Для чего люди одурманиваются? (Варианты)

№ 1

К главе I.

<Духовное существо это, которое есть наше разумное сознанiе, проявляющееся въ виде совести, какъ и сказано, ничего не предписываетъ, не делаетъ ни малейшаго насилiя надъ животнымъ существомъ, но не переставая указываетъ ему его отступленiе отъ требованiй добра, и это указанiе парализируетъ деятельность существа. Точно также какъ отклоненiе компаса отъ линiи, определенной компасомъ, не насилуя того, кто руководится имъ, парализируетъ его деятельность, и сознанiе отклоненiя отъ истиннаго пути выражается страданiемъ. Сознанiе же совпаденiя съ истиннымъ путемъ даетъ радость и увеличенiе энергiи жизни.>

№ 2.

К главе I.

<Все мы съ детскихъ летъ знаемъ радостное чувство сознанiя того, что ты сделалъ то, что отъ тебя ожидали, и что старшie довольны тобой. Такъ это въ детстве где место совести занимаетъ одобренiе другихъ. Въ молодости же и въ зрелыхъ годахъ, во время которыхъ одобренiе старшихъ получаетъ меньше и меньше значенiя и на место его является собственное разумное сознанiе. Все мы знаемъ, что нетъ более радостнаго воспоминанiя, какъ воспоминанiе о техъ временахъ, когда ты зналъ, что сознательно делалъ то, что должно было. И все мы знаемъ, что нетъ более тяжелаго воспоминанiя, какъ о техъ временахъ, когда ты зналъ, что надо было, и не делалъ этого, или зналъ, что не надо было делать то, что ты делалъ, и всетаки делалъ это.

Не счастье — счастье слишкомъ неопределенное выраженiе, но благо, главное благо жизни — въ соответствiи своихъ поступковъ требованiямъ своего сознанiя, и худшее, несчастливейшее состоянiе — это чувство несоответствiя своихъ поступковъ требованiямъ своего сознанiя, — разногласiе между ними.

Чемъ меньше разногласiя, темъ счастливее человекъ, чемъ больше это разногласiе, темъ человекъ несчастнее.

Согласiе жизни и требованiй сознанiя есть блаженство. Разногласiе между требованiями сознанiя и жизнью есть страданье, и страданье такое сильное, что человекъ не можетъ долго переносить его и такъ или иначе выходитъ изъ него.

— это приближенiе своей жизни къ требованiямъ сознанiя; другой — это затемненiе сознанiя.>

№ 3.

К главе I.

Способы внешнiе — скрытiе указанiй совести посредствомъ отвлеченiя вниманiя — безконечно разнообразны. Таковы всякаго рода забавы, увеселенiя, собранiя, балы, охоты, карты, шашки, шахматы, кости. Таковы всякаго рода зрелища, цирки, спорты, парады, скачки, выставки, театры, всякаго рода чтенiя безъ определенной цели: газеты, романы, таковы ненужные наряды, ненужныя путешествiя, ненужныя работы физическiя и умственныя, отъ вышиванiй въ пяльцахъ до решенiя вопросовъ о происхожденiи видовъ, таковы заботы о прiобретенiи собственности и славы людской. Способовъ этихъ очень много, и все они действительны, но не всегда достаточны.

№ 4.

К главе II.

Оттого и говорится и повторяется это <скверное> слово писанiя (какъ жаль, что помнятъ больше всего такiя слова), что вино веселитъ сердце человека (хотя вино собственно не веселитъ, а только уничтожаетъ ту тоску и страданiе, происходящiе отъ сознанiя несогласiя своей жизни съ требованiями совести, и потому даетъ ходъ жизни, такъ какъ при сознанiи несоответствiя нельзя жить, какъ нельзя идти, не зная дороги). Вино делаетъ то, что перестаетъ быть стыдно, совестно, скучно и мучительно, и потому кажется, что оно веселитъ.

№ 5.

