Холстомер (варианты)

ВАРИАНТЫ К «ХОЛСТОМЕРУ».

№ 1.

<съ уходящаго Васьки, пошелъ къ дому. Проходя мимо господскаго манежа, онъ[32] остановился, долго смотрелъ на вычурный уже состаревшiйся расписной фронтонъ, который онъ виделъ уже более 30 летъ, потомъ снялъ шляпу, почесалъ голову, опять наделъ шляпу, покачалъ головой и усы и борода раздвинулись отъ недоумевающей не то укоризненной, не то насмешливой улыбки. Чудно! и онъ еще засмеялся и еще покачалъ головой, при чемъ шляпа попала на место.

Между темъ> все выше и выше поднималось небо.

№ 2.

<На варке же, какъ только спустили его съ оброти, онъ прошелъ подальше отъ толпы молодежи по за столбами въ свой привычный уголъ и отставивъ ногу опустилъ голову.

— Что, взялъ, старая дрянь, сволочь, — заговорили кобылки. — Тоже кусаться, мужикъ сиволапый, Богъ знаетъ откуда взятъ, родился отъ мужички изъ сохи и где нибудь на задворке и меня, Сметанкину правнучку смеетъ... Скотина! — Меринъ не отвечалъ и только переставилъ ногу. — И мать то его свинья какая нибудь была, а не лошадь и отецъ не одинъ можетъ быть.....

— Нетъ! это слишкомъ, — вдругъ вскричалъ пегой. — Я не хотелъ говорить, но ежели ужъ вы семейство мое хотите позорить, я долженъ говорить, я не могу молчать...

Кобылки засмеялись было.

— Смотри, смотри, какъ расходился.

— Молчать!! — крикнулъ пегой, величественно вскинувъ голову и отделивъ хвостъ. — Съ кемъ вы говорите, дрянь. Вы сволочь! Кто я, вы хотите знать?

— Да.

— Такъ знайте же.

Кобылки притихли. Что-то было повелительное и величавое въ звукахъ и движеньяхъ старика.

— Кто тотъ, на комъ возятъ воду и загоняютъ васъ, кто тотъ, у кого нетъ целаго места на спине, уши прорваны, копыты обиты, ноги поломаны, кто тотъ, у кого нетъ ни друга, ни защитника, ни между вами, ни между [людьми], кто тотъ, чья участь хуже участи собаки, кто посмешище и чучела для всякой девчонки? Кто я? — Да я былъ лошадь, я былъ силенъ, былъ счастливъ и любимъ.

— Да кто же ты? что такъ кричишь, шута изъ себя делаешь? — проговорила приподнимая голову старая жеребая кобыла, улегшаяся на соломе.

— Шута? Да. — Все больше и больше разгорячаясь прокричалъ меринъ. — Кто я? — Онъ долго помолчалъ и на варке все затихло. — Я Хлостомеръ, — проговорилъ онъ внятнымъ и Мочаловскимъ шопотомъ.

<Aa! Аа! О! — послышалось со всехъ сторонъ и> Со всехъ сторонъ зашевелилось по соломе и головы столпились подъ навесомъ около стараго мерина.

— Да, я Хлостомеръ, друзья мои! — повторилъ меринъ тронутый и смягченный[33] выраженьемъ удивленiя и раскаянья, отразившагося на всемъ табуне и всемъ сообщившагося. — Да, я знаменитый пегой, сынъ Добраго 1-го и Телки, — сказалъ [онъ], — я любимецъ Его, я тотъ, котораго отъыскиваютъ и не находятъ охотники. — Хотя и было въ тоне и словахъ мерина такая сила убежденiя, что невольно толпа съ перваго мгновенiя поверила ему, но во вторую за темъ минуту явилась тень сомненiя и многiя оглянулись на старую, съ обсыпанной гречкой головой, старую Вязопуршу, дочь Добраго 2-го, <следовательно кузину Хлостомера>, которая медленно волоча ноги, услыхавъ общее движенье <и слова[34] Хлостомера>, подходила къ нему.

