СТЕПАНЪ СЕМЕНЫЧЪ ПРОЗОРОВЪ.[1]
<Былъ одинъ богатый помещикъ А[ндрей] И[ванычъ] Прозоровъ. Онъ былъ молодъ,[2] красивъ, силенъ, здоровъ, жена у него была добрая и красивая, было двое прекрасныхъ детей, сынъ и дочь, во всемъ ему была удача, и онъ былъ всегда доволенъ и веселъ и видеть не могъ несчастье другихъ людей. Если онъ виделъ несчастье и могъ помочь, онъ все готовъ былъ сделать для несчастнаго и последнюю рубашку готовъ былъ отдать; а если ужъ не могъ помочь, то начиналъ махать руками и плакать и убегалъ вонъ, чтобъ не видать несчастiя. Жена и мать его, старушка, часто упрекали ему за то, что онъ много тратилъ денегъ. Но онъ имъ говорилъ: «На что жъ деньги, если ихъ не тратить», – и собиралъ гостей, задавалъ обеды, балы, и кто не просилъ у него, всемъ давалъ. И сколько онъ не моталъ денегъ, деньги сами шли къ нему. Что онъ больше бросалъ деньги, то деньги больше шли къ нему.>
Въ <Тульской> Сандарской губернiи въ <Одоевскомъ> Никольскомъ уезде жилъ молодой богатый помещикъ. Ему досталось отъ отца большое состоянiе, но онъ скоро почти все прожилъ. Онъ продалъ два именья, и оставалось у него одно, то, въ которомъ онъ родился и въ которомъ были похоронены его отецъ и мать, и на этомъ именьи было столько долговъ, что онъ ждалъ всякую минуту, что продадутъ и это именье, и ему ничего не останется. Но несмотря на то Степанъ Семенычъ жилъ, какъ и всегда, богато и весело, и домъ у него былъ полонъ гостей, и что у него было, въ томъ онъ никому не отказывалъ.
<тянетъ за подтяжки одной рукой лошадь,> а другой бьетъ вилами худую лошаденку, а лошаденка бьется, падаетъ на колени, а вывезти не можетъ. А на дороге сидитъ баба пригорюнившись. Охотники проехали, и одинъ изъ нихъ посмеялся мужику: «Ты бы бабу на пристяжку запрегъ, а то что она такъ сидитъ». Мужикъ былъ большой, сильный и угрюмой. Онъ погляделъ на охотника, хотелъ сказать что-то, потомъ раздумалъ и изъ всехъ силъ сталъ бить лошадь. А баба сказала: «Ахъ, родной ты мой кормилецъ, чтò бы пожалеть человека, а ты зубоскалишь», – и заплакала. Лошадь рванулась и упала. Мужикъ бросилъ вилы и сталъ выпрягать. Андрей Иванычъ подъехалъ къ мужику и говоритъ: «Чтоже, или она не кормлена у тебя?» Мужикъ не отвечалъ. А баба рада поговорить, да и говорить мастерица, стала разсказывать и все разсказала, какъ они одиноки живутъ, хлеба не родилось, двухъ лошадей увели, сына женили, а сынъ померъ, и прогневался на нихъ Господь, и пропадомъ пропадаемъ. Мужикъ ничего не говорилъ, а вытаскивалъ за хвостъ лошадь изъ оглобель. У мужика лицо было такое серьезное, хорошее, и баба такая жалкая показалась, что Андрею Иванычу стало жалко. «Василiй, – закричалъ онъ охотнику, который посмеялся надъ мужикомъ, – подъезжай!» Василiй подъехалъ. – «Слезай съ лошади – разседлывай!» – Василiй слезъ и разседлалъ, не зная что будетъ. «Возьми седло и неси домой, – недалеко, верстъ десять. А ты, дружокъ, какъ тебя звать?» – сказалъ онъ мужику. – «Миколай, кормилецъ, Миколай Труновъ», – отвечала баба за мужика. Мужикъ снималъ хомутъ и смотреть не хотелъ на Андрея Иваныча. – «Такъ ты, Николай, возьми лошадь, вотъ эту. Она добрая и хорошо воза возитъ». – Мужикъ посмотрелъ и отвернулся, онъ думалъ, что смеются. – «Охъ, ты мой болезный, – заговорила баба, – что смеяться то». —
– «Бери, чтоль». – Но ни мужикъ, ни баба не брали лошади. Тогда Андрей Иванычъ велелъ привязать лошадь къ мужицкому возу и самъ ускакалъ прочь. – «Ты смотри, не краденъ ли?» – закричалъ мужикъ вследъ. – «Не краденъ, не бойся! – закричалъ Андрей Иванычъ, – моего завода, Прозорова, Андрей Иваныча».
