1890
20 ноября. Ясная Поляна. Переписываю дневники Левочки за всю его жизнь и решила, что буду опять писать свой дневник: тем более, что никогда я не была более одинока в семье своей, как теперь. Сыновья все врозь: Сережа — в Никольском, Илья с семьей — в Гриневке, Лева — в Москве, и Таня туда уехала на время. Живу с маленькими и воспитываю их. С Машей никогда у нас связи настоящей не было, кто виноват — не знаю1. Вероятно, я сама. А Левочка порвал со мной всякое общение. За что? Почему? — совсем не понимаю. Когда он нездоров, он принимает мой уход за ним как должное, но грубо, чуждо, ровно настолько, насколько нужны припарки и проч. Всеми силами старалась и так сильно желала я взойти, хотя немного, с ним в общение внутреннее, духовное. Я читала тихонько дневники его, и мне хотелось понять, узнать — ка́к могу я внести в его жизнь и сама получить от него что-нибудь, что могло бы нас соединить опять. Но дневники его вносили в мою душу еще больше отчаяния; он узнал, верно, что я их читала, и стал теперь куда-то прятать. Но он мне ничего не сказал.
Бывало, я переписывала, что он писал, и мне это было радостно. Теперь он дает все дочерям и от меня тщательно скрывает. Он убивает меня очень систематично и выживает из своей личной жизни, и это невыносимо больно. Бывает так, что в этой безучастной жизни на меня находит бешеное отчаяние. Мне хочется убить себя, бежать куда-нибудь, полюбить кого-нибудь — все, только не жить с человеком, которого, несмотря ни на что, всю жизнь за что-то я любила, хотя теперь я вижу, ка́к я его идеализировала, ка́к я долго не хотела понять, что в нем была одна чувственность. А мне теперь открылись глаза, и я вижу, что моя жизнь убита. С какой я завистью смотрю даже на Нагорновых каких-нибудь, что они вместе, что есть что-то связывающее супругов, помимо связи физической. И многие так живут. А мы? Боже мой, что за тон — чуждый, брюзгливый, даже притворный! И это я-то, веселая, откровенная и так жаждущая ласкового общения!
Завтра еду в Москву по делам. Мне это всегда трудно и беспокойно, но на этот раз я рада. Как волны, подступают и опять отхлынивают эти тяжелые времена, когда я уясняю себе свое одиночество, и все плакать хочется, надо отрезать как-нибудь, чтоб было легче. Взяла привычку всякий вечер долго молиться, и это очень хорошо кончать так день. Учила сегодня музыке Андрюшу и Мишу и сердилась. Андрюша брюзгливо относится к моей горячности, а Миша всегда жалок. Я очень их люблю и воспитывать их считаю отрадным долгом, который, верно, как всегда, исполняю неумело и дурно. У нас Вера Кузминская, и она мне стала родная по чувству, верно, оттого, что на Таню-сестру похожа. Живу в деревне охотно, всегда радуюсь на тишину, природу и досуг. Только бы кто-нибудь, кто относился бы ко мне поучастливее! Проходят дни, недели, месяцы — мы слова друг другу не скажем. По старой памяти я разбегусь с своими интересами, мыслями — о детях, о книге, о чем-нибудь — и вижу удивленный, суровый отпор, как будто он хочет сказать: «А ты еще надеешься и лезешь ко мне с своими глупостями?»
Возможна ли еще эта жизнь вместе душой между нами? Или все убито? А кажется, так бы и взошла по-прежнему к нему, перебрала бы его бумаги, дневники, все перечитала бы, обо всем пересудила бы, он бы мне помог жить; хотя бы только говорил не притворно, а вовсю, как прежде, и то бы хорошо. А теперь я, невинная, ничем его не оскорбившая в жизни, любящая его, боюсь его страшно, как преступница. Боюсь того отпора, который больнее всяких побоев и слов, молчаливого, безучастного, сурового и нелюбящего. Он не умел любить, — не привык смолоду.
5 декабря. Продолжаю дневник. Была в Москве, видела много людей и много приветливости. И за то спасибо судьбе. Таня была там же, с ней всегда мне хорошо, и я дорожу ее близостью. Лева весь дергается нравственно, и как подойдешь к нему — подпадаешь под его толчки, и больно бывает. Но он всегда чует, когда толкнул, и это хорошо. Как-то он выберется из своего тревожного и пессимистического состояния. Вернулась 25 утром. Левочка собирался в Крапивну с Машей, Верой Толстой и Верой Кузминской. Была метель и холод. Но удержать их я была не в силах. Там был суд, и, благодаря влиянию Левочки, преступников-убийц приговорили к очень легким наказаниям: поселению вместо каторги. Вернулись поэтому все очень довольные2. Болел Миша, 5 дней горел, что-то желудочное. Пришлось за ним очень ухаживать, утомилась я, не отдохнувши от Москвы. Теперь гости: больной Русанов, Буланже, Буткевич, Петя Раевский. Кроме последнего, все люди чуждые, и скучно с ними. С Левочкой менее чуждо, но у него все зависит от настроения. Играла сегодня одна Бетховена сонату (una fantasia) и Аделаиду и Шуберта разбирала. Вечером читала стихи Фета, вслух, чтоб гостей занять. Но и музыка и стихи мне доставили удовольствие. Таня и Маша провожали Веру Кузминскую и вернулись из Тулы к обеду. Вчера была и я в Туле: продажа дров, раздел с священником Овсянникова3, деньги в банк, покупки. Истратив энергию на практические дела, мне делается тоскливо всегда и досадно. На лучшее могла бы тратиться эта энергия.
