• Наши партнеры
    Turizm.lib.ru - http://turizm.lib.ru/k/komanda_k/0000098.shtml
  • Отрывок дневника 1857 года (Путевые записки по Швейцарии)

    ОТРЫВОК ДНЕВНИКА 1857 ГОДА.
    [Путевые записки по Швейцарии.]

    15/27 Мая. Нынче утромъ уезжали мои соотечественники и сожители въ Кларанскомъ пансiоне Кетерера. Я давно уже сбирался идти пешкомъ по Швейцарiи, и кроме того мне слишкомъ бы грустно было оставаться одному въ этомъ миломъ Кларане, въ которомъ я нашелъ такихъ дорогихъ друзей; я решился пуститься въ путь нынче же, проводивъ ихъ.

    Съ утра въ 3-хъ нашихъ квартирахъ происходила возня укладки. — Впрочемъ, наши хозяева поняли насъ русскихъ и, несмотря на то, что мы все хвастались другъ передъ другомъ своей практичностью, укладывали за насъ трудолюбивые муравьи Кетереры.

    Долго я пытался достигнуть акуратности немецкой, но теперь ужъ махнулъ рукой, утешая себя темъ, что ежели у меня и пропадаютъ и пачкаются и мнутся вещи больше, чемъ у Прускаго Генерала, который укладывался два дня не переставая, за то ужъ и никому такъ равнодушно не обойтись безъ пропащей вещи и не носить испачканнаго или измятаго платья. Это тоже русская практичность въ своемъ роде.

    Въ 8 часовъ мы все въ последнiй разъ сошлись за Кетереровскимъ чаемъ, въ маленькомъ salon[91], съ ситцевыми гардинками и портретами Наполеона въ Берлине и Фридриха съ кривымъ носомъ. Все были такiе же чистенькiе, общительные, жизнерадостные, какъ и каждый день въ продолженiи 2-хъ месяцевъ. —

    Въ конце чая въ salon вошла наша соотечественница, съ своими детьми. Она искала квартеру. — Старшему 11-ти летнему мальчику ея ужасно хотелось идти въ горы, а такъ какъ мне всегда казалось, что ходить по Швейцарiи съ очень молодымъ мальчикомъ, для котораго «еще новы все впечатленья бытiя», должно быть вдвое прiятнее, я предложилъ матери отпустить его со мной. Мать согласилась, и мальчикъ рысью, раскрасневшись и отъ радости задирая ноги чуть не выше головы, побежалъ укладываться. —

    Въ 10 часовъ мы все были въ известномъ положенiи укладывающихся людей, т. е. ходили безъ всякаго дела кругомъ комнаты и растерянными глазами оглядывали лежащiе на полу чемоданы и стены комнатъ, все что-то вспоминая. Въ это время прiехали изъ Montreux русскiе барышни съ только что прiехавшей изъ Россiи матерью и еще съ какимъ то господиномъ, тоже русскимъ; потомъ прiехали русскiе изъ Basset, тоже нынче уезжающiе. Благодарный Кетереръ за подарки, которые сделалъ ему нашъ кружокъ, приготовилъ завтракъ. Не было одной комнаты свободной, везде чемоданы, отворенныя двери, все комнаты сделались ничьи. Гости переходили изъ одной въ другую. Было одно время, что какъ будто никто не зналъ, кто у кого и зачемъ, и кто куда едетъ, и съ кемъ прощаться. Я зналъ только то, что разстраивается нашъ мирный милый кружокъ, въ которомъ я не видалъ, какъ прожилъ 2 месяца, и эти 2 месяца, я чувствовалъ, останутся навсегда дорогимъ воспоминанiемъ моему сердцу. Это чувствовали, кажется, и все.

    Въ 12 часовъ все тронулись провожать первыхъ отъежающихъ, мужа съ женой П[ущиныхъ]. Я наделъ свой ранецъ, взялъ въ руки Alpenstock,[92] подарокъ прусскаго 95[93] летняго Генерала, и все тронулись пешкомъ до парохода. Насъ было человекъ 10; правда, что большая часть изъ этихъ людей были редко встречающiеся превосходные люди, особенно женщины, но на всемъ нашемъ обществе въ это утро лежала одинаковая общая всемъ печать какого-то трогательнаго чувства благодушiя, простоты и любовности (какъ ни странно это выраженiе), я чувствовалъ, что все были настроены на одинъ тонъ; это доказывали и ровныя, мягкiя походки, и нежно искательные звуки голосовъ, и слова тихой прiязни, которыя слышались со всехъ сторонъ. — Удивительно спокойно гармоническое и христiанское влiянiе здешней природы. —

    Погода была ясная, голубой, ярко-синiй Леманъ, съ белыми и черными точками парусовъ и лодокъ, почти съ трехъ сторонъ сiялъ передъ глазами; около Женевы въ дали яркаго озера дрожалъ и темнелъ жаркой воздухъ, на противуположномъ берегу круто поднимались зеленыя савойскiя горы, съ белыми домиками у подошвы, — съ разселиными скалы, имеющими видъ громадной белой женщины въ старинномъ костюме. На лево, отчетливо и близко надъ рыжими виноградниками, въ темно-зеленой гуще фруктовыхъ садовъ, виднелись Монтрё съ своей прилепившейся на полускате грацiозной церковью, Вильневъ на самомъ берегу, съ ярко блестящимъ на полуденномъ солнце железомъ домовъ, таинственное ущелье Вале съ нагроможденными другъ на друга горами, белый холодный Шильонъ надъ самой водой и воспетый островокъ, выдуманно, но все таки прекрасно торчащiй противъ Вильнёва. Озеро чуть рябило, солнце пря[мо][94] сверху ударяло на его голубую поверхность, и распущенныя по озеру паруса, казалось, не двигались. —

    Удивительное дело, я два месяца прожилъ въ Clarens, но всякой разъ когда я утромъ или особенно передъ вечеромъ, после обеда, отворялъ ставни окна, на которое уже зашла тень, и взглядывалъ на озеро и на зеленыя и далью синiя горы, отражавшiяся въ немъ, красота ослепляла меня и мгновенно, съ силой неожиданнаго действовала на меня. Тотчасъ же мне хотелось любить, я даже чувствовалъ въ себе любовь къ себе, и жалелъ о прошедшемъ, надеялся на будущее, и жить мне становилось радостно, хотелось жить долго-долго, и мысль о смерти получала детской поэтической ужасъ. Иногда даже, сидя одинъ въ тенистомъ садике и глядя, все глядя на эти берега и это озеро, я чувствовалъ, какъ будто физическое впечатленiе, какъ красота черезъ глаза вливалась мне въ душу.

    Подойдя къ Верне, маленькой деревушке, где пристаетъ параходъ, мы нашли на лавочкахъ подъ высокими раинами, какъ всегда и везде въ Швейцарiи, семейство чистоплотныхъ Англичанъ, пастора въ беломъ галстуке, старуху съ корзинкой и 2 молодыхъ швейцарокъ въ шляпкахъ, съ багровымъ румянцомъ и певучими голосками. Все дожидались парохода. Я не умею говорить передъ прощаньемъ съ людьми, которыхъ я люблю. Сказать, что я ихъ люблю, — совестно, отчего я этаго не сказалъ прежде? говорить о пустякахъ тоже совестно.[95] Я пошелъ на берегъ делать камушками рикошеты и занимался этимъ до самаго того время[ни] какъ лодочникъ сказалъ, что пора садиться въ лодку и выезжать къ пароходу. Сапоги и башмаки застучали по полу лодки, и два большiя весла стали толкать лодку. Мы подъехали подъ самый параходъ такъ близко,[96] что пена забрызгала насъ. Покуда намъ бросали канатъ, съ парахода празднично смотрели на насъ пасажиры, опершись на решетку, знакомый капитанъ <съ французской бородкой кланяясь встретилъ у трапа чету П[ущиныхъ], пустили веревку, синяя какъ[97] распущенная лазурь> вода забурлила около ярко красныхъ колесъ, и какъ будто мы побежали прочь отъ парахода. Пасажиры передвинулись къ корме, замахали платки, и наши друзья очутились ужъ совсемъ далеко отъ насъ и въ чужой незнакомой среде людей, которые ихъ окружали.

    Тамъ тоже махали другiе платками и совсемъ не намъ, а краснощекой швейцарке, которая, необращая на насъ никакого вниманiя, тоже махала батистовымъ платкомъ. На суше, у поворота въ Монтрё, я простился еще съ дорогими друзьями и съ уже менее мне близкими людьми пошелъ въ гору въ Монтрё за своимъ молодымъ спутникомъ. Нашъ милый кружокъ[98] былъ разстроенъ, и верно навсегда, дамы, съ которыми я шелъ, говорили о своихъ частныхъ делахъ, я почувствовалъ себя вдругъ одинокимъ, и мне это показалось такъ грустно, какъ будто это случалось со мной въ первый разъ.

