<О ДУШЕ И ЖИЗНИ ЕЯ ВНЕ ИЗВЕСТНОЙ И ПОНЯТНОЙ НАМЪ ЖИЗНИ.>
(1875 г.)
[483]Разсматривая мiръ съ самой простой, матереялистической точки зренiя, я вижу безконечное разнообразiе. Въ этомъ разнообразiи — равно величайшiй мудрецъ и первобытнейшее дитя — мы видимъ резкую грань между всеми разнообразнейшими явленiями: живое и не живое, <органическое и неорганическое>. <Я могу по недостатку наблюденiя принять куклу за живое и живое за мертвое, но стоитъ вникнуть, поправить ошибку, и ошибки быть не можетъ. Во всемъ не живомъ я знаю и отыскиваю законы, которымъ подлежитъ все не живое. Для первобытнаго человека такой законъ есть тяжесть, влiянiе на чувства; для ученаго — есть неистребимость матерiи, законъ сохраненiя силъ. — Во всемъ живомъ я вижу те же законы; первобытный человекъ съ трудомъ узнаетъ ихъ въ живомъ, но наука показываетъ и доказываетъ, что она нашла (и если не нашла, то находится на пути нахожденiя) действiя[484] техъ же законовъ и во всемъ живомъ (органич[еская] химiя, физiологiя). Но допустивъ (это огромное допущенiе), что наука нашла все то, чего она ищетъ, т. е. доказательства, основанныя на строжайшихъ опытахъ, того, что все живое подчиняется общимъ законамъ неживаго мiра, что организмъ есть только результатъ сложнаго воздействiя другъ на друга этихъ силъ, — сила или явленiе самаго организма, — т. е. [что] явленiе или сила объединенiя всехъ этихъ воздействiй силъ останется всегда резкимъ отличiемъ живаго и неживаго, (орг[аническаго] и неорг[аническаго]). Мало того, какъ бы полно не было доказано, что всякое проявленiе жизни есть результатъ воздействiя общи[хъ] для всего неживаго законовъ, для самыхъ опытовъ, долженствующи[хъ] доказать это, мы должны употреблять такiе прiемы, которые предполагаютъ въ насъ ясное подразделенiе между живымъ и не живымъ. Подвергая лягушку прикосновенiю раскаленной проволоки, мы будемъ наблюдать то влiянiе, которое произведетъ это прикосновенiе на одну только лягушку, а не на столъ, на которомъ она сидитъ. Поливая кислотой стебель растенiя, мы не будемъ наблюдать измененiй, происшедшихъ при этомъ въ земле, окружающей корень, но самый корень и тончайшiя его волокна. И натуралистъ, и первобытное дитя одинаково несомненно знаютъ, что прилипшая земля не есть часть растенiя, а тончайшее волокно корня есть часть его, — одинаково знаютъ не только явленiе объединенiя[485] но и пределъ его (не пределъ между единицами живыхъ существъ, въ которомъ можно ошибиться, но пределъ, между живымъ и не живымъ). Такъ что для величайшаго ученаго естественника 30 столетiя и для негра подразделенiе мiра на не живое и живое, объединенное, всегда останется одинаково, такъ какъ оно дано и предшествуетъ всякому опыту и изученiю.>
Грань эта по мере изученiя и наблюденiя для различныхъ людей можетъ находиться въ различныхъ местахъ. Дикiй приметъ куклу за живое существо, а дрожжи за мертвое; но грань эта существуетъ, и безъ нея немыслимо какое-нибудь[486] знанiе.[487]
Знанiе есть предсказанiе — т. е. отъисканiе техъ общихъ законовъ, которымъ подчинено все существующее. Величайшiй ученый и дикiй, хотя и въ разной степени, в продолженiи жизни познаютъ эти законы и совершенно одинаково познаютъ ихъ въ двухъ различныхъ[488] сферахъ существующаго, никогда не смешивая одно съ другимъ: въ живомъ и не живомъ, въ органическомъ и неорганическомъ мiре. Это деленiе всегда одинаково присуще человеку — на низшей ступени знанiя (для дикаго), сколько и на высшей (для ученаго). Безъ этаго деленiя нельзя мыслить.
Между прочимъ въ известныхъ людяхъ [и] собранiяхъ людей мы часто видимъ желанiе вырваться изъ этаго неизбежнаго закона раздвоенiя всего существующаго. Мы видели и видимъ людей, ложно и произвольно предполагающихъ жизнь, одушевляющихъ мертвую природу — <грозу, бурю, море>, старающихся подчинить мертвое законамъ живаго, и на оборотъ, видимъ людей, старающихся подчинить живое закону[489] мертваго. Въ положенiи первыхъ находятся дикiе народы, <приходящiе постоянно въ столкновенiе съ мертвыми силами и вследствiе того> для единства пониманiя придавшiе жизнь морю, грозе, идоламъ; и въ положенiи вторыхъ находятся ученые натуралисты нашего времени, для единства пониманiя отрицающiе деленiе на живое и мертвое и старающiеся объяснить все живое изъ законовъ мертваго.