6 декабря. Праздник, рождение Андрюши — ему 13 лет. Ходили все на гору и на коньках кататься. Ребята, девки — все нарядные и веселые. Дети очень веселились. Я каталась на коньках вяло, и не веселит больше. Таня уехала в Тулу к Зиновьевым и Давыдовым — на именины. Гости те же: Русанов, Буланже, Буткевич и Петя Раевский, уехавший с Таней. Чувствую свое физическое потухание, грудь болит, дыханье тяжко, женское состояние тоже тревожное и болезненное. Порадовало письмо Соф. Алекс. Философовой о старших сыновьях. У матерей одно желанье — чтоб счастливы Николаевича, гостей занимала, с детьми возилась. Ванечка4 много времени берет.
7 декабря. Писала весь день, нездоровится. Был Давыдов с следователем, проездом в Крапивну. Читала сказку Лескова «Один час божий». Талантливо, но ненатурально5. Не люблю ни в чем фальши. Левочка весел и как будто здоров.
8 декабря. Все переписываю дневник Левочки. Отчего я его никогда прежде не переписывала и не читала? Он давно у меня в комоде. Я думаю, что тот ужас, который я испытала, читая дневники Левочки, когда я была невестой, та резкая боль ревности, растерянности какой-то перед ужасом мужского разврата — никогда не зажила. Спаси бог все молодые души от таких ран — они никогда не закроются. Учила музыке Андрюшу и Мишу, Андрюша был так зло упрям, что терпенья не хватало. Но я решилась быть сдержанна. И не рассердилась, но вдруг разрыдалась. Он тоже заплакал, и начал слабо обещать хорошо учиться, и сейчас же справился. Мне было стыдно, но, может быть, к лучшему. Читала глупую повесть в Revue d. d. M., и вечером Таня читала по указанию Левочки скучную повесть шведскую, в переводе. Хочется читать что-нибудь серьезное, мыслителя какого-нибудь, да не приберу что. Настроена я хорошо теперь, кротко, и думать все хочется о хорошем. Но сны у меня грешные и спокойствия мало, особенно временами.
9 декабря. Опять с тяжелым чувством кончаю день. Все — тревожно. Переписывала молодой дневник Левочки6. Сегодня гуляла и думала — день удивительно красивый. Морозно, 14°, ясно; на деревьях, кустах, на всякой травке тяжело повис снег. Шла я мимо гумна, по дороге в посадку, налево солнце было уже низко, направо всходил месяц. Белые макушки дерев были освещены, и все покрылось светло-розовым оттенком, а небо было сине, и дальше на полянке пушистый, белый, белый снег. Вот где чистота. Как она красива везде, во всем. Эта белизна и чистота в природе, в душе, в нравах, в совести, в жизни материальной — везде она прекрасна. И как я ее старалась блюсти и зачем? Не лучше ли бы были воспоминанья любви — хотя и преступной — теперешней пустоты и белизны совести?
Играла на фортепьяно сначала с Таней симфонию Моцарта, потом с Левочкой. Сначала с ним не пошло, и он брюзгливо и недовольный на меня напал; хотя это было коротко и почти незаметно, но у меня та́к наболел в душе этот его тон со мной, что все удовольствие игры в 4 руки пропало, и стало грустно, грустно — ужасно. Прервал нашу игру приход Бирюкова. Девочки взволновались — Таня за Машу, Маша за себя. Все стали ненатуральны, говорили много и тоже натянуто, вообще неприятно. Надеюсь, что он скоро уедет и что Маша успокоится. Раз затеянная глупая история не скоро уляжется7. Читала роман в Revue des deux Mondes. Там девушка в гостях у человека, которого она любит, и как ей радостно быть окруженной той обстановкой, теми вещами, среди которых он живет. Как это верно!
Но если это вещи: сапожные инструменты, сапоги, судно, грязь... тогда как быть? Нет, никогда к этому не привыкну8.
