1908
23 января. ‹...› Л. Н. не раз передавал один рассказ Тургенева, который, странно, что нигде не встречается в его сочинениях. Едет Тургенев по шоссе в Тулу на ямщике. Обгоняют они телегу. Баба правит. Сзади сидит пьяный мужик. Все лицо у него разбито, опухло и в синяках. Мужик хнычет. Ямщик, обгоняя мужика, повернулся к Тургеневу и, показывая кнутом на побитую физиономию, с некоторой гордостью произнес: «руцкая работа» ‹...›
26 января. ‹...› Получил интересное письмо из Ясной Поляны от Ю. И. Игумновой. В Ясную приехал из Англии Чертков. Несмотря на неудачу проповеди Гусева, Чертков не унывает и желает продолжать пропаганду. Для сего он ставит на место Гусева какого-то молодого человека Плюснина139. «По словам Черткова, — пишет Ю. И., — дело организовано так, что как только Плюснин будет арестован, на его место приедет кандидат, а когда арестуют кандидата, то приедет еще кандидат и т. д.». Организация неплохая, но только не могу я ей симпатизировать. Богатый Чертков платит бедным молодым людям 50 р. в месяц и посылает их на бой с правительством, рискуя сам во всяком случае менее, чем его наемники. Правительство, конечно, не может поступать иначе, как арестовывать этих чертковских condotieri, так как их проповедь заключается главным образом в том, что не следует податей платить и в солдаты идти ‹...›
‹4—6 марта.› ‹...› я помню, как еще в 1876 г. я имел столкновение со Л. Н. ‹...› Это было летом, кажется в августе, и я встретился с ним в Черемошне, у его большого друга Д. А. Дьякова, моего дяди и соседа140. При мне Л. Н. стал высказывать те же мысли относительно сербской войны, общего энтузиазма и стремления идти в добровольцы, которые он вложил в уста Левина. Завязался спор. Я не помню хорошо, как я ему возражал; очевидно, я повторял слова тогдашних руководителей общественного мнения, Достоевского, Аксакова, Каткова. Спор разгорался все более и более.
Вдруг Л. Н. закричал петухом и убежал в сад. Потом я узнал, что когда он в споре кричит петухом (что-то Суворова напоминает), это значит, что он находит, что его противник говорит такие глупости, на которые не стоит возражать человеческим языком. Через некоторое время Л. Н. вернулся из сада успокоенный и очень мило и ласково просил у меня прощенья за то, что погорячился ‹...›
31 марта. Умер мой дядя (муж сестры моей матери) А. М. Жемчужников ‹...› Он был поэт, Л. Н. не признавал в нем никакого поэтического дара и даже самого примитивного понимания поэзии. Он считал, что все, что пишет Жемчужников, это рифмованная скучная и никому не нужная проза. Но я думаю, что Л. Н. тут, как с ним часто бывает, слишком строг и требователен. Л. Н. признает всего пять поэтов — Пушкина, Лермонтова, Баратынского (за его «Смерть»), Фета и Тютчева ‹...›
‹ЯСНАЯ ПОЛЯНА›
9 апреля. Вчера приехали в Ясную Поляну. Без особого труда добрались на розвальнях с Засеки до дома. Путь еще держится. Это запоздалое таяние неожиданно и исключительно. Сам главный старожил Л. Н. такой весны не запомнит. Нашел я его физически бодрым и здоровым. От своего предостерегающего обморока он совсем оправился. Заметно только бо́льшее ослабление памяти. Но в душе его, мне кажется, происходит какая-то перемена. Стал он более замкнут, задумчив, грустен. Нет прежнего интереса к самым разнообразным проявлениям жизни. Мало расспрашивает, рассеянно слушает.
