Декабристы
История писания и печатания романа

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ РОМАНА.

В наброске предисловия, которое Толстой хотел одно время предпослать «1805 году», он так рассказывает о том, как у него явилась мысль написать роман из жизни декабристов: «В 1856 году я начал писать повесть с известным направлением и героем которой должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешел к 1825 году, эпохе заблуждений и несчастий моего героя, и оставил начатое. Но и в 1825 году герой мой был уже возмужалым семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпадала с славной для России эпохой 1812 года. Я в другой раз бросил начатое и стал писать со времени 1812 года».[874]

Как уже указывал А. Е. Грузинский,[875] весьма трудно признать 1856 год за начальную дату работ Толстого над «Декабристами». Во всяком случае из написанного тогда мы ничего не имеем в архиве Толстого, и есть все основания думать, что в 1856 году дело ограничилось тем, что, в связи с возвращением в Россию амнистированных декабристов, Толстой заинтересовался последними, может быть, что-нибудь читал о них, и у него явилась мысль о повести или романе с главным действующим лицом декабристом.[876] Начало же работ над осуществлением этого замысла относится к осени 1863 года, о чем Лев Николаевич писал тогда же А. А. Толстой: «Я никогда не чувствовал свои умственные и даже все нравственные силы настолько свободными и столько способными к работе. И работа эта есть у меня. Работа эта — роман из времени 1810 и 20-х годов, который занимает меня вполне с осени».[877] Указание Толстого на то, что роман охватывает 1810-ые и 1820-ые годы, свидетельствует о том, что в это время «Декабристы» и будущая «Война и мир» мыслятся еще как одно произведение. В этом плане были написаны три главы романа, впервые напечатанные в 1884 г. в сборнике «XXV лет», изданном Литературным фондом, с таким примечанием: [878]

«Печатаемые здесь три главы романа под заглавием «Декабристы» были написаны еще прежде, чем автор принялся за «Войну и мир». В то время он задумывал роман, которого главными действующими лицами должны были быть декабристы, но не написал его, потому что, стараясь воссоздать время декабристов, он невольно переходил мыслью к предыдущему времени, к прошлому своих героев. Постепенно перед автором раскрывались всё глубже и глубже источники тех явлений, которые он задумывал описать: семья, воспитание, общественные условия и проч. избранных им лиц; наконец, он остановился на времени войны с Наполеоном, которое и изобразил в «Войне и мире». В конце этого романа видны уже признаки того возбуждения, которое отразилось в событиях 14-го декабря 1825 года.

«Декабристов» и написал два другие, печатаемые теперь начала (в конце статьи).

Таково происхождение предлагаемых отрывков романа, которому, повидимому, не суждено быть написанным. Автор никогда не предполагал их печатать, но уступая нашей просьбе, предоставил их для издаваемого нами сборника. Ред. 3-го октября 1884 г.»[879]

Плод работы 1863 года мы имеем в 1—4 рукописях, дающих две редакции трех глав романа, напечатанных в сборнике «XXV лет». Содержание этих глав — рассказ о приехавшей в Москву из Сибири семье декабриста Петра Ивановича Лабазова. В Лабазове нетрудно узнать кн. Сергея Григорьевича Волконского (1788—1865), которого Толстой видел в декабре 1860 — январе 1861 г. во Флоренции, о чем вспоминал 27 мая 1904 г.: «Его наружность с длинными седыми волосами была совсем как у ветхозаветного пророка... Это был удивительный старик, цвет петербургской аристократии, родовитой и придворной. И вот в Сибири, уже после каторги, когда у жены его было нечто в роде салона, он работал с мужиками, и в его комнате валялись принадлежности крестьянской работы».[880]

«бывший князь», носил «одну из тех русских фамилий, которую всякий знает и всякий произносит с некоторым уважением и удовольствием, ежели говорит о лице, носящем эту фамилию, как о лице, близком или знакомом» (стр. 19). Но, кроме внешности, у Лабазова нет ничего общего с кн. С. Г. Волконским. Правда, у П. И. Лабазова так же, как и у Волконского есть жена и двое детей — сын и дочь, но Волконский по манифесту 26 августа 1856 г. приехал в октябре этого года с сыном в Москву, где уже с осени 1855 г. жила жена его с дочерью Еленой, вышедшей замуж в 1850 г. за Дм. Вас. Молчанова.

Б. М. Эйхенбаум[881] высказывает предположение, что фамилия «Лабазов» образована из фамилии: «Завалишин». Хотя в 1-й рукописи (стр. 15) перед первым упоминанием фамилии Лабазова и стоят зачеркнутые буквы: «За»,[882] никак нельзя видеть в этом указание на то, что Толстой намеревался здесь назвать своего героя: «Завалишиным». Ко времени написания трех глав «Декабристов» Толстой не был знаком с приехавшим из Сибири лишь 17 октября 1863 г. декабристом Д. И. Завалишиным.[883]

Самое бòльшее, что Толстой мог о нем слышать от Аксаковых, знакомство же могло состояться не ранее декабря 1863 года, когда «Декабристы» были оставлены, и Толстой работал уже над «1805 годом». Чтобы не возвращаться в дальнейшем к Д. И. Завалишину, укажем здесь, что при работе Толстого над «Декабристами» в 1877—1879 годах Завалишин, надо думать, не играл никакой роли. Во всех сохранившихся писаниях Толстого, относящихся к роману (записи в записных книжках и на отдельных листах, тексты «начал» романа, письма), нет ни одного упоминания этого декабриста. И это — неслучайно. Знакомство Толстого с П. Н. Свистуновым (о чем речь дальше), весьма недружелюбно относившимся к Завалишину, которого он даже не считал декабристом, не могло возбудить у Льва Николаевича желания войти в общение с Завалишиным. Последнее произошло не ранее 1881 года, когда писалась вторая редакция записок декабриста, которые Толстой хотел издать на свой счет.[884]

Написав три главы романа, Толстой, по его словам, «оставил начатое, невольно от настоящего перейдя к 1825 году». Творчески этот «переход к 1825 году», надо думать, ни в чем не выразился, по крайней мере, в бумагах Толстого нет ничего относящегося к этой стадии работы. Затем, перенесшись мыслью к молодости своего героя, автор увлекся эпохой 1812 года. Но для понимания последней Толстому представилось необходимым обратиться к событиям 1805 г. Так возник «Тысяча восемьсот пятый год», впоследствии развернувшийся в «Войну и мир».

Одно из начал «Тысяча восемьсот пятого года», носящее заглавие: «С 1805 по 1814 год» еще связано с оставленными «Декабристами». Первый абзац этого начала читается: «Тем, кто знали князя Петра Кириловича Б. в начале царствования Александра II в 1850-х годах, когда Петр Кирилыч был возвращен из Сибири белым как лунь стариком, трудно бы свое воспитание».[885]

С другой стороны, действие в «Войне и мире» доведено до конца 1820 года. В первой части эпилога Пьер Безухий — член тайного общества, возмущающийся Аракчеевым, кн. А. Н. Голицыным, Магницким. Его жадно слушает будущий декабрист Николенька Болконский. Последние главы первой части эпилога «Войны и мира» могли бы быть первыми главами романа «Декабристы»...

Снова вернулся к замыслу «Декабристов» Толстой в 1877 году.

По окончании работы над правкой текста «Анны Карениной» для отдельного издания романа в июне-июле этого года, наступил период поисков темы нового произведения. Толстой снова обратился к сюжету исторического романа, и снова всплыла тема Петра I, но теперь зрел замысел произведения, действие в котором должно было развиваться в крестьянской среде. Об этом говорит запись С. А. Толстой под 25 октября 1877 г.[886]

А в ноябре Толстой уже читает книги по истории царствования Николая I, в частности «Описание Турецкой войны 1828 и 1829 гг.» Н. Лукьяновича.

«давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время — Перовского». Приступ к осуществлению этого замысла можно видеть в набросках «Князь Федор Щетинин». [887]

Запись С. А. Толстой в ее тетради «Мои записи разные для справок» под 8 января 1878 г. отмечает новый поворот в замысле: «Со мной, — записала Софья Андреевна, — происходит что-то похожее на то, когда я писал «Войну и мир», — сказал мне сейчас Лев Николаевич с какой-то полуусмешкой, отчасти радостной, отчасти недоверчивой к словам, которые он сказал. — И тогда я, собираясь писать о возвратившемся из Сибири декабристе, вернулся сначала к эпохе бунта 14-го декабря, потом к детству и молодости людей, участвовавших в этом деле, увлекся войной 12-го года, а так как война 12-го года была в связи с 1805 годом, то и всё сочинение начал с этого времени. Теперь Льва Николаевича интересовало время Николая I, а главное — Турецкая война 1829 года: он стал изучать эту эпоху; изучая ее, заинтересовался вступлением Николая Павловича на престол и бунтом 14 декабря.

Потом он мне еще сказал: «И это у меня будет происходить на Олимпе, Николай Павлович со всем этим высшим обществом, как Юпитер с богами, а там где-нибудь в Иркутске или в Самаре переселяются мужики, и один из участвовавших в истории 14-го декабря попадает к этим переселенцам — и «простая жизнь в столкновении с высшей». Потом он говорил, что как фон нужен для узора, так и ему нужен фон, который и будет его теперешнее религиозное настроение. Я спросила: «Как же это?» Он говорит: «Если б я знал — как, то и думать бы не о чем». Но потом прибавил: «Вот, например, смотреть на историю 14-го декабря, никого не осуждая, ни Николая Павловича, ни заговорщиков, а всех понимать и только описывать».[888]

В этой записи примечательны указания на замысел Толстого противопоставить в романе жизнь правящих кругов, «Олимп», жизни народных низов и на стремление изображать события и характеры в свете религиозного мировоззрения, которым в это время всё больше и больше проникается Толстой.

Вскрывает эта запись и связь замысла романа о крестьянах-переселенцах с декабристами.

«Анна Каренина».

Снова к этой мысли Толстой вернулся в октябре этого года, когда он намеревался тему о переселении развить в романе из жизни XVIII века.[889] Теперь же переселенцы должны увязываться с декабристами. Посредствующим звеном должна была быть личность гр. Вас. Алекс. Перовского (1793—1857) в 1833—1842 гг. бывшего Оренбургским военным губернатором и в 1851—1857 гг. Оренбургским и Самарским генерал-губернатором. Оренбургские степи должны были быть местом действия крестьянской части задуманного романа. Интерес к этому краю и его недавнему прошлому возник у Толстого в связи с его поездками, начиная с 1862 г., на кумыс в Самарскую губернию, где в 1871 г. Толстым было куплено имение. В сентябре 1876 г. Лев Николаевич пробыл несколько дней в Оренбурге, где виделся со своим сослуживцем по Севастополю Оренбургским генерал-губернатором (с 1865 по 1881 гг.) Ник. Андр. Крыжановским, с которым, конечно, беседовал о Перовском.

За материалами о нем Лев Николаевич обращался к гр. А. А. Толстой.[890]

Получив от нее обещание этих материалов, Толстой писал в 20-ых числах января: «Очень, очень вам благодарен за ваше обещание дать мне сведения о Перовском. Ваше обещание было бы для меня большой заманкой для петербургской поездки, если бы, кроме этого, у меня не было сильнейшего желания побывать в Петербурге. Желание это уже дошло до maximum; теперь нужен толчек. А толчка этого нет, даже скорее толчки обратные в виде моего нездоровья. Буду ждать. Перовского личность вы совершенно верно определяете — à grands traits; таким и я представляю себе; и такая фигура — одна наполняющая картину, биография его была бы груба, но с другими противоположными ему, тонкими, мягкой работы, нежными характерами, как Жуковский даже, которого вы, кажется, хорошо знали, и с другими, и главное с декабристами, эта крупная фигура, составляющая тень к Ник. Павл., самой крупной à grands traits фигуре, выражает вполне то время. — Я теперь весь погружен в чтение из времен 20-х годов и не могу вам выразить то наслаждение, которое я испытываю, воображая себе это время. Странно и приятно думать, что то время, которое я помню, 30-ые года — уж история. Так и видишь, что колебание фигур на этой картине прекращается, и всё устанавливается в торжественном покое истины и красоты. — Я испытываю чувство повара (плохого), который пришел на богатый рынок и, оглядывая все эти к его услугам предлагаемые овощи, мяса, рыбы, мечтает о том, какой бы он сделал обед. Так и я мечтаю, хотя и знаю, как часто приходилось мечтать прекрасно, а потом портить обеды или ничего не делать. Уж как пережаришь рябчиков, потом ничем не поправишь. И готовить трудно и страшно. А обмывать провизию, раскладывать — ужасно весело.

Молюсь богу, чтобы он мне позволил сделать хоть приблизительно то, что я хочу. Дело это для меня так важно, что, как вы ни способны понимать всё, вы не можете представить, до какой степени это важно. Так важно, как важна для вас ваша вера. И еще важнее, мне бы хотелось сказать. Но важнее ничего не может быть. И оно то самое и есть».[891]

— начале января 1878 г. в замысле романа из эпохи Николая I произошло передвижение времени действия с 1828—1829 г. на 1825 г., т. е. всплыл старый замысел «Декабристов». К этому времени (к декабрю 1877 — началу января 1878 г.) мы относим конспект нескольких глав романа, напечатанный на стр. 256 в качестве первого «плана». В начальных словах конспекта: «что ж на новые места» и особенно во второй части конспекта, начиная со слов: «Выступают через два года...», с упоминанием «башкир», нельзя не видеть развитие темы «переселение крестьян в Оренбургский край». Но кроме этой темы, содержание конспекта, стоящего совершенно обособленно от всех других дошедших до нас текстов, не поддается дешифровке.

На тему о переселении крестьян написаны и начала романа, печатаемые нами как 8 и 9 варианты. Последний вариант датируется декабрем 1877 г. — январем 1878 г., так как часть страниц рукописи варианта занята черновиками письма о гувернере к детям Толстого, писавшимися в декабре 1877 г. — январе 1878 г.[892]

Вариант 8-й представляет собою часть текста, начало которого утрачено. В утраченной части имелось перечисление переселяющихся домохозяев: 1) Никифора, 2) Давыдки Козлова, 3) Савостьяна, 4) Дмитрия Макарычева и 5) Гавриила Болхина, к которому и относится начальная фраза сохранившегося текста («Он с неделю...»). Все эти крестьяне фигурируют и в 9 варианте. Нужно отметить, что все они — яснополянцы. Внуки и правнуки их и теперь живут в деревне Ясная поляна. Никифор, не названный по фамилии, это Никифор Федорович Резунов (1842—1893), Давыдка Козлов — Давыд Фокич Козлов (1828—1881), Савостьян, не названный по фамилии — Савостьян Макарович Макарычев (1821—1898), Дмитрий Макарычев — его брат, Дмитрий Макарович Макарычев (1817—1884), Гаврюха Болхин — Гавриил Ильич Болхин (1831—1885), Дементий Фоканов — Михаил Максимович Фоканов (1801—1874) и Тит Ермилин — Тит Ермилович Базыкин (1829—1894).

В двух январских письмах (1878 г.) Софьи Андреевны к Т. А. Кузминской находим сообщения о работе Толстого. 14 января С. А. Толстая пишет сестре: «Левочка собирается писать что-то историческое, времен Николая Павловича, и теперь читает много материалов», а 25: «Левочка и сегодня нездоров, кашель, и бок болит, но очень занят своими мыслями о новом романе, и я вижу, что это будет что-то очень хорошее, историческое, времен декабристов, в роде, пожалуй, «Войны и мира». Дай бог ему только поправиться скорее, он часто стал хворать, а то работа пойдет».[893] Что именно читал Толстой в это время, неизвестно, но запись: «Справки о статьях нужных» в Записной книжке А, помеченная 13 января 1878 г. (см. стр. 445) свидетельствует о том, что Толстого интересует уже эпоха не Николая I, а Александра I. 8 февраля Лев Николаевич поехал в Москву за книгами и для того, чтобы завязать знакомство с жившими там декабристами. Накануне отъезда Толстой писал H. Н. Страхову: «Я еду завтра в Москву за книгами. Круг нужных мне книг теперь очень определился, и чего я не найду в Москве, я имею дерзость рассчитывать на вас, о чем мы переговорим».[894]

В Москве, в день приезда, Толстой прежде всего «говорил о деле, т. е. о книгах», с Владимиром Константиновичем Истоминым, историком-дилетантом, печатавшим в «Русском архиве» исторические очерки. Истомин, как писал Лев Николаевич Софье Андреевне, «пропасть дал» ему книг. Это были преимущественно номера «Русского архива» и «Русской старины».[895]

«у двух декабристов». Кого именно имеет он в виду, сказать трудно. В примечании (1913 г.) к этим словам (в издании писем Толстого к жене) Софья Андреевна утверждает, что Лев Николаевич разумеет здесь Свистунова и Беляева. Утверждение это, конечно, лишь догадка, основанная на том, что Софья Андреевна помнила, что Толстой был в переписке с этими декабристами, которые упоминаются и в другом письме Льва Николаевича. В числе этих «двух» декабристов нельзя разуметь Свистунова, нам кажется, потому, что в этом же письме Толстой пишет, что завтра он поедет к Свистунову. Лев Николаевич так был занят в эти дни своего короткого пребывания в Москве, что едва ли бы он был дважды у Свистунова. Одним из двух не названных декабристов был, вероятно, Матвей Иванович Муравьев-Апостол, о знакомстве с которым Лев Николаевич писал А. А. Толстой в середине апреля 1878 г. В некрологе М. И. Муравьева-Апостола В. Е. Якушкин об этом так рассказывает: «Когда гр. Л. Н. Толстой собирался несколько лет тому назад писать роман о декабристах... он приходил к Матвею Ивановичу для того, чтобы расспрашивать его, брать у него записки его товарищей и т. д. И Матвей Иванович неоднократно тогда высказывал уверенность, что гр. Толстой не сможет изобразить избранное им время, избранных им людей: «для того, чтобы понять наше время, понять наши стремления, необходимо вникнуть в истинное положение тогдашней России; чтобы представить в истинном свете общественное движение того времени, нужно в точности изобразить все страшные бедствия, которые тяготели тогда над русским народом; наше движение нельзя понять, нельзя объяснить вне связи с этими бедствиями, которые его и вызвали; а изобразить вполне эти бедствия гр. Л. Н. Толстому будет нельзя, не позволят, если бы он даже и захотел. Я ему говорил это». И Матвей Иванович, повидимому, не рассчитывал, чтобы знаменитый романист обратил достаточное внимание на указываемую сторону дела, как он обвинял автора «Войны и мира» и в совершенном непонимании 1812 года, сильные впечатления которого были так свежи для Матвея Ивановича до самого конца».[896]

Это «неприятие» «Войны и мира» представителем Александровской эпохи нам знакомо по статьям о романе кн. П. А. Вяземского и А. С. Норова. Людям этого поколения Толстой казался «непатриотичным», разрушителем величавого прошлого. Отсюда это предвзятое мнение Муравьева-Апостола, что и декабристов Толстой не поймет, как не понял он «1812 год».

Вечером 9 февраля Толстой был у Софьи Никитичны Бибиковой, которая, по словам Льва Николаевича всё в том же письме к Софье Андреевне, ему «пропасть рассказывала и показывала».

Дочь одного из выдающихся декабристов, Никиты Михайловича Муравьева, Софья Никитична родилась 10 мая 1829 г. в Чите, куда мать ее, рожденная гр. Александра Григорьевна Чернышева, последовала за мужем. Лишившись матери, скончавшейся 22 ноября 1832 г. в Петровском заводе, Нонушка, как ее звали в детстве, была предметом нежных забот отца, который, отбыв каторгу, поселился с ней в 1836 г. в Урике близ Иркутска, где и скончался в 1843 г. Привезенная после смерти отца в Москву, Софья Никитична под фамилией Никитиной была помещена в Екатерининский институт, где впрочем была недолго, получив разрешение уехать с теткой гр. С. Г. Чернышевой-Кругликовой за границу. В 1848 г. Софья Никитична вышла замуж за Михаила Илларионовича Бибикова (1818—1881), племянника (по матери) декабристов Сергея, Матвея и Ипполита Муравьевых-Апостолов. Дочь декабриста и сестры декабриста гр. Захара Григорьевича Чернышева, племянница декабриста Александра Михайловича Муравьева, наконец, двоюродная племянница декабриста Михаила Сергеевича Лунина, в детстве знавшая многих из декабристов, Софья Никитична, выйдя замуж за М. И. Бибикова, упрочила свои связи с ними, еще теснее войдя в их круг. Из детей декабристов никто, конечно, не знал столько об них, сколько знала Бибикова. После свадьбы Бибиковы купили у брата декабриста М. А. Фонвизина, Ивана Александровича, дом на Малой Дмитровке (ныне дом № 23), где и поселились. Описание этого дома и характеристика Софьи Никитичны имеются в воспоминаниях ее внучки А. Бибиковой. «В этот старинный и странный дом бабушка вносила столько воспоминаний прошлого, столько духа «не от мира сего», так молчаливо и таинственно, точно скрывая в себе невысказанные истории, стояли огромные шкапы с книгами и тяжелая мебель, что весь дом представлялся мне каким-то храмом, где царил культ какого-то прекрасного и далекого бога, культ воспоминаний. И в самом деле, каждая вещь была с ним связана. Старинное кресло, на котором в Сибири умер прадед Никита Михайлович; рабочий столик в виде жертвенника, старинный, массивный и тяжелый, подарок прадеда жене; всевозможные часы, портреты, миниатюры, изображавшие разных прабабок и кузенов. Важны были не имена Левицкого, Тропинина, Изабэ, Соколова, а история жизни изображенных лиц. Как всё это благоговейно показывалось и смотрелось! Это всё были страницы жизни, и при этом в рассказах и воспоминаниях проходили, как китайские тени на экране, фигуры декабристов Волконского, Трубецкого, Свистунова, Оболенского, Поджио, барона Розенa, Сутгофа, Якушкина и многих других, вернувшихся из Сибири и собиравшихся у бабушки в доме по пятницам. Львиная голова А. П. Ермолова, характерная фигура Николая Николаевича Муравьева-Карсского, Закревского, tante Nathalie, tante Lise и многих, многих других. И среди всего этого прошлого бабушка Софья Никитишна, в своем неизменном черном, простом платье, с крупными морщинами на характерном лице, с белыми, как серебро, волосами. Несмотря на скромное, почти бедное платье, от нее веяло таким благородством, такой истинной барственностью, которая невольно всеми чувствовалась. На всю ее жизнь и на характер неизгладимый отпечаток наложила ее жизнь с отцом, всё, что она видела и слышала в детстве. Бабушка не только любила своего отца, она его просто боготворила и свято чтила его память и всё, что он успел передать ей из своих знаний».[897] Этот фамильный музей и показывала С. Н. Бибикова Толстому, который взял у нее для прочтения какие-то книги. О возврате их Лев Николаевич писал Бибиковой 14 марта.[898] В ответ она писала 17 марта: «Сейчас только что получила, Граф, ваше любезное письмо от 14 марта и спешу отвечать Вам. Разумеется Вы можете оставить книги у себя и не спешить их возвращением. Еще когда Вы были у нас, муж мой и я просили Вас навещать нас, Вы обещались побывать у нас и мы поджидали Вас. Вы всегда доставите нам истинное удовольствие, бывая у нас; и я никогда не откажусь говорить с Вами об отце моем, память которого я свято чту. Чем более Вы узнаете его, тем только более можете оценить его. Одно только смущает меня — я боюсь, что не сумею передать Вам во всей полноте характер отца моего и воспоминания моего детства о его товарищах. И потому заранее прошу Вашего снисхождения».[899]

Первым из декабристов, с которыми познакомился Толстой, был Петр Николаевич Свистунов. Он происходил из старинной дворянской фамилии. Сын камергера, Свистунов родился в 1803 г., воспитывался в иезуитском и Шабо пансионах и в Пажеском корпусе, откуда в 1823 г. вышел в Кавалергардский полк. В этом же году вступил он в тайное Северное общество, а затем был членом и Южного общества. Осужденный по II разряду за то, что «участвовал в умысле цареубийства и истребления императорской фамилии согласием, и в умысле бунта принятием в общество товарищей» был приговорен по конфирмации 10 июля 1826 г. к двадцати годам каторжных работ, сокращенных до пятнадцати лет. Выйдя в 1836 г. на поселение, Свистунов жил в с. Идинском (Каменка) Иркутской губ., а с 1838 г. в Кургане Тобольской губ. В 1841 г. Петр Николаевич был переведен в Тобольск, где служил в Общем губернском управлении и в Административно-статистическом комитете. Несмотря на то, что он занимал маленькие должности, Свистунов, благодаря своей высокой культурности, имел большое влияние на местную администрацию. В 1842 г. Петр Николаевич женился на дочери Курганского земского исправника Татьяне Александровне Дурановой, от которой имел троих детей. Большой дом Свистуновых был местом объединения тобольских декабристов. По манифесту 26 августа 1856 г. Свистунов с семьей приехал в Москву 10 марта 1857 г., но уже 16 марта принужден был выехать на жительство в Калугу. Получив от брата свою часть имения в Калужской губернии, Свистунов в 1859 г. был избран в члены Калужского дворянского комитета по устройству быта помещичьих крестьян. Здесь он был в рядах либерального меньшинства вместе с декабристами кн. Е. П. Оболенским и Г. С. Батенковым и петрашевцем Н. С. Кашкиным. В 1863 г. Свистунов приехал в Москву, где и скончался 15 февраля 1889 г., пережив всех своих товарищей, кроме Д. И. Завалишина, которого Петр Николаевич не считал «своим», себя называя «последним декабристом».

