[О «ВЕХАХ».]
Отъ учителя мы ждемъ, что онъ сделаетъ изъ своего слушателя сначала разсудительнаго человека, затемъ разумнаго и, наконецъ, ученаго.
Такой прiемъ имеетъ ту выгоду, что если ученикъ и не достигнетъ никогда последней ступени, какъ это обыкновенно и бываетъ въ действительности, онъ все-таки выиграетъ отъ обученiя и станетъ более опытнымъ и умнымъ, если не для школы, то для жизни.
Если же этотъ прiемъ вывернуть на изнанку, тогда ученикъ схватываетъ что-то въ роде разума прежде, чемъ въ немъ выработается разсудокъ, и выносить изъ обученiя заимствованную науку, которая только какъ бы приклеена, но не срослась съ нимъ, при чемъ его духовныя способности остались такими же безплодными, какъ и раньше, но въ то же время сильно испорчены воображаемой ученостью. Въ этомъ причина, почему мы нередко встречаемъ ученыхъ (вернее, обученныхъ людей), которые обнаруживаютъ очень мало разсудка, и почему изъ академiй выходитъ въ жизнь больше нелепыхъ головъ, чемъ изъ какого-нибудь другого общественнаго класса.
Со всеми людьми, обращающимися къ науке нашего времени не для удовлетворенiя празднаго любопытства и не для того, чтобы играть роль въ науке, писать, спорить, учить, а обращающимися къ ней съ прямыми, простыми, жизненными вопросами, случается то, что наука отвечаетъ имъ на тысячи разныхъ, очень хитрыхъ и мудреныхъ вопросовъ, но только не на тотъ одинъ вопросъ, на который всякiй разумный человекъ ищетъ ответа: на вопросъ о томъ, что я такое и какъ мне жить.
Вчера я прочелъ въ газете о собранiи писателей, въ которомъ при обсужденiи взглядовъ, какъ тамъ говорилось, старой и новой «интелигенцiи» выяснилось то, что новая интелигенцiя признаетъ для улучшенiя жизни людей не измененiе внешнихъ формъ жизни, какъ это признаетъ старая интелигенцiя, а внутреннюю нравственную работу людей надъ самими собой.
Такъ какъ я давно уже и твердо убежденъ въ томъ, что одно изъ главныхъ препятствiй движенiя впередъ къ разумной жизни и благу заключается именно въ распространенномъ и утвердившемся суеверiи о томъ, что внешнiя измененiя формъ общественной жизни могутъ улучшить жизнь людей, то я обрадовался, прочтя это известiе, и поспешилъ достать литературный сборникъ Вехи, въ которомъ, какъ говорилось въ статье, были выражены эти взгляды молодой интелигенцiи. Въ предисловiи была выражена та же въ высшей степени сочувственная мне мысль о суеверiи внешняго переустройства и необходимости внутренней работы, каждаго надъ самимъ собой, и я взялся за чтенiе статей этого сборника.
