1904
18 января
Жизнь летит с страшной быстротой. С 6 декабря по 27 жила моя Таня со всей семьей в Ясной. Выборы, елка, праздники, суета так утомительны были, что и радоваться не было времени. Инфлуэнца очень меня ослабила. Под Новый год Л. Н. заболел рвотой и изжогой, и грустно встретили Новый год с Сережей, Андрюшей, Анночкой, Сашей и мальчиками Сухотиными. - Потом еще гостила сестра моя Таня, веселая, легкомысленная, но надломленная жизнью, которая научила ее _особенному_ обращению с людьми. Неприятность с винтом, моя болезнь от огорчения. 8 января приезжали три студента из Петербургского Горного Института с адресом. Много с ними беседовала, умные люди, но, как и все современные молодые люди, не знают, куда приложить свои силы. Вечером мы все уехали в Москву, где я и прожила до 15 числа вечера. Была два раза в опере Аренского "Наль и Дамаянти"; мелодично, грациозно, но не сильно. А какой прелестный идеал настоящей женщины в этой поэме!
Ездила всюду с Сашей. Были и на концерте симфоническом с Шаляпиным. Это самый талантливый и умный певец из всех, кого я слыхала в жизни. Еще был концерт Гольденвейзера, игравшего оживленнее, чем обыкновенно; потом репетиция "Вишневого сада" Чехова доставила мне большое удовольствие. Тонко, умно, с юмором, в перебивку с настоящим трагизмом положений, - все это хорошо.
Но главное дело мое в Москве было: перевозка девяти ящиков с рукописями и сочинениями Льва Николаевича из Румянцевского в Исторический музей. Меня просили взять ящики из Румянцевского музея по случаю ремонта. Но мне странно показалось, что в таком большом здании нельзя спрятать девять ящиков в один аршин длины. Я обратилась к директору музея, бывшему профессору Цветаеву. Он заставил меня ждать полчаса, потом даже не извинился и довольно грубо начал со мной разговор.
- Поймите, что мы на то место, где стоят ящики, ставим новые шкапы, нам нужно место для _более_ _ценных_ _рукописей,-- между прочим говорил Цветаев.
Я рассердилась, говорю:
- Какой такой хлам ценнее дневников всей жизни и рукописей Толстого? Вы верно взглядов "Московских Ведомостей?"
Мой гнев смягчил невоспитанного, противного Цветаева, а когда я сказала, что я надеялась получить помещение лучшее для всяких предметов, бюстов, портретов и всего, что касалось жизни Льва Николаевича, Цветаев даже взволновался, начал извиняться, говорить льстивые речи, и что он меня раньше не знал, что он все сделает, и так я уехала, прибавив, что если я сержусь, то потому что слишком высоко ценю все то, что касается Льва Николаевича, что я тоже львица, как жена Льва, и сумею показать свои когти при случае.
Отправилась я после этого в Исторический музей к старичку восьмидесяти лет - Забелину. Едва передвигая ноги, вышел ко мне совсем белый старичок с добрыми глазами и румяным лицом. Когда я спросила его, можно ли принять и поместить рукописи Льва Николаевича в Исторический музей, он взял мои руки и стал целовать, приговаривая умиленным голосом:
- Можно ли? Разумеется, везите их скорей. Какая радость! Голубушка моя, ведь это история!
На другой день я отправилась к князю Щербатову, который тоже выразил удовольствие, что я намерена отдать на хранение в Исторический музей и рукописи и вещи Толстого. Милая его жена, княгиня Софья Александровна, рожденная графиня Апраксина, и очень миленькая дочь Маруся. На следующий день мы осматривали помещение для рукописей, и мне дают две комнаты прямо против комнаты Достоевского.
Весь персонал Исторического музея, и библиотекарь Станкевич и его помощник Кузминский, и князь Щербатов с женой, все отнеслись с должным уважением и почетом ко мне, представительнице от Льва Николаевича.
