Лев Толстой: О жизни (варианты)

№ 2.[296]

Изъ письма къ А. К. Д[итерих]съ

О жизни и смерти, то, о чемъ я такъ много напряженно думалъ это последнее время, и о чемъ вы, я вижу, и думали, и думаете, я вотъ что думалъ.

Человеку, вамъ, мне представляется въ известный перiодъ его жизни удивительное сначала внутреннее противоречiе:

Я, только я, все для меня, вне меня все мертво, живъ и потому драгоцененъ и важенъ для себя только я.[297] Безъ меня я не могу даже представить себе мiра. Если я уничтожусь, то уничтожается весь мiръ, и потому я, моя жизнь, драгоценнее жизни всего мiра. И вместе тотъ же я, если подумаю, вижу что[298] живу не одинъ я, а живетъ вокругъ меня съ такимъ же сознанiемъ своей исключительной ЖИЗНИ целый мiръ живыхъ существъ; мало того, живетъ еще безконечный мiръ не живыхъ существъ. И те и другiя живутъ для своихъ какихъ то чуждыхъ мне целей и не знаютъ и не хотятъ знать моихъ притязанiй на исключительную жизнь. Мало того я вижу, что все эти живыя и не живыя существа для достиженiя своихъ целей стремятся уничтожить меня, мою жизнь и наблюдая другихъ подобныхъ мне людей, я вижу, что это уничтоженiе мое неизбежно, что мне, моей жизни, которая есть все для меня, безъ которой нетъ жизни, этому драгоценному мне предстоитъ неизбежная погибель, что что бы я не делалъ я непременно и очень скоро начну страдать, разрушаться и умру. Умру я, то, въ чемъ одномъ я чувствовалъ и понималъ жизнь.

Противоречiе это лежитъ въ душе каждаго человека,[299] составляетъ необходимое условiе жизни человека какъ разумнаго существа. Это есть противоречiе чувства исключительной личной своей жизни и разума,[300] показывающаго мне, что жизнь не есть достоянiе только моей личности, а всего живаго, целаго мiра живыхъ существъ, имеющихъ такую же жизнь, какъ и моя.

Противоречiе это было бы ужасно, если бы оно являлось вдругъ. Если бы человекъ, жившiй одной животной[301] жизнью, не зналъ ничего, кроме этой жизни, вдругъ бы получилъ разумъ, который бы показалъ ему, что другiе живутъ также, что другiе[302] стремятся по своимъ требованiямъ уничтожить его и что ему неизбежно предстоятъ страданiя его личности и уничтоженiе его жизни. Но разумъ, производящiй это противоречiе не является отдельно и вдругъ,[303] а выростаетъ понемногу[304] на животномъ человеке живущемъ личною жизнью. Природа, Богъ, производитъ наибольшiе результаты при наименьшемъ усилiи. Разумъ не является готовой отдельной силой, онъ постепенно зарождается на органической жизни. Разумъ заложенъ въ зародышъ человека, въ ребенка, и съ развитiемъ человека онъ растетъ и готовится неизбежное противоречiе. Въ то время детства, юности, когда мы, не видя противоречiя, росли и развивались, мы этимъ самымъ развитiемъ ростили въ себе разумъ, к[оторый] выросши, неизбежно привелъ насъ къ внутреннему противоречiю, исключительности личной жизни и признанiю жизни общей.

Ни одинъ разумный человекъ никогда и никуда не уйдетъ отъ этаго противоречiя. Приходитъ время противоречiе становится передъ человекомъ во всей своей очевидности. Не знаю и не могу знать и любить никакой другой жизни такъ, какъ я знаю и люблю свою жизнь, и вместе съ темъ вижу что эта моя единственно известная и любимая мною жизнь есть[305] безсмысленный пузырь, выскочившiй откуда то и готовый всякую секунду лопнуть и безследно уничтожиться, а жизнь вне меня, не любимая, почти неизвестная мне, есть настоящая вечная, разумная жизнь.