Но чемъ дальше я читалъ, темъ больше разочаровывался. Было много говорено [объ] особенной касте интелигенцiи, выделяемой отъ всехъ остальныхъ людей самыми теми людьми, которые принадлежать къ этой касте. Велись какiе-то счеты и споры между лицами, принадлежащими къ этой касте, было очень много упоминанiй о модныхъ сочинителяхъ русскихъ и европейскихъ, признаваемыхъ очень важными авторитетами, о Махе, Авенаpiусе, Луначарскомъ и др., очень тонкiя разъясненiя несогласiй и недоразуменiй и опроверженiя опроверженiй опроверженiй, была бездна учености и самой новейшей, и въ особенности мудреныхъ, выдуманныхъ и не имеющихъ точнаго, определеннаго значенiя словъ. Говорилось о «пiетете передъ мартирологомъ интелигенцiи», о томъ, какъ «героическiй максимализмъ проэцируется какъ-тo во вне», какъ «психологiя интеллигентнаго героизма импонируешь какой то группе», или какъ «религiозный радикализмъ аппелируетъ къ внутреннему существу человека (стр. 139), a безрелигiозный максимализмъ отметаетъ проблему воспитанiя»; говорилось объ «интелигентной идеологiи, о политическомъ импрессiонизме, объ «инсценированной провокацiи (стр. 140, 141), объ «искусственно изолирующемъ процеессе абстракцiи (стр. 148). объ адекватномъ интелектуалъномъ отображенiи мiра (стр. 150), о метафизической абсолютизацiи ценности разрушенiя» и т. п. Была и чрезвычайная самоуверенность, какъ личная самихъ авторовъ, такъ и кастовая интеллигентная. Такъ на стр. 59 говорилось, что: «Худо ли это или хорошо, но судьбы Россiи находятся въ рукахъ интеллигенцiи, какъ бы она ни была гонима и преследуема, какъ бы ни казалась слаба и даже безсильна въ данный моментъ. Ей, этой горсти, принадлежитъ монополiя европейской образованности и просвещенiя въ Россiи, она есть главный его проводникъ въ толщу стомиллiоннаго народа, и если Россiя не можетъ обойтись безъ этого просвещенiя подъ угрозой политической и нацiональной смерти, то какъ высоко и значительно это историческое призванiе интелигенцiи, сколь огромна и устрашающа ея историческая ответственность передъ будущимъ нашей страны, какъ ближайшимъ, такъ и отдаленнымъ».
мiра мысли о томъ, что улучшенiе жизни человеческой совершается не внешнимъ, а внутреннимъ измененiемъ, имелъ право искать и ожидать найти въ сборнике, а именно указанiя людей, называющихъ себя интелигенцiей и въ рукахъ которыхъ находятся судьбы Россiи, на то, въ чемъ должна состоять та внутренняя работа, которая должна заменить те внешнiя формы, которыя, судя по предисловiю, какъ будто бы отрицались составителями сборника. (Я говорю какъ будто бы, потому что въ сборнике же была статья о праве, не только прямо поддерживающая основы внешняго общественнаго устройства, но отрицающая все то, что должно и можетъ заменить эти внешнiя формы.)
Ответа на этотъ вопросъ не было ни въ одной изъ статей сборника.
Единственныя подобiя ответовъ, хотя и выраженныхъ темъ же запутаннымъ и неяснымъ жаргономъ, которымъ написаны все статьи, были въ статьяхъ Бердяева и Булгакова. Въ статье Бердяева говорится, что «сейчасъ мы духовно нуждаемся въ признанiи самоценности истины, въ смиренiи передъ истиной и готовности на отреченiе во имя ея. Это внесло бы освежающую струю въ наше культурное творчество. Ведь философiя есть органъ самосознанiя человеческаго духа и органъ не индивидуальный, а сверхъиндивидуальный и соборный. Но эта сверхъиндивидуальность и соборность философскаго сознанiя осуществляется лишь на почве традицiи универсальной и нацiональной. Укрепленiе такой традицiи должно способствовать культурному возрожденiю Россiи».
Второе же, хотя и очень странное и неожиданное подобiе ответа на этотъ вопросъ дается въ статье Булгакова, где говорится (66, 67) о томъ, что «въ поголовномъ почти уходе интеллигеицiи изъ церкви и въ той культурной изолированности, въ которой благодаря этому оказалась эта последняя, заключалось дальнейшее ухудшенiе историческаго положенiя. Само собой разумеется, говорится дальше, что для того, кто веритъ въ мистическую жизнь церкви, не имеетъ решающаго значенiя та или иная ея эмпирическая оболочка въ данный историческiй моментъ; какова бы она ни была, она не можетъ и не должна порождать сомненiй въ конечномъ торжестве и для всехъ явномъ просветленiи церкви», и такъ что, если бы интеллигенцiя стала церковной, т. -е. соединяла бы съ просвещеннымъ и яснымъ пониманiемъ культурныхъ и историческихъ задачъ (чего такъ часто недостаетъ современнымъ церковнымъ деятелямъ) подлинное христiанство, то таковая ответила бы насущной исторической и нацiональной необходимости».