<Къ несчастью, въ писанiи есть случайное слово: вино веселитъ сердце человека, и какъ всегда, умныя, важныя слова забыты, глупыя и неважныя помнятся и привидятся.>

№ 6.

К главе II.

<Про себя знаю, что когда я пилъ вино — я редко напивался — раза два въ жизни — то я делалъ, не будучи темъ, что называется пьянымъ, подъ влiянiемъ его такiе поступки, говорилъ такiя вещи (а въ нашемъ быту главные наши поступки — слова), которые и не подумалъ бы сделать и сказать безъ вина.>

№ 7.

К главе II.

<Морфинистъ требуетъ однаго спокойствiя физическаго, безболезненности, и наркотикъ даетъ ему это. Сознанiе едока или курильщика опiума и хашиша требуетъ удовлетворенiй похоти, которые невозможны ему, и наркотикъ погружаетъ его въ состоянiе галлюцинацiи, при которомъ ему кажется, что онъ имеетъ то, чего ему хочется. Разница хашиша, опiума отъ алкоголя и табака та, что табакъ разрешаетъ судью и критика умственнаго, распускаетъ преимущественно умъ и речь, алкоголь — преимущественно чувство, морфинъ, хашишъ и опiумъ преимущественно воображенiе. При первомъ — табачномъ опъяненiи усыпляется задерживающiй размахъ и произволъ ума, при алкоголе — задерживающее чувство, при морфине, опiуме, хашише — воображенiе>

№ 8.

К главе II.

Все знаютъ, что страстные потребители морфина, опiума, хашиша, предаваясь своему пороку и живя въ мiре воображенiя, въ который ихъ переноситъ прiемъ одуряющаго вещества, все более и более становятся равнодушными къ жизни, не стараясь уже изменять ни себя, ни условiя своей жизни соответственно требованiямъ своего сознанiя, и становятся темъ, что называется невменяемыми. Ненормальность этихъ людей признается всеми, и мы совершенно справедливо относимся къ нимъ, какъ къ больнымъ людямъ, съ которыми нельзя разсуждать, но которыхъ надо лечить. Почему же люди нашего мiра, постоянно пьющiе вино и курящiе, представляются намъ совершенно нормальными, и намъ и въ голову не приходитъ, что люди, потребляющее алкоголь и табакъ, точно также люди не нормальные и больные, какъ и морфинисты или едоки и курильщики опiума и хашиша? —

одну сторону душевной деятельности, другое — другую; но все одинаково нарушаютъ нормальность этой деятельности, а потому все одинаково достигаютъ цели скрыть отъ человека требованiя его сознанiя. Я не испыталъ действiя морфина, опiума, хашиша и могу судить о действiи ихъ только по тому, что слышалъ и читалъ, а потому и мненiе мое о томъ, на какую сторону душевной деятельности действуютъ морфинъ, опiумъ, хашишъ, я высказываю только какъ предположенiе, тогда какъ действiе алкоголя и табаку, которое я испыталъ на себе и постоянно наблюдаю, я утверждаю, какъ несомненное данное опыта и наблюденiя, всегда могущее быть провереннымъ и подтвержденнымъ. Действiе морфина и опiума, мне кажется, состоитъ преимущественно въ уничтоженiи въ человеке сознанiя его физической слабости, действiе хашиша — въ уничтоженiи руководителя воображенiя. Такъ я предполагаю. Действiе же алкоголя состоитъ въ уничтоженiи сознанiя чувства хорошаго и дурнаго; табака — въ уничтоженiи сознанiя разумнаго и безсмысленнаго. Опiумъ и морфинъ уничтожаютъ, какъ бы, совесть тела, хашишъ — совесть воображенiя, алкоголь — совесть чувства, табакъ — совесть ума. —

О морфине, опiуме, хашише я предполагаю, но о вине и табаке я утверждаю. Утверждаю, что вино лишаетъ человека совести, табакъ — разума.

№ 9.

К главе II.