12 апреля. С месяц тому назад со Л. Н. был обморок и затем временная потеря памяти. Сегодня за обедом это повторилось, хотя не было полного обморочного состояния. Он дурно ночь провел от мучившей его изжоги, с утра чувствовал себя нехорошо, лег спать днем, крепко спал, встал, пошел пред обедом пройтиться. К обеду пришел, запоздав немного, и сначала принимал участие в разговоре. Спросил у меня, что́ я знаю о причинах прилива и отлива в океане. Затем, когда я начал говорить об «Jeanne d’Arc» Anatole France, спросил меня, как на нее смотрит автор, как ее понимает141́ я про них знаю. Я стал рассказывать о болгарах. Затем говорил я о каменной и бронзовой эпохе, но тут уж Л. Н. никакого участия в разговоре не принимал. Вдруг сидевшая с ним рядом С. А. встала, подошла к Душану Петровичу и сказала ему: «Посмотрите, что со Л. Н., ему что-то плохо». Все обратили внимание на Л. Н. Он сидел бледный, с посиневшим носом и, видимо, плохо понимал, что кругом него говорилось. Д. П. стал уговаривать его прилечь. Л. Н. воспротивился: «Да что вы, со мной ничего, я просто очень крепко спал, так крепко, что, когда проснулся, все забыл; тут был брат Митенька (умерший тому назад лет 50), не знаю, во сне или в действительности». Все взволновались и не знали, что́ делать. Л. Н. пытливо и напряженно стал поглядывать кругом. Потом он ласково посмотрел на сидевшую с ним рядом и испугавшуюся Таню и потрепал ее по плечу: «Ничего, ничего, все так и должно быть», — проговорил он. Бледность все увеличивалась. С. А. все настойчивее его уговаривала встать и уйти. Л. Н. ел машинально и, вероятно, старался сохранить умственное равновесие. Он внимательно поглядывал на сотрапезников, на лицах которых были ясно видны смущение и тревога. Он, очевидно, путался, старался понять, кто и откуда явился, и проверял ясность своего понимания. «Ты куда едешь?» — обратился он к Леве. — «В Петербург». — «С женой?» — «Как с женой? Дора ведь в Петербурге». — «Ах, да, да». — «А это Анночка142 сидит?». — «Да, это я, дедушка». — «Да когда же ты приехала?» — «Я уж тут с неделю, дедушка». — «Вот как!» — «А я действительно очень странно себя чувствую, — проговорил Л. Н., — очень странно». Голос его был тонкий, жалкий, слышалась беспомощность и смущенность. Обед пришел к концу. Л. Н. легко и без усилий встал. Д. П. подскочил и хотел взять его под руку. «Да нет, нет, что вы, я ведь ничего», — сказал Л. Н., уклоняясь от услуги Д. П., и прошел в кабинет, где его уложили на диван ‹...›
13 апреля состояние его здоровья совсем неплохое. Но, посидев немного, он снова стал путать. Видимо, ему трудно было следить за разговором и понимать, о чем идет речь, преимущественно, когда упоминались имена людей, образ которых он не в силах был вызвать в своей памяти. Особенно все смутились, когда оказалось, что он совсем забыл, что сын его Андрюша был раньше женат и с женой развелся. «Да кто же была его жена? Где она? Что с ней сталось? Почему развелся? Ничего, ничего не помню! Да не может быть, чтобы он был раньше женат. Удивительно, что я об этой жене ровно ничего вспомнить не могу». Это полное забвение Ольги Дитерихс очевидно его смущало, и он несколько раз возвращался к попыткам вызвать в своей памяти хоть что-нибудь о ней. Наконец его уговорили идти спать.
Сегодня утром проснулся бодрый и свежий. Вышел в халате, горячо поговорил о поэзии, признавая эту отрасль литературы самой низкой, так как великий дар — слово — дан человеку для духовного общения, а поэт мысль калечит, втискивая ее в тесные формы ритма и рифмы. Даже такой великий поэт, как Пушкин, который как будто не сочинял стихов, а говорил стихами, почти так же, как мы говорим прозой, даже такой мастер и тот ведь, конечно, сидел, трудился, перечеркивал, подбирая рифмы, и невольно наносил ущерб мысли в угоду ни на что не нужной форме. «Но ведь не всегда же поэтическая форма вредна для мысли, — заметил я, — иногда она служит наоборот и более яркому пониманию мысли, к лучшему запоминанию того, что описывает поэт, будь то красота природы или движение человеческой души...». — «Ах нет, нет, — перебил меня Л. Н., — для меня наоборот: переложи стихи на прозу, я лучше пойму и более оценю то, что хотел сказать поэт».
в его голове чрезвычайно смутные воспоминания.
14 апреля. Вчера — Пасха ‹...› Сам Л. Н. не преминул пустить несколько ядовитых замечаний по поводу воскресения. «Помимо невозможности воскресения с физической точки зрения, как можно допустить, чтобы Христос воскрес только для того, чтобы сказать несколько глупостей, половить рыбу и затем исчезнуть!?» ‹...›
А 26 лет тому назад я помню, что я зашел к Толстым, жившим тогда еще в Денежном пер., в первый день Пасхи с визитом. В зале со мной встретился Л. Н. Я заколебался, как его приветствовать. Но все-таки я произнес «Христос воскрес» и двинулся к нему, чтобы его поцеловать. Он остановил меня рукой: «Милого Мишу Сухотина с удовольствием поцелую, но при чем тут Христос, не понимаю, а еще менее того понимаю, как он мог воскреснуть». И затем ласково меня поцеловал.