Когда въ этотъ вечеръ Андрей Иванычъ вернулся домой, къ нему навстречу выбежала его нянюшка Марья Лукинишна, – она была у него экономка, – и со слезами стала разсказывать ему, что въ доме становой и другiе чиновники, и переписываютъ все вещи, и все хотятъ продать, и именье продадутъ.
«Ничего, Лукинична, поправимся, – сказалъ Андрей Иванычъ, – а вели-ка обедать давать». – Онъ позвалъ Становаго и чиновника обедать и веселился и смеялся съ ними за обедомъ, a после обеда велелъ имъ делать свое дело, а самъ велелъ запречь лошадей и поехалъ въ городъ ко всемъ роднымъ и знакомымъ просить денегъ. Онъ просилъ взаймы. Но никто не далъ ему. Онъ уже хотелъ ехать домой, какъ вспомнилъ про тетку, которая очень любила его. Онъ прiехалъ къ ней и разсказалъ все. «Я тебя люблю и помогла бы тебе, Андрюша, да у меня своихъ денегъ нетъ, а есть детскiя. Отдашь ли ты?» – «Я отдамъ непременно», – сказалъ Андрей Иванычъ, – и онъ точно думалъ отдать. И тетка взяла съ него честное слово, что онъ перестанетъ жить такъ роскошно и въ [срокъ?] деньги эти заплатитъ. Андрей Иванычъ далъ честное слово, взялъ деньги и поехалъ въ <Москву> городъ. Но въ Москве встре[тился] ему его прiятель, и онъ, вместо того чтобы заплатить деньги, прожилъ ихъ все. Когда вышли последнiя деньги, онъ легъ въ постель, но не могъ спать. Такъ онъ пролежалъ целую ночь и не могъ придумать, чтò ему делать. Жалко ему было и свой домъ, и деревню, где онъ родился и выросъ и где похоронены были его родители. Но хуже всего для него было то, что онъ обманулъ тетку, не сдержалъ слова и прожилъ чужiе деньги. «Теперь я подлецъ и пропащiй человекъ, и мне нельзя жить». Онъ былъ въ такомъ отчаянiи, что если бы у него былъ подъ руками пистолетъ, то онъ застрелился бы. Но пистолета не было… «Утопиться?» – подумалъ онъ. Всталъ, оделся, вышелъ изъ гостинницы и пошелъ къ реке. Когда онъ подошелъ къ реке, солнце встало, и ему стало вдругъ весело. – «Нетъ, – подумалъ онъ, – не буду топиться, a убегу куда нибудь, такъ, чтобы не знали меня. Дальше куда нибудь». – «Вотъ, если бы съ ними уйти куда нибудь», – подумалъ онъ, глядя на рыбаковъ. На берегу лежало мужицкое платье. И ему вдругъ пришла мысль. Онъ снялъ свое платье, будто хочетъ купаться, потомъ влезъ въ воду и наделъ все мужицкое платье и пошелъ по берегу. Все онъ делалъ какъ восне, только думалъ куда бы уйти поскорее. На берегу была пристань, вошелъ на нее. <«Берите билеты скорее», закричали ему.> «Проходи скорее, останешься» – закричали на него и толкнули на пароходъ. Пароходъ засвисталъ и поехалъ.
Андрей Иванычъ по привычке прошелъ въ первый классъ, но его оттолкнули оттуда. И онъ услышалъ, какъ барыня по фр[анцузски] сказала: «comme il est beau, ce paysan, il a l’air noble».[3]
Вместо текста, начиная со словъ, стр. 145: Когда въ этотъ вечеръ и былъ какъ во сне. – первоначально было:
<И такъ часто делалъ Андрей Иванычъ.[4] Но пришло и на Андрея Иваныча несчастье. Былъ у него соседъ Вас. Вас. Хмыровъ. У Хмырова этаго были племянники сироты, и Хмыровъ управлялъ ихъ именiемъ, но вместо того, чтобы собирать ихъ именье, онъ понемножку продавалъ его и хотелъ все отнять у сиротъ. Андрей Иванычъ былъ <Предводителемъ, – его дело было смотреть за малолетними,> онъ узналъ про это и поехалъ къ Хмырову, чтобы усовестить его. – Мать Андрея Иваныча стала просить его, чтобы онъ оставилъ это дело. Она говорила: «Всехъ людей не усовестишь, а Хмыровъ злой человекъ и тебя не любитъ, онъ давно завидуетъ тебе. Не езди, ты только изъ него себе врага сделаешь». Но Андрей Иванычъ не послушался. – «Нетъ, маменька. Дети мне родня, и я не могу этаго такъ оставить». – И поехалъ. До Хмырова было 60 верстъ. Андрей Иванычъ выслалъ лошадей на подставу въ село Дробино и поехалъ вечеромъ, когда все легли спать. Онъ къ утру хотелъ прiехать къ Хмырову. Андрей Иванычъ всегда былъ веселъ, и теперь онъ ехалъ ночью, то говорилъ съ кучеромъ, то посвистывалъ песенки и думалъ о томъ, какъ онъ отниметъ опеку детей и спасетъ ихъ именье. Въ Дорабине онъ остановился на постояломъ дворе, пока переменяли лошадей, прилегъ на руку на жесткомъ кожаномъ диване и задремалъ. Старикъ хозяинъ пришелъ, разбудилъ его и сказалъ, что лошади переменены и коляска заложена. Андрей Иванычъ вскочилъ и говоритъ: «Пчелы, пчелы, где они?» – «Лошади, сударь, готовы». – «Ахъ да, где я? Ахъ да, лошади готовы. А я, хозяинъ, какой сонъ виделъ!»
