1907
‹ЯСНАЯ ПОЛЯНА›
3 января. Нельзя сказать, чтобы здоровье Л. Н. было хорошо. Как он заболел инфлюэнцой недели две тому назад, так до сих пор он и не поправился. Было одно время улучшение, и он даже в прекрасный тихий день вышел погулять немного в саду, но с тех пор снова стало хуже. И небольшой жарок бывает, и боли в голове, и желудок не действует, и небольшой кашель, и перебои, а главное слабость и мрачное, угнетенное настроение духа. Снова Л. Н. постоянно говорит о смерти, о том, как он наверно умирает, как хорошо умирать, как он готов к этому. Но сквозь эти слова не надо быть особенно чутким, чтобы слышать этот столь понятный трепет какой бы то ни было жизни от близости смерти, это упорство земного бытия пред переходом в иные чуждые неизведанные формы ‹...›
10 января. С. А. мне читала свои записки, которые она довела до 1878 г.111 Меня интересовали 1876—1877 гг. как те года, в которые совершился этот удивительный перелом в душе Л. Н., и он из неверующего сделался ревностным православным. К сожалению, переход этот совершился вне наблюдения С. А., и она отмечает это как факт, не будучи в силах дать ему какое-либо психологическое объяснение. Поразительно, что в 1876 г. Л. Н. в письме к гр. А. А. Толстой пишет: «Ведь я и брат Сергей ни во что не верим», а вслед за тем к концу года он уже бегает на шоссе (где он вообще привык собирать многое для себя интересное), заговаривает со странниками и нищими и умиляется пред их верой православной. В 1877 г. он уже ходит ко всем службам и соблюдает даже середу и пятницу.
Жаль, что нет нигде следов этого странного, ничем не объяснимого переворота в душе Л. Н., так как даже дневника своего он в то время не вел.
Я ему рассказал, как неполно С. А. описала эту эпоху его жизни. Он подумал и сказал: «Да, пожалуй, и трудно было бы полнее и последовательнее описать: мне и самому это представляется чем-то необъяснимым, каким-то скачком, чем-то, что нельзя ничем наполнить».
16 января. А ведь поправляется Л. Н. и удивляет врачей тем, как у него по-юношески легко и быстро рассасывается бронхит. Был доктор Никитин и признал, что теперь нечего больше опасаться ‹...›
24 января. ‹...› Л. Н. опровергнул все мои прогностики: стал снова ездить верхом и следов болезни как ни бывало. Странный человек. Вчера в «Новом времени» (от 21 января) был фельетон Меньшикова «Две России», который он прочел. Он пришел в такой восторг и умиление, что весь вечер не мог без слез говорить об этом и тут же написал Меньшикову письмо с благодарностями и объятиями. И все почему? Да потому, что Меньшиков тепло и прочувствованно заговорил о святой Руси по поводу картины Нестерова112 ‹...›
25 января. Вчера писал о необыкновенной бодрости Л. Н., а сегодня снова он жалуется и киснет. Говорит, что чувствует стеснение в груди, что смерть близка и т. п. Надел на себя песочного цвета халат (верный признак его недомогания), на голову тюбетейку и даже на утреннюю прогулку не вышел. Вчера вечером Л. Н. снова заговорил о святой Руси. При этом он говорил о том обожении ‹?›, которое охватывает душу человека и которое важно само по себе, независимо от того предмета, к которому оно стремится. В виде иллюстрации своей мысли он рассказал мне, как он раз поздно вечером подошел к одной избе в Ясной Поляне, где светился огонь, и заглянул в окно. Там жила одна баба, бывшая смолоду очень распутной, которую ее муж, в сущности смирный и кроткий человек, нередко бивал и даже раз привязал к хвосту лошади. И вот он увидал эту старуху, стоявшую на молитве. Все в избе спали, а она молилась. И долго стоял Л. Н., а она все молилась. И с какою горячностью, с каким усердием она шептала слова молитвы, крестилась и кланялась. «И я понял, — говорил Л. Н., — что не важно то, кому эта старуха молилась, а важно то, что́ она чувствовала к этому Христу, или Браме, или Аллаху».
1 февраля. Много народа ходит ко Л. Н., много особенно левых и сознательных, но все каких-то не вполне ясных и определенных. Но вот на днях наконец-то явился один вполне определенный анархист-экспроприатор113 с белокурой бородкой, которую он нервно пощипывал, неопределенного образования и общественного положения, он явился ко Л. Н. с желанием получить от него некоторую сумму денег на «анархические дела». Л. Н., конечно, отказал. Анархист, конечно, настаивал, что Л. Н. должен дать. Он защищал законность экспроприации, доказывал, что все это деньги народа, а что потому ничего дурного нет отнимать у богачей деньги народа и передавать на дело народа. Л. Н. вынес впечатление, что это один из многих загипнотизированных настоящей революцией людей, которые даже понять не могут, что́ им говорят. Когда Л. Н. заговорил о боге, анархист ответил то, что уже многие сознательные отвечали Л. Н.: «У всякого свой бог». Очевидно, это стоит в каком-нибудь катехизисе «сознательных». Когда Л. Н. допытывался, что же будет, когда анархисты все разрушат существующее, анархист ответил: «Да как-нибудь устроится». — «Почему же вы думаете, что все тогда будет хорошо?» — «Да уж наверно хорошо». Слушая об этом из уст Л. Н., я подумал, что уверенность Л. Н. что яснополянские мужики тоже что-то хорошо устроят, когда уничтожатся все власти, ведь одинаково основывается только на том, что Л-у Н-у этого хочется и так представляется ‹...›
3 февраля. Сейчас заходил к нам во флигель Л. Н., вернувшийся с прогулки верхом. Говорит мне: «‹...› Сегодня ночью все думал, как выбраться нам из этого ужасного положения, в котором вся страна находится. И понял, наконец, что мы переживаем Смутное время, такое же Смутное время, как тогда, когда выбрали Михаила Федоровича. Наше теперешнее Смутное время началось японской войной, и что тут ни делай, какие Думы ни выбирай, каких министров ни назначай, смута все будет продолжаться, и никакое правительство страны не успокоит» ‹...›
14 февраля. Вчера вернулся из Кочетов, и сразу на душе стало спокойнее, и люди кажутся не столь отвратительными, как там.
