1905
‹ЯСНАЯ ПОЛЯНА›
4 ноября94 ‹...›
Любопытно присматриваться к тому, что происходит во Л. Н. по случаю всех этих грозных событий. За две недели, что я здесь, в нем произошло несколько внутренних переворотов, имевших своим источником все ту же еще более, если это возможно, окрепшую и укоренившуюся в нем любовь к мужику.
ТОЛСТОЙ С ДОЧЕРЬЮ М. Л. ОБОЛЕНСКОЙ-ТОЛСТОЙ В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ
Пастель И. П. Похитонова, 1905 г
Первые дни после манифеста и последовавших за ним погромов, убийств, бесчеловечных истязаний и бесшабашных кулачных расправ, Л. Н. был мрачен и смущен95. Я в эти дни редактировал ему только что им законченную статью «Конец века»96. В этой статье Л. Н. доказывает, что японская война была нами проиграна вследствие того, что русский народ — кроткий, мудрый, человечный, самый христианский народ в мире и что будто бы поэтому ему так чужды, неинтересны все военные, технические и иные усовершенствования. Я, закончив свои поправки, обратил внимание Л. Н. на то, что теперь, кажется, время самое неподходящее для печатания подобной статьи, так как она может вызвать только совершенно понятное издевательство за границей (у японцев в особенности), что теперь так просто опровергнуть эту христианскую особенность русского народа совершающимися им жестокостями и убийствами. Л. Н. насупился и, подумав, сказал: «А вы разве думаете, что я этим не мучаюсь?
Конечно, мне очень мучительно, и я понимаю, что́ вы говорите, и думаю, что ваши замечания, пожалуй, и справедливы». Затем чрез несколько дней Л. Н. нашел более успокоительный для себя Standpunkt24*. Безобразия черной сотни должны быть отнесены, мол, на счет городского населения; хотя в это население входят и крестьяне, но крестьяне от земли оторванные, то есть испорченные; настоящий мужик, на земле живущий, к насилию не прибегнет; поэтому и страхи господ за свои усадьбы и за свои жизни — одна глупость и незнание народа ‹...› Подстрекательств и организаций никаких не было, да и все убийства и безобразия страшно преувеличены газетами. Поэтому Л. Н. старается не слушать никаких рассказов о том, что́ происходит, а если невольно приходится услыхать что-либо по этому поводу, то сердится. Даже своего сына Илью, бежавшего от погрома со своей семьей из Калуги в Ясную Поляну, Л. Н. встретил недоверчиво и сурово. А об погромах усадеб и говорить не хочет, считая все это враньем. Утверждению этих взглядов на современные события, пропитанных недоверием ко всему тому, что идет от «господ», будь то господа настоящие или революционеры в немецких платьях, способствуют разговоры Л. Н. с его единственными корреспондентами, мужиками, которых он останавливает и расспрашивает во время своих ежедневных прогулок по шоссе. В деревне Скуратово живет, по мнению Л. Н., великий мудрец, старый мужик Федот Мартынович, кажется, плут большой руки, с которым Л. Н. имел на днях беседу о политике, осветившую, по его мнению, вполне современное положение вещей. Федот Мартынович с негодованием рассказывал Л. Н-у, как на базаре забастовщики облили керосином печеный хлеб, который выставил на продажу какой-то булочник вопреки запрещению забастовщиков. Передавал также Федот Мартынович с горькой обидой то, что он видел в Туле собственными глазами. Как шла толпа забастовщиков с красным знаменем, как подъехал полицмейстер, соскочил с пролетки, подбежал к толпе, сделал под козырек и просил толпу «честью» разойтись, тогда как эта же полиция «нашего брата мужика при малейшем беспорядке нещадно по мордам бьет. Кивни только он нам, — прибавил Федот Мартынович, — мы бы этих скубентов в миг бы разнесли»97.
Конечно, в утверждениях Л. Н. много и правды. Очевидная неправда заключается в том убеждении, что никто народ не натравлял, никто не организовал, что народ весьма мало безобразничал, а также, что народ на барское добро и на земли совсем не зарится, а только мечтает и надеется. ‹...› Как это ни странно, но еще недавно Л. Н. утверждал почти что то же самое, что и революционеры. И в беседах со мной и на бумаге, борясь против всякой власти, он говорил, что народ только загипнотизирован всеми хитроумными и эффектными атрибутами власти; что никакой любви к царю у него нет и что утверждать противное может только тот, кто хорошо народа не знает. Это убеждение, а также убеждение в необходимости правового порядка и отречения от самодержавия, попадается во многих его сочинениях, а резче всего высказано в его письме к царю, писанном из Гаспры. А теперь какая перемена! Теперь многое из того, что говорит Л. Н., можно встретить единственно на страницах «Московских ведомостей» ‹...›
16 ноября. Кочеты. Тяжелое, грустное впечатление выносишь от настроений деревни. Ничего особенного нет, все идет как будто по-старому, но от внимательного наблюдателя не может ускользнуть глухое брожение. «До нас ряд еще не дошел», — сказал мне один мужик, и нельзя не понять, что это единственная причина, почему мужик пока спокоен. А как только «ряд дойдет», так поднимутся таинственные, как всегда непонятные, наши соседи крестьяне ‹...› Л. Н. все не верит ни что так уже совершается, ни что так еще в бо́льших размерах будет совершаться, не верит, полагаясь на какие-то особые духовные качества русского мужика. Но почему же тульский мужик окажется стоящим выше в нравственном отношении какого-нибудь тамбовского или саратовского? ‹...›
. Здесь чувствуешь себя как-то бодрее. Народу больше, газеты и письма, хотя с грехом пополам, а доходят, приезжают разные интересные люди, а также Тула близко, т. е. все-таки кое-какие власти, кое-какие войска и грозные для ошалелых мужицких голов казаки.
Л. Н. продолжает говорить, что все очень хорошо, что никаких погромов нет, что они во всяком случае раздуты. Но вчерашний приезд из Тамбовской губ. Андрюши сбил и его из принятой им позиции. Андрюша в имении у Болдыревых видел, как казаки драли повинившихся мужиков нагайками ‹...›
8 декабря. ‹...› Л. Н. все продолжает твердить, что «право, все очень хорошо, волноваться не из чего, человек должен жить своим внутренним миром, никакая революция ничего от тебя отнять не может, так как жизнь твоя и без того скоро будет отнята, а страдать на земле и помимо революции удел человека» и т. п. Но все это им говорится как-то слабее, неувереннее, все менее убежденно, чем прежде.
94 Далее Сухотин рассказывает (во враждебно-тенденциозном тоне) о всеобщей забастовке в Финляндии 18 октября 1905 г., о росте революционного движения в Польше и о восстании матросов и солдат Кронштадтского гарнизона 26—27 октября 1905 г.
95 Манифест 17 октября 1905 г., лживо обещавший народу «незыблемые основы гражданской свободы: действительную неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов». Обнародованием манифеста царское правительство пыталось выиграть время, чтобы собрать силы против революции. Толстой, прочитав этот манифест, заметил: «В нем ничего для народа» (Д. П. . Яснополянские записки. Запись от 23 октября. — «Голос минувшего», 1923, № 3, стр. 27). После издания манифеста в стране стала быстрыми темпами нарастать революционная волна — борьба крестьян против помещиков, стачечное движение рабочих.
96 О правке Сухотиным статьи Толстого «Конец века» — см. в комментариях Н. К. Гудзия (т. 36, с. 666—681).
97 «Киевское шоссе» («Иллюстрированное приложение к „Новому времени“, 1911, № 12848, от 17 декабря).
24*