Различiе между ученымъ и дикимъ состоитъ <только> въ томъ, что дикiй, зная законы мiра живаго, но не зная <общихъ> законовъ мiра неживаго, предполагаетъ, что во всехъ явленiяхъ мiра проявляются силы живыхъ существъ. Ученый же,[490] зная законы мiра неживаго и не зная или не желая знать законовъ мiра живаго, предполагаетъ, что всякое явленiе мiра живаго есть только последствiе общихъ законовъ неживаго, <что (точнее сказать) каждое живое существо есть только результатъ воздействiя законовъ неживаго на это объединенное существо; но явленiе объединенiя будетъ для него такъ же, какъ и для дикаго, несомненное данное, ничемъ не объяснимое.>
Я очень хорошо знаю, что новая школа мыслителей[491] не признаетъ за собой этаго недостатка. —
Они скажутъ: мы признаемъ вполне различiя органическаго и неорганическаго мiра; но мы видимъ, что въ мiре органическомъ действуютъ безъ малейшаго измененiя все те же законы, которые действуютъ въ мiре неорганическомъ, и потому не видимъ причины; почему мы должны приписывать значенiе необъяснимому разумно понятiю жизни. Если что и остается неяснымъ въ самомъ понятiи организма, то мы, съ одной стороны (убежденны[е] въ техъ быстрыхъ шагахъ, которые делаютъ наук[и] для объясненiя единств[а] этихъ явленiй), надеемся, что все неясное скоро будетъ объяснено; съ другой стороны, допуская деленiе на неорганическое и органическое, мы отъискиваемъ законы развитiя организмовъ, происхожденiе ихъ и пр., и надеемся и на этом пути привести все къ единству.[492]
Ответъ этотъ чрезвычайно силенъ вообще и въ особенности для техъ, которые вкусили соблазнительн[ой] прелести изученiя естественныхъ наукъ, въ кот[орыхъ] такъ точно, ясно и неотразимо, опытами и наблюденiями доказывается общность и несомненность приложенiя открытыхъ законовъ для всего существующаго. —
Допущенiе подразделенiя мiра на органическiй и неорганической, сделанное только какъ бы временно, для целей науки, кажется столь естественнымъ и незначительнымъ, что большинство, допуская это деленiе, и не замечаетъ, что это допущенiе разрушаетъ[493] самыя основы всякаго мышленiя.
Для меня иностранное слово: органическое и неорганическое имеетъ важное значенiе. Я наблюдалъ, что везде, где въ ходе разсужденiя является течь, где ходъ разсужденiя приводить къ противуречiю, где необходимо эскамотировать мысль, вводится иностранное слово. И таково слово: органическое. —
Для человека, ясно имеющаго передъ собой существенные вопросы всякаго познанiя, при первомъ упоминанiи объ организме нельзя уже идти дальше[494] для философскихъ целей, до техъ поръ пока не будетъ дано ясное определенiе органич[ескаго] и неорг[аническаго].
Какiе бы ни были открыты законы, управляющiе мiромъ неорг[аническимъ] и мiромъ орг[аническимъ], для мыслителя они не представляютъ никакого значенiя, пока не определено различiе, ибо въ немъ весь вопросъ.
Законы эти могутъ быть полезны для целей частной науки — физики, химiи, ботаники, зоологiи, но для философiи они не могутъ иметь значенiя, потому что сущность философскаго вопроса[495] одна: чтò есть жизнь, чтò есть смерть? <только названа другими словами.? Мне же хотятъ ответить на этотъ вопросъ, допустивъ деленiе на живое и мертвое, какъ данное.
Весьма вероятно, что законы, по которымъ видоизменяется все неживое и все живое, совершенно верно определены теорiями новейшихъ изследователей; но даже если бы эти законы были несомненно доказаны, если бы наука шла 100 вековъ по этому направлен[iю], вопросъ о томъ, чтò составляетъ различiе между живымъ и неживымъ, остался бы не разрешеннымъ.[496] Ибо онъ не составляетъ цели изследованiя, а принять, какъ данное. Наука, достигнувъ всего предстоящаго ей на ея пути, придетъ всетаки къ тому положенiю, что мiръ есть соединенiе явленiй неживыхъ, законы коихъ намъ известны,[497] но, что въ ряду этихъ явленiй есть явленiя органическiя, различiе которыхъ, несмотря на то, что они во всемъ подчинены неорганич[ескимъ] законамъ, всетаки намъ неизвестны.
А только въ определенiи этаго различiя заключается философский вопросъ.
Только темъ увлеченiемъ при открытiяхъ частныхъ законовъ, въ соединенiи съ жаромъ полемики съ противуположными ученiями и, къ сожаленiю, упадкомъ въ обществе философскаго мышленiя, можно объяснить себе странное заблужденiе новыхъ людей, полагающихъ, что, показавъ, съ одной стороны, подчиненность общимъ законамъ неорганическаго мiра всего живаго, а съ другой стороны, открывъ развитiе законовъ живаго мiра, <новые люди предположили, что> они решаютъ философскiй вопросъ, или, если не решаютъ его, то делаютъ его излишнимъ и показываютъ невозможность, въ которой находится философiя, отвечать на поставленные ею съ начала вековъ вопросы о томъ, что есть жизнь, что есть смерть.[498] — Неизбежно признавъ необходимость того деленiя на живое и не живое, которое составляетъ необходимое условiе всякаго мышленiя, но назвавъ это деленiе неясными словами, новое направленiе очевидно[499] предполагаетъ, что оно разрешило философскiй вопросъ и по обычному людямъ свойству утешаетъ себя ненужностью или недоброкачественностью того, чего они не имеютъ. Позитивисты и большинство новыхъ людей съ поражающей наивностью говорятъ, что этихъ вопросовъ нетъ, или что ихъ не нужно знать, или что они безполезны, что это праздная метафизика.