    Вместе съ земляками въ два часа мы пошли обедать въ пансiонъ Вотье. Несмотря на самыя разнообразныя личности, соединяющiяся въ пансiонахъ, ничто не можетъ быть однообразнее вообще пансiона. —

    Мы вошли въ низкую длинную комнату съ длиннымъ накрытымъ столомъ. На верхнемъ конце сиделъ тотъ самый седой чистовыбритый англичанинъ, который бываетъ везде, потомъ еще несколько островитянъ мужскаго и женскаго пола, потомъ скромные, пытающiеся быть общительными немцы и развязные русскiе и молчаливые неизвестные. За столомъ служили румяные миловидные швейцарки, съ длинными костлявыми руками, и M-me Votier въ черномъ чепце, съ протестантской кроткой улыбочкой, нагибаясь спрашивала, что кому будетъ угодно. Те же какъ и во всехъ пансiонахъ 5 кушанiй съ повторенiями, и теже разговоры на англiйскомъ, немецкомъ и ломанномъ французскомъ языкахъ, о прогулкахъ, о дорогахъ, о гостинницахъ. — Въ начале весны обитатели пансiоновъ еще дичатся другъ съ другомъ, въ середине лета сближаются и подъ конецъ делаются врагами; тотъ шумелъ прошлую ночь и не давалъ спать, тотъ прежде беретъ кушанье, тотъ не ответилъ на поклонъ. Особенно немки по своей обидчивости, и Англичане по своей важности бываютъ зачинщиками раздоровъ...

    Въ 4[99] часа, напившись кофею, я зашелъ за своимъ спутникомъ. После радостной торопливой беготни, которая продолжалась ¼ часа, онъ былъ готовъ и съ мешкомъ черезъ плечо и длинной палкой въ рукахъ прощался съ матерью, сестрой и братомъ. Отъ Монтрё мы стали подниматься по лесинке, выложенной въ виноградникахъ, прямо вверхъ въ гору.[100] Ранецъ мой такъ тянулъ мне плечи и было такъ жарко, что я только храбрился передъ своимъ товарищемъ, а думалъ, что вовсе не въ состоянiи буду ходить съ этой ношей. Но видъ озера, который все[101] уже и уже, и вместе съ темъ блестящее и картиннее, открывался передъ нами, и заботы о томъ, чтобы Саша (мой спутникъ) не мучался бы напрасно, подпрыгивая по ступенькамъ и не оборвался бы подъ 10 и кое где 20-ти аршинную стену виноградника, развлекали меня, и пройдя съ полчаса, я уже начиналъ забывать объ усталости. — Ужъ мальчикъ мне былъ чрезвычайно полезенъ однимъ темъ, что избавлялъ меня отъ мысли о себе и темъ самымъ придавалъ мне силы, веселости и моральной гармоничности, ежели можно такъ выразиться.

    Я убежденъ, что въ человека вложена безконечная не только моральная, но даже физическая безконечная сила, но вместе съ темъ на эту силу положенъ ужасный тормазъ — любовь къ себе или скорее память о себе, которая производитъ безсилiе. Но какъ только человекъ вырвется изъ этаго тормаза, онъ получаетъ всемогущество. Хотелось бы мне сказать, что лучшее средство вырваться есть любовь къ другимъ, но къ несчастью это было бы несправедливо. Всемогущество есть безсознательность, безсилiе — память о себе. Спасаться отъ этой памяти о себе можно посредствомъ любви къ другимъ, посредствомъ сна, пьянства, труда и т. д.; но вся жизнь людей проходитъ въ исканiи этаго забвенiя. — Отчего происходитъ сила ясновидящихъ, лунатиковъ, горячечныхъ или людей, находящихся подъ влiянiемъ страсти? матерей, людей и животныхъ, защищающихъ своихъ детей? Отчего вы не въ состоянiи произнести правильно слова, ежели вы только будете думать о томъ, какъ бы его произнести правильно? Отчего самое ужасное наказанiе, которое выдумали люди есть — вечное заточенiе? (Смерть, какъ наказанiе, выдумали не люди, они при этомъ слепое орудiе Провиденья). Заточенiе, въ которомъ человекъ лишается всего, что можетъ его заставить забыть себя, и остается съ вечной памятью о себе. И чемъ человекъ спасается отъ этой муки? Онъ для паука, для дырки въ стене, хоть на секунду забываетъ себя. Правда, что лучшее, самое сообразное съ общечеловеческой жизнью спасенье отъ памяти о себе есть спасенье посредствомъ любви къ другимъ; но не легко прiобрести это счастье. —

    ................................................................................................................................................

    Въ Avants[103], 1½ часа отъ Монтрё, мы хотели ночевать нынче. Когда мы вышли на большую дорогу, высеченную, какъ все горныя дороги, фута на два въ каменномъ грунте, идти стало легче. Мы поднялись уже такъ высоко, что около насъ не видать было желто-кофейныхъ плешинъ виноградниковъ, воздухъ какъ будто сталъ свежее, и съ левой стороны, съ которой заходило солнце, сочнолиственныя, темнозеленыя лесныя, а не фруктовыя, деревья закрывали насъ своей тенью. На право виднелся глубокой зеленый оврагъ съ быстрымъ потокомъ; черезъ него торчалъ[104] на горе Rigi Vaüdais пансiонъ, составляющiй казенную partie[105] Англичанокъ и Немокъ, а оглянувшись назадъ виднелось уже значительно съужившееся синее озеро съ белыми парусами и съ дорожками, которыя по разнымъ направленiямъ бежали по немъ. — Вале въ синей дали съ русломъ Роны далеко и глубоко растилался передъ нами, на право снеговыя горы Савои обозначались чище и яснее. —

    Чемъ выше мы поднимались, темъ реже встречали швейцарцовъ съ корзинками за плечами и съ певучими bonsoir Monsieur,[106] которыми они приветствовали насъ, лесъ становился гуще и чернее, дорога становилась грязнее, глинистее и колеистее. Можетъ быть, это отъ того, что я Русской, но я люблю, просто люблю, глинистые, чуть засыхающiя, еще мягкiя жолтыя колеи дороги, особенно, когда они въ тени, и на нихъ есть следы копытъ. — Мы присели въ тени на камне около жолобка воды, изъ котораго чуть слышно лилась струйка прозрачной воды, я досталъ фляжку и накапалъ рому въ стаканчикъ. Мы выпили съ наслажденьемъ, надъ нами заливались лесныя птицы, которыхъ не слышишь надъ озеромъ, пахло сыростью, лесомъ и рубленной елью. — Было такъ хорошо идти, что намъ жалко было проходить скоро.

    Вдругъ насъ поразилъ необыкновенный, счастливый, белый весеннiй запахъ. Саша побежалъ въ лесъ и сорвалъ вишневыхъ цветовъ, но они почти не пахли; съ обеихъ сторонъ были видны зеленыя деревья и кусты безъ цвета. Сладкой одуревающiй запахъ все усиливался и усиливался. Пройдя сотню шаговъ, съ правой стороны кусты открылись, и покатая, огромная, белозеленая долина съ несколькими разбросанными на ней домиками открылась передъ нами.

    Саша побежалъ на лугъ рвать обеими руками белыя нарцисы[107] и принесъ мне огромный, невыносимо пахучiй букетъ, но съ свойственной детямъ разрушительной жадностью, побежалъ еще топтать и рвать чудные молодые сочные цветы, которые такъ нравились ему. —

    <Странная грустная вещь — всегда несогласуемое противоречiе во всехъ стремленiяхъ человека, но жизнь какъ-то странно по своему соединяетъ все эти стремленiя, и изъ всего этаго выходитъ что-то такое неконченное, не то дурное, не то хорошее, грустное, жизненное. Всегда полезное противуположно прекрасному. Цивилизацiя исключаетъ поэзiю. — Полей съ нарцизами уже остается мало, потому что скотина не любитъ ихъ въ сене>.

    Avants состоитъ изъ десятка швейцарскихъ домиковъ, разбросанныхъ у подошвы Jaman, передъ началомъ глубокаго заросшаго оврага, который идетъ до самаго Монтрё, на широкой просторной зеленой поляне, буквально усеянной нарцисами. Кругомъ темныя дубовыя и сосновыя рощи, вверху скалистый зубъ Жаманской, внизу открывается домъ Риги, несколько шале, и уголокъ синяго далекаго озера и <лощины>[108], съ изполосанной дорогами, изгородями и Роной долиной Вале. Несколько потоковъ шумятъ около домовъ. —

    Намъ указали гостинницу: это скромный, еще необитаемый пансiонъ. Швейцарка съ зобомъ отнесла наши котомки въ две чистенькiя комнатки, дала кисленькаго вина и накрыла чай на терасе. Мальчишки стреляли въ цель изъ арбалета, странствующiй итальянецъ чинилъ посуду передъ однимъ изъ домиковъ. Здоровые швейцарцы, съ голыми по подъмышки грязными руками, укладывали вонючiй сыръ, другая старая старушка съ зобомъ, сидя на бревне, вязала чулокъ передъ домомъ, около котораго было два чахлыхъ кусточка розановъ, вотъ все, что мы видели, пройдясь по деревне. Уединенно, бедно, скромно[109] и надъ этимъ всемъ непоколебимая красота зеленыхъ лесистыхъ горъ, синей дали, съ клочкомъ блестящаго озера, и прозрачнаго неба, на которомъ белымъ облачкомъ стоялъ матовой молодой месяцъ.

