Чем люди живы (варианты)

№ 1.

Поехалъ рыбакъ въ море. Нашла буря на море, опрокинула лодку. И сталъ рыбакъ тонуть. Призываетъ Господь Ангела. Рыбакъ въ море тонетъ, поди вынь душу изъ человека. Слетелъ Ангелъ на море, вынулъ душу изъ рыбака и пошло тело рыбамъ на съеденье, а душа къ Богу. Принялъ Господь душу и посылаетъ Ангела въ село: жена того мужа одна въ избе умираетъ, поди вынь изъ жены душу. Слетелъ ангелъ въ село, влетелъ въ избушку. Лежитъ жена на кровати, родила двойню, две девочки; жена мечется на кровати. Одну девочку ухватила къ груди, другую столкнула на землю. Взялъ ангелъ девочку съ полу и видитъ — у ней ножка виситъ переломлена. Поднялъ ангелъ девочку съ <полу>,[83] положилъ къ груди и улетелъ на небо. Не вынулъ изъ родильницы душу. Влетелъ Ангелъ на небо и говоритъ Господь: что жъ не вынулъ изъ родильницы душу. И сказалъ Ангелъ: не могъ, Господи, вынуть изъ родильницы душу. Лежитъ одна и два младенца при ней. Одинъ упалъ съ кровати и ногу сломалъ. Не могла мать поднять, я положилъ его къ груди. Погибнутъ безъ отца, матери ангельскiя душки. И сказалъ Господь: поди вынь изъ родильницы душу и узнай, чего людямъ знать нельзя, безъ чего людямъ жить нельзя и чемъ человеческая жизнь крепка.

Полетелъ ангелъ въ село, влетелъ въ избушку. Оба младенца у груди лежатъ, присосались, а мать затихла, лежитъ, только грудью носитъ. Подошелъ ангелъ къ головамъ, вынулъ изъ родильницы душу, и остались младенцы на мертвомъ теле. И полетелъ ангелъ съ душою на небо. Взмахнулъ крылами, поднялся высоко надъ селомъ, и вдругъ крылья ослабли, повисли, отпали. Полетела душа одна къ Богу, а Ангелъ упалъ на песокъ о <край>[84] берега моря.

Жилъ на селе сапожникъ (чеботарь) съ женою. Понесъ сапожникъ работу въ городъ. Сдалъ работу, купилъ товару и идетъ по дороге. Смотритъ сапожникъ — побочь дороги сидитъ на песке человекъ. Подивился сапожникъ. Под<о>шелъ ближе: видитъ человекъ весь нагой сидитъ, глядитъ на небо и плачетъ. Подивился сапожникъ: какой человекъ? Если пьяница — не похожъ, лицомъ чистый и белый. Если страннiй человекъ, разбойники обобрали — все бы не нагимъ его оставили; если бы изъ моря приплылъ, быль бы мокрый. И раздумался сапожникъ: подойти разспросить или мимо пройти. Подойти распроcить — задержишься, ночи захватишь да надо помощь подать. А помощь подать — я и самъ не богатъ и старуха забранитъ, а мимо пройти — и скорее домой придешь и хлопотать за чужой бедой не будешь и съ старухой спору не будетъ. И пошелъ сапожникъ дорогой, не хотелъ оглядываться. 10 шаговъ ступилъ, точно силомъ заворотилъ кто ему голову — оглянулся. Человекъ сидитъ, плачетъ и что то шепчетъ. И повернулось у сапожника сердце. Бросилъ товаръ на дороге и побежалъ къ человеку. Эй, добрый человекъ, что сидишь, что горюешь. Люди людямъ векъ помогаютъ. Надо къ ночи въ село, надо тело одеть и брюхо кормить.

Погляделъ на сапожника нагой человекъ и тихо сказалъ: Богъ наказалъ [1 неразобр.] сапожникъ и говоритъ: ну, горевать нечего. Надо исправляться какъ нибудь.

— Где же я чего возьму. Я ничего не знаю. Богъ наказалъ. И опять заплакалъ человекъ. Подумалъ сапожникъ: голодный поле перейдетъ, а голый изъ печи не вылезетъ. Схватилъ съ себя сапожникъ шапку, бросилъ на земь, распоясался, кинулъ кафтанъ на песокъ, селъ на него, разулся, портки сдернулъ, перетянулъ рубаху черезъ голову, вскочилъ босикомъ, наделъ кафтанъ на голое тело, подпоясалъ, а шапку, рубаху, портки, сапоги, подвертки собралъ въ охапку, швырнулъ къ голому человеку. Взялъ человекъ одежу и сталъ кланяться. А сапожникъ повернулся и босикомъ выбежалъ на дорогу. Подхватилъ товаръ и пошелъ къ дому.

И задумался сапожникъ: какъ вспомнитъ нагого человека, какъ онъ одежу взялъ и умильно взглянулъ на него, такъ у него весело на сердце станетъ; какъ подумаетъ, какъ ему черезъ село босикомъ безъ шапки пройти и какъ старухе показаться, такъ его оторопь возьметъ.

Думай не думай, а ноги несутъ, и пришелъ сапожникъ къ селу. Увидали его ребята, закричали: дядя Марей безъ шапки босикомъ идетъ. Услыхали бабы, увидали мужики. Аль загулялъ, дядя Марей. Зарокъ не сдержалъ. Шапку пропилъ, сапоги прогулялъ. Прохладно ходишь сапожникъ босикомъ. Сыграй песню. А то пропилъ много, а не веселъ идешь. Нечего делать Maрею, притворился пьянымъ, сталъ руками махать, подпрыгивать. Что делать, братцы, загулялъ, мой грехъ! Захохоталъ народъ, зацыкали ребята, собаки чуть голеняшки не обкусали, прибежалъ Марей ко двору. Увидала его старуха, такъ и ахнула: видитъ, что и рубахи новой и портокъ нетъ, начала его ругать, за воротъ въ избу впихнула. Где пропилъ? Съ кемъ гулялъ? Растащиха ты, бездомовникъ, уйду я отъ тебя.

№ 2. Архангелъ.

<Жилъ у моря мужъ съ женою. Поехалъ мужъ въ море за рыбой. Нашла погода, взбугрилось море, подхватило лодку; и опрокинуло; ухватился мужъ за обшивку и ждетъ смерти. Призываетъ Господь Архангела. На море человекъ тонетъ, поди вынь изъ него душу. Спустился Ангелъ на море, видитъ, лодку валами швыряетъ, мужикъ за обшивку держится. Окостенели у мужика руки, оторвалась лодка, взмыла одна на волну, а мужикъ пошелъ ко дну. Спустился ангелъ, вынулъ изъ мужика душу и понесъ къ Богу. Говоритъ Господь Ангелу: осталась у того мужа жена. Лети въ городъ, вынь и изъ ней душу. Спустился Ангелъ въ городъ, влетелъ къ жене въ домъ. Видитъ — лежитъ на кровати жена, родила двойни.[85] Тяжко жене, огнемъ жжетъ ее, головой съ стороны на сторону перекидываетъ, а младенцовъ къ грудямъ прижимаетъ. Младенцы плаваютъ у грудей, чмокаютъ, во рту грудей не удержатъ. Увидала жена ангела. Господи, батюшка, не вели изъ меня души брать. Родила я 2хъ девочекъ. Не дай ангельскимъ душкамъ безъ матушки завянуть, не давалъ бы ихъ мне. Дай мне сроку ихъ вскормить возрастить. Тогда возьми мою душеньку. Не вынулъ ангелъ душу, полетелъ назадъ къ Богу. Прилетелъ къ Богу и говоритъ: родила та жена двойню. Лежитъ одна на кровати, голову съ стороны на сторону переметываетъ, младенцовъ къ грудямъ прижимаетъ — младенцы по грудямъ плаваютъ, сосковъ не удержатъ. И молитъ жена: Не бери ты, Господи, моей душеньки, не дай ты замлеть ангельскимъ душкамъ. (Дай хоть вскормить, на ножки поставить, тогда возьми мою душеньку. Жаль мне стало сиротъ), какъ они проживутъ безъ отца матери прожить. Не могъ изъ родильницы души вынуть. И сказалъ Богъ. Безъ отца матери проживутъ, безъ божьей милости не проживутъ. Поди вынь изъ родильницы душу.>

————

№ 3.

Призываетъ Господь Архангела и говоритъ ему: На море человекъ тонетъ, поди вынь изъ него душу. Спускается Ангелъ на море, видитъ — по морю лодку вверхъ килемъ волнами швыряетъ. За лодку ухватился человекъ, руками за киль держится, съ белымъ светомъ прощается. Подняло лодку на валъ, довело до гребня и съ гребнемъ сорвалась лодка внизъ. Хотелъ перехватиться, выпустилъ изъ одной руки киль, оторвалась и другая рука, и пошла на верхъ одна лодка, а человекъ пошелъ ко дну. Спустился Ангелъ, вынулъ изъ человека душу и понесъ къ Богу, а тело всплыло вверху и пошло кланяться по валамъ за лодкой.