В Румянцевском музее был только Георгиевский в отделении рукописей. Мы приехали четверо: помощник библиотекаря Исторического музея Кузминский, солдат, мой артельщик Румянцев и я. Забрав ящики, мы благополучно свезли их в Исторический музей и поставили в башне. Теперь я вся поглощена заботой о перевозке вещей и еще рукописей Льва Николаевича туда же. Надо спасти все, что можно, от бестолкового расхищения вещей детьми и внуками.
[С Л. Н.] мы очень... дружны это время, да и всегда, когда мы одни, у нас устанавливаются прежние отношения доверчивой ласковости, которая не нарушается присутствием четырех старших детей, но нарушается присутствием дочери Маши, моей сестры Тани и некоторых друзей и знакомых.
Все это время Л. Н. очень был бодр, усиленно работал, увлекаясь новым составлением книги мыслей мудрых людей и мечтая о том, чтоб были даже рассказы и целый ряд чтений в одном направлении - на каждый день. "И, разумеется, я ничего не успею в жизни сделать", - с грустью говорит он.
Один день Л. Н. ездит верхом верст от десяти до шестнадцати, а другой день он ходит пешком тоже далеко. Сегодня ему нездоровится, он вечером чихал и не стал пить чай.
В Москве я узнала, что в "Журнале для всех" в марте напечатают мою поэзию в прозе "Стоны", с псевдонимом _Усталая.
3 февраля
Вчера был тут странный офицер - казак Белецкий. Он бывший военный, отрицает войну и кончил курс в университете юристом. В разговоре с ним я еще раз уяснила себе ясно мое отношение к мыслям моего мужа. Если б у нас был полный _разлад, то мы не любили бы друг друга. Я поняла, что я любила в Льве Николаевиче всю _положительную_ сторону его верований и всю жизнь не терпела его _отрицательной_ стороны, возникшей из той черты характера, которая всегда всему составляла _протест.
Л. Н. здоров; один день он гуляет, другой день ездит верхом. Дня три тому назад он долго не возвращался. Является в шестом часу, и мы узнаем, что он съездил в Тулу взад и вперед, чтоб купить последнюю телеграмму и иметь свежие вести о войне с японцами. Война эта и в нашей деревенской тишине всех волнует и интересует. Общий подъем духа и сочувствие государю - изумительные. Объясняется это тем, что нападение японцев было дерзко-неожиданное, а со стороны России не было ни у государя, ни у кого-либо желания войны. Война _вынужденная.
Опять теплая зима: сегодня и вчера 2 градуса то тепла, то мороза и ветер.
Л. Н. занят художественной работой: он пишет рассказ "Фальшивый купон".
А я задалась дерзкой мыслью попробовать писать копии масляными красками, не взяв ни разу в руки до сих пор кисти и масляных красок.
Иду я к Масловым; в руках моих букет цветов, лиловых и желтых, уже поблекших. Мне томительно хочется украсить свой букет какими-нибудь красными или розовыми цветами и зеленью. Ищу по окнам, тоскливо перебираю увядшие цветы и выхожу из дома. У притолоки входной двери стоит, заложив назад руки, моя покойная мать. Я вскрикиваю от радости, но не удивляюсь, а спрашиваю ее, что она здесь делает. - "Я за тобой пришла", - отвечает она мне. - "Так зайдемте прежде к Масловым, я вас познакомлю, это мои лучшие друзья", - говорю я. Моя мать соглашается, и мы идем наверх. Я радостно и торжественно говорю каждому из Масловых: "это моя мать", - и все ее приветствуют. Идем в огромную залу, где длинный чайный стол и за самоваром сидит Варвара Ивановна. Потом мы уходим, и моя мать говорит, что она спешит на корабль, который должен уплыть. Мы идем вместе, входим на корабль, и там все мои дети. - Отплываем, в море видны еще корабли, лодки с парусами, пароходы. Вдруг мы останавливаемся. В корабле что-то сломалось. Я хочу пройти к моим детям, и вдруг вижу перед собой глубокое углубление деревянное, досчатое. Перейти невозможно. Я спрашиваю: "Как же перешли мои дети?" - "Они молодые, перепрыгнули". - Я вижу вдали свою Таню; она веселая, покупает мармелад в каком-то буфете, где за стеклянными витринами продаются разные сладости, и улыбается мне. Лева - маленький, худой и черноволосый, суетится, чтоб ему дали гривенник на покупку сластей.
