X.
«ВТОРАЯ ПОЛОВИНА» «ЮНОСТИ».
Гл. 1 <Утешенiе> Внутренняя работа.
Изъ положенiя отчаянiя, въ которое привело меня мое посрамленiе въ Университете, вывели меня надежда на будущее и умственная деятельность. Передо мной открывалось безконечное моральное совершенство, не подлежащее ни несчастьямъ, ни ошибкамъ, и умъ съ страстностью молодости принялся отъискивать пути къ достиженiю этаго совершенства. И это увлеченiе совершенно утешило меня и изменило мое положенiе отчаянiя въ состоянiе почти постояннаго душевнаго восторга. — Въ Москве я только перечелъ старыя правила, окритиковалъ ихъ и придумалъ новыя подразделенiя, выводы и соображенiя. Пристальное занятiе этимъ деломъ я отложилъ до Петровскаго, куда мы скоро переехали все вместе. —
раннiя утра отъ 4 до 8 часовъ, когда я одинъ самъ съ собой перебиралъ все свои бывшiя впечатленiя, чувства, мысли, поверялъ, сравнивалъ ихъ, делалъ изъ нихъ новые выводы и по своему перестроивалъ весь мiръ Божiй. Я уже и прежде занимался умозрительными разсужденiями, но никогда я не делалъ этаго съ такой ясностью, последовательностью и съ такимъ упоенiемъ. — Подъ влiянiемъ совершенно другихъ окружающихъ меня предметовъ и — главное, подъ влiянiемъ этаго умственнаго увлеченiя, я совершенно забылъ свое Московское несчастье и былъ почти счастливъ. —
умственной деятельности. Я все это время былъ совершенно пьянъ отъ наслажденiя копаться въ этой девственной земле детскихъ впечатленiй и чувствъ и делать изъ нихъ новые, совершенно новые выводы. Ни семейныя дела, ни прогулки, ни рыбныя ловли — ничто меня не интересовало. Я въ это время заметно охладелъ ко всемъ нашимъ. И я убежденъ, что выводы, которые я делалъ, были не только относительно меня, но положительно новые. Я чувствовалъ это по тому неожиданному, счастливому и блестящему свету, который вдругъ разливала на всю жизнь вновь открытая истина. Я внутренно чувствовалъ, что, кроме меня, никто никогда не дошелъ и не дойдетъ по этому пути до открытiя того, что открывалъ я. Никому не нужно было будить меня. Часто всю ночь я виделъ и слышалъ во сне великiя, новыя истины и правила, которыя днемъ оказывались вздоромъ, но которыя большей частью будили меня. Я вставалъ, умывался, выкладывалъ на столъ обе тетради, сшитыя въ четвертушку изъ 12-ти листовъ серой бумаги, садился за столъ, съ удовольствiемъ перелистывалъ прежде написанное, радовался, какъ много, и приступалъ къ дальнейшимъ умствованiямъ. Но тотчасъ я чувствовалъ такой наплывъ мыслей, что я вставалъ и начиналъ ходить по комнате, потомъ выходилъ на балконъ, съ балкона перелезалъ на крышу и все ходилъ, ходилъ, пока мысли укладывались. Тогда я записывалъ, и снова делался приливъ, и снова я выходилъ иногда даже на лугъ и въ садъ, въ любимую мою чащу малины, где делались мои великiя философскiя открытiя. —