10 декабря. Тяжелое время пришлось переживать на старости лет. Левочка завел себе круг самых странных знакомых, которые называют себя его последователями. И вот утром сегодня приехал один из таких, Буткевич, бывший в Сибири за революционные идеи, в черных очках, сам черный и таинственный, — и привез с собой еврейку-любовницу, которую назвал своей женой только потому, что с ней живет. Так как тут Бирюков, то и Маша пошла вертеться там же, внизу, и любезничала с этой еврейкой. Меня взорвало, что порядочная девушка, моя дочь, водится с всякой дрянью и что отец этому как будто сочувствует. И я рассердилась, раскричалась; я ему зло сказала: «Ты привык всю жизнь водиться с подобной дрянью, но я не привыкла и не хочу, чтоб дочери мои водились с ними». Он, конечно, ахал, рассердился молча и ушел. Присутствие Бирюкова тоже тяжело, жду не дождусь, что он уедет. Вечером Маша осталась с ним в зале последняя, и мне показалось, что он целует ей руку. Я ей это сказала; она рассердилась и отрицала. Верно, она права, но кто разберет их в этой фальшивой, лживой и скрытной среде. Измучили они меня, и иногда мне хочется избавиться от Маши, и я думаю: «Что я ее держу, пусть идет за Бирюкова, и тогда я займу свое место при Левочке, буду ему переписывать, приводить в порядок его дела и переписку и тихонько, понемногу отведу от него весь этот ненавистный мир «темных».
Лева что-то не едет, здоров ли он. С Андрюшей и Мишей мечтали играть на святках пьесу, переделанную из японской сказки. Вязала Мише одеяло, переписывала, учила детей 2 часа закону божьему и теперь буду читать.
С утра все писала дневник Левочки, и это вызывает всегда целый ряд мыслей. Думала, между прочим, что не любишь того человека, который лучше других тебя знает, со всеми слабостями, и которому уж нельзя показаться одной стороной. Вот отчего так часто супруги к старости именно расходятся, т. е. тогда, когда все разоблачится и разъяснится и ясность эта не в пользу того или другого. Учила музыке хорошо и терпеливо. Бирюков еще остался на день. Маша приходила объясняться о вчерашнем, и я ей сказала, что жалею, если напрасно ее оскорбила. Между прочим, она сегодня говорит легкомысленно и смеясь: «Отдайте меня за него замуж, и делу конец. Вы ведь считаете его хорошим человеком». Будто этого довольно. Я замечала, что матери испытывают почти влюбленное чувство к женихам дочерей, и тогда симпатия будущих супругов обеспечена. А я к Бирюкову испытываю отвращение, и это чувство очень скоро испытала бы и Маша. Но она этого не видит — или она не моя дочь.
Приехал Лева, мне стало как-то празднично весело, но он невеселый и, как отец, эгоистично занят собой больше всего. Ванечка так трогательно ему обрадовался и так любовно смотрел на него, а он сурово отнесся к нему. Вот так забивают в детях и людях любовность и ласковость. Так и сам Лева плакал, когда его маленького и нежного отдали от англичанки вниз к гувернеру, и он говорил, что он испортится внизу, и я хотела его взять обратно. Но отец сурово отнесся к Леве, оставил его у учителя — и бог знает, не имело ли это дурное влияние на Леву в смысле меньшей нежности, радостности и крепости нерв. Вечером сидели все вместе, у Тани болит спина, и она странна и невесела. Вот кому нужна новая жизнь, нужно замужество. Всякий день молюсь об этом. Думала нынче, что грех мне роптать на судьбу; если отнята одна сторона счастья, — то так много других, и говорю совсем искренно: «Благодарю тебя, боже».
Во время обеда Левочка мне сказал, что меня ждут те мужики, которые срубили на посадке 30 берез и которых вызывают на суд9. Всякий раз как мне говорят, что меня ждут, что я должна что-то решать, на меня находит ужас, мне хочется плакать, и точно я в тиски попадаю, некуда выскочить, это навязанное мне по христианству хозяйство, дела̀, это самый большой крест, который мне послан богом. И если спасение человека, спасение его духовной жизни состоит в том, чтобы убить жизнь ближнего, то Левочка спасся. Но не погибель ли это двум?
13 декабря. Вчера не писала дневника, весь день была расстроена мыслью о мужиках, которых судили, и так до вечера не узнала. Уехал Бирюков, приехал Диллон, англичанин, переводчик: «Ходите в свете» и т. д. Переписывала вчера весь день дневники Левочки, и были моменты, в которые мне жаль его было: какой он был одинокий и беспомощный! А путь его всегда был тот же, как и всю жизнь, на пути мысли. Сегодня узнала, что мужиков присудили 6 недель острога и 27 р. штрафа. И опять спазмы в горле, и весь день плакать хочется; главное, себя жалко; зачем это моим именем надо делать зло людям, когда я не чувствую, не желаю и не могу любить никакого зла. Даже с практической точки зрения — ничто не мое, а я какой-то бич! Три часа учила детей подряд и была терпелива. Вчера с Левой говорили о Тане и Маше, и оба желаем их замужества, но, конечно, не за Бирюкова10. Левочку почти не вижу, он точно рад и успокоился в этой отчужденности, а мне так грустно и тяжело это, что подчас и вовсе жить не хочется.