Принялъ Господь душу у Ангела и говоритъ: Въ городе того мужа жена скорбна лежитъ, вынь и изъ нея душу. Полетелъ ангелъ въ городъ въ жило и сталъ въ головахъ. Лежитъ жена на кровати, съ сторону на сторону мечется, у обеихъ грудей по младенцу. Младенцы ползаютъ, не могутъ грудей ухватить, жалуются. И говоритъ жена. Господи милостивый, не бери ты мою грешную душу, не дай ты ангельскимъ душкамъ безъ матерняго молока замлеть.

Не вынулъ ангелъ душу изъ родильницы, полетелъ назадъ къ Богу.

————

— жена поперекъ кровати лежитъ, голову запрокинула, ухватила одну девочку, къ груди прижимаетъ, другая съ кровати свалилась. Вынулъ Ангелъ изъ родильницы душу, разошлись ея руки, выпала девочка, на полъ свалилась и затихла жена, только младенцы какъ мышенята въ соломе шевелются. Поднялся Ангелъ съ душою къ небу. Чуетъ — нетъ силы лететь. Душа одна полетела къ Богу. А у Ангела крылья отпали, и упалъ онъ на край моря.

————

Понесъ сапожникъ работу. Хотелъ рано домой быть да зашла погода. Зашелъ сапожникъ въ кабакъ, пока выпилъ да переждалъ погоду, и обмеркъ на пути. Дорога шла возле моря. Идетъ онъ по лужамъ, пошатывается. Видитъ — на берегу что то чернеется, ни камень, ни кустъ и на нагого человека похоже. Зачемъ ночью человеку купаться. Подошелъ ближе сапожникъ — человекъ нагой сидитъ, на самомъ берегу отъ моря отсвечиваетъ. Окликнулъ сапожникъ. Не ответилъ. Подошелъ вплоть сапожникъ: человекъ нагой сидитъ, закрылъ глаза руками и плачетъ. Огляделся кругомъ сапожникъ — ни лодки ни одежи — ничего нетъ, сидитъ одинъ человекъ какъ мать родила, и плачетъ. Что жъ или у тебя ничего нетъ? Покачалъ головой молодецъ. О чемъ плачешь, молодецъ? Молчитъ. Что жъ это какъ тебя Богъ наказалъ. Закивалъ головой молодецъ и заплакалъ. Жаль стало сапожнику молодца. Запало ему въ сердце. Ну, думаетъ, сердись, не сердись старуха, а нагого одень, голодного накорми. Скинулъ сапожникъ шапку объ землю, распоясалъ кафтанъ, долой [снялъ], селъ на землю, размоталъ оборку, разулся, изъ портокъ ноги [1 неразобр.], рубаху черезъ голову стащилъ, рукава выворотилъ. Вскочилъ босикомъ, наделъ кафтанъ, подпоясался. Собралъ рубаху, портки, онучи, бахили, шапку поднялъ, подаетъ молодцу.

Прикрой голое тело, добрый человекъ. Люди векъ людямъ помогаютъ. Повернулся и пошелъ къ городу. По городу народъ еще ходитъ. Увидали сапожника — идетъ одно тулово одето, а голова и ноги раздеты. Аль загулялъ! Шапку и сапоги пропилъ! Пропилъ, братцы, мой грехъ. Подошелъ сапожникъ къ дому и заробелъ. Какъ я старухе скажу. Добро бы пьяный былъ. Смелость бы была. А то загрызетъ она меня за рубаху, за портки, за шапку. Делать нечего, взялся за кольцо, погрохалъ. Слышитъ, старуха идетъ отпирать. Глядь — где ни взялся молодецъ въ его рубахе и шапке подле него стоитъ. Поклонился: пусти ночевать. Чтожъ, заходи. Вышла старуха, отперла, видитъ [1 неразобр.] чей то чужой идетъ. Это чей? Дальнiй, ночевать попросился.

————

№ 4.

АРХАНГЕЛЪ.

поди на море, человекъ тонетъ, вынь изъ него душу. Съ моря поди на край города, въ избушке живетъ одна жена, вынь и изъ ней душу. Слетелъ Архангелъ на море, вынулъ изъ человека душу и пошла душа къ Богу. Слетелъ Архангелъ въ избушку, видитъ — лежитъ на кровати жена, родила двойню. Девочки по грудямъ плаваютъ, а жена мечется, стонетъ: Господи Батюшка не меня пожалей — сиротъ моихъ. Дай мне вскормить, на ноги поставить не присылай по душу. Сталъ Архангелъ въ головахъ, погляделъ на младенцовъ, вышелъ и поднялся на небо къ Богу. Вынулъ изъ мужа душу, прилетелъ къ жене — два младенца по грудямъ плаваютъ, сама стонетъ: не меня пожалей, Господи батюшка, а сиротокъ моихъ — дай вскормить, на ноги поставить, а тогда возьми мою душу. Пожалелъ сиротокъ, не могъ вынуть изъ родильницы душу. И сказалъ Богъ: Безъ отца матери проживутъ, не проживутъ безъ Божьей милости; поди, вынь изъ родильницы душу.

Полетелъ ангелъ назадъ въ избушку. Сталъ въ головахъ. Родильница слабей стала, младенцовъ руками ловитъ, не попадаетъ и все Бога молитъ: не бери мою душу, пожалей сиротокъ. Заплакалъ Архангелъ, а вынулъ изъ жены душу и пошла душа къ Богу. Вышелъ Архангелъ изъ избушки, воздохнулъ и хотелъ подняться на небо. Не можетъ лететь. Крылья отпали. И заплакалъ Архангелъ объ своемъ грехе, что не послушался Бога.

Жилъ въ городе старикъ съ старухой. Старикъ сапоги шилъ. Услыхала старуха, что рыбакъ потонулъ на море, а рыбакова жена родила двойню, и говоритъ старику: жалко сиротокъ. Пойду проведаю. Коли мы горькихъ забывать будемъ и насъ Богъ забудетъ. — Пошла старуха, а старикъ пошелъ проводить ее до избушки. Дошли они до моря. Старуха пошла въ избу, а старикъ остался на улице. И слышитъ старикъ — за дворомъ кто то плачетъ. Прислушался старикъ и пошелъ поглядеть. Зашелъ за дворъ, видитъ — стоитъ юноша нагой весь, прижался къ забору, закрылъ лицо руками и плачетъ. — Чей молодецъ, объ чемъ плачешь.

Богъ меня наказалъ — нельзя мне не плакать.

Полюбился старику юноша. Постоялъ онъ, посмотрелъ и говоритъ: Богъ накажетъ, Богъ и проститъ. Пойдемъ ко мне. Какъ сказалъ это старикъ, юноша упалъ на землю и залился [?]. Отошелъ старичекъ за уголъ, снялъ кафтанъ, рубаху, портки, селъ, разулся, чулки снялъ, и наделъ на голое тело кафтанъ, на голые ноги бахилку, а рубаху, портки и чулки сложилъ и принесъ къ юноше и говоритъ: люди людямъ векъ помогаютъ. Нагое тело прикрыть, а брюхо хлеба проситъ. Вотъ чемъ прикрыться, а пойди со мной, чемъ Богъ наградилъ, съ старухой поужинаемъ. Допрежъ накорми, напои, а после вестей попроси.

Вышла и старуха изъ избушки, подивилась, какой такой молодецъ въ мужниной рубахе и порткахъ стоитъ, не посмела спросить и пошли все домой. И рассказала дорогой старушка, что померла рыбакова жена, а сиротокъ вдовая кума себе въ дети взяла.

Поужинали съ гостемъ и положили его спать. И стала старуха мужу выговаривать. Въ томъ, что чужаго человека въ домъ взялъ, въ томъ не смела, а за то выговаривала, что новую рубаху отдалъ, можно бы изъ старыхъ выбрать.

На утро спросилъ старикъ гостя, какъ звать. Михайло, говоритъ. Ну, говоритъ, Михайло, хочешь у меня жить, берись за работу. Умеешь точать. Будешь помогать — живи. Шить не шивалъ, а покажешь — работать буду. — Далъ ему старикъ работу. Показывать много нетъ.... съ разу все понимаетъ.

И сталъ Михайло жить. Сменила ему старуха рубаху, изъ старыхъ дала, одежу сделала. И живетъ Михайло, за все благодаритъ, всемъ доволенъ, всю неделю работаетъ, что нужно, делаетъ, лишнихъ словъ не говоритъ, воскресенье къ обедни идетъ, а отъ обедни придетъ, сидитъ молчитъ.

развелъ руками, смотритъ въ окно и улыбается. — Посмотрелъ хозяинъ, видитъ — идетъ по улице вдова богатая и идутъ съ ней две девочки одна въ одну.

Подивился хозяинъ, ничего не сказалъ. Приходитъ въ тотъ день баринъ сапоги заказывать. Ты, говоритъ, баринъ, мне такiе сшей сапоги, чтобы годъ стояли, не рвались, не кривились. Я за ценой не стою, а проношу годъ твои сапоги, я тебе и напредь заказывать буду. Хозяинъ повернулся къ Михайле и говоритъ: смотри Михайло хорошо сшей, а Михайло покачалъ головой, улыбнулся и ничего не сказалъ.