Это странно и страшно, но это такъ. Отъ этаго никуда не уйдешь, п. ч. это очевидно просто и несомненно. И всякiй знаетъ это, а если не знаетъ, то не можетъ усомниться, какъ скоро узнаетъ. Я буду въ земле черви, кости, а все будетъ жить. То, что для меня важнее всего, то погибнетъ, а что для меня не важно, то останется. «И пусть у гробового входа младая жизнь и т. д.» И безъ стиховъ это все знаютъ. И въ этомъ намъ представляется страшное противоречiе. Зачемъ то, что важно и дорого то погибаетъ, и зачемъ то, что не важно, не дорого то останется? Но противоречiе ли это? Ведь это уделъ всехъ[306] людей, одаренныхъ разумомъ. Можетъ ли быть противоречiемъ то, что есть общiй уделъ и потому законъ жизни всехъ разумныхъ существъ. Ведь если такъ, то для сознающаго зерна, положившаго свое сознанiе въ оболочку, было бы противоречiемъ то, что оно сгниваетъ, пуская ростокъ?

Въ самомъ деле въ чемъ противоречiе? Жилъ я, жилъ для своей ЛИЧНОСТИ и не думалъ о томъ, зачемъ и где я живу и какой будетъ конецъ (даже одно время старательно не думалъ объ этомъ). Зналъ я, правда,[307] что другiя существа живутъ, но что знанiе было очень неясное и не мешало мне жить. Я употреблялъ это знанiе только на то, чтобы пользоваться этими другими существами для себя, зналъ я тоже и то,[308] что я умру, и отъ меня и моихъ делъ ничего не останется, но объ этомъ я старался не думать и жилъ.[309] Но по мере того, какъ я жилъ, сила разума увеличивалась во мне и, постоянно увеличиваясь, сливалась съ моей личностью, съ моимъ я. Сила разума не явилась во мне, какъ что-нибудь особенное, внешнее, какъ знанiе или искусство, которое я прiобрелъ и которое лежитъ во мне, пока мне его ненужно, и не заявляетъ никакихъ правъ, а явилась во мне эта способность разума не какъ часть меня самаго, а какъ самъ я. Сделалось во мне соединенiе въ одно моей животной личности и моего разума. И вотъ деятельность этаго разума, которая сначала не доходила до конца своихъ выводовъ, а которая служила мне какъ орудiе для достиженiя целей моей животной личности,[310] подъ конецъ заявило свои права и привела меня къ сознанiю того, что мое я, моя личность не важна, а есть преходящее ничто, а важное, вечное существованiе есть жизнь вне меня. И вотъ явилось то, что мне[311] представляется противоречiемъ. Но противоречiе[312] ли это? Ведь разумъ не какая нибудь сила вне меня, которая требуетъ отъ меня чего то противнаго моему существу. Мой разумъ есть такое же я, какъ и моя личная жизнь. Если бы разумъ былъ вне меня, то очевидно что сила одна, требующая отъ меня служенiя личной жизни, а другая, требующая отрицанiя ея, составили бы противоречiе. Но разумъ во мне, онъ отъ самаго дня моего рожденiя выросталъ во мне. Онъ тотъ же я. И потому противоречiя нетъ. Требованiя разума не противоречiя, а только новыя требованiя усложнившейся жизни, какъ напримеръ и новыя требованiя половыя, зарождающiяся на томъ же человеке. Новыя требованiя представляются противоречiемъ только тогда, когда задерживается ихъ удовлетворенiе. Пока я живу, какъ жилъ ребенкомъ, безъ требованiй разума, не видя безсмысленности и тщеты личной жизни, я живу спокойно, какъ живетъ всякое животное, и противоречiя нетъ; если же разумъ, составляющiй мое я показалъ мне, что действительная жизнь не въ моей личности, a вне меня, то я неизбежно покоряюсь веленiю разума, переношу свою жизнь вне себя и тоже спокоенъ и противоречiя нетъ. Есть[313] только перiодъ внутренняго переворота жизни, есть вступленiе въ новую форму жизни.[314] И этотъ внутреннiй переворотъ представляется намъ противоречiемъ.