Сегодня приехал М. Стахович. Конечно, много интересного привез с собой. Видимо, очень доволен, что попал в Государственную думу, но притворяется, что он этого даже и не желал и что теперь удручен, предвидя все свое тяжелое положение в левой Государственной думе ‹...› Л. Н. не одобрил слов Стаховича, что он удручен. Думает, что он был неискренен, выражаясь таким образом.
Насчет «святой Руси» Л. Н. начинает впадать в сомнение. Говорит, что Россия может быть спасена лишь святой Русью; но жива ли еще эта святая Русь или окончательно забита освободительным движением, этого Л. Н. сказать не может. Надеется, но далеко в этом не уверен.
16 февраля. Л. Н. вчера запер двери в кабинет и стал говорить со мною по секрету. Оказывается, по поводу отношений детей ко мне и к нему. Спросил, не завидуют ли мне мои дети? Затем стал говорить, что, кроме сына Миши, все его сыновья имеют к нему дурное чувство зависти. Я ему доказывал, что если такое чувство у кого и есть, так только у Левы, который имеет основание испытывать jalousie de métier27*, прочие же, напротив того, должны иметь поползновение хвастать своим знаменитым отцом и украшать свое ничтожество его именем. Но Л. Н. стоял на своем.
Были какие-то молодые «темные» Дмитриев и Картушин114. Л. Н. говорил им, до чего трудно предвидеть то, во что выльется современное движение, и очень удачно воспроизвел то, что должен был рисовать себе француз в начале революции. Он мог допустить возможность самых необыкновенных комбинаций, но уж никак не появление на императорском троне какого-то офицера корсиканца, который станет властителем и республиканцев, и роялистов. А нас, может быть, ожидает и еще что-нибудь почуднее.
Были еще толстовцы — Леонтьев, Гастев115. Давно не бывало такого наплыва толстовцев.
Л. Н. снова на сердце жалуется. Часто смотрит на портрет Маши и твердит: «Скоро к тебе приду» ‹...›
. ‹...› Муромцев116 всегда считался либералом и в своем профессорско-адвокатском кружке умным человеком. Но не того о нем мнения был и есть Л. Н. Он всегда говаривал, когда по какому-либо случаю при нем упоминали о Муромцеве: «Да ведь это совершенный дурак».
То же самое он говаривал и о другом ученом, игравшем тоже значительную роль в Государственной думе, о М. М. Ковалевском117 ‹...›
3 марта. ‹...› Л. Н. до сих пор все повторяет, что ему чрезвычайно жалко, что я ему не буду рассказывать о Думе. Из моих рассказов он все ясно видит, что там делается, а из описания газет ничего не видит ‹...›
7 марта. Вчера были здесь Андрюша и Миша. Андрюша рассказывал, как он на днях проезжал с Толмачевым на паре с отлетом мимо патронного завода в то время, как выходили оттуда рабочие, и какими ругательствами и проклятиями их провожали. Л. Н. заметил, что время такое, «проснулся» рабочий человек. Из-за этого слова «проснулся» поднялся длинный и неприятный спор, в который вмешалась и С. А. Между прочим, Л. Н. доказывал, что, выставляя тот факт, что «народ проснулся», он вовсе этому не радуется и не радуется ради этого самого проснувшегося народа, которому сравнительно было легко кротко и по-христиански выносить обиды, несправедливости и даже тягость крепостного права и которому очень тяжело вынашивать в своей душе эту злобу и зависть, которые в нем пробудило освободительное движение.
ТОЛСТОЙ С ВНУЧКОЙ ТАНЕЙ НА РУКАХ и М. С. СУХОТИН
Фотография, 30 марта 1906 г., Ясная Поляна
Музей Толстого, Москва
Кроме того, Л. Н. очень метко заметил, что он вовсе не считает положение богатого более счастливым, чем положение бедного, вследствие его богатства, а считает его положение более счастливым, вследствие того, что богатый имеет все средства, чтобы помочь бедному, а бедный имеет все поводы, чтобы мучиться завистью к богатому.
9 марта. Были здесь А. М. Бодянский, П. Л. Успенский, П. А. Мазаев118. Приезжали говорить по поводу газеты, издаваемой Бодянским, христианской газеты ‹...› Л. Н. очень бодр. Сделал 20 верст верхом и был весь вечер свеж и не утомлен.
10 марта. Тут возбудился некоторый конфликт между крестьянами и господами. У Толстых живет домашний врач Д. П. Маковицкий, словак, чистый толстовец, весь преданный Л. Н. и чувствующий к нему даже чересчур преувеличенное обожание. Этот доктор как истый толстовец, конечно, очень рьяно и самоотверженно лечит русских баб и мужиков. Целый день он в разъездах, никому не отказывает в помощи и в отвратительную погоду, и по невылазной грязи спешит туда, куда его зовут. В самой деревне Ясная Поляна местная благодетельница Саша Толстая, тоже последовательница своего отца, устроила приемный пункт. На содержание пункта она тратит свои деньги. На днях появилось в господском доме анонимное письмо от крестьян Ясной Поляны с заявлением, что они не желают, чтобы у них в деревне был прием больных ввиду возможности занесения заразы и ввиду небрежного к ним отношения врача, причем они просят графиню уничтожить у них этот пункт. Л. Н. объясняет это завистью мужиков к той вдове, хозяйке избы, которая за помещение у нее пункта получает 13 р. в месяц, а кроме того объясняет тем чувством враждебности к господам, которое вызывает желание заявить: нам вы не нужны, и без вас обойдемся. Достойно замечания, что по поводу этого письма Л. Н. высказал такие мысли, которые стоят в явном противоречии со всем тем, что он проповедовал еще так недавно. Он говорил вообще об возмутительном отношении мужиков к своим же односельчанам, об их злобе и зависти. Так, грумантовские мужики стали преследовать двух своих односельчан за то, что они будто бы своими новыми постройками мешают прогонять скот на выгон, а в сущности просто из чувства зависти к их благосостоянию. Преследуя их настойчиво через всякие инстанции суда, они добились-таки того, что эти прекрасные каменные постройки придется их владельцам сломать и перенести. В Ясной Поляне один мужик поставил прекрасную каменную постройку и при этом захватил ½ аршина общественной земли. Общество настаивает на том, чтобы он сломал свою стройку.