ò есть жизнь и чтò есть смерть, о томъ, чтò такое совершается съ каждымъ изъ насъ, когда мы чувствуемъ свою жизнь, мыслимъ, желаемъ, радуемся, страдаемъ, и что насъ ждетъ тамъ, куда мы все идемъ и куда уходятъ на нашихъ глазахъ люди, которые составляютъ для насъ всю радость, весь смыслъ жизни. Это праздные, безполезные, несвойственные людямъ, только по предразсудкамъ усвоенные людьми вопросы! Философы новой школы, за увлеченiемъ спора, открытiй въ области своей науки, и за тупостью мысли, не видали, что это нетолько не праздные вопросы, но что это единственные, основные вопросы, которые когда либо делаетъ себе человекъ, что все те (огромной заслуги) научныя открытiя, которыя сделали те самые люди, которые такъ думаютъ <открытiя> въ области химiи, физики, бiологiи, физiологiи, зоологiи, имеютъ смыслъ только потому, что они только яснее ставятъ эти вопросы. Они забыли, что приведенные къ необходимости по[500] неизбежной ограниченности, свойственной каждому отделу наукъ, принять за данное — различiе живаго и не живаго, не определяя и не доказывая его, они самымъ развитiемъ своей науки только содействовали уясненiю кореннаго вопроса, который, безъ сомненiя, съ <еще> большей[501] силой представляется <теперь> мыслителю передъ протоплазмомо[502] и песчинкой, чемъ дикому между живымъ и срубленнымъ деревомъ. Заслуга — не матерьялистовъ, но естественныхъ наукъ — состоитъ въ томъ, что они показали несомненно тщету мысли о томъ, что живое не подчиняется законамъ неживаго, что тщетно бы было основывать различiе живаго отъ неживаго на томъ, что будто живое исключено изъ подъ законовъ неживаго. Но темъ очевиднее стало теперь то, что различiе лежитъ не въ отсутствiи въ живомъ какихъ нибудь силъ неживаго, не въ противуположенiи имъ другой силы, но что при подчиненiи живаго силамъ не живымъ различiе все таки существуетъ.
Все существующее подчинено однимъ законамъ, но во всемъ существующемъ есть разделенiе между[503] живымъ и не живымъ. Живое подчиняется, кроме общихъ неорганическихъ законовъ, еще другимъ, свойствен[нымъ] только живому мiру, законамъ.[504] <Въ чемъ же состоитъ различiе живаго и не живаго? Различiе это познается человекомъ непосредственно, потому что онъ чувствуетъ себя объединеннымъ и живымъ>.
Что такое есть сила этаго объединенiя или жизни? Происходитъ ли живое по законамъ неживаго? Нетъ. (Manet.) Держится ли оно вследствiе законовъ не живаго? Нетъ. Изчезаетъ ли оно[505] вследствiе законовъ неживаго <(самоубiйство)>? Нетъ. Но есть ли въ этой силе или явленiи что нибудь, что бы уклонялось отъ законовъ не органическихъ, допустивъ, что наука открыла все то, къ чему она стремится? Нетъ. Следовательно, жизнь не есть сила въ смысле неорганическихъ силъ,[506] ибо, если бы это была сила, то она по закону сохраненiя силъ не исчезала бы, и не последствiе силъ, ибо если бы это было последствiе силъ, мы бы могли найти ея причины[507] въ неорг[аническихъ] силахъ, a неорганическiя силы не могутъ быть признаны причинами жизни.
Все существующее доступно мне двояко: 1) какъ все неживое, подчиненное однимъ неизменнымъ законамъ сохраненiя матерiи и силъ и взаимодействiя ихъ и 2) какъ все живое, действующее по темъ же законамъ, но доступное мне какъ живое, имеющее значенiе и смыслъ по другимъ законамъ, недоступнымъ моему разуму. —
Первое есть отношенiе живого къ не живому — пониманiе его. Второе — отношенiе живаго къ живому и непониманiе его разумомъ, но полное знанiе его изнутри, непосредственно, знанiе самого себя. —
Законы неорг[аническiе] относятся только къ неживому, живое же вне этихъ законовъ и законы его недоступны разуму. —
————
Что реально: неорганич[еское] или органич[еское]?
Матерiалисты говорятъ: неорганическое. Имъ кажется, что то, что они знаютъ разумомъ, то реально. Но они забываютъ, что разумъ есть результатъ жизни органовъ жизни и потому знанiе это только относительно. Они говорятъ: понятiе души нереально. Но понятiе души есть понятiе жизни (организма), которое мы не познаемъ чувствами, органами и разумомъ, но непосредственно познанiемъ жизни. —
Безъ сознанiя жизни и объединенiя (организма) мы нетолько не понимали бы живаго, но и ничего мертваго. Матерiя, пространство, плотность, число, — все вытекае[тъ] изъ объединенiя.
Поэтому реально одно сознанiе себя объединеннымъ, живымъ организмомъ, и потому пониманiе всего безконечнаго числа объединенныхъ существъ и въ противуположность еще необъединенныхъ.
<Что же есть сознанiе объединенiя? — Интеллектъ, воля, любовь.>
————
Оказывается, что мы знаемъ и можемъ знать вполне — не разумомъ — только живое. Делая же отвлеченiя разумомъ отъ нашего знанiя живаго, мы находимъ и законы неживаго. —
Теперь же матерьялисты делаютъ обратную ошибку: желая все определить разумомъ, они отбрасываютъ непосредственное, не разумное знанiе живаго и берутъ за знанiе только[508] отвлечете отъ этихъ знанiй, прилагаемое къ неживому, и съ этимъ орудiемъ подходятъ къ своему источнику (живому), желая объяснить его, и сталкиваются съ невозможнымъ. Невозможно это, во первыхъ потому, что, хотя и во всемъ живомъ <сразу> является подтвержденiе всехъ законовъ неживаго, <но> сущность жизни <очевидно> всетаки оказывается вне этихъ законовъ. Если бы кто хотелъ объяснять химическiя явленiя тяготенiемъ. Тяготенiе несомненно действуетъ на каждый атомъ во время сродства, но химическое сродство действуетъ еще сверхъ тяготенiя.