    Саша побегалъ по деревне, завелъ знакомство съ Итальянцомъ, узналъ, сколько у него детей и хорошо ли жить въ Милане, придержалъ пальцомъ фонтанъ около дома и запы[ха]вшись вернулся на терасу. Мы напились чаю и разошлись въ свои комнатки. Я селъ было писать, но вспомнивъ о друзьяхъ, съ которыми разстался, мне стало такъ грустно, что я бросилъ и изъ окна перелезъ на терасу. — Все уже было черно кругомъ, месяцъ светилъ на просторную поляну, потоки, ненарушаемые дневнымъ шумомъ, равномерно гудели въ глуби оврага, белый запахъ нарцизовъ одуревающе былъ разлитъ въ воздухе, сосны и скалы отчетливо рисовались на светломъ месячномъ горизонте.

    Хозяйка мне сказала, что поля съ нарцизами скверные луга для скотины[110] [1 неразобр.] переводятъ. Неужели такой законъ природы, что полезное противоречитъ прекрасному, цивилизацiя поэзiи? — пришло мне въ голову. — Зачемъ же эта путаница? Зачемъ несогласуемыя противоречiя во всехъ стремленiяхъ человека? — думалъ я, чувствуя въ тоже время какое то сладкое чувство красоты, наполнявшее мне душу. И въ себе я чувствовалъ противоречiе. Впрочемъ все эти кажущiеся несогласуемыми стремленiя жизнь какъ то странно по своему соединяетъ ихъ. И изъ всего этаго выходитъ что-то такое неконченное, не то дурное, не то хорошее, за которое человекъ самъ не знаетъ благодарить или жаловаться. Видно покаместа такъ надобно. —

    Въ молодости я решалъ и выбиралъ между двумя противоречiями; теперь я довольствуюсь гармоническимъ колебанiемъ[111]. Это единственное справедливое жизненное чувство. Красота природы всегда порождаетъ его во мне, это чувство не то радости, не то грусти, не то надежды, не то отчаянiя, не то боли, не то наслажденiя[112]. И когда я дойду до этаго чувства, я останавливаюсь[113]. Я уже знаю его, не пытаюсь развязать узла, а довольствуюсь этимъ колебанiемъ.

    Я опять перелезъ въ окно и скоро спокойно заснулъ въ своей маленькой чистенькой комнатке, въ которую до половины пола проникали лучи месяца.

    16/28 Мая

    Свежiй воздухъ охватилъ меня и дрожь пробежала по телу. Потоки также какъ и вчера уединенно и равномерно шумели внизу темнаго сырого оврага, надъ голубымъ озеромъ далеко тянулись туманныя белыя тучки, жаманской скалистой зубъ на верху съ снегомъ, прилепившимся къ нему, отчетливо виднелся на золотисто голубомъ горизонте, разбросанные по горамъ шале казались ближе, на траве и по дороге серебрилась морозная роса. Где то недалеко ужъ звонили бубенчиками пасущiеся коровы. — Я постучался къ хозяйке. Костлявая съ длинными руками девушка отворила мне дверь, изъ которой пахнуло спаньемъ, и дала башмаки и платье. Я разбудилъ Сашу, онъ укусилъ себя за мизинецъ, чтобы совсемъ проснуться, и черезъ ¼ часа мы были готовы, заплатили хозяйке что то 4 франка за постели, чай и вино и пустились въ дорогу. — Широкая вытесанная дорога извиваясь шла въ гору. — Съ права и съ лева все глуше и мрачнее становился еловый и сосновый лесъ. Кое где попадались какъ бы болотца съ бледной растительностью, отъ недавно стаявшаго снега, попадались изгороди, отделявшiя одну горную пастьбу отъ другой, и небольшiя полянки на полугорьяхъ, на которыхъ, позванивая подвешанными подъ горло бубенчиками, паслись некрупныя, но сбитыя, красивыя швейцарскiя коровы и грацiозныя козочки. Даже повернувшись назадъ не было видно веселаго блестящаго озера, все было серьезно, уныло, но не мрачно и мягко.[114] —

    Съ полчаса отъ Avants мы подошли къ загородке съ затворенными воротами. Опять большая поляна надъ оврагомъ и на поляне длинный шале, въ которомъ делаютъ сыръ, съ фонтаномъ и колодой. Проходя мимо шале, мы услыхали въ немъ звонки и топотъ копытъ поварачивающихся коровъ и голоса.

    — Здраствуйте, кто тамъ? — спросилъ я, перегнувшись черезъ запоры въ темныя конюшни.

    — Jae! — откликнулся оттуда заспанный грубый голосъ, — qui est là?[115]

    — Иностранцы. Нетъ ли молока? — спросили мы. —

    Къ намъ вышелъ[116] малый летъ 16-ти съ лилово желтыми засученными руками и ногами и такимъ же лицомъ съ тупымъ удивленнымъ выраженiемъ. Другой старый голосъ слышенъ былъ изъ конюшни; онъ на своемъ грубомъ patois[117] сказалъ что-то малому. — Малый указалъ намъ на плоской чанъ съ молокомъ, положилъ въ него деревянное орудiе въ роде лопаты безъ ручки и сказавъ «voilà»,[118] скрылся въ конюшне. —

    — Ну чтò, хотите? — сказалъ я Саше, предлагая ему деревянное орудiе и указывая на желтоватое съ синимъ [молоко], все усыпанное сверху плавающимъ соромъ. —

    Саша расхохотался только, мы напились воды и пошли дальше.

    — И онъ думаетъ, что это пить можно. Хорошо угощенiе! — говорилъ Саша, подсмеиваясь надъ швейцарскимъ сырникомъ. —

    надъ Французами, отъ того что они не понимали по русски, и надъ татарами, которые снимали башмаки, входя въ комнату. И Саша никакъ не могъ понять, что ему въ горной сырне не подается молоко, какъ въ пансiоне Вотье, и помиралъ со смеху надъ этимъ. — Больше уже до самой вершины Jaman[119], мы не встречали жилищъ; только то надъ головами въ кустахъ, то внизу надъ самымъ оврагомъ слышали равномерно[е] побрякиванье бубенчиковъ пасущагося стада. Разъ даже целое стадо, въ главе котораго бежала веселинькая красная коровка съ маленькой головкой и на тоненькихъ прямыхъ ножкахъ, наткнулась на насъ. Саша посторонился съ уваженiемъ отъ коровъ, но поймалъ маленькую козочку за рога и съ хохотомъ любовался ворочаньемъ ея коротенькаго черненькаго хвостика. — Ну еще, вотъ такъ, ну еще, — приговаривалъ онъ. —

    Правду мне говорили, что чемъ выше идешь въ горы, темъ легче идти; мы шли ужъ съ часъ и оба не чувствовали ни тяжести мешковъ, ни усталости. Хотя мы еще не видели солнца, по оно черезъ насъ, задевая несколько утесовъ и сосенъ на горизонте, бросало свои лучи на возвышенье напротивъ; потоки все слышны были внизу, около насъ только сочилась снеговая вода, и на поворотахъ дороги мы снова стали видеть озеро и Вале на ужасной глубине подъ нами. Низъ Савойскихъ горъ былъ совершенно синiй как озеро, только темнее его, верхъ, освещенный солнцемъ, совершенно бело-розовый. Снеговыхъ[120] горъ было больше, они казались выше и разнообразнее. Паруса и лодки, какъ чуть заметныя точки, были видны на озере.

    Это было что-то красивое, даже необыкновенно красивое, но это не природа, а[121] что то такое хорошее. Я не люблю этихъ, такъ называемыхъ, величественныхъ знаменитыхъ видовъ — они холодны какъ-то. — Саша кажется разделялъ мое мненiе. Даль этаго вида только интересовала его, но не нравилась очень. Черезъ последнiй потокъ, который намъ надо было перейти, намъ пришлось снова спускаться на несколько сотъ шаговъ въ глубокой оврагъ на мостикъ. Этотъ видъ больше поразилъ насъ. —

    Внизу — крутой шумный потокъ по камнямъ, черезъ который переброшенъ мостикъ изъ нетесанныхъ елей; съ нашей стороны между черными, все густеющими книзу елями, вьется внизъ каменистая дорога и по другой стороне, по каменистому уступистому косогору поднимается вверхъ. — По крутому теченiю все гуще и гуще ели; кое где повырваны и переброшены на камни красные стволы, и корни виднеются на серебристой пене, и рядомъ съ пеной симетрическая верхушка другой сосны, растущей въ обрыве; и къ низу все гуще и гуще, круче и круче идетъ потокъ, перемешиваясь съ темнозелеными верхушками и, наконецъ, на самомъ низу его закрываетъ отъ глазъ облако, кое где прорванное кажущимися совершенно черными ветвями сосенъ.

    Перейдя мостикъ, Dent de Jaman[122] казалась уже совершенно надъ нами, мы различали ея разселины и снегъ и кусты около нея; но идти еще было тяжело и далеко. Саша мой все старался идти прямее, по дiагоналямъ, забегалъ впередъ и отдыхалъ, и отъ этаго уставалъ еще больше. Онъ уже отказывался идти, и мне становилось тяжело; но зная по опыту, что надо не верить первому моменту усталости, я, ели-ели передвигая ногу за ногу, все шелъ впередъ по зигзагамъ дороги, которая поднималась по редкому бору.

