1899
1 января
Недовольна я началом года. Встали поздно; поехала с детьми: Сашей, Соней Колокольцовой и внуками Анночкой и Мишей на розвальнях в лес с фотографией. Очень было хорошо в лесу, и весело с детьми. Снимались, смеялись; сломалась оглобля, сильная Саша ее привязывала. Вернулись к обеду. Вечером пошли к Доре и Леве чай пить, там елку опять зажгли. Дома дети и прислуга обоих домов нарядились и плясали, сначала под плясовую на рояли, потом под две гармонии. Я ушла посидеть к Маше, потом проявляла фотографии. Шила блузу Льву Николаевичу.
К ужину собрались все; после играли в рублик, и Лев Николаевич, и все до одного принимали участие. Все это весело, но душа иного просит и по другом тоскует - и это больно и жаль.
Опять оттепель, два градуса тепла, вода, лужи и ветер.
Был Волхонский, женатый на Звегинцевой, Маша благополучна, слава богу. Лев Николаевич плох работает, говорит, что потому, что запор и желудок плохо работает. Он всю жизнь, всякое духовное настроение объясняет физическими причинами, и в себе, и во мне, и во всех.
4 января
Вечером опять гости: Черкасских трое, Волхонских двое, Болдыревы - Мэри бесконечно мила. Гармонии, пляска, хор песен неудачный... Скука! В мои года и с моими требованиями духовными - все это тяжело. Жаждешь серьезных отношений с людьми, серьезной музыки - а уж никак не гармоний, которые я всегда ненавидела. - Противная старая княгиня Ч., старая грешница, не хотящая стариться. Разбудили с ней Машу, и у ней сделалась истерика. Ужасно досадно и жалко, я косвенно виновата, зашумела вместе с этой старой.
5 января
Днем фотографией занималась, написала длинное письмо Сереже, о котором скучаю. Он теперь должен быть в Атлантическом океане.
6 января
Уехала с Соней Колокольцовой в Москву.
7 января
Весь день делала покупки и дела в Москве. В ночь уехала в Тулу. Читала вечером. "Начала жизни" Меншикова, о значении детских жизней.
8 января
С утра в Туле одна, в номере Петербургской гостиницы. Уныло, и волновалась грустно о женитьбе Андрюши. Читала присланную Льву Николаевичу французскую брошюру об Авт. Конте - письмо к Э. Зола. Проповедь мира, братства, социологии.
Приехали сыновья! худенький Лева, напыщенно веселый Илья, взволнованный Андрюша и совершенно дикий Миша, не получивший мундира, ищущий фрака, бестолковой, шумный и эгоистичный.
Благословляли мы с Ильей тут же в номере. Андрюша как во сне, растроганный, но не понимающий сам, почему он женится и как будет потом. Ольгу не пойму еще. Свадьба всегда страшна, таинственна и трогательна. Мне хотелось все время плакать.
Обед у Кунов, проводы на вокзале, все подпившие. Лев Николаевич в полушубке приехал верхом на тульский вокзал. Публика окружила нас: Толстой и свадьба. Очень любопытно для всякого. Провожали до Ясенок; ехали оттуда с Таней в пролетке. Немного мело, снегу мало, лунно. Дома у Маши головная боль, уныло. Милая Дора, худой и любимый мною Лева, вялый Коля, Количка Ге, смелая Маруся. Но ничего, хорошо. Приехали с нами Дитерихсы. Лев Николаевич стал любить свою знаменитость. На вокзале он смотрел на публику с удовольствием, я это заметила. Он здоров, но что-то холодно с ним.
9 января. Ясная Поляна.
Весь день укладка в Ясной Поляне, уборка дома. Сидела с Левушкой во флигеле, очень люблю я эту крошку. - Тепло, тает и дождь. Снег почти сошел. У Льва Николаевича болит поясница, растирала ему вечером усиленно. Все идет та же работа над "Воскресением". Маше лучше, пробовала вставать.
Приехали скорым в Москву. Опять теснота в вагонах. Ехали: Лев Николаевич, я, Саша, Таня, Маруся Маклакова. Села к нам миленькая Мэри Болдырева (рожд. Черкасская). Очень дружно с Львом Николаевичем, просто, как я это люблю, без страха с моей стороны, без всяких придирок и задних мыслей с его стороны. Если б всегда так было! В Москву он поехал по-видимому легко и даже охотно.
Читала дорогой комедию Зудермана "Тихий уголок". Нездоровится все время. Утомила меня дорога, укладка, раскладка, уборка дома, забота обо всех, - да и вообще вся жизнь_ последнего времени была лихорадочная и утомительная.
11 января
Совсем расхворалась. Грипп, грудь все жжет, голова болит. У Льва Николаевича все болит поясница. Мы все так же дружны и спокойны.
12 января
Именины Тани. С 12 часов дня все гости, скучные, неинтересные. Шоколад, болтовня, бесконечное количество мальчиков - студентов, товарищей Миши и т. д. Здоровье все хуже. Ждала весь день С. И. - он не был; говорят, что он в Клину, занят с М. И. Чайковским постановкой балета П. И. Чайковского "Спящая красавица". Вечером Маша Колокольцева, Лиза Оболенская и пианист Игумнов, приехавший из Тифлиса. Он играл "Тарантеллу" и "Ноктюрн" Шопена, балладу Рубинштейна, Andante из сонаты Шуберта, Мендельсона что-то, но так вяло, что я не узнала его игры. Или я так была нездорова, что не могла слушать.
Льва Николаевича мало видела сегодня. Он много писал писем и занимался своим писанием. Все жалуется на поясницу и я опять растирала его.
13 января
Миша приехал, рассказывал, как вчера в Эрмитаже и у Яра пьяные студенты, судейские, старики - и всякий народ, празднующий Татьянин день (праздник университета), плясали двести человек трепака. Как не совестно! Половину дня пролежала.
14 января
Льву Николаевичу хорошо и он пишет с утра, пьет чай и спокоен. Явился Александр Петрович и опять переписывает ему. Я рада, а то мне было бы слишком теперь трудно.
Прекрасно провели вечер: Лев Николаевич читал нам вслух два рассказа Чехова: "Душечка" и другой, забыла заглавие - о самоубийце, очерк скорей. Пришел Игумнов (пианист) и отлично играл, все больше Шопена: баркароллу, балладу, ноктюрн, мазурку. Лучше всего исполнена была им прекрасная баркаролла.
15 января
Вечером пришли: М. И. Чайковский, две англичанки, Накашидзе, Гольденвейзер, Померанцев, Танеев. Он долго о чем-то говорил с Львом Николаевичем, так и не знаю о чем. Потом Лев Николаевич опять прочел отлично всем "Душечку" Чехова, и все очень смеялись. С С. И. не пришлось говорить, да и не то, когда много народу. Лев Николаевич относился к нему хорошо, слава богу.
16 января
Телеграмма от Суллержицкого, что он с духоборами благополучно прибыл в Канаду, что страна им понравилась и что их очень хорошо там приняли. Теперь Сережа наш должен прибыть туда через шесть дней. Жду его телеграммы с нетерпением, постоянно о нем думаю и даже гадаю.
Была сегодня с Чайковским на репетиции балета Чайковского "Спящая красавица". Премилая музыка, великолепно поставлено, но я устарела для балета и мне стало скучно, и я уехала.