во вторыхъ потому, что законы, предлежащiя къ объясненiю изъ мiра живаго явленiя, безчисленны и до безконечности разнообразны и, хотя понимаемы нами совершенно ясно, не могутъ быть подведены подъ законы. —
<Стоитъ вспомнить явленiя органическаго мiра: круговоротъ частицъ для удержанiя однаго вида, развитiе частицъ, развитiе организма, половыя соединенiя, смерть. И поразительно то, что все эти явленiя темъ труднее для объясненiя, чемъ они легче для всякаго простаго ума. Полюбилъ, совокупился, родился, вырось, состарелся, умеръ. Все самыя простыя слова и самыя важныя явленiя для человека и самыя необъяснимыя законами неорганическихъ явленiй и разумомъ.
Обращаясь къ[509] источнику своего познанiя для того, чтобы ответить на этотъ вопросъ, мы (невольно) находимъ еще прежде этаго деленiя другое основное деленiе, которое служитъ ему источникомъ. Все, что мы знаемъ, мы знаемъ двояко: какъ самаго себя и не себя. Одно мы знаемъ непосредственно, безъ всякаго опыта: (больно, весело); другое мы знаемъ посредственно, вследствiи опыта и разума. Для всехъ насъ мiръ разделяется на две части: одну, которая есть мы, и другую, которая — не мы. То, что мы называемъ мы, есть та часть мiра, которая объединена въ насъ и отделен[а] отъ всего остальнаго. Все остальное находится за предела[ми] этаго объединенiя.
То, что объединено нами непосредственно, познается собою черезъ ощущенiя, безъ участiя разума. То, что не объединено нами, познается нами посредственно, черезъ органы ощущенiй и разумъ. То, что познается собой непосредствен[но], мы называе[мъ] своей <жизнью>, существо[мъ]. То, что познается посредствен[но], мы называе[мъ] мiромъ.
Въ мiре мы делимъ все на существа живыя и не живыя. Живыя мы называемъ существа объединенныя также какъ мы, неживыми мы называемъ необъединенныя существа, или объединенiе которыхъ мы не видимъ. Въ этомъ мiре, объединенiе котораго мы не видимъ, мы находимъ присутствiе законовъ, соответствующихъ нашему разуму; въ мiре объединенномъ мы тоже находимъ законы, но законы эти далеко не такъ разумны; подразделенiе мiра вытекаетъ изъ факта нашего объединенiя, воплощёнiя, сознанiя части мiра (своего тела) собою.
Итакъ, не только предположенiе матерьялистовъ объяснить живое законами неживаго не возможно, но оно неправильно, ибо все, что мы знаемъ, происходить только отъ непосредственнаго знанiя живаго. Знанiе же законовъ неживаго <нетолько ограничено, но оно вытекаетъ только> изъ незнанiя того живаго, котораго кажущееся намъ неживое составляетъ часть. Мы знаемъ наверно, непосредственно только живое. Мы называемъ неживымъ, мертвымъ, только то, жизнь или существованiе чего мы не понимаемъ.
Какъ мне кажется неживымъ камень, звезды, такъ могутъ казаться неживыми клеточки моего тела (камень) и кровяные шарики (звезды) микроскопическому паразиту, живущему въ моемъ теле.
Условiя объединенiя суть органы, которые даютъ возможность понимать рядъ подобныхъ объединенiй съ подобными же органами, но[510] объединенiя, не имеющiя подобныхъ же органовъ — скрыты. Неорганическимъ мы называемъ то, чего объединенiе мы не понимаемъ и принимаемъ многое за одно (камень) или одно за многое (звезды). И поправить это дело наука не можетъ.
<Воплощенiе, объединенiе дали пределы[511] челове[ческаго] пониманiя.> Пределы объединенiя не могутъ быть раздвинуты.
Мы имеемъ три рода познанiя: 1) знанiе себя, той части мiра, которая объединена мною; это знанiе несомненно[е], непосредственное, не разумное и полное; 2) знанiе техъ частей мiра, которыхъ объединенiя, подобныя моему, мне понятны; я понимаю ихъ потому, что, получивъ впечатленiе отъ нихъ, могу, становясь на ихъ место, представить себе ихъ непосредственное знанiе самихъ себя; это знанiе частью непосредственное, частью разумное <по аналогiи>; и 3) знанiе всего того, что производитъ на меня впечатленiе, но на место чего я не могу стать, не могу представить себе, какъ оно непосредственно знаетъ себя.
————
Разсматривая мiръ съ точки зренiя матерьялистовъ, приходишь въ странное затрудненiе. Изучая явленiя неорганическаго мiра, сущность которыхъ совершенно непонятна, определенiе которой даже невозможно и постоянно противуречиво (вещество, сила, атомы), мы находимъ совершенно точные, разумные законы, управляющiе[512] всеми видоизмененiя[ми] <этой> непостижимой сущности (астрономiя, физика, химiя).
