кн. 1, с. 410) сказано неточно: в ноябре 1886 г., в Ясной Поляне. Хэпгуд была в Ясной Поляне летом 1889 г.

⁸³ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 410. Новые переводы («Рубка леса», «Севастопольские рассказы», «Первый винокур») Хэпгуд печатала и отдельными изданиями, и в Собрании сочинений Толстого, которое продолжал издавать Н. Х. Доул. В 1893 г. она перевела и напечатала в Америке статью «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая», но отказалась переводить антицерковный, «анархический» трактат «Царство божие внутри вас». В 1895 г. Хэпгуд напечатала свою книгу «Russian Rambles» (с очерками о Толстом).

⁸⁴ В Полном собрании сочинений книга «О жизни» напечатана в т. 26, с. 313—442, варианты — там же, с. 451—456 и 578—634; статьи «История писания», «История печатания» и описание рукописей, составленные А. И. Никифоровым, — там же, с. 748—844.