17 января
У Льва Николаевича был Мясоедов и смотритель тюремного замка в Бутырках, который дал ему очень много указаний по технической части тюремного дела, заключенных, их жизни и пр. - все это для "Воскресения".
Вчера написала число, сегодня не стоит писать дневник. Вечером гости: Болдыревы, Гольденвейзер, Накашидзе и один интересный - Б. Н. Чичерин. Он нам читал свою статью о напрасно обвиненных двух стариках-хлыстах в его местности, и на суде из многочисленных свидетелей отклонили его одного, хотя не имели права, и старик обвиненный был на службе лесником у Б. Н. Чичерина. К Льву Николаевичу приходил массажист в 8 часов вечера, и Л. Н. совестно как-будто.
Опять приходил тюремный смотритель для сведений по тюрьме, пересыльных и пр.
19 января
С утра дела: вносила за Илью деньги в банк, уплатила кое-что. Лев Николаевич бодр и разговаривает с тюремным надзирателем. Голова болит.
20 января
Всю ночь не спала. Утром радостное известие - телеграмма от Сережи из Канады, что он благополучно прибыл с духоборами в Канаду, что умерло трое на корабле, один родился, и появилась оспа, вследствие чего карантин.
Была на периодической выставке картин: Трубецкого скульптурные вещи очень талантливы. Премии за декадентские картины меня возмутили. Прекрасные есть пейзажи, и два женских портрета хороши: Морозовой и Муромцевой. Еще цветы полевые - прелестны.
У Льва Николаевича были темные: Никифоров, Кутелева, акушерка, бывшая на голоде, какой-то Зонов, Ушаков...
21 января
Была на бельгийской выставке. Все как-то холодно, ничего не забирает, мало чувства, мало красок, мало страсти. Я стала любить пейзажи. Люблю иностранные выставки потому, что я точно съезжу в ту страну, откуда картины: видишь костюмы, дома, нравы, работы, игры - не говорю уже о видах. Сегодня меня поразил _замок_ _Вальзен_ на скале.
Вечером был Танеев и играл. Это для меня высшее счастье теперь. Превосходно он сыграл фугу Баха, полонез Шопена: потом Rondo Бетховена, два вальса Шопена, Impromtu.
Лев Николаевич ездил сегодня до обеда верхом, я очень беспокоилась, что он долго не возвращался. Вечером третий раз приходит массажист и делает ему массаж поясницы.
22 января
Сделала сегодня семь визитов, а вечером опять гости и гости. Страшно утомлена. Заходила к С. И. поблагодарить за вчерашнее удовольствие и узнать о его пальцах, которые он вчера сильно повредил, играя нам.
Анненковы, молчаливый Ростовцев, милый Давыдов, жалкая Баратынская, студент Сухотин, Бутенев-реге, - а вообще висок болит невыносимо, и потому скучно, и я вяла, и тоска страшная на душе.
От Андрюши доброе письмо, и Ольга приписывает. Пока они тихо счастливы. Что-то будет дальше!
С Львом Николаевичем весь день не приходится общаться. С утра он пишет, потом гуляет, вечером уходил к Мише в лицей, потом гости, как стена, нас вечно разъединяют, и это скучно. Миша скучает, не спит в лицее, и я боюсь, что он там не удержится.
23 января
Тихо, уединенно проведенный день. И все успела: и почитать "Смерть и бессмертие в представлении греков", и поработать, и часа четыре на фортепиано поиграть, и с Львом Николаевичем посидеть, даже переписать ему немного с корректур поправленных. Весь вечер ни души не было, прелесть как хорошо! Таня возила Сашу на вечер танцовальный, и Миша ездил, - Миша Мамонов, трогательный, умный мальчик; я люблю детей, сама никогда не доросла до взрослых, и дети благодарные, незлобивые и любопытно-участливо смотрят на мир божий. Соня Мамонова гостит у нас, ее прекрасный характер и воспитание очень приятны в общении с ней.
24 января
невралгии, и Таня меня подняла и позвала к гостям. Как-то, как-будто нечаянно, но очевидно Таня и устроила этот вечер с Соней Мамоновой. Лев Николаевич все время присутствовал, читал дамам вслух Чехова "Душечку", разговаривал оживленно со всеми. Патом Гольденвейзер играл сонату Моцарта и кое-что Шопена. Легли поздно, Миша меня позвал разговаривать о том, в силах ли он будет выдержать жизнь в лицейском пансионе. Я уверена, что он уйдет.
25 января
Весь день просидела дома. Но все посетители мешали делать что-либо. Пришли братья Олсуфьевы, читали "Воскресение", пили чай. Потом обедал Стахович. Он что-то мрачен. Таня ездила с Треповой смотреть "Чайку" Чехова.
Болтала с девочками Толстыми, играла днем одна, вечером с Сашей, потом с Таней с фисгармонией. Был Б. Н. Чичерин и Страхов. Льву Николаевичу опять делали массаж; заехал доктор Усов его навестить. Пояснице легче, сам Л. Н. суетился очень, чтоб послать к своему "Воскресению" эпиграфы из Евангелия и просил меня написать об этом Марксу, в редакцию "Нивы".
Ветер, мороз, костры на улице. Сегодня, сидя за обедом, упрекала себя, что не умею быть вполне счастлива. Был сегодня горячий разговор. Лев Николаевич говорил, что дорого иметь принципы и совершенствоваться духовно, а что поступки при этом могут быть слабые, вытекающие из страстей людских. А я говорила, что если можно при принципах грешить и падать нравственно, то на что мне их ставить вперед. Лучше без принципов иметь правильное внутреннее чувство, направляющее всегда волю в сторону того, что хорошо.
Лев Николаевич говорил, что совершенствование духовное само приведет человека к хорошей жизни. А я говорила, что пока он себя совершенствует, он двадцать раз и больше поступит дурно. Лучше сразу значь, что хорошо, что дурно, и не грешить, не дожидаясь какого-то особенного совершенствования. Только очень порочным людям нужен этот долгий путь, а кто не порочен, тому легче, проще просто не падать и не грешить.
Второй час ночи. Лев Николаевич зачем-то сейчас посылал к Маклакову и велел разогреть себе поесть. Сколько он всегда суеты вносит в жизнь, и сам того не замечает.
26 января
Переписывала поправленные корректуры "Воскресения" для Льва Николаевича, и мне был противен умышленный цинизм в описании православной службы. Например, что "священник протянул народу золоченое изображение креста, на котором _вместо_ _виселицы_ был казнен Иисус Христос". Причастие он называет _окрошкой_ в чашке. Все это задор, цинизм, грубое дразнение тех, кто в это верит, и мне это противно.
29 января
Те дни не помню: делали визиты с Таней, немного играла, тоска и забота о всех отсутствующих детях. Сегодня кроила, шила, очень устала. Думала о Сереже сыне и вспомнила, как он сочинил и мне играл свой романс "Мы встретились вновь после долгой разлуки..." и кончается строфа: "мы жали друг другу холодные руки, и плакали, плакали мы..." Знаю я, что он свое душевное состояние выразил и выплакал в этом романсе. Он _неловок, но глубок в своих чувствах, да и во всех своих способностях. Он не умел _воспользоваться_ своими качествами. Мы, женщины, любим иногда и с мужьями играть в _роман. Сентиментально погулять, пойти куда-нибудь, просто даже быть ласкаемыми духовно. Но этого от Толстых не дождешься. Сколько раз, когда сама чувствуешь прилив душевной нежности к мужу,-- если, сохрани бог, ему это выразить, то он даст такой брезгливый отпор, что и стыдно и грустно станет за свое чувство. И сам ласкает только тогда, когда в _нем_ проснется нежность,-- но не та, увы!