«Если дать этим людям возможность испробовать на себе разные анархические мечтания, — говорил Л. Н., — то они начнут кипеть в котле такой взаимной ненависти и злобы, что скоро сами будут просить дать им в правители хоть какого-нибудь Николая I». И это говорил Л. Н., который 14 месяцев тому назад на этом же самом месте говорил Щербаку119 совершенно противоположное и затем сердился на Колю Оболенского за его недоверие к спасительным добродетелям русского мужика ‹...›
«левее кадетов». Как его Л. Н. ни направлял на запросы души, тот настойчиво возвращался к своим надеждам революционного переустройства всего государства. И эта настойчивая надежда имеет своим источником неудержимую уверенность начальника конторы, что он, начальник, слишком мало получает жалованья, что прибавить ему необходимо и что ему, конечно, прибавят левые, когда восторжествуют над Столыпиным ‹...›
13 марта. Софья Андреевна мне читала свои записки 1879—1880—1881 гг. Много интересного, но, так сказать, наружно интересного. Самого интересного, хода внутреннего перелома Л. Н., С. А. касается мало ‹...› Интересен у С. А. рассказ, как в 80 г. весной приезжал в Ясную Поляну Тургенев. Пошли вечером на тягу Тургенев, Л. Н. и С. А. С. А. стала вместе с Тургеневым и вдруг задала ему вопрос: «И. С., почему вы больше ничего не пишете?» — «На это я вот что могу сказать вам, — отвечал Тургенев. — Бывало, когда я писал, меня всегда в это время трясла любовная лихорадка. Без этого я писать не мог. Ну, а теперь я стар, влюбляться больше не могу, значит и писать больше не могу»120. Это, по-моему, очень характерно. Это показывает, сколько личного, своего заветного вкладывает даже такой высокоталантливый писатель, как Тургенев, во все, что он пишет. Читателю представляется, что Тургенев все это выдумывает, и так хорошо, похоже выдумывает, а он вместо этого все им описываемое переживает тут же, «кровию сердца пишет эти строки».
Конечно, это не общее правило. Тот же Фет, дряхлым, задыхающимся от кашля и мокроты старцем, писал многие свои юные, полные любви и беззаботной радости стихотворения. Когда я у него раз спросил: «Как это вы, Афанасий Афанасьевич, можете теперь в такую скверную погоду, сидя больным, на унылой Плющихе, создавать такие радостные, молодые строфы?» — Фет, сердито откашливаясь, пробормотал: «по памяти». Видно, память была у него мощная, что могла пронести чрез столько лет скучной прозы с Марьей Петровной, скряжнических расчетов, консервативных негодований и т. п. такие ненадтреснувшие звуки, такие неотрепанные чувства!
14 марта. ‹...› Был здесь И. К. Дитерихс121, только что вернувшийся из Англии, куда он ездил вместе с Веригиным и духоборами. Относительно Веригина я не ошибся, а ошибается Л. Н. По словам Дитерихса, это несомненно очень умный и энергичный человек, но человек очень непорядочной и низкой нравственности ‹...› Л. Н. и слушать не хотел рассказы Дитерихса о Веригине.
Заезжал Дитерихс к кн. Д. А. Хилкову, живущему в своих Павловках на семи десятинах земли, так как всю остальную землю он за бесценок продал своим мужикам. Занят он теперь оккультизмом. С мужиками уже мало стал общаться, и вообще они его огорчают. Землей они теперь очень богаты, но это их приводит не к довольству, а к зависти, злобе и пьянству. Нынешним летом в Павловках было 40 пожаров, причем все они произошли оттого, что мужики поджигали друг друга. Поджоги происходили на аграрной почве. Если какой мужик уходил в город и сдавал землю в аренду, то, конечно, эту землю получал кто богаче, кто мог заплатить немедленно бо́льшую сумму денег. На этого богача непременно кто-нибудь да злился из зависти и тогда ночью поджигал его. Богач обыкновенно догадывался, кто его поджог, и в отместку поджигал поджигателя. Тот опять мстил и т. д. Поражало Хилкова то, что, несмотря на то, что поджоги производились ночью, мужики почти всегда на пожар являлись пьяными. Объясняется это тем, что мужики часто по вечерам выпивали и пьяные ложились спать. Этот рассказ Л. Н. вынес, не перебивая рассказчика ‹...›
21 марта— что-то знакомое: девушка пред открытой дверью, там мрак, неизвестность, голос предупреждает, девушка настаивает, переступает, «безумная... святая...». Да ведь это Тургенева! Л. Н. удивляется и ужасается. Я доказываю. «Мерзавец!» — произносит Л. Н. и в волнении уходит122. Чрез несколько минут опять появляется и говорит на ту тему, как это его особенно взволновало как писателя, как он знает это чувство у писателя подлаживаться ко всему тому, что служит популярности, и сколько непоправимого вреда может сделать писатель даже вот такой небольшой вещицей, как эта. «Да, но этим особенно страдал Тургенев, — замечаю я, — этой трусостью, этим подлаживанием под молодежь, этим виляньем». — «Да, да, конечно, но и не один Тургенев этим страдал. Все мы этим страдаем» ‹...›
1 мая. Ясная Поляна. ‹...› От Вены до Москвы я ехал с В. В. Смидовичем (Вересаевым), возвращавшимся из Капри, куда он ездил навестить М. Горького и Л. Андреева ‹...› Вересаев мне долго развивал свою мысль, как следует понимать эпиграф в «Анне Карениной»: «Мне отмщение, и Аз воздам». Оригинально. Мстит природа, основной закон которой так глубоко был нарушен Анной Карениной дважды. В первый раз в ее брачной жизни с Карениным, когда она отдавалась одной стороне брачной жизни — материнству, причем другая сторона, страсть, была вполне атрофирована, и в другой раз, когда во время своей связи с Вронским она была исключительно любовница. Вересаев говорил, что если Л. Н. не согласится с его взглядом, то он не поверит и Л. Н-у, а будет думать, что Л. Н. может быть и бессознательно, но руководствовался при выборе эпиграфа той же идеей, что и он, Вересаев. Оставил даже мне свой адрес, чтобы я выспросил Л. Н. и написал ему, что скажет автор «Анны Карениной» ‹...›.