«Всё время Л. Н. занимается чтением времен Николая Павловича и главное заинтересован и даже весь поглощен историей декабристов. Он ездил в Москву и привез целую груду книг и иногда до слез тронут чтением этих записок».[900] Об этом же 4 марта Софья Андреевна писала Татьяне Андреевне Кузминской: «Левочка последнее время очень много читал и занимался изучением эпохи царствования Николая Павловича и истории бунта 14-го декабря 1825 г. Он даже ездил в Москву знакомиться с декабристами, стариками, бывшими в ссылке в Сибири и возвратившимися оттуда. Он хочет писать роман из этого времени и принимается за это так же, как в старые годы за «Войну и мир».[901]

Охваченный лихорадкой собирания материалов Лев Николаевич снова уехал 4 марта из Ясной поляны на этот раз не только в Москву, но и в Петербург. Но, приехав в Тулу, он должен был ожидать пять часов опоздавшего поезда. «Возвращаться, писал Лев Николаевич Софье Андреевне, не стоило того. Был у Пущиной. Много интересного от дочери Рылеева». Дочь К. Ф. Рылеева Анастасия Кондратьевна (1820—1890) с 1842 г. была замужем за Иваном Александровичем Пущиным (1809—1882).[902] Затрудняемся сказать, о какой Пущиной упоминает в письме Толстой. Возможно, что это — Евгения Ивановна (1838—1900), жена Дмитрия Александровича Пущина (1818—1894), брата Ивана Александровича. В Москве Толстой пробыл двое суток. Из всего того, что он сделал здесь по декабристским делам, мы имеем лишь скупые сведения в письме к Софье Андреевне: [903] «Потом поехал [5 марта] к Свистунову, у которого умерла дочь[904] и просидел у него 4 часа, слушая прелестные рассказы его и другого декабриста, Беляева. Зашел к Беляеву, потом к Бартеневу, у которого обедал».

По поводу этих воспоминаний у Толстого с Беляевым завязалась переписка, из которой известны лишь письма Беляева.[905] Как видно из письма последнего от 6 марта 1878 г., Лев Николаевич накануне заходил к Беляеву за рукописью первой части его воспоминаний,[906] которую и взял с собою в Петербург, а затем в Ясную поляну, по приезде куда, 14 марта в письме к Свистунову посылал Беляеву какую-то записку. Вскоре после этого Толстой отправил ему и рукопись со своими замечаниями, сделанными на полях ее.[907]

В двадцатых числах октября Толстой в письме к Беляеву, посланному через П. И. Бартенева,[908] вероятно, просил прислать ему следующую часть воспоминаний,[909] что и было сделано. Возвратил рукопись Лев Николаевич в свой приезд в Москву в начале декабря 1878 г. Не застав Беляева дома (он был в Тамбовской губернии), Толстой оставил рукопись и письмо, на которое Беляев ответил 21 января. Из письма этого видно, что первая часть воспоминаний уже находится у Семевского, а в письме от 5 февраля Беляев благодарит Толстого за хлопоты, очевидно получив от него извещение, что Семевский согласен печатать воспоминания в «Русской старине».[910]

Кроме П. Н. Свистунова, М. И. Муравьева-Апостола, А. П. Беляева и Д. И. Завалишина, Толстой был знаком с декабристами: кн. С. Г. Волконским, П. И. Колошиным (1799—1854), жена которого Александра Григорьевна (рожд. Салтыкова) (1805—1871) приходилась Толстому четвероюродной теткой, М. И. Пущиным (1800—1869) и привлекавшимся к следствию, но не бывшим членом общества А. М. Исленьевым (1794—1884), дедом Софьи Андреевны Толстой.

— Петр Иванович Бартенев, редактор-издатель «Русского архива» в 1863—1912 гг., в 1867—1870 гг. принимавший ближайшее участие в добывании материалов для «Войны и мира» и правивший корректуру романа. Хранитель устных преданий большого числа дворянских семейств, любитель и знаток быта XVIII — первой половины XIX в., хорошо знавший, в качестве главного публикатора, фамильные дворянские архивы, Бартенев, конечно, сообщил Толстому немало ценных сведений о материалах по декабристам.

В Петербурге, где Толстой пробыл пять дней (приехал 6-го, уехал 11 марта), он был у гр. А. А. Толстой, у которой взял письма к ней В. А. Перовского, и в Петропавловской крепости (8 марта). Об этом посещении впоследствии вспоминала А. А. Толстая: «Комендант[911] принял его очень любезно, показывал, что можно было показать, но никак не мог понять, чего именно он добивается... Лев Николаевич пресмешно рассказывал нам эту беседу». [912]

В этот же приезд в Петербург Толстой познакомился с двумя очень для него полезными людьми, М. И. Семевским и В. В. Стасовым. Первый, редактор-издатель исторического журнала «Русская старина» (в 1870—1892 гг.) владел ценным собранием рукописей по декабристам, полученным им от декабристов бар. В. И. Штейнгеля (1783—1862) и Мих. Алдр. Бестужева (1800—1871). О своем знакомстве с Толстым Семевский так вспоминал через одиннадцать лет: «Лично мы имели удовольствие видеть знаменитого автора «Война и мир» только один раз, именно: в 1878-м году он посетил нас в С. -Петербурге, и затем мы провели у него, отдавая визит, более часу в самой интересной для нас беседе. Граф Лев Николаевич в то время живо интересовался источниками и материалами к задуманному им роману-хронике «Декабристы». Исполняя его просьбу, мы, после помянутого свидания, с величайшим удовольствием посылали ему в Москву, а затем в Ясную поляну, в течение нескольких месяцев, том за томом, рукописи из обширного архива «Русской старины», именно те, которые имели отношение к его художественному труду».[913]

Второй из новых знакомцев Толстого, Стасов, служа с 1856 г. в Комиссии по собиранию материалов по истории царствования Николая I, с 1872 г., кроме этого, заведуя отделением искусств в императорской Публичной библиотеке и имея обширный круг знакомств в научном мире, мог доставлять Толстому совершенно исключительные по своей ценности материалы, что, как увидим, он и делал.

Возможно, что третьим лицом, с которым познакомился Толстой в Петербурге, с целью получения от него материалов по декабристам, был Михаил Алексеевич Веневитинов,[914] археограф, член (с 1875 г.) императорской Археографической комиссии, в 1896—1900 гг. бывший директором Румянцевского музея.

П. Беляевым и петербуржцами: гр. А. А. Толстой, H. Н. Страховым, М. И. Семевским, В. В. Стасовым, В. А. Иславиным, М. А. Веневитиновым и С. А. Берс. Всех этих лиц Толстой в той или иной мере привлек к добыванию нужных ему материалов для романа.

Набравшись новых сведений и впечатлений, Толстой с увлечением принялся за работу. 14 марта он писал Страхову, что «доволен своей поездкой» «и дома, продолжает Толстой, весь ушел в свою работу и чувствую приливы радости и восторга».[915]

В этот же день Лев Николаевич написал письмо П. Н. Свистунову, свидетельствующее о том сильнейшем впечатлении, какое он вынес из общения с этим декабристом: «Многоуважаемый Петр Николаевич, писал Толстой, когда вы говорите со мной, вам кажется, вероятно, что всё, что вы говорите, очень просто и обыкновенно, а для меня каждое ваше слово, взгляд, мысль, кажутся чрезвычайно важны и необыкновенны; и не потому, чтобы я особенно дорожил теми фактическими сведениями, которые вы сообщаете, а потому, что ваша беседа переносит меня на такую высоту чувства, которая очень редко встречается в жизни и всегда глубоко трогает меня. Я пишу эти несколько слов только, чтобы сказать вам это и попросить о двух вещах: 1) передать А. П. Беляеву вложенное письмо (я не знаю его адреса) и 2) пользуясь вашим позволением делать вопросы, спросить, нет ли у вас того религиозного сочинения или Записки Бобрищева-Пушкина, которое он написал в Чите, и ответа Барятинского. Если нет, то не можете ли вы вспомнить и рассказать, в чем состояло и то и другое.

Я был в Петропавловской крепости, и там мне рассказывали, что один из преступников бросился в Неву и потом ел стекло. Не могу выразить того странного и сильного чувства, которое я испытал, зная, что это были вы. Подобное же чувство я испытал там же, когда мне принесли кандалы ручные и ножные 25-го года.... Еще вопрос: что за лицо был комендант Сукин».[916]

В ответ на это письмо Свистунов сообщал (20 марта), что у него нет никаких сведений о сочинении П. С. Бобрищева-Пушкина и возражении кн. А. И. Барятинского, но что у него хранится перевод «Мыслей» Паскаля, сделанный Бобрищевым-Пушкиным. Относительно же коменданта Сукина Свистунов писал: «Мы его редко видели и, кроме официальных сношений, никаких с ним столкновений не имели. Он слыл строгим исполнителем своих непривлекательных обязанностей тюремщика. О душевных же его качествах или недостатках ничего не могу сказать».[917]

очевидно к нему, декабриста М. А. Фонвизина и «замечания» его жены, Натальи Дмитревны, рожд. Апухтиной, во втором браке бывшей за Ив. Ив. Пущиным.[920] Передавая Толстому эти рукописи, Свистунов сообщил Льву Николаевичу еще об одном имеющемся у него документе, автобиографической «Исповеди» Н. Д. Фонвизиной. Документ этот, вследствие совершенно исключительной интимности признаний автора, Свистунов не решился отдать для прочтения Толстому.

Вскоре по приезде в Ясную поляну Лев Николаевич писал (в первых числах мая) Свистунову: «Посылаю обратно письма Фонвизина и замечания его жены. И то и другое очень мне было интересно. Письма надо бы было переписать. Они сотрутся скоро... Насчет исповеди, о которой вы мне говорили, я повторяю мою просьбу — дать мне ее. Простите меня за самонадеянность, но я убежден, что эту рукопись надо беречь только для того, чтобы я мог прочесть ее; в противном же случае, ее надо непременно сжечь. Тысячу раз благодарю вас за вашу ласку ко мне и снисходительность; вы не поверите, какое всегда сильное и хорошее впечатление оставляет во мне каждое свидание с вами... P. S. Тетрадь замечаний Фонвизиной я вчера прочитал невнимательно и хотел уже было ее отослать, полагая, что я всё понял, но, начав нынче опять читать ее, я был поражен высотою и глубиною этой души. Теперь она уже не интересует меня как только характеристика известной, очень высоко нравственной личности, но как прелестное выражение духовной жизни замечательной русской женщины, и я хочу еще внимательнее и несколько раз прочитать ее.[921] Пожалуйста, сообщите мне, как долго я могу продержать эту рукопись, или могу ли переписать ее?[922]

В ответном письме (от 10 мая) Свистунов разрешил Толстому снять копию с замечаний Фонвизиной, об «исповеди» же писал: «Насчет исповеди я ничего не могу вам сказать, потому что не понял, чего вы желаете».[923]

«исповедь» Фонвизиной. Во всяком случае личность ее настолько привлекла Толстого, что он, как увидим, намеревался сделать Н. Д. Фонвизину-Пущину героиней своего романа.

В деле собирания устных рассказов о декабристах большие надежды, мало оправдавшиеся, Лев Николаевич возлагал на камер-фрейлину гр. А. А. Толстую, с 1846 г. жившую при дворе.

В бытность свою в Петербурге он просил ее расспрашивать о декабристах у придворных. Об этом же он писал через несколько дней по приезде в Ясную поляну: «То, о чем я просил вас узнать, разведать, еще больше, чем прежде, представляется мне необходимым теперь, когда я весь погрузился в тот мир, в котором я живу. Надобно, чтоб не было виноватых».[926] В ответ на это Толстая сообщала 31 марта: «Не сердитесь на меня, дорогой Лев, что до сих пор не могла доставить нужные вам сведения. Достать их гораздо труднее, чем я думала, так как смерть смела почти всех действующих лиц той эпохи. Старик Адлерберг,[927] к сожалению, жестоко осторожен; сын его[928] точно также. Остается Суворов,[929] который, конечно, не обладает этой неприятной добродетелью, но помимо того, что в те времена он был мальчишкой, он так глух, что я не могу расспрашивать его о таком щекотливом вопросе на вечерах у государя, где мы с ним встречаемся. Однако, он обещал прийти ко мне на этих днях, и то, что мне удастся узнать, я передам вам прямо с пылу. Кто то мне недавно говорил, что князь Чернышев,[930] в то время генерал-адъютант, более всех настаивал на необходимости казни, но я сообщаю вам это, не ручаясь за достоверность, и мне не хотелось бы понапрасну чернить чью бы то ни было память. К тому же, вы ведь отыскиваете не виновных, а невинных».[931]

Ответ этот не удовлетворил Толстого, и он, как увидим, продолжал расспрашивать о главных виновниках казни.

В следующем своем письме (от 10 апреля), А. А. Толстая, не зная, что Лев Николаевич уже знаком с декабристами П. Н. Свистуновым и М. И. Муравьевым-Апостолом, называет их как лиц, могущих быть полезными Толстому, а затем, возможно, со слов А. А. Суворова сообщает, что Николай сам в Зимнем дворце допрашивал арестованных декабристов. По этому поводу Александра Андреевна распространяется о том, как у Николая под впечатлением показаний декабристов «родилась мысль создать корпорацию наблюдателей-жандармов, обязанность которых должна была состоять в том, чтобы открывать правду и восстановлять правосудие; как Николай написал собственноручно устав для жандармов, который «несмотря на утопическую и идеальную сторону» является «chef d’oeuvre чувства и благородства».[932]

«Свистунова, Муравьева я знаю. Знаю и план адской мостовой жандармов[933] и очень благодарю вас за ваши заботы обо мне».[934] Очевидно Льву Николаевичу стало ясно, что из придворных сфер о декабристах мало узнаешь путного. Необходимо было обратиться к архивным материалам. Поставщиком последних явился прежде всего М. И. Семевский.

Уже на другой день по отъезде Толстого из Петербурга Страхов побывал у Семевского, от которого получил том рукописей, отправленный Страховым Толстому 13 марта. 15 марта Страхов писал Толстому: «Третьего дня пошла от меня, бесценный Лев Николаевич, посылка к Вам. Семевский рассыпался в сожалениях, что Вы не могли лично выбрать из его запаса, и уверял, что посылаемый том будет для Вас всего любопытнее. Он готов переслать Вам и всё, что у него есть, но не иначе, как по одному тому, то есть, когда возвратите ему один, он пошлет Вам другой... У него оказалось большое собрание ненапечатанных стихов и прозы Кюхельбекера, и его дневник. Куча тетрадей произвела на меня самое привлекательное и грустное впечатление; но я побоялся труда и времени, которых будет стоить чтение и обдумывание этих рукописей. А Вы ведь хвалили Кюхельбекера? Семевский живет близехонько от меня, так что мне очень удобно быть посредником между им и Вами. Но Вы удостоите его конечно и письмами, в которых выскажете свои желания».[935]

Еще до получения этого письма Толстой написал (15 марта) Семевскому, извиняясь, что он не был у него перед отъездом в Москву. На это, не дошедшее до нас, письмо Семевский отвечал 19 марта 1878 г.: «Милостивый государь, граф Лев Николаевич! Письмо ваше имел удовольствие получить. — Не скрою от вас, что я действительно от души пожалел, что вы не удосужились посетить меня в условный час и продолжить нашу беседу — среди тех самых материалов, о которых мы говорили.

На другой же день после Вашего отъезда был у меня добрый и уважаемый H. Н. Страхов — по вашему поручению — благодарю вас зa внимание. — С своей стороны — я верен изъявленной мною самой искренней готовности служить Вам всем, чем только могу. — Надеюсь, Вы получили уже от H. Н. Страхова целый том подлинных Бестужева? Письма эти принадлежат моему собранию рукописей, мною приведены в порядок и, как видите, заботливо переплетены. Они объемлют три периода в жизни Н. А. Бестужева: 1) до катастрофы 14 декабря; 2) на каторге — когда от имени его писала письма Юшневская или кто-нибудь из других дам-спутниц мужей-декабристов и 3) когда Н. А. Бестужев, как поселенец, имел уже возможность писать письма от своего собственного имени.[936]

Прочтите эти документы, и весь нравственный облик этого в высочайшей степени симпатичного человека отпечатлеется в будущем Вашем художественном произведении.

В письме Вы выражаете желание получить теперь же записки Михаила Александровича Посылаю к Вам два тома, — копия с подлинных, переплетенная. — В копии есть несколько описок, которые вы легко заметите. Из двух томов рукописи в «Русской старине» 1870 г. напечатаны три небольшие отрывка и то сильно искаженные цензурой. — Посылаемая рукопись не есть собственно записки. Это ответ на вопросы, разновременно мною задававшиеся по почте в 1859—1861 гг. — в Селенгинск — Михаил Александрович — весьма обстоятельно и охотно отвечал мне, до того вовсе меня не зная и никогда не видавши. Лично мы познакомились лишь в 1867 году, когда М. А. Бестужев приехал из Селенгинска чрез Москву в Петербург.[937]

Дальнейший порядок высылки Вам рукописи будет таков: по прочтении высланного Вам тома чрез H. Н. Страхова и ныне посылаемых 2-х томов, —потрудитесь их мне возвратить; я — немедля — вышлю Вам следующие книги, так же по одной или по две.[938] Искренно Вас уважающий Мих. Семевский.[939]

Полученный через Страхова от Семевского том писем Н. А. Бестужева Толстой чуть ли не в тот же день послал обратно Семевскому. Очевидно, письма Н. А. Бестужева не представили для него интереса. 16 марта Лев Николаевич писал Страхову: «Очень благодарен вам, дорогой Николай Николаевич, за присылку тетради Семевского. Я ее прочел и отослал и прошу другую — именно записки Бестужева».[940]

По получении от Толстого тома писем Н. А. Бестужева Семевский писал 25 марта Льву Николаевичу: «Сегодня получил от вас том писем Н. А. Бестужева. Сердечно благодарен за аккуратность возврата этих драгоценных для меня бумаг; но очень был бы рад, если бы узнал, что и этот сборник вами просмотрен и найден не бесполезным. Получили ли вы 2 тома рук[описных] зап[исок] М. А. Бестужева? Между тем верный своему обещанию, в обмен на возвращаемую мне книгу посылаю вам 26 марта еще два тома рукописей. Одно — это подлинник, автограф записок барона Штейнгеля — под заглавием «Записки несчастного». В рукописи помещен рассказ о жертвах доноса некоего Ипполита Завалишина в Оренбурге 1827 г. Здесь интересно предисловие, не бывшее в печати, и весь тон и слог рассказа, крайне характеризующие Штейнгеля и тот круг, которому он принадлежал. «Записки» составлены в Сибирском остроге для прочтения их на литературных вечерах, которые устраивались декабристами в их каморках друг у друга, под «отческим» покровом их добрейшего стража Лепарского.[941] Кстати о стражах. Комендантом в Петропавловской крепости 1825 г. был Сукин, калека на одной ноге, плац-майором — Подушкин.

В другой рукописи (копия), посылаемой ныне вам, вы найдете: 1) о Рылееве; 2) Воспоминанье о нем Оболенского; 3) Дневник путешествия из Читы в Петровск в 1830 г. декабристов, составлено бар. В. И. Штейнгелем; 4) «Одичалый» — стих. Батенкова; 5) Письма Батенкова и Штейнгеля и 6) некоторые мелочи из бумаг Штейнгеля.[942]

О получении этих двух сборников пожалуйста не оставьте меня уведомить».[943]

Вероятно, во исполнение этой просьбы Толстой и писал 2 апреля Семевскому.[944] В следующем письме (от 22 апреля)[945] Толстой, вероятно, извещал об отправке Семевскому рукописей, отправленных им Льву Николаевичу 26 марта, и просил о присылке новых, что и было исполнено Семевским, который 18 мая писал Толстому: «Извините, граф, что за всевозможными недосугами до сих пор не отвечал вам на письмо ваше от 22 апреля, но ответом могли послужить два новых тома Бестужевских писем (А. А. Бестужева-Марлинского), которые я поспешил послать к вам на просмотр и прочтение. Эта новая посылка, которую вы, вероятно, своевременно получили, — пусть послужит доказательством постоянной готовности моей быть вам полезным.