Подивился старикъ. Ушелъ баринъ, хозяинъ отрезалъ товаръ на барскiе сапоги и подаетъ Михайле кроить. Смотритъ, что Михайло не то делаетъ: взялъ Михайло, сложилъ товаръ, взялъ ножъ и кроитъ не по сапожному. Смотритъ, что будетъ. Выкроилъ Михайло босовики и сталъ въ одинъ конецъ шить. Подивился хозяинъ. На утро приходитъ молодецъ отъ барина, говоритъ: вамъ баринъ сапоги заказывалъ. — Заказалъ. — Такъ не нужно сапогъ, барыня прислала — баринъ померъ, — босовики на смерть сшить. —

Всталъ Михайла, подаетъ босовики. — И задумался старикъ и вечеромъ сталъ съ старухой советовать: какой такой не простой человекъ Михайло у насъ живетъ. Живетъ 10 летъ. Кроме хорошаго отъ него ничего нетъ, а барина онъ смерть угадалъ. Человека этаго надо ублаготворить. Мы люди старые, примемъ его заместо сына и добро ему все оставимъ. Старуха говоритъ: онъ того стоитъ. Доброе дело. Погляделъ старикъ, а Михайло въ углу сидитъ, улыбается. Подивился старикъ. На утро пошелъ старикъ съ Михайлой къ обедни. Дорогой и говоритъ старикъ: живешь ты у меня Михайла ни много ни мало 10 летъ. Если ты отъ меня добра виделъ, то я отъ тебя больше того. Хочу я тебе въ сыновья принять и все нажитое тебе оставить. Скажи мне, какого ты рода и племени. И сказалъ Михайло. Спасибо на твоихъ добрыхъ речахъ, дедушка. И больше ничего не сказалъ ему. Пришли они въ церковь, старикъ сталъ у паперти, а Михайло пошелъ на клиросъ. — Запели херувимскую и слышитъ старикъ — Михайлинъ голосъ запелъ. Только узналъ его, а после ужъ и слышать не могъ — такой голосъ пустилъ Михайло, что задрожала церковь, затряслись стены, народъ весь окарачь упалъ.

Разошелся[86] потолокъ у церкви и поднялся на крыльяхъ Михайло Архангелъ и улетелъ на небо.

матери проживутъ, безъ Божьей милости не проживутъ, и я остался на земле. Ты взялъ меня и 10 летъ я подъ наказаньемъ жилъ.

На 10 годъ сиротки выросли лучше, чемъ у матери, и на 10 годъ я увидалъ ихъ и Богъ простилъ меня. И я опять сталъ ангелъ. Въ тотъ день пришелъ баринъ на годъ за [1 неразобр.], а я виделъ, что ему умереть. Въ тотъ же день ты съ старухой мне хотелъ именье оставить, а мне уже небо открылось. Не ропщи на Бога, не думай о другомъ дне и не полагай надежду на богатство. — Въ Боге живешь, въ Боге умрешь.

————

№ 5.

— старые сапоги починить, и пошелъ домой. Идти было сапожнику <глухимъ местомъ верстъ десять. На половине дороги остановился сапожникъ, приселъ на камень, досталъ лепешку и хотелъ полудновать. Только собрался укусить, вдругъ слышитъ — не далеко отъ дороги кто то вздыхаетъ. Прислушался сапожникъ — точно вздыхаетъ и стонетъ. Постонетъ, затихнетъ и опять завздыхаетъ и застонетъ и заплачетъ. Засунулъ сапожникъ лепешку, поднялся и пошелъ по голосу. Только сошелъ къ лощинке прочь съ дороги, смотритъ — человекъ задомъ къ дороге, весь нагой и на спине подъ лопатками две кровавыя раны. Сидитъ обнявши руками колена и плачетъ. Человекъ, видно, молодой, тело белое, чистое, голова опущена и по плечамъ лежатъ и напередъ висятъ русые кудрявые волосы. Подивился сапожникъ и раздумался: что за человекъ? Или лихой или добрый человекъ. Если лихой человекъ — какъ бы меня не обиделъ. Онъ молодой, я старый. А если добрый человекъ, свяжешься съ нимъ, надо его одеть. Не съ себя же снять — ему отдать. Самъ думаетъ сапожникъ: лучше не подходить, а самъ идетъ къ человеку. Подошелъ вплоть, огляделъ еще — нетъ ни на немъ ни при немъ никакой одежи. Подивился сапожникъ, подошелъ вплоть, ударилъ по плечу и говоритъ: здорово, милый человекъ. Что сидишь одинъ въ глухомъ месте. Дело къ ночи, надо къ жилью прибиваться. Пересталъ человекъ плакать, поднялъ голову и оглянулся на сапожника и говоритъ: Куда мне идти? Къ людямъ иди. А то что же сидишь плачешь. Сколько не плачь, нагое тело прикрыть и брюхо кормить надо. Слезами не поправишь. Видитъ сапожникъ — лицо светлое, глаза ясные. И говоритъ человекъ: какъ мне не плакать. Чемъ я былъ и чемъ сталъ. И спрашиваетъ сапожникъ и говоритъ: Да ты кто и откуда и кто тебя обиделъ. И отвечаетъ человекъ: и кто я и откуда я, нельзя мне сказать, а обидеть меня — никто не обиделъ, меня Богъ наказалъ. Сказалъ и опять заплакалъ. И говоритъ сапожникъ: Богъ наказалъ, Богъ и проститъ. А кто ты ни будь, все равно тебе здесь ночью нагому быть нельзя, надо въ село. А тело прикрыть надо. Векъ люди людямъ помогаютъ. Скинулъ съ себя сапожникъ кафтанъ, скинулъ сапоги новые, опорки наделъ и отдалъ кафтанъ и сапоги человеку. На, надевай. Голодный поле перейдетъ, а голый изъ печи не вылезетъ. Надевай да прибивайся к жилью, а мне домой надо. И пошелъ сапожникъ своей дорогой.

————

№ 6.

Жилъ въ деревне у мужика сапожникъ. Летомъ въ рабочую пору подсоблялъ онъ хозяину въ поле, а остальное время чеботарилъ: старое чинилъ, подметки подметывалъ, латки накладывал, переда переставлялъ, а когда дадутъ товаръ, и новые шилъ по заказу. Своего товара не на что купить было что заработаетъ, то и проестъ. Звали сапожника Семенъ, а прозывали больше Сёма, Сёмочка. Понадобилось разъ Сёмочке передъ осеннимъ заговеньемъ верстъ за 10 сапоги снести, Вышелъ Семенъ после завтрака. Пока дошелъ — снесъ сапоги, пока получилъ деньги за работу, пообедалъ у мужика, пока зашелъ къ другому, должокъ старый получилъ, да еще взялъ старые сапоги въ починку, сталъ ужъ вечеръ. Идетъ, самъ съ собой думаетъ, свои заработки считаетъ, обдумываетъ, какъ бы какъ бы на зиму на новую шубу собрать. Другой разъ и пошелъ бы работы взять — холодно. Старая ужъ вытерлась вся, да и бабе нельзя безъ ней — воды ли принести или рубахи постирать. И вслухъ самъ съ собой говоритъ: 2 р. 40 за сапоги получены, говорить, Егоръ рубль съ четвертью тоже отдалъ, безъ малаго четыре, у жены въ укладке 3 съ полтиной есть. Если Тихонычъ отдастъ — и шуба. Попрошу овчинника кума, онъ мне овчинку по 1 35 отдастъ, больше 8 не пойдетъ. Восемь рублей, 8 четвертей, 8 гривенъ — 10 съ чемъ то. Ну скажемъ 11. За шитье два рубля. За котикъ. Безъ малаго 15 влезетъ. Все 7 рублей недохватки. Безъ шубы нельзя. Объ шубе думаетъ, а самъ и безъ шубы согревается. Ужъ и смеркаться стало.

Пришлась по дороге лощинка съ мостокъ за версту отъ дома. Только сталъ спускаться въ лощинку Семенъ, глядь — направо моста на бугорке за кустомъ сидитъ что то белое. Сразу не рассмотрелъ Семенъ въ сумеркахъ. Человекъ не человекъ, скотина — тоже не скотина, а что то чудное. Сошелъ пониже Семенъ. Что за чудо! человекъ голый сидитъ одинъ за кустомъ, точно прячется. Ужъ не лихой ли человекъ.[87] Онъ молодой да разутый, мне отъ него не уйти, назадъ ли бежать или впередъ идти, все равно догонитъ, а коли какой несчастный, тоже мне съ нимъ возжаться нечего, что мне съ нимъ делать. Не съ себя же снять, да ему последнiй кафтанъ отдать Подумалъ, подумалъ Семенъ и пошелъ полевее отъ места на крутой всходъ, подальше отъ человека. Богъ съ нимъ совсемъ, и глядеть не буду на него, а если вскочитъ, тогда опорки скину да побегу, что Богъ дастъ. Сошелъ Семенъ на ручей, перепрыгнулъ, хотелъ не глядеть, да не удержался, глянулъ, видитъ — сидитъ человекъ все также, человекъ видно молодой, тело чистое, белое, и сидитъ весь нагой, въ комочекъ собрался, точно отъ стыда укрывается, сидитъ и дрожитъ, только глядитъ на Семена. Сталъ Семенъ подниматься, опять хотелъ не глядеть, опять оглянулся, видитъ — сидитъ человекъ, опустилъ голову и точно плачетъ. И повернулось у Семена сердце. Кубаремъ соскочилъ Семенъ съ кручи, подошелъ къ человеку. Кто тебя обиделъ? Кто ты, какъ сюда попалъ? И заговорилъ тихо человекъ. — Нельзя мне тебе сказать, добрый человекъ, кто я. Никто меня не обиделъ, меня Богъ наказалъ. Самъ говоритъ, а голосъ дрожитъ, точно плачетъ. Какъ услыхалъ Семенъ тихiй голосъ, увидалъ лицо чистое, красивое [1 неразобр что то, да Семенъ перебилъ его. Сапоги надень. А вот

Снялъ было Семенъ и картузъ, да лысине холодно стало. Думаетъ: у него волоса кудрявые, а у меня лысина во всю голову наделъ опять картузъ. Оделся человекъ и низко поклонился и говоритъ. Спаси тебя Господь, добрый человекъ, за твое добро, только скажи ты мне одно: сейчасъ ты шелъ, говорилъ: какъ тебе надо деньги собрать, шубу сшить, а теперь ты вотъ не то что шубу шить, а последнiй кафтанъ отдалъ. Зачемъ ты такъ сделалъ?