21 мая. «Анне Карениной» эпиграф — «Мне отмщение, и Аз воздам»? Оказалось, то самое, что и я думал‹...› Когда я ему передал, как Вересаев понимает этот эпиграф, Л. Н. сказал: «Остроумно, очень остроумно, но я хотел сказать просто, что за преступление следует наказание свыше».
Надо будет Вересаеву написать, как он о том просил123.
14 июля. ‹Кочеты›. Вчера вернулся из Ясной, куда ездил на два дня с Таней ‹...› Л. Н. был и тих и приятен. Даже после того, как Николаев124 прочел слащавую и в псевдонародном тоне написанную Наживиной статью о Г. Джордже, Л. Н. сдержанно и миролюбиво спорил со мной, доказывая, что хотя Наживина написала плохую статью, но Г. Джордж удивительно мудр и что его проект и применим и целителен для России.
— 1884 г. Ссоры, разлад семейный, озлобление с обеих сторон. Поразительно одно письмо Л. Н. в тоне покаянном, где он винится в том, что случается ему «гримасничать добродетелью»125.
Л. Н. между прочим рассказал мне, что Паскаль где-то говорит, что если бы мы каждую ночь видели продолжение сна предшествовавшей ночи, то скоро могли бы спутаться в том, где действительность и где сон126. Это очень тонкое замечание.
Л. Н. несколько полевел. Вероятно, это под влиянием его Иоанна, т. е. В. Г. Черткова, поселившегося по соседству с Ясной.
22 сентября‹...› Л. Н. мне наговорил много приятного по поводу моей корреспонденции из Новосиля с описанием ограбления Б. Н. Г., которую до сих пор «Голос Москвы» не печатает127. Л. Н. очень ахал. «Ведь это написано интересно, ярко, художественно. Ведь в этих газетах ничего подобного нет. А они, печатая всякую дрянь, вашей вещи все не печатают! Удивительно» ‹...›
1 октября. Я опять приехал в Ясную на побывку дня на четыре ‹...› Нашел тут тетку жены Т. А. Кузминскую, которая вносит много жизни и веселья. К сожалению, не застал здесь Репина, уехавшего накануне со своим «другом» г-жей Нордман. Сделал Репин портрет Л. Н. с С. А., который, по-моему, его кисти не достоин. Очень неудачное произведение. Л. Н. изображает из себя какого-то добренького, пьяненького, выжившего из ума, но слащаво умилительного старичка с наивными, широко раскрытыми глазами и сложенными в виде сердечка губками. Рядом сидит С. А., очень моложавая, — умильно на него глядя и подпирая пальцем щеку, как будто его внимательно слушает. Л. Н. мне тихонько сказал: «45 лет все жду этого, чтобы С. А. меня слушала и не могу этого добиться. Да и вообще, к чему это сочетание? Я и Репину об этом сказал»128 ‹...›
полиции. Помещены два стражника, из которых один всегда спит в передней. Стражники делают объезды ночью вместе с экономическими объездчиками, ловят порубщиков, производят обыски, словом, исполняют назначение полиции и наводят страх на округу. Ко Л. Н. нет-нет, да и приходят мужики с просьбами и жалобами. Часто встречается Л. Н. со стражником, который, вытягиваясь пред ним, молодецки отхватывает: «Здравия желаю, ваше сиятельство». С. А. при своей несдержанности и бестактности по нескольку раз в день бередит его рану, рассказывая о подвигах стражников и о пользе их пребывания в Ясной. Надо понять, как горячо и убежденно этот человек четверть столетия проповедовал на весь мир не только ненужность власти и необходимость непротивления, но и практическую легкость обращения человека при каких угодно условиях жизни в христианского анархиста. И вдруг на старости не только подвергнуться правительственной охране, но и не иметь возможности стряхнуть ее с себя! ‹...› Столкновение между тем, чему учил Л. Н., и тем, на что он теперь натолкнулся, должно быть мучительно и ему и его последователям, и как с его стороны понятны взрывы негодования и протеста, так со стороны С. А. понятны старания защитить жизнь своих слуг и собственность свою и своих детей ‹...› Л. Н. искренно огорчен теми колкостями и дерзостями, которые сыпятся на него и в печати и в письмах за то письмо, которое он напечатал в газетах по поводу того, что он собственности не имеет и просит не приставать к нему с просьбами о денежной помощи129. Виноват в этом несколько Чертков, который из этого письма вычеркнул ту фразу, которая доказала бы, что при том небольшом количестве находящихся в распоряжении Л. Н. денег невозможно удовлетворять ежедневные просьбы, доходящие иные дни до нескольких сот рублей. Но все-таки странно, что Л. Н. так огорчен. Он уже стал гораздо менее чувствителен к оскорблениям, нежели было прежде. На днях его обругали два мужика, и он рассказывает об этом с удивлением, но без горечи. Ехал он верхом и встретил двух подвыпивших мужиков, ехавших в телеге. При встрече с ним они осыпали его потоком ругательств, о которых Прутков выражается так: «И дальше больше с криком вящим язвят в колене восходящем»130. Так вот восходящее колено Л. Н. очень стало страдать. Л. Н. повернул лошадь, догнал мужиков и стал спрашивать: «За что вы меня ругаете?» Но как Л. Н. ни допытывался, он слышал все ту же ругань вперемежку с более печатными ругательствами вроде того, что «издохнуть тебе, старому чёрту» и т. п. Так и уехали, не выяснив причины этой ненависти ко Л. Н.