26 апреля‹...› В Ясной нашел Л. Н. снова в прекрасном и бодром виде. Все переправляет свою последнюю статью, которой очень доволен, но которая, по-моему, есть повторение уже не раз высказанного, но написана она более слабо и более спутанно, нежели предшествовавшие ей статьи143. В этой статье особенно заметно, насколько Л. Н. полевел за это время. Например, Л. Н. в ней говорит, что и правительство и революционеры поступают дурно, но что революционерам простительнее, так как их злые деяния смягчает тот риск, которому они подвергаются. Совершенно то же самое говорится в статье, писанной с год тому назад к правительству и революционерам, с тою разницею, что тогда Л. Н. извинял более правительство, так как оно действует по инерции, и его представители свои взгляды унаследовали от своих предшественников. Ждет Л. Н. своего любимца Черткова, который снимает под себя три дачи на Засеке, пока его palazzo в 30 комнат будет строиться в Телятинках ‹...›
9 июля. Вчера приехал с Таней на два дня в Ясную. Л. Н. меня поразил своим бодрым видом. Головой тоже очень свеж, и никакого прежде замечавшегося утомления и угнетенности как не бывало. Прочел здесь его коротенькое письмо к священнику Соловьеву (законоучителю Лицея цесаревича Николая), написанное в ответ на длинное письмо священника, выражавшего свою благодарность, что Л. Н. отказался от юбилея, который, конечно, во многих возбудил бы вражду и негодование против юбиляра. Я письмо Л. Н. при сем прилагаю144 ‹...›
. Хотя я пожил в Ясной Поляне немного, я все-таки успел здесь набросать для приготовляемого к юбилею Л. Н. альманаха, задуманного Сергеенко, статью под названием «Киевское шоссе»145. Приурочил я к этому шоссе анекдоты и мои воспоминания о Л. Н. Прочел самому юбиляру — одобрил. Но не одобрил слушавший это Чертков. Жалует царь, да не жалует псарь. Очень Чертков на меня напал. Как я смел в своей статье вспомнить о том, как Л. Н. относился года два тому назад безо всякой симпатии к революционерам и несколько извиняя правительство и как Чертков это нежелательное настроение Л. Н., приехав из Англии, окончательно переделал. Это потемнение Л. Н. произошло будто бы по той причине, что на него слиняли дворянские симпатии и антипатии лиц его окружавших, пичкавших его ложными и тенденциозными сведениями и проч. и проч. ‹...› Я пошел ко Л. Н. и предложил ему моей статьи не печатать. Но он просил меня не стесняться преувеличенными опасениями Черткова, тем более, что «это правда» ‹...› На этот раз в столкновении Черткова со мной Л. Н. не стал потакать фантазиям Черткова, но вообще влияние, которое проявляет Чертков над Л. Н., поразительно. Л. Н. до того любит Черткова, что боится ему противоречить, чтобы его не огорчить, а Чертков пользуется этой любовью и заставляет Л. Н. поступать так, как Черткову хочется. Придумал Чертков уговорить Сытина издать альбом с картинами Орлова. Орлов это малоизвестный художник, картины которого страдают крупными недостатками техники, но трогательны по своей любви к простому народу и блещут иногда замечательным юмором. Л. Н. очень любит Орлова. Кроме того, Орлов очень беден, имеет 9 человек детей, а заработка не имеет. Сытин согласился издать альбом под условием, что Л. Н. напишет предисловие. Л. Н. согласился и написал прелестное по глубине чувства и тонкости анализа предисловие. Но только Л. Н. не упомянул о последней картине Орлова «Телесное наказание», во всех отношениях неудачной и могущей испортить все впечатление, предполагая предложить Сытину не включать ее в альбом. Чертков воспротивился и не только настоял на издании этой картины совместно с прочими (что, очевидно, послужит во вред Орлову), но и заставил Л. Н. написать и об этой картине лестный отзыв и вклеить его в уже написанное предисловие146.
Д. П. МАКОВИЦКИЙ
Рисунок Т. Л. Сухотиной-Толстой 1911 г.