Читая все это, мне невольно вспоминается старый умершiй другъ мой, Тверской крестьянинъ Сютаевъ, въ преклонныхъ годахъ пришедшiй къ своему ясному, твердому и несогласному съ церковнымъ, понiманiю христiанства. Онъ ставилъ себе тотъ самый вопросъ, который поставили себе авторы сборника Вехи. На вопросъ этотъ онъ отвечалъ своимъ тверскимъ говоромъ тремя короткими словами: «Все въ табе», говорилъ онъ, «въ любве». И все, что нужно и можно сказать, было сказано.
крестьянъ писемъ, письмо отъ крестьянина, обсуждающее те самые вопросы, которые обсуждаются въ сборнике, и также ясно и определенно, какъ и слова Сютаева, но более подробно отвечающее на нихъ.
Вотъ это письмо (прилагаю снимокъ одной страницы письма).
«Основа жизни человеческой любовь», пишетъ крестьянинъ, «и любить человекъ долженъ всехъ безъ исключенiя. Любовь можетъ соединить съ кемъ угодно, даже съ животными, вотъ эта-то любовь и есть Богъ. Безъ любви ничто не можетъ спасти человека, и потому не нужно молиться въ пустое пространство и стену, умолять нужно только каждому самого себя, о томъ чтобы быть не извергомъ, a человекомъ. И стараться надо каждому самому о хорошей жизни, а не нанимать судей и усмирителей. Каждый самъ себе будь судьею и усмирителемъ. Если будешь смиренъ, кротокъ и любовенъ, то соединишься съ кемъ угодно. Испытай каждый такъ делать, и увидишь иной мiръ и другой светъ и достигнешь великаго блага, такого, что прежняя жизнь покажется дикимъ зверствомъ. Не надо справляться у другихъ, а самимъ надо разбирать, что хорошо и что дурно. Надо не делать другимъ чего себе не хочешь. Какъ въ гостяхъ люди сидятъ за однимъ столомъ и все одно и то же едятъ и все сыты бываютъ, такъ и на свете жить надо, все одной землей, однимъ светомъ пользуемся и потому все вместе должны и трудиться и кормиться, потому что все ничье и мы все въ этомъ мiре временные гости. Ничего не надо ограничивать, надо только свою гордость ограничить и заменить ее любовью. А любовь уничтожитъ всякую злобу. А мы теперь все только жалуемся другъ на друга и осуждаемъ, а сами можетъ быть хуже техъ, кого осуждаемъ. И все теперь какъ низшiе, такъ и высшiе ненавидятъ такъ, что даже готовы убивать другъ друга. Низшiе думаютъ этимъ убiйствомъ обогатить себя, a высшiе усмирить народъ. И это заблужденiе, обогатиться можно только справедливостью, а усмирить людей можно только любовнымъ увещанiемъ, поддержкою, а не убiйствомъ. Кроме того люди такъ заблудились, что думаютъ, что другiе народы, немцы, французы, китайцы, враги и что можно воевать съ ними. Надо людямъ подняться на духовную жизнь и забыть о теле и понять то, что духъ во всехъ одинъ. Поняли бы это люди, все бы любили другъ друга, не было бы межъ ними зла и исполнились бы слова Иисуса, что Царство Божiе на земле внутри васъ, внутри людей».
Такъ думаетъ и пишетъ безграмотный крестьянинъ, ничего не зная ни о Махе, Авенарiусе и Луначарскомъ, но даже и о русской орфографiи. Носительница судебъ русскаго народа уверена въ своемъ призванiи (стр. 59) проведенiя въ толщу стомиллiоннаго народа своихъ инсценированныхъ провокаций, изолирующихъ процессовъ абстракцiи и еще какой-то философiи, которая есть органъ сверхъиндивидуальный и соборный, осуществляемый лишь на почве традицiи универсальной и нацiональной, или какой-то мистической церкви, въ которой должна принять участiе интеллигенцiя и тоже, вероятно, провести и ее въ толщу стомиллiоннаго невежественнаго народа.