Утром была на репетиции, нашла удовольствие в пении Лавровской Баха. Она поет хорошо, и так мне по настроению было ее серьезное, немного мрачное пение, в пустой зале, никто и ничто не нарушало моего молчаливого одиночества.
Вечером Лев Николаевич пошел с Дунаевым в баню, а я пошла к Масловым и часок посидела с Варварой Ивановной и Юлией Афанасьевной. Это мои две любимицы в их семье, участливые, добрые и умные.
30 января
С утра все шила: сначала кушак кучеру, потом себе юбку шелковую на машине. У Льва Николаевича был старик Солдатенков, привез ему денег 5 000 рублей серебром для духоборов. Мне очень не нравится это выпрашивание денег у богатых людей после того, как Л. Н. написал отрицательную статью о _деньгах, считая их _злом_ и отрекаясь от них. Это все равно, что теперь, из духа противоречия, он бранит музыку, а М. И. Чайковский говорил мне, что есть письмо Льва Николаевича к Петру Ильичу Чайковскому, в котором он пишет, что признает музыку высшим искусством и дает ей в мире искусства _первое_ место.
Я часто про себя думаю: как не _стыдно_ Льву Николаевичу всю жизнь проводить в крайних противоречиях. [...] Все _идейно_ и все с целью. Главная же цель все _описать, как и летом, статья о голоде, превосходная. И, может быть, он и прав, всякому свой путь и свое дело.
Была на днях в лицее, говорила с директором. Этот прекрасный человек (Георгиевский) относится к Мише лучше отца. Миша в хорошем настроении, но из пансиона опять вышел, приходящим, но принялся учиться. 12 градусов мороза, ясно, красиво, иней в саду на деревьях.
Вечером завезла Мишу Мамонова в лицей и довольно неохотно поехала в симфонический концерт. Впечатление же и удовольствие от него было неожиданно очень большое. Это было пятисотое симфоническое собрание, играли то же, что в первом, при открытии этих симфонических концертов, под управлением Н. Рубинштейна. Четвертая симфония Бетховена и кантата Баха меня всю охватили и привели в восторг. С радостью я почувствовала, что, помимо всяких соображений, всяких человеческих влияний и отношений, музыка сама по себе, девственно и чисто, доставляет мне духовное наслаждение.
31 января
1 февраля
Лев Николаевич жалуется на поясницу, он, вопреки приказанию доктора, ездил опять верхом к Русанову и повредил больному органу. Обедал Юнге, дядя Костя. Вечером пришли Дунаев, Алмазов, студент Струменский, и опять все разговоры: о разоружении, о том, что искренен ли был государь, говоря о мире, о марксизме, о музыке. Я не скучала, говорили интересно и без раздражения. Е. Ф. Юнге - умная, талантливая, всем интересующаяся женщина.
2 февраля
Днем каталась на коньках с Сашей, Марусей и знакомыми. Как мне было легко и весело кататься! Обедали без Льва Николаевича, он теперь всегда опаздывает и обедает один. После обеда я села шить, позвала Льва Николаевича со мной посидеть, он сказал, что пойдет к себе читать. Мне почему-то стало ужасно грустно, и я заплакала. В сущности никто так не одинок, как я. С утра одна, обедаю одна, вечер одна. Поневоле будешь уходить в концерт и общаться с людьми, которые хоть поговорят серьезно и участливо со мной.
Почувствовал ли Л. Н. мое огорченное сердце, не знаю, но он скоро сошел ко мне, но у меня сидела Анненкова.
Чудесный концерт чехов.
3 февраля
Много ходила без толку, с тревогой в душе. К обеду радость - получено письмо от Сережи из Канады. У них на пароходе оказалась оспа; духоборов с Сережей ссадили на 19 дней на маленький остров и карантин теперь. О себе мало он пишет; но видно устал, утомлен от роли переводчика, от морской болезни, заботы и пр.
Вечером экстренное симфоническое, знаменитый и крайне противный пианист Падеревский. Был С. И. Прочла Микулич (Веселитской) "Встреча с знаменитостью", воспоминания ее о Достоевском, и очень хорошо.
4 февраля
С утра суета: заехала милая Маня Стахович, потом пришла с фотографией А. И. Маслова, снимала картинки евангельского содержания, которые нам принес Бутенев, какого-то князя Гагарина иллюстрация Евангелия, очень хорошая. Потом долго возилась с испорченным аппаратом, снимала Анну Ивановну; тепло, вода, 4 градуса тепла, мы снимали в саду, на воздухе.
Пришла Маруся, переписывала Льву Николаевичу. Миша дома, говорил о тошноте, в лицей не пошел. Обедали Анненкова и Сергеенко. Поехала вечером опять чехов слушать. Прекрасно играли, но хорош был только квартет Бетховена. Встретились с С. И., где шубы снимают. Неприятный разговор о том, что вчера вечером он шел, потом ехал с M. H. Муромцевой, и рассказ об этом с каким-то глупым смехом. Меня взорвало: какое мне до этого дело! Я очень была строга и брезглива к ним, и он это понял, сконфузился и ушел. А что-то екнуло в сердце, и это досадно, досадно на себя.
Дома застала Льва Николаевича стоящим у стола чайного, длинного, в зале накрытого, и вдруг приехавших из Самарской губернии молокам. Дунаев, Анненкова, Горбунов, Накашидзе, еще крестьянин какой-то, все пили чай, и Лев Николаевич что-то толковал им об Евангелии Иоанна, и до меня шла беседа религиозная.
Не понимаю религиозных разговоров; они нарушают мое высокое, не выразимое никакими словами отношение к богу. Как нет определенного понятия о вечности, о беспредельности, о будущей жизни,-- этого не расскажешь никакими словами, так нет и слов для выражения моего отношения, моих чувств к отвлеченному, неопределимому, беспредельному божеству и вечной моей жизни в боге.
А церковь, а обряды, образа - все это мне не мешает; это то, среди чего я с детства привычна вращаться, когда душа моя настроена к богу, и мне бывает хорошо и в церкви, и во время говенья, и я люблю маленький образок Иверской божьей матери, который всегда висит над моей кроватью и которым тетенька Татьяна Александровна благословила Льва Николаевича, когда он ехал на войну.
Молокане ночуют у нас, и мне неприятно.
5 февраля
Скучнейший концерт Падеревского, утром визиты, фотография Анны Ивановны Масловой. Разговор интересный с Сафоновым и Скрябиным о музыке. Мучительная тоска весь день; не могу примириться с тем разрывом, который я сама устроила с
7--27 февраля
Двадцать дней я не писала дневника, и как всегда это бывает, тут-то и было много событий, впечатлений и значительных минут. 7-го утром получила из Киева от Веры Кузминской телеграмму: "Воспаление легких, мама плоха". В понедельник утром я уехала в Киев. А в воскресенье Гольденвейзер, Алмазов и Сац играли 3-е трио Бетховена, сонату Грига, молодая Вера Алмазова пела, была Л. И. Веселитская, Анненкова и вообще гости, что было крайне тяжело. В Киеве застала сестру Таню с ползучим воспалением обоих легких, слабую, с воспаленным лицом, красивую, страдающую и обрадованную мне. Описывать ее болезнь, мое влияние духовное на нее, мои чувства ужаса потерять лучшего друга и мое _открытие_ неожиданное, _что_ _такое_ _смерть? Все это я не буду. Верно описать свои чувства и мысли - можно только непосредственно, и это написано в моих письмах.