Противоречiе кажется намъ только тогда, когда происходитъ процессъ рожденiя, человекъ не можетъ не разстаться съ той прежней формой жизни личной, которая имела значенiе въ свое время, въ детстве, въ юности, когда росла и образовывалась личность, но которая стала стжившей, когда выросли требованiя разума. Если мы въ предстоящемъ разрешенiи противоречiя не отдаемся требованiямъ разума, не подчиняемъ ему требованiя личной жизни,[315] это значитъ, что не совершилось еще перемещенiе нашего сознанiя. Но перемещенiе это неизбежно должно совершиться, п. ч. таковъ законъ жизни. Ведь это все равно что, если бы оболочка зерна тогда, когда зерно разбило ее, хотела утверждать свою жизнь. Жизнь оболочки кончилась именно п., ч. началась жизнь ростка. Точно также неизбежно кончилась жизнь личная, какъ скоро началась жизнь разумная. То, что мы называли противоречiемъ, и те страданiя, которыя вытекаютъ изъ него, все это только муки рожденiя къ новой жизни. Нельзя противиться неизбежному уничтоженiю личной жизни разумнымъ сознанiемъ и нельзя не отдаться этому разумному сознанiю, которое уничтожаетъ противоречiя и связанныя съ нимъ страданiя, п. ч. оно неизбежно, какъ паденiе тела,[316] какъ вылупленiе зародыша, какъ рожденiе готоваго плода. Не рожденный не знаетъ того, чемъ онъ страдаетъ, рожденный узнаетъ свою свободу. Только рожденный разумно познаетъ то, отъ чего онъ спасся своимъ рожденiемъ и познаетъ благо рожденiя. И[317] рожденiе это также неизбежно, какъ плотское рожденiе для человека, дожившаго до перiода кажущагося внутренняго. противоречiя. Въ самомъ деле въ чемъ тотъ вопросъ, который представляется человеку, дожившему до перiода кажущагося противоречiя. 1) Я живу для своего наслажденiя. Все живетъ для того же. Всякое мое наслажденiе нарушаетъ наслаждеиiе другихъ. Я долженъ вечно бороться, и если даже успешно буду вечно бороться, я не могу не понять того, что все эти борящiяся за Свое наслажденiе существа непременно измучаютъ, изтерзаютъ и подъ конецъ все таки задавятъ меня. И страданiя, и страхъ. Дурно. 2) Смыслъ жизни для меня мое благо, которое я вижу въ удовлетворенiи потребностей; мiръ же живой весь составленъ изъ такихъ же существъ, которые все ищутъ удовлетворенiя своихъ потребностей и[318] удовлетворенiя потребностей однихъ въ ущербъ другимъ. Весъ мiръ есть огромная безсмыслица, а разумъ мой требуетъ смысла. Еще хуже. И 3) самое ужасное, включающее въ себя все предшествующее: весь смыслъ моей жизни моя жизнь, и каждымъ движенiемъ, каждымъ дыханiемъ я уничтожаю эту жизнь и иду къ погибели всего, и ото всего, что я делаю, и отъ меня ничего не останется. Разумъ мой требуетъ смысла въ каждомъ моемъ поступке, а вея жизнь моя, весь рядъ моихъ поступковъ есть явная безсмыслица. Это хуже всего. И все это я не могу не видеть и долженъ жить. Я моей личной жизни требуетъ деятельности, а разумъ мой, составляющiй тоже мое я, показываетъ мне, что, что бы я ни делалъ, все это глупо и безсмысленно. Что же мне делать?

Жить по прежнему, какъ я жилъ въ детстве, не думая — нельзя. Можно не двигаться, не есть, не спать, не дышать даже, но не думать нельзя. Думаешь, и разумъ уничтожаетъ смыслъ каждаго шага личной жизни. Попробовать спрятать этотъ светъ, забывать то, что показываетъ разумъ — это можно, особенно если живешь въ среде такихъ же людей, выработавшихъ сложные апараты всякаго рода разсеянiя для того, чтобы не думать. Но разумъ, какъ спрятанный огонь, беретъ свое и является въ виде совести, отравляющей всякiй шагъ жизни. Для человека, желающаго избавиться отъ страданiй вызванныхъ этимъ противоречiемъ, остается одно, или убить себя или отдаться той жизни,[319] вне своей личности, къ которой призываетъ разумъ. Похоронить свою личную жизнь, поблагодаривъ ее за все, что она дала, а она дала, выростила разумъ, и перенести —не перенести, это неверное выраженiе, потому что включаетъ понятiе произвола, а тутъ нетъ произвола — не перенести, а отдаться той одной жизни, которая одна остается после увяданiя, засыханiя, уничтоженiя личной жизни. Это страшно, не привычно, чудно сначала, какъ чудно ребенку рождаться, но делать нечего. Нельзя не отдаться ей, потому что, не отдаваясь ей, только увеличиваешь страданiя раздвоившейся жизни вследствiе внутренняго противоречiя жизни, и она одна разрешаетъ те мучительныя противоречiя, которыя отравляютъ личную жизнь. Личная жизнь борьба, жизнь разумная есть единенiе. Личная жизнь есть несогласiе, противленiе жизни мiра, жизнь разумная вся въ согласiи съ жизнью мiра. Жизнь личная уничтожается смертью личности. Для жизни разумной нетъ смерти, потому что нетъ личности. Нетъ смерти потому, что человекъ переноситъ свою жизнь въ служенiе вечному закону мiра и потому цель его жизни становится не жизнь, но служенiе. Онъ умираетъ плотски на служенiе и не знаетъ смерти.