Все тетради, прежде посланные вам, я исправно получил обратно, а именно: 1. Письма Н. А. Бестужева; 2. Два тома «Записок» М. А. Бестужева; 3. Один том «Записок» Штейнгеля. 4. Один том мелких по объему статей о Батенкове, Рылееве и пр.».[946]

«Декабристы», ничто из материалов, полученных от Семевского, не привлекло внимания Льва Николаевича: ни в записных книжках, ни в «началах» романа нет следов чтения этих материалов. Это объясняется тем, что документы, принадлежавшие Семевскому, относятся преимущественно к эпохе после 14 декабря, тогда как тематика сохранившихся Толстовских записей и «начал» взята из времени, предшествующего событиям 14 декабря.

Полезней, чем Семевский, оказался для Толстого В. В. Стасов. В том же письме (от 16 марта) к Страхову, в котором Лев Николаевич извещал его о посылке Семевскому тома писем Н. А. Бестужева, Толстой обращается с тем же вопросом, с каким он обращался к А. А. Толстой: «Стасова, как члена Комитета и т. д. Николая I,[947] я очень прошу, не может ли он найти, указать, — как <кто> решено было дело повешения 5-х: кто настаивал, были ли колебания и переговоры Николая с его приближенными?»[948] В ответ на это Страхов 28 марта писал: «Стасову передал вашу просьбу, и он изъявил величайшую готовность и через несколько дней пришлет вам».[949]

Сам Стасов, вместо ответа на вопрос Толстого, решил послать ему копию с письма известного архимандрита Фотия (1792—1838). В сопроводительном письме (от 31 марта) Стасов писал: «Итак, посылаю вам копию с письма Фотия, оно авось принесет вам несколько золотников той атмосферы» которая носилась около этого русского изувера, грубого и шершавого как самый захолустный мужик, а смышленного и лукавого как петербургский лавочник. Письмо это примечательно тем, как вы, конечно, и сами увидите, что этот дрянной попишка обдувает своих доверчивых корреспондентов и наивных поклонников, уверяя их, что видел в сонном видении их покойную дочь, и в каком она теперь положении. Если этот документ (доставленный мною Публичной Библиотеке) окажется вам годным, то я пожалуй достал бы вам еще другие — иного сорта, из той же эпохи. Например, я бы постарался добыть и списать вам копию с собственноручной записки императора Николая I о всем военном и др. обряде, какой надо соблюсти при повешении 5-ти декабристов, — хотите? Только я лучше пошлю вам это при какой-нибудь оказии или вручу лично, буде вам случится как-нибудь еще раз прикатить сюда в Питер. А вашего приезда я бы желал не только для вручения вам того или этого, и даже не для того одного, чтоб мне с вами увидаться, — вот для чего. Нынче уже совсем мало осталось людей на лицо из эпохи декабристов, а если и остались такие, то всё это дворяне — во-первых, женщина (разумеется, старая), а, во-вторых, — женщина из «низшего» сословия. А именно — это няня, умная, толковая, энергичная, которая в 1826 г. молодой горничной последовала за своим сосланным господином и его молодой женой, добровольно поехавшей с ним; что это за женщина такая, и с какой благоустроенной душой, вы можете судить по тому, что пришло одно такое время, когда ее «барским детям» нечем было существовать, она вязала чулки, продавала их, — и только этим они все и жили. И так далее, и так далее. Мне кажется, вам бы не худо при случае повидать эту хорошую старушку и послушать ее.[950] Что касается до вашего поручения (через Страхова), у меня мало надежды узнать то, что вам хочется, ведь это можно открыть разве в каких-нибудь рукописных записках, а где их добудешь? Впрочем, я всё-таки еще не теряю кураж. Погодите еще немножко, и что узнаю, то напишу вам».[951]

В ответ на предложение Стасовым записки Николая I Толстой писал 6 апреля: «Копия с записки Николая, о которой вы пишете, была бы для меня драгоценностью, и не могу вам выразить мою благодарность за это».[952] В свою очередь Стасов 12 апреля писал Толстому: «Я очень рад, что вам пригодится та записка Николая, про которую я вам писал. Но копия всё еще не в моих руках; раньше начала мая я ее не получу, потому что тот барин, кому теперь принадлежит оригинал, недавно уехал с женой за границу.... он в начале мая воротится сюда, и тогда я тотчас спишу вам копию, а с кем отправлю — посмотрим».[953]

«Барин», которому принадлежала записка Николая, был приятель Стасова, гр. Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов (1848—1913), поэт, внук гр. Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, бывшего в 1825—1830 годах Петербургским генерал-губернатором.

Лишь 3 июня Страхов писал Толстому: «Стасов говорит, что записку Николая он перешлет через меня;[954] а может быть удастся ее захватить и Степану Андреевичу»,[955] а затем приписывал в конце письма: «Сейчас Стасов условился, что завтра передаст свой драгоценный документ, но просил о строжайшем секрете». [956]

«Не знаю, как благодарить вас, Владимир Васильевич, за сообщенный мне документ. Для меня это ключ, отперший не столько историческую, сколько психологическую дверь. Это ответ на главный вопрос, мучивший меня. Считаю себя вечным должником за эту услугу. За discrétion[957] свою могу ручаться. Я не показал даже жене, и сейчас переписал документ, а писанный вашей рукой разорвал».[958]

В архиве Толстого не сохранилась и эта, сделанная им, копия: вероятно, и ее Лев Николаевич впоследствии уничтожил. Но до этого он читал документ своему знакомому кн. Д. Д. Оболенскому, который так об этом рассказывает: «Когда Л. Н. Толстой начал писать роман «Декабристы», из коего впоследствии вылилась «Война и мир», ему доступны были архивы, и он был поражен собственноручной запиской Николая Павловича, в которой весь церемониал казни декабристов был предначертан им самим во всех подробностях (с особенным правописанием императора без буквы е, так как он ее не признавал и заменял всегда е). Мне Толстой читал снятую им копию; там встречается такая фраза: когда их выведут, то барабанам пробить мелкую дробь и т. д. «Это какое-то утонченное убийство», возмущался Л. Н. Толстой этой запиской».[959]

Получив ее, Лев Николаевич снова (в письме от 9 июня) обращается к Стасову: «Вот еще просьба. Меня интересовало и интересует особенно, кто особенно настаивал на смертной казни? Свистунов, декабрист, сказал мне, что особенно настаивал Карамзин и доказывал необходимость. Правда ли это? Есть ли какие указания? Где?»[960]

«Что касается Карамзина и того, что вы спрашиваете, надеюсь дать вам скоро ответ. Правда, ни в каких мемуарах, письмах и записках, мне до сих пор доступных, я ничего подобного не слыхал и ничего вообще не знаю об этих совещаниях и о том, кто из заседающих на чем настаивал; но по моей просьбе будет спрошен Богданович (военный писатель) — единственный до сих пор человек, которому было позволено развернуть «подлинное дело». Что узнаю, напишу вам».[961] Но, вероятно, Стасов ничего не узнал, по крайней мере в письмах его ничего нет об этом, да и не могло быть, так как ни опровергающих, ни подтверждающих утверждение Свистунова о Карамзине данных до сих пор неизвестно.[962]

письме от 31 марта) Лев Николаевич ничего не ответил, и в конце мая Страхов писал Толстому: «Стасов огорчается вашим молчанием»,[963] на что Лев Николаевич ответил 29 мая: «Что сказать Стасову? Об Ивашеве я почти всё знаю. Очень благодарю за участие, но прошу особенно о записке Николая»,[964] а самому Стасову Толстой писал 9 июня: «По переданному мне Степой[965] я понял, что вы недовольны мною за мое равнодушие к переписке Ивашева. Недостаточное чувство интереса к Ивашевской переписке происходит во мне оттого, что из всей истории декабристов Ивашев сделался модною историей: и Дюма писал, и все дамы рассказывают, и один господин прислал мне повесть, составленную из подлинной переписки Ивашева и Le Dantu, и в бумагах, которые я имею из Казани, опять речь об этом. Я мало интересуюсь не потому, что это сделалось пошло, и пошлое бывает значительно, но потому, что тут много фальшивого и искусственного, и к несчастью только поэтому это сделалось так пошло».[966]

В том же письме (от 12 апреля), в котором Стасов сообщал Толстому о записке Николая, он обещал достать тридцать три портрета декабристов, награвированных «тотчас после тогдашней истории лично для самого императора (вдруг как-то заинтересовавшегося)» и отпечатанных лишь в трех экземплярах, один из которых был в Зимнем дворце, а другой «после тысячи корридоров попал в частные руки». «Если вы будете в сентябре или октябре здесь в Петербурге», — писал Стасов, — «я могу вам показать — раньше нет».[967] Неизвестно, видел ли Толстой эти портреты, о существовании которых, кроме сообщения Стасова, есть свидетельство П. И. Бартенева, видевшего портреты (по его словам, «литографированные») в собрании Г. Н. Геннади.[968]

Кроме записки Николая I об обряде повешения декабристов, Стасов (15 июня) посылал Толстому копию еще с какого-то автографа Николая, о котором писал: «Он, конечно, менее важен, чем предыдущий, но всё-таки очень важен и интересен [курсив Стасова]. Вот вы сами увидите. Как и прежний, этот документ писан к графу Голенищеву-Кутузову, бывшему дядьке Николая I, а в это время военному генерал-губернатору Петербурга».[969] О каком документе идет речь, остается неизвестным, так как и этой копии в архиве Толстого не имеется.

Вслед зa Семевским и Стасовым доставил в первой половине апреля 1878 г. Льву Николаевичу рукописные материалы и М. А. Веневитинов. Материалы эти, сохранившиеся в архиве Толстого,[970] заключают в себе: 1) извлечения из переписки гр. Мих. Юр. Виельгорского (1788—1856)[971] о преследовании масонов правительством; 2) извлечения из писем гр. Г. И. Чернышева и Жуайе, гувернера его сына гр. З. Г. Чернышева, о дуэли последнего с кавалергардом С. А. Горяиновым;[972] 3) отрывок из письма Жуайе о дуэли Д. Я. Ланского с И. А. Анненковым, с пояснением гр. Егора Евгр. Комаровского (1803—1875); 4) запись со слов гр. С. Вл. Комаровской (март 1873 г.) по поводу «Русских женщин» Некрасова; 5) запись рассказов гр. Е. Е. Комаровского (2 и 5 августа 1874 г.): а) о поездке гр. Евгр. Федот. Комаровского 15—17 декабря 1825 г. из Петербурга в Москву и встрече по дороге с П. Н. Свистуновым,[973]б) о гр. Ег. Евгр. Комаровском и А. Ф. Орлове (рассказ не имеет отношения к декабристам) и в) о сношениях кн. А. И. Одоевского с К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым, об Одоевском на Сенатской площади 14 декабря и выдаче его властям В. С. Ланским;[974] 6) запись со слов не названного лица о дуэли в 1813 г. Сергея Павловича Шипова с кн. И. С Голицыным.[975]

Судя по тому, что в этих записях М. А. Веневитинова имеются рассказы о трех дуэлях, можно думать, что Толстой специально просил Веневитинова сообщить, что ему известно об этом характерном, особенно для Александровской эпохи, явлении среди гвардейских офицеров.

В сопроводительном при посылке рукописей письме (от 9 апреля) Веневитинов сообщал: «Наконец, документы мною вам обещанные, переписаны и отправлены мною вам по почте. Прошу вас простить мне медленность исполнения этого моего обещания. Письмо от 6 апреля было уже мною написано, когда я получил переписку Ивашева. Поэтому я ничего не прибавил про нее в первом письме.[976] Спеша удовлетворить ваши ожидания, я посылаю вам мои материалы в сыром виде, в каком они были у меня записаны. Ивашевскую переписку когда-нибудь хочется мне обработать в исторической форме, в числе других материалов, которые я еще надеюсь добыть. По поводу этой переписки повторяю вам то же доверие, о котором писал вам 6 числа».[977]

«Ивашевская переписка», посылавшаяся М. А. Веневитиновым, это — та «повесть, составленная из подлинной переписки Ивашева и Le Dantu», о которой писал Толстой Страхову 9 июня. Рукопись, посланная Веневитиновым Толстому, сохранилась в его архиве.[978] Первые тридцать четыре страницы ее заняты очерком «Роман декабриста», составленным М. А. Веневитиновым на основании семейных писем и прошения, относящихся исключительно к 1830 г.[979] Самая «переписка по поводу брака В. П. Ивашева и Камиллы Ледантю» в качестве «приложения» к «Роману», занимает последние четырнадцать страниц рукописи и заключает в себе копии пятнадцати документов.[980]

Федоровны Перфильевой, рожд. гр. Толстой ко Льву Николаевичу. Мать мужа П. Ф. Перфильевой Анастасия Сергеевна Перфильева, рожд. Ланская, приходилась троюродной сестрой декабристу кн. А. И. Одоевскому. Из письма П. Ф. Перфильевой видно, что Толстой интересовался, во-первых, вопросом, какие имущественные отношения существовали между декабристом кн. А. И. Одоевским и его двоюродной теткой Варварой Ивановной Ланской, рожд. кж. Одоевской, и, во-вторых, наружностью кн. А. И. Одоевского. О последней Перфильева пишет: «Высокого росту, худощавый с прекрасными большими голубыми глазами и каштановыми волосами». Больше Maman[981] ничего не помнит, потому что ей было 12 лет, когда она его видала».[982]

Наконец, обращался Толстой за сведениями о казненном декабристе М. П. Бестужеве-Рюмине к его племяннику, историку Константину Николаевичу Бестужеву-Рюмину,[983] сообщившему ряд интересных семейных преданий о декабристе и его родных[984] и приславшему копии письма декабриста от 16 ноября 1824 г. к С. М. Мартынову и ответа последнего.[985]

Все эти устные предания и рукописи, передававшиеся Толстому гр. А. А. Толстой, С. Н. Бибиковой, М. И. Семевским, В. В. Стасовым, М. А. Веневитиновым и П. Ф. Перфильевой — всё это было дворянское, Толстому же, кроме этих материалов, по его выражению, «Олимпа», нужны были материалы по крестьянам. За этими материалами Лев Николаевич обратился к дяде Софьи Андреевны, Владимиру Александровичу Иславину, служившему в Министерстве государственных имуществ членом Совета министра.

В архиве этого Министерства хранились интересовавшие Толстого «дела» о переселении крестьян в Оренбургский край и Сибирь. В бытность свою (в марте) в Петербурге Лев Николаевич взял с собою из этого архива пять «дел». Отсылая их обратно, вскоре по приезде в Ясную поляну, Толстой писал В. А. Иславину: «Я просил Петю[986] с тем, чтобы не утруждать тебя, отобрать мне, сколько можно еще взять дел о переселениях 20-х годов в Оренбургские и Сибирские края, и прислать, и об этом прошу тебя».[987]

В ответ В. А. Иславин писал Толстому 13 апреля: «Вчера, любезный друг, приехал ко мне Степа[988] и взял целую кипу переселенческих дел зa время от 1809 до 1825 года. Сестра Люба[989] взялась переслать тебе первую эту кипу (в 10 дел) по почте, другую же (тоже в 10 дел) я оставил покуда у себя: во-первых, потому что было бы слишком грузно, а во-вторых, чтобы по первому транспорту ты мог бы судить и дать мне ответ, годен ли тебе второй, тем более, что в этих последних делах перекочевка, как видно, из средних губерний на восток, в Оренбургскую и особенно Саратовскую губернию стала увеличиваться, и заметно стало сильное движение в 26, 27, 28 и т. д. годах. Впрочем, собственно для твоих целей достаточно, может быть, будет и того, что я тебе посылаю; но если бы кто возымел намерение написать серьезную статью о передвижении народонаселения в России за нынешнее столетие, то в архиве Министерства государственных имуществ материалы богатые, и они все к твоим услугам».[990]

«Дела» эти Толстой держал у себя долго. Еще в сентябре 1878 г. он писал В. А. Иславину: «У меня дела твои о переселении, и не думай, чтобы я забыл возвратить их. Они мне нужны. Можно еще держать?»[991] Ответ В. А. Иславина неизвестен, но вероятно, об этих материалах писал П. А. Берс Толстому 9 ноября 1879 г.: «У Владимира Александровича я был и передал ему твои бумаги».[992]

Летом 1878 г. в занятиях Толстого произошел перерыв. Числа 12 июня он (с сыновьями Ильей и Львом и их гувернером Нифом) уехал в свое Самарское имение, откуда вернулся в первых числах августа. Ко времени отъезда в Самарскую губернию работа Льва Николаевича над романом состояла главным образом в чтении печатных и рукописных материалов, сопровождаемом записями нужных книг и статей, какова, например, запись от 13 января 1878 г. в Записной книжке А (стр. 445). Кроме этого, Толстой в Записной книжке Б заносил сведения об интересовавших его людях, почерпнутые как из книг (преимущественно из «Русского архива» и «Русской старины»), так и из устных рассказов М. И. Муравьева-Апостола, П. Н. Свистунова, вероятно, С. Н. Бибиковой и других, нам неизвестных, лиц.

Решающим же моментом для дальнейшей работы над текстом романа явилось, надо полагать, получение Толстым дела о тяжбе за землю государственных крестьян с помещиком. 16 марта 1878 г. С. А. Берс писал Льву Николаевичу: «Бумаги присылаю тебе все, которые мне дал Утин; ежели еще что нужно, напиши мне».[993] Упоминаемый Утин — вероятно, Яков Осипович Утин, в это время член консультации министра юстиции, заведующий статистическим отделом Министерства юстиции, до этого служивший в Сенате. «Бумагами», которые он передал Берсу, было, как мы полагаем, «дело», извлеченное из архива Сената. За это говорит такая запись в дневнике С. A. Толстой от 6 октября 1878 г.: «Утром взошла к Левочке, он сидит внизу за столом и пишет что-то. Это он начал, говорит, в десятый раз начало своего произведения. Начало — это прямо разбирательство дела, в котором судятся мужики с помещиком. Дело это он вычитал из подлинных документов и даже числа оставил».[994]

Дело это, давшее Толстому материал для завязки романа, заключалось в том, что между государственными крестьянами села Излегощи[995] и соседним помещиком, владельцем Воропановки[996] шла тяжба из-за участка земли.[997] Благодаря энергичным хлопотам поверенного крестьян, они выиграли дело в уездном суде и осенью засеяли землю. Но тотчас после решения уездного суда помещик, увидев опасность, дал доверенность ловкому дельцу, который и добился в губернской инстанции перерешения дела в пользу помещика. В свою очередь, не обескураженный этим поверенный крестьян убедил их перенести дело в Сенат.

Когда весной пришло время пахать яровое поле, мужики на сходке стали толковать, пахать ли им в нынешнем году спорную землю и, несмотря на то, что приказчик помещика приезжал к ним с увещанием не пахать, решили пахать. В чистый четверг между крестьянами и землемером с понятыми произошла драка, за что несколько[998] крестьян были посажены в тюрьму. Но в Сенате дело крестьянами было выиграно, и у помещика не только отрезалась спорная земля, но с него взыскивались в пользу крестьян еще большие деньги,[999] крестьяне же, сидевшие в тюрьме, по указу Сената освобождались. Но, проиграв дело в Сенате, помещик добился рассмотрения его в Государственном совете. Такова история этой тяжбы, поскольку о ней можно судить по сохранившимся рукописям Толстого. Самое «дело», которое он читал, нам пока, несмотря на поиски, не удалось видеть.

к П. И. Бирюкову от 6 марта 1897 г. он писал: «В моем, начатом романе «Декабристы» одной из мыслей было то, чтобы выставить двух друзей, одного, пошедшего по дороге мирской жизни, испугавшегося того, чего нельзя бояться, преследований, и изменившего своему Богу, и другого, пошедшего на каторгу, и то, что сделалось с тем и другим после 30 лет: ясность, бодрость, сердечная разумность и радостность одного и разбитость, и физическая, и духовная, другого, скрывающего свое хроническое отчаяние и стыд под мелкими рассеяниями и похотями и величание перед другими, в которые он сам не верит».[1000]

Второе сообщение о замысле романа совершенно неожиданно находим в письме Ф. Д. Батюшкова к В. Г. Короленко от 28 января 1901 г. «Дорогой Владимир Галактионович, — писал Батюшков, — знаете ли, что история декабриста Чернышева должна была составить содержание романа Л. Н. Толстого? Я на это набрел недавно по указанию некоего А. Д. Свербеева,[1001] который слышал схему романа от самого Толстого. Вы помните, что была напечатана в Сборнике Литературного фонда глава из этого романа в двух вариантах; во втором варианте рассказывалась история процесса Чернышевских крестьян, которые в конце концов сосланы в Сибирь (из-за присвоения помещичьей земли). Так вот, по замыслу Толстого, Чернышев-декабрист, тоже сосланный, должен был попасть в поселок бывших крестьян своих родичей, и когда таким образом «барин», в силу превратностей судьбы, разделяет участь крестьян, — начинается по-Толстовски «опрощение» барина. Всё это весьма подходит к тем отголоскам предания о Чернышеве, которые Вам довелось слышать. Сестра сосланного Чернышева — замужем за Муравьевым. Кажется, Толстой и хотел дать имя Муравьева своему герою, — но вообще, кроме факта, что в романе идет речь сперва о ссылке крестьян Чернышева, а затем и сам Чернышев появляется на сцену (я перечел эту главу) — остальное догадки, ибо особенно довериться рассказам Свербеева нельзя. Теперь для меня вопрос, который обещали на-днях выяснить, — что известно положительного о дальнейшей судьбе гр. З. Г. Чернышева: его племянники и внуки (Муравьевы) здесь в Петербурге, но повидимому фамильные предания не особенно устойчивы. Заставляя циркулировать Ваш очерк, я надеюсь получить какие-нибудь более определенные ответы. Эта история и меня самого заинтересовала».[1002]

Из всех перипетий дела Толстой первоначально решил использовать как завязку романа драку в поле крестьян с землемером и понятыми. На это указывают между прочим многозначительные начальные слова вар. № 13: «Ссора и драка на поле между мужиками и бурцовскими людьми, от которой так много вышло и хорошего и дурного для самого генерала Бурцева и его семьи и еще больше для мужиков, ссора эта случилась....» Ни один из набросков романа не начинается с описания этой драки, как и вообще в дошедших до нас рукописях нет этого описания, но значительное большинство «начал» более или менее явственно подводят изложение к этой сцене, содержание же другой части «начал» является повествованием о последствиях драки. Все сохранившиеся тексты романа, писавшиеся в 1878 году и представленные четырнадцатью рукописями (с 11-й по 24-ю)[1003] довольно четко делятся на четыре группы, из которых две заключают в себе наброски, являющиеся введением к описанию столкновения в поле.

Первую группу составляют три рукописи (11-я, 12-я и 13-я), содержащие два «начала» романа, носящего здесь название «Пути жизни».