°; так красива эта чистая, яркая белизна снега, деревьев, лунного освещения, что уйти невозможно, все бы любовался. Я говорю Леве: «И ничего больше не надо, только смотреть на это». А он говорит: «А мне этого мало».
14 декабря. Дописала сегодня в дневниках Левочки до места, где он говорит: «Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни»11. Да, если б я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы за него замуж. День провела обычно: учила Мишу, возилась с Ванечкой, разговорилась с Диллоном; приехал А. В. Цингер, студент. Учила Сашу12 «Отче наш», переписывала мало. С Машей говорила о Бирюкове. Она уверяет, что выйдет или за него, или, если я не хочу, за никого. Но прибавила: «Да что вы беспокоитесь, мало ли что может случиться!» И мне показалось, что она сама ждет избавления от этих случайно спутавших ее уз. Таня о чем-то таинственно переговаривается с Машей, и как будто весело. Написала письма: Тане-сестре и письмо во французскую газету по поводу статьи «Figaro» 21 ноября 1890 г. о выгоде, которую я извлекаю от заграничных изданий соч. Льва Николаевича13, письмо Дунаеву и Берсу Алекс.
15 декабря. День прошел бестолково. Уроку музыки помешал земский начальник Сытин, приехавший по желанию Тани поговорить о школе в Ясной. К обеду приехал Булыгин. Два раза ходила гулять с детьми. Второй раз — с Сашей, которая плакала вечером, что скучно. У нас и в доме-то какой-то на всех и на всем тяжелый нравственный гнет.
Левочка еще более мрачен и не в духе от приговора ясенских мужиков в арестантские роты за срубленные в посадке деревья. Но когда это случилось и приехал урядник, я спросила Левочку, что делать, составлять ли акт? Он задумался и сказал: «Пугнуть надо, а потом простить». Теперь оказалось, что дело уголовное и простить нельзя, и, конечно, опять я виновата. Он сердит и молчалив, не знаю, что́ он предпримет14. А мне тоскливо, больно и, как говорится: вот как дошло — думала нынче поехать к Илье, проститься со всеми и спокойно лечь где-нибудь на рельсы — как Агафья Михайловна часто грозила. А страшно — потому что легко исполнимо.
Уехал утром Диллон, вечером Булыгин и Цингер. Гостей нет.
16 декабря. Да, я совершенно потеряла всякую способность сосредоточиться на чем-нибудь, на какой-нибудь мысли, чувстве или деле. Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы Самарского именья — их надо достать и копировать для покупателей, издание новое и 13 часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой»15, прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры 13 тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше; не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. — и все это непременно непосредственно должно коснуться меня. И вот, когда случится такая история, как в прошлую ночь — я вижу, что я ошиблась, потеряла какую-то центральность и сделала больно Левочке совсем нечаянно. История уголовное дело — отменить наказание нельзя, и Левочка пришел в отчаяние, что из-за его собственности посадят мужиков ясенских. Ночью он не мог спать, вскочил, ходил по зале, задыхался; упрекал, конечно, меня и упрекал страшно жестоко. Я не рассердилась, слава богу, я помнила все время, что он больной; меня ужасно удивляло, что он все время старался разжалобить меня по отношению к себе, и как ни пытался, но ни разу не было настоящего сердечного движенья, хотя бы краткого, — перенестись в меня и понять, что я совсем не хотела сделать больно ему и даже мужикам-ворам16.
Это самообожание проглядывает во всех его дневниках. Поразительно, как для него люди существовали только настолько, насколько касались его. А женщины! Сегодня я себя поймала на очень дурном чувстве. Я, как пьяница, запоем переписываю его дневники, и пьянство мое состоит в волнении ревнивом там, где дело идет о женщинах. Я еще не спокойна и не могу отделаться от воспоминаний. На все время. Сегодня еще поразило меня в дневнике его, что рядом с развратом Левочка всякий день идет искать случая сделать доброе дело. И теперь как часто он идет гулять на шоссе, и то лошадь направит пьяному, то поможет запречь, то воз поднять — прямо ищет делать доброе дело.
Сегодня воскресенье. После тяжелой ночи, упреков и разговоров, весь день камень на душе и тоска. День прошел вяло. Метель, и никто не гулял, кроме мальчиков. Лева хотел ехать к Илье, но воротился, проехав деревню. Читали вечером французский перевод «Китайских сказок». Очень странно. Играла немного на фортепьяно. Вечером Ваня и Саша плясали и вообще прояснилось немного общее настроение.
17 декабря. Левочка начинает тревожиться, что я переписываю его дневники. Ему хотелось бы старые дневники уничтожить и выступить перед детьми и публикой только в своем патриархальном виде17. И теперь все тщеславие!
Приехали темные: глупый Попов, восточный, ленивый, слабый человек, и глупый толстый Хохлов из купцов18 Детей учить помешал Э. Э. Керн, бывший лесничий в казенной Засеке, теперь помещик, и очень полезен мне был разными советами и сведениями по лесной и садовой части.