Одна тетрадь была тетрадь правилъ, въ которой сделалось много новыхъ подразделенiй, другая тетрадь была безъ заглавiя, это была новая филоссофiя. Одна была приложенiе къ жизни, другая — отвлеченiе. Помню, что основанiе новой филоссофiи состояло въ томъ, что человекъ состоитъ изъ тела, чувствъ, разума и воли, но что сущность души человека есть воля, а не разумъ, что Декартъ, котораго я не читалъ тогда, напрасно сказалъ cogito ergo sum,[147] ибо онъ думалъ потому, что хотелъ думать, следовательно, надо было сказать: volo, ergo sum.[148] На этомъ основанiи способности человека разделялись на волю умственную, волю чувственную и волю телесную. Изъ этаго вытекали целыя системы. И помню радость, когда я въ согласiи выводовъ находилъ подтвержденiе гипотезы. Правила на томъ же основанiи подразделялись на правила: 1) для развитiя воли умственной, 2) воли чувственной, и 3) воли телесной. Каждое изъ этихъ разделенiй подразделялось еще на а) правила въ отношенiи къ Богу, в) къ самому себе и с) къ ближнему. Пересматривая теперь эту серую криво исписанную тетрадь правилъ, я нахожу въ ней забавно-наивныя и глупыя вещи для 16-ти летняго мальчика; напримеръ, тамъ есть правило: не лги никогда, ибо этимъ, ежели и выиграешь на время въ мненiи людей, потеряешь потомъ; или въ правилахъ для развитiя воли умственной: занимаясь какимъ-нибудь [деломъ], устремляй на него все свои силы. Но въ душе своей я нахожу вместе съ темъ трогательное воспоминанiе о томъ радостномъ чувстве, съ которымъ я открывалъ и записывалъ эти правила. Мне казалось, что теперь ужъ, когда правило записано, я всегда [буду] сообразоваться съ нимъ. — Потомъ въ жизни я старался прилагать эти правила, выписывалъ изъ нихъ важнейшiя и задавалъ себе, какъ урокъ, прiучаться къ нимъ. И много, много другихъ внутреннихъ движенiй и переворотовъ произошло со мной въ это время; но къ чему разсказывать эту грустную по безплодности, закрытую моральную механику каждой души человеческой. — Кроме того, въ это же лето я прочелъ Principes philosophiques[149]Вейса и несколько вещей Руссо и делалъ на нихъ свои письменныя замечанiя. Въ голове моей происходила горячечная усиленная работа. Никогда не забуду сильнаго и радостнаго впечатленiя и того презренiя къ людской лжи и любви къ правде, которыя произвели на меня признанiя Руссо. — «Такъ все люди такiе же, какъ я, думалъ я съ наслажденiемъ: не я одинъ, такой уродъ, съ бездной гадкихъ качествъ родился на свете. — Зачемъ же они все лгутъ и притворяются, когда уже все обличены этой книгой?» спрашивалъ я себя. И такъ сильно было въ то время мое стремленiе къ знанiю, что я ужъ не признавалъ почти ни дурнаго ни хорошаго. Одно возможное добро мне казалась искренность какъ въ дурномъ, такъ и въ хорошемъ. Разсужденiе Руссо о нравственныхъ преимуществахъ дикаго состоянiя надъ цивилизованнымъ тоже пришлось мне чрезвычайно по сердцу. Я какъ будто читалъ свои мысли и только кое-что мысленно прибавлялъ къ нимъ. ...... .......... ........ ........ ........ ...................................................................................