<Такъ что не въ однихъ техъ случаяхъ, когда нужно выпить для храбрости, чтобъ поехать къ женщинамъ, украсть, убить, одурманиванiе виномъ заглушало совесть. Оно заглушаетъ ее всегда> и тогда, когда подъ влiянiемъ его <не совершается особенно резкихъ, нарушающихъ порядокъ жизни поступковъ, и совесть заглушается нетолько тогда,> когда человекъ напьется до того, что шатается и путается языкомъ, но и тогда, когда <человекъ пьетъ свою постоянную и умеренную порцiю. Едва ли даже не полнее при умеренномъ и постоянномъ употребленiи. При сильномъ пьянстве, напримеръ, бываетъ просветъ, во время котораго человекъ можетъ одуматься. При умеренномъ и постоянномъ употребленiи ихъ нетъ. Напрасно думаютъ, что действiе вина прекращается черезъ 3—4 часа, действiе его на душевное состоянiе продолжается не менее сутокъ, доказательствомъ чего служитъ такъ называемое похмелiе.

Одинъ хмель не успеетъ пройти до половины, какъ напускается уже другой. Въ промежуткахъ же подбавляются прiемы табачнаго дурмана, такъ что умеренно пьющiе и курящiе люди живутъ постоянно съ подавленной, недействующей совестью.>

№ 10.

Людямъ одуреннымъ никакъ нельзя видеть своего положенiя. Они не выходятъ изъ состоянiя дурмана. Человекъ, постоянно употребляющiй спиртные напитки, выпиваетъ свою порцiю водки, вина, пива за завтракомъ. Не успеетъ пройти хмель, держащiйся более 5 часовъ, какъ наступаетъ обедъ, потомъ ужинъ, ежели въ промежуткахъ еще не выпиваются экстренныя порцiи. Въ промежуткахъ же не прекращается куренiе табаку, такъ что если и выбивается у иныхъ совесть изъ за опьяненiя вина — табакъ заглушаетъ эти последнiе проблески.

№ 11.

К главе III.

Таково внешнее различiе действiя опiума, алкоголя и табаку, но есть и внутреннее различiе. Различiе это, насколько я его наблюдалъ на себе и другихъ, въ томъ, что алкоголь заглушаетъ, такъ сказать, совесть чувства, а табакъ — совесть разума. Алкоголь скрываетъ требованiя совести чувства, устраняетъ задерживающую силу, которая не позволяетъ выражаться всемъ зарождающимся чувствамъ. Табакъ устраняетъ ту задерживающую силу разума, которая не позволяетъ высказываться всемъ зарождающимся неяснымъ мыслямъ.

№ 12.

К главе III.

— начинаетъ быть трудно. (Можно прибавить: где только думанье и плодотворно). Каждый знаетъ, что при работе мысли, какъ и при всякой работе, наступаетъ моментъ, когда является ощущенiе напряженiя труда, тотъ моментъ, когда именно и достигается плодъ мышленiя; и вотъ тутъ-то, какъ и въ физической работе, является искушенiе — не идти дальше, отдохнуть, бросить. Вотъ этому-то самому искушенiю помогаетъ табакъ. Человеку смутно начинаютъ представляться дальнейшiе новые выводы. Ему нужно напряженiе вниманiя, чтобы разсмотреть ихъ. Онъ усталъ, ему тяжело. Онъ закуриваетъ; то немногое, что было видно, скрывается.

№ 13.

К главе III.