Первое «начало» имеется в двух вариантах, тема которых — сходка излегощинских крестьян, толкующих о том, пахать или не пахать им спорную землю. Первый вариант (вар. № 10 из 11 рукописи)[1004] — небольшой, скоро оставленный набросок, без определенной установки на какое-нибудь одно из главных действующих лиц романа. Крестьяне этого наброска — опять яснополянцы. Кроме уже упоминавшихся в набросках романа о переселении крестьян Дмитрия Макарычева и Гавриила Болхина, здесь фигурируют Федор Резунов, рыжий Влас, печник Пелагеюшкин и старик Базыкин. Федор Резунов — это Федор Николаевич Резунов (1805—1865), выведенный в «Поликушке» и одно из главных лиц в «Дневнике помещика».[1005] Рыжий Влас — Влас Кириллович Власов (1803—1881), также изображенный в «Дневнике помещика». Печник Пелагеюшкин — Степан Михайлович Пелагеюшкин (1812—1885). Старик Базыкин — вероятно, Кузьма Артемович Базыкин (1793—1866). Название земли, из-за которой идет тяжба, «Грецовская пустошь», опять-таки не сочинено Толстым: он сам владел деревней Грецовкой, в 10 верстах от Ясной поляны. Второй вариант (вар. № 11 из 12 рукописи),[1006] дающий более развитой, чем в первом варианте, текст, уже явно имеет главным героем старика крестьянина, названного здесь Михаилом Фокановым. Этот зажиточный, степенный мужик, тип «идеального» крестьянина, будет главным действующим лицом ряда текстов. Прототипом его явился яснополянский крестьянин Михаил Максимович Фоканов (1801—1874), у которого был упоминаемый в наброске внук Тараска,[1007] Тарас Карпович Фоканов (1852—1924), один из учеников Толстого. Сын Михаила Фоканова, Платон — вероятно, Платон Кузьмич Зябрев (р. в 1825). Упоминаемый в наброске Яков Хролков — крестьянин Ясной поляны Яков Андреевич Фролков (1820—1876). Кочак — ручей близ Ясной поляны. Противник крестьян в этом варианте тот же Сомов, названный здесь бригадиром (в следующем наброске он, кроме этого, уездный предводитель дворянства)

Третий набросок «Путей жизни» (вар. № 12 из 13 рукописи)[1008] — только намеченное начало романа. Содержание этого начала по своей краткости не заключает в себе данных, позволяющих судить о замысле автора.

Писание «начал» этой группы нужно отнести ко времени после получения Толстым дела из архива, что было, как мы знаем, в середине марта, и до писания «начал» второй группы, что было не ранее 6 мая (дата в 14 рукописи). Вероятно, тексты эти были написаны в середине марта, так как 28 марта Софья Андреевна писала Т. А. Кузминской, что Лев Николаевич «не может писать и работать, и это ему отравляет жизнь»,[1009] а 9 апреля сам Толстой писал Страхову: «Я читаю — и то немного — глаза начинают болеть, и ничего не пишу»,[1010] а 26 апреля Софья Андреевна писала сестре: «Он много читает и думает, но еще ничего не пишет, говорит: «нет энергии».[1011]

Все три наброска не дают нам возможности проникнуть в содержание и идею замысла Толстого в целом. О каких и чьих «путях жизни» будет рассказываться в романе, и на что намекает эпиграф из Евангелия, на основании разобранных текстов сказать невозможно. Лишь последующие циклы «начал» несколько проясняют это.

Вторая группа, самая большая, заключает в себе тексты шести рукописей (с 14-й по 19-ю).[1012] Сохранившиеся не в полном составе рукописи этой группы не позволяют с полной отчетливостью определить, сколько «начал» мы здесь имеем. В этих текстах к сцене драки в поле Толстой хотел подвести читателя с двух сторон — со стороны барина и со стороны мужика. Сначала он повел было с крестьянина и написал приступ в 14-й рукописи (первые три абзаца вар. № 13) о том, как начал день в чистый четверг 1818 г. крестьянин Петр Осипов (это всё тот же Михаил Фоканов), но, написав эти абзацы, зачеркнул их и начал снова о том же в новой редакции (герой — Иван Борисов). Написав несколько фраз, снова зачеркнул их и повел рассказ о помещике.

«начала», из которых первое имеется в двух редакциях.

В конце текста (вар. № 13 из 14 рукописи), содержание которого — описание поездки помещика в церковь, имеются пометы: по середине страницы: «II. Былъ чистый четвергъ» и на полях: «Сборы, отъездъ на пашню, пахота. III. Говенье, возвращенье». Первая помета означает, что II глава будет начинаться с этих слов, остальные пометы — темы дальнейшего изложения.

Текст следующей (15) рукописи[1013] можно рассматривать как продолжение текста 14 рукописи, а можно рассматривать и как новое «начало» романа. Как бы то ни было, этот текст (15 рукопись) очень скоро был оставлен.

К этой теме — ожидание в церкви приезда помещика — Толстой снова возвратился, взял новый лист и написал первый абзац 18 рукописи (вар. № 14), но оставил и этот листок и в третий раз написал, как приехал в церковь помещик, в рукописи, полностью до нас не дошедшей. От нее сохранилась лишь часть с текстом, содержание которого описание того, как уже молятся в церкви барин и крестьянин (вар. № 15 из 16 рукописи).

Вероятным продолжением текста вар. № 15 является текст 17 рукописи (вар. № 16), новой редакцией которого является текст 18 рукописи (вар. № 17). Таким образом в вариантах с 13 (или с 14-го) по 17-й мы имеем связный рассказ (с разрывом текста между 14 и 15 вариантами из-за пропажи части листов 16 рукописи) о помещике и крестьянине в утро чистого четверга 1818 года. В этом рассказе Толстой покидает по окончании обедни помещика и ведет повествование о крестьянине, доведя свой рассказ до сцены драки в поле.

«крестьянской» части рассказа необходимо остановиться на эпизоде родов Арины. Этот эпизод аналогичен с рождением ребенка в романе «Сто лет» и в особенности с рождением «незаконного» ребенка в романе «Труждающиеся и обремененные».[1014] Несомненно ребенку Арины, как и там, предназначалось играть видную роль в романе. Возможно, что «путь жизни» этого сына солдатки и должен был перекрещиваться с «путем жизни» другого героя, вероятно, декабриста.

Такой семьи, какая изображена в вар. 15—17, судя по имеющимся у нас материалам, не было в Ясной поляне. Вероятно, большинство перечисленных и включенных в генеалогическую таблицу членов имело прототипами яснополянских крестьян (и может быть соседней деревни Телятенок), но брал их Толстой из разных семей. Несомненно взяты члены семей Фокановых и Базыкиных (позднее называвшихся Зябревыми). Сын Ивана Федотова Карп — это Карп Михайлович Фоканов (1826—1899), у которого, как мы уже указывали, был сын Тарас. Жену Карпа Михайловича, действительно, звали Настасьей Федоровной. Другой сын Ивана Федотова «грамотник» Петр это Петр Осипович Зябрев (1843—1906), ученик Толстого, читавший философские сочинения и собравший собственную библиотечку.

Интересна смена фамилии помещика в ряде текстов. Сомов 10—12 вариантов в 13 варианте назван был первоначально Загорецким, а затем Иваном Борисовичем Самойловым, владельцем Орловского имения Ершова. Но во второй части наброска Толстой называет его уже князем (без фамилии), а размышления князя о сынке Александре, говорящем о «вольности», явно намекают на то, что герой — отец декабриста, князя Александра. В следующем кратком «начале» (вар. № 14)[1015] едущий в церковь помещик назван князем Иваном Александровичем Одуевским, в котором, конечно, нужно видеть князя Ивана Сергеевича Одоевского (1769—1839), отца декабриста кн. Александра Ивановича (1802—1839). В следующем (№ 15) варианте Одоевский переименован в Григория Ивановича Чернышева, т. е. в гр. Григория Ивановича Чернышева (1762—1831), отца декабриста (1796? — 1862).

Последним (можно считать, четвертым) «началом» романа в разбираемой группе текстов является текст 19 рукописи, очень близкий к тексту, впервые напечатанному в сборнике «XXV лет» 1884 г. в качестве «первого варианта» первой главы романа.[1016]

Существенным отличием этого текста от текста вариантов с 13-го (или 14-го) по 17-й заключается в том, что в нем отсутствует вся «крестьянская» часть предыдущего текста; выброшено и описание поездки помещика в церковь, но зато дано описание возвращения его из церкви домой. Описанию пребывания помещика в церкви предпослано теперь введение (в двух абзацах), кратко рассказывающее историю тяжбы зa землю крестьян с помещиком. О драке в поле в печатном тексте нет упоминания, но в конце текста 19 рукописи[1017] повествование подводится к этому эпизоду на этот раз со стороны помещика. В первых же строках этого текста фамилия помещика Чернышева переменена на Апыхтина. Эта фамилия явно намекает на фамилию Апухтина, как и написано несколько раз в рукописи.

— существенный момент в творческой истории романа, отмечающий новый поворот в построении сюжета. Помещика, отца декабриста Чернышева, одного из главных героев романа, Толстой теперь делает отцом героини, прототипом которой должна была быть Наталья Дмитриевна Апухтина (1805—1869), бывшая в первом браке (с 1822 г.) за декабристом М. А. Фонвизиным (1788—1854), а во втором (с 1857 г.) за И. И. Пущиным (1798—1859). Ее и нужно видеть в дочери Апыхтина, «очень уж всё к сердцу принимающей» девочке Маше, которой боится отец. Как видно из вышеприведенных писем Толстого к Свистунову, Лев Николаевич был очень заинтересован незаурядной личностью Н. Д. Пущиной, сведения о жизни которой, он, надо думать, в первую очередь имел из ее каких-то «замечаний».[1018] Мысль сделать Наталью Дмитриевну героиней своего романа Толстой не оставлял в продолжение всей работы над ним. Об этом свидетельствуют и записи в Записной книжке А[1019] и III план романа, о чем речь ниже.

По возвращении из Самарской губернии в первых числах августа, Лев Николаевич не сразу приступил к работе над «Декабристами». В ответ на вопрос гр. А. А. Толстой (в письме от 1 июля), продолжает ли он писать свой роман,[1020] Толстой отвечал: «Писать не пишу и не желаю».[1021] А между тем издатели журналов начали уже обращаться к нему с просьбами печатать роман на страницах их изданий. Так М. И. Семевский, спрашивая Толстого, «не имеет ли он надобности в некоторых печатных источниках: Ник. Ив. Тургенева,[1022] Сергея Трубецкого,[1023] бар. Розена,[1024] книжку Корфа,[1025] критику Герцена,[1026] тоже печатанное донесение 1825 г.[1027] и пр. и пр.», просит «хотя один отрывок в лист, два или три печатанных поместить в «Русской старине» в начале будущего года за полистный гонорар, какой назначает сам Толстой».[1028]

С аналогичными предложением и просьбой обратился 24 августа из Бретани ко Льву Николаевичу и издатель «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич: «... Другое известие, сообщенное мне Тургеневым, было неприятного свойства: я, вместе со всеми, на основании, правда, слухов, ожидал вскоре иметь большое наслаждение — читать Ваш новый роман, который, как говорили, послужит продолжением «Войне и миру». По Вашим словам Тургеневу, это случится вовсе не так скоро.[1029] Начиная с октября в журнале у нас будут печататься новые материалы для истории времени могущества Фотия; это имеет прямое отношение, как я слышал, к эпохе, которую Вы теперь изучаете, а потому позвольте мне прислать Вам листы оттиска до выхода их в журнале.

Таких писателей, как Вы, редакции журналов не выбирают: наоборот, они выбирают себе редакцию. «Вестник Европы» очень будет счастлив, если когда-нибудь Ваш выбор падет на него. Если Вы по этому поводу обвините меня в навязчивости, то я, в свое оправдание, могу сказать одно, что в настоящем случае всякий найдет мою навязчивость похвальною с точки зрения выгод читателей «Вестника Европы».[1030]

«Новые материалы для истории времени могущества Фотия», предлагавшиеся Стасюлевичем вниманию Толстого, это статья С. И. Миропольского «Фотий Спасский, юрьевский архимандрит», напечатанная в ноябрьской и декабрьской книжках «Вестника Европы» за 1878 г.

«В газетах печатают, что Ваши «Декабристы» появятся в журнале «Русская речь», новом журнале, издаваемом Навроцким».[1031] Наконец, А. С. Суворин в письме от 15 декабря просил Толстого дать в «Новое время» отрывок из романа «листа в два примерно, на тысячу рублей». «Одно время, писал Суворин, я хотел было просить у Вас весь роман с тем, чтобы печатать его в фельетонах четыре раза в неделю, но мне стали говорить, что Вы на это не согласитесь, а потом я прочел, что роман будет в «Слове».[1032]

Все эти сообщения были выдумками газетных репортеров, так как Толстой, конечно, никаких обещаний никому не давал, да и не мог давать: роман не только не был написан, но и работа над ним еле-еле подвигалась.

В ответ на предложение Стасюлевича Толстой писал 5 сентября: «Очень благодарен вам за обязательное обещание сообщить мне статьи о Фотии[1033] и за лестное приглашение — печататься в вашем журнале. Писание мое еще лежит для меня в таком дальнем ящике, что я и не позволяю себе загадывать о его печатании».

Вторую половину августа и весь сентябрь Толстой занят чтением материалов преимущественно, надо думать, печатных. Но и рукописные продолжали поступать в Ясную поляну. 19 сентября из Тарусы (Калужской губ.) сын декабриста кн. Е. П. Оболенского кн. Иван Евгеньевич, с которым Лев Николаевич познакомился в Москве у его двоюродного брата кн. Леонида Дмитриевича Оболенского,[1034] прислал Толстому обширнейшую переписку (вероятно до двух тысяч писем) своих родных.[1035]

О предварительной работе Толстого в августе и сентябре, до приступа к самому писанию романа, свидетельствуют прежде всего записи на л. 20а в Записной книжке А,[1036] первая из которых датирована: 27 августа 1878 г., а последняя — 30 сентября 1878 г. Среди этих записей запись, имеющая как бы заглавие: «1824-й год. Весна», заключает в себе список нескольких лиц, занимавших важные административные посты, и указание на местонахождение Пушкина, Ермолова и Карамзина весной 1824 г. В более разработанном виде эту запись Толстой сделал на отдельном листке А (л. 1). Обе редакции этой записи указывают на замысел Толстого начать повествование с весны 1824 г., к чему, как увидим, Лев Николаевич и приступил в октябре. Слова первой редакции: «Обер прокурор. Секретари», уточненные во второй редакции: «Столыпин обер прокурор А. И. Тургенев обер секретарь», явно говорят о разбирательстве дела в Сенате, описание которого намеревался дать Толстой.

дневник: «Занятия его [Льва Николаевича] еще не идут, и у него болит спина»,[1037] а 3 октября писала сестре Татьяне Андреевне: «Левочка перешел в комнату мальчиков со сводами, восхищается всё тишиной и пытается всё заниматься, раза три писал».[1038]

Под 6 октября в дневнике С. А. Толстой имеется запись о признании Толстого, что он «в десятый раз» начинает свое произведение, и что начало это «прямо разбирательство дела, в котором судятся мужики с помещиком». Запись эта приведена нами выше.[1039] Через пять дней (11 октября) Софья Андреевна записала: «Левочка много читает материалов к новому произведению, но всё жалуется на тяжесть и усталость головы и писать еще не может».[1040] На другой день об этом же пишет сестре: «Ваш папаша очень занят, читает, читает, так что голова трещит. Писать еще не начинает, не готово еще в голове».[1041] Через четыре дня запись в дневник (16 октября): «Левочка не занимался сегодня, только утром мне сказал: «Как у меня это хорошо будет».[1042] Под 18 октября: «Левочка... вял, молчалив и сосредоточен. Всё читает».[1043] Под 21 октября: Вчера он [Лев Николаевич] немного писал что-то, мне еще не показывал».[1044] Под 23 октября: «Левочка нынче говорит, что столько читал матерьялов исторических, что пресыщен ими и отдыхает на чтении «Мартин Чеззльвит» Диккенса. А я знаю, что когда чтение переходит у Левочки в область английских романов — тогда близко к писанью».[1045]

Софья Андреевна не ошиблась: действительно вскоре после некоторой заминки наступил прилив творчества, правда, кратковременный. 24 октября С. А. Толстая записывает: «Он [Лев Николаевич] желчен и вял... Писать еще он не может. Нынче говорит: «Соня, если я что буду писать, то так, что детям можно будет читать всё, до последнего слова».[1046]

«Левочка пытался заниматься».[1047] В этот же день Толстой писал Страхову: «... не мог ничего делать всё это время... Работа всё нейдет».[1048] Но уже 31 октября Лев Николаевич читает Софье Андреевне новое начало романа. На другой день (1 ноября) она так записывает об этом в своем дневнике: «Вчера утром Левочка мне читал свое начало нового произведения. Он очень обширно, интересно и серьезно задумал. Начинается с дела крестьян с помещиком о спорной земле, с приезда князя Чернышева с семейством в Москву, закладка храма Спасителя, богомолка баба старушка и т. д.».[1049] На другой день после этой записи (2 ноября) С. А. Толстая писала Страхову: «[сегодня Лев Николаевич] занимался всё утро, очень устал... Начало нового произведения написано; работа умственная Льва Николаевича идет самая усиленная, а план нового сочинения по-моему — превосходен».[1050] В этот же день Софья Андреевна писала и сестре: «Левочка же теперь совсем ушел в свое писанье. У него остановившиеся странные глаза, он почти ничего не разговаривает, совсем стал не от мира сего и о житейских делах решительно не способен думать».[1051] Под 4 ноября в дневнике Софьи Андреевны записано: «Левочка не пишет почти и упал духом».[1052] Под 6 ноября: «Скучает, что не может писать; вечером читал Диккенса «Domby and Son» и вдруг мне говорит: «Ах, какая мысль мне блеснула!» Я спросила, что, а он не хотел сказать, потом говорит: «Я занят старухой, какой у ней вид, какая фигура, о чем она думает, а надо главное ей вложить чувство. Чувство, что старик ее Герасимович сидит безвинно в остроге, с половиной головы обритой, и это чувство ее не оставляет ни на минуту».[1053] Под 7 ноября: «Он [Лев Николаевич] повеселел, и мысли его для писанья уясняются».[1054] Под 11 ноября: «Левочка сегодня говорил, что у него в голове стало ясно, типы все оживают, он нынче работал и весел, верит в свою работу».[1055]

«Левочка говорит: «Все мысли, типы, события — всё готово в голове». Но ему всё нездоровится, и он писать не может».[1056]

На основании приведенных свидетельств Софьи Андреевны можно с полной уверенностью утверждать, что написанное в октябре — первой половине ноября мы имеем в сохранившихся 6-й и 20—24 рукописях.[1057] Это, во-первых план (рук. 6), начинающийся словами: «Борисовка...»[1058] и, во-вторых, третья группа «начал» (20—22 рукописи). План явно свидетельствует о том, что теперь Толстой задумал начать повествование с весны 1824 г., момента выпуска из тюрьмы излегощинских крестьян, посаженных туда за драку с землемером в поле. Разделенный вертикальной чертой текст плана графически отражает высказанную Толстым еще в январе этого года Софье Андреевне мысль о повествовании в двух планах — «Олимп» с «богами» и «земля» с крестьянами. «Олимп» — это в плане Петербург, Государственный совет, «земля» это деревня Борисовка с Анисимом Бровкиным. Смысл вопросов в левой колонке текста легко вскрывается — вопросы относятся к пребыванию крестьян в тюрьме и намечают мотивы, которые нужно было развить в повествовании. Во исполнение этой части плана и написан был текст 20 рукописи (вар. № 18).[1059] Анисим Бровкин этого текста, названный затем Онисимом Жидковым, это яснополянский крестьянин Онисим Григорьевич Жидков (1823—1878), жену которого звали Марьей Власьевной, а не Графеной, как она названа в отрывке. У О. Г. Жидкова было четыре сына: Дмитрий (1854—192.), Алексей (1860—192.), Григорий (1864—1929) и Иван (1867—1888). Последние двое таки названы в отрывке. Иван Деев, старик Копылов и Болхин тоже яснополянцы: первый — Иван Деев (1815—1885), второй — Иван Еремеевич Копылов (ум. в 1864 г.), третий — вероятно, тот же Гавриил Ильич Болхин, который выведен в вар. № 10.

Текст варианта № 19 является второй редакцией того же «начала», которое имеем в 20 рукописи. Михайла Кондрашов этого текста это опять тот же Михаил Максимович Фоканов, выведенный в вар. №№ 8, 9, 11, 13—17, о чем между прочим свидетельствует его хромота (ср. вар. № 9)[1060], средний сын его Карп — упоминавшийся в вар. № 10 — Карп Михайлович Фоканов, Федор Резун — Федор Николаевич Резунов, выведенный в вар. № 10, Петр Осипов — Петр Осипович Зябрев, упоминавшийся в вар. № 16.

Обе редакции этого очень скоро оставленного «начала» (можно считать восьмого) не заключают в себе «зерен» дальнейшего повествования. Куда оно пошло бы, чтó было бы с выпущенными из тюрьмы крестьянами, из этих текстов не видно. Но ход повествования точно был намечен в записи ІІ-го плана, начиная со слов: «Выпускают из острога...» и кончая зачеркнутым словом: «Проезд». По этой записи выходит, что сцену пахоты, изображенную в вар. № 17, Толстой намеревался теперь поместить сюда, но, очевидно, уже без драки в поле. «Возвращение с новых мест» может быть нужно понимать, как возвращенье ходоков, побывавших в Оренбургском крае и уговаривающих излегощенцев переселяться туда. Дело в том, что тема переселения крестьян, как увидим, одна из основных тем романа, за которую Толстой упорно держится: недаром он просил в сентябре этого года у В. А. Иславина разрешения оставить у себя дела о переселении. «Они мне нужны», писал Толстой.

Следующим (по нашему счету девятым) «началом» является текст 22 рукописи (вар. № 20).[1061] Тема его — «Олимп». Или об этом или о тексте, являющемся другой до нас недошедшей редакцией этого текста, мы считаем, говорит запись Софьи Андреевны под 6 октября о том, как Толстой начал, по его словам, «в десятый раз» свой роман. «Начало, пишет Софья Андреевна, это прямо разбирательство дела, в котором судятся мужики с помещиком... Из этого дела, как из фонтана, разбрызгается действие и в быт крестьян и помещика, и в Петербург, и в разные места, где будут играть роль разные лица».