16 октября. Т. А. Кузминская при мне стала расспрашивать Л. Н. о том, как, по его мнению, мы будем на том свете относиться ко встрече с близкими нам людьми. Л. Н. улыбнулся и сказал: «Да ведь там друг друга мы не узна́ем». — «Почему ты так в этом уверен?» — спросила она. «Да по той причине, что ведь мы сейчас, тут, на этом свете, никого же не узнаём, а я думаю, что мы все жили раньше».
«Ждите гостя». Чрез несколько дней новая из Москвы: «Ждите. Гончаров». Очевидно, какую-нибудь пакость хотят сделать Л. Н. И вот все эти дни семья в волнении. Стражники тоже начеку. Но Л. Н. совсем не трусит и все так же спокойно и без всяких предосторожностей выходит к тем, которые его хотят видеть. Вообще я должен сказать, что мужество — одно из основных свойств Л. Н., и это я часто наблюдаю в разных более или менее мелких случаях его повседневной жизни.
24 октября. ‹...› Удивляюсь, что еще раньше митинги, устраиваемые Чертковым, не были прекращены. На этих митингах Чертков, очевидно, проповедовал много такого, что не могло быть терпимо никакой властью, а нашей полицейской и тем паче. Даже из уст Л. Н. вырвалось замечание, очень ценное для характеристики деятельности Черткова. А именно, Л. Н., огорченный арестом Гусева и ставя этот арест в связь с деятельностью Черткова131, заметил: «Очень мне понятно, что Чертков, жизнь которого во многом так не согласуется с тем, что он проповедует, слишком преувеличивал и пересаливал эту свою облюбованную им деятельность проповедования своих идей народу: усиливая свою проповедь, Чертков как бы держит в тени другие слабые стороны своей жизни».
Л. Н. проговорил это быстро и как бы про себя, но я так запомнил и так понял его слова, на которые обратили внимание и бывшие тут секретарша Ю. И. Игумнова132 причинами, в том, что он проехался по Европе на luxus-zug’e, что обошлось чуть ли не в 1000 руб. ‹...›
Начавшиеся и на Л. Н. нападки после его неудачного заявления о неимении собственности особенно разгорелись именно из-за того, что в своей частной будничной жизни он, Л. Н., пользуется постоянно тем благосостоянием, которое приобретается на деньги его же жены, а деньги ей переданы тем же Л. Н. Это ему пишут и в письмах, это и я ему сказал, когда он меня попросил ему объяснить, за что же его собственно ругают после напечатания этого злосчастного письма. Я ему рассказал тот анекдот, который о нем давно уже ходил, а именно, как он ехал когда-то по железной дороге и к нему в вагоне подошла какая-то девица из «кофточек» и у них начался следующий разговор:
Девица. Позвольте вас спросить: вы Л. Н. Т.?
Л. Н. Да, я Толстой.
. Ах, как я счастлива, что вас встретила. Я давно хотела вас увидать и спросить у вас некоторые пояснения о деньгах, которые вы ругаете и необходимость которых отрицаете.
С. А. ТОЛСТАЯ
Фотография, 1900-е гг. На обороте — портрет С. А. Толстой,
набросок Л. О. Пастернака
С. А. ТОЛСТАЯ
Набросок Л. О. Пастернака на обороте фотографии С. А. Толстой
Частное собрание, Москва
Л. Н. Что же вам хочется знать?
. Вот вы говорите, что деньги не нужны. Ну, а на какие же деньги вы взяли билет, по которому едете?
Л. Н. Мне жена дала.
Девица. Ну, а вот говорят, вы сапоги шьете. Откуда же вы берете деньги, чтобы покупать товар, из которого вы шьете сапоги?
Л. Н.
В это время сидевший в углу какой-то офицер воскликнул:
— Однако вы все это ловко придумали!
Так вот я и старался объяснить Л. Н., что хотя этот анекдот, весьма возможно, и выдуманный, но что в обществе, интересующемся не только его писаниями, но и его домашней жизнью, всегда существовало раздражительное к нему отношение за то, что его слова часто расходятся с его делами.
Помню, что его семейный enfant terrible28*, сын его Лева, задумал как-то написать роман под названием «Слова и дела», в котором он хотел бичевать своего отца и выставить ему в пример своего тестя, известного шведского доктора Вестерлунда, у которого будто бы дела никогда не расходятся со словами.
ко Л. Н., неминуемо должен вынести то впечатление, что этот человек за последние 20—25 лет вынес на своих плечах громадную внутреннюю работу, и та перестройка, которая была им произведена в его внутренней жизни, должна была потребовать такого огромного духовного напряжения, которое уже одно вполне объясняет оставшиеся непеределанными части его многострадальной души.