<Ни на чемъ это такъ не видно, какъ на шахматной игре. Партiя идетъ обычно, но вотъ наступаетъ важный, решающiй ходъ, игрокъ думаетъ, соображаетъ и не решается, наконецъ, если онъ куритъ, онъ зажигаетъ папиросу, затягивается, одурманивается и делаетъ ходъ. Собственно, происходитъ тутъ следующее: каждый игрокъ по свойству своей головы и вследствiе большей или меньшей практики игры можетъ обдумать варiанты ходовъ до известныхъ пределовъ. Когда наступаетъ трудный ходъ, игрокъ делаетъ напряженiе, чтобы видеть дальше этихъ пределовъ, и, смутно представляя себе дальнейшiе варiанты, испытываетъ ощущенiе тяжести напряженiя. Для того,чтобы поступить разумно, ему надо бы сделать еще бòльшее напряженiе, но вместо этого онъ, подъ предлогомъ того, что куренье проясняетъ ему мысли, закуриваетъ, одурманивается, скрываетъ отъ себя эти дальнейшiя возможности соображенiй и, не видя уже ихъ, ограничивается меньшими варiантами, низшими соображенiями — и делаетъ ходъ. Тоже самое происходитъ при всехъ умственныхъ работахъ.>

№ 14.

К главе III.

Каждое наркотическое вещество усыпляетъ различныя свойства сознанiя. Насколько я могу судить, не испытавъ самъ действiя морфина и опiума, морфинъ и опiумъ заглушаютъ преимущественно совесть тела. Человекъ теряетъ сознанiе несоответствiя состоянiя тела съ требованiями здороваго состоянiя — отъ этого прекращенiе страданiй — усыпленiе. Хашишъ, сколько я могу судить по тому, что читалъ о немъ, преимущественно заглушаетъ совесть представленiй. Человекъ, не теряя сознанiя тела, теряетъ сознанiе несоответствiя своихъ представленiй съ действительностью, и отъ того — преувеличенныя, пространственныя и временныя мечтанiя. Алкоголь, сколько я могъ наблюдать его действiе на себе и другихъ, заглушаетъ преимущественно совесть чувства. Не теряя въ первой степени опьяненiя ни сознанiя своего тела, ни сознанiя представленiй действительности, человекъ теряетъ сознанiе несоответствiя своихъ чувствъ съ требованiями совести. <Пьяный виномъ человекъ проявляетъ все те чувства, которыхъ онъ не выказывалъ, будучи трезвымъ. Табакъ, сколько я могъ наблюдать его действiе на себе и другихъ, заглушаетъ совесть мысли. Человекъ подъ влiянiемъ табака, не теряя сознанiя ни тела, ни представленiя действительности, ни нравственнаго чувства, теряетъ сознанiе соответствiя своихъ мыслей и выраженiя ихъ съ требованiями здраваго смысла. Если представить себе совесть, какъ регуляторъ деятелъности тела, воображенiя, поступковъ и мыслей, то морфинъ и опiумъ освобождаютъ отъ регулятора телеснаго, хашишъ — отъ регулятора воображенiя, вино — отъ регулятора чувствъ, табакъ — отъ регулятора мыслей и словъ.

действiемъ на людей дурмана вина и табака очень определенно и ясно. Опьяненiе виномъ скрываетъ несоответствiе желанiй, опьяненiе табакомъ — несоответствiе мыслей съ требованiями совести. Трудно сказать, какое изъ двухъ вреднее. Одно дополняетъ другое.>

Трезвый отъ вина человекъ одерживаетъ проявленiе своихъ чувствъ. Сознавая несоответствiе своихъ желанiй съ требованiями совести, онъ подавляетъ ихъ и воздерживается отъ поступковъ. — Опьяненiе же виномъ скрываетъ отъ него требованiя совести и темъ устраняетъ то, что задерживало проявленiе чувствъ, и у пьянаго нетолько на языке, но и на деле то, что было у трезваго на уме.

Табакъ, насколько я могъ наблюдать его действiе на себе и другихъ, действуетъ почти также, но съ тою разницею, что онъ заглушаетъ преимущественно совесть мысли. Накурившийся человекъ, не теряя сознанiя тела, представленiй действительности и даже сознанiя требованiй совести, теряетъ сознанiе несоответствiя своихъ мыслей и выраженiй ихъ съ требованiями разума.