— «прямо разбирательство дела»: самого разбирательства тут еще нет, и потому этот вариант или не то, что читал Лев Николаевич жене, или он, прочитав этот текст, дальнейшее, т. е. самое разбирательство дела в Государственном совете рассказывал ей. Содержание повествования, которое должно было продолжать текст вар. № 20, намечено во II плане, начиная со слов: «24 года февраль.....» и кончая словами: «Аракчеев. Решение». Но и этот замысел был оставлен, и после перерыва недели в три Толстой приступил к работе над новым «началом» (по нашему счету, десятым). Об этом говорит приведенная выше запись Софьи Андреевны в дневнике под 1 ноября. Читал ей Лев Николаевич 31 октября, конечно, текст 23 рукописи,[1062] тема которого «Тихоновна». Повествование в этом «начале» ведется с осени 1817 г., когда проигравший дело с крестьянами в Сенате помещик (теперь он снова назван князем Григорием Ивановичем Чернышевым) приехал с семьей из имения Студенца в Москву для того, чтобы хлопотать о перенесении дела в Государственный совет. В Москву должен был приехать государь для закладки храма Спасителя.

В Москву же отправилась подавать прошение государю Тихоновна, жена Михаила Герасимовича (всё тот же Михаил Максимович Фоканов), одного из шести излегощинских крестьян, сидевших в краснослободском остроге за драку в поле с землемером. В Москве остановилась она в доме Чернышевых, где встретилась с сыном кн. Г. И. Чернышева, будущим декабристом.[1063] На этом и обрывается текст 23-й рукописи. 24-я рукопись дает вторую редакцию конца текста предыдущей рукописи. На основании приведенных выше дневниковых записей Софьи Андреевны можно утверждать, что занят был Толстой работой над этими текстами в первой половине ноября.

И на этот раз написанному «началу» не суждено было развернуться в законченное произведение. 23 ноября Толстой писал Страхову: «Не пишу я вам только от того, что нечего. Попытки, искания, очарования и разочарования мои при работе моей не годится рассказывать»,[1064] ему же 6 декабря писала Софья Андреевна: «А мой муж иногда мрачен от напряжения умственного, он очень работает и очень устает. Пишет еще мало, но в голове здание всё растет и растет. Вы не можете себе представить, как сложен и труден даже просто механизм нового задуманного им произведения».[1065] Возможно, что к этому времени (вторая половина ноября — начало декабря) «построения здания» относится III план,[1066] намечающий развитие повествования дальше, чем все сохранившиеся «начала». В этом плане лишь первые темы — 1817-го и 1818-го годов: «Говение — Драка на меже» и «Москва. Закладка храма. Тихоновна прошение» легко раскрываются: это темы написанных «начал».

Имя героини — Татьяна — указывает на то, что прототипом ее является Наталья Дмитриевна Апухтина, по первому мужу Фонвизина, по второму — Пущина. Дело в том, что в воспоминаниях М. Д. Францевой рассказывается предание о том, что фабула «Евгения Онегина» будто бы взята Пушкиным со слов Солнцева (очевидно мужа тетки поэта, М. М. Солнцева) из жизни Натальи Дмитриевны. Францева рассказывает, как девушкой Апухтина влюбилась в «одного молодого человека»,[1067] не пожелавшего тогда стать ее мужем, и как потом в Москве, она, будучи женой генерала М. А. Фонвизина, отвергла ухаживания этого человека.[1068] Сама Наталья Дмитриевна в своих письмах к И. И. Пущину называла себя Таней, искренно считая, что поэт именно ее изобразил в лице героини своего романа».[1069]

Жених «Татьяны», несомненно декабрист, в плане не назван, но на основании записи в Записной книжке А можно думать, что Толстой и здесь предполагал назвать героя Одоевским.

«крестьянской» темы о переселении в Оренбург.

«Декабристский» элемент в романе — намеченные темы: «Собрание союза благоденствия» в 1818 г., «Бунт в Чугуеве», «Казни», «Семеновская история» и «Пестель в Петербурге», т. е. события, подготовлявшие 14-е декабря. Им противопоставлена правительственная реакция: «Мракобесие. Магницкий».

Весьма вероятно, III план представляет собою начало плана, из продолжения которого до нас дошла только запись о 1825 годе на отдельном листке, печатаемая нами как IV план.[1070] «Митенька» этого плана, надо думать, второй главный герой романа, противопоставляемый герою декабристу, названному здесь Муравьевым. О том, что Толстой хотел назвать Муравьевым декабриста гр. З. Г. Чернышева, мы имеем свидетельство в выше приведенном письме Ф. Д. Батюшкова к В. Г. Короленке.

Запись как будто говорит о том, что события 14 декабря Толстой предполагал описать с точки зрения этого Митеньки, подобно тому, как в «Войне и мире» описание пожара Смоленска дано с точки зрения Алпатыча.

6 декабря Толстой поехал в Москву.[1071]Об этой поездке мы не имеем никаких сведений, но безусловно она означает, что в замыслах Толстого произошел какой-то сдвиг, ему срочно понадобились какие-то новые материалы, за которыми он и поехал в Москву. Это подтверждается письмом Льва Николаевича к Свистунову от 25 декабря, в котором Толстой, извиняясь, что он «бывши в Москве, не выгадал время заехать» к Петру Николаевичу «еще раз» и не возвратил взятую у него книгу, писал: «Извинить меня можно только потому, что я, вернувшись из Москвы, куда я и поехал не совсем здоровый, заболел и только нынче, в день Рождества, опомнился и почувствовал себя лучше. Пожалуйста же, не сердитесь на меня, в особенности во внимание того уважения, которое я имею вообще к людям вашего времени и в особенности к вам, расположением которого я так желал бы пользоваться...

делать вам и письменные вопросы. Выбираю самые для меня важные теперь.

Что за человек был Федор Александрович Уваров, женатый на Луниной? Я знаю, что он был храбрый офицер, израненный в голову в Бородинском сражении. Но что он был за человек? Когда женился? Какое было его отношение к обществу? Как он пропал? Что за женщина была Катерина Сергеевна? Когда умерла, остались ли дети?

На какой дуэли, — с кем и за что, — Лунин, Мих. Серг. был ранен в пах?[1072]

Написав все эти вопросы, мне стало совестно. Пожалуйста, если вам скучно и некогда, ничего не отвечайте, а если ответите хоть что-нибудь, я буду очень благодарен. Если же всё, что вы знаете про это, слишком длинно, то напишите — я приеду, чтобы послушать вас изустно.

Во всяком случае, поручаю себя вашему расположению и только прошу верить, что дело, которое занимает меня, для меня теперь почти так важно, как моя жизнь, и еще в то, что я дорожу моими отношениями к вам столько же по той помощи, которую вы оказываете и можете оказать мне, сколько по искреннему и глубокому уважению к вашей личности.

Не вспомнится ли вам из декабристов какое-нибудь лицо, бежавшее и исчезнувшее?»[1073]

Задаваемые Свистунову вопросы точно бы свидетельствуют о том, что замысел свести с переселившимися в Оренбургский край крестьянами декабриста Чернышева оставлен Толстым, и он теперь ищет для этого другое лицо, намечая между прочим загадочно исчезнувшего Ф. А. Уварова.[1074]

О напряженной работе обдумывания плана романа, о которой писал Толстой Свистунову, сообщал и Страхов, гостивший в Ясной поляне с 25 декабря 1878 г. по 3 января 1879 г. В письме его к П. Д. Голохвастову от 9 марта 1879 г. читаем: «На святках я ездил к Л. Н. Толстому и провел у него дней десять. Вот где творятся чудеса — я уверен, что новое его произведение будет настоящим чудом. Он вложит туда всю свою душу, не так как в Анну Каренину я уехал, еще ничего не было написано — только пробы, начала, сцены».[1075]

Согласно с показанием Страхова, что действие романа должно происходить в 1816—1836 годах, Толстой в недошедшем до нас письме к В. В. Стасову в январе просил его найти списки лиц, приглашавшихся на придворные балы в 1816 году. В ответ Стасов 8 февраля писал: «... посылаю вам выписку из камер-фурьерских журналов за 1817 и 1815 годы,[1076] — авось в первой вы многое полезное себе найдете. В 1816 году кажется вовсе не было балов и собраний, потому что и император и великие князья почти все были в разъездах. Впрочем, если вам известно, что были собрания и балы, я еще поищу;... если понадобятся фамилии и подробности титулов, можно будет посмотреть в придворных календарях того времени; ... заметьте, что залы[1077] — нынче все придворных 1816 г. я могу вам добыть от уцелевшего до сих пор из тех времен оберкамерфурьера Алексеева, много видевшего и всё помнящего; угодно? — и что именно требуется?... имели ли в виду [1078] и камер-пажа Дараганова («Р. Стар.»)[1079] и Рибопьера «Рус. Арх.»).[1080] Там много можно найти».[1081]

Вероятно, еще во время пребывания Страхова в Ясной поляне Лев Николаевич просил его навести справки, нельзя ли получить доступ к следственному делу о декабристах. 23 января Страхов писал: «Дело декабристов — недоступно. Но его видели два человека: историк Богданович, так справедливо Вами не любимый[1082] и какой-то Дубровин (?).[1083] А. Ф. Бычков обещал мне обратиться к нему и попробовать что-нибудь вытянуть».[1084] По получении этих сведений Лев Николаевич писал в конце января А. А. Толстой: «Существует в Петербурге подлинное дело декабристов, при нем существуют биографии с портретами, как мне говорили, всех декабристов.[1085] К этому делу был допущен один только Богданович — историк. Есть ли надежда, чтобы меня допустили к этому делу? И если есть, то кого и как просить об этом? Ну, что будет, то будет!»[1086] Между тем Страхов в следующем своем письме (от начала февраля) сообщал дополнительные сведения: «... меня очень заняла мысль о подлинном деле декабристов. Оказывается, что его рассматривали Богданович, покойный Кропотов[1087] и неизвестный мне генерал Дубровин. Если так, то отчего же и Вам нельзя посмотреть? Бычков говорит, что это делается не иначе, как с личного разрешения государя, и что, кажется, всего удобнее обратиться к наследнику. Я впрочем добьюсь, как сделал Кропотов».[1088] Оптимизм Страхова оказался неосновательным. То, что было доступно казенным историкам, генералам и полковникам, осталось запретным для Толстого. Гр. А. А. Толстая (3 февраля) писала: «Что касается декабристов, вот ответ, полученный мною от Дрентельна: [1089] «Допущение графа Л. Н. Толстого в архив III Отделения представляется совершенно невозможным».[1090] Столь категорический отказ не мог не произвести самого охлаждающего влияния на Льва Николаевича. Невозможность познакомиться с основным архивным материалом о декабристах была одной из главных причин, почему Толстой оставил работу над романом. В ответ Стасову на приведенные выше предложения его сведений о придворных балах, Лев Николаевич 17 февраля кратко писал: «Из того, что вы предлагаете, и за что очень вам благодарен, мне ничего не нужно».[1091] Таким образом, несомненно, с первой половины февраля 1879 г. Толстой «Декабристами» уже не занимался.

В последний период работ его над романом — с декабря 1878 г. по начало февраля 1879 г. — Толстой, кроме напряженной, можно сказать, мучительной, работы обдумыванья, был занят почти исключительно чтением материалов[1092] и выписками из них. Так, вероятно, к этому времени нужно отнести записи на листах А и Б, основанные на главе: «Мое пребывание в России с 1816 по 1824 г.» книги Н. И. Тургенева «Россия и русские», на пятой и шестой частях воспоминаний Ф. Ф. Вигеля и на других материалах.[1093] Для ориентации в событиях и «расстановке» исторических лиц в романе Толстой составляет списки тех и других, начиная с 1816 года, с которого Толстой, как мы знаем, в это время предполагал начать повествование романа.[1094]

Что касается до писания самого произведения, то от этого времени сохранилась лишь 25 рукопись, текст которой имеет заглавие: «1818 год. Пролог». Содержание текста — получение Марьей Яковлевной Гагариной известия о загадочной скоропостижной смерти ее мужа. Текст этот мы ставим в связь с выше приведенными в письме Толстого к П. Н. Свистунову (от 25 декабря 1878 г.) вопросами о загадочно пропавшем Ф. А. Уварове. Свистунов в письме от 30 декабря отвечал Льву Николаевичу: «Уваров известен был вспыльчивостью своего характера, но не отличался умственными способностями, командовал эскадроном в кавалергардском полку и счел за большое счастье, что пожалован был в камергеры. О существовании общества не ведал. Во время суда на циркулярный вопрос, сделанный всем подсудимым, Лунин заявил, что по духовному завещанию он передал свое имение двоюродному брату; Уваров, узнав о том, написал жалобное письмо государю, который велел ему сказать, чтоб он вперед не смел бы так писать ему. Уваров, которому прозвище было черной музыкантша; у нее было два сына — старший, гусар, женат был на кж. Горчаковой, дочери Сибирского генерал-губернатора, и умер за границей помешанным, о другом сыне ничего верного не знаю.

На какой дуэли был ранен Михаил Сергеевич, не знаю. Из декабристов никто не бежал. О попытках, какие были, при свидании с Вами могу рассказать».[1095]

В лице М. Я. Гагариной «Пролога» (вар. № 22),[1096] весьма вероятно, можно видеть Екатерину Сергеевну Уварову, рожд. Лунину, у которой было (как и у М. Я. Гагариной) два сына: Александр (это имя оставил Толстой) и Сергей. Толстой прибавил еще дочь и изменил хронологию: в день таинственного исчезновения Ф. А. Уварова его старшему сыну было одиннадцать лет, а младшему шел седьмой год, и было это в январе 1827 года, а не в июне 1818 г., как это происходит в «Прологе». Содержание же «Пролога» это страница из семейной хроники Толстых. В январе 1837 г. семья Толстых — отец Льва Николаевича, гр. Николай Ильич, с сыновьями Николаем, Сергеем, Дмитрием и Львом и дочерью Марьей поселились вместе с матерью Николая Ильича гр. Пелагеей Николаевной в Москве. Уехав по делам в Тульскую губернию, Николай Ильич скоропостижно скончался в Туле на улице 21 июня 1837 г. Об его смерти родные узнали так, как рассказано в «Прологе»: какая-то нищая принесла им именные билеты Николая Ильича. Прототипом старшего сына Гагариной Толстой взял своего старшего брата Николеньку, а Федя Гагарин это Сергей Николаевич Толстой. Бабушка «Пролога» это, конечно, гр. Пелагея Николаевна Толстая, столь известная по бабушке «Детства» Толстого. Семен Иванович Езыков это крестный отец Льва Николаевича Семен Иванович Языков, о котором Толстой рассказывает в своих «Воспоминаниях детства».

В этих же воспоминаниях рассказывается и о лакеях Николая Ильича, братьях Матюше и Петруше, которых подозревали, кажется, неосновательно в убийстве отца Толстого. Они выведены и в «Прологе», где говорится, что один из них «прискакал в Москву с известием, что князь умер в Новгороде». Вероятно, в дальнейшем повествовании должна была выясниться ложность этого известия: князь не умер, а скрылся. Запись: «Сечен 30» (вероятно нужно читать: «Сечен в 1830 г.»), сделанная Толстым (в Зап. кн. Б, стр. 24) среди записей, относящихся к исчезнувшему Ф. А. Уварову, надо полагать, указывает на то, что Льву Николаевичу была известна легенда о том, что скрывшийся из Петербурга Уваров, как «беспаспортный» был сечен и впоследствии жил в Сибири под именем старца Даниила, с которым общались декабристы.[1097]

Возможно, что «начало», озаглавленное «1818 год. Пролог», относится уже не столько к роману «Декабристы», как он был задуман в 1878 г., сколько к замыслу произведения «Сто лет», которым Толстой был занят в марте 1879 г. [1098]

«Декабристы». Внешней причиной, которую скорее можно назвать поводом, оставления работы над романом нужно считать неразрешение познакомиться с подлинным следственным делом о декабристах. Это, конечно, очень охладило творческое горение писателя. Но были и другие причины, внутреннего порядка, заставившие Толстого отказаться от замысла, которым он так долго и так напряженно был занят. 12 августа 1879 г. В. В. Стасов писал Льву Николаевичу: «Тут было у нас сто нелепых слухов, будто вы бросили «Декабристов», потому, мол, что вдруг вы увидали, что всё русское общество было не русское, а французятина!?![1099] Писал это Стасов, вероятно, со слов гр. А. А. Толстой, которая впоследствии вспоминала, что на ее вопрос, почему Лев Николаевич не продолжает романа, он отвечал: «потому что я нашел, что почти все декабристы были французы».[1100] Об этом же пишет в своих воспоминаниях и С. А. Берс: «Но вдруг Лев Николаевич разочаровался и в этой эпохе. Он утверждал, что декабрьский бунт есть результат влияния французской аристократии, большая часть которой эмигрировала в Россию после французской революции. Она и воспитывала потом всю русскую аристократию в качестве гувернеров. Этим объясняется, что многие из декабристов были католики. Если всё это было привитое и не создано на чисто русской почве, Лев Николаевич не мог этому симпатизировать».[1101]

Наконец, когда в 1892 году кто-то в присутствии П. А. Сергеенки спросил Толстого, правда ли, что он хочет опять приняться за «Декабристов», — «Нет, я навсегда оставил эту работу, —ответил Лев Николаевич неохотно, —... потому что не нашел в ней того, чего искал, т. е. общечеловеческого интереса. Вся эта история не имела под собою корней».[1102]

Такая, на первый взгляд славянофильская, оценка декабризма находит себе объяснение в том, что рассказывала в январе 1881 года С. А. Толстая С. А. Юрьеву в ответ на его вопрос, почему Лев Николаевич бросил писать «Декабристов». В своей тетради «Мои записи разные для справок» Софья Андреевна под 31 января 1881 г. между прочим записала: «Изучив матерьялы, набросав кое-что для «Декабристов», он не успел еще написать ничего серьезного, как наступило лето. Чтоб не терять времени и вместе с тем здорово его употреблять, он стал делать продолжительные и длинные прогулки по проходящему от нас в двух верстах шоссе (Киевский тракт), где летом можно всегда встретить множество богомольцев, идущих со всех концов России и Сибири на богомолье в Киев, Воронеж, Троицу и прочие места.

Считая свой язык русский далеко не хорошим и не полным, Лев Николаевич поставил целью своей в это лето изучать язык в народе. Он беседовал с богомольцами, странниками, проезжими и всё записывал в книжечки народные слова, пословицы, мысли и выражения. Но эта цель привела к неожиданному результату... Придя в близкое столкновение с народом, богомольцами и странниками, его поразила твердая, ясная и непоколебимая их вера. Ему стало страшно за свое неверие, и он вдруг всей душой пошел той же дорогой, как народ».[1103]

«Исповеди» и религиозно-философским трактатам 1880-х годов, был и гораздо сложнее и по времени большим, чем он представлен в изложении Софьи Андреевны, но о значении, которое имело в этом процессе общение с простым народом Толстого, рассказывает он сам в VIII и X главах своей «Исповеди». Декабризм, как явление в мире «образованных», резко теперь противопоставляемых «огромным массам отживших и живущих простых, не ученых и не богатых людей» («Исповедь», глава VIII), и стал по меньшей мере неинтересен Толстому. На вопрос Фета (в недошедшем до нас письме) о работе над романом Толстой писал 17 апреля 1879 г.: «Декабристы» мои, бог знает, где теперь, я о них и не думаю, а если бы и думал и писал, то льщу себя надеждой, что мой дух один, которым пахло бы, был бы невыносим для стреляющих в людей для блага человечества».[1104] В последних словах имеются в виду, конечно, не столько декабристы, сколько революционеры-семидесятники, ведшие в это время бой с самодержавием, закончившийся убийством царя.[1105]

В истории духовного развития Толстого в 1879 году наступил момент, когда художник в нем с категорической необходимостью должен был уступить моралисту. «Два раза переставали меня интересовать художественные сочинения, — вспоминал Лев Николаевич 1 января 1905 г. — В первый раз в 1875 году, когда я писал «Анну Каренину», и во второй раз, в 1878, когда я снова взялся за «Декабристов», а потом начал «Исповедь».[1106] Об этом есть и современное свидетельство С. А. Толстой, которая 18 декабря 1879 г. сделала такую запись: „Пишет о религии, объяснение Евангелия и о разладе церкви с христианством. Читает целые дни, постное ест по средам и пятницам... Все разговоры проникнуты учением Христа. Расположение духа спокойное и молчаливо-сосредоточенное. «Декабристы» и вся деятельность в прежнем духе совсем отодвинуты назад, хотя он иногда говорит: «Если буду опять писать, то... напишу совсем другое, до сих пор всё мое писание были одни этюды»”.[1107]

Оставив в январе 1879 г. писание романа «Декабристы», Толстой ненадолго вернулся к нему в 1884 г. В этом году, по случаю исполнявшегося (в ноябре) двадцатипятилетия основания «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым» (обычно называлось «Литературным фондом»), решено было издать юбилейный сборник. Редакционный комитет (в его состав входили В. П. Гаевский, А. А. Краевский, А. М. Скабичевский и К. К. Случевский) обратился к Льву Николаевичу с просьбой дать что-нибудь из неопубликованных его произведений.[1108] Толстой, принимавший в 1858—1859 гг. ближайшее участие в организации Общества, решил дать в сборник три наиболее законченные из написанных «начал» «Декабристов». Для приготовления к печати трех глав, написанных в 1863 г., Софья Андреевна списала для сдачи в набор вторую редакцию этих глав с рукописей 1-й, 2-й и 4-й. Копия Софьи Андреевны сохранилась в архиве Толстого (рукопись 26-я). Текст ее был прочитан Толстым, сделавшим довольно многочисленные стилистического характера исправления. Но Толстой, конечно, не выверял текста копии, сделанной Софьей Андреевной, с текстом рукописей, служивших для копии оригиналом, почему искажения в тексте копии остались неисправленными.

В копии Софьи Андреевны оказались следующие искажения текста: [1109]

1. Стр. 35, строки 39—40 — со мной, с бабой, спорить — вместо — со мной спорить, с бабой.

2. Стр. 36, строка 13 — как и был, — — как был,

3. Стр. 36, строка 17 — ноготки, — вместо — коготки,

4. Стр. 36, строка 20 — вы не знаете теперь меня — вместо — вы меня не знаете теперь

«XXV лет» имеет следующие отличия от текста наборной рукописи (т. е. копии, сделанной Софьей Андреевной):

1. Стр. 10, строка 34 — на кресло, — вместо — на кресла.

2. — не устроитесь; — вместо — не устроите;

3. Стр. 13, строка 27 — членов — вместо — членам.

4. Стр. 13, строка 30 — После обделки всех этих дел, — — Обделав все эти дела,

5. Стр. 14, строка 15 — 3-го отделения гостиницы. — вместо — 3-го отделения.

6. Стр. 18, строка 17 — много был — вместо — был много.

7. — развернул — вместо — развернув.

8. Стр. 20, строка 18 — установленным — вместо — уставленным.