    и грязнее отъ таявшаго снега, ноги скользили и мешокъ страшно тянулъ мне спину, и я уже думалъ, что вовсе не такъ прiятно ходить пешкомъ по Швейцарiи, какъ все говорятъ, когда вдругъ все переменилось. Выше меня послышались бубенчики [и] сильный, свежiй мужской голосъ, который пелъ эту вечную швейцарскую песню съ гортанными переливами; пройдя маленькой зигзагъ, мы очутились на маленькой сырой полянке, съ которой открылся еще шире, дальше и блестящее видъ на озеро; солнце большей половиной выкатилось изъ за скалы и ослепительно заблестело по голымъ краснымъ стволамъ сосенъ и по сырой траве поляны. —

    Взглянувъ вверхъ, надъ самой головой, я увидалъ черную навьюченную лошадку, которая, опустивъ голову внизъ, какъ бы обнюхивая дорогу, по самой окраине спускалась внизъ, осторожно поджимая заднiя ноги. Сзади скорыми шагами съ палкой въ руке шелъ Швейцарецъ, молодой красивый малый въ соломенной шляпе. Увидавъ насъ, онъ пересталъ петь и только весело покрикивалъ на лошадку. — Bonjour, monsieur, — сказалъ онъ весело, заигрывающе ударяя на последнемъ слоге, когда мы сошлись съ нимъ. — Bonjour, далеко ли до Alières? — Два маленькихъ часика, — отвечалъ онъ, и — хупъ, хупъ, — закричалъ онъ и взялся за хвостъ лошади, которая приложивъ уши, съ какимъ то шутовски веселымъ выраженiемъ, побрякивая бубенчиками, быстро спускалась по самому краю дороги. Пока мы входили, до самаго верха горы, мы все видели внизу себя подъ ногами, то тамъ, то сямъ по извилинамъ дороги черную лошадку съ вьюкомъ и слышали песню Швейцарца. —

    Странная вещь — изъ духа ли противоречiя, или[126] вкусы мои противуположны вкусамъ большинства, но въ жизни моей ни одна знаменито прекрасная вещь мне не нравилась. Я остался совершенно холоденъ къ виду этой холодной дали съ Жаманской горы; мне даже и въ голову не пришло остановиться на минуту полюбоваться.[127] Я люблю природу, когда она со всехъ сторонъ окружаетъ меня и потомъ развивается безконечно въ даль, но когда я нахожусь въ ней. Я люблю, когда со всехъ сторонъ окружаетъ меня жаркой воздухъ, и этотъ же воздухъ клубясь уходитъ въ безконечную даль, когда эти самые сочные листья травы, которые я раздавилъ сидя на нихъ, делаютъ зелень безконечныхъ луговъ, когда те самыя листья, которыя, шевелясь отъ ветра, двигаютъ тень по моему лицу, составляютъ линiю далекаго леса, когда тотъ самый воздухъ, которымъ вы дышете, делаетъ глубокую голубизну безконечнаго неба; когда вы не одни ликуете и радуетесь природой; когда около васъ жужжатъ и вьются мирiады насекомыхъ, сцепившись ползутъ коровки, везде кругомъ заливаются птицы. А это — голая холодная пустынная сырая площадка, и где то тамъ красивое что-то, подернутое дымкой дали. Но это что то такъ далеко, что я не чувствую главнаго наслажденiя природы, не чувствую себя частью этаго всего безконечнаго и прекраснаго целаго. Мне дела нетъ до этой дали. — Жаманской видъ для Англичанъ. Имъ должно быть прiятно сказать, что они видели съ Жаманъ озеро и Вале и т. д.

    Кроме того на горе недавно стаялъ снегъ, было сыро, я усталъ поднимаясь, хотелъ пить, а тутъ воды нигде не было. Два шале, которые мы нашли[128] тутъ почти на самой вершине, были пустые. Саша побежалъ было къ снегу, котораго за хребтомъ горы было много, но снегъ былъ грязенъ. Видъ по ту сторону Жамана несравненно гармоничнее: это до самаго горизонта глубокое съуживающееся мрачное, поросшее хвойнымъ лесомъ ущелье. Въ отверстiе ущелья выставляется другой хребетъ горъ, того же строгаго и величественнаго характера; въ глуби и на полускатахъ ущелiй виднелись дымки, которые одни оживляли картину; домовъ и шале нигде не было видно. На вершинахъ почти везде клочьями лежалъ снегъ. Спускъ по ту сторону [шелъ] по маленькой едва проторенной каменистой тропинке. Тропинка эта такъ мала, что мы даже сомневались, на настоящей ли мы дороге.

    Первый дымъ, который нами былъ виденъ, и где надеялись спросить о дороге, остался въ праве. Около часу мы все круто спускались, никого не встречая, и чемъ дальше мы шли, темъ дорога становилась хуже. Видно было, что вблизи выше рубили лесъ, и на самой дороге попадались иногда сложенныя сажени, а иногда просто сброшенныя сверху деревья, заграждавшiя дорогу.

    было, но отъ того, что мы спускаясь устали еще больше, чемъ поднимаясь, насъ распарило, и какъ это часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, на Сашу нашелъ смехунъ и сообщился мне отчасти.

    Скажу я: «Фу, въ какую мы трущобу зашли»; и Саша спотыкался и падалъ отъ смеха и только повторялъ; «въ трущобы зашли»; и мне почему-то это становилось ужасно смешно.

    — А вонъ слышите, рубятъ дрова, — сказалъ я, — надо будетъ спросить у этаго господина.

    — Я вижу и господина, — сказалъ Саша, помирая со смеху, и путаясь ногами, побежалъ впередъ къ господину. —

    Это былъ высокой, худой, рябой мущина, ужасно грязно одетый и изнуренный, что весьма часто встречается въ Швейцарiи. Онъ, засучивъ рукава надъ своими худыми жилистыми руками, рубилъ дрова около дороги. На все вопросы Саши по французски, какъ пройти въ Альеръ? далеко-ли? онъ отвечалъ такимъ непонятнымъ фляфляванiемъ, какъ будто у него былъ полонъ ротъ каши, и съ такимъ дикимъ испуганными выраженiемъ смотрелъ на мальчика, что Саша началъ пятиться отъ него. Предполагая, что онъ изъ немецкой Швейцарiи и говоритъ на своемъ patois,[129] я спросилъ его понемецки; но кроме какихъ то непонятныхъ слюнявыхъ звуковъ и техъ же растерянныхъ взглядовъ, я ничего не могъ отъ него добиться. Не итальянецъ ли онъ? Саша спросилъ его поитальянски. Онъ только пожалъ плечами и сделалъ такую комическую рожу, что Саша лопнулъ, расхохотался и побежалъ прочь. Я не могъ удержаться и сделалъ тоже. — Я нигде не встречалъ такой уродливой идiотической старости рабочаго класа, какъ въ Швейцарiи. —

    скоро уже дорога пошла ровно вдоль потока, между обсаженными[130] каменными изгородями; стали попадаться стада, разсыпанныя но полугорамъ, освещеннымъ солнцемъ, и скоро около самой деревни мы нашли фонтанъ, котораго намъ такъ хотелось.

    Alières — въ томъ же роде, какъ и Avants, — десятка полтора хорошенькихъ домиковъ на довольно далекое разстоянiе другъ отъ друга, разсыпанныхъ по зеленой долине. Тотъ же оврагъ внизу, те же потоки, теже душистые нарцисы въ лугахъ, только больше коровъ и скотины виднеется въ лугахъ и на полянахъ лесовъ. Съ права и съ лева, неумолкаемо слышались[131] эти бубенчики, которыя такъ идутъ какъ-то къ утреннимъ косымъ лучамъ солнца, къ росистой зелени и къ запаху цветовъ, росы и стада.

    Саша съ одной стороны вбежалъ въ большой домъ, мимо котораго мы проходили, чтобы узнать, не это ли гостинница, а я съ другой ужъ нашелъ вывеску, изображающую медведя съ надписью кругомъ: [132] Hôtel de L’ours, à la confiance.[133] Служанка, къ которой мы обратились по французски, пожала плечами, въ знакъ сожаленiя, что не понимаетъ, что, разумеется, насъ очень обрадовало, давъ возможность показать свои знанiя понемецки.

    Это былъ уже кантонъ Фрибурга.

    Насъ провели въ залу съ голыми столами и лавками и дали славнаго свежаго хлеба и молока. Кофей, который мы заказали, мы слышали какъ жарился и терся. Но мы рады были отдохнуть, и на насъ снова нашелъ смехунъ, вследствiи наслажденiя отдыха, хотя и подъ предлогомъ надписей на чашкахъ и тарелкахъ, которыя намъ подали. На моей чашке было написано просто: par l’amitié[134] въ лавровомъ венке, но у Саше надпись была[135] длиннее: mon coeur est tout attristé, — je pleure en réalité. [136] Но лучше всего была тарелка съ синими разводами, съ изображенiемъ якоря и съ немецкой надписью внизу: Komm her und küsse mich.[137] — Видимо здесь уже и въ людяхъ и въ предметахъ боролись немецкой и французской элементы. Однако кофей былъ недуренъ, дешевъ чрезвычайно и поданъ скоро, такъ что еще не было жарко, когда мы пустились въ путь дальше до Montbovon,[138] где мы намеревались дневать и обедать.