Трезвый отъ табака, т. е. не накурившiйся человекъ боится дать ходъ всемъ темъ мыслямъ, которыя пробегаютъ у него въ голове, и высказать ихъ словами. Онъ сознаетъ несоответствiе ихъ съ требованiями здраваго смысла. Опьяненiе же табакомъ скрываетъ отъ него это несоответствiе, все проходящiя ему черезъ голову мысли кажутся ему одинаково хорошими и важными, и онъ высказываетъ ихъ, не взвешивая, не сличая и не оценивая ихъ.

№ 15.

К главе III.

<Если бы Кантъ и Спиноза не курили, то вероятно Критика чистаго разума не была бы написана такимъ ненужно непонятнымъ языкомъ и Этика Спинозы не была бы облечена въ несвойственную ей форму математическаго сочиненiя, и т. п.>

№ 16.

К главе IV.

Вижу я побоище Севастополя, ползающихъ раненыхъ, которыхъ Пелисье не даетъ убирать, чтобъ нагнать страхъ. Это ужасно.

Да. Но на дняхъ я вижу юнкера въ обтянутыхъ штанахъ, надушеннаго, и присутствую при его разговоре съ старымъ человекомъ, защитникомъ системы мира, говорящимъ[257] объ ужасе, жестокости, незаконности, нехристiанности войны. Юнкеръ споритъ, горячится. Старикъ говоритъ: «ну, вы добрый молодой человекъ, счастливый, какъ, за что вы будете участвовать въ бойне? Разве нетъ другихъ делъ?» — И я вижу, что у юноши идетъ борьба. Въ сознанiи — весы стоятъ ровно. Надо только не нарушать его. Юноша закуриваетъ. — «Нетъ, — говоритъ онъ, — я присягалъ: я убью, и убью того, кто не пойдетъ убивать». — Что страшнее? Конечно, второе. Первое кончилось, когда совершилось, а юноша этимъ решенiемъ, словомъ несетъ въ мiръ страшныя последствiя.

Такъ вотъ отъ этихъ-то чуть чуточныхъ измененiй въ области мысли происходитъ вся истинная жизнь человека и человечества.

№ 17.

Делается ужасное дело.

Человечество движется впередъ къ своему нравственному совершенству. Движенiе это совершается движенiемъ отдельныхъ лицъ. Движенiе отдельныхъ лицъ совершается умственными и нравственными усилiями. Нравственныя усилiя эти производятъ все движенiе впередъ человечества, въ нихъ вся жизнь человечества. И эти-то усилiя, те, которыми одними движется человечество, сознательно парализируются употребленiемъ одурманивающихъ веществъ.

№ 18.

К главе V.

Человекъ нашего круга, т. е. достаточный и образованный, живетъ, какъ все въ Россiи, Англiи, Францiи, Америке, потребляя при каждой еде умеренное количество алкогольнаго питья, или куря по нескольку сигаръ или папиросъ въ день, или употребляя и то и другое. Человекъ этотъ никогда не бываетъ пьянъ и не заговаривается, не шатается. Онъ читаетъ, пишетъ статьи, сочиненiя, служитъ, заседаетъ въ палате, суде и говоритъ речи въ палатахъ и за обедами. Человека этаго считаютъ нормальнымъ. Но стоитъ сравнить человека въ этомъ состоянiи постояннаго одурманиванья съ нимъ же самимъ, если бы онъ подвергалъ себя постоянному опьяненiю, или со всякимъ другимъ совершенно трезвымъ отъ алкоголя и табаку, чтобы убедиться, что человекъ этотъ далеко не въ нормальномъ положенiи.

его способности низшей душевной деятельности, лишающаго его полной ясности мысли.

№ 19.

К главе VI.