В это время на дне углубления вдруг кто-то катит большую пустую бочку. И на мой вопрос, зачем она, мне отвечают, что ею починят корабль. - И мы опять поплыли...
Истолкование. Поблекшие цветы - поблекшие радости жизни. Искание красных цветов - искание новых радостей; искание зелени - надежды. Мать моя пришла за мной, чтоб взять меня. Корабль и плавание - переход к смерти. Досчатое углубление - гроб и могила. Невозможность перехода через досчатое углубление за детьми - это невозможность продолжения с ними жизни. Поплыли дальше - началась новая, загробная жизнь в вечность...
26 мая
Рассказ Льва Николаевича, как он поступил на военную службу.
Сегодня я с Сашей разбирала вещи, которые графиня Александра Андреевна Толстая оставила своей крестнице Саше после своей недавно постигшей ее кончины. Там и мне, и Тане, и Сереже, и Льву Николаевичу по вещице. В числе вещей были и три портрета: один ее отца, графа Андрея Андреевича Толстого, и двух братьев: рано умершего Константина и уже в старости умершего Ильи Андреича.
Вот по поводу последнего Л. Н. сейчас рассказал мне, Мише и Лине следующее.
Когда Л. Н., проигравшись в Москве в карты и прокутив много денег, решил ехать на Кавказ к служившему там брату своему, Николаю Николаевичу, он в мыслях не имел поступить в военную службу. Ходил он на Кавказе в штатском платье, и когда ходил в первый раз в набег, то надел фуражку с большим козырьком и простое свое платье. Жили они с Николаем Николаевичем в Старом Юрте, по названию Горячие Воды (там и были серные ключи), а в набег ходили оттуда в Грозную. Набег этот описан Львом Николаевичем.
Раз Л. Н. поехал верхом с старым казаком к знакомым в Хасав-Юрт. У старого казака был на руке ястреб ручной. По дороге, которая считалась опасной, встретили они ехавшего с оказией графа Илью Андреевича Толстого в коляске, окруженного казаками.
Граф Илья Андреевич пригласил Л. Н. ехать с ним к Барятинскому. Барятинский стал уговаривать Льва Николаевича поступить в военную службу. Он хвалил Льва Николаевича за спокойствие и храбрость, которые он выказывал во время набега. Граф Илья Андреевич тоже присоединился к Барятинскому и уговаривал Л. Н. подать прошение. Л. Н. так и сделал: подал прошение бригадному командиру и поступил в артиллерию юнкером. Два года он оставался юнкером без производства, хотя и был в разных опасных делах. Покойная тетенька его, Пелагея Ильинична, говорила мне, что производство задержано было потерей бумаг, документов Льва Николаевича, которые пришлось восстановлять. А Барятинский, обещав многое, просто забыл про Толстого.
Только через два года произвели его в прапорщики. Потом, в турецкую войну Лев Николаевич попросился в дунайскую армию, к Горчакову, а впоследствии он сам же попросился в Севастополь, где открылись военные действия.
8 августа
5 августа, т. е. три дня тому назад, я проводила на войну моего милого, хотя и плохо жившего, ласкового и любящего сына моего Андрюшу. Мне хочется описать его отъезд с штабом его пехотного 6-го Кромского полка из Тамбова. В полк этот приняли его унтер-офицером, старшим, конным ординарцем. Пошел он на войну добровольно. Жену и детей он покинул, полюбив Анну Леонидовну Толмачеву, дочь генерала Соболева, женщину пустую, слабую, но умеющую быть нежной в любви. Не сужу ни сына, ни мою добродетельную, умную и хорошенькую невестку. Мужа с женой рассудит только бог. Но пережила я много тяжелого, боролась, прежде чем решилась хлопотать о поступлении Андрюши в военную службу. Он убедил меня тем, что все равно его возьмут или он и без меня пойдет, и тогда ему будет хуже и труднее. И действительно, насколько может быть хорошо, ему хорошо в полку. Его сердечный и внешний такт заставляет всех любить его. Полковой командир сказал мне, что "пока от Андрея Львовича одно удовольствие". - Но я отвлеклась своими материнскими чувствами от рассказа.