потому что таковъ законъ жизни. И ему следовали и всегда не могутъ не следовать люди. Все люди для того чтобы жить, действовать ставятъ себе цели вне себя,[321] — семья, имущество, отечество, искуство, наука, — самыя странныя увлеченiя вне себя, собиранiе известныхъ кнпгъ, птицъ, тарелокъ[322] — что-нибудь но только деятельность, направленная къ цели вне себя.

Такъ жили и всегда живутъ люди, подтверждая этотъ законъ. Но и эта деятельность вне себя перестаетъ удовлетворять людей какъ скоро ихъ разумъ станетъ выше той цели которую они преследуютъ, обсудивъ ее. Собирать........ Зачемъ? Набрать милiонъ? Зачемъ, когда ты умрешь. Освободить отечество? Зачемъ, когда ты умрешь и твое отечество изчезнетъ изъ памяти людей какъ какая нибудь Ниневiя? Такая деятельность[323] людей вне своей личной жизни[324] доказываетъ невозможность для человека жить для личныхъ целей, но[325] и эта деятельность только[326] скрываетъ на время противоречiе, но не устраняетъ его. Бисмаркъ, собравъ Германiю и повелевая Европой, точно также какъ и его поваръ, приготовившiй обедъ, к[оторый] съедятъ черезъ часъ, если они[327] не отреклись вполне отъ личной жизни чувствуетъ неразрешимое противоречiе[328] борьбы со всехъ сторонъ, направленной противъ него и имеющей точно такое же основанiе, какъ и его дело, тоже противоречiе безсмыслицы всего совершающегося въ мiре съ требованiями его разума, и точно тоже основное противоречiе смерти и личности и всего его дела, долженствующ[ее] обратить въ ничто его самого и все труды его жизни.

Всякое дело, подлежащее уничтоженiю, всякое дело, могущее быть обсуженнымъ разумомъ, не разрешаетъ противоречiе. Разрешить его можетъ только такая цель, которая не подлежитъ обсужденiю разума. И такая цель есть одна — удовлетворенiе самому разуму, требованiямъ разума,[329] точно также, съ той же исключительностью, съ которой я прежде удовлетворялъ требованiя[330] личности. Удовлетворенiе же требованiямъ разумной природы[331] для человека, живущаго плотской жизнью, есть уже не цель, но исполненiе требованiй разума, служенiе разуму. Только одна эта деятельность устраняетъ противоречiе и выводить человека изъ раздвоенiя къ единству, изъ страданiй къ благу, изъ смерти къ жизни, исполненiю воли Бога.

Но какже служить разуму, цель деятельности котораго неизвестна? Цель его деятельности неизвестна и не можетъ быть известна, п[отому] ч[то] если бы мы знали ее, мы бы стали выше, разумомъ обсудили цель разума, и деятельность разума по существу своему разумъ только освещаетъ.)

Человекъ, живущiй для личныхъ целей, борется съ существами, живущими также, какъ и онъ, для личныхъ целей, и вследствiи того боится, страдаетъ и гибнетъ[332] въ этой борьбе. Человекъ,[333] положившiй жизнь въ[334] служенiи разуму,[335] видитъ неразумный законъ борьбы и противодействуя ему, [336] не борется, но впередъ уступаетъ свою личность, кто хочетъ прiобресть жизнь, тотъ погубитъ ее, и наоборотъ, и потому не боится не страдаетъ и не гибнетъ въ борьбе. Не гибнетъ, потому что[337] жизнь его въ разумной деятельности, разумная же деятельность не только не нарушается, но усиливается страданiями и смертью.

