Юношеские опыты.
Опыты художественного характера

XIV.
«САНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ЧЕРЕЗЪ ФРАНЦІЮ И ИТАЛІЮ».¹⁷²

[Перевод Стерна.]

«Это дело», сказалъ я, «лучше решили бы во Францiи». —

— «А вы были во Францiи?» сказалъ мой собеседникъ, обратившись ко мне съ видомъ самаго учтиваго торжества. — «Странно», подумалъ я, разбирая это дело съ самимъ собою, «что плаванiе на пространстве двадцати одной мили, потому что, положительно, больше не будетъ отъ Дувра до Кале, можетъ дать человеку такiя права. — Я ихъ разсмотрю»... Итакъ, оставивъ споръ, я прямо пошелъ на мою квартиру, сложилъ полдюжины рубашекъ и пару черныхъ шолковыхъ штановъ. «Фракъ, который на мне», сказалъ я, посмотревъ на рукава, «сойдетъ»... и взялъ место въ Дуврскомъ дилижансе. И такъ какъ корабль отправлялся въ девять часовъ следующаго утра, въ три я сиделъ за моимъ обедомъ, изъ цыплячьяго фрикасе, такъ неоспоримо во Францiи, что ежели бы я въ ту же ночь умеръ отъ разстройства въ желудке, целый светъ не могъ бы остановить действiя droits d’aubaine: ¹⁷³ мои рубашки, черная пара шолковыхъ штановъ, чемоданъ и все пошло бы къ королю Францiи, — даже этотъ маленькой портретъ, который я такъ долго носилъ и такъ часто говорилъ тебе, Элиза, что я унесу съ собою въ могилу, сорвали бы съ моей шеи! Невеликодушно!

Отбирать вещи неосторожнаго путешественника, котораго ваши же подданные заманили на свою сторону. — Ей Богу, Государь, это нехорошо! Темъ более нехорошо и темъ более верно мое замечанiе, что вы владетель народа столь образованного, толь учтиваго и столь известнаго нежностью своихъ чувствъ и прекрасными наклонностями. —

И только что я поставилъ ногу на ваши владенiя»........

Кале.

Когда я кончилъ свой обедъ и выпилъ за здоровье Французскаго короля, чтобы успокоить себя въ томъ отношенiи, что я не чувствую противъ него злобы, а напротивъ — высокое уваженiе за его человеколюбивый характеръ, я всталъ на палецъ выше отъ этого примиренiя. —

«Нетъ», — сказалъ я — «родъ Бурбоновъ ни въ какомъ случае нельзя назвать жестокимъ родомъ: они могутъ быть обманываемы, какъ и все; но есть какая то нежность въ ихъ крови». Убедившись въ этомъ, я почувствовалъ особеннаго рода теплоту на моей щеке, прiятнее и нежнее, чемъ то могла произвести бутылка бургонскаго, которую я выпилъ и которая стоила по крайней мере два ливра. «Боже всемогущiй!» сказалъ я, оттолкнувъ въ сторону мой чемоданъ: «что же такого есть въ благахъ сего мiра, что разжигаетъ наши умы и заставляетъ столько добросердечныхъ братьевъ ссориться между собою такъ жестоко, какъ мы это делаемъ?»

Когда человекъ въ мире съ другими людьми, самый тяжелый металлъ кажется легче пера въ его руке! Онъ вынимаетъ свой кошелекъ, держитъ его открытымъ и не завязаннымъ, какъ будто ищетъ предмета, съ которымъ бы разделить его. Сделавъ это, я почувствовалъ расширенiе каждой жилы въ моемъ теле — артерiи все бились такъ прiятно — въ одно время, и все силы, которыя поддерживаютъ нашу жизнь, исполняли свою обязанность такъ незаметно, что самая начитанная précieuse¹⁷⁴ во Францiи со всемъ ея матерьялизмомъ не могла бы назвать меня машиной. —

«Я убежденъ», сказалъ я самъ себе: «я опровергнулъ бы ея credo».¹⁷⁵ Прибавленiе этой мысли въ это время возвело мою натуру на высочайшую ступень — я былъ уже примиренъ со всемъ светомъ; а это побудило меня заключить окончательный миръ и съ самимъ собою. —

«Теперь, будь я король Францiи», воскликнулъ я: «какая удобная минута для сироты просить у меня чемоданъ своего батюшки!»

Кале.

Монахъ.

Не успелъ я произнести этихъ словъ, какъ бедный монахъ ордена св. Франциска взошелъ въ комнату просить что нибудь для своего монастыря. —

Никто не хочетъ, чтобы его добродетели были игрою случая — Sed non quoad hanc — какъ бы то ни было —; но такъ какъ нетъ правильнаго разсужденiя о приливахъ и отливахъ хорошаго и дурного расположенiя нашего духа, можно предположить, что они зависятъ отъ техъ же самыхъ причинъ, какъ и приливы и отливы моря — право намъ не обидно бы было допустить это; по крайней мере что до меня касается, я уверенъ, я бы былъ более доволенъ, ежели бы про меня сказали, что я имелъ дело съ луною, въ которомъ не было ни стыда ни греха, чемъ говорили бы про мой собственный свободный поступокъ, въ которомъ было бы то и другое. —

— застегнулся, оперся более на центръ своей тяжести и важно подошелъ къ нему: я боюсь вспомнить, но мне кажется, было что то отталкивающаго въ моемъ взгляде: его лицо еще теперь передъ моими глазами, я думаю, въ немъ было что то заслуживающее лучшаго. —

Монаху, сколько я могъ судить по его плешивой голове и редкимъ седымъ волосамъ на вискахъ, было около семидесяти; но судя по глазамъ и тому роду огня, который былъ въ нихъ, и который, казалось, былъ умеренъ более учтивостью, чемъ годами, ему было не более шестидесяти. Истина была между обоими предположенiями. Ему верно было шестьдесятъ пять. —

Вообще его видъ и поза, не смотря на то, что морщины покрыли его лицо, какъ казалось, прежде времени, подтверждали это предположенiе.

Это была одна изъ техъ головъ, которыя такъ часто писалъ Гвидо — нежная, бледная, проницательная — безъ обыкновеннаго такого рода людямъ выраженiя грубаго и самодовольнаго невежества; онъ не смотрелъ въ землю; напротивъ, взоръ его былъ устремленъ впередъ и, казалось, онъ смотрелъ на что то, находящееся вне этого мiра. Какимъ образомъ бросило Небо эту голову на плечи монаху его ордена, знаетъ лишь оно само; но она лучше бы пристала брамину, и ежели бы я встретилъ ее въ долинахъ Индостана, я бы почтилъ ее. —

Остальной видъ его наружности можетъ быть переданъ въ несколькихъ чертахъ. Легко можно было обозначить его; потому что въ немъ не было ничего ни привлекательнаго, ни другого, исключая того, что выраженiе делало такимъ: онъ былъ худъ, щедушенъ, ростомъ немного выше обыкновеннаго; фигура его не теряла общаго выраженiя достоинства отъ складки впереди; но это было положенiе просителя; какъ теперь представляется онъ моему воображенiю, онъ этимъ более выигрывалъ, чемъ проигрывалъ. —

Сделавъ въ комнате три шага, онъ остановился и положилъ левую руку на грудь (въ правой онъ держалъ большой белый посохъ, съ которымъ онъ странствовалъ). Когда я вплоть251 252подошелъ къ нему, онъ ввелъ себя маленькимъ разсказомъ о нуждахъ своего монастыря и бедности своего ордена, — онъ сделалъ это такъ просто, такъ мило и такая скромность видна была въ его лiце и взглядахъ, что надо было мне быть заколдовану, чтобы не быть тронуту этимъ. —

Нетъ, была лучше причина: мне было предопределено не дать ему ни копейки. —

Монахъ.

Кале.

«Да, это правда», сказалъ я, отвечая на его поднятiе глазъ кверху, которымъ онъ заключилъ свою просьбу. — «Да, это правда, помогай Богъ темъ, которые не имеютъ другой помощи, какъ милосердiе людей; но я боюсь, что милосердiе далеко недостаточно для столькихъ безпрестанныхъ и большихъ требованiй, которыми утруждаютъ его». Когда я произнесъ слова: «большихъ требованiй», взглядъ его упалъ на рукавъ своей рясы — я почувствовалъ всю силу этого довода. — «Я признаю это», сказалъ я — «грубое платье, и то одно въ три года, скудная пища — вещь не важная; но дело въ томъ — жалко, что и это добывается вашимъ орденомъ съ такими малыми усилiями, пользуясь частью, составляющей собственность хромыхъ, слепыхъ, старыхъ и убогихъ. Узникъ, который ложится на жалкую постель свою, ежедневно считая и пересчитывая дни своего несчастiя, изнываетъ по этой-же части, которую вы отнимаете у него. Ежели бы вы были ордена de la merci, вместо того чтобы быть ордена св. Франциска, какъ я ни беденъ, — продолжалъ я, указывая на свой чемоданъ, «съ радостью былъ бы онъ открытъ вамъ: для выкупа несчастныхъ». Монахъ поклонился мне. — «Но передъ всеми другими», заключилъ я, «несчастные нашего отечества имеютъ преимущество; и я оставилъ тысячи, таковыхъ на нашемъ берегу». Монахъ сделалъ движенiе головой, которое ясно выражало его сердечную мысль: «безъ сомненiя не въ одномъ нашемъ монастыре есть бедность, ее довольно во всехъ углахъ этого света». — «Но мы различаемъ», сказалъ я, положивъ руку на рукавъ его рясы въ ответъ на его возраженiе: «мы. различаемъ, добрый отецъ, техъ, которые едятъ хлебъ своихъ трудовъ, и техъ, которые едятъ хлебъ, прiобретенный трудами другихъ, имея совсемъ особый планъ жизни: жить въ бездействiи и невежестве изъ любви къ Богу».

Бедный Францисканецъ не сделалъ никакого возраженiя; краска одну минуту покрыла его лицо, но не осталась. Казалось, натура совершенно уничтожила въ немъ начало непрiязненности. Онъ мне не показалъ ея. Но выпустивъ изъ руки посохъ, который упалъ на его плечо, и прижавъ съ выраженiемъ покорности обе руки къ груди, онъ удалился. —

Монахъ.

Кале.

У меня что то защемило въ сердце въ ту самую минуту, какъ онъ затворилъ за собою дверь. Пфа! сказалъ я три раза сряду, стараясь принять видъ беззаботности; но я не могъ этого сделать; каждый непрiятный слогъ, произнесенный мною, представлялся опять моему воображенiю.

Теперь я разсуждалъ, что я не имелъ никакого права на беднаго Францисканца; я могъ отказать ему, но одинъ отказъ долженъ былъ быть достаточно непрiятенъ безъ прибавленiя неучтиваго разговора. Я воображалъ себе его седые волосы, прiятное лицо его, казалось, было опять передо мною и учтиво спрашивало меня: какую сделалъ я вамъ обиду? и за что вы со мною такъ обошлись?» Я двадцать ливровъ далъ бы за адвоката. — «Я очень дурно поступилъ», сказалъ я самъ себе, «но я только что начинаю свое путешествiе — впродолженiи его я постараюсь выучиться хорошему обхожденiю». —

La désobligeante.
(Неодолжительная.)
Кале.

Состоянiе человека, недовольнаго самимъ собой, имеетъ выгоду въ томъ отношенiи, что ставитъ въ наилучшую настроенность духа для совершенiя покупки; и такъ какъ теперь нельзя путешествовать черезъ Францiю и Италiю, не имея своего экипажа, а природа всегда побуждаетъ къ избранiю удобнейшаго средства, я вышелъ на каретный дворъ, что бы нанять или купить что нибудь въ этомъ роде для моего употребленiя: старая désobligeante въ самомъ дальнемъ углу двора съ перваго взгляда привлекла мое вниманiе; я тотчасъ же взошелъ въ нее и найдя ее совершенно удовлетворительной, я велелъ сторожу послать ко мне Mons. Dessein, хозяина отеля. Но Mons. Dessein былъ у вечерни. И чтобы не сойдтись лицомъ къ лицу съ Францисканцемъ, котораго я виделъ на другомъ конце двора въ разговоре съ какою то барыней, которая только что прiехала въ гостинницу, я задернулъ тафтяную стору между нами и, решившись писать мое путешествiе, вынулъ перо и чернильницу и сталъ писать предисловiе въ désobligeante.

Предисловiе въ désobligeante.

— Она исполнила это удобнейшимъ и покойнейшимъ образомъ, положивъ ему между многими другими неотстранимыми обязанностями — работать для своего удобства и переносить страданiя — дома. Тамъ только она снабдила его всеми нужными предметами, для того чтобы делить радость и уметь легче переносить часть той тяжести, которая всегда и везде была слишкомъ тяжела для одной пары человеческихъ плечъ. Правда, мы одарены некоторою, несовершенною способностью иногда распространять свою радость изъ ея границъ, но светъ такъ устроенъ, что отъ неспособности изъясняться на другомъ языке, отъ недостатка связей и знакомствъ и отъ различiя воспитанiя, обычаевъ и привычекъ, мы столько встречаемъ препятствiй въ сообщенiи нашихъ впечатленiй вне нашей сферы, что даже эти препятствiя часто равняются совершенной невозможности. — Изъ этаго следуетъ, что перевесъ сантиментальной торговли всегда противъ выехавшаго изъ отечества искателя приключенiй: онъ долженъ покупать то, что ему почти совсемъ не нужно, за ту цену, за которую предлагаютъ; при обмене разговоровъ онъ долженъ отдавать свой за первой попавшiйся; и то его разговоръ никогда не возьмутъ за свой безъ большаго для него убытка, безпрестанно нужно ему менять кореспондентовъ и искать более верныхъ. Не нужно много проницательности, чтобы угадать его участь. — Это разсужденiе прямо и естественно приводитъ меня къ моему предмету, и (ежели колебанiе этой désobligeante позволитъ мне) къ изложенiю началъ и основныхъ причинъ путешествiй. —

Люди праздные покидаютъ свою родную сторону и отправляются путешествовать, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ или предлогами, всегда по одной изъ этихъ главныхъ причинъ: убогость тела, разстройство разсудка, неизбежная необходимость. —

Первые два разряда включаютъ въ себя всехъ путешествующихъ по суше и по морю, и трудящихся изъ гордости, любопытства, тщеславiя или сплина, съ безконечными подразделенiями и сочетанiями. — Третiй классъ включаетъ въ себя все легiоны странствующихъ мучениковъ; въ особенности къ этому разряду принадлежатъ: путешественники, отправляющiеся по преимуществу духовенства,¹⁷⁶ преступники, путешествующiе подъ присмотромъ губернаторовъ по уголовнымъ деламъ, молодые баричи, высланные жестокостью родителей и опекуновъ и путешествующiе подъ предводительствомъ наставниковъ, рекомендованныхъ Оксфортомъ, Аберденомъ или Глазгофомъ.