Вчера Л. Н. собрался съездить верхом к А. Е. Звегинцевой. Черткову этот визит к черносотенной даме пришелся не по вкусу, и я слышал, как он учил Л. Н., как ему там себя вести, что́ и как говорить даме. Л. Н. поддакивал и обещал поступать по рецепту Черткова. Как-то обидно становится за Л. Н. ‹...›
Л. Н. находится в так называемом гинофобном настроении. Все ходит и подсмеивается над слабыми сторонами женского ума. «Все удивляюсь, — говорил он мне, — характерной способности женщин перепрыгивать безо всякой логической связи с одного предмета на другой. Вот сейчас вслушивался в их разговор и едва мог удержаться от смеха. Сидели вчетвером: Соня, сестра Машенька, Таня, Лизанька. Поднимали вопросы первостепенной важности: то говорили о бессмертии души, то о боге, то о смертных казнях; все кричали, перебивали, не слушали друг друга, и вдруг в разговор кто-нибудь из них вставит ни к селу, ни к городу свое мнение о новомодном рединготе; тут все кидаются на редингот страстно, серьезно; при этом каждая имеет свое определенное горячо отстаиваемое мнение; потом, не успеешь хорошо вслушаться, опять идет разговор о чем-либо отвлеченном. А вот на днях они меня так рассмешили, что я едва успел уйти, чтобы скрыть свой смех. Говорили Соня, сестра Машенька, Лизанька. Несли удивительный вздор. В стороне сидела Юлия Ивановна и молчала. Я только что подумал, как умно поступает Юлия Ивановна, что рта не открывает, как слышу она при каком-то споре о висмуте и говорит: „А я никогда висмута не принимала“. Я вынул свою записную книжечку и эти слова для памяти записал. При случае куда-нибудь их вставлю. К чему она это сказала? Кому это интересно знать? К чему женщины тратят свои слова на выражение ни к чему не нужных и никому не интересных мыслей? Нет, право, всем женщинам следовало бы быть либо дурочками Парашами, либо Верами Фигнер: середина им недоступна».
В другой раз подошел ко мне Л. Н. и говорит: «Вот вы всё тут собираете обо мне разные пустяки и будете их печатать; иные и биографии мои пытаются писать. А я вам вот что скажу: все биографии будут неверны и однобоки, пока биографы не возьмутся за самое существенное в моей юности, за то, что оказало громадное влияние на всю мою дальнейшую жизнь, я говорю о моих отношениях с женщинами. А это, конечно, в самом главном останется для биографов неизвестным, да, по правде сказать, и писать не все удобно. Конечно, со времени женитьбы я не имел с посторонними женщинами плотских сношений и не предавался разврату». — «Но ведь вопрос о разврате, — заметил я, — всегда возможен даже в примерной на вид семейной жизни. Ведь и отношения с женой могут носить в себе характер большего или меньшего разврата». — «Конечно, конечно, — перебил меня Л. Н., — те или иные плотские отношения с женой имеют огромное значение во внутренней жизни каждого человека» ‹...›
Из записок С. А. запомнил два метких замечания Л. Н. Говоря о сыне Илье, он сказал: «Постоянные шуточки Ильи мне не нравятся: это приправа к тому, чего нет». Говоря о самоубийстве, он выразился так: «Покушение на самоубийство — это попытка проснуться».
Сегодня день рождения С. А. Гостей мало. Л. Н. все еще в постели от закупорки вены на ноге. Имеет вид весьма больной. Напоминает мне самого себя в Гаспре во время болезни. Такой же слабый и куда-то вдаль уходящий взгляд, который так прекрасно схвачен и запечатлен на портрете, сделанном Ю. И. Игумновой (находится у Саши). Когда я вошел к нему, он произнес слабым голосом: «Вот, кажется, еще раз получил отсрочку». Посидел я с ним и вынес очень приятное впечатление от его ровного, мирного и мягкого настроения. Но только исходный пункт этой благожелательности, возможно, что следует искать не исключительно в его чувстве любви к окружающим людям, а скорее в постепенно увеличивающемся равнодушии куда-то уходящего человека, занятого своими сокровенными помыслами, в равнодушии к тем интересам, которыми наполняется жизнь близких ему людей. А кругом его бушуют страсти, разгораются ненавистничанья, кипят взаимные пререкания. Интерес дня — фельетон Меньшикова, письмо по этому поводу С. А. и ответ Меньшикова147. Ругают Меньшикова и не хотят видеть, что Меньшиков тут не при чем, а кругом виноват Чертков, затеявший этот бестактный сбор фонда на выкуп Ясной Поляны у детей Толстого для раздачи земли мужикам ‹...›
23 августа. Л. Н. действительно возвращается к жизни, на короткое, вероятно, время, но возвращается. Очень, очень он мягок и трогателен. Он и раньше часто напускал на себя мягкость, но всегда чувствовалось, что это результат внутренней работы, напряженной перестройки своего нутра, победы над своей природой. Поэтому в этой мягкости всегда чувствовалась некоторая деланность, и сквозь эту мягкость нет-нет, а прорывалась старая властность, старая гордость, старая требовательность. Теперь этого нет. Очевидно, как à force de forger on devient forgeron30*, так постепенно по мере работы над собой не только получаешь внешний окрас вырабатываемых качеств, но эти качества к конце концов во всей своей полноте просасываются на самое дно души и вытесняют своих антиподов.