Развратить народъ? Да, это она можетъ, могутъ те люди, которые называютъ себя интеллигенцiей. Это они и делали и делаютъ, къ счастью, благодаря духовной силе русскаго народа, не такъ успешно, какъ они желали бы этого, но просветить они уже никакъ не могутъ. Ни на чемъ такъ не видно безсилiе этихъ людей, запутавшихся въ своихъ неясныхъ понятiяхъ, выражаемыхъ еще более неясными словами, какъ то, что хорошiе, умные люди, придя къ самой несомненной, разумной и нужной въ наше время истине о томъ, что истинная жизнь совершается въ душахъ людей, а не во внешнемъ устройстве, эти люди ничего не могутъ сказать о томъ, въ чемъ же должна состоять эта внутренняя жизнь души, а если и говорятъ объ этомъ, то говорятъ самый жалкiй и пустой вздоръ. И эти то люди хотятъ просветить народъ, считаютъ себя не исполнившими призвания, если не научатъ народъ той пустой, напыщенной и громоздкой болтовне, которая называется у нихъ наукой и просвещенiемъ. Только поймите, кто вы, и кто тотъ народъ, который вы, жалея его, хотите не лишать своего просвещенiя. Поймите это, и вамъ ясно станетъ, что не просвещать надо вамъ народъ, а учиться у него тому главному делу, которое вы совсемъ не умеете делать и безъ котораго не можетъ быть никакой разумной деятельности мысли и которое онъ, въ своихъ лучшихъ представителяхъ, всегда умелъ и умеетъ делать: правдиво ставить себе основные, существенные вопросы о жизни и просто, прямо и искренно отвечать на нихъ.
это. То же самое и съ нами, съ нашей ученостью, утонченностью и безконечными разногласящими теорiями о томъ, какъ устроить родъ человеческiй. Убеждаетъ меня въ этомъ въ особенности то, что съ каждымъ днемъ я вижу все большую и большую запутанность и извращенность и чувства и мысли людей такъ называемаго образованнаго мира какъ у насъ, такъ и во всей Европе и Америке и рядомъ съ этимъ съ каждымъ днемъ вижу все большее и большее пробужденiе народа, въ особенности русскаго, къ сознанiю своей божественной духовной природы и къ вытекающему изъ этого сознанiю совсемъ иного, чемъ прежнее, отношенiя къ своей жизни. Надо же, наконецъ, признать то, [что] мы, такъ называемые образованные классы, не только у насъ въ Россiи, но во всемъ христiанскомъ мiре, надо признать, наконецъ, то, что мы запутались, заблудились, идемъ по ложной дороге, и постараться выбраться на настоящую. А для того, чтобы это было возможно, намъ нужно прежде всего признать ненужнымъ, пустымъ и вреднымъ тотъ сложный кодексъ ненужныхъ знанiй, которымъ мы такъ гордились, называя это наукой, и попытаться думать своей головой, и не о томъ, что взбредетъ въ голову празднымъ людямъ, заучивая эти бредни или споря противъ нихъ, а о томъ, что действительно нужно людямъ для разумной доброй жизни. сделаемъ мы это, и мы сойдемся въ постановке вопросовъ и ответахъ на нихъ не съ Дарвинами, Геккелями, Марксами, Авенарiусами, а со всеми величайшими религiозиыми мыслителями всехъ временъ и народовъ.
9 мая 1909.
Примечания
Весной 1909 г. вышел «Сборник статей о русской интеллигенции» под названием «Вехи»487 — со статьями Н. А. Бердяева («Философская истина и интеллигентская правда»), С. Н. Булгакова («Героизм и подвижничество»), М. О. Гершензона («Творческое самосознание»), А. С. Изгоева («Об интеллигентной молодежи»), Б. А. Кистяковского («В защиту права»), П. Б. Струве («Интеллигенция и революция») и С. Л. Франка («Этика нигилизма»). Группа интеллигенции, объединившаяся в этом сборнике, подвергала критике прежние традиции русской интеллигентской мысли и объявляла о новом своем пути, направленном к разрешению религиозно-философских вопросов. Сборник деятельно обсуждался в печати и в обществе (см. статьи И. Игнатова в «Русских ведомостях» 1909 г., №№ 69 и 85 и С. Франка в «Слове» того же времени).