Вернулась я в Москву 19-го. Заезжала в Ясную Поляну заглянуть в Левино симпатичное мне гнездышко с Дорой и Левушкой, и взглянуть на Ясную Поляну, всегда мне дорогую и красивую.
В Москве застала всех здоровыми. Лев Николаевич сейчас же до слез огорчил меня, сказав: "Вот хорошо, ты приехала, я теперь поеду к Олсуфьевым". Усталая и измученная киевской поездкой, я не удержалась и расплакалась. - "А я-то радовалась пожить с тобой теперь спокойно!" Он испугался моим слезам и стал говорить, что ему, разумеется, тоже радостно быть со мной, что он не уедет, и пока не уехал. Таня дочь жалка мне до боли. Все спринцует свой нос через пробитое отверстие выдернутых зубов. Это угнетает ее дух. От Сережи интересные письма о жизни с духоборами в карантине. Еще их не пустили в Канаду.
Живет у нас художник, ничтожный французик, совершенно бесполезный; пустили его жить без меня. Фамилия его m-r Sinet.
Видела С. И. у Масловых случайно. С ним опять дружно и хорошо.
10 марта
И опять давно не писала. 28 февраля я заболела инфлуэнцой, слегла в постель и пролежала восемь дней. Болезнь осложнилась воспалением верхушки левого легкого.
Что было интересного - кажется, ничего. В три часа ночи раз Левочка побежал сам за доктором П. С. Усовым. У меня был очень сильный жар, и я задыхалась. И мне приятно было, что Левочка испугался и дорожит мною. - Саша была неловко заботлива и нежна. Маруся Маклакова ловко, решительно и самоотверженно ходила за мной и ночевала две ночи.
Лев Николаевич ежедневно ездит на Мясницкую в мастерскую Трубецкого, который одновременно лепит его и верхом на чужой лошади и маленькую статуэтку. Это утомительно, и я удивляюсь, что он соглашается позировать. - По утрам все пишет свое "Воскресение". Он здоров и бодр; все так же упрямо и молча ест свой завтрак один, в два часа, и обед тоже один, около 6 Ґ часов и даже в 7. Мы его никогда не видим, повар улавливает моменты, когда графу кушать подать, и люди никогда не знают покоя и досуга.
Приходили сегодня три барышни, желающие ехать помогать лично голодающим в Самарской губернии, и Лев Николаевич им дал письмо к Пругавину. Была из Винипега телеграмма от Сережи, просящего денег для духоборов в Канаде. А Лев Николаевич деньги пожертвованные послал уже Черткову для переселения кипрских духоборов, тоже в Канаду. Мои все симпатии на стороне голодных русских и казанских татар, умирающих от цинги, голода, пухнущих и страдающих; им бы надо побольше помощи, а не духоборам, которые _сами_ себе сделали трудной жизнь.
11 марта - по 21 июня
11 марта обморок в симфоническом концерте. Слегла до 8 апреля. И потом все ложилась и была долго слаба. Собственно здорова я и не была с самого приезда из Киева. 27 февраля совсем свалилась инфлуэнцой, потом через силу ходила и опять слегла.
21 июня
Три почти месяца не писала дневника. Я не жила это время, я болела и душой и телом. Доктора говорили про _ослабление_ _деятельности_ _сердца; пульс иногда был в минуту 48, я угасала и чувствовала тихую радость от этого медленного ухождения из жизни. Много было любви, участия ко мне всей семьи и друзей, и знакомых во время моей болезни. Но я не умерла: бог велел еще жить. Для чего?.. Посмотрим.
Вспоминаю, что было значительного во все эти три месяца? Да ничего особенного. Сережа благополучно вернулся из Канады, и это была радость. Было чудесных три концерта под управлением Никиша, [дирижера] филармонического берлинского концерта - и это было огромное удовольствие.
14 мая Лев Николаевич переехал в деревню, то есть поехал с Таней в Пирогово, а 19-го в Ясную. Я с Сашей переехала в Ясную Поляну 18 мая. 20 мая уехала в Вену бедная Таня с Марусей; в Вене Hajek ей делал операцию, она очень страдала, а я о ней вдвое.
30 мая уехал Лева с Дорой и Левушкой в Швецию. Живем в Ясной с Андрюшей и его женой Ольгой; с Сашей и мисс Вельш; Ник. Ник. Ге, который непрерывно переписывает для Льва Николаевича "Воскресение", и Мишей с его учителем, студентом-мальчиком, по фамилии Архангельский.
и интересно его растолковывал сыну моему Сереже. Только и было радости.
А потом заболел Лев Николаевич желудком, очень страдал целый день, 14 июня, и до сих пор не справится.
Холодное, дождливое лето.
Лев Николаевич очень однообразно живет, работая по утрам над "Воскресением", посылая готовое к Марксу в "Ниву", поправляя то корректуры, то рукопись. Он пьет Эмс, худ, тих и постарел в нынешнем году.
Отношения наши очень хорошие: тихие, участливые друг к другу, без упреков, без придирок,-- если б всегда они были таковы! Хотя иногда мне грустна некоторая чуждость и безучастие.
Вчера было мне тяжелое впечатление от следующего события: Лев Николаевич отдал одному самоучке крестьянину переплетать книги. В одной из них оказалось забытое письмо. Смотрю, на конверте синем рукою Л. Н. написано что-то, а конверт запечатан. Читаю и ужасаюсь: он пишет на конверте ко мне, что он решил лишить себя жизни, потому что видит, что я его не люблю, что я люблю другого, что он этого пережить не может... Я хотела открыть конверт и прочесть письмо, он его силой вырвал у мена из рук и разорвал в мелкие куски.
Оказалось, что он ревновал меня к Т... до такого безумия, что хотел убить себя. Бедный, милый! Разве я могла любить кого-нибудь больше его? И сколько я пережила этой безумной ревности в своей жизни! Сколького я лишилась из-за нее! И отношений с лучшими людьми, и путешествий, и развития, и всего, что интересно, дорого и содержательно.
Третьего дня опять был обморок. Жду и приветствую тебя, смерть,-- не чувствую в ней никакого предела. Жду ее, как смену одного момента (наша земная жизнь) вечности на другой; и этот другой _любопытен, как сказал мне мой друг.
Душа моя изболела от раздвоения. В ней столько накопилось тоски, раскаяния и желания любви и жизни другой, что выдержать долго такое напряжение трудно.
"Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй мне".
Жарко, сегодня купалась в первый раз.
26 июня
Еще одно предостережение. Вчера несколько раз меня душило, и к вечеру и ночи такой сделался припадок задушения, что с трудом выносила страдания. Главное, жутко и независимо от себя бурные явления икоты, зевоты, давишься, хватаешь воздух, - а дыханья нет и нет. Потом прошло. Причин было довольно: письмо о самоубийстве Льва Николаевича, Миша третьего дня вечером излил целый поток упреков за _несочувствие_ ему и _непонимание_ его.