Сделав в Москве все нужные покупки для Андрюши и кончив денежные дела, я поехала с сыном Левой в Тамбов, куда собрались и мои сыновья: Илья с женой Соней, Лева, Миша. Остановились в великолепной для Тамбова Европейской гостинице. Чувствовала я себя совсем больной, ночь не спала и встала рано; мы отправились с Андрюшей в лагерь; он привел меня к конюшням, где стояли его ординарцы. Как и все мои дети, Андрюша любит очень лошадей и показал мне свою кобылу, купленную им у Болдыревой (Мэри Черкасская), лучшую лошадь в их полку. Ординарцы, двенадцать человек, хлопотали у конюшен, и везде мелькали их красивые фуфайки, которые я им привезла, как товарищам Андрюши, и которые они тотчас же надели с восторгом. - Андрюша познакомил меня с адъютантом их полка, очень порядочным человеком, Николаем Ивановичем Руженцовым. Мы ходили по площади, разговаривая и поджидая лошадей в подводы военные. К нам еще подошел ротный, неприятный, коренастый человечек с старушкой матерью, похожей на мещаночку. Она горько жаловалась на судьбу, что последний, единственный сын ее уходит на войну и она остается совсем одна на свете. Не переставая, плакала эта несчастная мать, я старалась ее утешать и пригласила в свою пролетку сопровождать выходивших из лагеря солдат и офицеров. Она очень этому обрадовалась, говорила, что меня ей бог послал, чтоб бодрее перенести разлуку. А все-таки эта несчастная мать осталась теперь на свете совсем одна!
Когда мы сели с ней в пролетку, мы увидали издали идущую толпу. Это были солдаты, сопровождаемые толпой родных и просто любопытных. Что-то было такое мрачное в грянувшей музыке и барабанном бое. Военная старушка моя (ее муж был ополченцем в Севастополе), услыхав музыку, тотчас же начала рыдать. Выехали и ординарцы верхами, и мой Андрюша впереди всех в светло-песочной рубашке, такой же фуражке, на своей прелестной кобыле. Так все запечатлелось в моей памяти: завязанные чем-то белым ноги кобылы, прекрасная посадка на лошади Андрюши, и слова старушки: "На лошади-то как сидит ваш сынок - картина, точно у себя в кабинете".
У колодца солдаты остановились, и разные женщины принялись качать воду, черпать кружками и подносить солдатам пить. С утра было жарко, ветер крутил пыль и разносил ее повсюду. - Офицеры что-то крикнули, и все опять двинулись к вагонам. Толпа все увеличивалась и проводила солдат до стоявшего наготове поезда, недалеко от вокзала.
Жены, матери, отцы, маленькие дети - все это шло с узелками, вязанками баранок и пр. Недалеко от меня шел молодой солдатик с женой и матерью. Старуха вдруг остановилась и с отчаянием проговорила: "Не моту больше итти". Солдатик обнял ее, поцеловал и побежал догонять полк. Жена последовала за ним, а мать долго стояла на месте как окаменелая.