27 октября. К соседке Ясной Поляны А. Е. Звегинцевой приехали погостить две молодые дамы — дочь ее кн. А. Н. Волконская и племянница М. А. Болдырева. Л. Н. был у нее за это время раза два, когда навещал арестованного Гусева, сидящего в становой квартире в том же доме, где живет и Звегинцева. Сегодня Л. Н. собрался верхом с Д. Олсуфьевым133 опять туда ехать, чтобы и Гусева навестить и к Звегинцевой зайти, но вызвал целую бурю негодования со стороны С. А., в которой вскипела ревность и которая обвинила его, что Гусев только предлог, а что самый тайный у него интерес — это видеть красивых, раздушенных, нарядных молодых петербургских дам ‹...›
Чувство ревности — чувство весьма детально разработанное в семье Толстых. Сам Л. Н. по природе очень ревнив. Прежде это чувство находило себе пищу в его отношениях к жене, а затем он стал ревновать дочерей, преимущественно незамужних. Сейчас одна Саша незамужем, и недоверчивый, опытный, подозрительный старик зорко следит за ней. На днях приезжал сюда некто mister Perks, англичанин, привозивший демонстрировать какой-то новый Ремингтон Саше, предлагал его купить. Perks оказался неприятным гостем для Ясной Поляны. Высокий, стройный, в длинном, хорошо сшитом сюртуке, с длинными аристократическими пальцами, на длинных ногах, обутых в модную обувь с длинными носками, с длинным красивым носом, этот молодой человек, к тому же глядящий на Сашу слишком мягкими масляными глазами, произвел на Л. Н. очень неприятное впечатление. — «К чему он приехал, на что он, кто его звал?» — обратился ко мне и Ю. И. Игумновой Л. Н. Саша тоже заметила неудовольствие отца.
Я указал на «Ясную Поляну», для которой им же самим написано несколько статеек нужного для него содержания134. Он перечел и остался недоволен. «Ах, как глупо и плохо писал Лев Толстой, — заметил он, — плохо по изложению и глупо по содержанию. Там даже и патриотические чувства воспеваются». — «Да не только там, но и в позднейших произведениях Льва Толстого, — сказал я, — воспеваются патриотические чувства и в более определенной форме». — «Например?» — «Да, например, в „Войне и мире“. Там есть фраза: „Счастлив тот народ, который, не рассуждая и не сомневаясь, берет первую попавшуюся дубину и гвоздит ею по голове того, кто вздумал забраться к нему“»135. — «Да неужели так и сказано?» — «Помнится, что так». — «Аха-ха», — заахал Л. Н., спускаясь с лестницы, чтобы отправиться на свою ежедневную прогулку верхом.
31 октября. Читал нам громко Л. Н. один рассказ Наживина «Мой учитель», навеянный теософическими верованиями индусов136«Если человек замурует себя в подземелье и умрет там, полный действительно великой мыслью, то мысль эта пройдет чрез гранитную толщу подземелья и в конце концов охватит все человечество». По окончании чтения, когда Л. Н. стал восхищаться мудростью описанного индуса, я спросил его, неужели он, Л. Н., согласен с вышеприведенным положением. На что Л. Н. ответил:
— Раз все могущество и вся сила в духовном, то материальное не может препятствовать проявлению этого духовного.
Я. Да ведь это мистицизм.
Л. Н. Называйте как хотите.
Я. Но все-таки материальное вы признаете необходимым для проявления духовного?
‹...›
1 ноября. Я всегда избегаю столкновений со Л. Н., но сегодня между нами вышло то, что мой покойный сосед Картавцев называл dos à dos29*. «И такое у них вышло dos à dos». Началось с того, что Л. Н. собрался ехать в Тулу к губернатору с ходатайством об освобождении Гусева из заключения. Я старался его отговорить, доказывая, что он с глупым и грубым губернатором может всегда наскочить на неприятность и что всякие ходатайства ни к чему не приведут, так как никакое правительство не потерпит революционной пропаганды, а Гусев, конечно, революционер, если он проповедовал то, что пишет в своей книге «Наша революция» его патрон, поставивший его тут, В. Г. Чертков137. Вот это и взволновало и рассердило Л. Н., так как он все это время доказывал, что правительство по глупости только преследует Черткова и лиц ему подобных, которые борются с революционерами и стараются их образумить. А это в сущности совсем, совсем не так. В книжке Черткова проводится та мысль, что средства, употребляемые революц‹ионерами›, не только дурны, но и бесцельны, так как против бомб и браунингов правительство всегда может успешно бороться всякими имеющимися у него в руках средствами насилия, а что самыми успешными мерами для свержения правительства может служить то, что рекомендуется толстовцами: отказ от военной и иной службы, неуплата податей, словом, пассивное сопротивление. Таким образом, Чертков ничуть не борется с революцией, а борется лишь с теми средствами, которые употребляются революционерами и которые, по мнению Черткова, не могут достигнуть той цели, которую, очевидно, желает достигнуть и Чертков, т. е. свержения правительства. Это все равно, как если бы меня хотели выжить из этого дома насильники и применили бы пальбу, приступ, взрывы, а тут явились бы милые люди, желающие спасти свою душу, но и меня вместе с тем выгнать, и стали бы учить: «Да бросьте вы свои приемы, а слушайтесь нас: возьмем его измором; если не допускать к нему пищи, то, поверьте, он сам соберет свои пожитки и уберется куда-нибудь». Спрашивается: должен ли был бы я считать этих вторых за своих друзей или за своих врагов? Л. Н. все старался доказать, что я становлюсь на неправильную точку зрения, что следует смотреть на Черткова как на проповедника истинного христианства и что когда деятельность правительства не согласна с христианством, то правительство не имеет права бороться против обличений. Но ясно, что эти рассуждения страдают именно индивидуализмом, именно пристрастностью, личным, сектантским отношением к Черткову.
Поездка Л. Н. кончилась более благоприятно, нежели я думал: он не застал губернатора в Туле, а виделся лишь с умным и заискивающим вице-губернатором Лопухиным, который вряд ли что сделает, но наобещал много.