    шагомъ, мы шли скорее, и, признаюсь, [я] не безъ гордости подумалъ, какъ я легко обгонялъ горную женщину, и что она глядя на насъ подумаетъ, можетъ быть: молодцы, хорошо идутъ. — Услыхавъ за собой наши шаги, она посторанилась и произнесла этотъ певучiй: Bonjour, monsieur, къ которому такъ привыкаешь на Лемане.

    Слово за слово, мы разговорились, кто, куда и откуда? и, признаюсь, мне стыдно стало, когда я узналъ, что она, которую я хотелъ удивить, нынче вышла изъ Монтрё и, пройдя въ одно утро тоже самое, что мы въ два дня, была впереди насъ. Мало этаго, она[141] прибавила такъ, къ слову, что вотъ сейчасъ здесь наложитъ 36 фунтовъ холстины въ корзину и вернется нынче же въ Монтрё. —

    Мы съ Сашей только переглянулись. Вотъ такъ молодецъ баба! Когда она, пожелавъ намъ счастливаго пути, повернула въ сторону, я внимательно осмотрелъ ея фигуру. Ничего особеннаго, тотъ обыкновенный типъ рабочихъ женщинъ, которыхъ съ шляпами въ виде бутылокъ встречаешь въ виноградникахъ[142] Côte и у большей части которыхъ виситъ зобъ подъ подбородкомъ, плоская спина и грудь, костлявыя длинныя руки, вывернутыя ноги и кислая сморщенная улыбка. — На половине дороги встретили мы съ удовольствiемъ такого же туриста какъ мы, только гораздо менее навьюченнаго: у него была крошечная сумочка, а я тащилъ на себе, я думаю, больше пуда и теперь, пройдя по горамъ около 20 верстъ, начиналъ серьезно уставать. Притомъ дорога однообразно идетъ по еловому лесу; кое где ручьи, потоки или полянка съ шале и фонтаномъ; но за то безпрестанныя встречи: то дальнiе немцы швейцарцы съ большими палками и фарфоровыми трубочками, то изъ подъ горы седой старикъ тянетъ корову за рога, а за нимъ идетъ хорошенькая румяная швейцарочка съ длинной хворостиной и, потупивъ глазки, здоровается съ иностранцами, то два мальчика, въ вздернутыхъ на бокъ на одной помоче штанишкахъ, впередъ себя гонятъ куда то козъ и безпрестанно забегаютъ въ лесъ, выгоняя оттуда свое непослушное стадо, то две уродливыя старухи, вытаскиваютъ за хвостъ красную свинью изъ оврага. Эту последнюю встречу мы сделали подъ самой деревней. Свинья пронзительно визжала, одна баба тащила ее за хвостъ, другая худая, костлявая, съ зобомъ и съ какимъ то страннымъ тикомъ во рту, дававшимъ ей ужасно злобный видъ, колотила ее палкой. —

    Саше[143] моему такъ смешно показалось это зрелище, что насилу я могъ удержать его, чтобы онъ не прыснулъ прямо въ носъ уродливой бабе, съ которой мы столкнулись носъ съ носомъ на дороге. За то уже после онъ далъ себе волю, хрипелъ, пыхтелъ, фыркалъ, и смехунъ продолжался до самой гостинницы.

    [144] Montbovon живописно открылся намъ подъ горой, на довольно большой речке, съ большимъ городскаго фасада домомъ гостинницы, католической церковью и большой дорогой шоссе, которую я, признаюсь, увидалъ не безъ удовольствiя, после дороги, по которой мы шли нынешнее утро. —

    мадоны надъ колодцемъ, и одинъ опухлый старикъ и мальчикъ въ аглицкой болезни попросили у меня милостыню. Гостинница была чистая просторная, на большую ногу и совершенно пустая; намъ служили отлично. Бывшая хорошенькая горничная изъ Берна, принарядившись и напомадившись для нашего прiезда, усиливалась говорить съ нами по французски и безъ надобности забегала въ нашу комнату. — Желательно бы было, чтобы къ намъ не переходилъ въ Россiю обычай иметь женскую прислугу въ гостинницахъ. Я не гадливъ, но мне лучше есть с тарелки, которую можетъ быть облизалъ половой, чемъ съ тарелки, которую подаетъ помаженная плешивящая горничная, съ впалыми глазами и масляными мягкими пальцами. — Госпожу эту звали Элиза, но Саша, смотревши на картинки въ зале, изображавшiе исторiю Женевьевы, брошенной въ лесъ и вскормленной ланью, назвалъ ее Женевьевкой, потомъ Женевесткой, потомъ Женеверткой, и слово Женевертка, заставляло его смеяться до упаду. Кроме того съ этаго дня Женевертка стала для насъ словомъ означающимъ вообще трактирную служанку.[145]

    Я закрылъ ставни и легъ спать до обеда, Саша пошелъ удить рыбу на речку. Проснувшись я порадовался по карте, какъ далеко мы отошли отъ Монтрё, и мне пришла мысль, что, такъ какъ мы стоимъ на дороге, ведущей изъ Фрибурга въ Интерлакенъ, идти лучше любоваться горной природой въ Оберландъ, чемъ по пыльному шоссе идти въ Фрибургъ, где я могъ слушать знаменитый органъ на возвратномъ пути. Передъ выступленiемъ я прошелся по деревне. Дома большей частью были большiе, красивые, въ каждомъ жило по нескольку семействъ; но одежда и видъ народа ужасно бедны. На несколькихъ домахъ я прочелъ[146] надписи въ роде следующей: Cette maison a été batie par un tel, mais ce n’est rien en comparaison de celle que nous réserve le Seigneur. Oh mortel! mon ombre passe avec vitesse et ma fin approche avec rapidité![147] и еще разъ Oh mortel.[148] Что за нелепое соединенiе невежественной гордости, христiанства, мистицизма и[149] тщеславной напыщенной болтовни.

    .............................................................................................................................................

    Саша ничего не поймалъ, проэктъ мой ему очень понравился, и въ 5-мъ часу мы пустились въ путь совсемъ въ противуположную сторону отъ той, въ которую думали идти.

    Дорога до Chateau d’Оех,[150] где мы хотели ночевать, идетъ, редко где поднимаясь и опускаясь, по берегу большаго быстраго потока.[151] Потокъ этотъ называется Sarine. Не смотря на то, что онъ далеко не былъ въ полномъ разливе, шумъ его былъ слышенъ за версту, и по немъ въ многихъ местахъ плыли и въ другихъ, зацепившись за камни, стояли еловыя бревна, которыя такимъ образомъ перевозятъ съ места на место. Иногда черезъ месяцъ хозяева леса дожидаясь воды приходятъ къ плотинамъ и находятъ свой лесъ, который они узнаютъ по клеймамъ. — По ровному гладкому шоссе намъ казалось такъ легко идти после прежней дороги, что мы прошли часъ и почти не устали, только мешки тянули намъ плечи. —

    крутымъ уступомъ спускается внизъ. Саша очень любитъ всякую воду, даже не можетъ пропустить ни одного жолобка съ водой, чтобъ не заткнуть его рукой, и лужицы, чтобъ не поболтать въ ней концомъ палки, поэтому водопады приводятъ его въ восхищенiе; но для меня водопадъ, слишкомъ далекой и неокруженной зеленью, такое же холодное зрелище, какъ декорацiя или знаменитые виды съ высокихъ горъ. Этотъ водопадъ однако шумелъ въ прелестной рамке. Съ обеихъ сторонъ кривые, разной величины, темные сосны, и между ними эта стремительно движущаяся и однообразно возобновляющаяся белая пена, и широкiя серебристыя струи, и неподвижные, безпрерывно одинаково обливаемые то съ верху то съ боковъ белые камни, бревна елей, живописно, всегда живописно столкнувшихся и зацепившихся, и этотъ одуревающiй шумъ; такъ что вы не знаете, чтò вода и чтò камни.

    Этотъ водопадъ былъ прекрасенъ. За шумомъ воды, мы и не слыхали какъ насъ нагнала шагомъ ехавшая на одной вороной лошади немецкая открытая бричка съ мучными мешками. На бричке спереди сидел красивый малой и сзади старушка. —

    — Попросите къ нимъ мешки положить, — сказалъ Саша.

    — Разве вы устали?

    Но Саша уже такимъ заискивающимъ тономъ сказалъ: bonjour Madame, и такъ выразительно погляделъ на старушку, что она посторонилась и показала ему подле себя место: «Садитесь коли вы устали», — сказала она. Саша тотчасъ же вскочилъ къ ней рядомъ, я тоже положилъ свой мешокъ и предложилъ Швейцарцу выпить вместе бутылку вина въ первомъ трактире.