У вагонов скомандовали: "вольно", солдаты поснимали мундиры и стали грузить лошадей. Андрюша помогал и распоряжался. Возле вагонов расположилась толпа. Солдаты клали вещи свои около родных, которые сели, кто на чем попало, а то и на землю; кто ел, кто унимал детей, кто плакал. Пьяных не было почти никого. Работа нагрузки лошадей и повозок шла быстро и споро. Только долго бились с одной гнедой лошадью и уже силой втащили ее в вагон. К четвертому часу нагрузили всё, оставалось только прессованное сено и огромная гора ковриг печеного хлеба. Мы уехали с Андрюшей в гостиницу обедать. Он очень устал, но бодрился, и мы берегли друг друга, стараясь не растрогаться. К нам вскоре подошли и все провожающие Андрюшу: сыновья Илья с женой, Лева и Миша, Николай Маклаков и два тамбовских помещика: Шульгин и Ртищев. После обеда мы снова отправились к вагонам с Андрюшей, и все остальные поехали с нами.
"Не плачь, Ленька, шоколадных конфеток привезу". Другой, уже с проседью солдат лежал, опрокинув голову, фуражка упала, ноги подняты кверху, глаза закрыты, и он рыдал так отчаянно, что сердце надрывалось его слушать. Молодой, бледный прапорщик стоял на площадке и смотрел тупыми глазами из желто-бледного лица. Он ничего не говорил, точно восковая кукла. Некоторые солдаты прилично плакали. Я подошла к полковому командиру и поблагодарила его за хорошее отношение к Андрюше. Он мне сказал, что "пока одно удовольствие его иметь в полку". Тут же мне представили начальника дивизии, кажется, генерал-лейтенанта Клавера. Он поцеловал мне руку и сказал: "Какие мы иногда минуты переживаем в жизни".
Андрюша ввел нас в вагон I класса, в который его взяли по особенной протекции. Место его было у двери на раскидном кресле. Трудно ему будет, болезненному и избалованному, переносить все неудобства дороги и военной жизни, - и мне больно.
Наконец, последний, третий свисток, грянула музыка, все заплакали, я крестила и целовала Андрюшу и уже ни на кого не смотрела. Красное, растроганное и все в слезах лицо Андрюши кивало нам из окна. Что-то он в это время чувствовал и переживал?.. Дальше, дальше, все исчезло, и я на минуту потеряла всякое сознание жизни и ее смысла. Что-то похожее, но гораздо более сильное я испытала, когда шла с похорон Ванички. Только матери поймут меня и друг друга...
шли поневоле, с недоумением и тоской. Генерал Клавер попробовал, было, крикнуть солдатам, прощавшимся с ним из вагонов: "Задайте им там _перцу!" Но слова эти вышли пошлы, некстати, смешны. Он, видно, вдруг вспомнил, что надо подбодрить уезжающих, - и сам понял, как ничего не вышло из этого.
Что-то еще раз оборвалось в моем сердце. Еще новая полоса отделила значительный период моей жизни от прежней к последующей - проводы сына на войну, и ужасное впечатление проводов солдат вообще. Что такое война? Неужели один глупый человечек, Николай II, незлой, сам плачущий, мог наделать столько зла?
палкой раскапывает муравейник, и муравьи погибают, таскают яйца свои и разный сор, они не видят ни палки, ни руки, ни человека, разоряющих их; так и мы не видим той силы, которая произвела убийство войны.
17 августа
Когда переживешь что-нибудь тяжелое, то дальнейшая жизнь идет по инерции, и ни во что не вкладываешь душевную энергию. Проводив Андрюшу на войну, я вдруг почувствовала свою связь со всеми скорбящими о судьбах своих детей, мужей, братьев и пр. и вся радость жизни исчезла, стало страшно за сына - и ужас войны, который был где-то на дне души, вдруг всплыл с страшной силой и ясностью на поверхность души и захватил меня всю.
От Андрюши было бодрое, веселое письмо из Уфы, с дороги. Но он не смотрит вперед... Живет у меня его бедная жена Ольга с детьми, и мне больно на них смотреть. Сонюшка с своими ямочками на щеках, и с чуткой, болезненной уже теперь душой, меня трогает и часто мучает.