19 декабря. Вчера, с утра, была в Туле с Андрюшей и m. Borel. Было холодно, и я все боялась за Андрюшу. Бегали за покупками и заказами. Заехали на минуту к Раевским — там одни мальчики. Вернулись почти к обеду. Вечером читал Алексей Митрофанович19 о немецких колониях, вслух — скучно, и смотрели Review of Reviews. Устала, была неспокойна, Попов и Хохлов раздражают своей молчаливостью и бесцветностью.
Сегодня встала поздно, ночь не спала, вышла в залу, там офицер Жиркевич, молодой, аккуратный, приехал познакомиться с Левочкой, сам пишет стихи и прозу. Видно, очень довольный и собой и судьбой, но не глупый и понятный, не то, что «темные». Водила гулять Ванечку в первый раз зимой. Саша ходила с нами. Учила Мишу Новый завет и молитвы, и вот пишу дневник свой, а Левочкиного переписала только две страницы, а урок мой ежедневный — десять. С Андрюшей было неприятно, он часто не понимает и не хочет сделать ни малейшего усилия мысли или памяти. Вечером буду помогать с гостем, читать — и ванна.
20 декабря. Ночь не спала, встала поздно. Мучает отвратительное физическое состояние возбуждения и боли в спине. Ходила с детьми кататься на коньках, боялась упасть, лед плохой; разметала снег с садовником и крестьянскими девочками и своими 3 детьми, учила Сашу в первый раз кататься на коньках. Вернувшись, учила 3 часа детей: Андрюшу — богослужению и обоих — музыке. Рождение Миши — ему 11 лет. Вернулся Лева от
20 в Пирогово. Туда же уехала Таня, Наташа21 и Илья, завтра вернутся. Лева брюзжал и на все ворчал, рассказал грустную историю ссоры Сережи с Илюшей о пустяках — о лошади.
Вечером переписывала немного для Левочки о церкви статью22.
Церкви отрицать нельзя, как идею, как то, что должно блюсти собранием верующих — истинную религию. Но церковь с ее обрядами, как она есть — невозможна. Зачем протыкать палочкой кусочек хлеба, а не просто прочесть, что воин проткнул ребро Христа? И таких диких обрядов множество, и они убили церковь. 10 часов, будем пить чай и читать. Дневника Левочки не переписывала, чувствую себя потому спокойнее и чище.
Эти дни полны событий. Третьего дня утром, в 6 часов, нас разбудили — две телеграммы. Одна, — что Соня нездорова, другая, — что Соня родила сына23. Меня взволновало это известие и обрадовало, но не надолго, ввиду неосновательного, хотя доброго и хорошего отца — Илюши. К Соне всегда чувствую нежность за то главное, что она совершенно противоположна нашим всем нервным, беспокойным и горячим натурам, дергающим друг друга — она спокойная и кроткая. С курским поездом приехали Илья, Таня, Наташа Философова. С Ильей, как всегда неприятный, — денежный и имущественный разговор. Вечером он уехал. Вчера весь день была в Туле, обедала у Давыдовых, тоскливо покупала все для елки. Прежде это было весело, теперь же устала. Сегодня девочки Философовы уехали, приехала Маша Кузминская с Эрдели, мне неприятно было, что с ним, — и я не скрыла. День делали цветы на елку, золотили орехи и как-то невесело и бестолково прошел день. Получила очень льстивое и почти влюбленное письмо от Фета, и мне это было приятно, хотя никогда ни крошечки не любила его и он был мне скорее неприятен24.
24 декабря. — Сережа приехал, играл на фортепьяно. Он очень приятен и добродушен, как человек, который делал дело положительное и теперь может отдохнуть. Маша Кузминская с Эрдели не особенно приятны: ни то ни се, объявить женихами не велят, а ведут себя так. Моя Маша жалка своей худобой и грустью. Делали пудинг, все дети, Таня, Liddie и я. Обедали весело, потом Левочка читал Библию, и смеялись многому. Вырезала куклы картонные, готовлю детям представление. Глупо. Приехал сейчас Дунаев. Поздно.
25 декабря. Рождество: с утра у всех праздничное настроение. Весь день провозилась с елкой. Утром за кофе у Левочки с Левой был горячий разговор о счастье, о цели жизни, а началось с того, что Лева говорил о перемене часов еды и вообще о недовольстве форм нашей жизни. Левочка ему очень умно и хорошо говорил, что все зависит от себя, от жизни , а не извне. Это было хорошо, но когда он начинает ставить в пример своих последователей, то делается досадно.
Елка прошла весело; было 80 человек с лишком ребят из деревни: мы усердно их оделяли, и наши были довольны и веселы. С Эрдели в первый раз говорила откровенно об его отношениях к Маше Кузминской и об его свадьбе будущей25. Они жалки с Машей; им так хочется соединиться, и все что-то мешает. Левочка весел и здоров, хотя жалуется, что пищеварение не всегда хорошо.