Человекъ служащiй личнымъ целямъ видитъ въ мiре борящихся и гибнущихъ существъ, огромное собранiе безсмысленнаго зла и противоречiй; человекъ,[338] положившiй свою жизнь служенiю разуму, видитъ въ жизни неуклонное, неперестающее торжество разума надъ борьбою плоти.

Человекъ, живущiй для личныхъ целей, боится смерти и ненавидитъ ее. Для человека, служащаго разуму, нетъ смерти. Жизнь его перенесена въ вечную деятельность разума, не перестававшаго съ начала мiра переработывать мiръ, и онъ служитъ ему темъ орудiемъ своей личной жизни, которая дана ему теперь. Смерть для него ни что иное, какъ[339] освобожденiе его отъ того орудiя, которое дано было ему въ руки теперь для работы. И тутъ ничего ни непрiятнаго, ни страшнаго, потому что[340] страхъ, сожаленiе о своей личности только настолько великъ, насколько великъ недостатокъ разумности.[341]

Но что такое этотъ разумъ, которому надо служить? — спросите вы. Человеку дана высшая сила, свойство, властвующее надъ всемъ остальнымъ — эту силу, свойство мы называемъ разумъ. И вы спрашиваете, какъ его определить что онъ такое? Да чемъ же мне определять его? Разумомъ? Я сознаю разумъ, и вы тоже, но определять его не могу. Это пусть делаютъ т[акъ] наз[ываемые] философы, маратели бумаги.[342] Въ Евангелiи (всякiй день удивляюсь точности, ясности выраженiй Евангельскихъ) сказано: Начало основа всего логосъ и т. д. Определять то, что не определяет[ся], нельзя, не потерявъ разсудка. «Такъ всякiй, какъ хочетъ, понимаетъ разумъ». Нетъ, если мы общаемся, то мы общаемся разумомъ, принимая впередъ его законы, вечные, обязательные для насъ обоихъ. Определять его нельзя, нельзя указывать цель его деятельности. Но можно и нельзя не видеть его направленiя — путь. (Опять удивительная точность и ясность Евангелiя). Можно знать его путь,[343] т. е. все то, что не разумно, все те пути, которыхъ безчисленное количество и которые[344] ложны и отрицанiе которыхъ указываетъ единый узкiй путь, т. е. линiю, направленiе.

И съ техъ поръ какъ существуютъ люди, они искали этотъ путь и ближе и ближе, точнее и точнее определяли его. Его определяли и Конфуцiй, и Лаодзи, и Будда, и последнiй определилъ Христосъ съ такою точностью, съ такимъ приближенiемъ (математически говоря), дальше котораго не пошли въ 1880 летъ.