И не зналъ Семенъ, что сказать.

— Будетъ толковать то. Зачемъ? Зачемъ? Коли сделалъ, такъ знаю, зачемъ. Вотъ тебе и сказъ. Улыбнулся человекъ и еще разъ поклонился Семену.

Повернулся Семенъ, пошелъ къ дому. Въ рубахе ему холодно было и онъ въ припрыжку вбежалъ въ гору и зачастилъ по дороге.

— Кафтанъ где?

Не пропилъ. Дай срокъ, скажу. Вотъ и деньги, вотъ и Аксютке и Мишке гостинцы. Досталъ деньги, отдалъ жене, баранки ребятамъ.

— Кафтанъ то где?

И разсказалъ Семенъ про голаго человека. Покачала головой хозяйка, но ничего не сказала. — Поужинали и стали считать деньги. Посчитали, посчитали. Хоть на кафтанъ поддевку купить надо, да нашлись еще нужды и вышло, что шубы заводить нельзя. Только потушили огонь, загрохало кольцо калитки.

————

— нетъ вы, ребята, еще въ Никольское свезите. Надо забежать къ Егору. А то чтò баба скажетъ, какъ придешь безъ денегъ, безъ шубы. Только даромъ день пропустилъ. Остановился сапожникъ и сталъ оглядываться, где на Никольскiй повертокъ пройти, глянулъ вправо. Что за чудо: на жневьи за межой что-то белеется. Межа крутая подъ гору и полынью поросла и не разберетъ сапожникъ, что такое за межой большое белеется. Камня здесь такого нетъ. Туда шелъ ничего не было. Зверь, такъ бело очень для зверя, птица, такъ велико что то. Скотина? Такъ не похоже. Похоже на человечью голову, на голыя плечи. А человеку, да голому незачемъ въ поле по осеннимъ заморозкамъ быть. Думаетъ себе сапожникъ: дай посмотрю поближе. Снялъ сапожникъ сапоги съ палки, взялъ въ левую руку, а палку взялъ въ правую и пошелъ къ меже, по мерзлымъ калмыжкамъ гремитъ каблуками и палкой постукиваетъ, думаетъ: коли зверь или птица — вскочитъ. Подошелъ ужъ близко — не вскакиваетъ. Только вовсе за межу притаилось, не видать ничего. Заробелъ сапожникъ, взялъ поправее, чтобы не прямо на него идти, а вдоль межи посмотреть. Вышелъ на межу — точно, человекъ нагой курчавый сидитъ ужался за межой, дрожитъ, и видитъ сапожникъ, на спине у человека две раны. Остановился сапожникъ и задумался: доброму человеку, думаетъ, не зачемъ тутъ быть; а должно въ плохомъ деле попался — избили его да и бросили. Свяжешься съ нимъ, беды наживешь. Если лихой человекъ, онъ меня задушить. Онъ здоровый молодой, а я старый и не уйдешь отъ него, а если его обидели, что жъ мне то съ нимъ связаться, не съ себя же последнее снять, ему отдать. Наделъ сапожникъ вален(ки) на палку, на плечо и хотелъ прочь идти. Хочетъ прочь идти, а самъ глядитъ на человека. Глядитъ и видитъ — поднимутся спина и плечи у человека и задрожатъ и станутъ спускаться — точно рыдаетъ. И защемило у сапожника сердце.

II.

И пошелъ по меже прямо на человека. Нагой человекъ все также сидитъ въ меже [2 неразобр.] обхватилъ руками колени и опустилъ голову. Сталъ Семенъ ближе подходить,[88] видитъ — человекъ молодой безбородый, лицо чистое, красивое, руки и ноги не рабочiя, только избитъ, напуганъ и измерзъ. Посинелъ весь и дрожитъ и ужалъ голову въ плечи и глядитъ на Семена какъ птица подбитая.

Эй, милая голова, что жъ сидеть, надо къ жилью.

— потекли у него изъ глазъ слезы и не сталъ сапожникъ больше разговаривать.

№ 8.

Жилъ въ деревне сапожникъ. Была у него жена и трое детей. Земли у сапожника не было и кормился онъ работой — головы приставлялъ, подметки подкидывалъ, латки накладывалъ и когда выходилъ заказъ, и новые шилъ. Своего товару купить не на что было. Кормился сапожникъ день за день, что заработает, то и проестъ. Вышелъ сапожнику заказъ — богатому мужику сапоги сшить изъ хозяйского товару. Сшилъ сапожникъ сапоги, отделалъ, завязалъ въ узелокъ и обрезки товару туда же положилъ, наделъ суконный лучшiй кафтанъ и пошелъ къ мужику. Мужикъ жилъ за 7 верстъ за рекою. Снесъ сапожникъ работу, сдалъ, получилъ деньги за прежнюю да за новую работу, да еще должокъ получилъ, да сапоги взялъ у мужика переда новые поставить, и пошелъ домой. Идетъ сапожникъ лесомъ, несетъ старые сапоги на палке за плечами, идетъ, самъ съ собой говоритъ: Четыре рубля шесть гривенъ получилъ, вотъ они въ кошеле. Дома у старухи три съ полтиной лежать. Если съ Сидорова получу за головки — и все 10. Овчинъ больше 6 не пойдетъ на тулупъ. Дядя Василiй отдастъ по 1 70 гривенъ. За работу заплачу 2 р. — и шуба. Тогда горя не буду знать. Мне ли выдти за работой, жена ли пойдетъ. А то бывало и взялъ бы работу, а выдти не въ чемъ. И сталъ еще считать сапожникъ, что станетъ шубу сукномъ покрыть. Насчиталъ — еще надоть 5 р. прибавить. И захотелось сапожнику тулупъ крытый собрать. Думаетъ, приличнее мастеровому. Но считалъ, считалъ— на крытый не выходитъ. Ну, думаетъ, не крытый, такъ нагольный, а все жъ ныне зимой въ новомъ тулупе пощеголяю. И не видалъ сапожникъ, какъ съ своими мыслями прошелъ полдороги и дошелъ до колодца. У колодца бывало летомъ сапожникъ останавливался вздохнуть и напиться, и теперь хоть и осень была, не жарко было, по старой привычке остановился сапожникъ у колодца и вспомнилъ, что дали ему въ деревне лепешекъ яшныхъ. И думаетъ: дай сяду, закушу. Приселъ сапожникъ, бросилъ [?] сапоги на земь, досталъ лепешки изъ за пазухи, только собрался укусить, — что такое? въ лесу что то звучитъ. Прислушался сапожникъ — ни зверь, ни птица, а похоже — человекъ дышетъ. Послушалъ сапожникъ: точно, не далеко отъ колодца, за березками человекъ дышетъ. Всталъ сапожникъ, сунулъ назадъ лепешку и пошелъ искать. Только прошелъ березки, глядитъ — на полянке у лещиноваго куста сидитъ къ нему задомъ человекъ весь нагой; сидитъ обхвативши руками нагiя колена и <заливается плачетъ>. Человекъ, видно, молодой, нерабочiй, курчавые русые волосы с рыжинкой, тело нежное, белое и на спине на лопаткахъ две раны. И думаетъ сапожникъ: что за человекъ, одинъ среди лесу. Ужъ не лихой ли какой человекъ подманиваетъ. Подойду, а онъ вскочитъ, задушить да оберетъ. Онъ молодой, легкiй, да и разутый, а я старый, съ нимъ не поправлюсь. Или, думаетъ себе, если самъ не лихой человекъ, такъ его лихiе люди обобрали, да избили, что мне съ нимъ съ голымъ делать. Одеть мне его нечемъ, я самъ чуть не голый. Какой ни есть человекъ, не ходить мне къ нему лучше, а идти своей дорогой. Думаетъ такъ сапожникъ и хочетъ назадъ идти, а самъ стоитъ, глядитъ, что отъ человека этого будетъ. И видитъ сапожникъ, какъ человекъ воздохнетъ, воздохнетъ, задрожитъ и поднимутся плечи. И жалко сапожнику стало и закричалъ онъ громкимъ голосомъ: Эй, молодецъ. Глянь ка сюда. Чей будешь? Дрогнулъ человекъ, оглянулся, и видитъ сапожникъ — человекъ молодой, лицо белое, чистое, красивое, сразу видно, что не лихой человекъ, а несчастный и самъ боится. Что, милый человекъ. Али обидели тебя недобрые люди.