— Ты Хлостомеръ, — проговорила она дрожащимъ голосомъ. — Боже! И какъ я любила тебя и какъ ты хорошъ былъ. Да это онъ. Но ужасно!

— И ты какъ переменилась, — сказалъ Х[лостомеръ], — я не хотелъ открываться, зачемъ будить сладкiя, невозвратимыя воспоминанiя. Я любилъ тебя. — Они ближе подошли другъ къ другу и перегнувъ шеи другъ за друга долго чесали холки и въ глазахъ у нихъ были слезы.[35] Остальные молчали. Когда прошла первая радость и испугъ свиданья, Вязопурша подняла голову и спросила, какъ спрашиваютъ кобылы, чтобы онъ разсказалъ ей все, что делалъ съ техъ поръ, какъ они не виделись.

— Целая жизнь не разсказывается въ двухъ словахъ, — грустно улыбаясь отвечалъ Хлостомеръ, — но мне спать не хочется и я разскажу тебе въ общихъ чертахъ.....

— Нетъ, все, все разскажи, — отвечала она.

— Все, все разскажите, — подхватили молодые голоса.

Хлостомеръ помоталъ головой какъ будто припоминая, подвинулся къ навесу такъ, чтобы всемъ были слышны его слова, и началъ. Молодежь молча и тихо толпилась около него, кладя другъ другу шеи на спины. Вязопурша, самая старая изъ кобылъ, еще изъ Хренового, подошла, положила голову на шею мерина, почесала его, тяжело вздохнувъ легла подле на свежую солому. Было темно. Месячный светъ только виднелся изъ-за навеса, самаго месяца не видно было, роса была опять свежая и ложилась на солому двора и серебрила воздухъ. Подъ навесомъ тени были черны. За дворомъ постукивалъ караульщикъ и лаяли собаки. Изредко шевелились ноги по соломе и стучали копыты о стены. Все было тихо и меринъ разсказывалъ.

Вечеръ 1-й.

— Я родился въ Хреновомъ, — началъ Хлостомеръ. — Отца своего я не зналъ, какъ и все благородныя лошади. Только впоследствiи мать говорила мне про него, когда ее водили къ нему. Она говаривала, что это былъ Богъ Аполлонъ и она весной всегда бывала влюблена въ него. Мать моя Телка была первая красавица всего Хреноваго. Она была еще молода. Старшему брату было 4 года и онъ не имелъ цену. Я разъ только виделъ его. Онъ возвращался съ наездникомъ съ проездки, когда мы возвращались съ поля. Все кобылы заржали и даже мать, не зная, что это былъ ея сынъ. Онъ былъ гнедой и хорошъ, какъ[36] ясный день.

Самъ Графъ былъ тутъ. Съ нимъ были человекъ 5 охотниковъ. Онъ указалъ на меня и сказалъ: — Вонъ этотъ пегашка его братъ. — Хорошъ! — сказалъ кто-то. — Пегой, — сказалъ другой. Я не понялъ его.

Онъ былъ отъ другаго гнедаго отца, а я отъ сераго и потому вышелъ пегой. Пежина составила всю мою участь и счастье и несчастье.

№ 2-а.

<Ему не дали покоя и тутъ. Началась такая возня, что Конюшiй сказалъ табунщику и табунщикъ пришелъ на дворъ и разогналъ всехъ. Меринъ былъ избитъ и искусанъ. Онъ легъ. Все столпились вокругъ него.

Все затихло. Онъ тяжело вздыхалъ и пошевеливалъ ушами. Все вокругъ него точно слушали, точно удивились все чему-то и зашевелились по соломе.>

№ 3.

Все затихло, только слышались вздохи и переставленiе ногъ по свежей соломе. Меринъ молча поводилъ прорванными черными губами. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Да, друзья мои, говорилъ пегой меринъ, я, какимъ вы меня видите, опоеннымъ, кривобокимъ, безъ целаго места на теле, безъ хвоста и гривы, подъ седломъ табунщика, водовозъ — я не то, что думаютъ обо мне эти люди и что вы думали, я Хлыстомеръ.