9. Стр. 20, строка 23 — в свой шар, — — в своего шара,

10. Стр. 20, строка 30 — Иван Вавилович — вместо — Иван Павлович[1110]

11. Стр. 21, строка 15 — узнать — вместо — знать

12. — в 14-х числах — вместо — в 14-м числе

13. Стр. 22, строка 8 — так говорит, — вместо — так говорят,

14. Стр. 22, строка 32 — как прозвание посетителей — — как[1111] посетителей

15. Стр. 22, строка 33 — обсуждать — вместо — обсуживать

16. Стр. 24, строка 1 — не ответил: даже сжал — вместо — отвечал: «да», но сжал

17. — строками — вместо — строчками

18. Стр. 24, строка 37 — развеселили — вместо — развеселило

19. Стр. 25, строка 4 — с Мятлиным — — с Мятлевым

20. Стр. 25, строка 20 — графини Г. — вместо — графа Г.

21. Стр. 25, строка 36 — вспоминал — вместо — вспоминали

22. — решил, чтоб — вместо — решил, что

23. Стр. 26, строка 25 — тот — вместо — этот

24. Стр. 27, строка 29 — козла — — козлы

25. Стр. 27, строка 36 — английском — вместо — аглицком

26. Стр. 28, строка 3 — и не модная — вместо — а не модная.

27. — стр. 29, строка 8 — отсутствуют[1112]

28. Стр. 29, строка 15 — и то что бы — вместо — и что, что бы

29. Стр. 29, строка 33 — и что было угодно, — вместо — что будет угодно.

30. — приезжавших. — вместо — приезжающих,

31. Стр. 30, строка 8 — чего бы ни — вместо — чего бы то ни

32. Стр. 30, строка 36 — протвержая — — протверживая

33. Стр. 31, строка 16 — Наталья Николаевна, — вместо — Наталья Николаевна же,

34. Стр. 32, строка 10 — без зубов — вместо — без зуб

35. — у ней — вместо — в ней

36. Стр. 33, строка 22 — говаривала — вместо — говорила

37. Стр. 34, строка 12 — одобряла — — одобрила

38. Стр. 34, строка 31 — в носу щекотало — вместо — в носу этом щекотало

39. Стр. 35, строка 3 — Николая — вместо — Николай

40. — хвалят — вместо — хвалют

41. Стр. 35, строка 8 — Наташа — вместо — Натали

42. Стр. 35, строка 14 — стало быть — — стало

Главы романа появились в сборнике «XXV лет» с примечанием (см. стр. 470).

Копия, сделанная Софьей Андреевной и служившая оригиналом для набора при печатании трех глав романа в сборнике «XXV лет», послужила оригиналом для набора при печатании этих глав и в шестом издании 1886 г. собрания сочинений Толстого (часть вторая, страницы 491—535).

Первый лист рукописи занят примечанием (к заглавию) для шестого издания. Текст этого примечания списан был Софьей Андреевной или с текста, посылавшегося в 1884 г. в Редакционный комитет Литературного фонда и не сохранившегося в рукописи или с текста «XXV лет». Но, естественно, Софья Андреевна не списала конца примечания, напечатанного в сборнике «XXV лет» (начиная со слов: «Автор никогда не предполагал...»)

«... Кое что переписала для «Декабристов», «Исповеди» и «Стариков». Дело подвигается тихо с изданием, всё бумаги нет». Кое-что переписанное для «Декабристов» это и есть примечание к главам романа.

В тексте трех глав романа в шестом издании (1886 г.), собрания сочинений Толстого из указанных сорока двух отступлений от текста наборной рукописи текста сборника «XXV лет» повторены двадцать три: 1—5, 7, 9—11, 13, 14, 17—20, 25, 26, 30, 34, 37—40. Но кроме этих двадцати трех отступлений, в тексте шестого издания имеются еще отступления от текста наборной рукописи:

1. Стр. 7, строка 2 — время цивилизации, — вместо — время — время цивилизации,

2. Стр. 8, строка 6 — говорили, готовили проекты — вместо — говорили проекты.

3. — сего все искали — вместо — сего искали

4. Стр. 13, строка 30 — за визит. — вместо — за визиты.

5. Стр. 17, строка 1 — устраивать — — устроивать

6. Стр. 22, строка 12 — Пахтин произнес — вместо — произнес Пахтин

7. Стр. 23, строка 25 — вокруг — вместо — вкруг

8. — вами — вместо — вам

9. Стр. 28, строка 30 — широкие — вместо — широкий

10. Стр. 28, строка 38 — одет был очень — — одет очень

11. Стр. 29, строка 5 — спрашивать его — вместо — спрашивать и его

12. Стр. 31, строка 10 — веке, этого — вместо — веке, и этого

13. — У нея — вместо — У ней

14. Стр. 34, строка 23 — руками его плешивую — — руками плешивую

15. Стр. 34, строка 39 — Петрушка, — вместо — Петруша,

16. Стр. 36, строка 15 — нынешних — вместо — нонешних

оригиналом для копии Софьи Андреевны, и следующие конъектуры:

1. Стр. 7, строка 18 — в то время — вместо — то время

2. — вжав — вместо — вжал

3. Стр. 22, строка 7 — частью, как шутка — вместо — частью шутка

4. Стр. 29, строка 29 — выражения — —выражение

5. Стр. 31, строка 10 — чрезвычайно интересно. Еще — вместо — чрезвычайно. Еще

В рукописи 26-й отчество декабриста написано трояко: «Иванович», «Иваныч» (в разных падежах) и сокращенно «Иван.» Так как форма «Иванович» употреблена один раз, то нами «Иван.» всюду развертывается как «Иваныч».

Текст двух, названных, вероятно, Софьей Андреевной, «вариантами первой главы», «начал» романа списал с рукописей Толстого гостивший в Ясной поляне муж сестры Софьи Андреевны Александр Михайлович Кузминский. Текст «первого варианта первой главы» списал он с рукописи 19-й. Отнесся Кузминский к этой работе недостаточно серьезно, не только искажая и переставляя слова, но и заменяя их другими, а неразобранные просто пропуская. Толстой, конечно, не помня написанного им шесть лет тому назад, при очень беглом прочитывании копии, сделанной Кузминским, нанес в тексте ее несколько стилистического характера исправлений.

Копия, сделанная Кузминским, с поправками Толстого (рукопись 27-я), послужила оригиналом для набора при печатании текста «первого варианта первой главы» сначала в сборнике «XXV лет» (стр. 252—262), а затем в шестом издании 1886 г. собрания сочинений Толстого (часть вторая, стр. 537—549).

Отличия текста «первого варианта первой главы» романа в сборнике «XXV лет» (т. е. текста копии, сделанной Кузминским (рукопись 27-я), с ошибками, вкравшимися в печатный текст) от текста рукописи 19-й (автограф Толстого), с которой делал копию Кузминский:

1. — завладении — вместо — завлажении

2. Стр. 38, строка 7 — лесом — вместо — лесами

3. Стр. 38, строка 14 — уверенный в этом деле в — — в этом деле уверенный в

4. Стр. 38, строка 16 — крестьян, сухой, — вместо — крестьян, по ремеслу горшечник, сухой,

5. Стр. 38, строка 19 — тотчас после — вместо — тотчас же после

6. — который подал в Палату апелляцию — вместо — подал апелляцию в Палату

7. Стр. 38, строка 25 — подарки, розданные — вместо — подарки из собранной с крестьян по 50 к. с души суммы розданные

8. Стр. 39, строка 10 — поручить — — приказать

9. Стр. 39, строка 16 — с ним — вместо — с князем

10. Стр. 39, строка 17 — спорной земле, а теперь апыхтинской, мужики — вместо — спорной, а теперь апыхтинской земле, мужики

11. — посеяно на — вместо — посеяно в

12. Стр. 39, строки 19—20 — Апыхтин, не желая их обидеть, хотел о нем полюбовно с ними сходиться — вместо — Апыхтин о нем хотел, не желая их обидеть, с ними полюбовно сходиться,

13. Стр. 39, строка 25 — неделе, причащался и поехал — — неделе, поехал

14. Стр. 39, строка 28 — исповедался, — вместо — исповедовался

15. Стр. 39, строка 34 — 50 лет, — вместо — 52 года,

16. — посещал церковь и говел — вместо — посещения церкви и говения

17. Стр. 40, строка 3 — все в церкви смотрят — вместо — все вот в церкви всё смотрят

18. Стр. 40, строка 10 — он стар — — он и стар

19. Стр. 40, строка 15 — склоняется, прикасаясь — вместо —склоняется к земле, прикасаясь

20. Стр. 40, строка 18 — они знали — вместо — он знал

21. —25 — Благовидный старик, ровно шагая вывернутыми лаптями, плешивый, с густыми седыми волосами, в шубе с новой белой заплаткой на половине спины, войдя в алтарь, — вместо — Благовидный старик, плешивый, с густыми седыми волосами, в шубе с новой белой заплаткой на половине спины, ровно шагая вывернутыми лаптями, войдя в алтарь

22. Стр. 40, строка 26 — пошел — вместо — прошел

23. Стр. 40, строка 27 — Иван — вместо — Кузьма

24. —32 — лучших, богатых, семейных хозяев, которым нужна была земля, которые — вместо — лучших, один из редких богатых, семейных хлебосевцев, которым нужна была земля, и которые

25. Стр. 40, строка 35 — оборочки — вместо — обортки

26. Стр. 40, строка 36 — одной — — той

27. Стр. 40, строка 39 — Мани — вместо — Маши

28. Стр. 41, строка 1 — простить, «подумал — вместо — простить их», подумал

29. — сорок — вместо — 10

30. Стр. 41, строка 2 — вдова, сына — вместо — вдова, та самая, сына

31. Стр. 41, строка 12 — оставалось — — осталось

32. Стр. 41, строка 13 — две — вместо — обе

33. Стр. 41, строка 17 — Чернышевский, приехавший — вместо — Чернышевский лакей, приехавший

34. — его, замолкли. — вместо — его, почтительно замолкли.

35. Стр. 47, строка 21 — прикрывая — вместо — закрывая

36. Стр. 41, строка 23 — старушка, — — старуха,

37. Стр. 41, строка 25 — коленях — вместо — коленах

38. Стр. 41, строка 25 — средине — вместо — середине

39. — старушку — вместо — старуху

40. Стр. 41, строка 3 — вздыхала и отнимала — вместо — вздыхая отнимала

41. Стр. 42, строка 5 — дотрагивалась — — дотрагиваясь

42. Стр. 42, строка 7 — опускала голову — вместо — опускалась головой

43. Стр. 42, строка 20 — сметливый ум — вместо — шутовской ум

44. — мне коврик — вместо — мне еще коврик

45. Стр. 42, строка 36 — я чем — вместо — я в чем

46. Стр. 42, строка 39 — понял и усмехнулся нежно. — — понял усмехнулся нежной улыбкой.

47. Стр. 43, строка 11 — ты говеешь — вместо — или говеешь

48. Стр. 43, строка 16 — Обедня — вместо — Преждеосвященная обедня

49. — Мишке — вместо — Мишку

50. Стр. 43, строка 22 — Михайла — вместо — Михайла М[ихайловича?]

51. Стр. 43, строка 24 — неуважения — — уважения

52. Стр. 43, строка 36 — в сапогах — вместо — на сапогах

53. Стр. 43, строка 36 — острыми — вместо — вострыми

54. — места — вместо — место.

55. Стр. 44, строка 4 — тою же — вместо — тою

56. Стр. 44, строка 15 — поздравление. — — поздравления.

57. Стр. 44, строка 16 — пахать? — вместо — пахать? Пашете?

58. Стр. 44, строка 18 — заробевши. — вместо — заробев.

59. — Раннее время — вместо — Раннее еще время.

60. Стр. 44, строка 23 — поклонился — вместо — поклониться

61. Стр. 44, строка 23 — в коляску шестериком с форейтором. — — в коляску.

62. Стр. 44, строка 27 — на туго закрученный — вместо — туго скрученный

63. Стр. 44, строка 30 — Слава богу, — вместо — И слава богу,

64. — улицы села Излегощи — вместо — улицы в Излегощах.

65. Стр. 45, строка 3 — выезда — вместо — въезда,

66. Стр. 45, строка 5 — крикнул форейтору — — крикнул на форейтора

67. Cmp. 45, строка 16 — Чираков — вместо — Чирикова

68. Стр. 45, строка 17 — белелся — вместо — белел

69. — всего, что — вместо — всего того, что

70. Стр. 45, строка 29 — подумал он. — вместо — подумал улыбаясь он.

71. Стр. 45, строка 31 — баб — — талек.

72. Стр. 55, строка 36 — привычке разрешая всякое затруднение, недоразумение шуткою, — вместо — привычке всякое затруднение, недоразумение разрешая шуткою,

73. Стр. 46, строка 15 — лужка — вместо — ложка.

74. — вода, и — вместо — вода по всем швам, и

75. Стр. 46, строка 21 — а за ними — вместо — и за ними

76. Стр. 46, строка 25 — мамаша обеспокоятся. — — мамашу обеспокоите.

77. Стр. 46, строка 27 — слушала ее; как — вместо — слушала и как

78. Стр. 46, строка 27 — отец, она схватила — вместо — отец, схватила

79. — сидит внизу. — вместо — сейчас выйдет.

80. Стр. 47, строка 1 — Иванович — вместо — Ил[ьич]

81. Стр. 47, строка 3 — сидела — — сидели

Текст «первого варианта первой главы» романа в шестом издании 1886 г. собрания сочинений Толстого воспроизводит текст сборника «XXV лет», за исключением разночтений: 47[1113], 49, 51, 65, 73 и 81. Эти места читаются в тексте шестого издания так же, как в рукописи. С другой стороны, в тексте шестого издания имеются еще свои искажения: [1114]

1. Стр. 40, строки 23—25 — Благовидный старик, ровно шагая вывернутыми лаптями, с густыми седыми волосами, в шубе с новой заплаткой на половине спины, войдя в алтарь — вместо — Благовидный старик, плешивый, с густыми седыми волосами, в шубе с новой белой заплаткой на половине спины, ровно шагая вывернутыми лаптями, войдя в алтарь

2. Стр. 41, строка 21 — шубе, которой — — шубе, в которой

3. Стр. 42, строка 1 — обращено было к иконе — вместо — обращено к иконе

4. Стр. 42, строка 4 — руку от живота с размахом — вместо — руку, с размахом

5. — тихой и скромной — вместо — тихой, скромной

6. Стр. 45, строка 34 — увидав — вместо — увидал

7. Стр. 46, строка 15 — взлез — — влез

В основу печатаемого нами текста «первого варианта первой главы» романа положен текст копии А. М. Кузминского с исправлениями Толстого (рукопись 27-я). В этот текст внесены исправления по рукописи 19-й всех искажений, сделанных Кузминским, и введена конъектура:

Стр. 43, строка 16 — Обедня — преждеосвященная обедня

Текст «второго варианта первой главы» романа списан был Кузминским с рукописей 23-й и 24-й. В отличие от текста «первого варианта» этот текст (рукопись 28-я) в одной части (абзацы: «Из всех замешанных...» и «В Москве странницы...») подвергся переработке Толстого. Одну страницу пришлось Софье Андреевне даже переписать заново. Но текста копии, сделанной Кузминским, Толстой, конечно, не сверял с текстом рукописей 23-й и 24-й, с которых списывал Кузминский, и в его копии осталось неисправленным большое количество искажений, вошедших и в печатные тексты (сборника «XXV лет» и шестого издания собрания сочинений Толстого), для которых копия Кузминского служила оригиналом.

Отличия текста «второго варианта первой главы» романа в сборнике «XXV лет» (т. е. текста копии, сделанной Кузминским (рукопись 28-я) с ошибками, вкравшимися в печатный текст) от текста рукописей 23-й и 24-й (автографы Толстого), с которых делал копию Кузминский:

1. Стр. 47, строка 8 — и Чернышевым — вместо — и кн. Чернышевым

2. Стр. 47, строка 17 — нагрубивших — — грубивших

3. Стр. 47, строка 18 — После того — вместо — После этого

4. Стр. 47, строка 24 — села Излегощи и без этой земли живут хорошо, не нуждаются — вместо — села Излегощь живут хорошо и без этой земли, не нуждаются

5. — хлопотал в Сенате — вместо — хлопотал о деле в Сенате

6. Стр. 48, строка 2 — уже поздно было хлопотать — вместо — уже было поздно хлопотать

7. Стр. 48, строка 7 — князь — — гр[аф]

8. Стр. 48, строка 19 — Арбате, послан был обоз — вместо — Арбате и посланы были обозы

9. Стр. 48, строка 30 — говорил о деле — вместо — говорил ему о деле

10. — оставшиеся — вместо — оставшееся

11. Стр. 49, строка 8 — них. Одна — вместо — них, но одна

12. Стр. 49, строка 18 — обещанное — — обещание

13. Стр. 49, строка 26 — По выходе — вместо — При выходе

14. Стр. 50, строка 31 — насосом — вместо — насосами

15. — узнал — вместо — признал

16. Стр. 52, строка 17 — отучу — вместо — отжучу

17. Стр. 52, строка 21 — выгнали — — выслали.

18. Стр. 52, строка 24 — похожее — вместо — похоже

19. Стр. 53, строка 37 — коленях — вместо — коленах

20. — в правильном — вместо — в ее правильном

21. Стр. 53, строка 16 — — вместо — наряде, истово кладущую

22. Стр. 53, строка 16 — кланявшуюся — вместо — кланяясь

23. — платье, и поверила — вместо — платье, поверила

24. Стр. 53, строка 31 — приподнялся и подвинулся — вместо — приподнялся, подвинулся

25. Стр. 53, строка 35 — портного, не зная — — портного, как бы не зная

26. Стр. 53, строка 37 — ходили — вместо — ходила

27. Стр. 53, строка 37 — был форейтор — вместо — был переросший форейтер

28. — ставишь — вместо — ухватом за

29. Стр. 54, строка 17 — зипун — вместо — чупрун.

30. Стр. 54, строка 17 — и бережно — — и оправив рукава из-под поддевки и

31. Стр. 54, строка 18 — и начала — вместо — начала

32. Стр. 54, строка 34 — подтвердила Тихоновна. — вместо — подтвердила старуха.

33. — красивую — вместо — торопливую

34. Стр. 55, строка 1 — выездным — вместо — выездные

35. Стр. 55, строка 2 — мохнатый — — лохматый

36. Стр. 55, строка 3 — Панкрат — вместо — Когда Панкрат

Текст «второго варианта первой главы» романа в шестом издании 1886 г. собрания сочинений Толстого воспроизводит текст сборника «XXV лет», за исключением разночтений: 11, 12, 14, 15 и 26. Эти места читаются в тексте шестого издания так же, как в рукописи. С другой стороны, в тексте шестого издания имеются свои искажения:

1. Стр. 48, строка 27 — развлекали — вместо — развлекли

2. Стр. 49, строка 9 — Герасимовича — вместо — Герасимова

3. — старая — вместо — старушка

4. Стр. 52, строка 4 — видала — вместо — видела

5. Стр. 54, строка 12 — успокоить — — упокоить

6. Стр. 55, строка 10 — отмачивать. — вместо — отмахивать.

В основу печатаемого нами текста «второго варианта первой главы» романа положен текст копии А. М. Кузминского с исправлениями Толстого (рукопись 28-я). В этот текст внесены исправления по рукописям 23-й и 24-й всех искажений, сделанных Кузминским.

Кроме этого, сделано еще два исправления:

Стр. 48, строка 29 — заплатит всё, — забывал о деле — — заплатит всё, что он забывал о деле, — как в рукописях 23-й и 28-й и в сборнике «XXV лет».[1115]

Стр. 49, строка 20 — снесли — вместо — снесла — как в рукописях 23-й и 28-й и в сборнике «XXV лет».[1116]

После 1884 г. Толстой к роману о декабристах больше не возвращался, но сами декабристы в течение, можно сказать, всей его жизни продолжали интересовать Льва Николаевича. Прежде всего, он продолжал общаться с П. Н. Свистуновым и М. И. Муравьевым-Апостолом, о чем свидетельствует письмо первого к Толстому от 10 ноября 1881 г.[1117] К этому же времени относится общение Толстого с Д. И. Завалишиным, которому, по его словам, Лев Николаевич предлагал на свой счет издать его записки.[1118] На чтение Толстым записок Завалишина до их опубликования (в 1904 г.), кажется, указывает слышанный С. А. Берсом рассказ Льва Николаевича о том, «как один декабрист, заключенный в крепость, упросил сменявшегося часового купить ему яблоко и дал последние деньги. Часовой принес прелестную корзину фруктов и деньги назад. Оказалось, что посылал это купец, когда узнал о личности заключенного».[1119] Этот рассказ имеется в записках Завалишина (ч. III, гл. III).[1120]

В статье «Стыдно» (1895 г.) Толстой использовал рассказ, который он слышал от другого декабриста, М. И. Муравьева-Апостола. Последний рассказывал как его брат, казненный Сергей Иванович, отказавшись от применения телесного наказания к солдатам своей роты, нравственным воздействием исправил вора и пьяницу.

Через два слишком года (статья «Стыдно» написана в декабре 1895 г.) Лев Николаевич снова вспомнил С. И. Муравьева-Апостола. В дневнике дочери Толстого, Татьяны Львовны, записано, что 3 февраля 1898 г. Лев Николаевич предложил Репину сюжет картины — С. И. Муравьев-Апостол с М П. Бестужевым-Рюминым идут на казнь.[1121]

Вплотную подошел к декабристам Толстой во второй половине 1902 г., когда, написав вчерне «Хаджи-Мурата», работал над XI главой повести, посвященной Николаю I. Работа эта очень напоминает работу Льва Николаевича над «Декабристами» четверть века тому назад. И теперь, как тогда, Толстой обратился к ряду лиц, и в первую очередь к тому же В. В. Стасову, за помощью[1122] в деле добывания печатных и рукописных материалов,[1123] на основании которых и была написана характеристика Николая I, в одной из редакций которой читаем о царе и декабристах: «Царствование его началось ложью о том, что он, играя роль, уверял при всяком удобном и неудобном случае, что он не знал того, что Александр назначил его наследником, и что он не желает престола. Это была ложь.

— усиления ее. Его присяга Константину, из которой он и его льстецы сделали потом подвиг самоотвержения, была вызвана страхом. Не имея в руках акта престолонаследия и не зная решения Константина, провозглашение себя императором подвергало его опасности быть свергнутым, убитым, и он должен был присягнуть Константину. Когда же Константин опять отказался, вспыхнул мятеж, состоящий в том, что люди хотели облегчить то бремя, которое будто бы так тяготило его. И на это он ответил картечью, высылкой и каторгой лучших русских людей. Ложь вызвала человекоубийство, человекоубийство вызвало усиленную ложь».