Есть еще четвертый классъ путешественниковъ, но число ихъ такъ незначительно, что они не стоили бы особаго отдела, ежели бы не требовалось соблюдать величайшую точность и ясность въ сочиненiи такого рода для избежанiя запутанности въ характерахъ. — Люди, про которыхъ я хочу говорить, суть те, которые по разнымъ причинамъ и подъ разными предлогами переезжаютъ моря и проживаютъ въ иностранныхъ земляхъ, съ целью сбить копейку; но такъ какъ они могли бы избавить и себя и другихъ отъ большой части ненужныхъ хлопотъ, собирая деньги дома, и такъ какъ причины, заставляющiя ихъ путешествовать, гораздо разнороднее причинъ другихъ путешественниковъ — я обозначу этихъ господъ подъ общимъ названiемъ — простыхъ путешественниковъ. Итакъ весь кругъ путешественниковъ можетъ быть приведенъ къ следующимъ главамъ:

Потомъ следуютъ путешественники по необходимости:

И наконецъ, ежели позволите:

я подразумеваю самого себя, который то же путешествовалъ, и про котораго я сей часъ уведомлю, столько же по необходимости и по желанiю путешествовать, какъ каждый изъ какого бы то ни было разряда. Я въ полномъ убежденiи, что мои путешествiя будутъ совершенно отличнаго рода отъ путешествiй моихъ предшественниковъ, и потому я могъ бы требовать совершенно особое местечко для себя одного; но это было бы завладенiемъ правами тщеславнаго путешественника; желая обратить на себя особое вниманiе, я это сделаю только тогда, когда буду иметь на это другiя права кроме оригинальности моего экипажа. Для моего читателя достаточно (ежели онъ былъ путешественникомъ) очень мало изученiя и размышленiя, чтобы найдти себе приличное место и положенiе въ моемъ каталоге — это будетъ шагъ къ познанiю самаго себя; и хотя въ настоящее время въ немъ можетъ быть большая перемена; но онъ не могъ не удержать оттенка или сходства съ темъ, что онъ прiобрелъ и чемъ напитался въ своихъ путешествiяхъ. —

Тотъ, который первый вздумалъ пересадить бургундскую лозу на мысъ Доброй Надежды (заметьте, это былъ Голландецъ), и не мечталъ о томъ, чтобы пить на мысе тоже самое вино, которое производила таже самая лоза на французскихъ горахъ — онъ былъ слишкомъ флегматиченъ для этаго; но верно онъ не могъ не надеяться пить по крайней мере какой нибудь родъ винной жидкости; но хорошей ли, дурной или посредственной, онъ понималъ очень хорошо, что это не зависитъ отъ его выбора, но что-то, что называютъ судьба, должно было решить его успехъ; однако онъ надеялся на лучшее: въ этой надежде и въ неумеренной уверенности на силу своей головы и глубину своего благоразумiя, Mein Her¹⁷⁷ могъ потерять то и другое отъ своего виноградника и при открытiи его наготы сделаться посмешищемъ народа. Не тоже ли и случается съ беднымъ путешественникомъ, плавающимъ по морямъ и разъезжающимъ по почтовымъ дорогамъ всехъ просвещеннейшихъ Государствъ земнаго шара, отыскивая познанiя и открытiя?

— чисто случай. И ежели даже искатель приключенiй, положимъ, успеетъ въ этомъ, всетаки прiобретенный запасъ надо употреблять съ осторожностью и умеренностью, чтобы обратить его въ свою пользу. Но такъ какъ судьба редко способствуетъ какъ прiобретенiямъ, такъ и приложенiю ихъ, то я того мненiя, что человекъ ежели можетъ взять на себя жить довольнымъ, не отыскивая заграницею сведенiй и познанiй, особенно ежели онъ живетъ въ Государстве, которое не бедно ими, поступилъ бы весьма благоразумно. Сколько разъ болело у меня сердце, следя за безчисленнымъ множествомъ шаговъ, которые делаетъ любопытной путешественникъ, отыскивая виды и открытiя такiя, которыя, какъ говоритъ справедливо Санхо Пансо Донкихоту, прекрасно могъ бы видеть и дома. Теперь такое просвещенное время, что нетъ ни одного угла въ Европе, куда бы не доставали лучи просвещенiя и где бы не обменивались они.

Просвещенiе во всехъ отрасляхъ можно сравнить съ музыкой во всехъ Итальянскихъ улицахъ — имъ можно пользоваться безплатно. — «Нетъ Государства подъ луною», — и Богъ мне судья (потому что рано или поздно я дамъ ответъ Ему за эти слова), что я говорю это не изъ тщеславiя, — нетъ Государства подъ луною, изобилующаго такимъ разнообразiемъ познанiй, и въ которомъ бы такъ ценили науки и дорожили ими страны, где бы можно было ихъ легче прiобрести, где бы искусства такъ поощрялись и такъ скоро доходили до совершенства, народа, которому природа так мало способствовала бы въ этомъ и наконецъ разсудокъ котораго находилъ бы более пищи въ разнообразiи характеровъ.

— Куда же вы идете, мои любезные соотечественники?». —

— «Мы только смотримъ на эту карету», отвечали они.

«Вашъ покорнейшiй слуга», сказалъ я, выскочивъ изъ нея, и приподнявъ мою шляпу. — «Мы удивлялись», сказалъ одинъ изъ нихъ, который, какъ я нашелъ, былъ любопытный путешественникъ, «что производило колебанiе этой кареты?» — «Оно, отвечалъ я холодно, — происходило отъ безпокойства человека, пишущаго предисловiе». — «Я никогда не слыхивалъ», сказалъ другой, который былъ просто путешественникъ: «о предисловия, писанномъ въ désobligeante». — «Да, — сказалъ я, — оно лучше бы вышло въ vis à vis».¹⁷⁸

Но такъ какъ Англичанинъ путешествуетъ не для того, чтобы видеть Англичанъ, я удалился въ свою комнату. —

Кале.

Я заметилъ, что что то затемняло коридоръ более, чемъ то могла произвести моя особа, подходя къ своей комнате; это действительно былъ Mons. Dessein, хозяинъ отеля; онъ только что пришелъ отъ вечерни, и съ шляпой подъ мышкой следовалъ за мною, напоминая мне, что я его требовалъ. — Писанное предисловiе въ désobligeante совершенно разочаровало меня отъ нее; и Mons. Dessein, говоря про нее, пожалъ плечами такъ, что ясно было: этотъ экипажъ ни въ какомъ случае не могъ мне годиться; я тотчасъ вообразилъ, что онъ принадлежитъ какому нибудь невинному путешественнику, который, возвратившись домой, положился на честь Mons. Dessein, поручивъ ему взять за него что можно. — Четыре месяца эта карета стояла уже въ углу двора Mons. Dessein, сделавъ кругъ Европы. — Выехавъ съ того же места и сильно пострадавъ на горе Цениса, она ничего не выиграла въ этихъ приключенiяхъ, и темъ менее выиграла стоянiемъ столькихъ месяцевъ въ жалкомъ положенiи въ углу каретнаго двора Mons. Dessein. —

Но что много про это говорить; однако можно сказать несколько словъ — когда несколько словъ могутъ облегчить тяжесть горя, я ненавижу человека, который скупъ на нихъ. —

«Будь я теперь хозяиномъ этого отеля», сказалъ я, положивъ указательный палецъ на грудь Mons. Dessein: «я бы всячески старался сбыть эту désobligeante — она безпрестанно делаетъ вамъ упреки, когда вы проходите мимо ея». — «Mon Dieu!»¹⁷⁹ — сказалъ Mons. Dessein: «мне нетъ никакого разсчета»...

«Исключая того [сказалъ я], — который людей съ известнымъ направленiемъ заставляетъ дорожить своими ощущенiями», и я уверенъ, что человекъ, который чувствуетъ за другихъ также, какъ и за себя, — какъ вы ни скрывайте, всякая дождливая ночь должна производить на васъ тягостное впечатленiе — вы страдаете, Mons. Dessein, не менее самой кареты». —

Я заметилъ, что когда въ комплименте есть столько же кислаго, сколько и сладкаго, англичанинъ приходить въ затрудненiе, принять ли или нетъ его: французъ же никогда. Mons. Dessein поклонился мне. —

— C’est bien vrai,¹⁸⁰ сказалъ онъ: «но въ этомъ случае для меня только переменится родъ безпокойства, и съ невыгодою; представьте себе, милостивый государь, отдавъ вамъ эту карету, которая распадется на куски прежде, чемъ вы проедете половину дороги до Парижа, — представьте себе, какъ я буду мучиться темъ, что далъ о себе дурное впечатленiе человеку благородному и отдалъ себя на осужденiе человека умнаго». — Доза лести аккуратно была отмерена по моему собственному рецепту; я не могъ не принять ее — и, возвративъ Mons. Dessein его поклонъ, безъ дальнейшихъ околичностей мы отправились вместе смотреть его каретный магазинъ. —

На улице.

Кале.

Нашъ светъ долженъ быть очень задорный светъ, когда покупщикъ (даже жалкой кареты) не можетъ выдти съ продавцемъ оной кончить дело между собою на улицу, чтобы мгновенно не впасть въ тоже самое расположенiе духа и не смотреть на него такими же глазами, как будто идетъ съ нимъ въ Hyde Park — драться на дуэле. — Что до меня касается, то такъ какъ я плохой боецъ и чувствовалъ, что не могу быть соперникомъ Mons. Dessein, я чувствовалъ въ душе своей те же милые порывы, которые бываютъ при этомъ обстоятельстве. Я насквозь хотелъ разсмотреть Mons. Dessein; смотрелъ на него, когда онъ шелъ, въ профиль, потомъ en face, мне казалось, что онъ то Жидъ, то Турокъ, мне не нравился его парикъ, я вызывалъ проклятiя на его голову, посылалъ его къ чорту. —

И все это запало мне въ сердце за жалкой начетъ трехъ или четырехъ Louis d’or,¹⁸¹ которые я могъ переплатить? — «Низская страсть!» сказалъ я, повернувшись, какъ то делаетъ человекъ, чувство котораго мгновенно переменилось: — «низская, грубая страсть! Твоя рука всегда противъ другаго человека, а рука другаго человека всегда противъ тебя».

«Избави Богъ», сказала она, поднявъ руку къ своему лбу; потому что я, повернувшись, очутился лицо съ лицомъ съ барыней, которую я виделъ въ разговоре съ монахомъ — она шла за нами, такъ что мы ее не заметили. —

«Разумеется, избави Богъ», сказалъ я, предлагая ей свою руку; на ней были надеты перчатки, открытые на большихъ и указательныхъ пальцахъ, она приняла мое нредложенiе и я повелъ ее къ двери каретнаго сарая. —

были внимательны ко всемъ препятствiямъ, что я продолжалъ держать ее руку, самъ не замечая этого, такъ что Mons. Dessein оставилъ насъ вместе — ее рука въ моей и [съ] лицами обращенными къ дверямъ каретнаго сарая, — сказавъ, что онъ вернется черезъ пять минутъ. — Разговоръ пятиминутной въ такомъ положенiи стоитъ много другихъ разговоровъ; ежели бы лица наши были обращены на улицу, въ этомъ последнемъ случае разговоръ зависелъ бы отъ наружныхъ предметовъ и обстоятельствъ; но съ взорами, устремленными на одну неподвижную точку, разговоръ зависелъ отъ насъ самихъ. — Минутное молчанiе после того, какъ Mons. Dessein оставилъ насъ, могло быть пагубно для этаго положенiя — она бы непременно отвернулась; итакъ я сейчасъ же началъ разговоръ. —

Какiя были искушенiя (такъ какъ я пишу не для того чтобы извинять слабости моего сердца) въ этомъ путешествiи, будетъ описано съ тою же простотою, съ какою я ихъ чувствовалъ. —

Дверь каретнаго сарая.

Кале.

Когда я сказалъ читателю, что я не вышелъ изъ désobligeante, потому что виделъ монаха въ разговоре съ барыней, только что прiехавшей въ гостинницу, я сказалъ правду — но не всю правду; потому что я былъ удержанъ отъ этаго столько же и лицомъ самой барыни. Подозренiе пробежало въ моей голове; и я сказалъ [себе]: онъ разсказывалъ ей, что случилось; что то во мне говорило это, я желалъ, чтобы монахъ былъ въ своемъ монастыре. —

Когда сердце летитъ впередъ разсужденiя, оно спасаетъ разсудокъ отъ целаго мiра страданiй. Я былъ убежденъ, что она изъ лучшаго разряда существъ, и больше о ней не думалъ и писалъ свое предисловiе. —

Это впечатленiе возвратилось опять после встречи моей съ ней на улице; сдержанная свобода въ обращенiи, съ которой она подала мне руку, показывала въ ней, какъ я полагалъ, хорошее воспитанiе и здравый смыслъ; и когда я велъ ее, я чувствовалъ какую то прiятную нежность около ея, которая успокоила мою душу. —

Боже милостивой! ежели бы могъ человекъ провести такое созданiе вокругъ света!

Я еще не видалъ ея лица, но этаго и нужно не было, потому что прежде, чемъ мы подошли къ двери каретнаго сарая, воображенiе окончательно нарисовало мне ея голову, и забавлялось представлять мне ее какъ богиню, которую я самъ вытащилъ изъ Тибра. Ахъ ты, соблазненная и соблазнительная плутовка, хотя семь разъ въ день обманываешь насъ своими образами и картинами, но ты делаешь это такъ прелестно и покрываешь свои картины такими пленительными красками, что стыдно ссориться съ тобою. —

Когда мы подошли къ двери каретнаго сарая, она отняла руку отъ лба и я могъ видеть оригиналъ: по лицу ей было около двадцати шести; она была брюнетка съ белымъ и прозрачнымъ цветомъ лица, одета была просто, безъ румянъ и пудры; она не была, критически разбирая, прекрасна, но въ ней было что то, что въ состоянiи ума, въ которомъ я находился, привязывало меня къ ней более — она была интересна. Я воображалъ, что она во взгляде носитъ вдовствующее выраженiе и что она находится въ томъ положенiи, когда прошли уже два пароксизма горести и она начинаетъ мириться съ своей потерей; но тысячи другаго рода несчастiй могли провести те же черты; я желалъ знать, какъ это было, и готовъ былъ спросить, ежели бы bon ton¹⁸² разговора, какъ въ дни Эздры, позволилъ бы это: «Что тебя безпокоитъ? И что тревожитъ? И почему разстроены твои мысли?» Однимъ словомъ, я чувствовалъ къ ней расположенiе, решился волочиться за ней и даже предложить ей свои услуги. Таковы были мои искушенiя, и въ расположенiи следовать имъ я былъ оставленъ одинъ съ этой барыней, ея рука въ моей и [съ] лицами обращенными къ двери каретнаго сарая более, чемъ то было положительно необходимо. —

Дверь каретнаго сарая.

Кале.

Belle dame,¹⁸³ сказалъ я, поднявъ ея руку несколько выше, чемъ прежде: «конечно это одно изъ очень причудливыхъ действiй фортуны: взять двухъ совершенно постороннихъ людей, свести ихъ рука съ рукой, можетъ быть, изъ противуположныхъ угловъ света и въ одно мгновенiе поставить ихъ въ такое положенiе, въ которомъ самая дружба, ежели бы ей вздумалось это сделать за месяцъ тому назадъ, едва ли успела [бы] ихъ поставить. —

— И ваше замечанiе показываетъ, Monsieur, въ какое затрудненiе привело васъ это приключенiе. Какое бы ни было положенiе, ничего нетъ неуместнее, какъ разсматривать обстоятельства, которыя сделали его такимъ; вы благодарили судьбу и делали прекрасно — сердце само знало это и было довольно; и только Англицкой философъ можетъ анализировать такое положенiе и запутаться въ разсужденiяхъ о немъ». Сказавъ это, она высвободила руку съ такимъ взглядомъ, который казался мне достаточными» коментарiемъ къ тексту. —

Я дамъ дурное понятiе о своей слабости, сказавъ, что сердце мое при этомъ страдало более, чемъ при случаяхъ, действительно заслуживающихъ этого. — Я былъ сильно оскорбленъ потерею ея руки и то, какимъ образомъ это случилось, не облегчало рану.—

— Черезъ пять секундъ она положила свою руку на рукавъ моего фрака, какъ будто желая продолжать свой ответъ, и, Богъ знаетъ, какимъ образомъ, но я сталъ опять въ прежнее положенiе. —

Ей нечего было прибавлять.