№ 4.

бы понялъ, — но <кормили меня различные люди>, кормилъ меня конюхъ, не называвшiй меня своимъ. Ежели бы это значило, что бьетъ меня тотъ, кто называетъ своимъ, я бы понялъ; но и били меня различные люди.

№5.

Въ этомъ заключается главная страсть людей, и для того, чтобы говорить про какую либо вещь — мое, они готовы всемъ пожертвовать.

№ 6.

Я провелъ ужасную ночь. Я передумалъ[37] много въ эти 12 часовъ; но за это время навсегда решились судьба и направленiе моей жизни. Все радости жизни навсегда были потеряны; но несмотря на то я жилъ, и долженъ былъ долго жить, я это чувствовалъ.

№ 7.

Государь говорить: Государство мое; но Государство это не содействуетъ нисколько Его личному благосостоянiю. Онъ не имеетъ вследствiе этой собственности ни больше силы, ни больше ума, ни больше образованiя, ни главнаго, что дороже всего каждому животному, — ни больше досуга.

№ 8.

Люди подлежать желанiю называть вещи — мое, а мы свободны отъ[38] низкаго инстинкта. Прежде отыскивая эту истину, я спрашивалъ себя: не означаетъ ли — мое какой нибудь прямой и существенной выгоды права или силы или обязанности для человека?

№ 9.

между людьми называть меня своимъ жеребенкомъ.

№ 10.

Что мне было делать? Какъ провести эту жизнь? Какъ заглушить въ себе[39] сознанiе того исключительно несчастнаго положенiя, въ которомъ я находился? Какъ въ этомъ, такъ и во многихъ другихъ случаяхъ есть только одно спасенiе для лошади. Это спасенiе есть трудъ. Вечный, непрестанный трудъ съ сознанiемъ того, что трудъ этотъ не приноситъ никакой пользы для себя и едва ли другимъ приноситъ какую либо пользу. Но какъ было трудиться стоя въ деннике? Никто не запрягалъ меня, а я готовъ бы былъ возить воду, ходить по колесу на рушалке. Ожидая этаго времени, я сталъ оказывать усердiе при каждомъ удобномъ случае. Я сталъ есть, пить и спать, приготовляя себя къ труду. И скоро признаки моего усердiя увенчались успехомъ.

№ 11.

Одинъ разъ ездили Лебедя. Ген[ералъ] смотрелъ на часы. Лебедь[40] была самая резвая лошадь того времени. Онъ былъ хорошъ, гордъ, благороденъ,[41] а я бежалъ шибче его, но никто не обращалъ на меня вниманiя и не мерилъ моихъ шаговъ.

№ 12.

Удивительное дело, — продолжалъ Холстомеръ въ[42] этотъ вечеръ. Я пришелъ въ своемъ разсказе къ тому лучшему времени жизни, которое выпало мне во время моихъ скитанiй.[43] И это время я провелъ именно у этого толстаго, стараго, обрюзгшаго человека, котораго вы сейчасъ видели. Онъ не узналъ меня. Онъ человекъ, но я узналъ его, потому что любилъ его. Да, я любилъ его. Мы оба были не такiе, какъ теперь.

№ 13.

Фамилiя[44] его князь Серпуховской. Онъ былъ богачъ, красавецъ и счастливецъ. Онъ где-то числился на службе, носилъ гусарскiй мундиръ и жилъ въ Москве.

№ 14.

№ 15.