Куренье притупляетъ, такъ сказать, самое острее совести, затемняетъ совесть разума и потому даетъ просторъ безпорядочной, безсмысленной умственной деятельности. Отъ этого эти не могущiе иметь никогда никакого конца разговоры, которые не переставая происходятъ въ накуренныхъ комнатахъ съ неугасаемыми папиросами во ртахъ, разговоры того особеннаго папиросочнаго характера, въ которыхъ все торопятся говорить, спорятъ, волнуются и никогда не могутъ сказать, зачемъ они говорятъ то, что говорятъ. Отъ этого это огромное количество всякаго рода литературныхъ, переливающихъ изъ пустаго въ порожнее произведенiй, которыя нельзя иначе назвать какъ дурманными, вертящихся десятками летъ все на одномъ и томъ же, носящихъ на себе этотъ особенный папиросочный характеръ, состоящiй, главное, въ томъ, что чувствуется, что тому, кто говоритъ и пишетъ, нетъ никакой надобности говорить или писать о томъ, о чемъ онъ говоритъ или пишетъ. Отъ этого вообще это огромное количество книгъ, затопляющихъ своей безполезной массой все действительно полезное и хорошее, и отъ этого и писанья и произведенiя искусства разбора гораздо более низкаго, чемъ тотъ, къ которому должны бы принадлежать произведенiя людей, которые ихъ составляютъ.

№ 20.

К главе VI.

Кажется, что благодаря этому всеобщему постоянному опьяненiю никогда человечество не жило въ такомъ разладе между сознанiемъ и практикою жизни. Возьму для примера хоть три всегда поражающiя меня явленiя и отношенiе къ нимъ людей.

Никогда, мне кажется, сознанiе несправедливости угнетенiя однихъ людей для удовлетворенiя порочныхъ прихотей другихъ не было столь общимъ, и никогда безумная роскошь не доходила до такихъ пределовъ.

Никогда не было такъ обще сознанiе необходимости соединенiя людей въ одномъ общемъ и разумномъ верованiи, и никогда съ такой исключительностью и неуступчивостью не проповедовались самыя дикiя, устаревшiя и вновь выдумываемыя самыя нелепыя религiозныя ученiя и пр. и пр.

№ 21.

К главе VI.

Только вследствiи этого постояннаго дурмана отъ алкогольныхъ напитковъ и куренiя, въ которомъ находятся почти все люди нашего общества, происходитъ то необыкновенное явленiе, что люди нашего круга, умные, образованные, заняты такъ серьезно такими удивительными пустяками, которыми они заняты. Только вследствiи этого всеобщаго одурманиванiя возможно появленiе такого огромнаго количества всякаго рода литературныхъ произведенiй никому ненужныхъ. Только вследствiи этого всеобщаго состоянiя одуренiя возможно появленiе этихъ безчисленныхъ такъ называемыхъ произведенiй искусства, главный характеръ которыхъ состоитъ въ томъ, что они никому ни на что не нужны. Только вследствiи этаго состоянiя одуренiя возможны эти столь обыкновенные въ нашемъ обществе, везде въ данное время, все одни и теже разговоры и споры, вертящiеся все на одномъ и томъ же, никому ничего не объясняющiе и никому даже не нужные. Только вследствiи этаго всеобщаго одуренiя происходитъ въ жизни та поразительная, но никемъ не замечаемая противуположность между поступками людей и теми принципами, которые они исповедуютъ.

№ 22.

Спросить у человека, въ чемъ его счастье? и вы получите безконечно разнообразные ответы: одинъ хочетъ быть богатъ, другой славенъ, третiй быть любимымъ предметомъ своей любви и т. д. Но спросите у человека, когда онъ былъ наиболее счастливъ. И всякiй человекъ, способный вспомнить и обдумать, скажетъ, что онъ былъ счастливъ, наиболее счастливъ тогда, когда его жизнь, его поступки наиболее сближались или совпадали съ требованiями его совести, когда онъ делалъ то, что по своей совести долженъ былъ делать, и делалъ такъ, какъ по своей совести долженъ былъ делать.

№ 23.