Г. Джорджа138 ‹...› Несмотря на решительное отрицание спасительности Г. Джорджа, ответ Столыпина понравился Л. Н. Но мне не понравилось, как Л. Н. старался пред Олсуфьевым представить Г. Джорджа не в его настоящем виде, а в виде какого-то умеренного государственного человека, стоящего более чем кто-либо за земельную собственность. Мои возражения по этому поводу Л. Н. старался ослабить тем, что я очень мало знаком с Г. Джорджем ‹...›
Примечания
111 Толстая. Моя жизнь. Не издано (АТ).
112 Письмо Толстого к известному реакционному публицисту М. О. Меньшикову (1859—1919) было написано по поводу его фельетона, посвященного картине М. В. Нестерова «Святая Русь» («Письма к ближним. 1. Две России. 2. Упадок церкви. 3. Сухое сердце»). — «Новое время», 1907, № 11085, от 21 января.
В 80—90-е годы Меньшиков не раз заявлял о своем сочувствии взглядам Толстого; переметнувшись же в лагерь крайней реакции, с присущими ему беспринципностью и услужливостью перед власть имущими, он не раз выступал в печати с грубыми выпадами против Толстого (см. «Новое время», 1908, № 11614, от 13 июля и № 11642, от 10 августа). Был лично знаком с Толстым. Последний раз был в Ясной Поляне 11 августа 1906 г., когда между ним и Толстым произошел резкий спор. О статьях Меньшикова Толстой говорил Н. Н. Гусеву 10 февраля 1908 г.: «Меньшикова статьи отвратительные» (Н. Н. Гусев
113 Об этом эпизоде см. запись в дневнике Толстого от 2 февраля 1907 г. (т. 56, с. 9—10). Сухотин изобразил его в статье «Киевское шоссе».
114 «Темными» С. А. Толстая называла посетителей Толстого — его единомышленников, в отличие от светских гостей.
Сергей Логгинович Дмитриев — сочувствовал взглядам Толстого, познакомился с ним в 1905 г.; Петр Прокофьевич Картушин (1879—1916) — единомышленник Толстого, выходец из богатой казачьей семьи; поддерживал своими средствами издательство «Обновление», печатавшее статьи Толстого. С 1910 г. — последователь А. М. Добролюбова (см. прим. 189).
115 Борис Николаевич Леонтьев —1909) — последователь Толстого, в 1892 г. работал с Толстым на голоде. В 1907 г., живя в толстовской общине под Полтавой, находился под влиянием Короленко, с которым встречался в Полтаве.
Петр Николаевич Гастев (р. 1866) — последователь Толстого, работал с ним на голоде в 1891—1896 гг. (см. его статью «На голоде с Л. Н. Толстым». — Сб. «Лев Толстой и голод». Н. -Новгород, 1912).
116 О С. А. Муромцеве см. выше в воспоминаниях И. М. Ивакина, стр. 58, 114, а так же стр. 395—396.
117 Ковалевский (1851—1916) — профессор Московского, Брюссельского, Петербургского университетов, автор трудов по истории государственных учреждений, по вопросам первобытной культуры, этнографии и социологии. Был депутатом I Государственной думы от Харьковской губ.
118 Александр Михайлович Бодянский —1916) — бывший помещик Екатеринославской и Харьковской губ., отказавшийся от владения землей; был связан с сектантами и духоборами. С Толстым познакомился в 1892 г.; Петр Леонидович Успенский (1870—1934) — харьковский заводчик, сочувствовал взглядам Толстого; Петр Абрамович Мазаев — сын богатого землевладельца, молоканин. Они приезжали, по-видимому, обсуждать с Толстым издававшуюся Бодянским религиозно-нравственную газету «Народное слово».
119 Щербаков (Щербак) (1863—1930) — крестьянин Сумского у. Харьковской губ. После встречи с Толстым в 1896 (1897?) г. проникся его учением. В 1905 г. принимал участие в крестьянском движении, выступал на Всероссийском крестьянском съезде в Москве (8 ноября 1905 г.) с призывом не работать на помещиков и купцов. В июле 1906 г. эмигрировал за границу. В последний раз у Толстого был 31 октября 1905 г.
120 С. А. Толстая«Практические дела. Весна 1880 г. и приезд Тургенева», стр. 621—622 (АТ). Разговор Софьи Андреевны с Тургеневым Сухотин приводит по памяти.
121 Иосиф Константинович Дитерихс (1868—1931) — брат А. К. Чертковой и О. К. Толстой, единомышленник Толстого, автор «Воспоминаний о Л. Н. Толстом» («Толстой и о Толстом», сб. 2. М., 1926, стр. 113—123).
122 Резкое слово, вырвавшееся у Толстого по адресу Тургенева за его стихотворение в прозе «Порог», объясняется тем, что Толстой считал, будто Тургенев, выражая преклонение перед девушкой-террористкой, был не искренен, так как по своим общественно-политическим взглядам он не сочувствовал насильственной борьбе с правительством и эту вещь написал для того, чтобы приобрести популярность в среде молодежи. Толстой опасался, что благодаря тому авторитету, которым Тургенев пользовался за границей, его «Порог» может вызвать у читателей сочувствие политическим убийствам.
«Русских ведомостей» от 20 марта сообщение об убийстве в Москве городового, стоявшего на посту. Убийство произошло при следующих обстоятельствах. По Сретенке промчался на лихаче молодой человек с девушкой. Поровнявшись с городовым, неизвестный произвел в него шесть выстрелов из револьвера и убил наповал. Лихач, повернув назад, помчался к Сухаревой площади. Когда раздались полицейские свистки и крики, извозчик остановил лошадь. Седоки бросились в разные стороны, причем неизвестный, отстреливаясь, ранил в бок ночного сторожа и скрылся в проходном дворе. Девушка была задержана и назвалась гимназисткой 6-го класса одной из московских гимназий. Она показала, что ехавшего с ней молодого человека, убившего городового, она не знает.