Все, что у меня было любви материнской, энергии, уменья - все я употребила, и ничего не сделала. Видно, я _не_ _сумела, а не _не_ _хотела.
Вчера, играя "Вариации" Бетховена, я вспомнила, как Андрюша на днях полушутя сказал: "Мама, поучи меня музыке, опять подзатыльнички будешь давать"... И вспомнив это, мне стало невыносимо грустно. Теперь, если б у меня были дети, я не могла бы их пальцем тронуть, так я умиляюсь детьми; а молодая я преследовала _цель, дети были и ленивы и упрямы, с ними трудно было, а так хотелось всему и побольше их научить, а дела всякого много, время идет даром, все это волновало, и я теряла терпенье я хлопала их, хоть слегка - мать вреда и боли большой никогда не причинит, - но все же они это только и помнят, и мне захотелось вдруг сказать: "Простите меня, мои дети, я жалею, что хлопала вас по вашим нежным детским затылочкам; теперь я не могла бы этого делать, да поздно!"
Собираюсь сегодня к старшим сыновьям и к внукам. Если в дороге умру - опять приветствую тебя, смерть, я совсем готова к ней. А что-то меня заткнуло, дыханья нет совсем и жутко только физически.
Лев Николаевич запнулся на месте суда в Сенате в своем "Воскресении" и очень желал бы кого-нибудь расспросить о заседаниях в Сенате, и шутя всем говорит: "найдите мне сенатора". Льва Николаевича точно нет: он живет один, весь в своем деле. Гуляет один, сидит один, приходит в половине обеда или ужина только поесть и опять исчезает. Видно все время, что работает мысль; и это его стало очень утомлять. Он переработал, и я ему советовала сделать перерыв. Хотя его желудочное здоровье лучше, но он очень похудел, одряхлел и ослаб за эту болезнь. Пьет Эмс и все трет себе живот, помешался на массаже; и, действительно, это вызывает отделение огромного скопления газов. Вчера он в первый раз купался.
Рожденье Тани, она поехала вчера в Москву, куда проехал и Сухотин, и опять она хочет решить окончательно: выйти или не выйти за него замуж. Бедная! прожила до 35 лет, блестящая, умная, любимая всеми, талантливая, веселая - и не нашла счастья. Очень она стала жалка: худа, бледна, нервна. В Вене лечение ее не принесло, по-моему, никаких результатов. Все опять приходится промывать через зубное отверстие в нос и лоб, и общее состояние плохо.
вторично в лето яблоня.
Была два раза в Москве; в первый раз учитывала с H. H. Ге артельщика, прокравшегося в 6 000 рублях. Во второй раз хлопотала об определении Миши в Сумской полк. Была у великого князя Сергея Александровича, просила принять Мишу сверх вакансий. Он был изысканно вежлив и любезен, и несмотря на незаконность этого зачисления Мишу приняли в Сумской полк.
С артельщиком учет был нравственно очень тяжел. Надо было поступить и по-христиански, и по справедливости, и не подорвав хороших и вместе авторитетных отношений. И бог помог мне в этом.
Думала зимовать в Ясной, если б Мишу не приняли в полк, стоящий в Москве; теперь же не решаюсь его покинуть, и опять буду жить в Москве. Лев Николаевич говорит, что ему все равно, где жить. Надеюсь, что он искренен.
Его жизнь все так же однообразна; утром пишет, в два обедает, потом сшит, гуляет или верхом ездит, вечером читает.
Здоровье его лучше.
Еще прошло несколько занятых, однообразных дней в Ясной Поляне. Было одно письмо от Тани; пишет, что она спокойна и счастлива, сознавая, что отдает себя в хорошие руки. Значит, она решилась выйти замуж за Сухотина.
Третьего дня вечером Лев Николаевич ушел гулять, не сказав мне ни куда, ни как. Я думала, что он уехал верхом, а эти дни у него кашель и насморк. Поднялась буря со снегом и дождем; рвало крыши, деревья, дрожали рамы, мрак - луна еще не взошла, - его все нет. Вышла я на крыльцо, стояла на террасе, все ждала его с такой спазмой в горле и замиранием сердца, как в молодые годы, когда, бывало, часами в болезненной агонии беспокойства ждешь его с охоты. Наконец он вернулся, усталый, потный, с прогулки дальней. По грязи итти было тяжело, он устал, но храбрился. Я тут разразилась и слезами и упреками, что он себя не бережет, что мот бы мне сказать, что ушел и куда ушел. И на все мои слова горячие и любящие он с иронией говорил: "Ну, что ж, что я ушел, я не мальчик, чтоб тебе сказываться". - "Да ведь ты нездоров". --"Так мне от воздуха только лучше будет". - "Да ведь дождь, снег, буря..." - "И всегда бывает и дождь, и ветер..."
Мне стало и больно и досадно. Столько любви и заботы я даю ему, и такой холод в его душе! А вчера безумно целовал, говоря, что всегда любуется красотой моего тела.
Живу так: утром работа, письма. От 12 до 2 позирую для моего портрета, который очень грубо и плохо пишет Игумнова. После обеда гуляю или копирую фотографии; учу Сашу по-немецки через день. Потом играю, и вечером переписываем с Ольгой ежедневно для Льва Николаевича "Воскресение". Вчера играли с Ольгой в четыре руки 5-ю и 8-ю симфонии Бетховена. Что за красота, богатство звуков! Я была вполне счастлива и спокойна после музыки.
31 декабря
Последний день грустного года! Что-то принесет новый?
14 ноября вышла замуж ниша Таня за Михаила Сергеевича Сухотина. Надо было этого ожидать. Так и чувствовалось, что она все исчерпала и _отжила_ свою девичью жизнь.
Событие это вызвало в нас, родителях, такую сердечную боль, какой мы не испытывали со смерти Ванички. Все наружное спокойствие Льва Николаевича исчезло; прощаясь с Таней, когда она, сама измученная и огорченная, в простом сереньком платье и шляпе, пошла наверх, перед тем как ей итти в церковь, - Лев Николаевич так рыдал, как-будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни.
Гостей никого почти не было: свои дети, кроме Левы и Маши, его дети: два сына, и еще кое-кто.
Так как не нашли спального помещения в вагонах, то нельзя было Тане и Сухотину ехать в тот же день за границу, и Таня осталась еще сутки в родительском доме, а Сухотин уехал ночевать к сестре.
Лев Николаевич горевал и плакал по Тане ужасно и, наконец, заболел 21 ноября сильнейшими болями в желудке и печени, его рвало двадцать восемь часов так, что наконец с кровью, пульс упал на двое суток, температура была 35 и 5. Давали возбуждающие средства, вино, кофе, и кофеин обманом сыпали в кофе, гофманские капли и пр. Лечил милый, симпатичный Павел Сергеич Усов, лечивший и меня прошлой весной. Описывать, как мы ходили за Львом Николаевичем, каких нравственных и физических трудов это мне стоило - теперь всего не опишешь. Трудно было нравственно. Избалованный лестью и восхищением всего мира, он принимал мои почти непосильные труды только за должное... Но не _знаменитость_ мужей нужна нам, женам, а их ласковая любовь.