    — Oh, ce n’est pas ça,[152] — сказалъ покрасневъ миловидный румяный швейцарецъ; venez aussi,[153] — прибавилъ онъ, давая мне место, — мы рысью поедемъ. — Но я отказался, сказавъ, что догоню ихъ. И мой Саша съ новыми знакомцами, что-то руками разсуждая съ старушкой, затрясся отъ меня рысью впередъ по дороге. —

    Я ихъ догналъ у харчевни, подле которой молодой мельникъ остановилъ свою лошадь. Онъ уже заказалъ себе пива, но я попросилъ его выпить вина со мною. Мельникъ принадлежалъ къ тому милому и поэтическому[154] красивому типу швейцарцевъ, который довольно часто встречается въ кантонахъ Vaud, Женевы, Нёшателя и Фрибурга. Громадно широкiя плечи и грудь, чрезвычайно развитыя мышцы ногъ и рукъ, небольшая белокурая голова, румянецъ во всю щоку и благодушная, кроткая, немного глуповатая улыбка. Отъ трактира, по настоятельному приглашенiю, я селъ съ нимъ рядомъ на телегу, и мы разговорились. Онъ сирота, мельникъ, получаетъ 4 франка целковый[155] въ неделю, но служитъ потому, что не записался въ граждане, и вовсе не находитъ это записыванье нужнымъ.

    — А что, вы не женаты? — спросилъ я.

    — Молодъ еще, — отвечалъ [онъ].

    — Чтоже, веселитесь такъ съ молодыми девками?

    Онъ покраснелъ и оглянулся на старушку, которая сидела сзади. — Oh non! — сказалъ [онъ]. Я не подхожу къ девкамъ. Ça me gène,[156] — прибавилъ [онъ], съ недоуменiемъ пожимая плечами. — Отъ этаго онъ такъ и здоровъ, — подхватила старуха. —

    — Что, вы его мать? — спросилъ я у нее. —

    — Нетъ, онъ такъ меня довозитъ; я изъ Россиньера, вотъ эта деревня на горе, тамъ и большой пансiонъ есть, много иностранцовъ прiезжаютъ.

    — А о чемъ вы говорили съ молодымъ человекомъ? — спросилъ я ее.

    — O! онъ меня забавлялъ, — отвечала старуха, — разсказывалъ, что онъ былъ въ 14-ти государствахъ и 8 языковъ знаетъ. — Я оглянулся на Сашу, онъ отворачивался, и уши его были красны.

    Мельникъ немного не довезъ насъ до нашего ночлега, повернулъ на свою мельницу. Подходя къ Chateau d’Oex[157], мы встречали на каждомъ шагу пьяныхъ солдатъ, которые буйными развратными толпами шли по дороге, и около самой деревни насъ догналъ дилижансъ, т. е. колясочка на одной лошади, въ которой ехалъ одинъ пассажиръ, и въ синихъ[158] мундирныхъ фракахъ съ красными обшлагами, почтовый лакей и кучеръ. Мы решили ехать нынче ночью дальше, кучеръ [сказалъ], что переменитъ лошадей и подождетъ насъ въ деревне.

    Деревня большая, богатая, съ высокими домами и такими же надписями, какъ въ Montbovon,[159] съ лавками и замкомъ на возвышенiи. На площади, передъ большимъ домомъ, на которомъ было написано: Hôtel de ville[160] и изъ котораго раздавались отвратительные фальшивые звуки роговой военной музыки, были толпы военныхъ — все пьяные, развращенные и грубые. Нигде какъ въ Швейцарiи не заметно такъ резко пагубное влiянiе мундира. Действительно, вся военная обстановка какъ будто выдумана для того, чтобы изъ разумнаго и добраго созданiя — человека сделать безсмысленнаго злаго зверя. Утромъ вы видите швейцарца въ своемъ коричневомъ фраке и соломенной шляпе на винограднике, на дороге съ ношей или на озере въ лодке; онъ добрадушенъ, учтивъ, какъ то протестантски искренне кротокъ. Онъ съ радушiемъ здоровается съ вами, готовъ услужить, лицо выражаетъ умъ и доброту. Въ полдень вы встречаете того же человека, который съ товарищами возвращается изъ военнаго сбора. Онъ наверно пьянъ (ежели даже не пьянъ, то притворяется пьянымъ): я въ три месяца, каждый день видавъ много швейцарцовъ въ мундирахъ, никогда не видалъ трезвыхъ. Онъ пьянъ, онъ грубъ, лицо его выражаетъ какую-то безсмысленную гордость или скорее наглость. Онъ хочетъ казаться молодцомъ, раскачивается, махаетъ руками, и все это выходитъ неловко, уродливо. Онъ кричитъ пьянымъ голосомъ какую-нибудь пахабную песню и готовъ оскорбить встретившуюся женщину или сбить съ ногъ ребенка. А все это только отъ того, что на него надели пеструю куртку, шапку и бьютъ въ барабанъ впереди.

    ................................................................................................................................................

    Какой то мертвецки пьяный солдатъ непременно хотелъ ехать съ нами и отвратительно ругался, ужасная музыка не переставая играла какой то маршъ, до того невыносимо фальшиво, что буквально больно ушамъ было. Со всехъ сторонъ развращенные пьяные грязные нищiе.

    За то съ какимъ наслажденiемъ, когда мы выехали изъ городу, я увидалъ при ясномъ закате прелестную Занскую долину, по которой мы ехали, съ вечными звучащими живописными стадами коровъ и козъ. Господинъ, съ которымъ я сиделъ, былъ одетъ, какъ одеваются магазинщики въ Париже, имелъ новенькое чистенькое porte-manteau,[161] пледъ и зонтикъ. На носу у него были золотые очки, на пальце перстень, черные волоса старательно причесаны, борода гладко выбрита, въ лице непрiятное напущенное чопорное спокойствiе, которое сохранялось только на то время, какъ онъ молчалъ. Говорилъ онъ по французски съ Женевскимъ акцентомъ, видимо подделываясь подъ французской. Мне казалось, что это Женевской или Водской bourgeois. Это[162] безжизненная, притворная, нелепо подражающая французамъ, презирающая рабочiй класъ швейцарцевъ и отвратительно корыстно мелочная порода людей. После его презрительной манеры говорить съ нашимъ молодымъ кучеромъ, который все заговаривалъ съ нами, и условiй, которыя онъ мне предложилъ для поездки въ наемной карете вместе въ Интерлакенъ, я уже не сомневался. Онъ расчелъ какъ то такъ, что мы съ Сашей, у которыхъ вовсе не было клади, платили за карету, чуть не втрое противъ его, у котораго съ собой было 3 тяжелыхъ чемодана. И онъ настойчиво уверялъ, что это стоило бы мне гораздо дешевле, чемъ въ дилижансе. —

    Мало того, онъ еще разсердился на меня за то, что я отказался, и когда мы прiехали, онъ какъ то озлобленно сказалъ кондуктору, что онъ пойдетъ брать себе место въ дилижансе, une fois que Monsieur (это я) ne veut pas aller,[163] — и сердито махнулъ на меня рукой такъ энергически, что мне безъ шутокъ показалось, что я виноватъ передъ нимъ. — Мне совестно уже было съ нимъ встретиться и я подождалъ его, чтобы пойти брать место въ «Post-bureau».[164]

    Я подошелъ къ затворенной двери, на которой была надпись. Около двери сидело 3 человека, которые даже не посмотрели на меня. Я отворилъ дверь въ Постъ-бюро. Эта была грязная низкая комната, съ грязной кроватью, съ кадушками и развешанными платьями. — Я вышелъ назадъ и спросилъ у сидевшихъ у дверей, это ли Постъ-бюро. — Это, — сказалъ мне одинъ изъ сидевшихъ грубымъ голосомъ, — идите туда, что ходите? — Я вошелъ. Действительно, въ крайнемъ углу стояла конторка и лежали бумаги. Никого, кроме болезненной женщины съ груднымъ ребенкомъ, не было въ почти уже темной комнате. Черезъ минуту тотъ самый человекъ въ сертуке, который велелъ мне войти, размахивая руками и всей спиной, съ фуражкой на бекрень, вошелъ въ комнату. Я поздоровался съ нимъ, онъ захлопнулъ дверь и не взглянулъ на меня; сначала я думалъ, что онъ чужой и чемъ нибудь очень занятой или огорченный человекъ, но всмотревшись ближе, и особенно, когда онъ прошелъ за конторку, я убедился, что все его движенiя, физiономiя, походка, все это было сделано для оскорбленiя меня или для внушенiя мне уваженiя. Онъ былъ высокъ рост[омъ], широкъ въ плечахъ, но худощавъ; длинноногъ, белокуръ и рябъ. На немъ былъ сертукъ, широкiя штаны и фуражка. Вообще вся рожа его была отвратительна или такъ показалась мне.

