[ВАРИАНТ К РАССКАЗУ «ЧТО Я ВИДЕЛ ВО СНЕ...»]
<Чемъ больше она росла, темъ больше онъ любовался ей: любовался ея грацiей, ея ловкостью, ея милымъ, небольшимъ, вернымъ голоскомъ,[49] когда она пела, и радовался на ея любовь къ себе и еще больше на то чувство нежности, которое онъ испытывалъ къ ней, такое, какое не испытывалъ ни къ одному изъ детей.
Онъ старался не выказывать этого чувства, но по своей натуре, боящейся всякой сантиментальности, и еще потому, что виделъ какъ жена, странно сказать, ревновала его къ дочери и чемъ больше онъ любилъ, темъ больше нападала на нее, онъ невольно скрывалъ свое чувство къ ней подъ ласково-шуточнымъ отношенiемъ, но она понимала и радовалась и гордилась этимъ.
Гимназiя — она хорошо училась и была любима товарками. Были две девочки, съ которыми она особенно сдружилась. Гимназiя[50] отдалила его отъ нея, но по мере того, какъ она подрастала, къ прежнему чувству прибавилось особенное чувство осторожной нежности и страха, который онъ испытывалъ за нечистые на нее взгляды мужчинъ какъ на женщину. Онъ зналъ, что былъ пристрастенъ къ ней, но не могъ не видеть, что она нравилась не ему одному, но что она привлекала къ себе уже мужчинъ. А хотя онъ самъ велъ довольно чистую жизнь до женитьбы, онъ зналъ развратные взгляды мужчинъ, и мысль томъ, что грязные люди могутъ смотреть на его милую Лизу какъ на женщину, унизительно раздражала его.
Главное, что дорого было ему въ ней, это то ея смелое, любовное, ласкающее отношенiе къ нему, которое онъ насмешкой отталкивалъ отъ всехъ другихъ и принималъ только отъ нея.
Она победила его холодность и страхъ передъ фальшью сантименталь[ности], и онъ былъ благодареыъ ей за это.
Въ первое время ея юности онъ спрашивалъ ее обо всемъ, и она безъ колебанiя все, какъ умела сказать, разсказывала ему. Но съ годами, въ 17, 18, 19 летъ, особенно съ техъ поръ, какъ она стала выезжать, связь эта все слабела. Она ездила на вечера, балы. Онъ любовался ею, когда она приходила къ нему проститься передъ отъездомъ на балъ въ туалете, который хотела показать и ему, и съ грустью виделъ, какъ она все больше и больше отдалялась отъ него, какъ она все больше и больше увлекалась не кемъ-нибудь (онъ зналъ, что изъ всехъ ухаживающихъ за ней молодыхъ людей никто не нравился ей особенно), но увлекалась темъ, что она нравилась.
Она все больше и больше жила жизнью не въ себе, a темъ впечатленiемъ, которое она производила на людей. И понемногу сделалось то, что какъ только не было никого, кто бы восхищался ею, ей было скучно. Но стоило только почувствовать, что ею любуются, и жизнь пробуждалась и била ключемъ.
Онъ приглядывался къ женихамъ, и ни одинъ не удовлетворялъ его. Онъ по своему грустному опыту зналъ развратность молодыхъ людей, и его оскорбляла мысль о возможности ей, такой чистой, прекрасной, стать женой одного изъ нихъ, и часто, когда онъ замечалъ, что какой-нибудь молодой человекъ нравился ей, онъ насмешкой старался расхолодить ее. Но съ годами она все меньше и меньше стала разсказывать ему все. Онъ виделъ, что у нея свой особенный мiръ, и уже не старался вступать въ него,[51] но не переставая следилъ за ней.
Ей было уже летъ 20, когда они жили на берегу моря и къ нимъ прiехалъ гостить 14-летнiй кадетъ пажеского корпуса, племянникъ жены Михаила Ивановича; кадетъ былъ милый, живой, восторженный мальчикъ, и Михаилъ Ивановичъ виделъ, какъ онъ отчаянно, робко, страстно влюбился въ Лизу. Онъ прожилъ у нихъ все лето. Отношенiя Лизы съ этимъ милымъ, чистымъ мальчикомъ не пугали Михаила Ивановича. Онъ даже любовался этой любовью. Ему нравилось то, что Коко — кадетъ — оценилъ, каке должно оценилъ Лизу, и ему нравилось отношенiе Лизы къ мальчику: она ценила его преданность и была польщена этой любовью, но смотрела на нее какъ на шутку. Но это была не шутка. Такъ подумалъ и Михаилъ Ивановичъ. Онъ вспоминалъ теперь, какъ въ день отъезда Коко, которого онъ [1 неразобр.], увидалъ заплаканное лицо мальчика и серьезное, умиленное лицо Лизы. Какъ это было чисто! Какъ прекрасно! А теперь! Эта любовь оставила важный следъ въ душе Лизы. Она на Коко (такъ его звали) поняла, какая можетъ быть любовь мужчины — чистая, самоотверженная и поэтическая, и потомъ искала, требовала такой любви и, разумеется, не нашла ея. Потомъ была эта глупая светская жизнь. И какъ-то почему-то она никого не полюбила. Двумъ она отказала и продолжала жить, какъ прежде жила, радуясь на свои успехи. Но года шли, все привыкли къ ней, и она нравилась все меньше и меньше. И стала несколько разъ она прикидывать мыслью холостыхъ людей, особенно изъ техъ, которымъ она знала, что нравилась, могла ли бы она полюбить ихъ. И видела, что нетъ, что никто изъ нихъ не можетъ по любить ее, какъ Коко, и она ожидала такого же Коко, но взрослого, который бы могъ быть ея мужемъ; но такого не было. Она все меньше и меньше находила удовольствiя въ свете и часто съ грустью смотрела на себя въ зеркало, любуясь собой, своей никому ненужной красотой. И она все больше и больше начинала скучать. Отецъ виделъ это, и ему жалко было ее, но онъ ничемъ не могъ помочь ей. Отношенiя ихъ становились все холоднее и холоднее. Не только не было прежнего сближенiя, но въ последнее время, когда ей было ужъ 25 летъ и она стала увлекаться благотворительностью, къ которой онъ всегда относился насмешливо, между ними установилась даже больше чемъ холодность. Ему казалось, что она не любитъ его, и ему обидно было за то, что она такъ отвечала на его прежнюю любовь, и онъ допустилъ [?] враждебность къ ней. И вдругъ случилось то, чего онъ никогда не могъ вообразить себе. Она пропала изъ дому, потомъ написала, что у нея ребенокъ. Она не можетъ сказать, кто его отецъ, проситъ никого не винить и забыть ее.