Сообщение это очень взволновало Толстого; тем большее впечатление произвел на него прочитанный вслед за этим в японском журнале на английском языке «Reviewof Revolutions» «Порог» Тургенева. В записной книжке Толстой в тот же день записал: «Убийство городового девицей и стихотворение в прозе Тургенева. Ужасн‹о›» (т. 56, с. 188). Но Толстой все-таки не мог простить себе эту вырвавшуюся у него неожиданную для себя самого резкость по отношению к Тургеневу. В волнении он быстро удалился к себе, а вернувшись к своим собеседникам, постарался загладить свой отзыв прежде всего обвинением и самого себя в том, будто бы присущем и ему недостатке, за который он упрекнул Тургенева.
123 Сухотин написал Вересаеву об ответе Толстого. Это письмо от 23 мая 1907 г. Вересаев опубликовал в воспоминаниях о Толстом («Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. II. М., 1955, стр. 168—170).
124 Сергей Дмитриевич Николаев —1920) — знакомый Толстого, сторонник учения Г. Джорджа, автора теории «единого земельного налога», и переводчик его произведений на русский язык. Далее речь идет о книге А. Наживиной. Генри Джордж. Изд. Н. Парамонова «Донская речь» в Ростове-на-Дону.
125 С. А. Толстая«Переезд в Москву и моя болезнь», стр. 240 (АТ). Письмо Толстого, фраза из которого приводится Сухотиным со слов Софьи Андреевны, — см. т. 83, с. 441—442.
126 Имеется в виду гл. VI, § XX «Мыслей» Паскаля («Pensées de Pascal». Paris, 1850, стр. 66—67). Книга сохранилась в библиотеке Толстого (ср. «Мысли Паскаля, перевел с французского Иван Бутовский». СПб., 1843, стр. 139—141).
127 В августе 1907 г. Сухотиным была написана корреспонденция об ограблении его соседа по имению кн. Б. Н. Голицына и отослана в редакцию «Голоса Москвы», а затем в «Русские ведомости», откуда была возвращена автору. Лишь в ноябре она была принята к печати «Московским еженедельником». Черновик корреспонденции сохранился среди записей публикуемого дневника.
128 Об истории этого портрета (1907 г. и переделка в 1911 г.) — см. в кн. «Описание материалов Пушкинского дома. Л. Н. Толстой. III». М. — Л., 1954, стр. 15 и иллюстрации. Отклик Толстого — т. 56, с. 458.
129 Письмо Толстого было опубликовано 20 сентября 1907 г. в «Русских ведомостях» (№ 214) и «Новом времени» (№ 11323). В сентябре же письмо было перепечатано почти всеми другими газетами (т. 77, с. 198—199).
130 «Родное. Отрывок из письма И. С. Аксакову».
131 Секретарь Толстого с 26 сентября 1907 г. Н. Н. Гусев, живший сначала не в Ясной Поляне, а в доме А. Л. Толстой в усадьбе Телятинки, в 3 км от Ясной Поляны, был арестован 22 октября 1907 г. за хранение запрещенных статей Толстого и после пребывания в течение четырех дней на становой квартире, находившейся в усадьбе помещицы А. Е. Звегинцевой, был отправлен в крапивенскую тюрьму; освобожден 20 декабря 1907 г.
Сухотин был прав: Чертков поручил Гусеву продолжать его деятельность по распространению сочинений Толстого, направленных против государства и церкви.
132 Юлия Ивановна Игумнова —1940) — художница, в Ясной Поляне жила в качестве секретаря Толстого. Сохранилось несколько портретных зарисовок писателя ее работы.
133 Дмитрий Адамович Олсуфьев, кн. (р. 1862) — сын А. В. Олсуфьева; в 1906—1907 гг. — член Государственного совета.
134 Сухотин имел в виду приложение к журналу «Ясная Поляна» под названием «Ясная Поляна. Книжки». Всего вышло 12 книжек (цензурное разрешение 1-й кн. — 25 января 1862 г.; 12-й — 26 марта 1863 г.). Известно, что Толстому в «Книжках Ясной Поляны» принадлежат: предисловие к рассказу «Матвей» (№ 1), предисловие к статье Е. А. Берс «Магомет» (№ 7), примечание к заглавию отдела «Сочинения крестьянских детей» (№ 3) (т. 8, с. 362—366). Толстым также редактировались статьи и рассказы других авторов. Из записи Сухотина можно сделать вывод, что Толстому принадлежат не только предисловия, но и некоторые неподписанные статьи в «Книжках Ясной Поляны».
135 «Войны и мира» (кн. 4, ч. III, гл. 1).
136 Иван Федорович Наживин (1874—1940) — писатель. В начале 900-х годов сочувствовал учению Толстого. Автор книги «Из жизни Л. Н. Толстого» (изд. «Сфинкс», 1911). После Октябрьской революции — эмигрант. Толстой читал не рассказ, а речь, озаглавленную «Мой учитель», напечатанную в книге И. Ф. Наживина «В долине скорби» (М., 1907, стр. 183—204). Эта речь, посвященная индийскому философу Рамакришне, была написана его учеником, философом Свами Вивекананда. Наживину принадлежал только ее перевод.
137 Брошюра В. Г. Черткова «Наша революция. Насильственное восстание, или Христианское освобождение» была издана в России в 1907 г. с послесловием Толстого. До этого печаталась за границей в 1903 и 1904 гг. в издании «Свободного слова» (т. 36, с. 149—155 и 622—628).
138 —23 октября 1907 г., на письмо Толстого от 26 июля 1907 г. (т. 77, с. 164—168) опубликован в сб. «Лев Николаевич Толстой». М. — Л., ГИЗ, 1928, стр. 91—92. Интересны слова Толстого, сказанные им 6 августа 1908 г.: «Я рад, что писал царю, а потом Столыпину. По крайней мере я все сделал, чтобы узнать, что к ним обращаться бесполезно» (А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. I. М., 1959, стр. 234—235).
27* профессиональную зависть (франц.).
28* ужасный ребенок (франц.).
29* — Ред.