Что же такое жизнь? И что такое смерть? Жизнь, одна жизнь, которую я знаю и изъ которой заключаю о всякой другой жизни —человека, животнаго, инфузорiи, клеточки есть подчиненiе всехъ, происходящихъ во мне процессовъ,[345] животныхъ (зоологическихъ) и[346] механическихъ, химическихъ, физическихъ моей разумной деятельности. Жизнь есть служенiе моего организма, со всеми происходящими въ немъ процессами химическими, физическими, механическими, разуму. Другой жизни человека никто не знаетъ и если называетъ состоянiе, въ которомъ человекъ не подчиняется деяте[льности] разума, тоже жизнью, то необходимо разделить оба выраженiя. Я называю жизнью служенiе разуму (И не я такъ называю, а опять съ своей единственной въ области слова точностью это называетъ жизнью Христосъ).[347] Основное понятiе жизни, изъ котораго вытекаетъ определенiе всякой жизни, есть[348] подчиненiе организма разумной деятельности. И потому также неправильно называть живымъ человека того, въ которомъ прекратились процессы разумной деятельности и действуютъ одни законы организма, какъ несправедливо называть живымъ животное, въ которомъ процессы химическiе,[349] механическiе не подчинены законамъ организмовъ, т. е. что животное не можетъ есть, пить, двигаться, совокупляться по требованiямъ[350] законовъ организма, а[351] подчиняется однимъ законамъ низшимъ. Разумная деятельность даетъ намъ[352] сознанiе жизни.[353] Это сознанiе жизни связано съ процессами зоологическими, зоологическiе же связаны съ химическими и физическими. — Сознанiе это по существу своему совершенно отлично отъ[354] процессовъ зоологическихъ и хим[ическихъ],[355] которые мы наблюдаемъ въ себе и въ другихъ. И удивительное дело! Те процессы, которые мы не сознаемъ орг[аническими] и хим[ическими] и которые мы назвали жизнью только по аналогiи съ нашимъ сознанiемъ, ихъ то обыкновенно (особенно въ наше, время) и называютъ по преимуществу жизнью и изъ нихъ хотятъ[356] вывести наше сознанiе жизни, которое прежде всего дано и которое мы знаемъ за одно несомненное, если что-нибудь знаемъ. Изъ этаго грубаго и смешного (когда его разберешь), но всегда существовавшаго заблужденiя, теперь проповедуемаго книжниками, вытекаютъ все ложные взгляды на жизнь и страхъ смертью. Я хочу узнать жизнь, какъ я ее сознаю въ себе (совершенно исключительно, какъ я ничего другого не знаю), и для этаго я наблюдаю то, что мне совершенно чуждо, то, что не имеетъ главнаго свойства моей жизни — сознанiя разума, а только имеетъ такое далекое подобiе съ моей жизнью, что я только по очень неточной аналогiи могу назвать и то жизнью. И изъ этихъ наблюденiй я хочу определить законы своей сложной, одаренной совсемъ чуждымъ[357] той жизни факторомъ — разумомъ. Очевидно, что изъ такихъ попытокъ ничего выдти не можетъ. A ведь это самое делается. Мы разумныя существа живые люди. Люди имеютъ общiя свойства съ животными и подчиняются одни закону жизни животныхъ. Животные же подчиняются законамъ бiологическимъ, физическимъ, химическимъ, которые тоже мож[но назвать] явленiями жизни. И вотъ чтобы понять явленiя жизни разумной, я и буду изучать химiю. Я положимъ, заинтересованъ жизнью[358] генералъ-адъ[ютантовъ] и самъ[359] ген[ералъ] адъ[ютантъ] и хочу понять эту жизнь. И вотъ для этаго я делаю такое заключенiе. Все Генералъ адъютанты военные. Все военные — люди, и стану изучать людей, чтобы понять жизнь Генералъ адъютантовъ.[360]

Есть явленiя химическiя, физическiя,[361] есть явленiя органическiя. Мы ихъ видимъ, наблюдаемъ и въ себе и въ другихъ, но есть еще[362] явленiя разума. Эти мы не только наблюдали, но знаемъ въ себе. Изъ нихъ то мы и сознаемъ жизнь и, если мы изучаемъ жизнь, то тутъ ее и надо изучать, и дальше ходить некуда, п[отому] ч[то] ни разума, ни сознанья мы нигде не найдемъ.

И вотъ жизнь, какъ мы ее точно знаемъ, есть деятельность разумная. Разумная же деятельность есть только служенiе разуму. То что мы называемъ жизнью въ бiологическихъ, физическихъ, химическихъ явленiяхъ есть служенiе организма. Жизнь же организмовъ есть служенiе разумной деятельности. И какъ явленiя химическiя, физическiя подчиняютъ, видоизменяютъ деятельность организма, такъ явленiя жизни организма подчиняются деятельности разума. И какъ есть законы сохраненiя силъ и матерiи, какъ есть законъ непрерывности организмовъ, которые не умираютъ, а живутъ вечно, такъ точно есть законъ непрерывной разумной жизни, которая живетъ вечно. Когда организмъ правильно перерабатываетъ вещества, входящiя въ его составъ по законамъ низшимъ, такъ онъ какъ организмъ не умираетъ. И такъ точно р[азумная] д[еятельность], какъ скоро она правильно перерабатываетъ организмы, входящiе въ ея составъ по законамъ орган[ической жизни], такъ она не умираетъ, а живетъ преемственно вечно. Умираетъ только организмъ, какъ въ организме вымираютъ его составныя части.[363]

№ 3.[364]

1) Смешенiе личнаго сознанiя съ разумнымъ. 2) Подчиненiе закону разума. 3) Требованiе разума. 4) Отреченiе отъ личности. 5) Возможно ли?[365] Пороки, а не требованiя личности. 6) Только при признанiи жизни вне личности возможна жизнь. 7) И это кажется невозможно. Любовь.