– А что, сударь?
– Будто пчелы на меня сели на лицо, на голову, на руки, и я ихъ горстями сгребаю, сгребаю и все не могу сгресть. – А потомъ…
– Ну, сударь, это сонъ хорошiй. Это къ богатству. Да вамъ ужъ и такъ девать некуда. А я только попросить хотелъ вашу милость мне деньжонокъ на управду сотенку. Я отдамъ къ весне.
Андрей Иванычъ зналъ, что если дать денегъ, то никогда не отдастъ ему ихъ мужикъ, но онъ не умелъ отказывать, досталъ деньги и далъ.
– Такъ это къ богатству сонъ? – сказалъ онъ, – а вотъ что нехорошо. Вижу, я будто снимаю пчелъ и съ пчелами волоса изъ головы такъ и лезутъ, а это къ чему?
– Да это ничего, такъ, – сказалъ хозяинъ, – мало ли что приснится, – а самъ думаетъ: это нехорошо, это очень нехорошо. И Андрей Иванычъ такъ думалъ, да ничего не сказалъ, а сонъ этотъ долго после того помнилъ. Онъ селъ въ коляску и поехалъ.
Хмыровъ былъ маленькiй кругленькiй, румяненькiй, съ черными усиками, чистенькой, учтивенькой, и домъ его былъ такой же маленькiй, чистенькiй и пестренькiй. Онъ терпеть не могъ Андрея Иваныча, но притворился, что очень ему обрадовался и сталъ его угощать и хвалить. И [къ] каждому слову говорилъ: съ. «Ужъ какъ-съ я радъ-съ, Андрей Иванычъ-съ, и что и сказать-съ не могу-съ такимъ.>
Комментарий
Рукопись, автограф Толстого, занимает полулист писчей бумаги, сложенный в четвертку, всего 4 страницы, с небольшими полями, сплошь исписанными; бумага довольно плотная, без водяных знаков и фабричного клейма. Почерк крупный и связный в основном тексте, более мелкий и сжатый на полях. По характеру почерка отрывок можно отнести ко второй половине 1860-ых гг., скорее к концу их. Никаких указаний для более точной датировки у нас не имеется.
Автор работал над своим наброском в два приема: первоначально было исписано основное поле бумаги; однако, автор, повидимому, не был удовлетворен своей работой и стал ее переделывать почти заново; всё начало отрывка было зачеркнуто им, так же как и две последние страницы; таким образом от первоначального текста остался только эпизод встречи с крестьянином на охоте, занимающий конец первой и почти всю вторую страницы рукописи; весь остальной текст вписан автором на полях и представляет собой как бы вторую редакцию отрывка.
(Сандарская губ.). Известное колебание проявил автор в установлении имени-отчества своего героя, который именуется то Андреем Иванычем, то Степаном Семенычем, но фамилия: Прозоров – остается неизменной.
Рукопись хранится в архив Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 1.)
Отрывок печатается впервые.
Сноски
3. [какъ красив этот крестьянин, у него благородный вид.]
4. Зачеркнуто: Кто просилъ у него, он не отказывалъ. Жена и мать часто говорили ему, что онъ много денегъ тратитъ, но онъ не слушалъ ихъ, и сколько онъ не тратитъ денегь, онъ все только богателъ. Со всехъ сторонъ къ нему валились деньги. Такъ жилъ А. И. счастливо 7 летъ. Но пришло и на него несчастье и такъ пришло, какъ онъ не думалъ.
Былъ у него соседъ, Василiй Васильичъ Шульцъ. Онъ былъ маленькiй, кругленькiй, румяненькiй, съ черными усиками.
не слушалъ ихъ, но только этаго мужика онъ часто вспоминалъ потомъ.