Одно было нехорошо. Не считая никого достойнымъ понимать мои умствованiя, я никому не сообщалъ ихъ и все более и более разобщался и холоделъ ко всему семейству. Я не только не привязывалъ себя къ жизни новыми нитями любви, я понемногу разрывалъ те, которыя существовали. Я думалъ, что мне никого не нужно въ жизни. Впрочемъ, это не былъ эгоизмъ, это была неопытная гордость молодости. Ежели я хладелъ къ другимъ, то не потому, что бы я любилъ себя. Напро- тивъ, я все это время былъ недоволенъ собой, не любилъ себя. Одно, что мне нравилось въ себе, это умъ, который доставлялъ мне наслажденiя. Но я любилъ ни себя, ни другихъ, а чувствовалъ въ себе силу любви и любилъ что то такъ, in's blaue hinein.[150] Скоро однако эта потребность любви приняла более положительное направленiе. —
Это было дней 10 после нашего прiезда. Было чудесное весеннее утро, я совершенно забылъ про праздникъ — это вовсе меня не интересовало — и часовъ въ 6, разсуждая о чемъ-то, ходилъ по росистой еще крыше, когда меня поразили экипажи, выкаченные изъ сараевъ, на дворне более, чемъ обыкновенно, оживленное движенiе и яркiе, чистые, розовые, голубые и белые цвета рубашекъ и платiй, которые виднелись то около дворни, то около колодцевъ и закутъ. Несмотря на увлеченiе, съ которымъ я занимался умозрительными занятiями, я съ величайшимъ вниманiемъ следилъ всегда за каждымъ женскимъ, особенно розовымъ, платьемъ, которое я замечалъ или около пруда или на лугу или въ саду передъ домомъ. Въ это утро я виделъ ихъ несколько и на лугу и въ саду; оне нагибаясь собирали что-то. Тутъ только я вспомнилъ, что нынче Троицынъ день, и что папа вчера спрашивалъ, въ чемъ кто хочетъ ехать въ Церковь. Я спряталъ свою тетрадь и пошелъ въ садъ зачемъ-то; въ ту сторону, где много было сиреней. —
По первоначальному замыслу четвертая часть романа «Четыре эпохи развития» должна была называться «Молодость». Потом Толстой стал называть ее «второй половиной» «Юности».
«Современнике» — „«Юность». «Первая половина»“ и заключительные слова ее определенно указывают на намерение автора продолжать свое повествование.
В записной книжке не ранее 25 октября и не позднее 18 ноября 1856 г., т. е. уже после того, как «первая половина» «Юности» была написана и послана в Петербург, записано: «К «Юности» — два коротко знакомые мне человека, но незнакомые между собой сходятся и мне странно и очевидно, как они оба ломаются друг перед другом». Это, очевидно, должно было быть использованным во «второй половине» «Юности». Затем в зап. кн. в январе 1857 г. есть такая запись: «К п[овести] Ю[ность]. Он не знает почему, но жизнь в условиях невозможна. Ему необходимо вдохновенье. Его благодетель добрый поэтической эгоист».
О решении писать продолжение «Юности» говорит и запись в дневнике под 12 января 1857 г. (в Москве): „Писать не останавливаясь каждый день: 1) «О[тъезжее] П[оле]», 2) «Ю[ность]» 2-ю п[оловину], 3) «Б[еглец]», 4) «К[азаки]», 5) «П[ропащий]», 6) «Роман женщины»“. Такого же содержания и запись под 3 апреля 1857 г. (в Женеве): „Думаю начать несколько вещей вместе: «Отъезжее Поле» и «Юность», и «Беглеца»“.
«Славно написал 1-ю главу «Юности» и написал бы больше, но хочется скорее сделать полный круг». Написанное в то время, конечно, рукопись, описанная выше под № 10 и впервые печатаемая нами на стр. 343—346. В этот же день занесено в записную книжку: «К «Юности». Пробует ученой, помещичьей, светской, гражданской деятельности и наконец военной. Эта удается ему, потому ли что она ничего не требует или, потому, что, потеряв всю энергию, по всякой дорожке он может итти, ничего на ней уж не сделает, но зато не свихнется. Минуты отчаяния сначала...
«Юности» музыка и устройство комнаты».
В записной книжке есть еще две записки, относящиеся к «Юности».
27 июня [1857 г.]: «К «Юности». Я лежу один в постели — муха жужжит».
20 июля [1857 г.]: «К «Юности». Прочел Элоизу».
— 29 августа (в Ясной Поляне) в дневнике записывает: «Все мысли о писаньи разбегаются и «Казаки», и «Отъезжее поле», и «Юность», и «Люб[овь]». Хочется последнее вздор. На эти 3 есть серьезные матерьялы».
Наконец, последнее упоминание о «Юности» находим в записи дневника под 6 ноября 1857 г. (в Москве): „Время писать «Юность»“.
Несмотря на эту запись, работа над «Юностью» была оставлена, по крайней мере от нее ничего не сохранилось.
Сноски
149. [Философские принципы]
150. [сам не зная что.]