Молодецъ и красавецъ. Все горничныя были[45] безъ ума отъ него, даже одна барыня любила его. Денегъ у него всегда было въ волю. Гусаръ съ выигрыша давывалъ ему по 50 р. на чай (тогда считали на ассигнацiи). Все удавалось и барину и кучеру. Бывало поедетъ <гусаръ> въ театръ, местъ нетъ, а его пустятъ, увидитъ женщину,[46] кажется невозможно, a поедетъ день, другой и она его. Денегъ нетъ, овса купить не на что, получитъ долгъ или деньги изъ деревни или выиграетъ, и опять девать некуда. И кучеръ былъ такой же, все рисковалъ и все удавалось. Не пускаютъ на гулянья одиночку, тронетъ возжами, жандармъ посторонится, и летитъ мимо квартальныхъ посередине рядовъ. Кажется невозможно проскользнуть мимо экипажа, летитъ во весь махъ, проскользнетъ на волосокъ, а проскочитъ.

№ 16.

Разъ въ трактире 4-хъ купцовъ одинъ перебилъ и ничего не было. Напьется, баринъ никуда не едетъ. А въ любви такъ счастливь былъ, что даже гадко было смотреть на него. И несмотря на счастье этихъ людей и на то, что мне тяжело было у нихъ

№ 17.

Утро обыкновенно онъ каталъ то самаго Князя, то какую нибудь изъ его любовницъ. Никогда[47] меня не били кнутомъ. Къ вечеру Князь обедалъ, потомъ перепрягали, иногда и самъ Х[олстомеръ] возилъ въ театръ и оттуда въ клубъ, къ цыганамъ и на целую ночь. — Одинъ разъ Князь поехалъ на бегъ, вошелъ въ беседку къ прiятелямъ. Бежали лошади знакомыя: [48] вороной Атласный[49] и Молодецкiй. Они пробежали.[50] Атласный пришелъ къ[51] столбу.[52] Князь сталъ смеяться, что въ[53] такiя секунды[54] его пегашка[55] придетъ.[56]

— Пари 1000 рублей.

— Идетъ.

Пустили[57] меня съ[58] Атласнымъ. Понеслись.[59] Я безъ поддужнаго,[60] онъ съ поддужнымъ.[61] Въ завороте я его кинулъ; хохотъ и громъ рукоплесканiй. Меня стали проваживать. Я хожу поматываю головой и хвостомъ. Сошли смотреть. Все гадкiя рожи, покупать. Князь не продалъ.[62] Я былъ радъ, но можетъ быть я бы не погибъ такъ рано, если бы онъ продалъ меня. — Скоро после этого меня погубили и я сталъ темъ одромъ, котораго вы знаете.

Тутъ все продали и я попалъ къ М. И. Яковлевой, къ Ник[оле] Явлен[ному].

————

хозяина. Однако вечеромъ собрались слушать. — Вы видели его. Такъ то и со мной. Старушка была набожна. Мы, лошади, считаемъ, что въ старости одно утешенье, знать, что я отжилъ, что я никуда не годенъ и пора мне на покой въ другую жизнь, а у нихъ и воздухъ, поручи, свечи, монахи. Она секла кучера. Мы, бывало, часто говорили съ нимъ. Лучше бы меньше попамъ давала, а людей бы жалела, я соглашался съ нимъ. — Сынъ ея просилъ. Она не дала и послала меня въ деревню. Тамъ объелся. У меня въ коридоре секли стариковъ иногда. Все пошло хуже и хуже, былъ я у краснорядца, былъ на почте, на кругу. Сначала я попалъ на почту. Тутъ... но ворота заскрипели, вошелъ Васька и погналъ даже галопомъ — въ кабакъ. Тамъ лизались.

................................................................................................................................................

В[аська], Н[естеръ] были позваны къ барину. Какже могла быть короста. Коновалъ тутъ. Ободрать.

На другой день пришли съ страшнымъ человекомъ.[63] Но было поздно. Онъ умеръ своей смертью. Табунъ проходя шарахнулся и полетелъ.

№ 18.

Да, лучшее время своей жизни я провелъ у Серпуховского и онъ провелъ лучшее время своей жизни тогда, когда былъ со мной. <Я любилъ его и нельзя было не любить его>. Тотъ обрюзглый старикъ, который сейчасъ поддакивалъ вашему хозяину и льстилъ ему, это былъ онъ, тотъ самый мой бывшiй хозяинъ-красавецъ, счастливецъ, который никого не любилъ и котораго все любили. Онъ не узналъ меня, потому что онъ человекъ, но я тотчасъ же узналъ его...... не его, а его трупъ, движущiйся и ходящiй на ногахъ. Не тотъ онъ былъ, когда 20 летъ тому назадъ онъ поехалъ со мной на бегъ и смеясь сталъ говорить, что онъ на Пегаше на своемъ объедетъ Атласнаго и пустилъ меня. Это было последнее блестящее наше время.

№ 19.

— Откуда у тебя эта лошадь? — повторялъ гость переменившимся голосомъ.

Хозяинъ оглянулся.

— Какая?

Онъ съ удивленiемъ заметилъ, что гость его съ изменившимся лицомъ смотрелъ на пегаго мерина, на которомъ ехалъ табунщикъ, и гладилъ рукою его костлявую голову.

— Да что ты? Этотъ одеръ-то? Да ну, табунная лошадь какая то!

— [64]Нетъ, ей Богу, ну две капли воды мой пегой. Ну две капли воды мой Хлыстомеръ, съ которымъ я въ 30-хъ годахъ виделъ столько горя и радости. — И онъ ласкалъ его рукой. Хлыстомеръ вероятно узналъ стараго хозяина, онъ закрылъ левый глазъ, гляделъ однимъ правымъ и на правомъ глазу века его нервически дрожала. Табунъ отдалился въ это время. Отъ того ли, что онъ отдалился, или оттого, что Хлыстомеръ узналъ хозяина, но онъ попробовалъ заржать, чего онъ уже давно не делалъ.

— Видишь, узналъ! Постарели мы съ тобой, Хлыстомерушка! — грустно сказалъ гостъ и, шлепнувъ его большой рукой по крупу, пошелъ съ хозяиномъ разсматривать другихъ лошадей.

№ 20.

но гость не слушалъ. Онъ смотрелъ на пегаго подъ табунщикомъ.

— Да, да, — говорилъ онъ разсеянно. — Откуда у тебя пегашъ этотъ?

— Ты взгляни, — говорилъ хозяинъ, не отвечая, — ноги взгляни, струна...

— Да, да. Откуда у тебя пегашъ этотъ? — повторилъ гость. — Хозяинъ оглянулся.

— Этотъ одеръ-то? Купили где то на ярмонке.

— Помнить, я тебе говорилъ, —сказалъ гость, — про своего знаменитаго Холстомера, — ну две капли воды, пежины такiя же. Охъ, лошадь же была.

Холстомеръ вероятно не узналъ стараго хозяина.

№ 21.

<несмотря на то, что у[68] него была французская бородка съ хвостиками, а у[69] нея такъ много ненужныхъ и некрасивыхъ брильянтовъ.>

№ 22.

Онъ былъ одетъ въ военную шинель[70] мундира коннозаводства. Военный пальто былъ все таки такой, какого бы никто себе не сделалъ, кроме богача, белье тоже. Часы были тоже англiйскiе. Сапоги на какихъ-то чудныхъ въ палецъ толщины подошвахъ, очень можетъ удобныхъ для ходьбы по лондонской мостовой, но не для <мягкихъ> устеленныхъ листьями дорогъ русской деревни. Но ужъ, видно, такъ надо было.

№ 23.

и добрые отъ счастья, особенно ухаживали за беднымъ Никитой. Видъ счастья его друга и молодой еще более заставлялъ его обратившись къ своему прошедшему пасть духомъ.

№ 24.

Онъ досталъ свою сигарочницу.— У меня есть очень хорошiя, попробуй моихъ; и въ глазахъ его мелькнулъ опять страхъ и безпокойство: не подумалъ бы его юноша прiятель, что у него нетъ хорошихъ сигаръ.

Мари поторопилась отвернуться. Ей ужасно жалко было его. Она знала его еще во всемъ блеске и ежели бы только онъ захотелъ, могла быть и его.

— Нисколько. Вы смеетесь надо мной, — сказала она и улыбнулась своей красивой доброй улыбкой.

№ 25.

Хозяинъ разсказывалъ, наивно и добродушно хвастаясь своимъ богатствомъ и не замечая, какъ больно это было его гостю.

№ 26.

— Онъ прогорелъ, — сказалъ Серпуховской и опять испуганно посмотрелъ кругомъ. Онъ проигралъ Никите 120 тысячъ. — Что ты не играешь? — Нетъ. — Абаза чертовски играетъ теперь американскiе, знаешь? — Нетъ. Онъ разсказалъ ему. — Я ужъ не играю. Такое несчастье, не можешь себе представить! — Онъ замолкъ. Жена ушла. Онъ оглянулся. — Что жъ ты долго? — Да вотъ до беговъ самъ поведу, а потомъ за границу. — Будешь ужинать? — Какъ вы? — Мы ужинаемъ, только надо раньше. Фрицъ. Накрылъ столъ. Тоже съ штуками. Сифоны, куколки на пробкахъ. Она не вышла, хозяинъ все выбегалъ къ ней. — Нездоровится, знаешь, она беременна... За ужиномъ Серпуховской выпилъ много кроме водки передъ ужиномъ. — Давай выпьемъ бутылочку.

№ 27.

Онъ помолчалъ. Славный малый! — подумалъ хозяинъ и подлилъ ему вина. У Серпуховскаго были слезы какъ будто. Онъ видимо разсердился на себя, выпилъ. — Ну какой же резвее всехъ у тебя едетъ? Нечего делать было, хоть и не хотелъ онъ ответа, а надо было отвечать. Хозяинъ ответилъ. — Изъ молодыхъ кобылъ вчера проезжали безъ 5 секундъ. — Хорошо, только две лошади бежали резвее. Д[обрый] и Полканъ. — Нетъ, братъ, не две, a резвее Полкана и Добраго бежала моя лошадь, Хлыстомеръ. Ты его не знавалъ у меня. Да что, ты былъ мальчишка. Хлыстомеръ у меня былъ.

№ 28.

— Обежитъ, вонъ у меня пегой заложенъ, я для редкости у барышника купилъ, давайте кто хочетъ пари? Я предлагаю 1000 р. — Ну полно врать. — Я говорю пари, — сказалъ С[ерпуховской] темъ тономъ уверенности, силы и чистоты, которымъ онъ верно говаривалъ въ старину. — Съ кемъ хотятъ бегу. Вызвались Воейковъ и Сип., назначили день, прiехали на бегъ. Пустили Лебедя и моего. — Пять секундъ раньше пришелъ, 1000 р. выигралъ пари. Покупали у меня, не продалъ. — Точно такой, какъ твой пегой. Ушелъ спать одинъ и долго вспоминалъ ночь проигрыша и молодость и любовь.

— Надо занять или поиграть или соблазнить ее. Ахъ я подлецъ! Подлецъ! вспомнилъ Шев. треплящимъ по плечу. Онъ зашелъ къ нему у него просить денегъ, и говоритъ: я подлецъ. — На другой день онъ уехалъ, денегъ было мало въ кошельке на столе.

№ 29.

Серпуховской ходилъ взадъ и впередъ. Я подлецъ — застрелиться, нетъ. Водки.

№ 30.

Позвольте цыганамъ продать. — Нетъ, собакамъ режутъ же. Зарежьте. Утро тихое, ясное. Табунъ пошелъ въ поле. Хлыстомеръ остался, пришелъ страшный человекъ, повелъ его. Зарезали. Собаки рвутъ, кобель особенно. Лошади шарахаются.

Прошло несколько месяцевъ. Хозяинъ сказалъ жене: — Можешь себе представить, Серпуховской пьетъ запоемъ водку и боленъ такъ, что ему, говорятъ, не долго жить.

Сноски