Я началъ прiискивать другаго рода разговоръ, судя по тому, который я съ ней имелъ, что я обманулся въ ея характере, но, повернувшись лицомъ ко мне, выраженiе, которое одушевляло ея ответъ, уже исчезло. Мускулы лица опустились и я нашелъ выраженiе того же безпрiютного горя, которое и прежде заинтересовало меня. — Какъ грустно видеть такое нежное существо добычею печали! Я отъ души соболезновалъ ей. Можетъ быть, это покажется довольно смешнымъ жесткому сердцу, но я бы принялъ ее въ свои объятiя и, не краснея крепко, прижалъ бы къ сердцу, хотя это было на улице. —

Бiенiе пульса въ моихъ пальцахъ уведомило ее о томъ, что во мне происходило; она посмотрела въ землю, и несколько минутъ мы молчали. —

ей это приходило на мысль. И я верно потерялъ бы ее въ другой разъ, ежели бы, более инстинктъ чемъ разсудокъ, не указалъ мне на последнее средство въ такого рода опасностяхъ — держать ее такъ легко и свободно, какъ будто я готовъ былъ выпустить всякую минуту и по собственному побужденiю; итакъ она оставила ее до техъ поръ, пока Mons. Dessein воротился съ ключемъ; и въ то же время я сталъ разсуждать, какимъ образомъ преодолеть дурное обо мне мненiе, которое могъ возбудить въ ней разсказъ монаха, ежели онъ передалъ ей все. —

Табакерка.

Кале.

Когда эта мысль пробежалэ въ моей голове, бедный старикъ монахъ быль отъ меня шагахъ въ шести и шелъ по направленiю къ намъ, какъ видно было, съ нерешительностыо, подойти ли къ намъ или нетъ?

Подойдя къ намъ съ видомъ добродушной откровенности, онъ остановился и подалъ мне открытую роговую табакерку, которая была въ его руке. — «Попробуйте моего», сказалъ я, вынимая свою и подавая ему (у меня была маленькая черепаховая). «Превосходный табакъ», сказалъ монахъ. — Сделайте мне одолженiе,— отвечалъ я: «примите эту табакерку съ табакомъ и, когда будете нюхать изъ нея, вспоминайте иногда, что это былъ знакъ примиренiя человека, который поступилъ дурно съ вами, но не по влеченiю сердца».

Бедный монахъ покраснелъ, побагровелъ. — «Mon Dieu», сказалъ онъ соединивъ руки: «вы со мною никогда дурно не поступали».

— Я тоже такъ думаю, сказала барыня. Теперь былъ мой чередъ покраснеть, но что заставило меня краснеть, пусть разберутъ те, которые любятъ анализировать.

«Извините меня, сударыня», отвечалъ я: «я обошелся съ нимъ очень дурно; и безъ всякой причины». — «Это не можетъ быть», сказала барыня. — «Боже мой!» вскричалъ монахъ съ жаромъ подтвержденiя, котораго я не подозревалъ въ немъ: «я былъ виноватъ своими неуместнымъ усердiемъ». Барыня опровергала это, а я подтверждалъ, что невозможно, чтобы такой правильный умъ какъ его, могъ оскорбить кого бы то ни было. Я до техъ поръ, пока не почувствовалъ, не подозревалъ, чтобы споръ могъ такъ прiятно действовать на нервы и успокаивать ихъ. — Мы молчали, но не испытывали того безсмысленнаго страданiя, которое испытываешь въ обществе, ежели въ продолженiи десяти минутъ смотрятъ другъ другу въ глаза, не говоря ни слова. — Во время этаго молчанiя монахъ тёръ свою табакерку рукавомъ своей рясы; и какъ скоро посредствомъ тренiя она прiобрела видъ более светлый, сделалъ мне низскiй поклонъ и сказалъ, что поздно разсуждать о томъ, что ввело насъ въ противоречiе: доброта или слабость нашихъ сердецъ; но, какъ бы то ни было, онъ просилъ, чтобы мы поменялись табакерками; говоря это, одной рукой онъ подалъ мне свою, другой взялъ мою; и, поцеловавъ ее, съ удивительно добрымъ взглядомъ, положилъ ее за пазуху и удалился. —

Я сохраняю эту табакерку, она помогаетъ религiи возвышать мою душу и устремлять желанiя ея на лучшее. — Въ самомъ деле, я редко выхожу безъ нее; она мне часто и во многихъ случаяхъ напоминала о томъ, кто такъ былъ добръ и умеренъ, и направляла мою душу къ добру въ трудныхъ случаяхъ жизни. Онъ много встречалъ ихъ, какъ я после узналъ изъ его исторiи; почти до сорока пяти-летняго возраста онъ несъ военную службу, за которую былъ дурно вознагражденъ, и, встретивъ въ то же время неудачи въ нежнейшей изъ страстей, онъ покинулъ вместе мечъ и женщинъ и сделалъ себе убежище не столько изъ монастыря, какъ изъ самаго себя. —

Мне грустно становится, прибавляя, что въ последнiй мой проездъ черезъ Кале на вопросы мои о отце Лаврентiе, мне ответили, что онъ умеръ тому назадъ около трехъ месяцевъ и похороненъ не въ своемъ монастыре, а, сообразно съ его желанiемъ, на маленькомъ кладбище, принадлежащемъ къ монастырю, въ двухъ верстахъ отъ него. Я имелъ сильное желанiе видеть, где его положили, и когда я вынулъ на его могиле его табакерку и вырвалъ одну или две крапивы, которыя Богъ знаетъ зачемъ тутъ росли, все это такъ разчувствовало меня, что я залился слезами; но я неженъ какъ женщина; прошу светъ не осмеять, a пожалеть меня. —

Дверь каретнаго сарая.

Кале.

съ ея лица, возвратилась опять. —

Два путешественника, которые говорили со мною на каретномъ дворе, проходя въ эту критическую минуту мимо, вообразили себе, что мы, го крайней мере, мужъ съ женою; и такъ, остановившись у двери каретнаго сарая, одинъ изъ нихъ, который былъ любопытной путешественникъ, спросилъ насъ, едемъ ли мы въ Парижъ следующее утро.

«Я могу только отвечать за себя», сказалъ я; а барыня отвечала, что она едетъ въ Амiенъ.

— Мы тамъ обедали вчера, — сказалъ простой путешественникъ.

— «Вы проедете черезъ городъ по дороге въ Парижъ», прибавилъ другой. — Я готовъ уже былъ принести ему всю признательность за наставленiе, что Амiенъ по дороге къ Парижу, но, вынувъ маленькую роговую табакерку беднаго монаха, чтобы понюхать, я имъ спокойно поклонился, пожелавъ хорошаго переезда въ Дувръ. Они насъ оставили однихъ.

— «Что за беда», сказалъ я самъ себе: «ежели я попрошу эту несчастную барыню принять место въ моей карете. И какое можетъ воспоследовать отъ этого несчастiе?»

Все подлыя страсти и дурныя наклонности подняли тревогу, когда я выразилъ это предложенiе: — «Это заставитъ васъ иметь третью лошадь», сказала , «значитъ, изъ кармана двадцать ливровъ». — «Вы не знаете, кто она такая», сказала недоверчивость. «И мало ли какiя могутъ изъ этаго дела выдти непрiятности», сказала подлость— «Вы можете быть уверены, Иорикъ», сказала предусмотрительность: «скажутъ, что вы едете съ любовницей, съ которой нарочно съехались въ Кале». — «После этого вамъ нельзя будетъ лица на светъ показать», сказало лицемерiе; «и вы никогда не возвыситесь въ церковныхъ степеняхъ», говорило ; «а останетесь навсегда ничтожнымъ пасторомъ», говорила гордость. —

«Это дело учтивости», говорилъ я; но такъ какъ я действую всегда по первому впечатленiю и редко слушаю все эти толки, которые только служатъ къ тому, чтобы портить сердце и делать его черствымъ, я тотчасъ повернулся къ барыне. —

наилучшимъ образомъ, но, заметивъ, что она ходила, приложивъ ладонь къ щеке, тихими и коротко-мерными шагами задумчивости, опустивъ притомъ глаза внизъ, я предположилъ, что она обдумывала тотъ же самый предметъ. — «Боже, помоги ей», сказалъ я: «верно у ней есть свекровь или какая нибудь тетушка-тартюфъ, или какая нибудь набожная старушка, съ которой она хочетъ посоветоваться въ этомъ случае столько же, сколько и со мною»; не желая прерывать этотъ процессъ и полагая, что будетъ учтивее приступить къ этому делу съ умеренностью, чемъ съ поспешностью, я обернулся и сделалъ несколько шаговъ передъ дверью сарая, въ то время, какъ она ходила, разсуждая съ своей стороны. —

На улице

Кале.

При первомъ взгляде на эту барыню решивъ въ своемъ воображенiи, что она была одно изъ превосходнейшихъ существъ въ этомъ мiре, и потомъ выведя вторую аксiому, столько же неоспоримую, какъ и первую, что она была вдова и носила на себе отпечатокъ печали, я не пошелъ далее, а остановился на томъ предположенiи, которое мне нравилось; и ежели бы она пробыла со мною до полночи, я бы остался веренъ своей системе и продолжалъ бы смотреть на нее сообразно съ этой общей идеей. —

Но только что она отошла шаговъ на двадцать отъ меня, мне почему то стало желательно узнать о ней подробнее — я представилъ себе долгую разлуку — можетъ случиться, что я больше не увижу ее — сердце старается удержать, что можетъ; и я искалъ средства найдти ее, ежели бы потерялъ. Однимъ словомъ, я желалъ узнать: ея имя, фамилiю и положенiе въ свете; и такъ какъ я зналъ, куда она едетъ, я желалъ знать, откуда она; но не было средствъ дойдти до этихъ сведенiй; тысяча мелкихъ деликатностей препятствовали этому. Я составлялъ двадцать различныхъ плановъ, но не было возможно спросить у нее прямо — этаго нельзя было сделать. —

Маленькой Французской довольно благовидный капитанъ, который припрыгивая шелъ по улице, доказалъ мне, что сделать это было очень легко. Находясь между нами именно въ то время, какъ барыня возвращалась назадъ къ двери сарая, онъ отрекомендовался мне и прежде чемъ даже это хорошенько сделалъ, попросилъ меня, чтобы я сделалъ ему честь представить его этой барыне.

«Я самъ еще не былъ представленъ».

Тотчасъ же, повернувшись также ловко къ ней, онъ спросилъ у нея, не изъ Парижа ли она едетъ?

«Нетъ, но я еду по этой дороге», отвечала она.

«Vous n’êtes pas de Londres?»¹⁸⁴

Она отвечала, что нетъ.

«Стало быть, вы едете изъ Фландрiи. Apparement vous êtes Flamande»,¹⁸⁵ сказалъ французскiй капитанъ. Барыня отвечала, что это действительно такъ. «Peut-être de Lilles?»¹⁸⁶ прибавилъ онъ. Она отвечала, что она не изъ Лилля.

«И не изъ Арраса? И не изъ Камбри? И не изъ Гента? И не изъ Брюсселя?» Она отвечала, что она была изъ Брюсселя.— Онъ сказалъ, что въ последню[ю] войну онъ имелъ честь быть при бомбардировке этого города и что этотъ городъ прекрасно расположенъ pour cela,¹⁸⁷ и онъ былъ наполненъ дворянами, когда имперiалисты были выгнаны оттуда Французами (барыня слегка наклонила голову); и давъ подробный отчетъ ей объ этомъ деле и объ участiи, которое онъ принималъ въ немъ, онъ просилъ ее сделать ему честь сказать свое имя — и поклонился. Et madame a son mari?¹⁸⁸ — и не дожидаясь ответа, продолжалъ припрыгивать по улице. —

Ежели бы я семь летъ учился искуству светскаго обращенiя, я бы никогда такъ не умелъ поступить. —

Каретный сарай.

Кале.

Когда маленькой французской капитанъ оставилъ насъ, Mons. Dessein воротился съ ключемъ и ввелъ насъ въ свой каретный магазинъ. —

Первый предметъ, который бросился мне въ глаза, когда Mons. Dessein отворилъ дверь сарая, была другая старая désobligeante; и хотя она была какъ две капли воды похожа на ту, которая мне такъ понравилась на каретномъ дворе часъ тому назадъ, видъ ея теперь возбудилъ во мне непрiятное впечатленiе, и я думалъ: какой долженъ былъ быть грубый и необщежительный человекъ тотъ, который первый придумалъ состроить такую машину; я нисколько не лучше думалъ и о техъ, которые решались употреблять ее. —

лордами А. и В. для grand tour, ¹⁸⁹ но не ездили дальше Парижа и поэтому во всехъ отношенiяхъ сколько новы, столько и хороши. — «Они слишкомъ хороши». И я перешелъ къ третьей, которая стояла сзади, и спросилъ о цене. — «Но въ ней не могутъ поместиться двое», сказалъ я, отворивъ дверцу и взойдя въ нее. — «Будьте столь добры, сударыня», сказалъ Mons. Dessein, предлагая ей руку. Барыня полсекунды была въ нерешительности и взошла въ карету; но такъ какъ въ это самое время сторожъ вызывалъ Mons. Dessein, желая говорить о чемъ-то съ нимъ, онъ затворилъ за нами дверцу кареты и оставилъ насъ. —

Каретный сарай.

Кале.

«C’est bien comique, это очень смешно», сказала, улыбаясь, барыня отъ замечанiя, что во второй разъ по самому простому случаю мы были оставлены вместе. — C’est bien comique, сказала она. — «Больше ничего не нужно», сказалъ я: «чтобы сделать это положенiе совершенно смешнымъ, какъ обычай волокитства Французовъ — говорить о любви въ первую минуту и предлагать свою особу во вторую». — C’est leur fort¹⁹⁰ отвечала барыня.

— «По крайней мере такъ предполагаюсь; но какимъ образомъ это мненiе утвердилось, я не понимаю; однако они прiобрели репутацiю народа, понимающаго лучше любовь и любящаго больше всехъ другихъ народовъ. Что до меня касается, то я полагаю Французовъ не ловкими въ этомъ деле и худшими стрелками, которые когда либо испытывали терпенiе Купидона. Какъ можно поверить, что они умеютъ любить? Скорее я поверю, что можно сделать приличное платье изъ оставшихся лоскутовъ. Вдругъ, съ перваго взгляда, открывался въ любви и предлагая свои услуги и свою особу, они темъ самымъ отдаются на разсмотренiе еще не разгоряченному уму». —

Барыня слушала меня, какъ будто ожидая чего то еще. —

«Обратите вниманiе, сударыня», сказалъ я ей, положивъ свою руку на ея: «Люди, важные ненавидятъ любовь за ея имя; самолюбивые люди ненавидятъ любовь потому, что любятъ сами себя больше всего на свете; лицемеры какъ будто предпочитаютъ любви земной любовь къ Богу. Но, по правде сказать, мы все отъ стара до мала больше напуганы, чемъ оскорблены этой страстью. Какъ бы человекъ ни былъ беденъ познанiями въ этой отрасли обращенiя, всетаки съ устъ его сорвется слово любви только после часу или двухъ молчанiя, впродолженiи котораго молчанiе это сделалось для него мученiемъ. Последовательность легкихъ и спокойныхъ внимательностей, такъ направленныхъ, чтобы они не встревожили, не такъ неопределениыхъ, чтобы они не были поняты, съ нежнымъ взглядомъ, время отъ времени и редко, или никогда не говоря о этомъ предмете, оставятъ вашей любовнице свободу действовать сообразно съ природными влеченiями; и природа сама настроитъ ее душу».

— «Итакъ, я торжественно объявляю», сказала покрасневъ барыня: «что вы все это время не переставали волочиться за мною». —

Каретный сарай.

Кале.