больше убеждать в этом ни себя, ни других.
Но живучесть его изумительна. Он ведь был еще несколько дней тому назад очень плох. Кроме закупорки вены на ноге, большая слабость, перебои, ослабление сердечной деятельности, начало какого-то процесса в легких, и даже начало отека (sic!) легких, все это было весьма угрожающе, и все это прошло и проходит ‹...›
Л. Н. очень интересно рассуждал на тему о сновидениях. По его мнению, во время сна могут действовать все стороны человеческого духа, кроме одной: совести. Человек может и мыслить (сам Л. Н. иногда сочинял во сне, а затем, проснувшись, записывал им сочиненное), и соображать, и любить, и радоваться, но только не может делать одного: чувствовать нравственную ответственность за свои поступки ‹...›
Мих. Стахович старается. И острит, и комплиментами сыплет, и находчивость свою выказывает, словом, чаще, чем когда-либо, приходит на память сравнение, когда-то сделанное Л. Н., Стаховича с обойщиком. Как обойщик во время своей работы держит за щекой много мелких гвоздиков, которые он по мере надобности вынимает изо рта и ловко и быстро вгоняет туда, куда нужно, так Стахович поступает с целым запасом острот, любезностей, намеков, которые он то и дело легко и ловко пригоняет именно туда, куда следует ‹...›
28 августа‹...› Приехав сюда, в Ясную, после полудня, мы попали в самый разгар юбилея: подарки, письма, телеграммы, сыновья (кроме Левы) с женами, несколько толстовцев, гостей чужих немного. Общий тон более семейный и мало политический, показной, что очень приятно. По случаю слабости юбиляра никого к нему из чужих не пускали, исключение сделано было для Mr. Right148, привезшего адрес от 700 английских литераторов. Нехорошо было то, что никто не подумал о тех людях, которые большею частью пешком шли к дому из Тулы или со станции и ни с чем, даже без ласкового слова, возвращались назад. Юбиляр мне очень понравился своей особенной простотой и ласковостью. К обеду его вывезли в кресле. Он сидел за отдельным столом. Когда подали шампанское, он просил к нему не подходить с поздравлениями, а сам произнес маленькое приветствие, в котором выразил радость, что всех нас видит. Нас за столом было 22 человека, и всё почти одни родные. Вечер Л. Н. провел, играя в шахматы и беседуя с нами. Рано лег спать. Когда он уже лежал в постели, я вошел к нему, чтобы проститься с ним, так как я на другой день утром уезжал в Кочеты. Я нагнулся к нему, чтобы с ним поцеловаться, и сказал: «Еще раз от души поздравляю вас». — «С чем?» — спросил Л. Н. «С хорошо прожитой жизнью», — ответил я и поцеловал его руку, чего прежде никогда не делал. Л. Н. прослезился и произнес: «Да, да, я знаю, что вы меня любите». Я тоже заплакал и вышел из спальни ‹...›
За это время много осуждений можно было слышать по адресу Л. Н. за эту бестактную выдумку Черткова собрать фонд и выкупить у детей Л. Н. Ясную Поляну для подарка ее крестьянам. И на это Чертков сумел получить не то согласие, не то одобрение от Л. Н. Эта невозможная выдумка дала повод Меньшикову написать свою ядовитую статью, а статья вызвала грубый ответ С. А., а ответ С. А. вызвал дерзкий ответ Меньшикова. Вот уж подлинно пустынника и медведя изображают собой Л. Н. и Чертков ‹...›
21 октября. Вчера Таня, Танечка и я приехали в Ясную. Ехали по морозу и снегу, из Кочетов до Благодатной на колесах, от Засеки до Ясной в санях. Как всегда, так и теперь я нашел Л. Н. после перенесенной им болезни поразительно посвежевшим и быстро оправившимся. С годами ‹...› он становится все добрее, мягче и радостнее. Для меня он становится все милее, и все более я чувствую к нему нежность и любовность. Вот окружающие его люди для меня не вполне приятны ‹...