иностранными философскими терминами. В Дневнике от 23 апреля 1909 г. Толстой пишет: «Все утро ничего не делал. Читал «Вехи». Удивительный язык. Надо самому бояться этого. Не русские, выдуманные слова, означающие подразумеваемые новые оттенки мысли, неясные, искусственные, условные и ненужные. Могут быть нужны эти слова только когда речь идет о ненужном. Слова эти употребляются и имеют смысл только при большом желании читателя догадаться и должны бы сопровождаться всегда прибавлением: «ведь ты понимаешь, мы с тобой понимаем это». В. Г. Малахиева-Мирович передает в своих воспоминаниях разговор с Толстым о сделанном ею переводе книги В. Джемса «Многообразие религиозного опыта». Толстой возмущался языком перевода: «К чаю Л. Н. вышел хмурый, недобрый. — «Я прочитал послесловие, и этого для меня достаточно, — решительно, с мрачным раздражением сказал он. — Очень слабо. Поверхностно. И потом, что это за язык: «экзистенциальный»? Разве не стыдно было так уродовать язык?» Я пояснила, что такой условный термин требуется, чтобы быть ближе к Джемсу. — «И «сублиминальный» требуется? Кто слышал когда это слово? Я 82 года живу и не слыхал. И что может оно значить, такое поганое слово?» — Подсознательный. — «Что это значит «под»? Я понимаю — вот стул подо мной. Разве нельзя было сказать «внесознательный»? И еще это слово «переживание» (он произнес это слово «пережевание»). Это Вехи, кажется, выдумали. Разве это по-русски? Разве ухо когда-нибудь с этим помирится? Напустили туману, притворились, что это и есть главное, чтобы позаковыристее выразиться, чтобы никто ничего — и прежде всего они сами — ничего чтобы не поняли». Это не было старческое брюзжание, а скорее целая гроза. Брови надвинулись тучами». 488
«болтовней», которую нашел в сборнике, и противопоставлял «Вехам» полученное им от крестьянина письмо, «в котором тот безграмотно, но очень верно подходил к самой сути причин бедственности нашей жизни. — Бьет в самый центр, — с восторгом говорил Л. Н. — фотографировать нужно это письмо, — продолжал он восторгаться. И начинается оно прямо безграмотно: «Моя убеждения такая»... 489
Первые наброски статьи о «Вехах» относятся к 20 апреля 1909 г. По записям в Дневнике видно, что Толстого смущал недобрый тон статьи: «Утром поправлял о «Вехах». О «Вехах», кажется, ненужно. Недобро». (23 апреля). Работа над статьей продолжалась в начале мая, но не для печати: «Занимался статьей и Вехами. Dans le doute abstiens toi. 490 Вехи бросаю» (7 мая); «Нынче кончил все текущие дела, письма и поправил о «Вехах», но брошу» (9 мая). В дневнике H. Н. Гусева от 8 мая 1909 г. записано: «Несколько дней тому назад Л. Н. начал статью о вышедшем недавно сборнике статей об интеллигенции («Вехи»). Статью эту Л. Н. не хочет печатать отчасти потому, что не хочет обижать «молодую интеллигенцию», т. е. авторов сборника, статьи которого он подвергает резкой критике, отчасти потому, что эта книга вызвала большую полемику, в которую ему не хотелось бы вмешиваться, отчасти и по другим соображениям. Мне он сказал: — Я хотел (в этой статье) указать, как лучшие представители этой интеллигенции безнадежно запутались». 491
20 мая 1909 г. к Толстому приехал корреспондент московской газеты «Русское слово», чтобы узнать содержание статьи. «Не желая печатать статью целиком, Л. Н. очень охотно сообщил корреспонденту для напечатания в газете выдержки из нее, выражающие основную мысль этой статьи о том, как запуталась интеллигенция в своих мудрствованиях и как она утратила способность ставить и разумно разрешать главнейшие вопросы жизни, и как трудовой народ стоит в этом отношении несравненно выше той гордой своим мнимым просвещением интеллигенции, которая считает себя призванной просвещать этот более, чем она, просвещенный народ». 492
Сохранились записи разговоров Толстого о «Вехах» с С. П. Спиро и с П. Б. Струве. Первому он подробно изложил содержание своей статьи и сказал: «Я решил не печатать моей статьи, так как не желаю вызвать, боюсь этого, недоброе чувство в людях». 493 С П. Б. Струве Толстой говорил о том, что не понимает православия таких людей, как Владимир Соловьев и ему подобные: «Когда человек уже раз усумнился, и потом начинает строить всякие софизмы, чтобы всё-таки оправдать церковную веру, из которой он вырос, — этого я не могу понять!.... Справедливы ваши упреки интеллигенции в нерелигиозности и, я бы еще прибавил, — в ужасающей самоуверенности. Но я не вижу той религиозной основы, во имя которой всё это говорится, а ведь это главное». 494
«Вехах» напечатана не была и публикуется в настоящем издании впервые по рукописи № 9, с исправлениями ошибок переписчиков по предыдущим рукописям.