Вчера журнала не писала. Не люблю праздников с их безделием, суетой и стремлением всех — веселиться. Весь день рисовала и клеила кукол, хочу устроить театр кукольный — для маленьких. К вечеру сделалась тоска от глупо и бездельно проведенного дня. Болели зубы, и ночь не спала. Сегодня с утра взяла «Le Sens de la Vie» Rod’а и весь день не могла оторваться от чтения этой книги26. Какое тонкое, умное, искреннее отношение ко всем вопросам жизни! Как правдиво, просто, без ломания говорится о всех серьезных и сложных положениях нашего ежедневного существования! И язык прекрасный. Во мне эта книга подняла давно заснувший интерес ко всему живому и духовному. Я вдруг почувствовала возможность, помимо подавляющей проповеди Левочки, — воспрянуть духом и создать свой собственный духовный мир.
Вечером пришли дворовые и прислуга наша ряженые и плясали под гармонию и фортепьяно. Это Таня все хлопотала, и самой ей хотелось глупого — оделась мальчиком — и стыда ни капли. Чуждое, глупое и бестолковое она создание.
Эти шумные явления действуют на меня всегда тоскливо. Я ушла в свою комнату, отворила форточку и взглянула на ясное, морозное, звездное небо и неожиданно вдруг вспомнила покойного У.27. Так мне стало грустно, невыносимо грустно, что он умер, что я навсегда, наверное, лишилась тех утонченных, чистых, умалчивающих, но, несомненно, более чем дружеских отношений, не оставивших ни тени укора совести и наполнявших столько лет жизни тем, что делало ее счастливой. А теперь — кому нужна моя жизнь, откуда ласковость, заботливость — разве только от Ванечки. И то хорошо, благодарю бога.
28 декабря. Rod’а книга в конце испортилась. Глава «Religion»1* неясна и выхода, т. е. того Sens de la Vie2*, которого он искал, не веришь, чтоб он его нашел. И все мы не нашли и не найдем его. В искании — и жизнь. А там — поглотит нас опять то начало — бог, от которого мы и изошли. Да, без этого постоянного сознания в себе божества нельзя жить. Я так привыкла ни одного шага во дне не сделать, чтоб не сказать в душе: помоги, господи, прости, господи, помилуй, господи... Но жизнь моя — она совсем не божья, я это знаю, и все мне кажется: вот, вот начну я; буду добра, ласкова ко всем, будет свет добра вокруг меня, в котором всем будет хорошо. И не могу. Присматриваюсь все к Леве: в нем много содержания, ума и талантливости, но в нем мало чувства внутреннего самосохранения, его все суетит, беспокоит, интересует, волнует и даже мучает. Это молодость. Левочка — муж, умел блюсти свой внутренний мир, но у него семьи не было, и привычка отсутствия этой заботы осталась навсегда.
Вчера справки надо было сделать для Al. Толстой28, и я перечитывала его письма ко мне. Было же время, когда он так сильно любил меня, когда для меня в нем был весь мир, в каждом ребенке я искала его же, сходство с ним. Неужели с его стороны это было только отношение физическое, которое, исчезнув с годами, оголило ту пустоту, которая осталась? Вчера он говорил в зале с Левой о форме рассказа, которую искал и хотел создать, когда задумал писать «Крейцерову сонату». Мысль создать настоящий была ему внушена Андреевым-Бурлаком, актером и удивительным рассказчиком29. Он же рассказал ему, что раз, на железной дороге, один господин сообщил ему свое несчастие от измены жены, и этим-то сюжетом и воспользовался Левочка. Сегодня он не совсем здоров, болит под ложечкой, и пищеварение дурно.
Весь день переписывала дневники Левочки; вечером так хорошо, семейно разговаривали все вместе. Гостей ждали из Тулы: Давыдова, Лопухиных и Писаревых — никто не приехал. Холодно и ветер, 12°.
29 декабря. — на коньках. Катаюсь я робко и плохо; но такое успокоительное и вместе упоительное чувство в этом движении. К обеду приехали Зиновьевы и m-me Жулиани с мальчиком. Зиновьевы понятные, приятные люди. Люба играла, и хорошо, но по-ученически, ничего не дает ее игра. M-me Жулиани пела с Надей и одна. У Жулиани в пении много страстности и в натуре, верно, тоже. Левочке не совсем здоровится, он тих и необщителен. Сережа уезжает к Олсуфьевым. Таня нервно весела.
30 декабря. С утра до обеда возилась с Ванечкой, няня уезжала к матери. Дочитала Rod’а, и молитва его опять понятна и искренна. После обеда с Андрюшей и Мишей готовили театр. Умственно сплю. Вечер все провели вместе, говорили о музыке спокойно, дружно. Лева ходил на деревню, вечеринка там.