И заговорилъ человекъ и сказалъ: меня никто не обиделъ. Меня Богъ наказалъ.

— А Богъ наказалъ, Богъ и проститъ. Какже ты сюда попалъ? Где твой домъ, семья?

— Нетъ у меня ни семьи, ни дома. Я одинъ остался.

— Отчего жъ ты голый?

Нетъ у меня ничего, я весь тутъ.

Подошелъ сапожникъ. Говоритъ человекъ хорошо и голосъ тихiй и [?] какъ плачетъ, а не сказываетъ, кто онъ и откуда.

Не хочешь сказывать, не говори, да сидеть то тебе тутъ нельзя. Дело къ ночи, а ты нагой. Надо тело прикрыть, да брюхо питать.

Куда жъ я пойду? —

à, одень, да прибивайся къ жилью. А мой домъ 3-й на левой руке, ставни крашены, кожаная петля у калитки. А звать меня Семенъ чеботарь. Коли лучше не найдешь, приходи ночевать. — И самъ не знаетъ съ чего — возрадовалось сердце у сапожника, повернулъ онъ и пошелъ безъ кафтана и безъ сапогъ одинъ по дороге.

————

№ 9.

Идетъ сапожникъ на легке въ одной рубахе, все шагу прибавляетъ согревается и думаетъ: Какъ вздумаетъ онъ объ томъ, какъ обрадовался человекъ, такъ заиграетъ въ немъ сердце, какъ вздумаетъ о томъ, какъ теперь онъ домой безъ кафтана покажется и какъ разделается съ мужикомъ за старые сапоги. Сапоги бы ничего, все разбиты, да голенищи новые, такъ заскребутъ у него кошки на сердце. Думай не думай, а ноги все впередъ несутъ и дошелъ сапожникъ до дома. На улице никто не видалъ его, только кума высунулась въ окно, подивилась, что Семенъ безъ кафтана идетъ. Подумаетъ пропилъ. Пускай думаетъ, нарочно пошатнулся Семенъ и дошелъ до дома. Погрохалъ кольцомъ. Вышла жена, отложила. Вошелъ Семенъ, не глядитъ на нее, вошелъ и селъ на лавку.

— Чтожъ кафтанъ-то, или у Потапа оставилъ?

— Не оставилъ, а отдалъ.

— Кому отдалъ?

— Человеку отдалъ.

— Какому человеку?

— Голому человеку, вотъ какому человеку отдалъ. —

— Да будетъ смеяться то что жъ ты пьяный что ль?

— Не смеюсь. По дороге шелъ, сапоги Сидоровы [?], селъ у колодца, а тутъ человекъ, Богъ его знаетъ какой, нагой сидитъ, плачетъ. Я и отдалъ и сапоги отдалъ. Да будетъ толковать то, ты не вой [?]! Отдалъ да все тутъ. Сидитъ голый, какъ есть избитый весь. Ну и отдалъ. Кафтанъ наживемъ, а голаго одеть надо.

Фыркнула жена, понесла ругать Семена. — Да что же ты то милiонщикъ что ли раздавать то, что у тебя одежи то что ли полна клеть? У тебя шубы то нетъ. Заработалъ видно много. И такъ по днямъ не емши сидятъ, а онъ увидалъ бродягу — отдалъ. Вишь благодетель выискался. Ты своихъ то оделъ бы сперва, а то ни шубы, ни одежи. Отдавальщикъ выискался. Пропилъ, не отдалъ. Не даромъ не хотела за тебя бродягу идти. Пойду утоплюсь съ ребятами, пропивай последнее.

— Будетъ, баба, право будетъ, говорить Семенъ. Но баба не унималась. У людей и шубы, и кафтаны, и скотина, а у насъ ничего, вместо работы последнее мотаетъ.

— Будетъ, говорю. Не пропилъ. Я тебе сказалъ, сидитъ неизвестно какой человекъ, мерзнетъ, весь раздетъ. Я ему отдалъ. Буде, говорю; живы будемъ, наживемъ.

— Много ты нажилъ. А такихъ, какъ ты бродягъ много. Всехъ не оденешь. Не хочу я съ тобой жить, убегу. Злодей ты, разбойникъ, убилъ ты меня с детьми малыми. Завопила баба такъ, что народъ сбежался. Сошлись соседи, опять разсказалъ все Семенъ, какъ дело было, подивился народъ, разошелся. Замолчала и баба, а сердце не сошло, ребятъ бьетъ и кошку въ дверь вышвырнула, выкинула мужу чашку на столъ, налила квасу и хлебъ бросила на столъ. Поелъ Семенъ и легъ на печку. Убрала баба горшки, поклала ребятъ, потушила светъ и легла на лавке. —

— Странный, пустите ночевать.

Замолчала баба, а мужъ съ печи слушаетъ: что будетъ, ничего не говоритъ.

— Семенъ? ты что жъ молчишь. Пустить что ли?

— Да ты какъ знаешь. —

— отворила, пустила, идетъ сама босикомъ, за ней кто-то въ сапогахъ ступаетъ. — И говоритъ баба:

— Что жъ, грейся, ложись тутъ то. Огонь дуть не буду.

И слышитъ сапожникъ — отвечаетъ бабе голосъ тихiй, нежный:

— Спаси тебя Господь, тетушка, я тутъ лягу.

— Ужинать хочешь, а то хлеба.

— Не, спасибо, тетушка.

И показалось Семену, что голосъ этотъ онъ слыхалъ прежде.

— Такъ я и огня дуть не буду. Ложись тутъ, сказала баба. Слышитъ, улегся странникъ на лавке, а баба съ коника снялась, къ нему на печь лезетъ и легла подле него.

Лежалъ, лежалъ Семенъ, все не спится ему, все объ томъ голомъ человеке думаетъ и какъ вспомнитъ, взыграетъ сердце, а какъ вспомнитъ объ кафтане да о голенищахъ, заскребетъ на сердце. Ворочается Семенъ, все думаетъ и слышитъ, и жена тоже не спитъ, все ворочается. — И заговорила жена:

— Сёма.

— А?

— Ты съ Спиридона то получилъ?

— Отдалъ.

— А Трифоновы заплатили?

— Онъ только съ извозу прiехалъ — отдалъ. Всехъ 6 съ полтиной принесъ.

— Купить надо.

— Купить то, купить то [?]. А мука то опять дошла, да кадушку не миновать новую. — Что жъ ты и вправду нищему отдалъ?

— Да будетъ, Матрена.

— Да я не къ тому. Ты только скажи, зачемъ ты отдалъ.

— Зачемъ отдалъ? А ты зачемъ страннаго человека пустила?

— Я знаю зачемъ, что же ему мерзнуть какъ собаке: Отъ насъ не убудетъ, живы будемъ.

— Ну и я знаю.

И только (сказалъ) это Семенъ, какъ зарница осветила избу, показалось Семену, что его самый человекъ въ его кафтане на лавке навзничь лежитъ, глядитъ на него и улыбается. И не знаетъ самъ Семенъ, во сне ли ему это приснилось или на его [?] темно опять стало, повернулся Семенъ и заснулъ.

На утро проснулся Семенъ, жена ужъ съ ведрами на речку шла, дети спятъ, а на лавке одинъ вчерашнiй странникъ, тотъ самый человекъ въ его кафтане сидитъ, на него смотритъ.

— Здорово, хозяинъ.

— Здорово, милая голова. Вотъ тебя куда Богъ принесъ.

— Какъ ты велелъ, такъ я и пришелъ. Спаси тебя Господь.

— Ну чтожъ, милая голова, затевать будешь? Куда пойдешь, чемъ кормиться будешь? По мiру ли пойдешь, али на работу?

— Куда мне идти. Я ничего не знаю.

— Работать можешь?

— Да я бы радъ, добрый человекъ, за работу взяться, кабы меня люди наставили.

— Работы везде много.

— Да я ничего никогда не делалъ. А что покажешь, то делать буду.

Подивился Семенъ, покачалъ головой. Делать, говоритъ, ничего не умеетъ, а не похожъ на безпутнаго. Чудно что то. И говоритъ Семенъ:

— Только бы охота была. Всему люди учатся. Сапоги умеешь шить?

— Не шивалъ, а покажи, можетъ, пойму.

Подумалъ Семенъ и говоритъ: Какъ тебя звать?

— Михайла.

— Ну ладно, Михайла, я кормить буду, живи, коли хочешь, работай, что прикажу.

— Что велишь работать?

А вотъ нà дратву, сучи. Подалъ Семенъ Михайле дратвы, показалъ. Тотчасъ понялъ Михайла. Пришла съ ведрами жена, видитъ — странникъ вчерашнiй въ мужниномъ кафтане сидитъ работаетъ, а хозяинъ за сапоги взялся. Поздоровавалась хозяйка, узнала свой кафтанъ и говоритъ мужу:

— Чтожъ это твой вчерашнiй человекъ?