Лечили его: Эмс, порошок Цериа, шипучий порошок Боткина, кофеин, вино. Потом Киссинген Ракоччи. Да, еще я забыла: вначале три дня он пил Карлебад, и дали раз (с большим трудом и слезами я добилась, чтоб он выпил) горькую воду, Франц-Иосиф. Наружно: клистиры с касторовым маслом и горячее прованское масло на живот.
Во все время болезни Льву Николаевичу большим отвлечением от горя служило мне рисование. Я никогда раньше не училась и не рисовала акварелью, а тут, по просьбе сына Ильи, скопировала ему с рисунков Сверчкова две лошади: Холстомер в молодости и Холстомер в старости. Вышло настолько удачно, что все меня преувеличенно хвалили, и я радовалась этому.
Душевно я много перестрадала. В первый раз в жизни я _ясно_ себе представила, что могу лишиться мужа и остаться совсем одинока на свете. И это доставило мне мучительную боль сердца. Если б постоянно об этом думать, можно опять самой заболеть.
Живут у нас Миша с Колей и Андрюша с Ольгой, которая беременна на пятом месяце и только что похоронила отца.
похож более на сумасшедшего, чем на нормального человека. У него тоже больная печень, и эта бедная женщина много еще пострадает от этой наследственно-несчастной больной печени; Лев Николаевич тоже ею страдал, а от него и я.
Живу изо дня в день; цели нет, нет и серьезности отношения к жизни, от которой страшно устала. Пишу длинный роман и меня это интересует. Стараюсь, если не услаждать, то не отравлять жизнь окружающих меня. Стараюсь вносить мир и любовь среди семьи и людей.
Слепнут и болят глаза. И в этом и во всем: _да_ _будет_ _воля_ _твоя!
Примечания
1 января
- Толстой записал в дневнике под 2 января 1899 г.: "В семье не радостно: Маша болела (вчера кончилось, выкинула), Таня тревожна и мертва, Миша ошалел, Андрюша сомнителен. С Соней живу хорошо".
8 января
- Александр Владимирович Кун, генерал, управляющий тульским оружейным заводом, и его жена Любовь Ксаверьевна Кун, двоюродная тетка О. К. Толстой по матери. Куны жили в Туле в большой казенной квартире и у них после бракосочетания Андрея Львовича и Ольги Константиновны Дитерихс был свадебный обед.
- Константин Александрович Дитерихс (1825-1899), генерал, отец О. К. Толстой, и его жена.
- Герман Зудерман (1857--1928), немецкий писатель. Комедия "Das Cluck im Winkel" ("Тихий уголок"), из жизни и быта мещанства, написана им в 1895 г.
12 января
- "Ждала весь день С. И..." Танеев пробыл в Клину у Чайковских 9, 10 и 11 января.
"Спящая красавица" был написан Чайковским в 1890 г., поставлен в Большом театре в Москве 17 января 1899 г.
- Рассказ Чехова "Душечка" написан им в декабре 1898 г. Впервые напечатан в журнале "Семья", 1899, I. "Душечка" - один из любимых рассказов Толстого, который он много раз перечитывал и читал вслух другим. Д. П. Маковицкий в "Яснополянских записках" под 6 февраля 1905 г. записал: "После обеда Л Н. прочел вслух "Душечку" Чехова. Два раза прекращал чтение от смеха и передавал книгу Ивану Ивановичу [Горбунову], а конец с трудом мог дочитать от подступивших к горлу слез умиления. Потом прочел свое послесловие к "Душечке". Читая о том, в чем он видит призвание и высшее достоинство женщины - в самопожертвовании, любви, - Л. Н. зарыдал и кончил чтение со слезами на глазах и в голосе. Потом спросил, не будет ли обидно почитателям Чехова, что он пишет про него, что он хотел в "Душечке" осмеять женщину, но бог поэзии не позволил ему этого, и он изобразил ее высокое самопожертвование". Позднее Толстой с своим послесловием поместил "Душечку" в недельных чтениях "Круга чтения".
15 января
- "Он [Танеев] долго о чем-то говорил с Л. Н.". Танеев записал о посещении дома Толстых в своем дневнике под 15 января 1899 г.: "Модест Ильич, бывший в Москве, за мной зашел. Лев Николаевич читал рассказ "Душечка" Чехова. Мы говорили с ним о моем пребывании в скиту".
- "Две англичанки" - Марья Яковлевна Шанкс и Наталья Александровна Иенкен (1863--1927), голландка, русская подданная, подруга М. Я. Шанкс. Также училась в Школе живописи и была последовательницей учения Толстого, проводившей его в жизнь. Уехав в Англию, вела трудовую жизнь, работая на огороде и воспитывая взятую ею вместе с Шанкс в России на воспитание девочку.
- Мясоедов - вероятно, Николай Николаевич Мясоедов (1839--1908), юрист и судебный деятель. Толстой в связи с работой над "Воскресением" мог пригласить его для расспросов о судебных процедурах в Сенате.
- "Смотритель тюремного замка в Бутырках" - Иван Михайлович Виноградов. По просьбе Толстого он три вечера под ряд приходил к нему, чтобы исправлять в корректурах "Воскресения" неточности и ошибки Толстого, касающиеся тюремного быта, одежды арестантов, надзирателей, тюремного распорядка, режима и пр. См. его статью "Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы" (сборник "Толстой и о Толстом", 3. М., 1927, стр. 48--53).
Толстой всегда стремился по возможности точно и подробно изучить обстановку, в которой приходилось действовать героям его романов. Интересные подробности о работе Толстого над "Воскресением" отметил в своем дневнике Танеев. 5 марта 1899 г. он записал: "Пошел к Толстым... Лев Николаевич возмущен картиной Сурикова, на которой он изобразил Суворова, делающим переход через Альпы. Лошадь над обрывом горячится, тогда как этого не бывает: лошадь в таких случаях идет очень осторожно. Около Суворова поставлены несколько солдат в красных мундирах. Л. Н. говорил Сурикову, что этого быть не может: солдаты на войне идут, как волны, каждый в своей отдельной группе. На это Суриков ответил, что "так красивее". "У меня в романе была сцена, где уголовная преступница встречается в тюрьме с политическими. Их разговор имел важные последствия для романа. От знающего человека узнал, что такой встречи в московской тюрьме произойти не могло. Я переделал все эти главы, потому что не могу писать, не имея под собой почвы, а этому Сурикову (Л. Н. три этом выругался) все равно". 8 апреля 1899 г. Танеев записал: "Лев Николаевич в десятом часу поехал в пересыльную тюрьму смотреть, как поведут арестантов в кандалах. Он с ними сделает путь до Николаевского вокзала. Это нужно для его романа".
- Елена Прохоровна Кутелева, акушерка, последовательница учения Толстого, работавшая с ним в 1891--1892 гг. на голоде в Бегичевке Рязанской губернии. Умерла в 1913 г. О ней см. некролог К. Шохор-Троцкого "Памяти отошедших друзей" - "Ежемесячный журнал", 1915 г., No 1.
- Алексей Сергеевич Зонов (1870--1919), последователь учения Толстого, один из сотрудников "Посредника". В начале 1900 г. был арестован за распространение гектографированных запрещенных произведений Толстого.
- Федор Андреевич Ушаков, последователь учения Толстого. В 1900 г. дважды был арестован за распространение запрещенных произведений Толстого, после второго ареста лишен права жительства в столицах. Толстой много хлопотал за него во время его арестов.