› Ежедневно приезжает и сам Чертков, который не только обожает Л. Н., но и командует им, а Л. Н. не только любуется Чертковым, но и слушается его во всем. Сегодня у Черткова несчастье. Его два раза уже поджигали, но неудачно, а сегодня подожгли с успехом, и все только что отстроенные службы сгорели дотла. Подозрение на двоих. Либо это сделал подрядчик, которому это было нужно сделать, чтобы скрыть пред ревизией все мошенничества, которые он наделал в постройке, либо один телятинковский мужик, которого подрядчик будто бы нанимал за 150 р. поджечь Черткова, но который от этого отказался, донес об этом Черткову и просил с него денег за не поджигать. Л. Н., конечно, очень огорчился, особенно отношением недоброжелательным мужиков, глазевших на пожар и не желавших принять участие в его тушении. На утро мужики пришли воровать из дымящегося пожарища разные вещи на глазах у толстовца Е. И. Попова, а потом явились к Черткову просить на водку. Вечером Л. Н. мне сказал: «Я сегодня впал в уныние: такой мрак, такой мрак меня охватил со всех сторон, куда ни взглянешь, всюду мрак. И только теперь я сумел освободиться от уныния, именно теми доводами, что мрак насылается на нас для того, чтобы мы боролись с ним» ‹...›
Л. Н. пишет ответ какой-то сербке, который мне не нравится по своей бесцельности. Сербка плачет о том, что их окончательно заберут в свои руки и уничтожат их национальность швабы, а Л. Н. в утешение ей доказывает, что не нужно никакой национальности и что одинаково вредно ей, сербке, всякое государство, будь то турецкое, немецкое или сербское ‹...›149
23 октября. Л. Н. ездил с Сашей и со мной гулять, заезжали к Черткову. Л. Н. остался недоволен великолепием дома Черткова. Вернулся огорченным и вечером говорил: «К чему все это, эта роскошь, эти ванны, весь этот первый сорт? Я непременно все это ему выскажу. Я ведь никогда до сих пор внутри не был и не осматривал подробно этого дома».
13 ноября‹...› В Ясной Поляне жизнь идет по-старому, т. е. регулируется интересами, здоровьем и настроением Л. Н. Вечер свой Л. Н. всецело посвящает отдыху, так как за день он очень устает. После обеда он аккуратно играет со мной две партии в шахматы с переменным успехом. Затем часов до 11 вечера он играет в винт в пересадку. Его партнеры почти всегда одни и те же: Таня, Саша, я. Почти ежедневно к обеду приезжает Чертков. Для меня это самое неприятное время, так как этот любимый ученик вносит с собой какой-то дух уныния, и от его присутствия я испытываю гнет, имеющий своим источником сознавание мной преувеличенной по своей значительности роли этого сильного и вместе с тем крайне узкого человека, пропитанного, кроме того, сектантской мировой скорбью. Иногда приезжает он и днем. За глаза все его ругают, критикуют, рассказывают разные анекдоты об его неискренности в смысле несоответствия его толстовских взглядов с его жизнью богатого фантазера, пользующегося своими деньгами. В этих нападках отличается особенно Саша и ее приятельница Варя150. Защищает его одна Таня, а обожает его один Л. Н., при котором никто не позволяет себе никакой критики Черткова. Поразительно, как этот сын Зеведеев151 забрал в руки учителя. Ему одному разрешены les petites entrées, т. е. ему дозволяется входить, когда ему угодно, ко Л. Н., несмотря на затворенные двери, несмотря на часы, отдаваемые Л. Н-м работе. Ему дозволено читать все то, что пишет Л. Н., и по его настоянию Л. Н. поступает со своими писаниями так или иначе. То заявление, которое Л. Н. уже давно (в 1891 г.) сделал о том, что его писания принадлежат всем, собственно говоря, ради Черткова потеряло всякий смысл152. В действительности писания Л. Н. принадлежат Черткову. Он их у него отбирает, продает их кому находит это более удобным за границу для перевода, настаивает, чтобы Л. Н. поправил то, что ему, Черткову, не нравится, печатает в России там, где находит более подходящим, и лишь после того, как они из рук Черткова увидят свет, они становятся достоянием всеобщим ‹...›
слабоголовых пигмеев, хотя и в значительно меньшей степени, но тоже страдает противоречиями. Его противоречия всего чаще проявляются между тем, что́ он проповедует, т. е. печатает, и тем, что́ он чувствует и высказывает в частных беседах ‹...›
18 ноября. Вчера приехал из Петербурга Лев Львович, так называемый Тигр Тигрович. Л. Н. был болен ‹...› Мы у него сидели вечер, и был очень интересный разговор между отцом и сыном. Л. Л. говорил о том, как ему хочется начать какое-либо крупное дело, например, издание газеты, и этим делом наполнить свою жизнь.