— Онъ самый.

не стала кафтаномъ попрекать, а только вынесла ему рубаху и портки дала одеть, а кафтанъ прибрала. И сталъ Михайла жить у Семена.

Прожилъ Михайла день и 2 и 3 й. Какую ни покажетъ ему работу Семенъ — все сразу пойметъ и съ 3 го дни сталъ латки накладывать и точать не хуже Семена. А отработаетъ, хозяйке помогаетъ, дровъ нарубитъ, воды принесетъ. День деньской работаетъ безъ разгибу, естъ мало, и не слыхать, не видать его; говоритъ мало, все тихо и смирно. Ни на улицу ни къ соседямъ не ходитъ, ни смеется, ни улыбается. Только работаетъ да по ночамъ спитъ, вздыхаетъ и Богу молится, такъ что и хозяйка имъ не нахвалится, только одно ей досадно, что не сказываете Михайло, кто онъ и откуда. И нетъ нетъ опять начнетъ она допытываться отъ него. А онъ ей все одно отвечаетъ: не могу сказать, кто я и откуда и какъ сюда попалъ, придетъ время узнаете. —

День ко дню, неделя къ неделе, вскружился годъ. Живетъ Михайла по старому и работа его въ прокъ пошла. Прошла про Семеновы сапоги слава, какъ починитъ, не распорется, а новые сошьетъ, такъ износу нетъ. И сталъ у Семена достатокъ прибавляться.

Собралъ себе Семенъ шубу крытую, сталъ сапоги изъ своего товара шить, а подумывалъ ужъ на весну коровку купить.

Сидятъ разъ Семенъ с Михайлой работаютъ. Подъехалъ къ избе тарантасъ. Поглядели въ окно — высаживаетъ лакей изъ тарантаса барина. Баринъ толстый, дородный, красный, какъ говядина сырая, вошелъ въ избу, чуть насилу въ дверь пролезъ и чуть головой до потолка не достаетъ. Шуба на барине дорогая, на толстомъ пальце кольцы какъ жаръ горятъ. Встали Семенъ съ Михайлой, поклонились. Ребята со страха по угламъ забились. Баринъ огляделъ всехъ сверху и заговорилъ, что стекла затряслись.

— Кто хозяинъ?

— Я, ваше степенство, говоритъ Семенъ

— Эй, Мишка, внеси сюда товаръ.

Вбежалъ лакей, внесъ узелокъ. Взялъ баринъ узелъ, швырнулъ на столъ.

— Развяжи.

— Ну слушай же ты, сапожникъ. Видишь ты, прошла про тебя слава, что ты хорошо сапоги шьешь. Хочу я тебя попытать. Сшей ты мне сапоги изъ этого товара, такъ, чтобы были сапоги, чтобы они мне годъ носились, не рвались, не кривились. Товара ты такого и не видывалъ. Товаръ выписной, петербургскiй 25 р. плаченъ. Ты понимай, что ты не мужику шьешь, не изъ <выростка> a мне шьешь изъ дорогого товара. Ты слушай да понимай. Я тебе напередъ говорю, если можешь ты сшить сапоги, чтобъ годъ носились, не кривились, не поролись — берись и режь товаръ, если же ты не можешь такъ сделать, и не берись и не режь товару. А если возьмешь, да распорятся они прежде году, я тебя сукина сыну туда затурю, куда воронъ костей не носилъ. — А сошьешь такъ, чтобы годъ не кривились, не поролись, я тебе 10 р. заплачу и не за годъ полтинникъ на водку дамъ. Смотри же какъ возьмешь товаръ да резать станешь, впередъ говори, берешься ли за то, чтобы годъ не рвались, не кривились. —

Говоритъ баринъ, какъ крикомъ кричитъ, отдувается, глазами катаетъ то на Семена, то на Михайлу. Заробелъ совсемъ Семенъ, товаръ щупаетъ, на барина глядитъ <и не знаетъ>, что сказать. Оглянулся онъ на Михайлу, а Михайла стоитъ опустивъ глаза и тихо улыбается и такая же на немъ улыбка сладкая и тихая, какъ когда его въ первую ночь зарницей осветило. Улыбнулся Михайла и кивнулъ головой хозяину: бери молъ работу. Послушался Семенъ Михайлы взялъ работу у барина, взялся такiе сапоги сшить, чтобы годъ не кривились, не поролись. Накричалъ баринъ, оставилъ товаръ, вылезъ изъ двора. Посадилъ его лакей въ тарантасъ и загремелъ баринъ вдоль по слободе. —

И говоритъ Семенъ Михайле: <ну братъ взялся ты за работу, какъ бы намъ беды не нажить. Взялъ ты работу, ты самъ и крои и точай. У тебя и глаза острее да и въ рукахъ то больше моего снаровки стало. Поклонился Михайла, ничего не сказалъ, взялъ товаръ дорогой, разстелилъ на столе, сложилъ вдвое, взялъ ножъ и началъ кроить. Глядитъ Семенъ и дивится и оторопь его взяла. Что такое Михайла делаетъ. Видитъ Семенъ, что Михайла вовсе не на сапоги кроитъ, а круглые вырезаетъ. Хотелъ Семенъ поправить его, да думаетъ себе, что жъ мне мешать ему, еще хуже сделаю. Пускай какъ самъ знаетъ. Скроилъ Михайла пару, взялъ дратву да не два конца, а одинъ и въ одинъ конецъ сталъ сшивать не по сапожному, а какъ босовики шьютъ. Подошелъ Семенъ, но не сталъ перечить и пошелъ со двора за своимъ деломъ. Пришелъ на вечеръ, смотритъ у Михайлы изъ барскаго товара не сапоги, а два босовика сшиты. Увидалъ это Семенъ, такъ и ахнулъ. Какъ это, думаетъ, Михайла годъ целый не ошибался ни въ чемъ, а теперь погубилъ онъ меня. Какъ я теперь разделаюсь съ бариномъ. Пропали мы. Товару такого не найдешь. И подошелъ онъ къ Михайле и говоритъ: ты что же наделалъ? Погубилъ ты меня.

Только началъ онъ выговаривать Михайле, грохъ въ кольцо со двора. Глянули въ окно, верхомъ кто то прiехалъ, лошадь привязываетъ.

— Здорово.

— Здорово. Что надо?

— Да вотъ барыня прислала. Велела сказать, у васъ баринъ, товаръ оставилъ, такъ вы сапоги не шейте, сапогъ не нужно, а босовики на мертваго барина нужны, нынче въ вечерни померъ баринъ.

Взялъ Михайла со стола босовики готовые, щелкнулъ другъ объ друга, подаетъ лакею.

— Возьми, босовики готовы.

Прошелъ и еще годъ и два-три. Живетъ Михайла ужъ 6-й годъ у Семена. Сидятъ разъ оба у оконъ, работаютъ. Семенъ точаетъ, Михайла каблукъ набиваетъ, хозяйка въ печь чугуны ставитъ, а ребята по лавкамъ бегаютъ, въ окна заглядываютъ. — Подбежала девчонка къ Михайле, оперлась на него и глядитъ въ окно. Дядинька глянь ка какая купчиха съ девочками идетъ, какiя девочки хорошiя, нарядныя. Мамушка, купи мне такую шубку, какiя у девочекъ. Михайла сидитъ работаетъ. Хоть и заститъ ему въ окне девочка, слова не говоритъ и не глядитъ въ окно, только свою работу помнитъ. A девочка все лопочетъ, на девочекъ какихъ то показываетъ. Кричитъ: мамушка хоть ты погляди — девочки какiя хорошiя. Подошла Матрена къ окну, поглядела и говоритъ: A ведь это Иванчины сиротки, глянь ка Семенъ. И то оне. Мы думали пропадутъ совсемъ, безъ отца матери остались, а вонъ оне лучше насъ живутъ. Купчиха, говорятъ, ихъ въ дети взяла. Погляделъ и Семенъ въ окно. И точно идетъ купчиха, за ручки двухъ девочекъ ведетъ. Обе въ платочкахъ, въ шубкахъ [1 неразобр.] румяныя, сытыя, нарядныя и обе въ одно лицо. Посмотрелъ Семенъ и говоритъ, что же они одинакiя: или двойни? Какже тогда отецъ померъ: [89] [?], мать родила двойню да и сама померла. А вотъ безъ отца безъ матери выходились. Да еще въ счастье въ какое попали. — Услыхалъ это Михайла, тоже оглянулся въ окно, увидалъ девочекъ и вдругъ опять, какъ ночью въ первый [разъ] и какъ тогда, когда баринъ сапоги заказывалъ разсiялъ весь Михайла и улыбнулся на девочекъ, всталъ съ лавки, положилъ работу, снялъ фартукъ, поклонился хозяину съ хозяйкой и говоритъ: спасетъ тебе Господь тебе Семенъ за твое добро мне и тебе тоже, Матрена, a мне идти надо. — Удивiлись хозяева.

— Что же ты, или совсемъ?