23 января
24 января
- Семья Александра Алексеевича Нарышкина (р. 1839 г.), бывшего с 1894 г. товарищем министра земледелия и государственных имуществ, и его жены Елизаветы Александровны, урожд. Цуриковой, вероятно, их дети Юрий и Ольга.
25 января
- Софья Петровна Трепова, жена Дмитрия Федоровича Трепова, с 1896 г. московского обер-полицеймейстера, с 1905 г. - петербургского генерал-губернатора и товарища министра внутренних дел.
- Романс С. Л. Толстого "Мы встретились вновь" на слова Фета был напечатан П. Юргенсоном. Впоследствии Сергей Львович его переработал.
30 января
- Кузьма Терентьевич Солдатенков (1818--1901), богатый московский купец, покровитель искусств, владелец издательства Солдатенкова.
- "... Письмо Л. Н. к П. И. Чайковскому...". Толстой познакомится с Чайковским в 1876 г., писал ему в декабре 1876 года, посылая сборник русских песет (по-видимому - Кирши Данилова). Приводим отрывок из этого письма (полностью опубликованного П. И. Бирюковым в его "Биографии Толстого", т. II, стр. 118--119). "Посылаю вам... песни. Я их еще просмотрел. Это удивительное сокровище в ваших руках. Но, ради бога, обработайте их и пользуйтесь в моцартовско-гайдновском роде, а не в бетховено-шумано-берлиозо-искусственном, ищущем неожиданного, роде. Сколько я не договорил с вами! Даже ничего не сказал из того, что хотел. И некогда было. Я наслаждался. И это мое последнее пребывание в Москве останется для меня одним из лучших воспоминаний. Я никогда не получал такой дорогой для меня награды за моя литературные труды, как этот чудный вечер". Речь идет о музыкальном вечере, устроенном специально для Толстого Н. Рубинштейном и Чайковским. Фразы, о которой пишет в дневнике Софья Андреевна, в письме Толстого нет.
- Савва Тимофеевич Морозов (р. 1862 г.), сын крупного фабриканта Тимофея Саввича Морозова, владелец и директор Никольской мануфактуры в Орехово-Зуеве Нижегородской губ. Был товарищем С. Л. Толстого по Московскому университету. Покончил самоубийством.
1 февраля
- "Обедала Юнге" - Екатерина Федоровна Юнге.
3 февраля
- Воспоминания В. Микулич "Встреча со знаменитостью" вышли отдельной книгой в изд. "Посредник", М., 1903.
4 февраля
- Кн. Григорий Григорьевич Гагарин (1810--1893), любитель и знаток искусства. В 1859--1872 гг. был вице-президентом Академии художеств. Занимаюсь рисованием и живописью, усвоил византийский стиль иконописания. Его рисунки, о которых упоминает С. А., - это "Изображения из св. Евангелия и Псалтыря в свободных подражаниях древнейшим источникам". СПБ., 1881.
5 февраля
2--27 февраля
- Илья Александрович Сац (1875--1912), музыкант и композитор, работавший по музыкальной части в Московском Художественном театре. Для постановок в этом театре написал музыку к "Синей птице" и к "жизни человека". О нем см.: Анна Сац. "Илья Сац". Гиз, 1923 г.
- Болезнь Т. А. Кузминской Софья Андреевна описывала в письме к Толстому от 9 февраля 1899 г.: "Ну вот я и приехала и совсем не знаю, что сказать о положении Тани; я не знаю, что в подобных болезнях опасно, и так всем нам страшно ясно представить себе, что действительно опасно и что может быть близок конец, что мы бодрим друг друга и сами себе не позволяем делать никаких заключений. Дурно то, что воспаление оказалось сегодня ползучим, т. е. после вчерашнего кризиса, выразившегося сильнейшим потом, температура к ночи поднялась опять выше 39. Но сегодня утром было 37 и 6, а сейчас 38 и 1. Процесс воспаления значит не кончился, и никто не может знать, какой будет исход. Молодой доктор при Тане неотлучно, профессор бывает три раза в день. Мне Таня очень обрадовалась, несколько раз повторила: "Я рада, как я рада тебе". И вчера, и сегодня утром она все говорила обо мне и просила меня вызвать. Я ужасно довольна, что я приехала. Саша зарыдал, когда увидал меня. Вчера, говорят, во время кризиса Таня созвала всех детей, мужа и стала со всеми прощаться. Третьего дня ее причастили и исповедовали. Она мне сегодня говорит: "Если я умираю, скажите мне, я так и буду знать и готовиться. Я смерти не боюсь, но хочу знать". Маше же она говорила, что "я не боюсь смерти, но не хотела бы умереть". Вообще сил у нее относительно еще много, она пишет, например, свои желания на бумажке, чтобы не говорить, ей трудно говорить и дышать. Вид у нее, как у всякой больной, глаза только очень потухшие, жалкие. Ох, как больно мне на нее смотреть. Знаю я все ее мысли, ее чувства, знаю ее отношение ко мне, к детям, к мужу, к жизни - и вдруг почувствовать эту стену, которая всегда возникает между важностью, серьезностью умирания и легкомыслием нашей обыденной жизни. Если и поднимется Таня от этой болезни, то все же теперь, в настоящую минуту она в состоянии, ближайшем к нежизни, чем к жизни, так она слаба, так вся сосредоточена на своей болезни, прислушивается к тому, что в ней происходит. Маша тут. Она распорядительна, хорошо ухаживает за матерью и очень мила. Саша в напряженном состоянии, то рыдает, то бежит покупать ей мыла, то разговаривает и "
"С замиранием сердца ждем известий о милой, дорогой Тане". "Очень жутко писать тебе, милая Соня, пишешь - не знаешь, куда, в какое положение... Все наши новости так бледны в сравнения с тем, что происходят у вас".
15 февраля 1899 г., отвечая на первое письмо, С. А. Толстая сообщает мужу: "... вчера вечером я получила от тебя письмо и ужасно ему обрадовалась. Прочла его и Тане, она умилялась и очень хотелось ей, чтоб я ей это письмо оставила, а сегодня она просила написать тебе, чтобы ты ей разок написал, что это ей будет и радость и утешение".
- "Лев Николаевич... до слез огорчил меня, сказав: "... я теперь поеду к Олсуфьевым". Танеев, бывший в доме Толстых 13 февраля 1899 г., записал в своем дневнике: "Л. Н., которому массировали спину, вышел к чаю", сгорбившись, и, отойдя со мной к стороне, стал говорить, как ему тяжела эта суетня, что ему хочется уехать, что каждый отдельно человек очень ему приятен, но все вместе - это тяжело. "Вам бы уехать, например, к Олсуфьевым". - Да, я об этом думаю. В это время пришел человек. "Ваше сиятельство, две американки из Филадельфии желают вас видеть, спрашивают, когда, прислали письмо". - Скажите, завтра в семь часов. Очень трудно сказать, что кого-нибудь не принимаешь. - Тем временем набралось много народу: Н. А. Касаткин (художник), кн. Трубецкой (скульптор), И. И. Горбунов (писатель), француз, поселившийся у Толстых, сестры Шанкс (одна художница), студент, приехавший из Петербурга советоваться о студенческих беспорядках".
- "Таня... все спринцует свой нос". Татьяна Львовна болела гайморитом.