Радостна семья сына Миши. Что за прелестные дети, до того симпатичны, веселы, сердечны эти крошки, что одна радость от них. И жена Миши, какая прекрасная, сердечная, умная женщина. Мне хочется иногда обнять ее и сказать, как я ее люблю и как бесконечно мне было бы жаль ее, если б она когда-нибудь стала несчастна. Здесь еще Варя Нагорнова, мой сердечный друг. Ходила сегодня купаться, холодно и ветрено, в воде 14 градусов. Бодрю свое тело и свою душу.
ни терпенья, ни веры, ни любви к людям... Спаси всякого от такого умиранья!
Лева сын и Варя Нагорнова играют в четыре руки квинтеты Моцарта, и мне тоже хочется играть, и писать трудно под музыку.
Примечания
18 января
- Иван Владимирович Цветаев (р. 1847 г.), филолог и археолог, профессор Московского университета и директор Московского Румянцевского музея.
- Кн. Николай Сергеевич Щербатов, егермейстер двора, председатель Исторического музея в Москве.
- Алексей Иванович Станкевич, библиотекарь Исторического музея в Москве.
- Григорий Петрович Георгиевский, заведующий рукописным отделением Румянцевского музея.
- "Л. Н... усиленно работал, увлекаясь новым составлением книги мыслей". В результате этой работы Толстым составлен "Круг чтения", собрание мыслей и изречений, распределенное по темам и разделенное по дням та весь год. Более крупные рассказы под названием "Недельных чтений" помещены через каждые семь дней. ("Круг чтения. Избранные, собранные и расположенные на каждый день Львом Толстым мысли многих писателей об истине, жизни и поведении". Издание "Посредника", напечатанное под личным наблюдением Л. Н. Толстого. М., 1906, в трех томах).
- "Фальшивый купон" писался Толстым с 1902 г. по 1904 г. О работе над "Купоном" Толстой записал в дневнике под 25 декабря 1903 г.: "Начал писать "Фальшивый купон". Пишу очень небрежно, но интересует меня тем, что выясняется новая форма, очень sobre". Впервые этот рассказ напечатан в "Посмертных художественных произведениях Толстого", т. I, М., 1912.
26 мая
- "Набег" написан Толстым в 1852 г. Впервые напечатан в "Современнике", 1853, XXXVIII, No 3, стр. 93--116.
8 августа
г. он вновь поступил на военную службу добровольцем. 12 июня 1904 г. он уехал в Тамбов, где был начислен в Кромской полк 55-й дивизия ординарцем к ген. Соболеву. Толстой в дневнике под 12 июня 1901 г. записал: "Проводил Андрюшу. Удивительно, почему я люблю его? Сказать, что оттого, что он искренен, правдив - неправда. Очень часто неправдив... Но мне хорошо, легко с ним, люблю его. Отчего?" В письме к С. А. Толстой Андрей Львович 15 июня 1904 г. писал из Тамбова: "Мне дали 12 человек конных ординарцев. Я с ними начал занятия, завтра надеваю форму". 5 августа 1904 г. Кромской полк был отправлен на Дальний Восток. В действующую армию А. Л. Толстой прибыл в конце сентября. Участвовал в сражениях, получил георгиевский крест. Вернулся в Ясную Поляну 10 января 1905 г.
- Разрыв А. Л. Толстого с женой очень огорчил все семейство Толстых. В дневнике Толстого за 1904 г. имеются две записи; под 19 декабря 1903 г.: "Андрюшины поступки огорчают меня. Стараюсь сделать, что могу". И под 12 марта 1904 г.: "Нынче Ольга приезжала советоваться. Жалко. И не знаю, что советовать". 18 января 1904 г. Толстой написал Андрею Львовичу письмо, уговаривая его одуматься. Письмо это опубликовано в книге "Л. Н. Толстой. Юбилейный сборник". ГИЗ, М. --Л., 1928, стр. 74--75.
- А. Л. Толстой писал Софье Андреевне из Уфы 10 августа 1904 г.: "Пишу тебе в пути... Вот я еду на тот Дальний Восток, куда так долго стремился. Я по-прежнему не раскаиваюсь".