— Совсемъ, хозяинушка. Мне домой надо.

— Ну чтожъ, спаси тебя Господь, тебе меня благодарить не за что, отплатилъ ты мне много. Что жъ такъ пойдешь, возьми кафтанъ, шапку, сапоги, рубахи возьми.

— Спасибо, ничего мне [не] нужно, одинъ кафтанъ, тотъ дайте, что ты впервой отдалъ. Оделъ Михайла кафтанъ, поцеловался съ хозяевами, съ детьми и пошелъ изъ избы, а самъ весь сiяетъ, весь улыбается.

— Куда жъ ты, Михайла? проводить мне тебя.

— Нельзя меня проводить.

— Ну хоть за деревню тебя выведу.

И пошелъ съ нимъ Семенъ. Вышли за околицу, остановился Михайла и сталъ прощаться. И говоритъ Семенъ.

Спрашивать тебя я не стану, что ты за человекъ, одно передъ прощанiемъ скажи ты мне: что такое, ты у насъ 6 летъ жилъ, ни разу ты не смеялся, только 3 раза улыбнулся — одинъ разъ, когда мы съ бабой на печи про кафтанъ говорили, другой, когда баринъ сапоги заказывалъ, чтобы годъ не рвались, не кривились, 3й нынче, когда две сиротки съ купчихой пришли. <Скажи мне, отчего такъ. И сказалъ Михайла>.

— Хорошо, я скажу тебе, садись тутъ и слушай.

Селъ Семенъ, а Михайла стоить передъ нимъ и улыбается; постоялъ такъ и потомъ сталъ говорить. Слушай, Семенъ, и понимай.

№ 10.

— Знаешь ты, Семенъ, про Бога?

— Знаю, Михайла,

— Знаешь ты, Семенъ, что все во власти Бога?

— Знаю, Михайла.

— Знаешь ты, что такое Ангелы Божьи?

— Знаю, Михайла, это слуги Божьи.

— Ну слушай, Семенъ.

— Призываетъ разъ Господь Ангела и говорить. Лети ты, Ангелъ, въ такое-то село. У села лесъ. Въ лесу мужики дерева рубятъ; одно древо упало, мужика разбило. Поди, вынь изъ того мужика душу. Слетелъ ангелъ; ангелъ видитъ — мужикъ лежитъ, все нутро отбито; подумалъ, вынулъ изъ мужика душу и принесъ къ Богу. Принялъ Господь душу и говорить ангелу: Лети въ село, противъ церкви изба, въ избе лежитъ жена того человека, больная, вынь изъ ней душу. Слетелъ ангелъ въ село, вошелъ въ избу. Лежитъ на кровати одна женщина, больна, родила двойню. Одна девочка упала съ кровати, пищитъ, по полу ползаетъ, другая у матери подъ бокомъ чмокаетъ, ловятъ грудь, а взять не могутъ. Не можетъ [мать] собрать ихъ. Увидала жена ангела, поняла, что Богъ его по душу сослалъ и заплакала стала просить ангела: Ангелъ Божiй, если ты по душу пришелъ, не бери ты мою душеньку, дай ты мне прежде вспоить вскормить младенцовъ, на ноги поставить. И тогда возьми мою душеньку.

Посмотрелъ ангелъ и не сталъ вынимать душу и поднялъ одну девочку съ полу, приложилъ къ груди, подалъ другую матери въ руки и поднялся къ Господу Богу на небо. Прилетелъ къ Богу и говорить: Не могъ я изъ родильницы души вынуть. Отца древомъ убило, мать родила двойню и молитъ не брать изъ ней души, говоритъ: не бери душу, дай вспоить вскормить, на ноги поставить, а тогда возьми мою душу. Не вынулъ я изъ родильницы душу. И сказалъ Господь:

Поди вынь изъ родильницы душу. И узнаешь, чего не дано знать людямъ, что дано знать всемъ людямъ и чемъ люди живы.

Заплакалъ ангелъ, а вынулъ изъ жены душу. Отпали младенцы отъ грудей и закричали. Осталось на кровати мертвое тело, и понесъ ангелъ душу къ Богу. Поднялся ангелъ надъ селомъ, хотелъ лететь на небо, подхватилъ его ветеръ, повисли у него крылья, отвалились и упалъ ангелъ въ лесу у дороги, а душа одна пошла къ Богу.

Наказалъ Богъ ангела за то, что онъ своимъ умомъ, а не по Божьи думалъ.

Сказалъ это Михайло и закрылъ лицо руками. Сталъ Семенъ понимать, кто Михайло, и нашелъ на него страхъ. Глядитъ на Михаилу, оторвать глазъ не можетъ и кажется ему, что Михайла стоитъ весь светлый б[неразобр.

— Слушай дальше, Семенъ. Остался тотъ ангелъ одинъ въ лесу и нагой. Не зналъ прежде[90] Ангелъ ни холода, ни голода, а тутъ сталъ человекомъ. Проголодался, измерзъ и сиделъ такъ долго до вечера. Пришелъ вечеръ, сидитъ ангелъ и плачетъ и не знаетъ, что делать. Вдругъ слышитъ, идетъ человекъ по дороге, несетъ сапоги и самъ съ собой говоритъ: прислушался ангелъ и понялъ, что человекъ идетъ бедный, въ трудахъ и заботахъ и говоритъ одинъ съ собой о томъ, какъ ему свое тело отъ стужи на зиму шубой прикрыть. Прислушался ангелъ и думаетъ. Я пропадаю отъ стужи, а вотъ идетъ человекъ, только о томъ и думаетъ, какъ себя съ женой прикрыть. Все они люди темъ заняты. Где жъ мне себя одеть да прокормить. Поравнялся человекъ, увидалъ я лицо человеческое въ первый разъ после того, какъ сталъ человекомъ, и страшно мне стало это лицо. Измученное, заботливое и сердитое. Взглянулъ я, подумалъ, не будетъ мне помощи отъ нихъ, и вздохнулъ тяжело. Вздохнулъ я громко и услыхалъ меня человекъ. Услыхалъ, подошелъ ко мне и сталъ говорить и все страшное лицо у него было. Ответилъ я ему, что умелъ, и вдругъ увидалъ я, просiялъ на его лице светъ. Снялъ онъ кафтанъ, чужiе сапоги снялъ съ палки и далъ мне. А еще сказалъ мне, где его домъ, и ушелъ отъ меня. 

№ 11.

И какъ только отошелъ человекъ, такъ согрелся и утешился я не кафтаномъ его, а любовью. Наделъ его платье и ночью пришелъ [1 неразобр.] къ его дому. И услыхалъ ангелъ подъ окномъ, что жена его бранила за то, что онъ далъ сапоги бродяге. Заглянулъ ангелъ въ окно и увидалъ страшное лицо женщины и сiянiе на лице человека. Долго они спорили, спорили и соседи, ангелъ все слушалъ и слышалъ, что все, что они говорили о томъ, зачемъ не надо было давать кафтана, было разумно, но человекъ не слушалъ ихъ и не сдавался; онъ говорилъ свое, что онъ зналъ, что надо было дать. И сколько ни спорили, все сошлись съ человекомъ. Потомъ они потушили светъ, ангелъ постучался и жена пустила его [] и хотела накормить его. И тоже, когда мужъ спросилъ ея, зачемъ она сделала это, она не съумела сказать, зачемъ, а только сказала, что знаетъ верно, что надо пустить и накормить. — И ангелъ услыхалъ это, понялъ одно изъ того, что сказалъ ему Богъ: узнаешь, что одно дано знать верно людямъ. Онъ понялъ, что одно дано верно знать людямъ, что надо нагому съ себя последнiй кафтанъ отдать.

И обрадовался ангелъ и улыбнулся. Но всего онъ не могъ понять еще. И сталъ ангелъ жить у людей этихъ. Мужъ былъ сапожникъ, и ангелъ выучился шить сапоги и помогалъ хозяину.

Случилось черезъ годъ, что пришелъ къ хозяину баринъ заказывать сапоги и заказывалъ такiе, чтобъ годъ носились, не рвались, не кривились, и грозилъ за то, что не проносятся годъ, и обещалъ награду черезъ годъ, если проносятся. Ангелъ слушалъ барина и смотрелъ на него и вдругъ за плечами барина увидалъ смертнаго ангела. Никто не видалъ этаго ангела, но ангелъ сапожника виделъ его и зналъ, что не зайдетъ еще солнце, какъ возьмется душа барина. И подумалъ ангелъ сапожника. Все думаютъ знать люди, все припасаютъ на годъ, а не могутъ знать, сапоги или босовики имъ нужны. — И вспомнилъ ангелъ то, что сказалъ ему Богъ: узнаешь еще, чего не дано знать ни одному человеку. И понялъ ангелъ, что не дано знать ни одному человеку того, что ему для своего тела нужно. И улыбнулся ангелъ. Понялъ ангелъ и то, что дано знать человеку только то, что нужно другому и не дано знать человеку, сапоги или босовики нужно ему самому; всего не могъ понять ангелъ.