Человекъ живъ духомъ, а не плотью. Отрежь у человека руку, ногу, обе руки, обе ноги, человекъ все человекъ — душа Божiя. Но повредись человекъ въ разуме и совести, хоть бы и все члены у него были целы и былъ бы онъ сильней и быстрей всякаго другаго человека, человекъ уже не человекъ, а хуже безсловесной скотины.[258] Жизнь человека въ духе его, въ разуме и совести его. И потому какъ ни страшны человеку поврежденiя тела и членовъ его, страшнее всего человеку должны быть поврежденiя духа, разума и совести его. А между темъ мы видимъ, что люди, которые всеми силами берегутъ отъ поврежденiя свое тело и члены, сами своей охотой подвергаютъ поврежденiю свои духовныя силы, свои разумъ и совесть. Мало того, ищутъ этого поврежденiя, привыкаютъ повреждать свою душу, въ поврежденiи этомъ находятъ удовольствiе. Человекъ бережетъ свои руки, ноги, чтобъ не замозолить, не занозить ихъ, да что я говорю: руки, ноги — лицо бережетъ отъ загара, ногти, волосы бережетъ; этотъ же человекъ нисколько не жалеетъ своего разума и совести и охотно или выпиваетъ одурманивающаго питья, или накуривается одурманивающей травы, опiума, хашиша, табаку, затемняя темъ свою совесть и разумъ.

Нигде и никогда или очень редко люди уродуютъ свое тело, то тело, въ которомъ нетъ силы жизни, и везде и всегда люди уродуютъ свою душу, то самое, въ чемъ самая сила жизни. Отчего такое странное дело? Зачемъ люди уродуютъ свою душу? Откуда берется у людей, у большинства людей эта потребность одурманиваться? —

Я много думалъ и читалъ объ этомъ, наблюдалъ эти привычки надъ другими людьми и, главное, самъ надъ собой замечалъ тогда, когда я самъ пилъ и курилъ, и въ особенности когда я старался отвыкать отъ того и другаго и могъ наблюдать въ себе те причины, которыя тянули меня къ одурманиванiю себя виномъ и табакомъ. По моему, причина происходить вотъ отъ чего:

ни делалъ человекъ, въ душе его всегда есть голосъ, который на каждый шагъ, на каждый поступокъ его говоритъ ему, такъ или не такъ онъ делаетъ или, точнее, на сколько то, что онъ делаетъ, близко или далеко отъ того, что онъ долженъ делать. Все равно какъ ватерпазъ и угольникъ, на которые прикидываетъ каменьщикъ или плотникъ все, что онъ сделаетъ, показываетъ ему, на сколько прямо или не прямо то, что онъ делаетъ.

Плотникъ бережетъ свой ватерпасъ, отвесъ и угольникъ для того, чтобы они не покривились и чтобы то, что онъ делаетъ, не вышло кривымъ. Казалось бы и человеку надо всеми силами беречь свою совесть и разумъ для того, чтобы всегда знать, что ему должно делать. Но разница въ томъ, что плотникъ и каменьщикъ здесь сейчасъ должны сдать свою работу и здесь сейчасъ подрядчикъ или хозяинъ не примутъ его работу, если она сделана криво; отъ человека же принимаетъ его работу жизни не другой человекъ, а самъ Богъ, и принимаетъ ее, какая бы она ни была, предоставляя самому человеку судить о томъ, крива или пряма, угодна или не угодна Богу его работа. И вотъ отъ этого то и происходитъ то, что одни люди стараются какъ можно улучшать свою работу, приближать ее къ тому образцу, который заложенъ въ ихъ совести, и для этого какъ можно больше берегутъ ясность и чистоту своего образца, чтобы быть въ состоянiи все больше и больше приближаться къ нему, другiе же, отдалившись отъ образца, стараются не видать его и для этого стараются затемнить его. Въ этомъ одномъ я нашелъ объясненiе того непонятнаго всеобщаго стремленiя слабыхъ людей затемнять въ себе табакомъ, виномъ, хашишемъ, опiумомъ то, что есть въ нихъ самаго дорогаго, самаго главнаго — своихъ совесть и разумъ.