Л. Н. Это значит учить других, как жить и что делать. Я все время с недоумением гляжу кругом себя и вижу, что, начиная со Столыпина, который считает, что он призван устраивать жизнь других, и кончая последним революционером, все о других заботятся и что-то все исправляют и чему-то учат, тогда как у каждого человека есть громадное дело, данное ему богом, заниматься своей собственной душой. Это дело всецело должно наполнить жизнь человека; и очищать свою душу от той грязи и мерзости, что наросла на ней, это самое важное дело жизни; и все время, отведенное нам, должно уходить на это дело.
Л. Л. Однако ты сам учишь же людей?
Л. Л. Но ведь так хочется оставить что-либо после себя, создать что-либо.
Л. Н. Этому искушению поддаваться не следует.
Л. Л. Но ведь ты же создал «Войну и мир», и это создание останется после тебя?
На этот аргумент ad hominem Л. Н. ничего не ответил.
Л. Н. Вот вы все: и Дунаев, и Митя Олсуфьев, и ты, — все восторгаетесь заграницей и хулите Россию. Спора нет, там порядку больше, а у нас его нет. Но зато там под наружным порядком мертвечина, а у нас под нашей неурядицей жизнь кипит, слышишь и понимаешь, что там внизу под нами что-то подымается, что-то растет...
С. А. (из другой комнаты). Это у тебя, Левочка, в душе жизнь кипит, тебе и кажется, что всюду кипит, а в сущности ничего, кроме мертвечины, в России и нет.
‹...› Говорил Л. Н. и о том, как в современных людях исчезает смирение, то смирение, которое не есть в сущности добродетель, но без которого немыслима никакая добродетель. Я думаю, что это говорилось по адресу Льва Львовича, который страдает действительно болезненным самомнением ‹...›
22 ноября. Вчера приезжала ко Л. Н. депутация от московского Общества грамотности для переговоров об устройстве в Ясной Поляне народной библиотеки имени Л. Н. Депутация состояла из председателя Общества кн. Павла Дм. Долгорукова, члена правления Е. А. Звегинцева и старого проф. Д. Н. Анучина ‹...› Анучин — самый что ни на есть кадет, так как состоит редактором «Русских ведомостей». Читает в университете географию и антропологию. Полон веры в науку, надежды на университет и любви к своей собственной персоне. На почве этой веры в науку у Анучина завязался горячий спор со Л. Н., принявший вскоре неприятный характер, так как Л. Н. стал раздражаться и говорить колкости, а бестолковый и наивный старичок безо всякой разумной цели со сладенькой и несколько задирающей улыбочкой продолжал приставать ко Л. Н. с вопросами, уличениями в противоречиях, доказательствами из научного, для Л. Н. совершенно чужого и отпетого, мира. Самая суть спора заключалась в том, что Л. Н. вертелся вокруг своего основного положения, что для всякого разумного человека важны вопросы из мира духовного, применимые к тому, как ему следует прожить ту жизнь, которая ему дана, а профессор старался доказать, что и вопросы, поднимаемые наукой, тоже могут интересовать разумного человека. Я боялся, что кончится скандалом, но Л. Н. во время сдержался, присмирел, а старичок и сам был рад дать отбой. Был еще и председатель Крапивенской земской управы Н. В. Игнатьев, державшийся с большим тактом, что было не легко, так как он попал в такую компанию, где представителю черносотенного земства чувствовалось наверно неловко. Один прямолинейный Чертков чего сто́ит. Его прямолинейность, попросту сказать, бестактность, проявилась вчера весьма подчеркнуто, и меня в жар бросало от стыда, когда он срамил своего обожаемого учителя, и все от избытка любви. Дело в том, что Общество жертвует на народную библиотеку от 1—1½ тысячи рублей, и весь вопрос заключался в том, как разумнее использовать эти средства и вместе с тем избегнуть возможных придирок со стороны администрации. Но вдруг Чертков попросил слова, и начал, и начал. Вся его речь сводилась к тому, что на народную библиотеку достаточно 200—300 р., а остальные деньги гораздо лучше Обществу употребить на покупку книг, которые были бы очень полезны самому Л. Н. Например, Л. Н. было бы очень приятно иметь Реклю153 для всевозможных справок, хотя бы для обучения крестьянских детей географии, а между тем это сочинение одно стоит около 200 р. Сам же Л. Н. за неимением средств этой книги купить не в состоянии, да и никто ему этой книги не подарит. Конечно, представителям Общества неловко было возражать на такое неуместное попрошайничество. Сам Л. Н. на речь своего фаворита ничего не возразил. Но когда я прощался с Долгоруким, которого проводил в его спальню, то услышал весьма недвусмысленное удивление на такой оборот дела. Можно было бы мне смягчить впечатление, заметив, что Чертков не Л. Н., но тут как нарочно подвернулся Л. Л. и, будучи тоже очень бестактен, стал говорить о том, что на Л. Н. Чертков имеет огромное влияние. Пришлось мне замолчать. Если бы я стал припоминать все те поступки Л. Н., которые вызывали наибольшее раздражение в людях, то оказалось бы, что они были совершены под давлением Черткова. Например, помещение в «Воскресении» главы с издевательством над обедней, письма по поводу того, что Л. Н. никому не может помогать, так как сам ничего не имеет, передача своих сочинений в исключительное распоряжение Черткова и т. п.