чтобы случаю этому порадовалось мое сердце, и я не могъ удержаться, чтобы не сказать ей этаго; «потому что это обстоятельство пагубно, сударыня», сказалъ я: «одному предложенiю, которое я намеренъ былъ вамъ сделать». — «Совсемъ не нужно разсказывать мне, какое было это предложенiе», сказала она, положивъ одну руку въ мою и прерывая меня: «Когда мужчина имеетъ въ виду сделать какое нибудь любезное предложенiе женщине, редко бываетъ, чтобы женщина несколько минутъ прежде не имела предчувствiя о немъ». —

— «Природа вооружила женщину этимъ предчувствiемъ», сказалъ я: «какъ средствомъ предохранительнымъ». — «Но я думаю», сказала она, посмотревъ мне въ лицо: «мне нельзя было ожидать ничего дурнаго и, сказать вамъ правду, я решилась принять ваше предложенiе. Ежели бы это было (она остановилась одну минуту), я полагаю, ваше расположенiе заставило бы меня разсказать вамъ исторiю о себе, которая возбудила бы лишь одно опасное чувство въ васъ во время путешествiя — состраданiе». — Сказавъ это, она позволила мне. поцеловать ея руку два раза и съ взглядомъ, въ которомъ выражалось столько чувствительности, сколько и нежности, она вышла изъ кареты, и сказала adieu. —

На улице.

Кале.

Я никогда въ жизни не кончалъ такъ скоро двенадцати: гвинейнаго торга; время казалось мне тяжело после разлуки съ барыней, и каждая минута казалась мне за две; это продолжалось до техъ поръ, пока я не привелъ себя въ движенiе — я заказалъ сейчасъ же почтовыхъ лошадей и пошелъ въ отель.—

«Боже!» сказалъ я, услыхавъ, какъ городскiе часы били четыре, [и] вспоминая, что я былъ только немного больше часу въ Кале. «Целый томъ приключенiй можетъ вывести изъ этаго маленькаго времени жизни человекъ, сердце котораго сочувствуете каждой вещи, и который имеетъ глаза, чтобы видеть те вещи, которыя судьба безпрестанно разставляетъ на его пути, и который не пропускаете къ тому случаевъ. Пишу ли я съ пользою — или то сделаетъ лучше другой — что за дело — это опыте надъ человеческой природой; я работаю для себя, и довольно: удовольствiе, которое я чувствую при этомъ, возбуждаете мои способности, лучшую часть моей крови, и усыпляете большую худшую часть. Я жалею о томъ человеке, который, путешествуя отъ Дана до Бершебы, можетъ восклицать: все пусто! — и действительно оно такъ. Весь светъ таковъ для того, который не обрабатываетъ плоды, которые онъ представляете». — «Я объявляю», сказалъ я, нежно соединивъ руки: «что я въ пустыне нашелъ бы предметы, которые вызвали бы мою чувствительность; ежели бы я не нашелъ лучше, я бы устремилъ ее на какую нибудь нежную мирту, отыскалъ бы грустный кипрусъ, чтобы соединиться съ нимъ — я бы благословлялъ ихъ тень и нежно благодарилъ бы ихъ за ихъ покровительство — я бы вырезалъ свое имя на нихъ; и клялся бы, что они — любезнейшiя деревья всей пустыни; я вместе съ ними грустилъ бы, когда они теряли бы свою зелень, и когда они станутъ радоваться, я буду радоваться вместе съ ними. Ученый Смельфунгусъ¹⁹¹ — отъ Парижа до Рима и т. д., но онъ выехалъ съ сплиномъ и разлитою желчью, и всякой предметъ казался ему безцветнымъ и безобразнымъ; онъ написалъ отчете своего путешествiя, но это не былъ отчетъ его путешествiя, а отчетъ о его несчастныхъ и дурныхъ чувствахъ. Я встретилъ Смельфунгуса въ большомъ Portico Пантеона, онъ только что выходилъ изъ него. «Это больше ничего, какъ удобное место для петушинаго боя», сказалъ онъ. — «Я желалъ бы», сказалъ я: «чтобы вы ничего хуже не сказали про Венеру Медицискую», потому что, проезжая черезъ Флоренцiю, я слышалъ, что онъ напалъ на эту Богиню и обошелся съ нею, какъ съ самою непотребною женщиною, безъ малейшей къ тому причины. — Я опять нечаянно встретилъ Смельфунгуса около Турина, когда онъ возвращался изъ своихъ дальнихъ странствованiй. У него была целая куча печальныхъ приключенiй, которыя онъ разсказывалъ; онъ въ нихъ говорилъ о приключенiяхъ на море и на суше — о канибалахъ, которые другъ друга съедаютъ — антропофагахъ¹⁹² — онъ былъ живой обдираемъ и его мучили и съ нимъ поступали хуже, чемъ съ Св. Варфоломеемъ, во всякой гостиннице, въ которой останавливался. —

«Я объявлю это всему свету», вскричалъ Смельфунгусъ. — «Лучше бы вамъ объявить это своему доктору», сказалъ я. — Мундунгусъ¹⁹³ съ огромнымъ состоянiемъ сделалъ весь кругъ, путешествуя изъ Рима въ Неаполь, изъ Неаполя въ Венецiю, изъ Венецiи въ Вену, въ Дрезденъ, въ Берлинъ, не почерпнулъ ни одного великодушнаго разсказа или веселаго анекдота, но онъ путешествовалъ прямо, не смотря ни направо, ни налево, чтобы любовь или состраданiе не заставили его свернуть съ пути.

— Каждый добрый духъ прилеталъ бы на крыльяхъ любви радоваться ихъ прiезду, души Смельфунгуса и Мондунгуса ничего бы не слыхали, кроме свежихъ гимновъ. радости, свежихъ и восхитительныхъ песенъ любви, и свежихъ хваленiй общаго блаженства. Я душевно жалею о этихъ людяхъ: они не имеютъ способности наслаждаться; и ежели лучшая доля блаженства на небе досталась бы Смельфунгусу и Мондунгусу, они бы были такъ далеки отъ счастья, что продолжали бы и тамъ жаловаться и роптать въ продолженiи целой вечности. —

Монтрёль.¹⁹⁴

Разъ чемоданъ мой отвязался сзади кареты и упалъ, другой разъ я въ дождикъ принужденъ былъ вылезать и по колено въ грязи помогать ямщику привязывать его; и все я не могъ догадаться, чего у меня не доставало. — Но когда я прiехалъ. въ Монтрёль, и хозяинъ гостинницы спросилъ у меня, не нужно ли мне слугу, только тогда я догадался, что именно его-то мне и не доставало. —

«Слугу? Это я сделаю», сказалъ я.

«Потому что, Monsieur», сказалъ хозяинъ, «здесь есть одинъ расторопный и молодой малый, который бы гордился честью быть въ услуженiи у англичанина».

«Почему у англичанина скорее, чемъ у другаго?»

«Потому что они очень великодушны», сказалъ хозяинъ.

«Вернее смерти, что это мне будетъ стоить лишнiй livre¹⁹⁵ въ эту ночь», сказалъ я самъ себе.

«Но они имеютъ средства быть такими», прибавилъ онъ.

«На это еще нужно накинуть livre», подумалъ я.

— Только прошлую ночь, сказалъ хозяинъ: un mylord Anglais présentait un écu à la fille de chambre.

— Tant pis pour Mademoiselle Jeanneton,¹⁹⁶ сказалъ я. —

Такъ какъ Jeanneton была хозяйская дочка и хозяинъ полагалъ, что я недавно во Францiи, то онъ позволилъ себе вольность объяснить мне, что мне не надо было сказать: tant pis, a tant mieux. «Tant mieux, toujours, Monsieur»,¹⁹⁷ «когда есть что нибудь хорошаго; и tant pis, когда нетъ ничего хорошаго». — «Оно такъ и приходится», сказалъ я. — «Pardonnez moi»,¹⁹⁸ сказалъ хозяинъ.

Я не могу найдти более удобнаго случая, чтобы заметить разъ навсегда, что такъ какъ: tant pis и tant mieux суть две изъ главныхъ пружинъ французскаго разговора, то не худо бы было каждому иностранцу, прежде чемъ ехать въ Парижъ, привыкнуть правильно употреблять ихъ. —

Одинъ бойкой французской Маркизъ, за обедомъ у англiйскаго посланника, спросилъ у Mister Hume ¹⁹⁹ онъ ли — поэтъ Hume? — «Нетъ», отвечалъ скромно Hume. — Tant pis, возразилъ Маркизъ.

«Это Hume — историкъ» сказалъ кто-то. «Tant mieux», сказалъ Маркизъ. Такъ [какъ] Mister Hume человекъ съ очень добрымъ сердцемъ, то онъ поблагодарилъ какъ за то, такъ и за другое. —

Хозяинъ, растолковавъ мне это дело, позвалъ La Fleur’a — такъ звали молодого человека, про котораго онъ мне говорилъ, и сказалъ мне впередъ, что про его таланты онъ ничего сказать не можетъ: «Monsieur», прибавилъ онъ: «самъ увидитъ, для чего можно будетъ употребить его». — Что же касается до верности La Fleur, то онъ отвечалъ всемъ на свете. —

Хозяинъ это сказалъ такъ убедительно, что я тотчасъ же приступилъ къ делу; и La Fleur, которой стоялъ, дожидаясь за дверью въ безпокойномъ ожиданiи, которое испыталъ каждый смертный въ своей жизни, взоше[лъ].

Монтрёль.

Я имею способность получить пристрастiе съ перваго взгляда на человека; особенно же, когда какой нибудь бедняга приходитъ предлагать свои услуги такому бедняге, какъ я самъ; такъ какъ я знаю эту слабость, то я въ такомъ случае всегда стараюсь разсужденiемъ умерять это пристрастiе — более или менее смотря по тому расположенiю духа, въ которомъ я нахожусь, я долженъ прибавить, что это зависитъ также отъ полу лица, съ которымъ я имею дело.²⁰⁰ —

Когда La Fleur взошелъ въ комнату, несмотря на разсужденiе, которое я сделалъ, его простодушное лицо и взглядъ тотчасъ же расположили меня въ его пользу; итакъ я нанялъ его прежде, а потомъ сталъ спрашивать, что онъ умеетъ делать. «Но я открою его таланты, когда они мне понадобятся — не надо. Французъ способенъ на все», сказалъ я. — Но бедный La Fleur ничего не умелъ делать, исключая какъ бить барабанъ и съиграть маршъ или два на флейте. — Однако я решился употребить его таланты, и могу сказать, что никогда мое благоразумiе такъ горько не смеялось надъ моей слабостью. —

La Fleur началъ жить рано и также доблестно, какъ и все французы — онъ служилъ несколько летъ. Наконецъ, удовлетворивъ этому чувству и найдя, что кроме чести бить барабанъ, которой онъ вполне достигнулъ, не могъ выиграть ничего больше, и не имея надежды прославиться, онъ удалился à ses terres²⁰¹ и жилъ comme il plaisait à Dieu²⁰² — т. e. ничемъ. —

«Итакъ», сказало благоразумiе: «вы наняли барабанщика, что[бы] сопутствовать вамъ въ вашемъ путешествiи черезъ Францiю и Италiю». «Фа!» сказалъ я: «а разве половина людей нашего средняго сословiя не делали того-же круга, имея глупцовъ и крикуновъ компанiонами и еще сверхъ того принуждены были платить за это удовольствiе?»²⁰³

Недурно, когда человекъ можетъ выпутаться изъ такого непрiятнаго положенiя экивокой. — «Но вы и еще что нибудь умеете делать, La Fleur?» спросилъ я. — О qu’oui!²⁰⁴ Онъ умелъ делать щеблеты и играть немного на скрипке. — «Браво», сказало благоразумiе. — Я самъ игралъ на вiолончеле.

«Ну вы можете убрать и причесать немного парикъ, La Fleur?» — Онъ имелъ къ этому ревностное желанiе. «Этаго довольно для Бога», сказалъ я, прерывая его: «довольно будетъ и для меня». — Когда мне принесли ужинъ и съ одной стороны моего стула лежала резвая эпаньолка, а съ другой стороны стоялъ Французскiй слуга съ самымъ веселымъ выраженiемъ лица, я былъ отъ всей души доволенъ своимъ владенiемъ, и ежели бы Монархи знали, чего они желаютъ, они бы были также довольны, какъ и я. —

Монтрёль.

Такъ какъ La Fleur сделалъ со мною весь кругъ черезъ Францiю и Италiю и часто будетъ на сцене, то я, чтобы ближе познакомить читателя съ его личностью, скажу, что я никогда не имелъ случая раскаиваться въ необдуманныхъ влеченiяхъ, которыя располагаютъ мною, и еще менее въ отношенiи этаго малаго. — Онъ былъ веренъ, привязанъ, простодушенъ и во всемъ шелъ по следамъ филоссофовъ. — И несмотря на его таланты — очень достойные сами по себе — но которые не могли быть для меня полезны, я всечасно былъ вознаграждаемъ постоянной веселостью его характера, — а это вознаграждаетъ все недостатки. — Во всехъ трудностяхъ и несчастiяхъ моей жизни я находилъ опоры во взглядахъ La Fleur’a. — La Fleur былъ исключенiемъ изъ общаго правила, потому что, несмотря ни на голодъ, жажду, холодъ, наготу, недостатки, несмотря ни на какiе удары судьбы, не было никакого признака неудовольствiя на его лице — онъ вечно былъ одинаковъ; ежели я принадлежу къ числу филоссофовъ — что часто мне старается внушить лукавый — то, разсуждая о томъ, сколько разъ я былъ обязанъ практической филоссофiи этого беднаго малаго, я уже не такъ горжусь своей. Вместе съ этимъ La Fleur былъ немного хватъ — но съ перваго взгляда казался более хватомъ отъ природы, чемъ отъ образованiя, и на третiй день после нашего прiезда онъ уже вовсе пересталъ быть хватомъ. —

Монтрёль.

На следующее утро, для вступленiя La Fleur’a въ свою должность, я вручилъ ему ключь отъ моего чемодана съ реестромъ полдюжины рубашекъ и пары черныхъ шелковыхъ панталонъ, — и приказалъ ему привязать все это на чемоданъ, приготовить лошадей и попросить ко мне хозяина съ счетомъ.—

’est un garçon de bonne fortune,²⁰⁵ сказалъ хозяинъ, указывая черезъ окошко на кружокъ девокъ, которыя самымъ нежнымъ образомъ прощались съ Лафлёромъ, въ то время какъ ямщикъ выводилъ лошадей. — Лафлёръ у каждой два раза поцеловалъ руки, три раза утеръ глаза и три раза обещался имъ всемъ привезти отпущенiе греховъ изъ Рима. —

«Все въ городе его любятъ», сказалъ хозяинъ: «и нетъ ни одного уголка въ Монтрёле, въ которомъ бы объ немъ не пожалели; у него только одна есть слабость, продолжалъ онъ: «онъ вечно влюбленъ».

— «Я напротивъ этому очень радъ», сказалъ я: «это избавить меня отъ труда класть себе на ночь панталоны подъ головá».²⁰⁶ Говоря это, я хвалилъ более самаго себя, чемъ Лафлёра; потому что такъ какъ я всю свою жизнь былъ влюбленнымъ то въ одну принцессу, то въ другую, (и надеюсь, что до самой смерти останусь такимъ же), я твердо убежденъ, что ежели я сделалъ какое нибудь дурное дело, то непременно въ промежутокъ отъ одной страсти до другой: покуда продолжается это междуцарствiе, сердце мое бываетъ заперто — я не чувствую въ себе въ это время даже довольно доброты, чтобы подать нищему шесть пенсовъ, поэтому я стараюсь какъ можно скорее выдти изъ этого положенiя; и какъ скоро я опять воспламеняюсь, я делаюсь снова добръ и великодушенъ и ежели я желаю сделать вещь или съ кемъ нибудь или для кого нибудь, которая²⁰⁷ удовлетворяетъ меня, я не вижу въ этомъ никакого греха.