    — Какъ будто бы это я во сне виделъ, что я говорю, — никакого вниманiя. Я сталъ вспоминать, не оскорбилъ ли я его чемъ нибудь входя, не полагаетъ ли онъ почему нибудь, что я хочу гордиться. Я снялъ шляпу и въ коротенькую фразу, которой я спрашивалъ его, сколько верстъ до Туна, я 3 раза поместилъ Monsieur — это тоже не подействовало. Я подалъ ему деньги, онъ писалъ что-то и молча оттолкнулъ мою руку. — Я начиналъ сердиться, и пускай меня обвиняютъ варваромъ, но у меня руки такъ и чесались, чтобы сгресть его за шиворотъ и разбить въ кровь его рябую фигуру. По счастью для меня, онъ скоро бросилъ мне на столъ два билета, также швырнулъ сдачу, что ежели бы я не удержалъ, она бы скатилась на полъ, и онъ бы верно не поднялъ. Потомъ размахивая также спиной и руками и еще какъ то сардонически чуть заметно улыбаясь, онъ вышелъ на улицу. —

    Нетъ, подобной безчеловечной грубости, я не только никогда не видалъ въ Россiи между колодниками, но я представить себе не могъ ничего подобнаго. —

    Когда я вернулся домой и не выдержалъ, сталъ жаловаться кучеру, который принесъ мне наверхъ мои вещи. Онъ пожалъ плечами, улыбнулся (онъ былъ молодой веселый малый и въ наступающую минуту ожидалъ на водку). — Vous dites que c’est le buraliste qui est comme ça?[165] — Да. — Que voulez vous, Monsieur — ils sont republicains, ils sont tous[166] comme-ça. Et puis il est buraliste, il est fier de ça.[167]

    Я ложась спать все не могъ забыть бюралиста и твердилъ про него. — А Саша хохоталъ. — Такъ задалъ вамъ страху бюралистъ? — все спрашивалъ онъ. — А Женевертка вычиститъ намъ башмаки завтра? — И онъ заливался хохотомъ. Кончилось темъ, что и я расхохотался и, перебирая весь день, заснулъ все таки съ веселыми мыслями.

    Комментарии В. Ф. Саводника

    в Кларане, на северо-восточном берегу Женевского озера, в пансионе Кетерера, где жила в то время знакомая ему чета Пущиных: старик-декабрист Михаил Иванович Пущин и его супруга Марья Яковлевна. В ближайших окрестностях Кларана проживало еще несколько русских семейств, с которыми у Льва Николаевича завязались дружеские отношения (кн. Мещерские, Галаховы, Поливановы, Е. Н. Карамзина, М. А. Рябинин и др.). Живя в Кларане, Толстой работал над задуманными уже ранее литературными произведениями («Альберт», «Казаки»); вместе с тем он охотно совершал более или менее продолжительные прогулки по окрестностям, большей частью в компании с кем-либо из своих русских знакомых. 15/27 мая Пущины уехали из Кларана; собрались уезжать также и Мещерские; таким образом расстроился тот дружеский кружок, среди которого Толстой привык проводить свое время. Это обстоятельство, повидимому, побудило его предпринять более продолжительное путешествие в глубь Швейцарии, с целью лучшего ознакомления с краем и его населением. В качестве спутника Лев Николаевич взял с собою одиннадцати-летнего мальчика Сашу, из одного знакомого русского семейства (о нем см. примечание ниже), и вместе со своим молодым товарищем пустился налегке в путь, с дорожным ранцем за спиною, не имея, повидимому, вполне установленного плана и маршрута. Первоначально Толстой направлялся на Фрейбург, отчасти с целью послушать в местном соборе знаменитый церковный орган; но затем его соблазнила мысль посетить Бернский Оберланд, и он свернул в сторону Интерлакена. Все путешествие заняло полторы недели, с 27 мая по 6 июня (нов. ст.) и охватило довольно значительный круг местностей (Шато д’Ё, Интерлакен, Шейдек, Тун, Берн, Фрейбург). Часть пути, особенно в начале путешествия, была пройдена пешком, но затем, утомившись, путешественники пользовались, большею частью, экипажами, дилижансами или даже лодками (по озерам).

    Во все время этого странствования, Толстой по обыкновению вел свой Дневник, в который он вкратце заносил свои путевые впечатления; но, очевидно, этих впечатлений накопилось так много, что он уже не захотел довольствоваться этими беглыми записями и решил изложить их в более пространной и литературно обработанной форме. Эта мысль явилась у него еще во время путешествия: 2 июня, будучи в Гриндельвальде, он заносит в своем Дневнике: «писал путешествие»; затем 7 июня, уже после возвращения в Кларан, он записывает: «утром писал славно дневник путешествия»; 9 июня: «после обеда писал дневник путешествия; написал много, листочков 9, но не кончил»; 10 июня: «написал листа 4 или больше Путевых Записок». На этом, однако, останавливаются записи Дневника, касающиеся работы над путевыми впечатлениями, вынесенными Толстым из его 10-дневного странствования. Очевидно, Толстой скоро охладел к этой работе, занятый другими художественными замыслами, и уже никогда более не возвращался к ней, оставив ее в том неотделанном и незаконченном виде, в котором он ее набросал в несколько приемов, под свежим впечатлением своих дорожных переживаний.

    Путевые записки Толстого, которые он сам озаглавил в рукописи: «Отрывок дневника 1857 года», действительно, представляют собой расширенную, дополненную и литературно обработанную редакцию записей его обычного Дневника и обнимают два первые дня его пешеходного странствования, 15/27 и 16/28 мая. Для сравнения с первоначальным наброском и для выяснения той литературной обработки, которой Толстой подверг материал своих путевых впечатлений, мы считаем необходимым привести полностью отрывок из Дневника Толстого, содержащий изложение событий и впечатлений этих двух дней.

    «15—27 мая скучно было. Взял маленького Сашу и пошел до Avants. Славные места. Написал листок Поврежденного.

    1628. Встал в 4. Пошли через Jaman, приятная прогулка. Но маленькой надоедает мне. Пришли в Alières, мило-уютно. Chalet дикой. – Montbovon, смущала меня женехвестка. Католическая поэзия! Разложил книги, не писал. Грудь болит. Пошел до Chateau d’Oex, мельник целомудренный довез. Поток с камнями: не знаешь, где вода, где камни. Поехал до Gessenay. Черный сердящийся господин. Бюралист непомерной грубости».

    «Отрывок дневника 1857 года» печатается впервые в настоящем издании, по собственноручной рукописи Толстого, написанной на 22 отдельных листках почтовой бумаги, белой и голубоватой, вероятно, заграничного производства, не имеющей ни водяных знаков, ни каких-либо других отличительных признаков; листки перенумерованы самим автором. Рукопись черновая, со многими помарками и вставками отдельных слов и целых фраз, вписанных между строк и сбоку на небольших оставленных полях; несмотря на эти вставки и исправления, рукопись написана довольно разборчиво и читается без особых затруднений; хранится в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина. (Папка XVI 11.)

    примечаний.

    Стр. 192, строка 3 св.

    «Соотечественники и сожители» в Кларанском пансионе Кетерера – это супруги Пущины; старик-декабрист Михаил Иванович (1800—1869) и Марья Яковлевна, урожденная Подкользина. М. И. Пущин был братом известного декабриста Ивана Ивановича Пущина, лицейского товарища и друга Пушкина. Будучи капитаном лейб-гвардии Саперного батальона, он был привлечен к дознанию по делу 14 декабря и по постановлению Следственной Комиссии лишен дворянства, чинов и орденов, разжалован в рядовые и послан в один из сибирских полков; однако вскоре он был переведен на службу на Кавказ, где ему удалось во время Турецкой кампании 1828—29 гг. выдвинуться, благодаря своей храбрости и военным познаниям. Тяжело раненый при штурме Ахалцыка, он был в ноябре 1828 года произведен в прапорщики. В 1831 году он вышел в отставку в чине поручика и перешел на гражданскую службу. – Толстой познакомился с Пущиными в Женеве и затем поселился вместе с ними в одном пансионе в Кларане. Он очень привязался к ним, постоянно видался с ними, совершал вместе довольно далекие прогулки по живописным окрестностям Кларана и охотно слушал рассказы и воспоминания Пущина о старине. В своем Дневнике и письмах к близким лицам Толстой отзывался о Пущиных, как о людях чрезвычайно милых и симпатичных; так в письме к П. В. Анненкову от 22 апреля 1857 г. он писал между прочим: «Пущин – прелестный и добродушный человек. Они с женой здесь трогательно милы, и я ужасно рад их соседству». Поэтому разлука с ними искренно огорчила его, как это видно из его записок.

    Стр. 192, строка 4 сн.

    Толстой нигде, ни в своем Дневнике, ни в путевых записках не называет фамилии одиннадцатилетнего мальчика Саши, которого он взял с собой, отправляясь в пешеходную прогулку по Швейцарии. Круг знакомых русских семейств, среди которых вращался Толстой во время своего пребывания в Кларане, был очень ограничен, и мы знаем их всех по его упоминаниям в Дневнике: это – Мещерские, Галаховы и Поливановы. Относительно первых двух семейств мы можем определенно сказать, что в составе их не было мальчика этого возраста и этого имени; остается, следовательно, семья Поливановых. Среди лиц, отъезжающих за границу, список которых в те времена ежедневно печатался в газетах, действительно, в «Северной Пчеле» от 22 января 1857 года значится: «тит. сов. Поливанов с супругою и малолетними детьми». С другой стороны, в росписи дворян Поливановых мы встречаем Константина Александровича Поливанова (1816—1858), служившего с 1836 года в Ингерманландском гусарском полку, в 1846 году вышедшего в отставку по болезни и служившего впоследствии Тарусским уездным предводителем дворянства. Он был женат на Александре Романовне Любимовой (1825—1865) и имел несколько детей, из которых старший сын Александр родился 19 августа 1845 года; таким образом в мае 1857 года последнему было 11 лет, т. е. он был именно в том возрасте, как и мальчик Саша, спутник Толстого по Швейцарии. Мы к сожалению не имеем данных для доказательства тождества этих двух лиц, однако же предположение это является весьма правдоподобным. Впоследствии вышеуказанный Александр Константинович Поливанов служил в лейб-гвардии Конном полку и с 1873 года состоял в отставке; женат он был на Марье Константиновне Тарновской (А. В. Селиванов. Род дворян Поливановых. Владимир. 1902. Стр. 48).