Работой над главой о Николае I Толстой был занят и летом 1903 г. Под 18 июня этого года в Дневнике записано: «Решил Николая Павловича оставить почти как есть, и, если понадобится, писать отдельно». 25 февраля 1904 г. Лев Николаевич снова было взялся за эту работу, когда записал в Дневнике: «Нынче поправил Николая Павловича в «Хаджи-Мурате» и бросил. Если будет время, напишу отдельно о Николае». К окончательной отделке повести Толстой больше не возвращался, но его не оставляла мысль «написать отдельно о Николае», и 22 апреля 1904 г. он обратился к Стасову: «Хотелось бы получить некоторые записки декабристов, изданные за границей, именно: Трубецкого, Оболенского, Якушкина и вообще такие, которые не изданы в России».[1124] Получив эти записки, а также записки Розена и еще какую-то «Записку о декабристах» Толстой писал 8 мая: «Спасибо за присылку книг, Владимир Васильевич... Только что окончил статью о войне и занят Николаем I и вообще деспотизмом, психологией деспотизма, которую хотелось бы художественно изобразить в связи с декабристами».[1125]

Перечитывание записок последних напомнило Толстому знакомство его с кн. С. Г. Волконским, о чем он рассказывал 27 мая,[1126] а 1 июля Лев Николаевич писал внуку кн. С. Г. Волконского, кн. Григорию Михайловичу Волконскому: «Декабристы больше чем когда-нибудь занимают меня и возбуждают мое удивление и умиление».[1127]

По своему обыкновению, Стасов не ограничивался доставлением пpосимых Толстым книг и предлагал 2 декабря 1904 г. выписки из архивных материалов по декабристам, над которыми в это время работал Н. П. Павлов-Сильванский. В ответ Лев Николаевич в конце декабря писал: «Ваше предложение о бумагах декабристов me fait venir l’eau à la bouche.[1128] Если можно, пришлите маленькую партию, чтобы я мог знать, какого рода материалы».[1129] 23 января П. И. Бирюков привез от Стасова какие-то выписки. Прочитав некоторые из них, Лев Николаевич сказал: «Хотелось бы мне быть молодым, чтобы засесть за эту работу».[1130]

«Лев Николаевич, несмотря на свое обещание, Павел Иванович Бирюков так до сих пор и не написал мне ни слова. А мне так хотелось что-нибудь услышать про то, как вам понравились выписки и извлечения про декабристов... В настоящую минуту я могу еще доложить вам, что, если те выписки и извлечения вам пригодились и заинтересовали вас (что дай бог!), то я имею возможность сообщить вам еще другую большую пачку подобных же извлечений и из тех же превосходных источников».[1131] Лев Николаевич отвечал 2 марта: «... получил и выписки из дела декабристов, прочел с волнением и радостью и несвойственными моему возрасту замыслами. Есть ли еще такие бумаги? Если есть, пришлите, очень, очень буду благодарен».[1132]

Что отвечал на это письмо Стасов — неизвестно. Письмо последнего, очевидно, не сохранилось в архиве Толстого. Или материалы, привезенные Бирюковым в январе 1905 г. или те, которые просил Толстой в письме от 2 марта, или и те и другие Лев Николаевич отправил Стасову, о чем писал ему 24 декабря 1905 г.: «Посылаю вам, Владимир Васильевич, бумаги декабристов. Передайте, пожалуйста, владетелю их мою благодарность».[1133]

«Записках» под 26 июня 1905 г. отмечает приезд в Ясную поляну младшей дочери декабриста Д. И. Завалишина, привезшей мюнхенское (1904 г.) издание записок ее отца, а затем в записях под 26 июня, 2, 6, 7, 13, 26 июля, 14 августа[1134] и 2 октября 1905 г.[1135] приведены отзывы Льва Николаевича об этих записках. Отмечая не раз самохвальство Завалишина[1136] («Записки Завалишина так самохвальны, чтo противно читать», зап. 2 июля), Толстой тем не менее признал их «самыми важными из записок декабристов» (зап. 2 октября). Такая высокая оценка объясняется прежде всего тем, что Завалишин в своих рассуждениях по поводу описываемого высказывал мысли, весьма близкие к учению Толстого.[1137] Известно, как Лев Николаевич всегда радовался и умилялся, найдя у кого-нибудь родственные своим мысли. Так было и с Завалишиным, о чем между прочим свидетельствуют сделанные Толстым на экземпляре «Записок» многочисленные подчеркивания и отчеркивания тех мест, которые явно созвучны идеям Толстого.

Ценность «Запискам» Завалишина в глазах Толстого придавало и то обстоятельство, что мемуарист, не будучи близок ни с одним из декабристов, «писал про их теневые стороны». «Другие их, — говорил Толстой, — как пострадавших людей, идеализировали. И сами они выставляли себя с хорошей стороны. Между этими двумя взглядами находится истина» (зап. 6 июля).[1138]

Кроме отзывов о записках Завалишина, у Маковицкого находим указания на чтение Толстым записок И. Д. Якушкина (записи 8, 9 мая, 15 июля[1139] и 16 октября[1140] 1905 г.) и бар. А. Е. Розена (зап. 24 июня 1904 г.),[1141] «Обозрение проявлений политической жизни в России» М. А. Фонвизина (зап. 22 и 23 октября 1905 г.)[1142] и «проект конституции 1824 г.» Г. С. Батенкова (зап. 23 января 1905 г.).[1143]

На другой день после последней записи Д. П. Маковицкий записал такой отзыв Толстого о декабристах: «Это были люди все на подбор — как будто магнитом провели по верхнему слою кучи сора с железными опилками, и магнит их вытянул».[1144]

В одной из записей Маковицкого, о которых идет речь, Толстой между прочим сказал Софье Александровне Стахович: «Я писал и пишу о декабристах» (зап. 26 июля 1905 г.). Что имел в виду Лев Николаевич, неизвестно. Только упоминаются декабристы (опять, как в «Хаджи-Мурате» в связи с Николаем I) в рассказе «За что?», писавшемся в январе — феврале 1906 г.

—1904 гг. написать о Николае и декабристах, указывают записи у H. Н. Гусева под 17 марта 1908 г. и 12 февраля 1909 г. В первой читаем: «Вам Саша[1145] говорила, что я отдал ей бумаги от Николая Михайловича? Вот надо будет отвечать ему. Я обещался не показывать, но рассказать можно. Письма Николая Павловича о декабристах. На плохом французском языке с орфографическими ошибками называет их мерзавцами, волнуется и успокаивается, когда они казнены. Я хочу ему написать, что это не только интересно, но и ужасно по тому мраку, который... (Дальше я не запомнил)».[1146]

В архиве Толстого (в ГТМ) сохранились как письмо в. к. Николая Михайловича, так и копии с трех писем Николая I, к матери, императрице Марье Федоровне от 12 и два от 13 июля 1826 г., напечатанных в 1916 году в. к. Николаем Михайловичем в его статье «Казнь пяти декабристов 13 июля 1826 года и император Николай I».[1147] В частности, Толстой имел в виду, конечно, письмо от 13 июля 1826: «Deux mots à la hâte, chère Maman, pour Vous annoncer que tout s’est passé tranquillement et dans le plus parfait ordre; les misérables se sont conduit en misérables, avec une lâcheté complète. Чернышевъ part ce soir, et témoin oculaire, poura Vous donner tous les détails. Excusez ce court récit écrit; mais sachant et partageant Vos inquiétudes, chère Maman, j’ai voulu Vous donner la nouvelle aussitôt que je l’ai eu».[1148]

Запись под 12 февраля 1909 г. говорит о чтении Толстым статьи П. Е. Щеголева «Петр Григорьевич Каховский» в «Былом» (1906 г. №№ 1 и 2). Отзыв Толстого о Каховском и Трубецком в этой записи является последним из известных нам упоминаний о декабристах Льва Николаевича.

874. ГМ 1923, № 1, стр. 93.

875. «Первый период работ над «Войной и миром» — ГМ 1923, № 1, стр. 94.

«интродукция «Двух гусаров» — след первоначальной работы над «Декабристами», нашедший себе пристанище в другой вещи» [т. е. в «Двух гусарах». М. Ц.] Б. Эйхенбаум, «Лев Толстой», II, изд. «ГИХЛ», стр. 190). Это предположение — плод недоразумения. Начать писать повесть, «героем которой, по словам Толстого, должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию», можно было лишь после того, как этот декабрист действительно возвратился в Россию. Произошло же это после манифеста 26 августа 1856 года, а рассказ «Два гусара» был написан в марте-апреле этого года и напечатан в майской книжке «Современника» за этот же год. Таким образом интродукция «Двух гусаров» никак не может быть «следом» вещи, писавшейся позднее.

877. ПТ, стр. 192. Вопреки этому совершенно определенному заявлению Толстого о начале его работ над романом, Б. М. Эйхенбаум утверждает, что «возвращение к замыслу повести о декабристе относится к концу 1862 года» (Б. Эйхенбаум, «Лев Толстой», II, стр. 193.) Утверждение это основано на воспоминаниях Т. А. Кузминской «Моя жизнь дома и в Ясной поляне», ч. 1, 2 изд., стр. 152—159. В качестве ближайшего свидетеля писания этих воспоминаний, должен заявить, что хронология в них — самое слабое место. В тех случаях, когда рассказ Т. А. Кузминской не опирается на письма и дневники, доверять ей в отношении хронологии никак невозможно. В данном случае и утверждение Татьяны Андреевны о том, что Толстой на Рождестве 1862 г. «отыскивал разные мемуары и романы, где бы говорилось о декабристах», и приводимые ею слова Софьи Андреевны, будто бы тогда же сказанные в разговоре с матерью о том, как поглощен Толстой романом «Декабристы», явно ошибочны. И то и другое может относиться к декабрю 1863 г., когда Толстой с женой гостил в Москве полторы недели.

878. Оно написано или Толстым или с его слов Софьей Андреевной.

879. «XXV лет», стр. 216.

880. А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», I, М. 1922, стр. 126.

«Лев Толстой», II, стр. 207.

882. Фразе печатного текста: «Мы будем называть его Лабазовым» в 1-й рукописи соответствует: «Мы будемъ называть его Петромъ Ивановичемъ <За> Лабазовымъ».

883. См. «Записки декабриста» Д. И. Завалишина. 2 русское издание Вольфа, стр. 457. Сообщение Т. А. Кузминской, что Толстой на рождественских праздниках 1862—1863 гг. познакомился у Аксаковых с Завалишиным, как указал уже Эйхенбаум (стр. 202), неверно.

884. См. Ю. Г. Оксман, «Д. И. Завалишин в борьбе за опубликование своих записок». — «Декабристы». Неизданные материалы и статьи. Под редакцией Б. Л. Модзалевского и Ю. Г. Оксмана. Труды «Пушкинского дома» Всероссийской академии наук. М. 1925, стр. 186—187 и 194.

885. Рукопись этого «начала» хранится в ГТМ. Факсимильно воспроизведено в ПТСО, стр. 23.

887. Об этом подробнее см. в статье П. С. Попова, стр. 690—691.

888. Дневник С. А. Толстой, I, стр. 37—38.

889. Об этом подробнее см. в статье П. С. Попова, стр. 634—635.

890. Дневник С. А. Толстой, I, стр. 41.

—290.

892. См. описание 10 рукописи, стр. 535.

893. Письма неопубликованы. Подлинники в ГТМ.

894. ПС, стр. 150. Письмо нужно датировать 7 февраля. Помета Страхова «8 февраля» очевидно сделана на основании одного из штемпелей на конверте.

895. См. неопубликованное письмо В. К. Истомина к Толстому от 26 мая 1879 г., хранящееся в ГТМ.

«Матвей Иванович Муравьев-Апостол» — PC, 1886, июль, стр. 157—158. Вспоминал и H. Н. Кашкин, что М. И. Муравьев-Апостол «обвинял Толстого в неверном описании Бородинского сражения, и главное — значения в нем Кутузова» (H. Н. Кашкин, «Родословные разведки». ІІ, Спб. 1913, стр. 294).

897. А. Бибикова, «Из семейной хроники» — ИВ 1916, 11, стр. 423—425.

898. Письмо это неизвестно.

899. Письмо не опубликовано. Подлинник в ГТМ.

900. Дневник С. А. Толстой», I, стр. 41—42.

902. И. А. Пущин принадлежал не к той ветви Пущиных, к которой принадлежали декабристы И. И. и М. И. Пущины.

903. Письмо № 98, датирующееся 5 марта.

904. Младшая дочь Петра Николаевича, Екатерина Петровна Масленникова (р. в 1853 г., ум. 28 февраля 1878 г.).

905. Они опубликованы М. А. Цявловским в сборнике «Тайные общества в России в начале XIX столетия», М. 1926, стр. 205—208.

907. О получении этой рукописи Беляев извещал 10 апреля Толстого, который 22 апреля в письме к М. И. Семевскому (письмо неизвестно) предлагал воспоминания Беляева напечатать в «Русской старине». В ответ Семевский 18 мая писал: «Вы спрашиваете меня, сколько я могу предложить за Записки Беляева? Я могу предложить 60 р. за печатный лист, но ранее декабря месяца сего года приобресть эти Записки никак не могу». (Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.)

908. П. И. Бартенев 30 октября писал Толстому: «Я сам не знаю адреса Беляева, но он у нас бывает, и письмо ему будет передано». (Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.)

909. т. е. XIV и XV главы первой части печатного текста.

910. Первая часть «Воспоминаний о пережитом и перечувствованном с 1803 года» А. П. Беляева была напечатана в PC 1880 г., сентябрь и декабрь, за 1881 г. январь, март, апрель, июль, сентябрь, октябрь и декабрь. Вторая часть — в PC 1884 г., апрель и май, за 1885 г. март и декабрь, за 1886 г. февраль и ноябрь.

—1881), бывший комендантом Петропавловской крепости.

912. ПТ, стр. 19. Александра Андреевна неверно относит это посещение к 1879 г.

913. PC 1889, 1, стр. 204.

914. О знакомстве Толстого с М. А. Веневитиновым в Петербурге предполагаем на основании сохранившегося в архиве Толстого письма М. А. Веневитинова, о чем речь дальше. Возможно, конечно, что сношения между ними установились лишь путем переписки.

915. ПС, стр. 154.

—1837), комендант Петропавловской крепости. Письмо опубликовано H. Н. Гусевым в сборнике: «Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник». Труды Толстовского музея. М. 1928, стр. 62.

917. Далее Свистунов, со слов плац-адъютанта Трусова, рассказывает о том, как Сукин, у которого была ампутирована нога, временами страдал от сильнейших болей. См. «Тайные общества в России в начале XIX столетия». М. 1926, стр. 200—201.

918. Приезд датируется письмом Толстого к С. А. Толстой, начинающимся словами: «Пишу два слова». Это письмо, в издании писем Толстого к жене оказавшееся без номера (помещено между 101 и 102), датируется на основании штемпеля 30 апреля 1878 г.

919. ПС, стр. 167.

920. О М. А. Фонвизине см. стр. 563—564. По сообщению Б. Е. Сыроечковского, разбиравшего архив П. Н. Свистунова, в нем не оказалось ни писем М. Д. Фонвизина, ни «замечаний» его жены.

«Читал утром записки Фонвизиной».

922. КА, том шестой, 1924, стр. 238.

923. «Тайные Общества в России в начале XIX столетия», стр. 201—202.

924. См. письмо Толстого от этого числа в КА, том шестой, стр. 239.

925. В архиве Толстого ее нет.

927. Гр. Влад. Фед. Адлерберг (1791—1884), во время восстания 14 декабря один из самых близких к Николаю людей, помощник правителя дел следственной комиссии над декабристами, в 1852—1872 гг. министр двора.

928. Гр. Алдр. Влад. Адлерберг (1818—1888), министр двора в 1872—1881 гг.

929. Алдр. Арк. Суворов, гр. Рымникский, кн. Италийский (1804—1882), внук полководца, в 1825 г. был юнкером л. гв. Конного полка, и в качестве такового принимал участие в подавлении восстания; впоследствии (в 1848—1861 гг.) генерал-губернатор Прибалтийского края, а затем (в 1861—1866 гг.) военный петербургский генерал-губернатор. Будучи приятелем декабриста кн. А. И. Одоевского, Суворов имел прикосновение к тайному обществу и был арестован, но после допроса Николая освобожден. О Суворове как декабристе см. в кн. «Восстание декабристов. Библиография». Составил Н. М. Ченцов. Гиз. 1920 (по указателю).

930. Кн. Алдр. Ив. Чернышев (1786—1857), участник войн 1805—1814 гг., близкий Александру, а затем Николаю человек, в качестве члена следственной комиссии над декабристами фактически один из главных следователей, отличавшийся грубостью и жестокостью, военный министр в 1827—1852 гг. Чернышева Толстой вывел в «Хаджи Мурате».

932. ПТ, стр. 302.

933. Толстой имеет в виду известную французскую поговорку, что «ад вымощен благими намерениями».

934. ПТ, стр. 305.

935. ПС, стр. 154.

— № 5578). В сборнике имеется запись Семевского: «Сборник этот был препровождаем к гр. Льву Николаевичу Толстому, как материал для его романа «Декабристы». Из ста семи писем Н. А. Бестужева до сих пор опубликованы И. М. Троцким пять в сборнике «Бунт декабристов» Лгр. 1926 и им же и М. К. Азадовским двадцать два в книге «Декабристы М. и Н. Бестужевы. Письма из Сибири». Вып. I. Изд. Иркутской секции научных работников. Иркутск. 1929, Г. В. Прохоровым одно и Н. В. Измайловым одно в сборнике Академии наук Союза ССР «Памяти декабристов», в. I, Лгр. 1926 и одно — М. К. Азадовским и И. М. Троцким в издании 1931 г. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев воспоминаний Бестужевых.

937. Посылавшиеся Толстому два тома записок М. А. Бестужева ныне хранятся в ИРЛИ (по описи М. И. Семевского — №№ 5588 и 5589). Эти «записки» публиковались частями М. И. Семевским в газ. «Век» 1861, № 13, в PC 1870, т. I и II (август) и 1881 № 11; П. Е. Щеголевым в «Былом» 1907, № 8, в «Откликах» № 21 прил. к газ. «День» 1914 г. и «Воспоминаниях братьев Бестужевых» изд. «Огни» 1917 г. и М. К. Азадовским и И. М. Троцким в книге «Воспоминания Бестужевых». М. 1931.

* В конце мая я уезжаю месяца на 4 за границу.

938. В конце мая я уезжаю месяца на 4 за границу.

939. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

941. Отрывок из «Записок несчастного» «Этапы и полуэтапы» был напечатан в газете «Век» 1861 г. (№ 12) полностью (с цензурными сокращениями). «Записки» были изданы по рукописи, посылавшейся Толстому, Семевским в «Заре» 1869 г. (кн. IV и V) и PC 1881 (т. XXXII) и 1882 (т. XXXIII). Предисловие Штейнгеля до сих пор полностью не напечатано.

942. По описи М. И. Семевского это — рукопись № 5590. В начале этого тома имеется такая аннотация Семевского: «Настоящий сборник, в числе некоторых других моих рукописных сборников, был дан мною графу Льву Николаевичу Толстому, когда знаменитый и высокоталантливый романист этот обратился ко мне лично весною 1879 г. [ошибка, вместо: 1878 г. М. Ц.] в Спб., с просьбою дать ему возможность познакомиться с материалами о декабристах. — Гр. Л. Н. Толстой предполагал тогда писать роман из эпохи 1825—1826 гг., но мысль эта затем была им, к сожалению, оставлена». По нашей просьбе В. В. Гиппиус любезно сделал описание этого тома. Из этого описания видно, что часть тома, названная Семевским «о Рылееве» заключает в себе: 1) «О Рылееве». Заметки о его бумагах. Статья Евгения Ивановича Якушкина (было напечатано в «Пол. Звезде» 1862 г.) [последнее указание (М. И. Семевского) ошибочно. М. Ц.]. Копия; 2) письма Рылеева к жене 1825—1826 гг. Копия и 3) примечания к первой части «Войнаровского». Копия. «Воспоминанье о нем Оболенского» — воспоминания о Рылееве кн. Е. П. Оболенского, напечатанные в сборнике «XIX в.» 1. М. 1872. «Дневник путешествия из Читы в Петровск в 1830 г. декабристов составлено бар. В. И. Штейнгелем» напечатан в сборнике «Декабристы. Неизданные материалы и статьи», «Одичалый» — стихотворение Батенкова, впервые напечатанное в «Русской беседе» 1859, т. III, кн. 15. Письма Г. С. Батенкова к бар. В. И. Штейнгелю 1856—1857 гг. (не опубликованы). Семевский описался, написав «и Штейнгеля»: писем Штейнгеля в этом томе нет. «Некоторые мелочи из бумаг Штейнгеля» это — 1) Заметка Штейнгеля о крепостном праве и раскольниках 1833 г. 2) выписка его из указа 1725 г. о чернеце Федосе, 3) пословицы и поговорки, записанные Штейнгелем, 4) выписки и заметки: а) из указа о кулачных боях 1726 г., б) высочайшая резолюция о браках с польками, в) об отдаче арестантов в солдаты (обе резолюцииНиколая I), г) стих. Державина о рабстве, д) пространство и населенность Сибири 1829 г. и копии разных стихотворений.

943. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

944. Письмо это неизвестно. О нем упоминает Семевский в своей заметке о Толстом в PC 1889, № 1, стр. 205.

946. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

947. т. е. Комитета для собирания материалов по истории царствования императора Николая.

948. ПС, стр. 155—156.

949. ПС, стр. 156.

—1840), воспитывавшихся у бабушки Ледантю. Няню Стасов видел у дочери Ивашева Марьи Васильевны Трубниковой (1835—1897).

951. ТС, стр. 27—28. Посланная Стасовым копия письма Фотия не сохранилась в архиве Толстого. Письмо это, по словам Стасова, «доставленное им Публичной библиотеке», на самом деле доставлено не было; по крайней мере, по наведенным по моей просьбе справкам заведующим рукописным отделением Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, И. А. Бычковым, этого письма в Библиотеке не имеется.

952. ТС, стр. 31.

953. Там же, стр. 32—33.

954. Страхов собирался в июле приехать в Ясную поляну.

956. ПС, стр. 179. В этом же письме Страхова читаем: «Стасов немного сетует на вас, но не велел сказывать, а всё-таки просил написать, что будто бы Пыпин мне говорил о трех любопытных для вас вещах: 1) Что в Пскове живет декабрист Назимов, старик лет 80, еще свежий и умеющий рассказывать; 2) Что здешний попечитель Учебного округа, кн. Волконский — сын декабриста и обладает большими материалами; 3) Что он, Пыпин, обладает несравненною редкостью, уставом Союза благоденствия и, если вы желаете, для вас, но только для вас может изготовить копию». Неизвестно, воспользовался ли Лев Николаевич этими предложениями: в письмах его к Страхову и Стасову нет об этом ни слова.

957. [скромность]

958. ТС, стр. 35.