Примечания
139 — 4 августа 1909 г.
140 В Черемошню, имение своего друга Д. А. Дьякова, Толстой приезжал в конце августа 1876 г.
141 «Жизнь Жанны д’Арк». В трактовке автора Жанна д’Арк — народная героиня, она сильна именно своею связью с народом.
142 Анна Ильинична Толстая-Попова —1954) — внучка Толстого, дочь Ильи Львовича и Софьи Николаевны Толстых.
143 Статья Толстого «Закон насилия и закон любви» была закончена 2 июля 1908 г. (т. 37, с. 149—221).
144 Письмо Толстого к священнику Соловьеву от 8 июля 1908 г. (т. 78, с. 178—179).
145 Статья Сухотина «Киевское шоссе» была напечатана в «Иллюстрированном приложении» к «Новому времени», 1911, № 12848, от 17 декабря.
146 В рукописи «Предисловия к альбому картин Н. В. Орлова», датированной 26 июня 1908 г., слова Толстого о картине «Телесное наказание» были приписаны позднее (приписка рукой Толстого на машинописном тексте).
147 «Нового времени» от 10 августа 1908 г. появилась злобная статья Меньшикова «Толстой и власть», в которой он обрушивался на Толстого за то, что тот восстает против врожденного закона природы — собственности, стремится подговорить «власть к величайшему насилию, какое мог бы придумать тиран», к отмене частной земельной собственности. Попутно Меньшиков с издевкой замечал, что сам Толстой ни в молодости, ни позднее не подарил земли крестьянам. С. А. Толстая написала против этой статьи Меньшикова протест, который был напечатан в № 190 «Русского слова» от 17 августа 1908 г. 19 августа «Новое время» (№ 11651) поместило ответ Меньшикова «Выкуп Ясной Поляны».
148 Чарльз Теодор Хогберг Райт (1862—1940-е годы) — библиотекарь и секретарь Лондонской библиотеки, автор статей о Толстом в Британской энциклопедии, в английских журналах и газетах, переводчик его произведений. Райт привез из Англии адрес Толстому с сотнями подписей, в числе которых были подписи многих известных писателей, художников, актеров, музыкантов, ученых, общественных деятелей и т. д.
149 Ответ Толстого на письмо сербки Анджи Миты Петрович «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии» (закончена 5 ноября 1908 г.). Статья эта впервые опубликована была в «Голосе Москвы» (1908, №№ 281—284, от 4—7 декабря). Об ее истории писания и печатания см. т. 37, с. 222—242 и 439—441.
150 Варвара Михайловна Феокритова (1875—1950), работавшая переписчицей в Ясной Поляне.
151 Сухотин имеет ввиду любимого ученика Христа — апостола Иоанна, Звездеева сына.
152 «Русские ведомости» и «Новое время» появилось письмо Толстого, в котором он доводил до всеобщего сведения: «Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно и ставить на сценах, все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года ‹...› равно и все мои неизданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения» (т. 66, с. 47).
153 Речь идет об основном произведении Жака Элизе Реклю (Reclus), в котором дан свод географических работ (с картами и рисунками) — «Новая всемирная география. Земля и люди» (Nouvelle géographie universelle, la Terre et les hommes. 1876—1894) в девятнадцати томах.
30*