Начальные слова статьи («Вчера я прочел») относятся к заметкам о заседании исторической учебной комиссии общества распространения технических знаний, где происходила беседа о «Вехах» (см. «Русские ведомости» 1909, № 86, и «Слово» 1909, № 86 от 16 апреля).
Стр. 288, строка 4. С крестьянином Василием Кирилловичем Сютаевым (ум. в 1892 г.) Толстой познакомился в 1881 г. (см. подробности в статье К. С. Шохор-Троцкого — «Сютаев и Бондарев» в «Толстовском ежегоднике 1913 года»).
Стр. 289, строка 8. «Безграмотный крестьянин» — Иван Васильевич Колесников, живший в Челябинске.
—21) хранятся следующие рукописи, относящиеся к статье „О «Вехах»“:
№ 1. Автограф. 8 листков клетчатой бумаги, вырванных из блокнота. Текст на одной стороне, за исключением лл. 5 и 6, где имеются вставки на обороте. На обложке рукой Н. Н. Гусева: «О Вехах. 20/IV 09».
№ 2. Остатки машинописной копии с № 1. 5 листов разной бумаги (остальные перешли в следующие копии), с авторской правкой и вставками. На обложке — той же рукой: «О Вехах. 21/IV 09».
№ 3. Остатки новой машинописной копии с № 2. 1 срезок и 1 л. обыкновенной писчей бумаги 4° (копия с л. 5-го предыдущей рукописи). На обложке — той же рукой: «О Вехах. 22/IV 09».
№ 4. Остатки новой машинописной копии. 7 листов разной бумаги, с новой авторской правкой. На последнем листе — дата рукой Толстого: «29 Апреля 1909» и подпись: «Левъ Толстой». На обложке рукой Н. Н. Гусева: «О Вехах. 29/IV 09».
— той же рукой: «О Вехах. 5/V 09».
№ 6. Остатки новой машинописной копии. 5 листов разной бумаги с новой авторской правкой. На обложке — той же рукой: «О Вехах, вечером 5/V 09».
№ 7. Остатки новой машинописной копии. 5 листов разной бумаги, с новой авторской правкой. На обложке — той же рукой: «Вехи 7/V 09».
№ 8. Остатки новой машинописной копии. 6 листов равной бумаги, с новой авторской правкой. На обложке — той же рукой: «Вехи 9/V 09».
°, с поправками автора. Полный текст. На первом листе наклеен вырезанный из «Круга чтения» эпиграф. Под текстом — дата рукой H. Н. Гусева: «9 мая 1909».
487. Первое объявление о выходе в свет появилось в «Русских ведомостях» 1909 г. № 61 (15 марта).
488. «Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом», изд. кн-ва «Златоцвет». М. 1911, стр. 173.
«Толстой и о Толстом», сборник третий, изд. Толстовского музея. М. 1927, стр. 113.
490. [в сомнении воздерживайся]
«Два года с Л. Н. Толстым», изд. «Посредник», М. 1912, стр. 277—278.
492. Там же, стр. 281.
«Беседы с Л. Н. Толстым», М. 1911, стр. 20—25.
494. А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», I, М. 1922, стр. 290.