«По поводу казней декабристов». Заметка кн. Д. Д. Оболенского. — «Наша старина» 1917, в. 2, стр. 35—36. Имеется еще свидетельство об этом документе в статье П. Е. Щеголева «Николай I и декабристы». (Очерки. Изд. «Былое». Пгр. 1919, стр. 33.) «Существует, пишет Щеголев, один любопытный документ, о котором говорил нам Н. К. Шильдер. Сам Шильдер не только не привел его в своем труде о Николае I, но даже и не упомянул о нем. Это — составленный и собственноручно написанный Николаем Павловичем с многочисленными помарками обряд, по которому должна была быть совершена казнь и экзекуция над декабристами».

960. ТС, стр. 36.

961. Там же, стр. 37.

962. Б. в. к. Николай Михайлович старался доказать, что на смертной казни пяти декабристов настаивали А. И. Чернышев, В. В. Левашев и П. В. Голенищев-Кутузов (ИВ, 1916, № 7, стр. 105), но, кажется, правильнее будет утверждать, что они только поддерживали решение Николая казнить главных виновников события 14 декабря. По крайней мере, уже 15 декабря царь писал брату Константину: «Страшно сказать, но необходим внушительный пример, и так как в данном случае речь идет об убийцах, то их участь не может не быть достаточно сурова». («Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи». Подготовил к печати Б. Е. Сыроечковский. 1926, стр. 147.)

963. ПС, стр. 172.

965. т. е. Степ. Андр. Берс.

966. ТС, стр. 35. В этой характеристике переписки Ивашева Толстым допущена неточность: Дюма описал в романе «Учитель фехтования» историю не Ивашевых, а И. А. Анненкова и Полины Гебль, об Ивашевых же писал Герцен в «Былом и думах». Под «господином, приславшим повесть, составленную из подлинной переписки Ивашева и Le Dantu» Толстой разумеет М. А. Веневитинова, о чем речь дальше. О бумагах, полученных Толстым из Казани, ничего неизвестно.

967. ТС, стр. 33.

968. См. РА 1881, II, № 2, стр. 277. О судьбе этих портретов ничего неизвестно.

970. Рукопись в шестнадцать страниц в лист руки неизвестного с поправками руки М. А. Веневитинова, начинающаяся словами «1. Отрывки из переписки графа Мих. Ю. Вьельгорского...». АТБ, папка XVI, № 1.

971. Гр. М. Ю. Виельгорский приходился дедом (по матери) М. А. Веневитинову.

972. На основании этих извлечений из писем история дуэли изложена С. А. Панчулидзевым в биографии С. А. Горяинова в «Сборнике биографий кавалергардов 1801—1826 гг.» под ред. С. Панчулидзева. Спб. 1906, стр. 308, где указан источник: «Письма к гр. М. Ю. Вьельгорскому, сообщ. М. А. Веневитиновым».

973. См. этот эпизод в «Воспоминаниях» гр. Е. Ф. Комаровского, изд. «Огни», 1914, стр. 247—248.

975. Если не ошибаемся, в печати известий об этой дуэли не имеется.

976. Это письмо не сохранилось.

977. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

978. Рукопись в двенадцать листов (сорок восемь страниц) in f°, сшитых в тетрадь; хранится в ГТМ.

«Роман декабриста» М. А. Веневитинова, датированный 25 марта 1875 г., был им напечатан в «Русской мысли» 1885, 10, стр. 116—142. Текст, посланный Толстому, имеет незначительные стилистического характера отличия от журнального текста.

980. Документы эти перечислены в предисловии к «Роману декабриста» в «Русской мысли» (стр. 116).

981. Т. е. свекровь, А. С. Перфильева.

982. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

983. Письмо Толстого к К. Н. Бестужеву-Рюмину неизвестно. Лев Николаевич обратился к нему, вероятно, по совету, а может быть и при содействии его брата, начальника Тульского оружейного завода в 1876—1889 гг. Василия Николаевича Бестужева-Рюмина, бывавшего в Ясной поляне.

«Декабристы и их время». Труды Московской и Ленинградской секций по изучению декабристов и их времени. Изд. политкаторжан, I, М. 1928, стр. 206—209.

985. Копии эти сохранились в АТБ. По подлинникам письма напечатаны Б. Л. Модзалевским в сборнике Академии наук СССР «Памяти декабристов», III, Л. 1926, стр. 202—227.

986. Петр Андреевич Берс, брат С. А. Толстой.

987. Письмо не опубликовано; подлинник в ГЛМ.

988. С. А. Берс.

990. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

991. КА, том седьмой, стр. 250.

992. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ. В записках Д. П. Маковицкого под 20 октября 1905 г. читаем: «Я читал в Брокгаузе статью «Переселение». Лев Николаевич спросил, что я там прочел, и осведомился, сколько переселилось в Ташкент. «Я этим занимался, сказал Лев Николаевич, читал бумаги из архива министерства государственных имуществ [в записи Маковицкого стоит: «министерства земледелия?»]. Переселение шло вопреки правительству; правительство своими мерами только препятствовало ему. Переселенцы, которые надеялись на помощь правительства, пришли в Бузулук, остановились там и начали жать. Другие же шли дальше, нанимались к башкирцам сено косить из части, продавали свою часть и шли дальше. Читал даже про таких, которые взяли с собой семена, осенью посеяли рожь, собрали, продали и на эти деньги ехали дальше; а до урожая косили траву башкирцам». — ГМ 1923, 3, стр. 22.

993. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

995. В 11 и 13 вар. село Излегощи — Орловской губернии, в 20 вар. — Симбирской губ., а в напечатанном в сборнике «XXV лет» «первом варианте» первой главы романа — Пензенской губ.

996. Так названо имение в 11 вар., в 13 вар. оно названо Ершовым, а в 14 вар. — Жегаловым.

997. В 12 вар. размер участка — 725 дес. 1024 саж., в 20 вар. — 5000 дес., в печатном тексте «первого варианта» — 4000 дес.

998. В 18 вар. — четверо, в 19 вар. — семеро (но поименно названо четверо), в 20 вар. и в печатном тексте «второго варианта» первой главы романа — шестеро.

—110 тысяч, а в печатном тексте «второго варианта» — 107 тысяч.

1000. Об этом же писал Толстой 24 февраля 1901 г. духобору И. Е. Конкину: «Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов и знал этих товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всякими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь на службе, обедах, картах, были жалкие развалины, ни на что никому ненужные, которым нечем хорошим было помянуть свою жизнь». См. том 73.

1001. Александр Дмитриевич Свербеев (1835—1917), самарский губернатор, затем сенатор, знакомый Толстого.

1002. Текст письма любезно сообщен покойным А. Е. Грузинским. В письме речь идет об очерке В. Г. Короленки «Последний луч», напечатанном в «Русском богатстве» 1901, № 1. Судя по письмам В. Г. Короленки к Ф. Д. Батюшкову, он никак не отозвался на это сообщение.

1003. См. описание рукописей, стр. 535—538.

—270.

1005. См. том 5, стр. 249—258. На стр. 346 приведено ошибочное мнение, что Резун в «Дневнике помещика» — Сергей Резунов.

1006. См. стр. 270—271.

1007. Он назван в зачеркнутом месте, нами не печатаемом.

1008. См. стр. 271—272.

1010. ПС, стр. 158.

1011. Письмо не опубликовано. Подлинник в ГТМ.

—537,

1013. См. о нем в описании рукописей, стр. 536.

«Сто лет» стр. 238, 242 и наброски «Трудящихся и обремененных», писавшихся после 15 января — в начале марта 1879 г. стр. 303—318.

1015. См. стр. 275.

1017. См. стр. 537.

1018. См. выше, стр. 483.

1021. Там же, стр. 307. Письмо, датированное здесь «концом лета», нужно датировать августом, не ранее числа 7-го (упоминание об убийстве Мезенцова).

1022. Разумеется «La Russie et les russes». Брюссельское издание 1847 г. этого сочинения имеется в библиотеке Толстого. См. стр. 579.

1023. Книга: «Записки декабристов». Вып. второй и третий. Лондон. 1863, где впервые напечатаны записки кн. С. П. Трубецкого, имеется в библиотеке Толстого.

«Записки декабриста», Лейпциг, 1870. Толстой читал эти мемуары. См. стр. 554.

1025. «Восшествие на престол императора Николая I. Составлено по высочайшему повелению статс-секретарем бароном Корфом», в библиотеке Толстого имеется в двух экземплярах. Один четвертого (второго для публики) издания 1857 г. и другой — пятого (третьего для публики) издания 1857 г.

1026. Разумеется книга: «14 декабря 1825 и император Николай издано редакцией «Полярной звезды». По поводу книги барона Корфа», London, 1858, имеющаяся в библиотеке Толстого.

1027. «Донесение Следственной комиссии. Печатано по высочайшему повелению». s. а., в 8° 96 стр., имеется в библиотеке Толстого.

«Декабристах». Об этом писал Тургенев Стасюлевичу в письме, до нас не дошедшем.

1030. Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.

1031. ПС, стр. 190.

1033. Оттиск статьи Миропольского Стасюлевич выслал Толстому 9 октября, о чем писал: «... высылаю вам чистый оттиск статьи о Фотии, или лучше сказать, извлечение из рукописных материалов, но у вас, вероятно, скопилось уже такое количество материалов, что едва ли вы найдете тут много нового». Толстой своевременно оттиска не получил, о чем, очевидно, и писал Стасюлевичу. В ответ на это последний писал 2 декабря: «Обещанные мною вырезки из автобиографии Фотия я выслал вам давно». Лишь 5 декабря Лев Николаевич благодарил Стасюлевича за биографию Фотия, которую он «прочел с величайшим интересом». Письмо Стасюлевича не опубликовано; подлинник в АТБ. Письма Толстого напечатаны в издании: «М. М. Стасюлевич и его современники в переписке», V, Спб. 1913, стр. 328—329.

декабриста.

1035. Вместе с письмом кн. И. Е. Оболенского в архиве Толстого сохранилась краткая опись этой переписки, из которой видно, что среди писем были письма декабристов: М. А. Фонвизина и М. М. Нарышкина (36 п.), И. Д. Якушкина (19 п.), кн. С. П. Трубецкого и его жены (74 п.), И. И. Пущина и его жены (100 п.), П. С. Бобрищева-Пушкина (94 п.), Г. С. Батенкова (21 п.). кн. Е. П. Оболенского (60 п.), И. И. Горбачевского (14 п.), бар. А. Е. Розена (93 п.), М. И. Муравьева-Апостол (72 п.), В. Л. Давыдова (70 п.), П. Н. Свистунова (20 п.), М. К. Кюхельбекера (19 п.), А. Ф. Фон-дер-Бригген (20 п.), И. В. Киреева (45 п.), кн. С. Г. Волконского (2 п.), А. В. Поджио (1 п.), А. З. Муравьева и М. К. Юшневской (53 п.), А. П. Беляева и Н. Р. Цебрикова (26 п.) и Д. И. Завалишина (3 п.). В письме к Толстому И. Е. Оболенский просил у него совета по делу издания этой переписки, мысль о чем подал Оболенскому Лев Николаевич. Издание это не осуществилось, вероятно, потому, что в 1880 г. Оболенский скончался. Дальнейшая судьба архива кн. Е. П. Оболенского нам неизвестна.

—543, тексты записей — стр. 445—446.

1037. Дневник С. А. Толстой, I, стр. 111.

1038. Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

—496.

1041. Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

1042. Дневник С. А. Толстой, I, стр. 116.

1043. Там же, стр. 116. В этот же день Лев Николаевич писал брату Сергею Николаевичу: „Посылаю тебе лошадей и прошу прислать кобылу и «Русскую старину»“. Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

1045. Там же, стр. 118.

1046. Там же, стр. 118.

1047. Там же, стр. 120.

1050. Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

1051. Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

1053. Там же, стр. 122.

1055. Там же, стр. 123.

1057. См. описание рукописей, стр. 535, 537—538.

1058. См. стр. 256 — 257.

—287.

—288.

1061. См. стр. 288—291.

1062. См. описание рукописи, стр. 538.

1063. См. вар. № 21, стр. 291—297.

—198.

1065. Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

1066. См. стр. 257.

1067. В. И. Шенрок в статье, посвященной Н. Д. Пущиной, «Одна из жен декабристов» («Русское богатство» 1894, 11, стр. 104) говорит, что это был некто Рунсброк.

—396 и 1917, № 3, стр. 698—699.

«Ваш приятель Александр Сергеевич, как поэт, прекрасно и верно схватил мой характер, пылкий, мечтательный и сосредоточенный в себе, и чудесно описал первое его проявление при вступлении в жизнь сознательную...» Указ. соч. Шенрока — «Русское богатство» 1894, 11, стр. 105.

1070. Текст его см. на стр. 257, описание рукописи — стр. 535, № 8.

1071. С. А. Толстая писала 6 декабря Страхову: «Лев Николаевич уехал сегодня в Москву».

1073. КА, том шестой, стр. 239—240.

«опрощения» — тема, к которой Толстой неоднократно возвращался. Вспомним «Отца Сергия», «Воскресение», «Живой труп», «Записки Федора Кузмича».

1075. Письмо не опубликовано (хранится в ИРЛИ). Текст письма любезно сообщен П. С. Поповым.

1077. Зимнего дворца.

1078. «Воспоминания моей жизни». Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова, напечатанные в РС 1871 и 1872 гг., Толстой читал. См. стр. 549, 584.

«Воспоминания П. М. Дарагана, первого камер-пажа в. к. (императрицы) Александры Федоровны 1817—1819 гг.», напечатанные в PC 1875 г. см. стр. 547.

1081. ТС, стр. 38.

1082. Военный историк Мод. Ив. Богданович (1805—1882). В его сочинении «История царствования императора Александра I и России в его время» в томе VI (1871 г.) в главах LXXX и LXXXI скудно использованы следственные дела о декабристах. Толстой читал этот том. См. стр. 546, 548, 578, 579, 585.

1083. Историк, с 1886 академик Ник. Фед. Дубровин (1837—1904). Собранные им материалы по декабризму (преимущественно копии с документов) хранятся в ИРЛИ, См. краткое описание этого собрания в «Памяти декабристов». Сборник материалов. Изд. Академии наук СССР. Лгр. 1926, III, стр. 228—229. Извлечения из показаний декабристов приведены в работе Н. Ф. Дубровина «После Отечественной войны» — PC 1903, №№ 11 и 12 и 1904, №№ 1, 3—5.

—1899), в 1868—1882 гг. помощник директора Императорской публичной библиотеки.

1085. Толстой имеет в виду сообщение В. В. Стасова в письме от 12 апреля 1878 г., о чем см. стр. 492.

1086. ПС, стр. 309.

1087. Полковник Дм. Андр. Кропотов (1871—1875), автор книги «Жизнь гр. М. H. Муравьева» 1874, в которой он использовал некоторые данные «дел» о декабристах.

—1880 гг. шеф жандармов и главный начальник III Отделения собственной е. в. канцелярии.

1090. ПТ, стр. 311.

1091. ТС, стр. 40.

— началу января 1879 г., Лев Николаевич писал: «Я всё читаю историческое, и много прекрасного". Письмо не опубликовано; подлинник в ГТМ.

1093. Тексты записей см. на стр. 445—457, примечания к ним — на стр. 542—543.

—7 Зап. кн. В.

1095. «Тайные общества в России в начале XIX столетия», М. 1926, стр. 202—203. О планах побега декабристов см. статью М. Азадовского «Неосуществленный замысел побега декабристов из Читы» — «Декабристы и их время», т. I.

—299.

1097. О том, что старца Даниила Ачинского считали (совершенно неосновательно) за скрывшегося Ф. А. Уварова см. в книге К. В. Кудряшова «Александр Первый и тайна Федора Кузьмича», Спб. 1923, стр. 126.

1098. См. стр. 216—245.

1101. «Воспоминания о графе Л. Н. Толстом (в октябре и ноябре 1891)» С. А. Берса. Смоленск. 1893, стр. 51.

1102. П. Сергеенко, «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой». М. 1898, стр. 12..

1103. Дневник С. А. Толстой, I, стр. 42—43.

«Мои воспоминания», ч. II, М. 1890, стр. 364.

1105. За две недели до письма Толстого к Фету, 2 апреля, землеволец А. К. Соловьев стрелял в Александра II.

1106. Д. П. Маковицкий, «Яснополянские записки», I. М. 1922, стр. 64.

1107. Дневник С. А. Толстой, I, стр. 42.

«Декабристов» в сборнике Общества.

«чтоб» вместо «чтобы», «помещение» вместо «помещенье» не приводим.

1110. В рукописи слово «Павлович» написано так, что его можно прочесть «Вавилович». Так и прочел кто-то, вычитывавший рукопись до сдачи ее наборщикам и приписавший карандашом под словом «Павлович» «Вавилович». Так это «Вавилович» и осталось.

1111. В рукописи Софьей Андреевной был оставлен пробел: очевидно она не разобрала слова в рукописи, с которой она списывала. Слово «прозвание» вписано в наборной рукописи вычитывавшим ее до сдачи в набор.

1113. В шестом издании: иль говеешь — — или говеешь

— Чираково — вместо — Чирикова

— забывал о деле

1117. Напечатано в сборнике «Тайные Общества в России в начале XIX столетия», стр. 204.

1118. См. письмо Д. И. Завалишина к гр. Н. П. Игнатьеву от 6 апреля 1882 г. в сборнике: «Декабристы», Неизданные материалы и статьи под редакцией В. Л. Модзалевсксго, Ю. Г. Оксмана. Труды Пушкинского дома Всероссийской Академии наук, стр. 194.

1119. Указанные воспоминания С. А. Берса, стр. 47.

о чем Толстой читал в «Русской старине» 1870, т. I, о письме М. С. Лунина к сестре по поводу учреждения Министерства государственных имуществ, прочитанном Толстым в «Полярной звезде» на 1861 г. (6 книга), и о том, как прикованный к тачке Лунин смешил смотрителя каторжных работ, «полного майора, немца по происхождению». Источник последнего рассказа нам неизвестен.

1121. «Толстой. Памятники творчества и жизни», III, М. 1923, стр. 66—67. Толстой очевидно очень живо представлял себе эту сцену. Об ней он снова говорил 7 августа 1903 г. См. Гольденвейзер «Вблизи Толстого», I, 117.

1122. Другой усерднейший исполнитель поручений Толстого, Н. Н. Страхов, скончался 24 января 1896 г.

1123. Об этом были сообщения в газетах. Так, в «Русском слове» 1903, № 4 от 5 января появилась заметка «Новый труд Л. Н. Толстого»: «По словам немецких газет, гр. Л. Н. Толстой вновь обратился к всегда интересовавшей его эпохе декабристов и теперь занят работой, посвященной им. Лев Николаевич обратился к В. Стасову с просьбой сообщить ему об имеющихся по данному вопросу материалах в иностранной литературе».

1126. А. Б. Гольденвейзер «Вблизи Толстого», I, стр. 126—127. Еще отзыв Толстого о кн. С. Г. Волконском имеется в записи Д. П. Маковицкого под 1 января 1905 г. См. Д. П. Маковицкий, «Яснополянские записки», II, стр. 64.

1127. Письмо опубликовано адресатом в газете «Освобождение» 1904, № 55. По поводу воспоминаний Ив. Захарьина (Якунина) о гр. А. А. Толстой, напечатанных в «Вестнике Европы» (1904, № 6) в «Новом времени» 1904, № 10148 от 3 июня появился за подписью: W. W. «Маленький фельетон», в котором автор между прочим писал: «Как известно, по крайней мере по слухам, он [Толстой] не нашел в фигурах декабристов достаточно характерных русских черт, да и вообще достаточной важности, чтобы можно было из них сделать центр большого эпического создания». Эти строки и вызвали письмо к Толстому кн. Г. М. Волконского, который писал: «Неужели это верно? Я предполагаю, что это просто скверная инсинуация «Нового времени», совершенно запутавшегося в современных вопросах русской жизни и в вопросах русской истории». В приведенных словах нововременского фельетониста правда смешана с ложью, и Лев Николаевич, не считая нужным входить в подробные объяснения, назвал сообщаемое фельетонистом «неточными сведениями».

«слюнки потечь».]

1129. ТС, стр. 366.

«Яснополянские записки», II, стр. 7.

1131. ТС, стр. 371.

1133. Там же, стр. 391.

1134. Эти записи не опубликованы и в корректурных оттисках (несостоявшегося издания) любезно предоставлены были H. Н. Гусевым.

— «Вблизи Толстого», I, стр. 165

1137. На это указал Ю. Г. Оксман (в статье «Д. И. Завалишин в борьбе за опубликование своих записок» в сборнике «Декабристы» — Труды Пушкинского дома Всерос. Академии наук, стр. 195) и развил Б. М. Эйхенбаум в своей книге «Лев Толстой» II, стр. 202—207).

1138. Важно заметить, что читая в 1905 г. «Записки» Завалишина, Толстой ни разу не сказал, что они для него не новость, и что он читал их в рукописи. Очевидно, в начале 1880-х годов Лев Николаевич или очень бегло просмотрел рукопись Завалишина, или, что вероятнее, выразил мысль о напечатании «Записок», не читая их.

1139. Записи не опубликованы.

1141. Запись не опубликована.

1142. ГМ 1923, № 3, стр. 25, 27. Толстой читал это сочинение в издании: «Общественные движения в России в первую половину XIX века», т. I. Декабристы. Спб. 1905.

1143. Текст записи об этом такой: «Вечером, когда я без четверти 9 пришел в столовую, Лев Николаевич читал вслух проект конституции Батенкова 1824 г. Батенков просидел 15 лет в одиночном заключении. Царь «забыл» про него, нарочно издевался над ним, присылая ему в тюрьму пряников. В тюрьме Батенков пришел к сознанию, что душа его свободна, и один раз так громко расхохотался над тем, что царь запер его, что прибежала стража». Откуда взяты Толстым приведенные Маковицким сведения о Батенкове, сказать не можем. О Батенкове, расхохотавшемся в тюрьме, Толстой рассказывал и в 1895 (?) г., причем заметил, что про это «сегодня читал в Архиве». (П. Сергеенко «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой» М. 1898, стр. 62.) В «Русском архиве» мы этого рассказа не нашли. Точно так же непонятно, откуда читал Толстой «проект конституции 1824 г.» Батенкова. В печати этот проект (не 1824 г., а 1826 г.). появился лишь в 1906 г. в книге М. В. Довнар-Запольского «Мемуары декабристов». Киев, 1906, и потому Толстой читал его вероятно в рукописи, возможно, присланной Стасовым.

«Яснополянские Записки», II, стр. 8. См. еще запись под 25 января 1905 г., стр. 10.

1146. H. Н. Гусев «Два года с Толстым», изд. 2. М. 1928, стр. 115.

1147. ИВ 1916, июль, стр. 104—106.

«Два слова наспех, дорогая матушка, чтоб сообщить вам, что всё прошло спокойно и в совершеннейшем порядке. Презренные и вели себя, как презренные — с величайшей низостью. Чернышев уезжает сегодня вечером и, как очевидец, сможет сообщить вам все подробности. Извините меня за краткость, но зная и разделяя ваше беспокойство, дорогая матушка, я хотел вам сообщить эти сведения, как только я их получил».