И все жилъ ангелъ у сапожника и ждалъ, когда Богъ откроетъ ему последнюю тайну и проститъ его. И жилъ онъ такъ еще 5 летъ. И на 6мъ году увидалъ онъ изъ окна — идутъ по улице две девочки двойни съ богатой купчихой. И услыхалъ ангелъ, что девочки эти обмерли въ селе и взяла ихъ богатая купчиха въ дети, и люди завидуютъ счастью девочекъ.

И вспомнилъ ангелъ последнее слово Бога, чемъ люди живы. И понялъ онъ, что <людямъ одно нужно — любовь и жалость въ людяхъ>. Купчиха пожалела и полюбила девочекъ и выходила ихъ. И теперь все понялъ ангелъ. Понялъ ангелъ, что людямъ не дано знать, что имъ для своего тела нужно — сапоги или босовики, а дано имъ знать, что имъ для души нужно, последнiй кафтанъ нагому отдать. И что живы люди не материною грудью, а любовью. Что только любовь людей и нужна людямъ и что это одно дано знать людямъ. И темъ, что люди знаютъ это и не знаютъ того, что имъ нужно, темъ только и жизнь въ людяхъ крепка.

И пересталъ говорить Михайло и спала съ него одежда, одинъ кафтанъ онъ взялъ на руки и сталъ онъ ужасенъ и светелъ и распустились у него за спиной крылья и сказалъ онъ Семену: Я ангелъ. И тронулся онъ носкомъ о землю, взмахнулъ крыльями. Задрожала земля, заиграли трубы и упалъ ничкомъ Семенъ. И когда очнулся, ужъ никого не было.

№ 12.

[Варианты к главе XII.]

Понялъ ангелъ, зачемъ скрылъ Богъ отъ людей то, что имъ для своей жизни нужно, а открылъ имъ то, что каждому для Бога и для всехъ нужно. Богъ далъ жизнь людямъ и хочетъ, чтобъ люди жили. Понялъ ангелъ, что если бы зналъ каждый, что ему нужно, то и жилъ бы каждый для себя, и нельзя бы было жить людямъ, а для того, чтобы можно было жить людямъ, надо было имъ знать то, что имъ всемъ нужно. И затемъ то скрылъ отъ нихъ Богъ, что имъ для себя нужно, а открылъ самаго себя въ сердцахъ ихъ любовью.

что для другихъ нужно, а живы они только любовью.

№ 13.

Зналъ ангелъ, что Богъ не для того далъ жизнь мiру, чтобы она погибла, а для того, чтобы люди были живы, и теперь онъ понялъ, чемъ люди живы. Понялъ ангелъ, что людямъ кажется только, что они живы заботой объ себе, а не могутъ они быть живы заботой о себе потому, что ни одна мать не знаетъ, чего ея детищу нужно, ни одинъ человекъ не знаетъ, сапоги или босовики ему къ вечеру нужны, а что живы они только темъ, что делаютъ для нихъ добро другiе люди. А делаютъ люди добро людямъ потому, что Богъ открылъ себя въ сердцахъ людей любовью. Понялъ ангелъ, что если бы открыто было каждому человеку то, что ему для своей жизни нужно, то жилъ бы каждый человекъ для себя и не давалъ бы жить другимъ. А Богъ скрылъ отъ человека, что каждому для себя нужно, а открылъ любовь, то, что каждому для себя и для всехъ нужно, и ею то живы люди.

№ 14.

И понялъ ангелъ, что людямъ кажется только, что они заботой о себе живы, а что заботой о себе не могутъ они быть живы, потому что не знаетъ ни одна мать, чего для ея детей нужно, не знаетъ ни одинъ человекъ, сапоги или босовики ему къ вечеру нужны. И понялъ ангелъ, зачемъ скрылъ это Богъ отъ людей. Понялъ ангелъ, что если бы дано было знать каждому человеку, что ему нужно, то жилъ бы каждый для себя и не давалъ бы жить другимъ людямъ, но Богъ далъ жизнь всемъ людямъ и хочетъ, чтобы все люди были живы. И затемъ скрылъ отъ людей то, что каждому для своей жизни нужно, а открылъ самаго себя въ душе каждаго человека любовью къ людямъ, и ею только живы люди. Понялъ ангелъ, что не заботой о себе люди живы, а одною любовью.

Не знаетъ человекъ, чего ему нужно для жизни и чего другому нужно для жизни; одно знаетъ человекъ, что для жизни нужна любовь. Не было бы любви, не было бы жизни. Все вы люди вспоены, вскормлены живой любовью такъ отдавайте любовь ту, которая дана вамъ. А тотъ, кто въ любви, тотъ въ Боге и Богъ въ немъ.

№ 15.

Понялъ ангелъ, что остался онъ живъ, когда пропадалъ нагой въ поле, темъ, что прохожiй пожалелъ его, и живы остались младенцы темъ, что чужая женщина пожалела и полюбила ихъ, и живъ всякiй человекъ темъ, что другiе люди делаютъ для нихъ, понялъ

въ поле темъ, что прохожiй пожалелъ его, и остались живы сироты темъ, что чужая женщина пожалела и полюбила ихъ, и что живы все люди только темъ, что другiе любятъ ихъ.

И понялъ, что людямъ кажется только, что они заботой о себе живы, а не могутъ они ею быть живы, потому что не знаетъ человекъ, чего ему нужно. А живы они Богомъ, потому что Богъ знаетъ, что всемъ людямъ нужно.

№ 16.

Понялъ ангелъ, что[92] не показано ни людямъ ни ангеламъ для другихъ добро делать, а показано людямъ для Бога добро делать. И что живы люди только любовью, а Богъ есть любовь. И пересталъ говорить Михайло, и спала съ него одежда, сталъ онъ нагой и светлый, и распустились у него за спиной крылья, и сказалъ онъ Семену: Я ангелъ. И упалъ передъ нимъ Семенъ и поклонился ему. И тронулся онъ носкомъ о землю, взмахнулъ крыльями, задрожала земля и обмертвелъ Семенъ. И когда очнулся, ужъ никого не было.

Понялъ ангелъ, что живетъ Богъ въ человеке и Богъ этотъ любовь людей къ людямъ. И что не заботой о самихъ себе живы люди, не отцемъ съ матерью живы люди, а живы люди Богомъ. А Богъ есть любовь.

Понялъ ангелъ, что не дано знать человеку, чего ему самому нужно, не дано ни человеку ни ангелу знать, чего другимъ нужно, а что заложена въ сердце человека любовь, то, что ему и другимъ нужно и что живы люди любовью. А любовь есть Богъ. И кто въ любви, тотъ въ Боге и Богъ въ немъ. Понялъ онъ, что когда есть Богъ въ людяхъ, есть въ нихъ любовь. А когда есть любовь, то есть въ нихъ все, что имъ и другимъ нужно. Въ комъ есть въ самихъ людяхъ любовь, есть въ нихъ радость. А есть въ нихъ любовь, то всемъ будетъ все, что имъ нужно: и кафтанъ голому, и хлебъ голодному, и молоко сиротамъ, и радость, и просторъ всемъ. И понялъ Я, что человеку не надо знать то, что ему для своего тела нужно, а дано знать, что для его души нужно. А для души одно нужно, свое отдавать другому, и что потому жизнь людей не темъ крепка, что они себя обдумаютъ, а темъ, что они добро сами делаютъ и отъ другихъ получаютъ. Я понялъ, что человеку нельзя знать, что ему сапоги или босовики [нужны?][93] а дано знать, что ему последнiй кафтанъ нагому отдать нужно, потому живы сироты не[94] материной грудью,[95] а любовью въ людяхъ.

№ 17.

потому что не знаетъ мать, чего для ея сиротъ нужно, не знаетъ ни одинъ человекъ, что ему къ вечеру — сапоги или босовики нужны. Понялъ ангелъ, что живы люди темъ, что есть Богъ въ нихъ, а Богъ въ нихъ — это любовь къ людямъ. И понялъ ангелъ, зачемъ скрылъ Богъ отъ людей то, что каждому для себя нужно, а открылъ то, что для Бога и для всехъ людей нужно. —

Понялъ ангелъ, что если бъ открыто было людямъ то, что каждому для своей жизни нужно, то не понимали бы люди того, что вложилъ Богъ въ сердца ихъ любовь къ людямъ, и жилъ бы каждый для себя, а не давалъ бы жить другимъ, но Богъ скрылъ отъ людей то, что каждому для себя нужно, а открылъ любовь въ сердцахъ людей, то, что для всехъ нужно; и любовью живы люди.

Теперь узналъ ангелъ, что не могла угадать мать, чего ея детямъ для жизни нужно и что не дано ни одному человеку знать, сапоги или босовики ему къ вечеру нужны; а что остался ангелъ живъ въ поле не темъ, что онъ самъ себя обдумалъ, а темъ, что былъ Богъ у прохожаго въ сердце и прохожiй пожалелъ его; что остались сироты живы не темъ, что обдумала ихъ мать, а темъ, что былъ Богъ въ сердце чужой женщины и она полюбила сиротъ; что живъ всякiй человекъ только потому, что есть Богъ въ сердцахъ людей и что они любятъ его.

И понялъ ангелъ, что людямъ кажется только, что они живы заботой объ себе, а живы они только Богомъ. А Богъ любитъ людей.

Сноски