№ 24.

И доволенъ и истинно счастливъ, спокоенъ, радостенъ бываетъ человекъ только тогда, когда дела его близко подходятъ къ тому, что показываетъ ему его отвесъ и угольникъ, т. е. его разумъ и совесть. Чемъ ближе сходятся стена и уголъ съ отвесомъ и угольникомъ, темъ радостнее плотнику, чемъ ближе дела человека къ тому, чего требуетъ отъ него совесть, темъ радостнее человекъ, и темъ тревожнее и несчастнее человекъ, чемъ больше удаляется одно отъ другаго.

Все большее и большее приближенiе того, что делаетъ человекъ, съ темъ, чего требуетъ его совесть, и составляетъ главное дело жизни всякаго человека, потому что въ этомъ приближенiи только истинное счастiе, и въ обратномъ, въ удаленiи поступковъ отъ того, чего требуетъ совесть — все несчастiе человека. Такъ что, казалось бы, человеку дано все для того, чтобы онъ былъ счастливъ — данъ ему верный отвесъ и угольникъ, показывающiе ему, какъ и что ему надо работать, и дана ему возможность работать и приближаться къ тому, что должно быть, и въ этомъ находить счастье.

Казалось бы, чего же еще нужно человеку, стоитъ ему идти по открытому ему пути, и онъ верно получаетъ благо, но, видно, нужно человеку испытать все роды обмановъ и ложныхъ путей, прежде чемъ взойти на истинный путь, и вотъ люди, вместо того, чтобы приближать свои поступки къ тому, чего требуетъ совесть, придумали средство, не изменяя своей жизни, приближать къ своей дурной жизни требованiя совести. Средства эти въ томъ, чтобы не стену выправлять по отвесу, a отвесъ отводить рукой по кривой стене и думать, что стена прямая, одурманить и покривить совесть по своимъ дурнымъ деламъ и считать дурныя дела — хорошими.

№ 25.

почти все, и мужчины, и женщины, и дети даже, такъ что вина и табаку выходитъ столько, что отдавай люди те деньги или те труды, которые они тратятъ на табакъ и вино, то можно бы прокормить и одеть и призреть всехъ бедныхъ, убогихъ, больныхъ и старыхъ и обучить въ хорошихъ училищахъ всехъ детей всего мiра. Но не это удивительно; — мало ли люди тратятъ силъ и трудовъ для своихъ удовольствiй. И ничего бы не было удивительного, если бы питье вина и куренье табаку сами по себе доставляли бы удовольствiе, такъ, какъ доставляютъ такое удовольствiе[259] игра, охота, роскошь, хорошая пища, плотская любовь. Все эти дела прямо тянутъ къ себе человека, потому что оне прямо прiятны человеку. Но совсемъ не то съ виномъ, табакомъ у насъ (и хашишемъ и опiумомъ въ Азiи и Африке); все эти одурманивающiя веще[ства] сами по себе не доставляютъ удовольствiя и человека не тянутъ къ себе, напротивъ (алкоголь, въ чемъ бы онъ ни былъ въ вине, въ водке, въ пиве ли) алкоголь самый тотъ, отъ котораго крепость вина, и никотинъ, отъ котораго крепость табака, ни то ни другое не манится человеку, а напротивъ отталкиваетъ, и всякiй свежiй человекъ, не испорченный привычкой, предпочтетъ пить сладкiй, но не пьяный напитокъ и дышать чистымъ воздухомъ, а не табачнымъ дымомъ, и нюхать запахъ травы, цветовъ, а не никотина.

И вместе съ темъ такъ или иначе, но люди, понемногу принуждая себя, преодолеваютъ непрiятность, происходящую отъ питья и куренья, привыкаютъ къ тому и другому и привыкаютъ такъ сильно, что готовы лишать себя всего — не только удовольствiй, но и необходимаго; только бы иметь возможность курить или пить.

Сноски