несколько лет бежал в России. Недолго жил у Толстых. Затем уехал с четвертой партией духоборов в Америку, где прожил среди духоборов 2 года. Получив амнистию, возвратился на родину.
10 марта
- "Приходили сегодня три барышни..." - одна из них Юлия Михайловна Комарова, две другие редакции неизвестны.
11 марта - 21 июня
- По поводу болезни Софьи Андреевны Танеев записал в своем дневнике под 25 марта 1899 г.: "В пятом часу поехал к Толстым. Болезнь Софьи Андреевны. Л. Н. очень был встревожен, когда ей стало хуже. Она ему стала припоминать его слова о том, что умереть очень легко и т. п. Он сказал: "Это все рассуждения, а чувство?".
- "Сережа благополучно вернулся..." С. Л. Толстой вернулся из Канады 4 апреля 1899 г.
- Андрей Дмитриевич Архангельский (р. 1879 г.), студент Московского университета, репетитор Михаила Львовича Толстого. Университет окончил в 1904 г. В 1906--1913 гг. состоял ассистентом геологии Московского университета впоследствии известный профессор геологии - с 1919 г. Моск. университета, с 1923 г. - Горной академии. Автор ряда работ по своей специальности.
- "Заезжали из Москвы С. И. и Лавровская". О своей поездке в Ясную Поляну Танеев записал и дневнике под 9 июня 1899 г.: "Выехала навстречу Александра Львовна, которая ехала в тележке и сама правила. Я ехал на пролетке. Недалеко от церкви встретили верхом Льва Николаевича. У него очень бодрый, веселый вид. Он ехал в Ясенки отправлять письма и корректуру "Воскресения"... У Толстых очень пустынно. Голосов людских, как это бывало прежде, не слышно. В саду полная тишина. Сергей Львович перевел три главы из Проута. Ему и Софье Андреевне я читал четвертое заявление и рассказывал о консерваторских делах. Л. Н., вернувшись с поездки, заболел (камни в печени). Очень страдал и вышел в халате, имея очень нездоровый вид". Танеев уехал из Ясной Поляны 11 июня 1899 г.
26 июня
"Собираюсь сегодня к старшим сыновьям и к внукам". В дневнике Толстого под 26 июня 1899 г. в связи с отъездом С. А. записано: "Соня уехала сегодня к сыновьям. Она была тяжело больна и теперь еще слаба. Все продолжается критическое время. Часто очень нежно жалко ее. Так было нынче, когда она прощалась".
4 октября
- "Была два раза в Москве..." С. А. Толстая уехала в Москву 14 сентября 1899 г., вернулась в Ясную 22 сентября. 20 сентября 1899 г. она писала из Москвы Татьяне Львовне: "Два дня сидела дома и усиленно считала и считалась с артельщиком; и Маруся помогала, и Ник. Ник. [Ге] у себя считал, и все больше и больше недочету. Такая это все скука. Вызвала сегодня артельного старосту, и он очень решительно сказал, что заплатит все к 3 октября, а до тех пор даст расписку в обязательствах выплатить всю сумму растраты". А. Л. Толстая в своих воспоминаниях пишет: "В первом от улицы сарае помещалась корова, затем лошади, каретный сарай, последний же сарай был занят книгами. Здесь были свалены в большом количестве сочинения отца, которые издавала и продавала мама. На это жила вся семья, так как книги приносили около 20.000 дохода ежегодно. В одном из флигелей жил артельщик Матвей Никитич Румянцев, он вел книжные деля. Это был толстый человек с окладистой бородой, большим животом и сильной одышкой. Матвей Никитич одевался солидно в черную пару с лоснящимся жилетом, по которому была пущена массивная серебряная цепочка, ходил животом вперед и казался нам очень важным. Жену его, толстую, с тупым видом щелкающей подсолнухи. ("Совр. Зап.", стр. 13).
"... хлопотала об определении Миши в Сумской полк". С. А. Толстая выехала из Ясной Поляны в Москву 25 сентября 1899 г., 26 сентября была у вел. кн. Сергея Александровича и в тот же день писала Толстому: "Нашла телеграмму, что великий князь меня просит в 10 Ґ часов, в 11 у него обедня. Оделась, выпила приготовленный заботой няни кофе, наняла себе проездом карету и поехала. Великий князь тотчас же меня принял. Он был удивительно любезен, спросил о здоровья Тани, Льва Николаевича и моем, говорил о бюсте Трубецкого, о Мише, что видал его и на все согласился, и все обещал, прибавив, что если еще мне что нужно, то "я всегда готов к вашим услугам, графиня, и рад исполнить вашу просьбу". Не знаю, радоваться ли мне этому согласию, хорошо ли я сделала. Мне скорее стало грустно, и мои мечты в сторону жизни в Ясной разлетелись, и мне это было жалко. От великого князя я поехала к полковому командиру, застала его, он очень любезен, научил, как дальше действовать, и прислал старшего писаря, который написал все прошения, но еще подавать их нельзя, пока не выйдет приказ великого князя".
Сумской драгунский полк в то время считался в Москве по составу своих офицеров аристократическим. Михаил Львович поступил в полк вольноопределяющимся и 2 октября этого года был в первый раз на учении.
тексте дневников.
- Замужество Т. Л. Толстой. Татьяна Львовна была любимицей всей семьи, - пишет А. Л. Толстая в воспоминания. - Мама несравненно более любила Таню, чем Машу. Они всегда вместе выезжали и всегда оживленно вспоминали это время. Но любовь к матери не помешала Тане быть близкой к отцу и разделять его взгляды. Она никогда резко не становилась на чью-либо сторону и всю жизнь свою старалась быть связующим звеном между родителями. Таню любили малыши, потому что она часто возилась с ними". Выход Татьяны Львовны замуж за Сухотина тяжело переживался Софьей Андреевной и Толстым. Вот что последний записывает в своем дневнике под 20 ноября 1899 г.: "Таня уехала зачем-то с Сухотиным. Жалко и оскорбительно. Я семьдесят лег все спускаю и спускаю свое мнение о женщинах, и все еще и еще надо спускать. Женский вопрос! Как же не женский вопрос? Только не в том, чтобы женщины стали руководить жизнью, а в том, чтобы они перестали губить ее". Приводим также очень интересную выдержку по поводу замужества Татьяны Львовны из воспоминаний А. Л. Толстой: "В этом же году вышла замуж Таня. Ей было уже тридцать пять лет. М. С. Сухотин, ее будущий муж, был много старше ее... Не было человека в доме, который бы сочувствовал Таниному замужеству. Все были против. Мама всегда мечтала о блестящей партии для своей любимицы... У Тани не было недостатка в женихах. И вдруг она выходит замуж за вдовца с шестью детьми... С течением времени все полюбили Михаила Сергеевича. Веселый, остроумный, с прекрасным характером, он всегда вносил оживление. "Отец любил говорить с ним, играть в шахматы. Мы подружились с его семьей" ("Совр. Зап.", стр. 139).
- "Скопировала... с рисунков Сверчкова две лошади". Николай Егорович Сверчков (1817--1898), художник, известный главным образом как рисовальщик лошадей. После выхода в свет рассказа Толстого "Холстомер" (история лошади) написал две акварели - "Холстомер в молодости" и "Холстомер в старости". Находятся в "Государственном Толстовском музее в Москве.