31 декабря. Я так привыкла жить не своей жизнью, а жизнью Левочки и детей, что тот день, когда не сделала ничего, что для них или касается их — мне неловко и пусто. Опять принялась переписывать Левочкины дневники. А жаль, что этой вечной сердечной зависимостью от любимого человека я убила в себе разные способности и энергию; а последней много было.
30 отказалась,
Таня тоже, и теперь я faute de mieux3*. Но я не обижаюсь; мое дело с крошкой-внуком, а не с окружающими, и я рада его окрестить. Еду сегодня в ночь — под Новый год, в 5 час. утра. День переписывала и с детьми сидели. Все спокойны и дружны. Будем встречать Новый год тихо, одни.
Примечания
1 М. Л. Толстая была очень близка к отцу. И. Л. Толстой вспоминал: «Она сердцем почувствовала одиночество отца, и она первая из всех нас отшатнулась от общества своих сверстников и незаметно, но твердо и определенно перешла на его сторону» (, с. 195).
2 26 ноября 1890 г. Толстой ездил в Крапивну на заседание Тульского окружного суда по делу четырех яснополянских крестьян, убивших в пьяном виде своего односельчанина конокрада Гавриила Балхина.
Перед судом Толстой посетил крестьян в тюрьме. Суд показался ему «стыдной комедией» (ПСС, т. 51, с. 110). Присутствие Толстого на суде повлияло на приговор. «Одного совсем оправдали, а трем очень смягчили», — писал Толстой А. В. Алехину 2 декабря 1890 г. (ПСС
История с убийством конокрада, вероятно, послужила материалом для описания убийства крестьянина Ивана Миронова в повести «Фальшивый купон» (ч. I, гл. XIV—XV).
3 Овсянниково — усадьба Т. Л. Толстой, в пяти верстах от Ясной Поляны. С священником села Овсянниково у С. А. Толстой была тяжба.
4 Ванечка — двухлетний сын Толстых.
5 Сказка Н. С. Лескова «Час воли божьей» впервые была напечатана в «Русском обозрении», 1890, № 11, с. 115—140. Сюжет сказки был заимствован Лесковым у Толстого (см. запись в Дневнике Толстого 12 июня 1898 г. — ПСС, т. 53, с. 198). Прочитав сказку, Толстой писал Лескову, что ему «очень понравился тон и необыкновенное мастерство языка», но он нашел в ней «много лишнего, несоразмерного» (ПСС, т. 65, с. 198).
6 «Дневник молодости» Л. Н. Толстого с пропусками был впервые издан В. Г. Чертковым (М., 1917). Полностью опубликован — ПСС—1854) и т. 47 (1854—1857).
7 П. И. Бирюков собирался жениться на М. Л. Толстой. С. А. Толстая была против этого брака.
8 С. Л. Толстой пишет в своих воспоминаниях: «Образ жизни отца в 80-х годах, особенно начиная с 1884 года, постепенно изменился. В Москве он стал рано вставать, сам убирать свою комнату, пилить и колоть дрова, качать воду из колодца, бывшего во дворе дома, и подвозить к дому эту воду в большой кадке на салазках. Тогда же он научился сапожному ремеслу у сапожника и стал шить обувь в своей маленькой комнате перед кабинетом» (С. Л. Толстой, с. 145).
9 «Нынче утром вышел, и меня встретил Илья Болхин с просьбой простить: их приговорили на 6 недель в острог. Очень стало тяжело, и целый день сжимает сердце... Надо уйти» (ПСС, т. 51, с. 111).
10 В 1897 г. М. Л. Толстая вышла замуж за Н. Л. Оболенского, а Т. Л. Толстая в 1899 г. — за М. С. Сухотина. К этим бракам Л. Н. и С. А. Толстые отнеслись неодобрительно.
11 Дневник 19 октября 1852 г. (ПСС, т. 46, с. 146).
12 Саша — шестилетная дочь Толстых.
13 В письме к Т. А. Кузминской (от 14 декабря 1890 г.) С. А. Толстая писала: «У нас гостит англичанин Диллон, который перевел повесть Левочки, дал ему Чертков, неконченную и плохую: «Ходите в свете, пока есть свет». По поводу этого перевода «Figaro» напечатал очень оскорбительную для меня статью, в ноябре, в № 21, и так как за меня заступиться некому, то я хочу напечатать письмо, которое прилагаю, и очень прошу Сашу попросить М. Villot поправить мое письмо и послать в какую-нибудь распространенную, как «Figaro», франц, газету» (ГМТ). Опровержение С. А. Толстой было напечатано в «Figaro» (см. Дн. 9 января 1891 г.).
14 С. Л. Толстой так комментирует этот эпизод: «Сомнительно, чтобы Лев Николаевич посоветовал ей «пугнуть крестьян», как она пишет. Ему крайне неприятны были подобные дела по охране имущества, ему формально еще принадлежавшего» (ДСТ—209).
15 Восьмое издание «Сочинений Л. Н. Толстого» в 11-ти томах. М., 1889. Часть двенадцатая отдельно — «Произведения последних годов». М., 1889. Часть тринадцатая отдельно — «Произведения последних годов». М., 1890.