    «Русские барышни с только что приехавшей из России матерью» – Галаховы, которых Толстой неоднократно упоминает в своем Дневнике и которые жили в Монтре, в 11/2 километрах от Кларана. Возможно, что это семья Петербургского обер-полицмейстера генерал-адъютанта Александра Павловича Галахова, который в «Северной Пчеле» от 20 апреля 1857 года назван в числе лиц, отъезжающих за границу, вместе со своей супругой Софьей Петровной, урожденной Мятлевой, сестрой поэта Мятлева. У них были две дочери: Софья Александровна, бывшая впоследствии за бароном Карлом Карловичем Притвицем, и Надежда Александровна, бывшая с 1865 г. за Иваном Александровичем Половцевым (Руммель и Голубцов. Родословный сборник русских дворянских фамилий. Том I, СПБ, 1886, стр. 179—180).

    Стр. 193, строка 11 св.

    «Русские из Basset» – семья Мещерских, с которыми Толстой познакомился во время своего пребывания в Кларане. Она состояла из кн. Петра Николаевича Мещерского (1802—1876), женатого вторым браком на Екатерине Николаевне Карамзиной (1805—1867), старшей дочери историографа, их дочери Екатерины Петровны (18..—1879) и одного из старших сыновей: Николая или Александра Петровичей, которого Толстой называет в дневнике «маленьким Мещерским», хотя Николаю в это время было 28 лет (р. 1929), а Александру 20 лет (р. 1837). К этой же семье принадлежал и известный писатель-публицист реакционного направления кн. Владимир Петрович Мещерский (1839—1914), однако, в данное время его не было с родителями. С Мещерскими жила и сестра Екатерины Николаевны, Елизавета Николаевна Карамзина (1821—1891), младшая дочь историографа. Хотя Толстой часто бывал у Мещерских и проводил у них свои вечера, однако особенной близости между ними не установилось; этому препятствовала резкая разница в их взглядах и симпатиях, так как Мещерские придерживались узко-консервативных убеждений: «озлобленные консерваторы», как их характеризует Толстой в одной из записей своего Дневника.

    Старый прусский генерал, проживавший в пансионе Кетерера, несколько раз упоминается в дневнике Толстого, но он ни разу не называет его фамилии.

    Стр. 104, строка 4 св.

    «Воспетый островок, выдуманно, но всё-таки прекрасно торчащий против Вильнёва» – это небольшой островок – Île de Peilz, с несколькими растущими на нем тополями, лежащий против Вильнёва, у впадения Роны в Женевское озеро. О нем упоминает Руссо в «Новой Элоизе» и Байрон в «Шильонском узнике»:

    И я приметил островок
    В пространстве был он голубом;
    Цвели три дерева на нем;
    И горный воздух веял там
    По мураве и по цветам,
    И обвивалися нежней
    Кругом родных брегов оне…

    («Шильонский узник», перевод Жуковского, XIII.)

    Стр. 197, строка 15 сн.

    «праздник нарцисов» (la Fête des narcisses).

    Стр. 198, строка 8 св.

    Дом Риги – вероятно, гостиница на горе Rigi Vaudais, о которой Толстой упоминает несколько раньше, как об обычной цели прогулок живущих в пансионах англичанок и немок.

    Стр. 205, строка 12 св.

    «Это был кантон Фрейбурга» – Толстой упоминает об этом для того, чтобы отметить, что с переходом из Водского кантона (canton de Vaud), принадлежащего к числу французских кантонов Швейцарии, во Фрейбургский кантон, они вступили в область немецкой Швейцарии, с населением, говорящим преимущественно по-немецки.

    «Виноградники Côte» – La Côte (берег) называется часть северо-западного побережья Женевского озера около города Роль (Rolle), вдоль южного склона Швейцарской Юры; здесь по склонам прибрежных холмов, в местности, защищенной от северных ветров, расположены виноградники, дающие лучшее швейцарское белое вино.

    Стр. 207, строка 5 св.

    Фрибурский или Фрейбургский кантон принадлежит к числу католических кантонов Швейцарии; Толстой отмечает характерные черты католического края, отличающие его от только что оставленного им Водского кантона с протестантским населением.

    Стр. 207, строка 22 св.

    – очень популярная в Западной Европе средневековая легенда, известная с XIII века, о Женевьеве Брабантской, супруге графа Тревского, которую отвергнутый ею поклонник сумел обвинить перед мужем в неверности, за что последний приказал ее умертвить; однако человек, которому было поручено это убийство, тронутый состраданием, ограничился тем, что завел Женевьеву в глухой лес и оставил ее там, вместе с новорожденным ребенком, который и был вскормлен ланью, прирученной Женевьевою. Несколько лет спустя, во время охоты, граф Тревской находит в лесу свою оставленную супругу, убеждается в ее невинности и восстановляет ее в правах; но Женевьева, обессиленная пережитыми страданиями, вскоре умирает. – История Женевьевы Брабантской много раз подвергалась литературной обработке, начиная с Золотой легенды (Legenda aurea) XIII века, а также стала излюбленным сюжетом для лубочных изображений (J. Champfleury. «Histoire de l’imagerie populaire», p. 267); вероятно, именно такого рода лубочную картинку и нашел Толстой в деревенском трактире Монбовона.

    Сноски

    91. [салоне,]

    92. В подлиннике: alpenschtok [альпийскую палку,]

    93. Цыфра 9 8 или наоборот.

    94. Клочек бумаги с окончанием слова вырван.

    95. Зачеркнуто: и не хочется.

    96. что дамы закричали.

    97. Зачеркнуто: сизоворонка.

    98. Слова: вписаны между строк, вместо зачеркнутого: унисонъ.

    99. Цыфра 4 переправлена из 3.

    100. Зачеркнуто:

    101. Зачеркнуто: шире и

    102. В подлиннике: Фрибургъ

    103. Avant

    104. В подлиннике: торчала

    105. [прогулку]

    107. Зачеркнуто: которыми онъ былъ усеянъ, буквально покрытъ

    108. Зачеркнутое по ошибке слово: лощины

    109. Слово: скромно залито чернилами и читается предположительно.

    110. Следующее слово залито чернилами и не поддается прочтению.

    вписано между строк вместо зачеркнутого: сомненiемъ

    112. наслажденiя — вписано между строк, вместо зачеркнутого:

    113. Зачеркнуто: Далее я никогда не могъ идти.

    114. Последняя фраза читалась первоначально: почти мрачно, но и мягко.

    116. Зачеркнуто: худощавый, здоровый

    117. [местном наречии]

    118. [вот вам,]

    119. Jeaman.

    120. В подлиннике: снеговыя

    121. Зачеркнуто:

    122. В подлиннике: dent du Jeaman

    123. Зачеркнуто: уже

    124. Зачеркнуто:

    125. Со слов: Везде пусто кончая: грязнее —

    126. Зачеркнуто: такъ я устроенъ

    127. Со слов: Я люблю природу, Вале и т. д. вписано между строк и сбоку на полях.

    128. Зачеркнуто: на противуположномъ спуске къ Альеру

    130. Зачеркнуто: заборами

    131. В подлиннике: слышался

    132. Loge [следует: on loge] à pied et à cheval [ночлег для проходящих и проезжающих]

    133. [Гостинница Медведь: будьте благонадежны.]

    135. Зачеркнуто: более поэтична.

    136. [Сердце мое весьма огорчено, — я плачу настоящими слезами.]

    137. [Приди и поцелуй меня.]

    138. Monbauvont

    139. Абзац редактора.

    140. Зачеркнуто: какъ говорится

    141. съ наивной простотой разсказала

    142. Зачеркнуто: Canton

    143. В подлиннике: Саша

    144.

    145. Со слов: Госпожу эту кончая: служанку.

    146. Зачеркнуто: надписи скромныя католическiя

    147. [Дом сей построен имреком, но он есть ничто в сравнении с тем жилищем, которое уготовил нам Господь. О смертный! тень моя проходит поспешно и конец мой близится стремительно!]

    148. [О смертный]

    149. глупой.

    150. В подлиннике: Chateau d’Eux,

    151. Со слов: кончая: по клеймамъ. — вписано между строк и сбоку на полях.

    152. [О, не в этом дело,]

    154. Слово: поэтическому вписано между строк, вместо зачеркнутого: редкому типу

    155. целковый написано крупными буквами и подчеркнуто.

    156. [О нет! это меня стесняет,]

    157. В подлиннике: ’Eux

    158. В подлиннике: синiй.

    159. В подлиннике: Monbeavont,

    161. [чемодан,]

    162. Зачеркнуто: нехорошая

    163. [раз господин не хочет ехать (со мною),]

    164. Post-burau [Почтовая контора.]

    165. [Вы говорите, что это бюралист был таков?]

    166. В подлиннике: touts

    — они республиканцы, они все таковы. Да кроме того, ведь он бюралист, он этим и чванится.]

    Разделы сайта: