Лев Толстой: Материалы Севастопольского периода. III. Записка об отрицательных сторонах русского солдата и офицера

2.
[ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ ЗАПИСКИ ОБ ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ СТОРОНАХ РУССКОГО СОЛДАТА И ОФИЦЕРА.]

По долгу присяги, а еще более по чувству человека, не могу молчать о зле, которое открыто совершается передо мной и очевидно влечетъ за собой погибель милiоновъ людей — погибель силы, достоинства и чести отечества. —

Стоя по своему рожденiю и образованiю выше среды, въ которую поставила меня служебная деятельность, я имелъ случай изучить зло это до малейшихъ грязныхъ и ужасныхъ подробностей. — Оно не скрывалось отъ меня, бывъ уверено найти во мне сочу[в]ствiе, — и я способствовалъ ему своимъ бездействiемъ и молчанiемъ. Но ныне, когда зло это дошло до последнихъ пределовъ, последствiя его выразились страданiями десятковъ тысячъ несчастн[ыхъ] и оно грозитъ погибелью отечества, я решился, сколько могу, действовать противъ него перомъ, словомъ и силою.

Зло это есть развратъ, пороки и упадокъ духа Русскаго войска. Въ Россiи, столь могущественной своей матерьяльной силой и силой своего духа, нетъ войска; есть толпы угнетенныхъ рабовъ, повинующихся ворамъ, угнетающимъ наемникамъ и грабит[елямъ] и въ этой толпе нетъ ни преданности къ Царю, ни любви къ Отечеству — слова, которыя такъ часто злоупотребляютъ, ни рыцарской чести и отваги, есть съ одной стороны духъ терпенiя и подавленнаго ропота, съ другой духъ угнетенiя и лихоимства. —

И скорбны и непостижимы явленiя нынешней войны! Россiя, столь могущественная силой матерьяльной, еще сильнейшая своимъ духомъ — любовью къ Царю и Отечеству, Россiя, столько летъ крепчавшая подъ мудрою, мирною державою,[55] не только не можетъ изгонять дерзкой толпы враговъ, ступившей на ея землю, но при всехъ столкновенiяхъ съ[56] ними — скажу правду — покрываетъ срамомъ свое великое имя. — Нравственное растленiе войска: вотъ причина сихъ печальныхъ явленiй. —

Изъ какихъ началъ состоитъ наше войско? — солдаты, офицеры, генералы, Главнокомандующiе.

Солдатъ — бранное поносное слово — въ устахъ нашего народа, солдатъ существо, движимое одними телесными страданiями, солдатъ существо грубое, грубеющее еще более въ сфере лишенiй, трудовъ и отсутствiя основанiй образованiя, знанiя образа правленiя, причинъ войны и всехъ чувствъ человека. Солдатъ имеетъ по закону только строго необходимое, а въ действительности менее того, чтобы не умереть человеку сильнаго сложенiя — отъ голода и холода слабые умираютъ. Наказанiе солдата за малейшiй проступокъ есть мучит[ел]ьная смерть, высшая награда — отличiе, дающее ему право, присущее человеку, — быть не битымъ по произволу каждаго. Вотъ кто защитники нашего отечества.

У насъ есть солдаты 3-хъ родовъ — я говорю про армейскихъ, которыхъ знаю. Есть угнетенные, угнетающiе и отчаянные.

Угнетенные — люди сроднившiеся съ мыслью, что они рождены для страданiя, что одно качество возможное и полезное для него есть терпенiе, что въ общественномъ быту нетъ существа ниже и несчастнее его. Угнетенный солдатъ морщится и ожидаетъ удара, когда при немъ кто-нибудь поднимаетъ руку; онъ боится каждаго своего слова и поступка: — каждый солдатъ — годомъ старше его, имеетъ право и истязаетъ его, и онъ, угнетенный солдатъ, убежденъ, что все дурно, что только знаютъ другiе, хорошо же то, что можно делать скрытно и безнаказанно. Офицеръ велелъ дать 100 розогъ солдату за то, что онъ курилъ изъ длинной трубки, другой наказалъ его за то, что онъ хотелъ жениться; его бьютъ за то, что онъ смелъ заметить, какъ офицеръ крадетъ у него, за то, что на немъ вши — и за то, что онъ чешется, и за то, что онъ не чешется, и за то, что у него есть лишнiе штаны; его бьютъ и гнетутъ всегда и за все, потому что онъ, — угнетенный и потому что власть имеютъ надъ нимъ бывшiе угнетенные — самые жестокiе угнетающiе. Угнетенный не получаетъ ¹/₃ того, что ему даетъ правительство, знаетъ это и молчитъ, включая всехъ начальниковъ въ одно безъисключительное чувство подавленнаго презренiя и не-любви — «господъ много, всемъ надо жить», вотъ его мненiе. Зародышъ чувства мщенiя есть въ душе каждаго, но оно слишкомъ глубоко подавлено угнетенiемъ и мыслью о невозможности осуществить его, чтобы обнаруживаться. Но, Боже! какiе ужасы готовитъ оно отечеству, когда какимъ-нибудь случаемъ уничтожится эта невозможность. Теперь же чувство это являетъ себя въ те минуты, когда мысль о близкой смерти уравниваетъ состоянiя и уничтожаетъ боязнь. Въ бою, когда сильнее всего должно бы было действовать влiянiе начальника, солдатъ столько же, иногда более, ненавидитъ его, чемъ врага; ибо видитъ возможность вредить ему. Посмотрите, сколько Русскихъ офицеровъ, убитыхъ русскими пулями, сколько легко раненныхъ, нарочно отданныхъ въ руки непрiятелю, посмотрите, какъ смотрютъ и какъ говорятъ солдаты съ офицерами передъ каждымъ сраженiемъ: въ каждомъ движенiи, каждомъ слове его видна мысль: «не боюсь тебя и ненавижу». Угнетенный солдатъ не боится ни физическихъ, ни моральныхъ страданiй и оскорбленiй: первыя дошли до такой степени, что хуже ничего не можетъ быть, — смерть же для него есть благо, — последнiя, не существуютъ для него. Единственное наслажденiе его есть забвенiе — вино, и три раза въ годъ, получая жалованье 70 к. — эту горькую насмешку надъ его нищетой, — онъ приходить въ это состоянiе, несмотря ни на какiя угрозы, — проздравляетъ— самъ идти онъ не можетъ, потому что не мыслить и не чувствуетъ, — храбръ потому, что мысль — авось все кончится, не оставляетъ его. —

Угнетающiе солдаты — люди перенесшiе испытанiя и не упавшiе, но ожесточившiеся духомъ. Ихъ чувство справедливости — заставлять страдать каждаго столько же, сколько они страдали. Угнетающiй солдатъ сжился съ мыслью, что онъ солдатъ, и даже гордится симъ званiемъ. Онъ старается и надеется улучшить свое положенiе — угнетенiемъ и кражей. Онъ открыто презираетъ угнетеннаго солдата и решается выказывать иногда чувство ненависти и ропотъ начальнику. Въ немъ есть чувство сознанiя своего достоинства, но нетъ чувства чести; онъ не убьетъ въ сраженiи своего начальника, но осрамитъ его. Онъ не украдетъ тулупа у товарища, но украдетъ порцiю водки. Онъ также, какъ угнетенный, невежественъ, но твердо убежденъ въ своихъ понятiяхъ. Его оскорбитъ не телесное наказанiе, а оскорбитъ сравненiе съ простымъ солдатомъ.

Отчаянные солдаты — люди, убежденные несчастьемъ, что для нихъ нетъ ничего незаконнаго, и ничего не можетъ быть худшаго. О будущей жизни они не могутъ думать, потому что не думаютъ. Для отчаяннаго солдата нетъ ничего невозможнаго, ничего святаго; онъ украдетъ у товарища, ограбитъ церковь, убежитъ съ поля, перебежитъ къ врагу, убьетъ начальника и никогда не раскаится. —

Угнетенный cтрадаетъ, терпитъ и ждетъ конца. Угнетающiй улучшаетъ свой бытъ въ солдатской сфере, въ которой онъ освоился. Отчаянный презираетъ все и наслаждается. — Скажу еще сравнительно: ни въ одномъ европейскомъ войске нетъ солдату содержанiя скуднее русскаго, нетъ злоупотребленiй лихоимства, лишающихъ солдата ¹/₂ того, что ему положены; ни въ одномъ войске нетъ телеснаго наказанiя, — а главное, техъ злоупотреблений телеснаго наказанiя, превышающих не только въ 10 кратъ меру наказанiя положеннаго правительствомъ, но даже возможную; ни въ одномъ государстве нетъ такого невежественнаго войска, какъ въ Русскомъ.

Офицеры, за малыми исключенiями, или, наемники, служащiе изъ однехъ денегъ, средствъ къ существованiю, безъ всякаго чувства патрiотизма и мысли о долге — Поляки, Иностранцы и многiе русскiе, грабители, — служащiе съ одной целью украсть у правительства состоянiе и выдти въ отставку, и безнравственные невежды

Генералы — наемники, честолюбцы и Генералы, потому что надо быть когда-нибудь генераломъ. —

Главнокомандующiе — придворные. Главнокомандующiе не потому, что они способны, а потому что они Царю прiятны.

Вотъ положенiе, до котораго съ увеличенiемъ его дошло н[аше] в[ойско] и изъ котораго можетъ вывести его только толчокъ, данный свыше.

Главные пороки нашего войска:

—

2) Необразованность.

4) Духъ угнетенiя.

5) [57]Старшинство.

—

Разберу вредъ, который приносить каждый изъ этих недостатк[овъ], и средства против нихъ. —

Армейскiй солдатъ имеетъ отъ правительства только строго необходимое для того, чтобы не умереть отъ холода и голода. По неправильному же организованiю нашего войска, дающему,[59] возможность всем темъ лицамъ (а ихъ ужасно много), черезъ руки кот[орыхъ] проходить его содержанiе, отклонять оно[е] въ свою пользу, солдатъ получаетъ на деле меньше необходимаго и часто умираетъ отъ лишенiй. — Я буду говорить про военное время. Солдатъ получаетъ у насъ отъ правительства (de jure)[60] пищу хорошую и достаточную, одежду плохую, жалованье ничтожное. На деле же онъ получаетъ плохую пищу, — пища нечиста и неразнообразна (капуста), — одежду плохую и недостаточную, — сукно плоха[го] дост[оинства], шубы нетъ, — и никакого жалованья, — жалованья мало на табакъ, к[ому] есть потребность. Какимъ образомъ это происходитъ, было бы слишкомъ длинно разсказывать. Причина же общая есть злоупотребленное доверiе правительства къ начальникамъ частей въ отношенiи продовольствiя. Солдатъ, не получая необходимаго, или чахнетъ и уничтожает[ся] отъ лишенiй, или считаетъ себя принужденнымъ и правымъ делать беззаконiя. Солдатъ крадетъ, грабитъ, обманываетъ безъ малейшаго укора совести; духъ молодечества Русскаго солдата состоитъ въ пороке. Солдатъ презираетъ, не веритъ и не любитъ начальника вообще, видитъ въ немъ своего угнетателя, и трудно разъубедить его. Солдатъ презираетъ и не любитъ свое званiе. Солдатъ ниже духомъ, чемъ бы онъ могъ быть. Человекъ, у к[отораго] ноги мокр[ы] и вши ходятъ по телу, не сделаетъ блестящаго подвига. Дайте лучшую пищу, лучшей доброты одежду, лучшую и более достаточную обувь, шубы, табакъ и жалованье въ 5 разъ больше, главное устраните частных нач[альниковъ] пользоваться доход[ами] съ продовольствiя, — солдатъ будетъ счастливее, нравственнее и храбрее. Содержанiе же офицера нашего было бы недостаточно для офицеровъ такихъ, какiе должны быть, но для такихъ, какiе есть, оно слишкомъ велико. Ежели въ половину убавить жалованье офицера и въ половину прибавить онымъ жалова[нiе] солдата, войско наше было бы вдвое лучше.

Необразованность. Изъ солдатъ нашихъ едва ли 1/100 знаетъ грамоте, но, что важнее еще, [едва ли] знаетъ религiю, правительство, организац[iю] войска, въ к[оторыхъ] они родились и воспитаны. Солдатъ стоитъ на такой низкой степени образованiя, что ничто кроме физ[ической] боли не ощутительно для него и, не зная ни событiй исторiи, ни образа правленiя, ни причинъ войны, онъ дерется только подъ влiянiемъ духа толпы, но не патрiотизма. Не понимая религiи, онъ становится безнравственнее. — Офицеры наши большей частью изъ юнкеровъ не были никогда более образованы солдатъ, другая же меньшая часть изъ корпусовъ, не только не имея средствъ продолж[ать] начат[ое] образов[анiе], но, попадая въ сферу грубую и порочну[ю], теряютъ малое, что прiобрели. Военное же образованiе, прiобретающееся въ В[оенной] А[кадемiи], встречается слишкомъ редко.— Заведите во всехъ полкахъ школы, дайте солдатамъ журналы, хорошихъ духовниковъ, офицерамъ ротныя и батарейныя библiотеки, учредите экзамены на каждый чинъ. Учредите отделенiя воен[ной] акад[емiи] при каждомъ корпусе, въ кот[оромъ] бы на чины команд[ировъ] частей должны бы были держать экзамены, и у васъ будетъ войско, а не рабскiя угнетенныя толпы. —

Люди, имевшiя одно достоинство терпеливо идти въ службе или происками снискавшiе доверiе нач[альства], заступаютъ места людямъ даровит[ымъ] и образов[аннымъ]. Пускай бы это было зло необходим[ое] въ низшихъ чинахъ, но званiе команд[ировъ] пусть прiобретает[ся] даровит[остью] и экзаменомъ. —

Духъ угнетенiя до того распространенъ въ нашемъ войске, что жестокость есть качество, кот[орымъ] хва[с]таютъ самые молоденькiе офицеры. Засекаютъ солдатъ, бьютъ всякую минуту, и солдатъ не уважаетъ себя, ненавидитъ нач[альниковъ], а офиц[еръ] не уважаетъ солдата и наслаждается въ присущемъ кажд[ому] человек[у] чувстве угнетенiя. Мне скажут: солдатъ былъ лучше, когда ихъ больше били, да! Но мы двинулись впередъ и воротиться не можемъ къ старому и не можемъ оставаться въ переходномъ состоянiи, мы должны быстро шагнуть впередъ, уничтоживъ[61] телесное наказанiе.

Лихоимство. ¹/₁₀того, что ему следуетъ, знаетъ это и ненавидитъ офицера. Большинство офицеровъ имеетъ одну цель — украсть состоянiе на службе и, достигая его, бросаетъ службу. Содержать армiю подрядомъ — вотъ одно средство.

3.
[ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ ЗАПИСКИ ОБ ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ СТОРОНАХ РУССКОГО СОЛДАТА И ОФИЦЕРА.]

По долгу совести и чувству справедливости не могу молчать о зле, открыто совершающемся передо мною и влекущемъ за собою погибель миллiоновъ людей, погибель силы и чести отечества. Считаю себя обязанными по чувству человека противодействовать злу этому[62] по мере власти и способностей своихъ. Зная истинную любовь вашу къ отечеству, я решился обнажить зло это передъ вами во всей гнусной правде его и въ надежде на разумное содействiе ваше указать на те средства, которыя одни[63] возможны[64], ежели не для уничтоженiя, то для ослабленiя его.

И скорбны и непостижимы явленiя нынешней войны! Россiя, столь могущественная силой матерьяльною, еще сильнейшая своимъ духомъ, преданностью Престолу, вере и Отечесту Россiя, столько летъ крепчавшая и ставшая на столь грозную степень могущества, подъ мудрою и мирною державою Николая, нетолько не можетъ силою оружiя утвердить свои справедливыя требованiя передъ другими державами, не можетъ изгнать дерзкой[65] толпы враговъ, вступившихъ въ ея пределы. Но Русское войско — скажу правду — при всехъ столкновенiяхъ съ врагомъ покрываетъ срамомъ великое, славное имя своего отечества.

— пороки, нравственное растленiе духа нашего войска. Нравст[венное] растл[енiе] это есть зло не случайное или временное, уничтожающееся постепеннымъ развитiемъ; напротивъ, это зло, вкравшеася съ развитiемъ, неразлучное съ нимъ и увеличивающееся по мере увеличенiя силы и числа войска.

Не принимая того, что желалъ бы видеть за то, что есть, но съ чувствомъ истиннаго патрiотизма, желающаго[66] быть лучше но не желающаго хорошимъ, постараюсь безпристрастно написать настоящую[67] жалкую моральную картину нашего войска.

и отечеству, слова, которыми такъ часто злоупотребляютъ, ни рыцарской отваги, ни военной чести, а есть съ одной стороны — духъ терпенiя и подавленнаго ропота, съ другой духъ жестокости, угнетенiя и лихоимства.

Русскiй солдатъ есть существо, закономъ ограниченное въ удовлетворенiи жизненныхъ потребностей до границъ возможности, въ действительности же получающее менее того, что нужно человеку сильнаго сложенiя, [чтобы] не умереть отъ холода и голода. Единственное наказанiе его есть физическое страданiе, ограниченное закономъ, но въ действительности доходящее иногда до мучительной смерти и зависящее отъ произво[ла] частнаго лица, всегда склоннаго къ угнетенiю и жестокости; высшая награда солдата — отличiе, дающее ему право, присущее человеку, не быть битымъ по произволу каждаго. Солдатъ существо лишенное возможности не только образовывать себя, но даже удержаться на то[й] степени развитiя, на которой онъ былъ въ прежней сфере. Единственное возможное и допущенное наслажденiе его есть скотское опьяненiе. Солдатъ есть бранное поносное слово въ устахъ русскаго народа. —

У насъ есть 3 рода солдатъ: угнетенные, угнетающiе и отчаянные. —

Угнетенный солдатъ убежденъ и сроднился съ мыслью, что въ общественномъ быту нетъ существа ниже и несчастнее его, что единственная обязанность его есть страданiя и терпенiе. Онъ знаетъ, что его бьютъ не за то, что онъ виноватъ, а для поддержанiя духа угнетенiя, знаетъ, что не получаетъ ¹/₄ доли того, что даетъ ему правительство, и, включая безисключительно всехъ начальниковъ въ одно чувство подавленной нелюбви и презренiя, молчитъ и терпитъ. Онъ храбръ не потому, чтобы его одушевляло какое нибудь чувство, но потому, что жизнь его такъ полна страданiями, что онъ не боится смерти. Мысль, что все кончится, поддерживаетъ его. Угнетающiй солдатъ званiе солдата, но презираетъ угнетеннаго, и наконецъ Отчаянный солдатъ есть существо несчастiемъ убежденное въ справедливости всего беззаконнаго, неверующее, порочное и развратное. — Угнетенный — страдаетъ и ждетъ конца. улучшаетъ свой бытъ въ солдатской сфере. Отчаянный презираетъ все и наслаждается въ пороке. —

— Главныя цели его на службе суть прiобретенiе денегъ. Средства къ достиженiю ея — лихоимство и угнетенiе. Русскiй офицеръ необразованъ, или потому что не получалъ образованiя, или потому что утратилъ его въ сфере, где оно безполезно и даже невозможно, или потому что презираетъ его, какъ безполезное для успеха на службе. Онъ беззаботенъ къ пользе службы, потому что усердiе ничего не можетъ принести ему. Для успеха нужно только соблюденiе известныхъ правилъ и терпенiе. Онъ презираетъ званiе офицера, потому что оно подвергаетъ его влiянiю людей грубыхъ и безнравственныхъ, занятiямъ безполезнымъ и унизительнымъ. Дворянинъ презираетъ службу во фронте въ армiи. — Въ военномъ обществе духъ любви къ отечеству, рыцарской отваги, военной чести, возбуждаетъ насмешку; уважается угнетенiе, развратъ и лихоимство. —

Офицеры по необходимости изъ корпусовъ или изъ юнкеровъ, люди попавшiе разъ въ сферу военной службы и не чувствующiе себя способными къ другому средству поддерживать существованiе. — Эти люди ко всему равнодушные, ограниченные самымъ теснымъ кругомъ деятельности, усвоившiе себе, не обсудивъ, общiй характеръ угнетенiя и праздности и лихоимства, и безъ мысли и желанiя объ общей пользе, безсознательно коснеющiе въ грубости, неве[же]стве и порокахъ. — Офицеры беззаботные, люди служащiе только для мундира или мелочного тщеславiя и презирающiе сущность военной службы (службу во фронте), люди по большей части праздные, богатые, развратны[е] и не имеющiе въ себе военнаго ничего кроме мундира, — и самый большой отделъ , служащiе для одной цели — украсть какимъ бы то ни было путемъ состоянiе въ военной службе. — Это люди безъ мысли о долге и чести, безъ малейшаго желанiя блага общаго, люди составляющiе между собой огромную корпорацiю грабителей, помогающихъ другъ другу, однихъ начавшихъ уже поприще воровства, другихъ готовящихся къ нему, третьихъ прошедшихъ его — люди составившiе себе въ сфере грабежа извеcтныя правила и подразделенiя. — Люди, считающiе честность глупостью, понятiе долга сумашествiемъ, заражающiе молодое и свежее поколенiе этой правильной и откровенной системой корысти и лихоимства. Люди возмущающiе[70] противъ себя и вселяющiе ненависть въ низшемъ слое войска. Люди, смотрящiе на солдата какъ на предлогъ, который при угнетенiи даетъ[71] возможность наживать состоянiе.

Русскiй Генералъ по большинству существо отжившее, усталое, выдохнувшееся, прошедшее въ терпенiи и безсознанiи все необходимыя степени униженiя, праздности и лихоимства для достиженiя сего званiя — люди безъ ума, образованiя и энергiи. Есть, правда, кроме большинства Генер[ал]овъ терпеливыхъ еще новое поколенiе — людей или какой нибудь случайностью, или образованiемъ, или истиннымъ дарованiемъ, проложившихъ себе дорогу мимо убивающей среды настоящей военной службы и успевшихъ вынести светлый умъ, теплыя чувства любви къ роди[не], энергiю, образованiе и понятiе чести; но число ихъ слiшкомъ незначительно въ сравненiи съ числомъ терпеливыхъ генераловъ, отстраняющи[хъ] ихъ отъ высшихъ долж[ностей], появленiе слишкомъ подлежитъ случайности, чтобы можно было надеяться на будущее влiянiе ихъ.

Главныя нравственныя язвы, съ увеличенiемъ войска вкравшiяся въ ряды его, постепенно увеличивающiся, и доведшiя его до сего жалкаго моральнаго состоянiя, суть: скудность содержанiя войска, пренебрежете къ образованiю, угнетенiе[72], производство по одному старшинств[у] и, наконецъ, главное — лихоимство. —

Ни въ одномъ Эвропейскомъ государстве солдатъ и офицеръ не стоитъ на столь низкой степени матерьяльнаго благосостоянiя и моральнаго развитiя — условiй одинаково необходимыхъ для возвышенiя духа войска. Ни въ одномъ Е[вропейскомъ] государстве не существуетъ унижающ[аго] человеческое достоинство[73] и переходящаго въ безчеловечное истязанiе телеснаго наказанiя. Ни въ одномъ государстве, исключая н[аше] о[течество], нетъ возможности прiобретенiя высшихъ степеней военныхъ однимъ терпенiемъ. Ни въ одномъ Е[вропейскомъ] г[осударстве] военное искуство такъ не отстало, ка[къ] въ нашемъ. Ни въ одномъ е[вропейскомъ] госуд[арстве] нетъ по самой организацiи армiй техъ злоупотребленiй лихоимства, которыя существуютъ въ нашемъ не какъ исключенiе, а какъ правило. Ни въ одномъ Е[вропейскомъ] г[осударстве] нетъ худшаго духа (меньшей связи между солдатомъ и начальникомъ), какъ въ нашемъ отечестве.

Постараюсь разобрать подробно вредъ, который приносятъ пороки нашего войска, и средства противодействiя имъ. —

сколько успелъ развить ихъ, надеясь, что другiе разовьютъ ихъ больше въ более правильномъ труде, дополнятъ то, что упустилъ[74], исправятъ[75] то, въ чемъ я ошибся. —

Записка эта, сохранившаяся в двух неоконченных редакциях, предназначалась для представления одному из великих князей — сыновей Николая I, как это видно из слов рукописи I редакции, отброшенных при ее обработке.[168] Время написания Записки приблизительно определяется ее текстом, в котором о вступлении неприятеля на русскую землю говорится, как о событии сравнительно недавнего времени, еще не принявшем затяжного характера.[169] Союзники, как известно, первую высадку произвели в Евпатории 31 авг./12 сентября 1854 г. небольшим отрядом всего 3170 человек: через день это число поднялось до 45 000, к 8 сент. превысило 62 000; 8 сент. произошло неудачное для русских Альминское сражение и 9-го отступление армии к Бельбеку; 24 окт., несчастное сражение под Инкерманом, про один из эпизодов которого Толстой писал в Дневнике как про «дело предательское, возмутительное».[170] Толстой был весь захвачен войной: он тяжело, с страданием переживал неудачи, радовался успехам, глубоко вникая в причины того, что совершалось. Впоследствии, когда ужасы войны осветили для него все неприглядные ее стороны, иные настроения заступили прежнее увлечение, и ему начало казаться странным то, что было естественно и просто раньше, стало казаться невозможным чувство патриотизма, которое несомненно сначала было в нем, как видим хотя бы из упомянутой записи Дневника 2 ноября 1854 г., в которой он возмущается действиями ген. Данненберга в Инкерманском сражении. «Велика, — писал он, — моральная сила русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастий России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, а энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства».[171] 11 ноября, вскоре после приезда в Севастополь, ознакомившись, с его укреплениями, он еще радужно смотрел на положение русских и был уверен, что взять Севастополь нет никакой возможности; «в этом, — писал он, — убежден, кажется, и неприятель — по моему мнению он прикрывает отступление».[172] После недельного пребывания в Севастополе, с 7-го по 15-е ноября, как видно из письма к брату Сергею Николаевичу 20 ноября из местечка Эски-Орды, он был еще под обаянием борьбы зa Севастополь и доблести его защитников, радовался, что живет «в это славное время», видит «этих людей».[173] «Дух в войсках, — писал он, — выше всякого описания; во времена древней Греции не было столько геройства», и там же: «Только наше войско может стоять и побеждать (мы еще победим в этом я убежден) при таких условиях».[174] Через несколько дней, глубже ли вдумавшись в положение вещей, случайно ли столкнувшись с каким-нибудь поразившим его явлением, открывшим ему оборотную сторону дела, горькую правду действительности, Толстой, полный отчаяния, 23 ноября пишет в Дневнике, что «больше чем прежде убедился, что Россия должна пасть или совершенно преобразоваться. Всё, — читаем дальше, — идет на выворот: неприятелю не мешают укреплять своего лагеря, тогда как это было бы чрезвычайно легко, сами же мы с меньшими силами, ни откуда не ожидая помощи, с генералами, как Горчаков,[175] потерявшими и ум, и чувство, и энергию, не укрепляясь стоим против неприятеля и ожидаем бурь и непогод, которые пошлет Николай Чудотворец, чтоб изгнать неприятеля.[176] Казаки хотят грабить, но не драться, гусары и уланы полагают военное достоинство в пьянстве и разврате, пехота в воровстве и наживании денег. Грустное положение — и войска и государства. Я часа два провел, болтая с ранеными французами и англичанами. Каждый солдат горд своим положением и ценит себя, ибо чувствует себя действительной пружиной [в] войске. Хорошее оружие, искусство действовать им, молодость, общие понятия о политике и искусствах дают ему сознание своего достоинства. У нас бессмысленные учения о носках и хватках, бесполезное оружие, забитость, старость, необразование, дурное содержание и пища, убивают вним[ание], последнюю искру гордости и даже дают им слишком высокое понятие о враге».[177] Эта запись, нам кажется, должна послужить определением начального момента, к которому было бы можно приурочить произведение Толстого, названное нами «Запиской об отрицательных сторонах русского солдата и офицера». Негодование, которым дышит запись Дневника, возмущение тем, что происходит в армии, яркая картина пороков, которыми армия страдает — всё это сближает ее с Запиской. Весьма возможно, что 23 ноября во время писания Дневника мысль о необходимости борьбы со злом в армии у Толстого еще не приняла той определенной формы, в которую она вылилась потом; может быть, он тогда еще и не думал вообще бороться или бороться тем способом, который он выбрал, когда, пользуясь своим несколько привилегированным положением, хотел указать это зло лицам, стоящим на вершинах власти; но тем не менее связь между Дневником и Запиской несомненна. То, о чем неполно и неопределенно говорится в Дневнике, в Записке, хотя и не доведенной до конца, получает развитие, находит свою форму, правда, в конце концов неудовлетворившую составителя. Запись Дневника ясно говорит, что именно в это время у Толстого явилось сознание творящегося зла; это сознание дало толчок к составлению Записки об армии, но написана она была, повидимому, значительно позже: думаем, что именно о ней говорится в записи, занесенной в Дневник 23 января 1855 года. В этой записи Толстой, как часто он делает в Дневнике, положил себе задание «написать докладную записку». К предположению, что именно о нашей Записке говорит здесь Толстой, приводит охватившее в это время Толстого увлечение военными вопросами, сильно разросшийся интерес к военному делу, свидания с лицами, близко стоящими к делу обороны. Что касается до момента окончания Записки, то из слов, в которых о Николае I говорится, как о живом (ум. 18 февраля 1855 г.), заключаем, что она была составлена не позже конца февраля, когда пришла в Севастополь весть о его смерти.

На вопрос, кому именно Толстой хотел представить записку, с некоторою вероятностью можно ответить, что это был один из двух великих князей, братьев наследника престола Александра Николаевича — или Николай Николаевич или Михаил Николаевич. Они оба были в Севастополе с октября до начала декабря, потом опять в январе и феврале, оба участвовали в Инкерманском сражении, бывали на бастионах, интересовались организацией защиты и даже заведывали — один работами по возведению укреплений Северной стороны, другой — их вооружением; мало того, ясно сознавая полную невозможность для А. С. Меншикова продолжать оставаться главнокомандующим, оба брата в феврале месяце приняли деятельное участие в назначении главнокомандующим князя М. Д. Горчакова. Это всё говорит за то, что скорее всего именно к одному из названных великих князей была обращена эта неоконченная записка Толстого.

наша Записка, что она писалась в январе — феврале 1855 г. и что предназначалась для подачи одному из сыновей Николая I.

В заключение нужно сказать, что кроме двух рукописей Записки в лист (4 + 4 лл. 26¹/₂ × 21 и 34 × 22 сант.; 36 × 22 сант.), которые дают две последовательные редакции ее (IV, 82), среди бумаг Толстого, хранящихся в архиве Толстого Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина, есть еще один небольшой отрывок, имеющий повидимому ближайшее отношение к Записке (IV, 78). Он начинается словами: «Русское войско огромно и было славно, было непобедимо». Думаем, что это первоначальный набросок того произведения, которое потом приняло вид Записки. Заняв собою верхнюю часть 1-й страницы вдвое сложенного листа (34 × 21¹/₂ сант.), она обрывается на полуслове; очевидно автора совершенно не удовлетворило это изложение его мыслей, и он отбросил рукопись, только начав. Можно думать, что этот набросок был сделан вскоре после записи Дневника 23 ноября 1854 г.