Переходя къ другому роду явленiй[513] (мiра органическаго), разумны[е] законы <эти>, управляющiе[514] веществомъ, представляются недостаточными, явленiя органическаго мiра необъяснимы законами физики, астрономiи, химiи.[515] Является необходимость сделать подразделенiе всего существующаго на органическое и неорганическое. И деленiе это делается не на основанiи разумны[хъ] данныхъ, а на справедливомъ убежденiи, что различiе это безошибочно чувствуется каждымъ. Оставляется въ стороне самая сущность различiя органическаго и неорганическаго <и это> различiе предполагается даннымъ.[516] И находятся законы управляющiе мiромъ органическимъ. Законы эти более шатки, менее точны, чемъ законы неорганическiе. Но за то сущность того, что определяется этими законами, более понятна и не представляетъ уже техъ противуречiй, которыя представляетъ сущность неорганическаго мiра. Переходя далее отъ явленiй органич[ескаго] мiра вообще къ явленiямъ мiра человеческой жизни, законы неорганическiе становятся еще более неприложимыми, явленiя мiра человеческой жизни еще менее объяснимы[ми] физикой, химiей, астрономiей.[517]
Опять какъ несомненное данное берется отличiе человека отъ животнаго, не выводимое изъ законовъ органическаго мiра. Оставляется самая сущность различiя, а это различiе предполагается даннымъ, и находятся новые законы, управляющiе явленiя[ми] человеческой жизни. Новые эти придумываемые законы еще более произвольны, шатки, исполнены противуречiй.[518] Но за то сущность того, чтò определяется этими законами, нетолько понятна и не представляетъ никакихъ противуречiй, но одна несомненна <и одна есть источникъ всякаго знанiя.>
Что за странное явленiе! Известный прiемъ изученiя обращенный на предметъ, сущность котораго намъ совершенно неизвестна (на неорганическiй мiръ), приводитъ насъ къ знанiю, <этаго отдела>, къ приложенiю <къ нему> разумныхъ законовъ <и совершенно[му] непониманiю его сущности>. Тотъ же прiемъ, обращенный на другой отделъ более намъ известный (органич[еский]), приводитъ насъ <къ сомненiю>, къ шаткости приложенiя къ нему разумныхъ законовъ, <но къ бòльшему[519] знанiю его сущности>. И тотъ же прiемъ, обращенный на[520] человеческую жизнь, приводитъ насъ къ совершенной невозможности приложенiя разумныхъ законовъ къ тому, что одно мы несомненно знаемъ. Происходитъ то же, что произойдетъ съ обращенiемъ зрительной трубы на отдаленные предметы, на ближайшiе и на самого себя.
Ошибка происходить отъ весьма понятнаго желанiя обратить самое простое орудiе, оказавшееся полезнымъ для открытiя простыхъ законовъ въ известномъ роде явленiй, на законы явленiй другаго рода. Орудiе это въ этомъ случае есть логическое, основанное на опытахъ, <индуктивное> мышленiе. — Матерьялисты хотятъ подвести подъ законы этаго <индуктивнаго> мышленiя то, что мы знаемъ не путемъ <индуктивнаго> мышленiя, именно — жизнь.
душу, сущность жизни индивидуумовъ.
Опытъ несомнененъ при наблюденiи движенiй другихъ животныхъ и меня самаго посредствомъ орудiя чувствъ (зрен[iя], слуха).
Но опыта надъ чувствами ощущенiемъ нельзя делать.
Внутреннiй опытъ есть contradictio in adjecto.[521]
данныя опыта. Для внутренняго познаванiя не можетъ быть опыта.
Следовательно, ощущенiе есть совершенно противуположное опыту орудiе познаванiя.
Это то орудiе познаванiя есть душа человека, его надо определить.
Тоже, что явленiя ощущенiя являются параллельно съ явленiями физическими, несомненно.
Это не только не доказываетъ того, чтобы физич[ескiя] явленiя и психическiя были одно и тоже. Напротивъ, это доказываетъ, что то, что мы называемъ физическими явленiями, есть только знанiе, преобретенное нами изъ ощущенiя. И потому паралелизмъ физич[ескихъ] и психич[ескихъ] явленiй нетолько не доказываетъ[522] того, что есть одни физическiя явленiя, онъ доказываетъ, что есть одне психическiе, и что физическiя явленiя и все знанiя, преобретенные изъ опыта, суть только следствiя ощущенiй — психич[ескихъ] явленiй. Ихъ то и нужно объяснить.
— весь мiръ, — которая доступна мне опытомъ, а другую, — я, которая доступна мне ощущенiемъ.
Это разграниченiе есть задача определенiя души. Матерьялизмъ же думаетъ объяснить силы [?] различное.
Прежде всякаго мышленiя, первое что мы знаемъ, <это то,> что мы живемъ, что мы составляемъ объединенную часть мiра, которую мы чувствуемъ, какъ себя, и знаемъ иначе, чемъ все другое, <не умомъ и не опытомъ,> знаемъ несомненно. Не знаю, въ какой степени точно выраженiе Декарта: я мыслю, потому я живу; но знаю, что, если я скажу: я знаю <несомненно одно> прежде всего себя: то, что я живу— то это не можетъ быть не точно.
Первое знанiе есть сознанiе своего объединенiя отъ всего остальнаго мiра. Это объединенiе мы называемъ жизнью. Изъ этаго основнаго знанiя вытекаетъ следующее знанiе всего также объединеннаго и живаго. Когда мы говоримъ: собака жива, дерево живетъ, мы только говоримъ: собака и дерево то же что я, также объединены, какъ и я, имеютъ те же общiя свойства, к[оторыя] дикiй называетъ жизнью, ученый — организмомъ, но к[оторыя] одинъ можетъ также мало определить, какъ и другой. То, что сознанiе, по Вундту, вытекаетъ изъ процеса развитiя, ничего не говорить противъ. Почему я знаю, что я одинъ, а не два? — Органическое есть все, что мы знаемъ[524] вследствiи способности <воображать> думать другiя существа также объединенными, какъ и мы. Источникъ этаго знанiя есть всетаки наше объединенiе. Неорганическое[525] есть все, что мы знаемъ вследствiи нашей способности анализировать, подразделять различныя элементы нашего объединенiя и отвлекать ихъ одно отъ другаго.
Источникъ есть опять наше объединенiе.
Понятiя вещества, силы, пространства, времени, причины, следствiя, числа, круга суть только понятiя отвлеченныя отъ сознанiя своего объединеннаго существованiя. Вещество, это — я безъ жизни; сила — я безъ вещества; пространство[526]— я безъ вещества и силы; время — это я безъ пространства и вещества; причина — это мое желанiе; следствiе — это достиженiе желанiя; число — это я одинъ, въ противуположность многому, живому; кругъ — это границы моего зренiя и т. д.
Понятiя эти известны мне во мне вполне, но сущность ихъ безсмысленна въ отвлеченiи. Законы же ихъ разумны только потому, что самое отвлеченiе этихъ понятiй сделано разумомъ для известныхъ разумныхъ целей и потому не можетъ быть неразумно. —
1) Человекъ живетъ и умираетъ; я живу и по опыту знаю, что <и я> умру.
2) Когда я умру, то прекратится непосредственное и посредственное знанiе, такъ какъ уничтожится орудiе знанiя.
3)[527]Не уничтожится только, какъ я знаю по опыту, мертвое неорганическое вещество.
4) Вещество не уничтожается.
<5) Изъ того же, что остается одно мертвое вещество,[530] я заключаю, что <действительно> несомненно и всегда существуетъ одно мертвое вещество.>
6) Изъ того же, что одно вещество вечно существуетъ, я заключаю, что сознанiе мною своей личной жизни есть только результатъ известнаго сложнаго состоянiя вещества, есть обманъ, есть строй мiра. Плот[инъ]. Логическое разсужденiе это, дойдя до последняго этого своего вывода, поражаетъ несогласiемъ съ внутреннимъ чувствомъ человека,[531] и произвольностью вывода о томъ, что жизнь есть результатъ известнаго состоянiя вещества, тогда какъ это ничемъ не доказано <и представляется только потому, что другаго результата мы не видимъ>. Главная же ошибка разсужденiя состоитъ въ томъ, что неверна 5-я посылка о томъ, что остается после смерти одно мертвое вещество. Неверность посылки состоитъ въ томъ, что я употребляю слова: существуетъ одно мертвое вещество, которыя не имеютъ смысла и заключаютъ внутреннее противуречiе.
Мертвое вещество значитъ только вещество, жизнь кот[ораго] я не знаю. А не зная его жизни, я не могу утверждать и его существованiя. Существованiе я знаю и могу знать только какъ жизнь. —
Поэтому 5-я посылка должна быть изменена такъ: когда уничтожается жизнь, то для меня какъ наблюдателя остается одно отвлеченiе жизни, т. е. мертвое вещество, или такое вещество, жизнь котораго я не понимаю.
— потомство, и 3-е — следы воздействiя на другихъ людей. Все же это не объединено и непонятно мне. <Найти возможныя>
Примечания
Отрывок <«О душе и жизни ее вне известной и понятной нам жизни»> относится к числу философских писаний Толстого и содержит в себе его рассуждение о сущности явлений жизни, в котором он старался точнее установить понятия живого и мертвого, органического и неорганического. Вопросы эти очень интересовали Толстого, и эти интересы нашли себе отражение в его переписке со Страховым и в его беседах с ним. В письме к Толстому от 10 марта 1872 г. Страхов говорит между прочим: «Теперь я задумал написать общую статью о природе организмов». Этого же вопроса коснулся он и в своей книге: «Мир как целое», которая, по выражению К. Н. Бестужева-Рюмина, представляет собой «стройный, изящный и цельный трактат о философии природы». Книга Страхова вышла в свет в конце 1872 г. и самим автором была вручена Толстому при их свидании в Ясной поляне. Книга эта произвела на Льва Николаевича очень сильное впечатление, и он немедленно и с увлечением занялся ее изучением. 12 ноября он писал Страхову: «Всё время после вашего отъезда (4 дня) занимался исключительно вами, читал вашу книгу. И хотя, может быть, вовсе вам не нужно мое мнение, она произвела на меня такое сильное действие, что я чувствую потребность написать вам о ней. Я читал ее и не мог оторваться, я читал внимательно, с карандашом — делал отметки там, где был поражен, и перечитывал те места».[1298] В этом большом письме, Толстой касается различных вопросов, входящих в состав поднятых Страховым проблем; между прочим он отмечает, что в 4-й главе книги Страхова «прекрасно проведено понятие организма из совершенствования», и что в этой главе мы находим «гениальное определение основ деления на неорганическое, органическое и животное».
Поднятые Страховым вопросы дали Толстому толчек для дальнейших размышлений и вызвали в нем желание изложить накопившиеся в нем мысли в связной форме. Об этом он сам говорит в письме к Страхову от 2 января 1876 г.: «Получил ваше письмо, дорогой Николай Николаевич, и сейчас же отвечаю кратко по первому впечатлению. На днях же пришлю вам длинное переписанное письмо. Пожалуйста, и вы делайте тоже. Та переписка сама собой, а дружеская и быстрая сама собой.... В третьих, наше умственное родство поразило меня еще тем, что вы говорите о разумности, несомненности и тщете законов мира неорганического. Почти тоже я писал в это же время в отрывке, который пришлю вам в следующем письме. Впрочем, эта мысль ваша. Она несколько раз выражается и чувствуется в вашей книге, которую я вновь перечитал и перечитал как новое. Как бы я хотел читать эту книгу с вами, спрашивая вас и делая свои возражения. Вопросы, поднятые и решаемые в ней теперь особенно занимают меня, в особенности о различии органического и неорганического».
«О душе и жизни ее вне известной и понятной нам жизни». Работа эта была начата 25 декабря 1875 г. и, повидимому, увлекла автора, который занимался ею и в следующие дни, 26 и 27 декабря. Затем всё написанное им за эти дни он отдал в переписку; может быть он имел в виду отправить эту копию Страхову, что видно из его письма от 2 января. Однако копия эта не была тогда отослана автором, так как, по своему обыкновению, Лев Николаевич испестрил ее многочисленными поправками и значительными дополнениями. — Таким образом эта копия представляет собой вторую редакцию рукописи Толстого, сохранившуюся среди его архивных материалов. Повидимому, эта вторая редакция, в свою очередь, была значительно переработана автором и дополнена многими новыми соображениями, существенно изменявшими первоначальный текст. Работа эта затянулась, так как затронутые в ней темы разрослись в целый философский трактат, в котором был, вероятно, включен ряд вопросов, не входивших первоначально в замысел работы. Таким образом составилась третья, последняя редакция, которая и была, в переработанном и расширенном виде отправлена Страхову.
Однако это «философское» письмо Толстого в архиве Страхова не сохранилось, или, по крайней мере, до сих пор не найдено; но за то у нас имеются два письма Толстого к Страхову, относящиеся к тому времени, когда Лев Николаевич заканчивал свою работу. В первом письме, пересланном Страхову в середине февраля 1876 г., Толстой, отвечая своему корреспонденту на вопросы, особенно занимавшие их обоих, касается между прочим и вопроса о сущности жизненных явлений и дает свое собственное определение жизни, над установлением которого он усердно работал в своем трактате. «Я определяю жизнь — объединением части любящей себя от остального. Может быть это не ясно, но это необходимо. Без этого определения жизни неизбежно повторился бы круг, по которому человек был бы центр всего. — Жизнь есть объединение части от остального. Человек знает только живое. Поэтому для живущего доступно только живое, подобное ему; всё же представляющееся мертвым есть живое, недоступное ему. Оно то и есть непостижимое и не только соприкасающеесяобнимающее его. Выражаю вам может быть наивно, но зато ясно мою мысль. Клеточка есть объединенное — живое, клеточка любит себя и знает другую клеточку и ей подобные, — т. е. и чувствует, не зная <человека>, и остальная жизнь ее составляется из отношений к себе подобным и неподобным. Неподобные ей представляются ей мертвыми. Человек знает и любит себя и все включенные в него клеточки, чувствуя их собою и <точно также> относится <к организмам> и к мирам, представляющимся ему неорганическими, также как клеточка к целым организмам. Из бесчисленного количества людей и других существ составляется, вероятно, одно целое живое, жизнь которого нам недоступна, как недоступна жизнь всего организма клеточке... По Канту вследствие свойств разума не может быть конца пространству, времени и причинам; по моему же <точно также> не может быть конца объединения жизни, включающих в себе одно другое, потому что человек может понимать только жизнь. Но если человек может понимать только жизнь и не может понимать конца объединениям, то у него необходимо понятие бесконечного живого, объединяющего в себе всё. Объединение же всего есть явное противуречие. Противуречение <это неизбежно и это противуречие> есть Бог живой и Бог любовь <так как ист[очник] объединения есть любовь. —>»[1299]
«о многом». Это письмо к Страхову и является тем трактатом, над которым так усердно работал Толстой в это время. Сам автор был, повидимому, очень доволен своей работой, и выразил свое удовлетворение в этом письме. «Я расхожусь со всеми философами и говорю то, что я не раз пытался и не умел на словах вам высказать. Высказано еще далеко неясно и неполно: но если вы дадите себе труд прочесть, отрешившись от всяких предвзятых мыслей, то надеюсь, что вы поймете то, что я хотел сказать. И тогда пожалуйста напишите мне подробно свое мнение. Очень прошу вас об этом. Как вы увидите, это очень простое воззрение на мир и, как мне кажется, новое и включающее в себе другие воззрения. Сущность моей мысли то, что априорная истина или знание (как называет Кант) есть одно, включающее в себе всё другое. Это априорное знание заключается только в одном: я живу — есть мир, есть существующее, объединенное мною и необъединенное мною. Всё это знание обыкновенно разделяют на понятия жизни, организма, силы, единства, множества, времени, пространство, — но всё это заключается в одном: Я живу, и всё это составляет (понятие); это знание 1) не может быть познано разумом, и 2) без этого знания не может существовать ни одного разумного понятия».[1300]
Получив «философское» письмо Толстого, Страхов только 5 марта собрался ответить ему: «Каждый день мне не дает покоя мысль, что я не отвечал вам, бесконечно уважаемый Лев Николаевич, — и не знаю, что с собою сделать. Ваше письмо о живом и мертвом ». В письме от 5 марта Толстой напоминает ему об этом намерении: «Вы не можете себе представить, как я желаю узнать ваше мнение о том, что я писал вам в последнем письме и с какой уверенностью в твердости своей позиции я ожидаю вас и желаю сильной атаки, чтобы доказать мою твердость». В ответном письме от 20 марта Страхов сообщает, что он очень занят служебными делами и потому не может «писать о философии»; и только в письме от 8 мая он приписывает: «К этому письму присоединяю неоконченное философское письмо, писанное уже недели три назад. Примите его как оно есть. Только теперь я понял вашу мысль о любви, как принципе целого взгляда». Это «философское» письмо Страхова, служащее ответом на философское письмо Толстого, не сохранилось.[1301]
К отрывку «О душе и жизни ее...» относятся две рукописи. Первая рукопись (ркп. А) автограф Толстого, состоит из пяти полулистов писчей бумаги, согнутых пополам; бумага сероватая, плохого качества, с клеймом фабрики Баркова и Южина. В рукописи 10 листов (всего 20 страниц), исписанных с обеих сторон: на некоторых листах (лл. 5—8) имеются небольшие поля в 1/4 страницы, другие исписаны сплошь.
«1875, 25 Дек[абря]». Толстой, повидимому, принялся зa нее с большой энергией и за один присест написал 61/2 листов крупным и ровным почерком, почти без помарок и поправок. Продолжение работы (помета: «26 Дек[абря]», от слов: «Оказывается, что мы знаем»... до слов: «мы сознаем однимъ сознанiемъ». носит иной характер; в этой части отрывка работа пошла с перебоями: повидимому, автору не всегда удавалось сразу формулировать свои идеи и поэтому он оставлял между отдельными мыслями пробелы, отделяя их чертою друг от друга; почерк становится более мелким и сжатым, а вместе с тем появляются в тексте помарки и переделки. Наконец, последняя часть отрывка (помета: 27 Дек[абря] от слов: «Понятiя вещества, силы, пространства...» написана очень крупным и размашистым почерком и явно обнаруживает торопливость, с которой автор спешил набросить свои мысли. Работа не была автором доведена до конца и оборвана им на полу-фразе: «Найти возможный смыслъ...»
Начало отрывка (после заглавия): «Глядя на жизнь съ самой простой здравой нефилософской (материалистической) точки зрения...»
Вторая рукопись (ркп. Б) — копия, писанная рукою переписчика крупным, ясным и красивым канцелярским почерком.[1302] Она состоит из шести полулистов писчей бумаги, сложенных пополам; бумага фабрики Говарда, сероватая, невысокого качества. В рукописи 12 листов (всего 24 страницы); однако текст ее сохранился не вполне, так как два листа (между лл. 6 и 7) утрачены; 6-й лист кончается словами: ... «признаны причинами жизни», а 7-й лист начинается словами: «... могут быть подведены подъ законы». — Впрочем, пробел этот может быть восстановлен по автографу Толстого (ркп. А) от слов: «Все существующее доступно мне...» до слов: «... совершенно ясно, не...» Кроме того бòльшая часть последнего листа рукописи отрезана и от нее остались только три строчки текста, кончая словами: «... заключаютъ внутреннее противоречiе»; на обороте того же листа сохранилось также три строчки текста «... и 3-е следы воздействiя...»; однако весь текст можно дополнить по рукописи А, от слов: «Вещество отвлеченное...,» кончая словами: «... другое отвлеченiе жизни — потомство...»
Наконец, к рукописной копии Б относится и отдельный листок — автограф Толстого, написанный им крупным размашистым почерком на полулисте тонкой, голубоватой почтовой бумаги, оторванной от письма: этот отрывок, писанный поперек листа, внесен самим автором, при помощи соответствующих знаков (кружок с крестиком внутри) в текст переписанной копии (на обороте 11-го листа). «Матерьялизмъ хочетъ...»; конец: «объяснить силы[?] различное».
Рукописная копия Б на полях и между строк. Однако сохранившаяся копия не представляет собой окончательной редакции философского трактата Толстого и является лишь черновым его наброском (см. выше, стр. 716).
Над заглавием, написанным рукою переписчика и зачеркнутым автором, другою неизвестною рукой вверх ногами написано: Григорiй. На обороте 2-го листа имеются цифровые расчеты, может быть, самого Толстого (120: 12).
Рукопись Б хранится в АТБ (Папка 11).
Отрывок печатается впервые.
Б. Описки и пропуски переписчика исправляем по автографу (ркп. А). Эти исправления оговариваются нами ниже; кроме того по автографу исправляем мы и изменения, сделанные переписчиком в области орфографии; так напр., мы печатаем, без вСЯКОЙ оговорки, такие выражения, как: матеръялизмъ, противуречiе, тоже и такъ
Стр. 340, строка 19 св.
Слово: органич[еская] — печатаем по автографу, вместо неправильно прочитанного переписчиком слова:
Стр. 341, строка 2 сн.
Слово: будем — печатаем по общему смыслу фразы, вместо:
Стр. 341 строка 14 св.
Слова: 30 столетiя — печатаем по автографу, так как слова эти в рукописи Б пропущены переписчиком.
Слово: показываютъ — печатаем по автографу, вместо: покажутъ
Слово: совокупился — печатаем по автографу: вместо, совокупили
Слово: посредственно — печатаем по общему смыслу фразы, вместо: непосредственно
Слово: ибо — пропущено переписчиком и взято нами из ркп. А.
Стр 352, строка 14 св.
5-я посылка — печатаем по автографу, вместо: 4-я посылка.
Сноски