К середине декабря 1890 г., когда С. А. Толстая начала держать корректуры 13 тома, цензурного разрешения на печатание «Крейцеровой сонаты» в этом томе не было. О дальнейшей судьбе «Крейцеровой сонаты», истории ее печатания см. в коммент. к Дн. за февраль — июнь 1891 г.
16 В Дневнике Толстого имеется запись об этом ночном разговоре: «Вчера лег и не мог спать. Сердце сжималось... Встал с постели в два, пошел в залу ходить. Вышла она, и говорили до пятого часа... Кое-что высказал ей. Я думаю, что надо заявить правительству, что я не признаю собственности и прав, и предоставить им делать, как они хотят» (ПСС
17 В завещании, написанном Толстым в Дневнике 27 марта 1895 г., он писал: «Дневники мои прежней холостой жизни, выбрав из них то, что стоит того, я прошу уничтожить... Дневники моей холостой жизни я прошу уничтожить не потому, что я хотел бы скрыть от людей свою дурную жизнь: жизнь моя была обычная дрянная... жизнь беспринципных молодых людей, но потому, что эти дневники, в которых я записывал только то, что мучило меня сознанием греха, производят ложноодностороннее впечатление и представляют... А, впрочем, пускай остаются мои дневники, как они есть. Из них видно, по крайней мере? то, что, несмотря на всю пошлость и дрянность моей молодости, я все-таки не был оставлен богом и хоть под старость стал, хоть немного, понимать и любить его» (ПСС, т. 53, с. 15). См. коммент. 6.
18 Слово темные «У нас все это последнее время темные посетители: Буткевичи, Поша, Русанов, Буланже, Попов, Хохлов, которые еще теперь здесь» (ПСС, т. 65, с. 209). Е. И. Попова С. А. Толстая называет восточным, так как по происхождению он был грузин.
19 А. М. Новиков — учитель Андрея и Михаила Толстых в 1889—1891 гг.
20 Ф. Р. Егоров.
21 Н. Н. Философова (в замужестве Ден), сестра С. Н. Толстой.
22 «Царство божие внутри вас» (ПСС, т. 28). В июне 1890 г. Толстой начал предисловие к «Катехизису непротивления» Адина Баллу (см. письмо Толстого к А. Баллу от 30 июня 1890 г. — ПСС, т. 65, с. 113—114). Предисловие постепенно разрасталось; Толстому «хотелось бы ясно и коротко выразить значение непротивления для христианства» (см.: ПСС, т. 65, с. 166). Статья «о противлении злу, о церкви и воинской повинности» (там же«Русское свободное слово».
23 У И. Л. и С. Н. Толстых 20 декабря 1890 г. родился сын Николай, умер в детстве.
24 Письмо А. А. Фета к С. А. Толстой от 21 декабря 1890 г., начинающееся словами: «Дорогая Графиня, я не виноват, что я поэт, а Вы мой светлый идеал. Разбираться по этому делу надо перед небесным судом, и если слово поэт значит дурак, то я и этому смиренно покорюсь. Дело не в уме, а в счастии, а носить в сердце дорогих людей — великое счастие» (ГМТ). Резкая запись С. А. Толстой о Фете случайна: она всегда была дружески настроена к нему, навещала его в месяцы его смертельной болезни (сентябрь — ноябрь 1892 г.) и подробно рассказала об этом в Моей жизни
25 Толстой неодобрительно относился к предстоящему замужеству М. А. Кузминской. 9 января 1891 г. он писал ее матери: «Маша твоя очень мила, но страшна: страшно так ставить всю жизнь на одну карту, как она делает, что я ей и говорю» (ПСС, т. 65, с. 218). Свадьба М. А. Кузминской с И. Е. Эрдели состоялась 25 августа 1891 г.
26 Книга: E. Rod. Le sens de la vie. Lausanne. 1889, была прислана Толстому автором в феврале 1889 г. и «захватила» его «искренностью и силой выражения» (см.: ПСС«поразительными», «удивительными» (ПСС, т. 51, с. 35). В октябре 1890 г. Толстой перевел высказывания Рода о войне из этой книги и включил их, наряду с высказываниями Мопассана и Вогюэ, в VI главу трактата «Царство божие внутри вас» (ПСС, т. 28, с. 122—124).
27 Л. Д. Урусов, умерший в 1885 г.
28 Какие справки делала С. А. Толстая для А. А. Толстой — установить не удалось.
29 Дн. 1887 г. Начатая в 1887 г., повесть «Крейцерова соната» (ПСС, т. 27) была закончена в 1889 г. Впервые была напечатана в ноябре 1890 г. в Женеве, в издании М. К. Элпидина. В России была напечатана в 1891 г. См. коммент. 15.
30 С. А. Философова, мать жены И. Л. Толстого.
1* «Религия» ().
2*Смысла жизни (франц.).
3* за неимением лучшего (франц.).