Говоря это, я осуждаю только страсть, но не себя.

Отрывокъ.

— Сколько было тамъ отравленiй, заговоровъ, убiйствъ, пасквилей, буйствъ каждый день; — ночью было еще хуже. —

Въ то время какъ дела были въ худшемъ положенiи, случилось такъ, что въ Абдере было дано представленiе Андромеды Эврипида, но изъ всехъ местъ, которыя восхитили публику, сильнее всехъ подействовала на воображенiя речь Персеуса, въ которой поэтъ описалъ нежныя черты природы: «О Купидонъ! Царь Боговъ и людей и т. д.». —

На другой день все жители Абдеры говорил[и] чистыми ямбами и только и было разговора, что про патетическое воззванiе Персеуса: «О Купидонъ! Царь боговъ и людей!» Въ каждой улице, въ каждомъ доме: «О Купидонъ, Купидонъ», въ устахъ каждаго безсознательно вырывающiеся нежные звуки были только: «Купидонъ! Купидонъ! Царь людей и боговъ». Огонь взялся — и весь городъ, какъ сердце одного человека, открылся для любви. —

Ни одинъ аптекарь не могъ более продавать яду, ни [у] однаго оружейника не доставало духу сделать смертоносный инструментъ. — Дружба и Добродетель встречались и целовали другъ друга на улице, золотой векъ возвратился и продолжался въ Абдере. — Каждый Абдеритянинъ, взявъ свою соломенную трубку, и каждая Абдеритянка, оставивъ свое пурпуровое тканье, вышли на дворъ и скромно сидели, слушая пенiе. — Въ отрывке сказано, что сделать это могъ только Богъ, власть котораго простирается отъ неба до земли и пучииъ морскихъ.—

Монтрёль.

прежде этаго разделаться съ сыновьями и дочерьми бедности, которые окружаютъ васъ. Не надо говорить: «убирайтесь къ чорту». Это очень непрiятное путешествiе для несчастныхъ, которые кроме этаго перенесли много страданiй. — Я полагаю гораздо лучшимъ взять несколько копеекъ въ руку и советовалъ бы поступить такъ всякому путешественнику. Зачемъ стараться определять причины, по которымъ даешь имъ — это все будетъ определено въ другомъ месте. —

Что до меня касается, то, я полагаю, нетъ человека, который бы меньше давалъ, чемъ я, это оттого, что я знаю мало людей, которые бы имели для этаго меньше средствъ; но такъ какъ это было первое проявленiе моего милосердiя во Францiи, то я и обратилъ на него наибольшее вниманiе. —

«Чего еще желать! у меня только и есть, что восемь копеекъ», сказалъ я, показывая ихъ рукою: «и ровно столько-же здесь есть бедныхъ мущинъ и женщинъ, которымъ можно дать ихъ». —

Бедный оборванный нищiй, почти безъ рубашки на теле, вышелъ шага на два изъ круга²⁰⁸ и, сделавъ неописанный поклонъ всему обществу, первый началъ просить.²⁰⁹ «Place aux dames»²¹⁰ все это въ половину не передало-бы того чувства уваженiя къ женскому полу, которое выражало это движенiе. —

— О Великiй Боже! воскликнулъ я — для чего повелелъ ты, чтобы нищета и учтивость, которыя обыкновенно такъ противуположны одна другой у другихъ народовъ, соединялись бы вместе у Французовъ? —

Я подалъ этому бедняку лишнюю копейку за его учтивость.— Маленькой живой карла, который стоялъ въ кругу напротивъ меня, положивъ подъ мышку что-то, бывшее прежде шляпой, досталъ табакерку изъ кармана и великодушно предлагалъ понюхать всемъ стоявшимъ около него: это было предложенiе довольно значительное; потому многие отказывались отъ него; но маленькой бедняга съ добродушнымъ поклономъ просилъ ихъ: Prenez-en, prenez²¹¹ говорилъ онъ, посматривая въ другую сторону, и каждой взялъ по щепотке. —

— Твоя сострадательная табакерка скоро опустеетъ, — подумалъ я и, положивъ две копейки въ нее, взялъ щепоточку табаку, чтобы придать имъ цену. Онъ почувствовалъ цену второго одолженiя более, чемъ перваго — я доставилъ ему честь этимъ, первымъ-же только милостыню; и онъ поклонился мне почти до земли. —

«Вотъ!» сказалъ я старому солдату, потерявшему руку на службе — вотъ и тебе две копейки — Vive le roi!²¹² — закричалъ старый солдатъ. —

Итакъ у меня оставалось только две копейки, я далъ одну pour l’amour de Dieu,²¹³ такъ просила у меня бедная женщина, у которой было вывихнутое бедро, и поэтому, никакъ не могло быть, чтобы я далъ ее по какой нибудь другой причне. — «Mon cher et très charitable Monsieur».²¹⁴ — «Чтожъ? я не стану противоречить этому», сказалъ я. — «Mylord Anglais»²¹⁵—этотъ одинъ звукъ стоилъ денегъ и я отдалъ за него последнюю копейку. — Но я такъ завлекся раздаванiемъ милостыни, что просмотрелъ стыдливого нищаго, который теперь уже не могъ получить отъ меня ни одной копейки, и который, я полагаю, скорее решился бы погибнуть, чемъ попросить ее у меня; онъ стоялъ около кареты, немного вне круга, и отиралъ слезу, показавшуюся на его лице — лице, выражавшемъ, что онъ видалъ и лучшiе дни.

«Милосердный Боже!» сказалъ я: «и у меня не осталось ни одной копейки, чтобы дать ему. «Но у васъ ихъ есть тысячи!» вскричали вдругъ все силы природы, зашевелившись внутри меня; итакъ я далъ ему — но сколько? — теперь мне совестно сказать: какъ много! а тогда мне было совестно подумать: какъ мало! Ежели читатель можетъ составить себе понятiе о моемъ расположенiи, онъ можетъ заключить съ верностью о сумме, которую я далъ — между однимъ ливромъ и двумя. — Я ничего не могъ больше дать другимъ, [кроме] — «Dieu vous bénisse.

énisse encore!²¹⁶ сказали: солдатъ, карликъ и др. — Стыдливой нищiй ничего не могъ сказать; онъ досталъ маленькой платокъ и утиралъ лицо, въ то время какъ я поворотился. И я подумалъ, что онъ благодарить меня лучше всехъ. —

Bidet.²¹⁷

(потому что я не видалъ его ногъ), скакалъ передо мной и былъ счастливъ и перпендикуляренъ какъ принцъ. —

Но что счастье! что величiе въ здешнемъ мiре печалей? Но проехали мы однаго lieu,²¹⁸ какъ мертвый оселъ мгновенно остановилъ Лафлёра на всемъ его бегу. — Его bidet не хотелъ пройдти мимо — возникло недоразуменiе между ними и съ перваго козелка бедняга былъ вышибенъ изъ своихъ ботфортовъ. —

«diable!»

Онъ слезъ, потомъ опять селъ верхомъ и принялся колотить бедную лошадку такъ, какъ въ старину онъ бивалъ свой барабанъ.

Bidet носился съ одной стороны дороги на другую, то назадъ, то вправо, то влево, только не къ ослу. — Лафлёръ настаивалъ, и наконецъ bidet сшибъ его. —

«Что это сделалось съ твоимъ bidet?» сказалъ я Лафлёру. — «Monsieur», сказалъ онъ: «c’est le cheval le plus opiniâtre du monde».²¹⁹

«Ужъ ежели она норовиста, то пойдетъ только туда, куда захочетъ», отвечалъ я. —

²²⁰ сказалъ Лафлёръ. —

Не mal à propos²²¹ будетъ заметить, что хотя Лафлёръ употребилъ въ этомъ случае только два восклицанiя — имянно Diable! и Peste!, — во французскомъ языке таковыхъ восклицаний, соответствующихъ тремъ степенямъ — положительной, сравнительной и превосходной, — имеется три, которыя и служатъ для определенiя неожиданныхъ действiй случая въ жизни. —

Diable, какъ первая, положительная степень, употребляется обыкновенно при самыхъ простыхъ душевныхъ ощущенiяхъ, въ которыхъ незначительныя вещи разстраиваютъ ваши надежды; такъ напримеръ, когда въ игре въ кости два раза выходятъ теже очки, когда Лафлёръ былъ сбитъ съ лошади и т. д. — Поэтому тоже, когда супругъ узнаетъ о своихъ рогахъ, то всегда употребляется — Diable!

— Peste!

Чтоже касается третьей.......

Сердце мое наполняется скорбью и состраданiемъ, когда я разсуждаю о томъ, сколько долженъ былъ перенести страданiй и горькихъ мученiй такой утонченный народъ, для того, чтобы быть принуждену употребить это третье восклицанiе. — О, силы, дающiя красноречiе въ минуты отчаянiя! Какой бы ни былъ со мной случай, дайте мне приличныхъ словъ, чтобы выражать мои чувства, и я не стану удерживать мою природу.— Но такъ какъ я не могъ получить такого дара во Францiи, я решился безъ восклицанiй переносить всякое зло, до техъ самыхъ поръ, покуда оно меня оставить. —

Лафлёръ не сделалъ такого условiя съ самимъ собою — онъ следилъ глазами за bidet до техъ поръ, покуда его не стало видно; и тогда, вы можете себе представить, ежели хотите, какимъ словомъ онъ заключилъ все дело. —

Такъ какъ въ ботфортахъ не было средствъ догнать испуганной лошади, оставалось только посадить Лафлёра за карету, или въ карету. — Я выбралъ последнее, и черезъ полчаса мы подъехали къ почтовому двору въ Нампонте. —

Мертвый оселъ.

— «И это», говорилъ онъ, укладывая остатокъ корки въ свою суму: «и это я отдалъ бы тебе, ежели бы ты былъ живъ, чтобы поделиться со мною».

По выраженiю, съ которымъ это было сказано, я думалъ, что это говорилось къ дите, но это говорилось къ ослу, и къ тому самому, котораго трупъ мы видели на дороге, и который причинилъ неудачу Лафлёра. — Казалось, что человекъ этотъ очень сожалелъ о немъ, и я тотчасъ же вспомнилъ сожаленiя Санхо Пансо о своемъ осле, но этотъ человекъ выражалъ свою горесть гораздо естественнее. —

Беднякъ сиделъ на каменной скамейке около двери; съ одной стороны его лежало седло съ осла и уздечка, которую онъ изредка подымалъ, потомъ опять клалъ и глядя на нее покачивалъ головой. Потомъ онъ опять досталъ изъ сумы корку хлеба, подержалъ ее въ руке, какъ будто хотелъ есть, положилъ ее на удила ослиной узды, внимательно посмотрелъ на маленькое устройство, которое сделалъ, и вздохнулъ. —

— Я продолжалъ сидеть и мне можно было все видеть и слышать черезъ головы другихъ. — Онъ говорилъ, что пришелъ недавно изъ Испанiи, а туда пошелъ съ дальнейшихъ береговъ Франконiи, и что теперь, возвращаясь домой, пройдя уже такъ много, его оселъ умеръ. — Казалось, все желали знать, что могло заставить такого старика предпринять такое дальнее путешествiе.

— Небу угодно было, сказалъ онъ, благословить его тремя сыновьями, первыми молодцами во всей Германiи; но потерявъ въ одну неделю двухъ старшихъ отъ оспы, и когда младшiй заболелъ тою-же болезнью, онъ такъ испугался потерять ихъ всехъ, что сделалъ обетъ, что ежели будетъ угодно небу оставить ему младшаго сына, онъ пойдетъ въ благодарность къ Св. Іаго въ Испанiю. —

Когда разсказщикъ дошелъ до этаго места, онъ остановился и отдалъ долгъ природе — онъ заплакалъ горько. — Онъ сказалъ, что такъ какъ провиденiю было угодно принять эти условiя, онъ вышелъ изъ своей деревни съ беднымъ животнымъ, котораго лишился, и которое было терпеливымъ товарищемъ во все время путешествiя — ело съ нимъ одинъ хлебъ во все время дороги и во всехъ отношенiяхъ было для него другомъ.

Все окружающiе слушали съ участiемъ бедняка. Лафлёръ предложилъ ему денегъ; но онъ не взялъ и отвечалъ, что жалеетъ не о цене, а о потере осла. —

Онъ былъ уверенъ, что оселъ любилъ его, и по этому случаю разсказалъ длинную исторiю о томъ, какъ при переходе черезъ Пиринеи несчастный случай разлучилъ ихъ на три дня; и впродолженiи этаго времени онъ искалъ осла столько же, сколько и оселъ его, и они не пили и не ели, до техъ поръ покуда опять не встретились.

— «Тебе всетаки должно быть прiятно, другъ», сказалъ я ему: «знать, что ты всегда былъ для него хорошимъ хозяиномъ».

«Увы!» отвечалъ онъ: «я думалъ такъ, покуда онъ былъ живъ, но теперь думаю иначе. Мне кажется, что для него слишкомъ тяжело было носить меня со всеми моими печалями, и что это-то сократило дни несчастнаго животнаго.. Я боюсь, что мне придется отвечать за это».

— «Стыдъ всему свету!» сказалъ я самъ себе: «ежели бы мы любили другъ друга такъ, какъ этотъ беднякъ любилъ своего осла, это было бы недурно.

————

XV.
ИСТОРІЯ ВЧЕРАШНЯГО ДНЯ.

однаго дня. — Богъ одинъ знаетъ, сколько разнообразныхъ, занимательныхъ впечатленiй и мыслей, которыя возбуждаютъ эти впечатленiя, хотя темныхъ, неясныхъ, но [не] менее того понятныхъ душе нашей, проходитъ въ одинъ день. Ежели бы можно было разсказать ихъ такъ, чтобы самъ бы легко читалъ себя и другiе могли читать меня, какъ и я самъ, вышла бы очень поучительная и занимательная книга, и такая, что не достало бы чернилъ на свете написать ее и типографчиковъ напечатать. <С какой стороны ни посмотришь на душу человеческую, везде увидишь безпредельность и начнутся спекулацiи, которымъ конца нетъ, изъ которыхъ ничего не выходитъ и которыхъ я боюсь.> — Къ делу. —

Всталъ я вчера поздно, въ 10 часовъ безъ четверти, а все отъ того, что легъ позже 12. (Я далъ себе давно правило не ложиться позже 12 и всетаки въ неделю раза 3 это со мною случается); впрочемъ есть такiя обстоятельства, въ которыхъ я ставлю это не въ преступленiе, а въ вину; обстоятельства эти различны; вчера было вотъ какого рода.

Здесь прошу извинить, что я скажу, что было третьяго дня; ведь пишутъ романисты целыя исторiи о предыдущей генерацiи своихъ героевъ.

Я игралъ въ карты; но нисколько не по страсти къ игре, какъ бы это могло казаться; столько же по страсти къ игре, сколько тотъ, кто танцуетъ польской по страсти къ прогулке. Ж. Ж. Руссо въ числе техъ вещей, которыя онъ предлагалъ и которыхъ никто не принялъ, предлагалъ въ обществе играть въ бильбоке, для того, чтобы руки были заняты; но этаго мало, нужно, чтобы въ обществе и голова была занята или по крайней мере имела такое занятiе, про которое можно бы было говорить или молчать. — Такое занятiе у насъ и придумано — карты. — Люди стараго века жалуются, что «нынче разговора вовсе нетъ». Не знаю, какiе были люди въ старомъ веке (мне кажется, что всегда были такiе же), но разговору и быть никогда не можетъ. Разговоръ, какъ занятiе — это самая глупая выдумка. — Не отъ недостатка ума нетъ разговора, а отъ эгоизма. Всякой хочетъ говорить о себе или о томъ, что его занимаетъ; ежели же одинъ говорить, другой слушаетъ, то это не разговоръ, a преподаванiе. Ежели же два человека и сойдутся, занятые однимъ и темъ же, то довольно одного третьяго лица, чтобы все дело испортить: онъ вмешается, нужно постараться дать участiе и ему, вотъ и разговоръ къ чорту. —

и чемъ более продолжается разговоръ, темъ более отдаляется одинъ отъ другого, до техъ поръ пока каждый увидитъ, что онъ уже не разговариваетъ, a проповедуетъ съ недоступной никому кроме него вольн[о стью], выставляя себя примеромъ, а другой его не слушаетъ и делаетъ тоже. Катали ли вы яйца на Святой неделе? Пустите два яйца одинакiя по одному лубку, но у каждаго носокъ въ свою сторону. И покатются они сначала по одному направленiю, а потомъ каждое въ ту сторону, въ которую носочекъ. Есть въ разговоре, какъ и въ катаньи яицъ, шлюпики, которые катются съ шумомъ и не далеко, есть востроносыя, которыя Богъ весть куда занесутся; но нетъ двухъ яицъ, исключая шлюпиковъ, которыя бы покотились въ одну сторону. У каждаго свой носокъ.

Я не говорю о техъ разговорахъ, которые говорятся отъ того, что неприлично было бы не говорить, какъ неприлично было бы быть безъ галстука. Одна сторона думаетъ: ведь вы знаете, что мне никакого дела нетъ до того, о чемъ я говорю, но нужно; а другая: говори, говори, бедняжка — я знаю, что необходимо.

Это уже не разговоръ, а тоже, что черный фракъ, карточки, перчатки — дело приличiя. —

Вотъ почему я и говорю, что карты хорошая выдумка. Во время игры можно поговорить тоже и потешить самолюбiе, сказать крас[н]енькое словц[о], не бывъ обязаны[мъ] продолжать на тотъ же ладъ, какъ въ томъ обществе, где только разговоръ.

Надо приберегать последнiй зарядъ ума на последнiй кругъ, въ то время, какъ берешься за шляпу: вотъ время разразиться всемъ запасомъ. Какъ лошадь на призъ. Иначе покажешься бледенъ и беденъ; и я замечалъ, что люди не только умные, но которые могутъ блеснуть въ свете, теряли отъ недостатка въ постепенности. Ежели сгоряча, пока не надоело, говоришь, а потомъ отъ скуки не хочется и отвечать, такъ и уйдешь; последнее впечатленiе останется и скажутъ: какъ онъ тяжелъ... Когда же въ карты играютъ, этаго нетъ. Можно молчать не предосудительно. —

— 3 часа быть подле той женщины. — A ведь ежели есть та женщина, этаго за глаза довольно. —

Такъ вотъ, я игралъ въ карты, садился справа, слева, напротивъ, и везде было хорошо.

Такого рода занятiе продолжалось до 12 часовъ безъ четверти. 3 роберта кончились. Отчего эта женщина любитъ меня (какъ бы мне хотелось здесь поставить точку!) приводить въ замешательство? И безъ того я уже не свой при ней; то мне кажется, что у меня руки очень нечисты, то сижу я нехорошо, то мучаетъ меня прыщикъ на щеке имянно съ ея стороны.

Впрочемъ, кажется, она ни въ чемъ не виновата, а я самъ вс[е]гда не въ своей тарелке съ людьми, которыхъ я или не люблю или очень люблю. Отчего бы это? Отъ того, что однимъ хочешь показать, что не любишь, а другимъ, что любишь, а показать то, что хочешь, очень трудно. У меня всегда выходить навыворотъ; хочешь быть холоденъ, но потомъ кажется это уже слишкомъ, и сделаешься слишкомъ приветливъ; съ людьми, которыхъ любишь и любишь хорошо, но мысль, что они могутъ думать, что любишь скверно,—сбиваетъ и делаешься сухъ и резокъ.

Она для меня женщина, потому что она имеетъ те милыя качества, которыя ихъ заставляютъ любить, или, лучше, ее любить, потому что я ее люблю; но не потому, чтобы она могла принадлежать мущине. Это мне въ голову не приходитъ. У нея дурная привычка ворковаться съ мужемъ при другихъ, но мне и дела до этаго нетъ; мне все равно, что она целовала [бы?] печку или столъ, — она играетъ съ мужемъ, какъ ласточка съ пушкомъ, потому что душа хорошая и отъ этаго веселая. —

обманывать въ любви — это не кокетство, а это наглость и подлость. — Нетъ, а желать нравить[ся] и кружить головы, это прекрасно,²²² никому вреда не делаетъ, потому что Вертеровъ нету, и доставляетъ себе и другимъ невинное удовольствiе. Вотъ я, напримеръ, совершенно доволенъ, что она мне нравится, и ничего больше не желаю. Потомъ, есть умное и глупое кокетство: умное — такое, которое незаметно и не поймаешь преступника на деле; глупое — напротивъ: ничего не скрыто. И вотъ какъ оно говоритъ: «Я собой не очень хороша, но за то какiя у меня ноги! Посмотрите: видите? что, хороши?» — Ноги у васъ, можетъ быть, хороши, но я не заметилъ, потому что вы показывали. — Умное говоритъ: «Мне совершенно все равно, смотрите вы или нетъ; мне жарко, я сняла шляпу». — Все вижу. — «А мне что за дело». — У нее и невинное, и умное. —

Я посмотрелъ на часы и всталъ. Удивительно: исключая какъ когда я съ ней говорю, я никогда не видалъ на себе ее взгляда и вмест[е] съ темъ она видитъ все мои движенiя. — «Ахъ, какiе у него розовые часы!» — Меня очень оскорбило, что находятъ мои брегетовскiе часы розовыми, мне такъ же обидно показалось [бы], ежели бы мне сказали, что у меня розовый жилетъ. Должно быть, я приметно смутился, потому что когда я сказалъ, что это напротивъ прекрасные часы, она въ свою очередь смутилась. — Должно быть, ей было жалко, что она сказала вещь, которая меня поставила въ неловкое положенiе. Мы оба поняли, что смешно, и улыбнулись. Очень мне было прiятно вместе смутиться и вместе улыбнуться. Хотя глупость, но вместе. — Я люблю эти таинственные отношенiя, выражающiяся незаметной улыбкой и глазами, и которыхъ объяснить нельзя. Не то, чтобы одинъ другого поня[лъ], но каждый понимаетъ, что друг[ой] понимаетъ, что онъ его понимаетъ и т. д.

Хотелось ли ей кончить этотъ милый для меня разговоръ, или посмотреть, какъ я откажусь, и знать, откажусь ли я, или просто еще играть, [но] она посмотрела на цифры, написанныя на столе, провела мелкомъ по столу, нарисов[ала] какую то, не определенную ни математи[кой], ни живописью фигуру, посмотрела на мужа, потомъ между имъ и мной.²²³ «Давайте еще играть 3 роберта». Я такъ былъ погруженъ въ разсматриванiе не этихъ движенiй, но всего, что называютъ charme,²²⁴ 1 неразобр.] не поспело, чтобы облечь слова мои въ форму удачную; я просто сказалъ: «нетъ, не могу». Не успелъ я сказать этаго, какъ уже сталъ раскаиваться, — т. е. не весь я, а одна какая то частица меня. — Нетъ ни однаго поступка, который бы не осудила какая нибудь частица души; за то найдется такая, которая скажетъ и въ пользу: что за беда, что ты ляжешь после 12, а знаешь ли ты, что будетъ у тебя другой такой удачный вечеръ? — Должно быть, эта частица говорила очень красноречиво и убедительно (хотя я не умею передать), потому что я испугался и сталъ искать доводовъ. — Во первыхъ, удовольствiя большого нетъ, сказалъ я [себе]: тебе она вовсе не нравится и ты въ неловкомъ положенiи; потомъ ты уже сказалъ, что не можешь, и ты потерялъ во мненiи.....

Comme il est aimable, ce jeune homme.²²⁵

Эта фраза, кот[орая] последовала сейчасъ за моей, прервала мои размышленiя. — Я сталъ извиняться, что не могу, но такъ [как] для этаго не нужно думать, я продолжалъ разсуж[дать] самъ съ собой: Какъ я люблю, что она называетъ меня въ 3-мъ лице. По немецки это грубость, но я бы любилъ и по немецки. Отчего она²²⁶ — «Останься ужинать», сказалъ мужъ. — Такъ какъ я былъ занятъ разсужденiемъ о формулахъ 3-го лица, я не заметилъ, какъ тело мое, извинившись очень прилично, что не можетъ оставаться, положило опять шляпу и село преспокойно на кресло. Видно было, что умственная сторона моя не участвовала въ этой нелепости. Мне очень стало досадно и [я] начиналъ было порядкомъ журить самого себя, когда меня развлекло весьма прiятное обстоятельство. Она съ болышимъ вниманiемъ нарисовала что то, чего я не видалъ, подняла мелокъ немного выше, чемъ бы было нужно, положила его на столъ, потомъ, упершись руками на диванъ, на которомъ сидела, и передвигаясь со стороны на другую, придвинулась къ самой спинке и подняла головку — головку съ тонкимъ и кругловатымъ очеркомъ лица, черными, полузакрытыми, но энергическими глазами, съ узенькимъ и острымъ, острымъ носикомъ и съ такимъ ртомъ, который съ глазами составлялъ одно и всегда выражалъ что нибудь новое. Въ эту минуту, какъ сказать, что онъ выражалъ? Была и задумчивость, и насмешка, и болезненность, и желанiе удержаться отъ смеха, и важность, и капризъ, и умъ, и глупость, и страсть, и апатiя, и еще мало ли что онъ выражалъ. — Немного погодя мужъ вышелъ, должно быть, приказать ужинъ.

Когда меня оставляютъ однаго съ ней, мне всегда делается страшно и тяжело. Когда я провожаю глазами техъ, которые уходятъ, мне также больно, какъ въ 5-й фигуре: ²²⁷ я вижу, какъ дама моя переходитъ на другую сторону и я долженъ оставаться одинъ. Я уверенъ, что Наполеону не такъ больно было видеть, какъ Саксон[цы] при Ватерлоо перешли къ непрiятелю, какъ мне въ первой юности было больно смотреть на эту жестокую эволюцiю. Средство, которое я употребляю въ кадрили, употребляю я и при этомъ случае: я делаю [видъ?], какъ будто не замечаю, что я одинъ. И даже теперь разговоръ, который б[ылъ] начатъ до его ухода, кончился; я повторилъ последнiя слова, сказанныя мною, прибавивъ только: «такъ стало быть», она повторила свои, прибавивъ: «да». Но вместе съ темъ тутъ же завязался другой, неслышный разговоръ.

Она. Я знаю, зачемъ вы повторяете то, что уже сказали: вамъ неловко б[ыть] одному и вы видите, что мне неловко, — такъ чтобы казаться намъ занятыми вы заговорили. За это вниманiе васъ очень благодарю, но можно бы сказать что нибудь поумнее». — Я. Это правда, ваше замечанiе верно, но я не знаю, отчего вамъ неловко; неужели вы думаете, что ежели вы одне, то я стану вамъ говорить такiя вещи, которыя будутъ вамъ непрiятны? И чтобы доказать вамъ, какъ я готовъ жертвовать своими удовольствiями для васъ, что^{228 229} нашъ теперешнiй разговоръ, я стану говорить громко. Или вы начинайте. — Она. Ну, давайте!

Я только что приводилъ ротъ въ порядокъ, чтобы сказать какую нибудь такую вещь, при которой можно бы было думать объ одномъ, а разговаривать о другомъ, какъ она начала разговоръ громкiй, который повидимому могъ бы продолжаться долго; но въ такомъ положенiи самые замечательные вопросы падаютъ, потому что продолжается тоть разговоръ. Сказавши по фразе, мы замолчали, попробовали еще говорить, опять замолчали. . Я.— Нетъ, никакъ нельзя говорить. Такъ какъ вамъ, я вижу, неловко, лучше бы, еслибъ воротился вашъ мужъ. — Она (громко). «Человекъ, где Иванъ Ивановичъ? Попроси ихъ сюда». Ежели бы кто не верилъ, что есть такiе тайные разговоры, то вотъ доказательство.

«Я очень радъ, что мы теперь одни», продолжалъ я темъ же способомъ разговаривать: «я вамъ замети[лъ] уже, что вы меня часто оскорбляете своимъ недоверiемъ. Ежели я нечаянно дотронусь до вашей ножки своей ногой, вы сейчасъ спешите извиняться и не даете мне времени сделать того же, когда я только что, разобравъ, что это действительно ваша нога, хотелъ извиниться. Я за вами не могу поспеть, а вы думаете, что я неделикатенъ».

Мужъ пришелъ. Мы посидели, поужинали, поговорили и я поехалъ домой въ половине перваго.

Теперь весна, 25-е Марта. Ночь тихая, ясная; молодой месяцъ виднелся напротивъ изъ за красной крыши большого белаго дома; снегу уже мало.

«Подавай, N!.....

Одни мои ночныя санки были у подъезда, да и Дмитрiй очень хорошо и безъ возгласа лакея слышалъ, что я выхожу, потому что слышно было его чмоканье, какъ будто онъ целовалъ кого нибудь въ темноте, и которое по моимъ предположенiямъ имело целыо заставить маленькую лошадку сдвинуть сани съ камней мостовой, по которой непрiятно скрипели и визжали подреза. Наконецъ санки подъехали. Услужливой лакей взялъ меня подъ локоть и повелъ сажать; ежели бы онъ не держалъ меня, я бы прямо прыгнулъ въ сани, теперь же, чтобы не оскорбить его, я пошелъ тихо и продавилъ ледочекъ подернувшейся лужи и замочилъ ноги. — «Благодарствуй, братъ». — Дмитрiй, морозитъ? — Какъ же можно-съ; теперь все по ночамъ заморозки пойдутъ-съ. —

— Какъ глупо! Зачемъ я спрашиваю? — Не правда, ничего глупаго нетъ: тебе хочется говорить, быть въ сношен[iяхъ] съ людьми, потому что ты веселъ. Отчего же я веселъ? За полчаса ежели бы я селъ въ сани, я бы не сталъ разговаривать. А оттого, что ты довольно хорошо говорилъ передъ отъездомъ, оттого, что ея мужъ тебя вышелъ провожать и сказалъ: «Когда жъ мы опять увидимся?» Оттого, что какъ только лакей тебя увидалъ, онъ сейчасъ встрепенулся и не смотря на то, что пахло отъ него петрушкой, онъ съ удовольствiемъ тебе услужилъ. Я ему какъ то далъ полтинникъ. Во всехъ нашихъ воспоминанiяхъ середина выпадаетъ, а остается первое и последнее впечатленiе, особенно последнее. Поэтому прекрасный обычай хозяину дома провожать гостя до двери, у которой, обыкновенно устроивъ ноги винтомъ, нельзя хозяину не сказать чего нибудь любезнаго гостю; не смотря ни на какую короткость отношенiй, этимъ правиломъ пренебрегать не надо. Т[акъ] н[апримеръ], «когда мы опять увидимся» ничего не значить, но невольно [изъ] самолюбiя гость переведетъ такъ: когда²³⁰ мы значитъ: я и жена, к[оторой] тоже очень прiятно тебя видеть; опять значитъ: мы нынче провели вечеръ вместе, но съ тобой нельзя соскучиться; увидимся значитъ: еще разъ намъ сделай удовольствiе. И гостю остается прiятное впечатленiе. Также необходимо, особенно въ домахъ не хорошо устроенныхъ, где не все лакеи, особенно швейцаръ (это самое важное лицо, потому что первое и последнее впечатленiе), учтивы, давать денегъ людямъ. Они васъ встречаютъ и провожаютъ, какъ человека домашняго, и услужливость ихъ, источникъ коей полтинникъ, переводишь такъ: васъ здесь все любятъ и уважаютъ, поэтому мы стараемся, угождая господамъ, угодить вамъ. Можетъ быть, только и любитъ и уважаетъ лакей, но все таки прiятно. Что за беда, что ошибаешься? ежели бы не было ошибокъ, то не было бы........

«Аль белены объелся!.. Чоортъ!..»

Мы съ Дмитрiемъ тихохонько и скромнехонько ехали какимъ то бульваромъ и держимся ледочкомъ правой стороной, какъ вдругъ какой то «лешiй» (Дмитрiй такъ назвалъ после его) въ карете парой столкнулся съ нами. Разъехались, и только отъехавши шаговъ 10, Дмитрiй сказалъ: «вишь, лешiй, правой руки не знаетъ!»

Не думайте, чтобы Дмитрiй былъ робкiй человекъ или не скоръ на ответъ. Нетъ, онъ, напротивъ, хотя былъ небольшого роста, съ бритой бородой (но съ усами), онъ глубоко сознавалъ собственное достоинство и строго исполнялъ долгъ свой, но причиной въ этомъ случае его слабости были два обстоятельства. 1) Дмитрiй привыкъ ездить на экипажахъ, внушающихъ уваженiе, теперь же мы ехали на пошевенькахъ, запряженныхъ очень маленькой лошадкой въ весьма длинныхъ оглобляхъ, такъ что даже кнутомъ съ трудомъ можно было достать ее, и лошадка эта заплетала жалко задними ногами, что въ зрителяхъ постороннихъ могло возбудить насмешку, поэтому темъ более обстоятельство это было тяжело для Дмитрiя и могло уничтожить чувство [1 неразобр.] 2) Должно быть вопросъ мой: морозитъ ли? напомнилъ ему такого же рода вопросы осенью въ отъезде. Онъ охотиикъ; охотнику есть о чемъ замечтаться — и забыть ругнуть впопадъ кучера, который не держитъ правую руку. У кучеровъ, какъ и у всехъ, тотъ правъ, кто съ бόльшей уверенностью и прежде крикнетъ на другого. Есть исключенiя; напримеръ Ванька никакъ не можетъ крикнуть на карету, одиночка, даже щегольская, съ трудомъ можетъ крикнуть на четверню; впрочемъ все зависитъ отъ характера, отъ обстоятельствъ времени, а главное, отъ личности кучера, отъ направленiя, въ которомъ едутъ. Я одинъ разъ виделъ въ Туле разительный примеръ влiянiя, которое можетъ иметь одинъ человекъ на другихъ дерзостью.

— все тянулись цепью по Кiевской, — пешеходовъ кучи. Вдругъ крикъ съ поперечной улицы: «держи, эй, держи лошадь то! Пади, эй!» самоувереннымъ голосо[мъ]. Невольно пешеходы посторонились, пары и четверни придержали. Чтожъ вы думаете? Оборванный извощикъ, стоючи на избитыхъ санишкахъ, размахивая надъ головой концами возжей, на скверной кляче съ крикомъ продралъ на другую сторону, покуда никто не опомнился. Даже буточники и то расхохотались.

Дмитрiй хотя человекъ азартный и ругнуть любитъ, но сердце имеетъ доброе, скотину жалеетъ. Кнутъ онъ употребляете не какъ средство побужденiя, но исправленiя, т. е. онъ не погоняетъ кнутомъ: это несообразно съ достоинствомъ городского кучера, но ежели рысакъ не стоитъ у подъезда, онъ ему дастъ «раза». Я это сейчасъ имелъ случай заметить: переезжая изъ одной улицы на другую, лошадка наша насилу вытащила насъ и я заметилъ по отчаяннымъ движенiямъ его спины и рукъ и [по] чмоканью, что онъ б[ылъ] въ непрiятномъ положенiи. Ударить кнутомъ? онъ къ этому не привыкъ. Ну, а что, ежели бы лошадь остановилась? Онъ не перенесъ бы этаго, хотя тутъ нельзя было бояться шутника, который бы сказалъ: «Аль кормить?» Вотъ доказательство, что Дмитрiй действуетъ более по сознанiю долга, чемъ изъ тщеславiя.

Я много еще думалъ объ многораз[лич]ныхъ отношенiяхъ кучеровъ между собою, объ ихъ уме, находчивости и гордости. Должно быть, при большихъ съездахъ они узнаютъ другъ друга, съ кемъ сталкивались, и переходятъ изъ враждебн[ыхъ] въ миролюбныя отношенiя. Все интересн[ы] на свете, особенно отношенiя техъ классовъ, къ к[оторымъ] мы не принадлежимъ.

Ежели едутъ экипажи по одному направленiю, то распря бываетъ продолжительнее: тотъ, кто обиделъ, старае[тся] угнать или отстать, другой же иногда успеваетъ доказать ему неправоту поступка и беретъ верхъ; впрочемъ, когда едутъ въ одну сторону, то перевесъ на стороне того, чьи лошади резвее.

Все эти отношенiя очень удобно прикладываются къ отношенiямъ вообще въ жизни. Интересно[ы?] тоже для меня отношения господь между собою и кучерами при такого рода столкновенiяхъ. — «Эка дрянь, куда прешь?» — Когда это обращается ко всему экипажу, невольно седокъ старается принять видъ серьезной или веселой или беззаботной — однимъ словомъ такой, который онъ прежде не имелъ; заметно, что ему прiятно бы было, ежели бы было на оборотъ; заметилъ я, что г[оспо]да съ усами въ особенности сочувствуютъ обидамъ, нанесеннымъ ихъ экипажу. —

— «Кто едетъ?»

Это прокричалъ буточникъ, который нынче утромъ при мне очень былъ оскорбленъ тоже кучеромъ. У подъезда противъ этой самой будки стоя[ла] карета; славный съ рыжей бородой кучеръ, уложивъ подъ себя возжи и опершись локтя[ми] на колени, грелъ спину на солнце, какъ было видно, съ большимъ удовольствiемъ, потому что даже почти совсемъ зажмурился. Напротивъ него буточникъ похаживалъ на площадке передъ будкой и концомъ алебарды поправлялъ доску надъ лужей передъ своимъ балкономъ. — Вдругъ ему не понравилось, или что карета тутъ стоитъ, или завидно стало, что кучеру такъ прiятно греться, или хотелъ разговориться — онъ прошелъ по своему балкончику, заглянулъ въ переулокъ, потомъ, стукнулъ алебардой по доске: «Эй ты, куда сталъ? дорогу загородилъ». Кучеръ немного отщурилъ левый глазъ, по смотрелъ на буточника и опять закрылъ. — «Съезжай! тебе что ли говорятъ!» Никакого вниманiя.— «Аль не слышишь! сворачивай, говорятъ!» Буточникъ, видя, что нетъ ответа, прошелъ по балкончику, еще заглянулъ въ переулокъ и видно собирался сказать что нибудь разительное. Въ это время кучеръ приподнялся, поправилъ подъ собой возжи и, повернувшись съ заспанными глазами къ буточнику: — «Что зеваешь? Тебе, дураку то и ружья въ руки не давали, а туда же кричитъ!»

— Подавай!

Кучеръ проснулся и подалъ.

Я посмотрелъ на буточника; онъ что то пробормоталъ и сердито посмотрелъ на меня; ему, видно, непрiятно было, что я слышалъ и смотрю на не[го]. Я знаю, что ничемъ больше нельзя оскорбить человека въ глубине, какъ темъ, чтобы дать понять ему, что заметилъ, но говорить про это не хочешь; поэтому я сконфузился, пожалелъ буточн[ика] и пошелъ прочь.

«Пади, шапка, — служба, борода, пади, салазки, пади, прачка, пади, коновалъ — пади, фигура, пади, Мусье». Удивительно умеетъ русскiй человекъ найти обидное слово другому, котораго онъ въ первый разъ видитъ, не только человеку, сословiю: мещанинъ — «кошатникъ», будто бы мещане кошекъ обдираютъ; лакей — «лакало, лизоблюдъ»; мужикъ — «Рюрикъ» — отчего, не знаю; кучеръ — «гужеедъ» и т. д. — всехъ не перечтешь. Повздорь Ру[сскiй] человекъ съ человекомъ, котораго первый разъ видитъ, онъ сейчасъ окрестить его такимъ именемъ, которымъ заденетъ за живую струну: кривой носъ, косой чертъ, толстогубая бестiя, курнос[ый]. Надо испытать, чтобы знать, какъ верно и метко всегда попадаютъ прямо въ больное место. Я никогда не забуду обиды, которую заочно получилъ. Одинъ Р[усскiй] чел[овекъ] говори[лъ] про меня: «Ахъ, онъ редкозубый!» — Надо знать, что у меня зубы чрезвычайно дурны, испорчены и редки. —

Дома.

Я прiехалъ домой. Дмитрiй заторопился слезать, чтобы отворить ворота, я тоже, чтобы пройти въ калитку прежде его; это всякiй разъ такъ бываетъ: я тороплюсь войти, потому что привыкъ уже, онъ торопится подвезти меня къ крыльцу, потому что онъ такъ привыкъ. — Я долго не могъ дозвониться; свечка сальная очень нагорела и Провъ, мой лакей старичокъ, спалъ. Покуда я звонилъ, вотъ о чемъ я думалъ: Отчего мне противно входить домой, где и какъ бы я ни жилъ? противно видеть того же Прова на томъ же месте, ту же свечку, теже пятна на обояхъ, теже картины, такъ что даже грустно делается? —

Особенно надоедаютъ мне обои и картины, потому что они имеютъ претензiю на разнообразiе, а стоить посмотреть на нихъ два дня, они хуже белой стены. Это непрiятное чувство, входя домой, должно быть, отъ того, что не рожденъ человекъ, чтобы въ 22 года жить холостякомъ. То ли [бы] было, ежели бы можно было спросить Прова, который вскочилъ и, стуча сапогами, (верно чтобы показать, что онъ давно слышитъ и исправенъ) отворяетъ дверь: «Барыня почиваетъ?» — Никакъ нетъ, въ книжку читаютъ. — То ли бы дело: — взялъ бы я обеими руками за головку, подержалъ бы передъ собой, посмотрелъ бы, поцеловалъ бы и опять посмотрелъ и опять поцелуй; и не скучно бы было ворочаться домой. Теперь одинъ вопросъ, который я могу сделать Прову, чтобы показать ему, что я заметилъ, что онъ никогда не спитъ, когда меня дома нетъ, это: «Былъ кто нибудь?» — Никого. — Всякiй разъ, когда бываетъ такого рода вопросъ, ответъ Провъ делаетъ жалкимъ голосомъ и всякiй разъ мне хочется ему сказать: «Зачемъ же ты говорить жалкимъ голосомъ? Я очень радъ, что никто не былъ». Но я удерживаюсь: Провъ могъ бы оскорби[ться], а онъ человекъ почтенный. —

Нынешнiй [день] я ничего не издержалъ, потому что ни гроша нету, такъ нечего писать въ счетную книгу. —

Дневникъ и журналъ — другое дело: нужно бы было писать, но поздно, отложу до завтра. —

Мне часто случалось слышать слова: «пустой человекъ, живетъ безъ цели»; и самъ даже я это часто говорилъ и говорю, не отъ того чтобы я повторялъ чужiя слова, но я чувствую въ душе, что это нехорошо и что нужно иметь въ жизни целъ.

Но какъ же это сделать, чтобы быть «полнымъ человекомъ и жить съ целью»?—Задать себе цель никакъ нельзя. — Это я пробовалъ, сколько разъ, и не выходило. Надо не выдумывать ее, но найти такую, которая бы была сообразна съ наклонностями человека, которая бы и прежде существовала, но которую я только бы созналъ. Такого рода цель я, мне кажется, нашелъ: всестороннее образованiе и развитiе всехъ способностей. Какъ одно изъ главныхъ сознанныхъ средствъ къ достиженiю — дневникъ и франклиновской журналъ. — Въ дневнике я каждый день исповедуюсь во всемъ, что я сделалъ дурно. Въ журнале у меня по графамъ расписаны слабости — лень, ложь, обжорство, нерешительность, желанiе себя выказать, сладострастiе, мало fierté²³¹

Я сталъ раздеваться и думалъ: «Где же тутъ всестороннее образованiе и развитiе способностей, добродетели, a разве этимъ путемъ дойдешь ты до добродетели? куда поведетъ тебя это[тъ] журналъ, который служитъ тебе только указателемъ слабости, которымъ конца нетъ, которыя всякiй день прибавляются и которыми, ежели бы ты даже уничтожилъ ихъ, не достигнулъ бы добродетели? — Ты только обманываешь себя и играешь этимъ какъ дитя игрушкой. — Разве достаточно какому нибудь художнику знать те вещи, которыхъ не нужно делать, чтобы быть художникомъ? Разве можно отрицательно, удерживаясь только отъ вреднаго, достигнуть чего нибудь полезнаго? Земледель[цу] не достаточно выполоть поле, надо вспахать и посеять его. Сделай себе правила добродетели и следуй имъ. — Это говорила частица ума, которая занимается критикой.

Я задумался. Разве достаточно уничтожить причину зла, чтобы было добро? Добро положительно, а не отрицательно. Оттого имянно и достаточно, что добро положительно, а зло отрицательно; зло можно уничтожить, а добро нетъ. Добро всегда въ душе нашей и душа добро; а зло привитое. Не будь зла, добро разовьется. Сравненiе съ земледельцемъ не годится; ему надо посеять и пахать, а въ душе же добро уже посеяно. Художнику нужно упражняться и онъ достигнетъ искуства, ежели онъ не будетъ сообразоваться съ правилами отрицательными, но ему нужно [1 неразобр.] отъ произвола. Для упражненiя въ добродетели не нужно упражненiй — упражненiя: жизнь.

— отсутствiе тепла. Тьма — отсутствiе света, зло — отсутствiе добра. — Отчего человекъ любитъ тепло, светъ, добро? Оттого, что они естественны. — Есть причина тепла, света и добра — солнце, Богъ; но нетъ солнца холоднаго и темнаго, нетъ злаго Бога. Мы видимъ светъ и лучи света, ищемъ причину и говоримъ, что есть солнце: намъ доказываетъ это и светъ, и тепло, зак[онъ] тягот[енiя]. Это въ мiре физическомъ. Въ моральномъ мiре видимъ добро, видимъ лучи его, видимъ, что такой же зак[онъ] тяготенiя добра къ чему то высшему и что источникъ — Богъ. —

Сними грубую кору съ брилiанта, въ немъ будетъ блескъ; откинь оболочку слабостей, будетъ добродетель. Но неужели только одни те мелочи, слабости, которыя ты пишешь въ журнале, мешаютъ тебе б[ыть] доб[рымъ]? нетъ ли большихъ страстей? И потомъ, откуда такое множество каждый день прибавляется: то обманъ себя, то трусость и т. д., прочно[го] же нетъ исправленiя, во многомъ никакого хода впередъ. Это заметила опять частица, занимающаяся критикой. Правда все слабости, которыя я написалъ, можно привести къ 3 разрядамъ, но такъ какъ каждая имеетъ много степеней, то конбинац[iй] можетъ быть безъ числа. 1) гордость, 2) слабость воли, 3) недостат[окъ] ума. — Но нельзя все слабости относить отдельно къ каждой, ибо оне происходятъ отъ соединенiя. Первые два рода уменьшил[ись], последняя, какъ независимая, можетъ подвинутся только со временемъ. Напримеръ нынче я солгалъ, ка[къ] приметно было, безъ причины: меня звали обедать, я отказ[ался], потомъ сказалъ, что не могу отъ того, что у меня урокъ. — Какой? — Англ[iйскiй] яз[ыкъ], когда у меня была гимнастика. Причины: 1) мало ума, что вдругъ не заметилъ, что глупо солгать, 2) мало твердости, что не сказалъ, поч[ему], 3) гордость глупая, полагая, что агл[ицкiй] яз[ыкъ] скорее можетъ быть пред[логомъ], чемъ гимнастика. —

— Неправда. Доброд[етель] даетъ счастье потому, что счастье даетъ доброд[етель]. — Всякiй разъ, когда я пишу дневникъ откровенно, я не испытываю никакой досады на себя за слабости; мне кажется, что ежели я въ нихъ признался, то ихъ уже нетъ.

Прiятно. Я помолился и легъ спать. Вечеромъ я лучше молюсь, чемъ утромъ. Скорее понимаю, что говорю и даже чувствую; вечеромъ я не боюсь себя, утромъ боюсь — много впереди. Прекрасная вещь сонъ во всехъ фазахъ: приготовленiе, засыпанiе и самый сонъ. — Только что я легъ, я думалъ: какое наслажденiе увернуться потеплее и сейчасъ забыться; но только что я сталъ засыпать, я вспомнилъ, что прiятно засыпать, и очнулся. Все наслажденiя тела уничтожаются сознанiемъ. Не надо сознавать; но я созналъ, что сознаю, и пошло, и пошло, и заснуть не могу. Фу, досада какая! Для чего далъ намъ Богъ сознанiе, когда оно только мешаетъ жизни? Для того, что напротивъ моральный наслажденiя глубже чувствуются, когда они сознаны. Разсуждая такъ, я повернулся на другую сторону и раскрылся. Какое непрiятное чувство въ темноте раскрытся. Все кажется: вотъ схватить меня кто то или что то или тронетъ холоднымъ или горячимъ раскрытую ногу. Я поскоре[е] закрылся, подвернулъ подъ себя со всехъ сторонъ одеяло, спряталъ голову и сталъ засыпать, разсуждая вотъ какъ.²³²

<«Морфей, прими меня въ свои объятiя». Это Божество, котораго я охотно бы сделался жрецомъ. А помнишь, какъ обиделась барыня, когда ей сказали: «Quand je suis passé chez vous, vous étiez encore dans les bras de Morphée. ²³³ Она думала, что Морфей — Андрей, Малафей. Какое смешное имя!...... А славное выраженiе: dans les bras; я себе такъ ясно и изящно предста[вляю положенiе dans les bras, — особенно же ясно самыя bras — до плечъ голыя руки съ ямочками, складочками и белую, открытую нескромную рубашку.— Какъ хороши руки вообще, особенно ямочка одна есть! Я потянулся. Помнить, Saint Thomas не велелъ вытягиваться. Онъ похожъ на Верхомъ съ нимъ ездили. Славная была травля, какъ подле станового Гельке атукнулъ и Налетъ ловилъ изъ за всехъ, да еще по кόлот[и?]. Какъ Сережа злился. — Онъ у сестры. — Что за прелесть Маша — вотъ бы такую жену! Морфей на охоте хорошъ [?] бы былъ, только нужно голому ездить, [а?] то можно найти и жену. — Пфу, какъ катитъ Saint Thomas — и за всехъ на угонкахъ уже барыня пошла; напрасно только вытягивается, а впрочемъ это хорошо dans les bras. Тутъ должно быть я совсемъ заснулъ.— Виделъ я, какъ хотелъ я догонять барыню, вдругъ — гора, я ее руками толкалъ, толкалъ, — свалилась; (подушку сбросилъ) и прiехалъ домой обедать. Не готово; отчего? — Василiй куражится (это за перегородкой хозяйка спрашиваетъ, что за шу[мъ], и ей отвеча[етъ] горнич[ная] девка, я это слушалъ, потому и это приснилось). Василiй пришелъ, только что хотели все у него спросить, отчего не готово? видятъ — Василiй въ камзоле и лента черезъ плечо; я испугался, сталъ на колени, плакалъ и целовалъ у него руки; мне было такъ же прiятно, ежели бы я целовалъ руки у нее, — еще больше. Василiй не обращалъ на меня вниманiя и спросилъ: Заряжено? Кондитеръ Тульскiй Дидрихсъ говоритъ: готово! — Ну, стреляй! — Дали залпъ. (Ставня стукнула) — и пошли Польской, я съ Василiемъ, который уже не Василiй, а она. Вдругъ о ужасъ! я замечаю, что у меня панталоны такъ коротки, что видны голыя колени. Нельзя описать, какъ я страдалъ (раскрылись гол[ыя] [колени?]; я ихъ во сне долго не могъ закрыть, наконецъ закрылъ). Но темъ не кончилось; идемъ мы Польской и — Королева Виртем[бергская] тутъ; вдругъ я пляшу казачка. Зачемъ? Не могу удержаться. Наконецъ принесли мне шинель, сапоги; еще хуже: панталонъ вовсе нетъ. Не можетъ быть, чтобы это было на яву; верно я сплю. Проснулся. — Я засыпалъ — думалъ, потомъ не могъ более, сталъ воображать, но воображалъ связно, картинно, потомъ воображенiе заснуло, остались темныя представленiя; потомъ и тело заснуло. Сонъ составляется изъ первого и последняго впечатленiя.>

Мне казалось, что теперь подъ этимъ одеяломъ никто и ничто меня достать не можетъ. — Сонъ есть такое положенiе человека, въ которомъ онъ совершенно теряетъ сознанiе; но такъ [какъ] засыпаетъ человекъ постепенно, то теряетъ онъ сознанiе тоже постепенно. — Сознанiе есть то, что называется душою; но душою называютъ что то единое, между темъ какъ сознанiй столько же, сколько отдельныхъ частей, изъ которыхъ слагается человекъ; мне кажется, что этихъ частей 3. 1) умъ, 2) чувство — 3) тело. — 1) есть высшее и это сознанiе есть принадлежность только людей развитыхъ, животн[ыя] и животноподобные люди не имеютъ его; оно первое засыпаетъ, 2) сознанiе чувства, принадлежность тоже однихъ людей, засыпаетъ после. 3) сознанiе тела засыпаетъ последнее и редко совершенно. — У животныхъ этой постепенности нетъ; также и у людей, когда они въ такомъ положенiи, что теряютъ сознанiе, после сильныхъ впечатленiй или пьяные. Сознанiе сна будитъ сейчасъ. —

— изъ памяти, какъ способности воспроизводить впечатленiя наши, но изъ способности групировать впечатленiя. Въ минуту пробужденiя мы все те впечатленiя, которыя имели во время засыпанiя и во время сна (почти никогда человекъ не спитъ совершенно), мы приводимъ къ единству подъ влiянiемъ того впечат[ленiя], которое содействовало пробужденiю, которое происходить также, какъ засыпанiе: постепенно, начиная съ низшей способности до высшей. — Эта операцiя происходить такъ быстро, что сознать ее слишкомъ трудно, и привыкши къ последовательности и къ форме времени, въ которой проявляется жизнь, мы принимаемъ эту совокупность впечатленiй за воспоминанiе проведеннаго времени во сне. — Какимъ образомъ объяснить то, что вы видите длинный сонъ, который кончается темъ обстоятельством, которое васъ разбудило: вы видите, что идете на охоту, заряжаете ружье, подымаете дичь, прицеливаетесь, стреляете и шумъ, к[оторый] вы приняли за выстрелъ, это графинъ, который вы уронили на полъ во сне. Или: вы прiезжаете къ вашему прiятелю N; ждете его, нак[онецъ] приходить человекъ и докладываетъ: N прiехалъ; это на яву вамъ говоритъ вашъ человекъ чтобы васъ разбудить. Чтобы поверить справедливости этаго, избави Богъ верить снамъ, которые вамъ разсказываютъ те, которые всегда что нибудь видели и видели что нибудь значущее и интересное.

Эти люди отъ привычки выводить заключенiя изъ сновъ, на основанiи гадателей, дали себе форму известную, къ которой они приводятъ все; добавляютъ изъ воображенiя недостающее и выкидываютъ все то, что не подходить подъ эту форму. Напримеръ вамъ будетъ разсказывать мать, что она видел[а], какъ ее дочь улетела на небо и сказала: «прощай[те], Маминька», я за васъ буду молиться»! А она просто видела, что дочь ее лезла на крышу и ничего не говорила, и что эта дочь, когда влезла наверхъ, сделалась вдругъ поваромъ Иваномъ и сказала: «а вы не влезете».

А можетъ быть, въ воображенiи ихъ по силе привычки [полно?] слагается то, что они разсказываютъ, и тогда это служитъ еще доказательствомъ моей теорiи о сне...

Ежели хотите поверить, то на себе испытайте: вспомните ваши мысли, представленiя во время засыпанiя и просыпанiя и ежели кто нибудь виделъ, какъ вы спали, и можетъ разскавать вамъ все обстоятельства, которыя могли подействовать на васъ, то вы поймете, отчего вы видели то, а не другое. Обстоятельствъ этихъ такъ много, зависящихъ отъ сложенiя, отъ желудка, отъ физическихъ причинъ, что всехъ не перечтешь. Но говорятъ, что когда мы видимъ во сне, что мы летаемъ или плаваемъ, это значитъ: мы ростемъ. Заметьте, отчего одинъ день вы плаваете, — другой — летаете; вспомните все, к очень легко объясните.

Ежели бы пришлось видеть мой сонъ кому нибудь изъ техъ, которые, какъ я говорилъ, привыкли толковать сны, вотъ какъ бы разсказанъ былъ мой сонъ. — «Видела я, что St. Thomas бегаетъ, очень долго бегаетъ, и я будто говорю ему: «Отчего вы бегаете?» и онъ говоритъ мне: я ищу невесту. — Ну вотъ посмотри, что онъ или женится или будетъ отъ него письмо —

²³⁴

Во время ночи несколько разъ (почти всегда) просыпаешься, но пробуждаются только два низшiя сознанiя души: тело и чувство. После этого опять засыпаетъ чувство и тело — впечатленiя же, которыя были во время этого пробужденiя, присоединяются къ общему впечатленiю сна, и безъ всякаго порядка и последовательности. — Ежели проснулось и 3-е, высшее сознанiе понятiя и после опять засыпаешь, то сонъ уже разделяется на две половины. —

3 Iюня.

Еще день. (На Волге.)

Вздумалъ я изъ Саратова ехать до Астрахани по Волге.

— живописные берега Волги, мечтанiя, опасность: все это прiятно и полезно можетъ подействовать; воображалъ я себя поэтомъ, припоминалъ людей и героевъ, которые мне нравились, и ставилъ себя на ихъ место, — однимъ словомъ думалъ, какъ я всегда думаю, когда затеваю что нибудь новое: вотъ теперь только начнется настоящая жизнь, а до сихъ поръ это такъ, предисловьице, которымъ не стоило заниматься. Я знаю, что это вздоръ. Сколько разъ я замечалъ, что всегда я остаюсь тотъ же и не больше поэтъ на Волге, чемъ на Воронке, а все верю, все ищу, все дожидаюсь чего то. Все кажется, когда я въ раздумьи, делать ли что либо или нетъ: вотъ ты не сделаешь этого, не поедешь туда то, а тамъ то и ждало счастье; теперь упустилъ на веки. — Все кажется: вотъ начнется безъ меня. — Хотя это смешно, но это заставило меня ехать по Волге въ Астрахань. Я прежде боялся и совестно мне было действовать по такимъ смешнымъ поводамъ, но сколько я ни смотрелъ въ прошедшую свою жизнь, я большей частью действовалъ по не менее смешнымъ поводамъ. Не знаю какъ другiе, но я привыкъ къ этому и для меня слова «мелочное, смешное» стали слова безъ смысла. Где же «крупные, серьезные» поводы?

Пошелъ я къ Московскому перевозу и сталъ похаживать около лодокъ и дощаниковъ. «Что, заняты эти лодки? Есть ли свободная?» спросилъ я совокупности бурлаковъ, которые стояли у берега. «А вашей милости чего требуе[тся]?» спросилъ у меня старикъ съ длинной бородой въ серомъ зипуне и поярчатой шляпе. — «До Астрахани лодку». «Чтожъ, можно-съ!» —

————

XVІ.
[ОТРЫВОК РАЗГОВОРА ДВУХ ДАМ.]

ГЛАВА I

— «Верно ли это? У васъ ведъ любятъ Петербургскiе ложные слухи распускать. И отъ кого вы это слышали, моя милая?»

— «Помилуйте, Марья Ивановна, я вамъ ведь говорю, была я у княгини Полянской, къ ней молодая княгиня вчера только изъ Петербурга прiехала и разсказывала, что у нихъ только и разговора, что про эту свадьбу. (Съ разстановкой.) La comtesse Lise Bersenieff, la jeune personne la plus recherchée, la plus aimable, le parti le plus brillant de Pétersbourg épouse un какой-то Taramonoff, mauvais genre achevé.²³⁵ Костромской медведь какой-то. Въ комнату не умеетъ взойти. Ни родства, ни богатства, ни связей, ничего! И что меня удивляетъ, такъ это то, что, говорятъ, оба дяди этого очень хотятъ: и графъ Александръ и графъ Петръ. —

«Incroyable...²³⁶ Ежели это Костромскiе Тарамоновы, такъ я старика знала; когда мы жили на Мечахъ [?], такъ онъ езжалъ къ покойнику Этiену и детей приваясивалъ: босоногiе бегали. Покойникъ его любилъ и ласкалъ; однако они хорошей фамилiи, но бедно жили; что теперь у нихъ есть, это ужъ старикъ нажилъ, но детямъ никакого воспитанiя не далъ. Должны быть те; а то есть Вологодскiе, такъ это не те».

Марья Ивановна Игреньева, урожденная Дамыдова, — почтенная дама. Родилась она 50 летъ тому назадъ въ Москве отъ богатыхъ и знатныхъ родителей; ихъ было две сестры и три брата. Вышла М. И. замужъ за Игреньева, богатаго человека и тоже Москвича. Жили они зимы всегда въ Москве,296 297 где имели большiе связи не только съ Московскою знатью, но и со всемъ, что было знатнаго въ Россiи, летомъ — въ Тульской деревне, [и] жили какъ въ городе, такъ и въ деревне барски. Покойникъ былъ въ чинахъ и пользовался всеобщимъ уваженiемъ. Однимъ словомъ, домъ Игреньевыхъ вотъ какой: у прiезжаго, котораго почи[тали] достойнымъ, спрашивали: «Вы уже были у Игренье[выхъ]?» или: «какъ это вы еще не были у Игрен[ьевыхъ]?».

«Марья Ивановна овдовела 16 летъ тому назадъ, съ несколько разстроеннымъ состоянiемъ и съ двумя детьми: сыномъ 15 летъ и дочерью, которая была уже замужемъ. М. И. женщина очень умная, или нетъ, лучше сказать, хитрая, не смотря на свою доброту и умеющая иметь влiянiе на другихъ и пользоваться общимъ уваженiемъ. — Она, должно быть, не была хороша собою; большой орлиной носъ въ особенности мешалъ красоте ея; но она была хороша какъ свежая, не столько физически — (Она говаривала: «я удивляюсь себе, какъ могла я перенести столько горестей!»)—сколько морально, старушка. Она не отставала отъ моды сколько могла, сама придумывала, какъ бы переделать чепчикъ или мантилiю «по старушечьи». Она любила светъ и светъ любилъ ее, она судила о всемъ и о всехъ......

————