№ 4.[366]

— игрушки, ученье, деньги, женщины, жена, дети, почотъ. Даже Бисмаркъ, и все таки вопросъ. Разрушенiе сознанiя. Раздвоенiе. Разрешенiя раздвоенiя. Решенiя Христа: жизнь — любовь. Разсужденiе это самое и говорить.

№ 5.[367]

Оглавленiе.

1. Ходячее представленiе о жизни вне религiознаго определенiя.

2. Представленiе о томъ, что жизнь есть то, что делается въ моемъ теле — неверно, п[отому] ч[то] непонятно, что я называю моимъ теломъ.

3. Предположенiе души и сознательной и безсознательной не объясняетъ того, почему я называю мое тело моимъ.

4. [368] <Остается одно> Предположенiе о томъ, что жизнь есть то, чего я желаю.

5. Ходячее представленiе о жизни несостоятельно. Религiозныя определенiя, кот[орыми]жилоиживетъчеловечество, все одинаково понимаютъ жизнь какъ разумное благо, но не таковъ взглядъ ученыхъ и толпы.

6. Суета жизни, толкотня у двери жизни принимается за жизнь, и эта толкотня лишаетъ человека возможности опомниться.

7. Ученiе и примеръ окружающей жизни подавляютъ въ человеке понятiе истинной жизни подавляютъ въ человеке понятiе истинной жизни, но требованiе разума въ жизни неискоренимо.[369]

8. Человекъ говорить себе: я живу одинъ для своего блага. А блага жизни мне быть не можетъ. Это безумно.

9. Попытка спастись отъ этого внешними целями безуспешна.

10. Теорiи долга, представляемые человеку отъ безсмысленности и бедственности эгоизма, не спасаютъ его.

11. Разумъ составляетъ такую же часть, какъ и личность, и разумъ отравляютъ въ человеке. Раздвоенiе.

12. Раздвоенiе есть неестественное положенiе, ложное употребленiе разума. Единство возстановляется при признанiи собою, однаго разумнаго я.

13. Смешенiе личнаго сознанiя съ разумнымъ. Разрешенiе противоречiя <разумомъ любовью. 14. Отреченiе отъ личности>.

14. Подчиненiе закону разума.

15. Требованiя этаго закона.

16. Отреченiе отъ личности законъ.

17. Кажущаяся невозможность отреченiя происходитъ отъ раздутыхъ разумомъ потребностей въ похоти, отъ пороковъ.

<всегда> возможна жизнь и такою признавалась человечествомъ.

19. Но при отреченiи нетъ жизни. Нетъ силы противодействующей отреченiю.

20. Сила открыта Христомъ — любовь.

№ 6.[370]

Глава 1.

Глава 2.

Внутреннее противоречiе жизни давно сознано лучшими людьми, но всегда были люди, не признающiе этаго противоречiя. И теперь такъ называемая наука утверждаетъ, что и нетъ противоречiя.

Глава 3.

Спорность несущественная, показывающая, что ложная наука ошибается, утверждая, что она изучаетъ жизнь вообще. Она изучаетъ только некот[орыя] явленiя жизни.

Ложное понятiе о жизни, котораго держится наука, приводитъ ее къ самому неразумному и безнравственному ученiю, потворствующему требова[нiямъ] толпы.

Тысячелетiя тому назадъ даны человечеству религiозныя определенiя жизни, разрешающiя ея внутреннее противоречiе. Но ложная наука отводитъ людей отъ религiозныхъ решенiй и влечетъ ихъ къ дикости и мраку.

Отчаянно положенiе людей, выросшихъ и воспитанныхъ среди ложнаго ученiя мiра.

№ 7.[371]

же представленiе о жизни, и потому жизнь его есть борьба одного противъ всехъ. Кроме того человекъ видитъ, что наслажденiя, къ которымъ онъ стремится, обманываютъ его и производятъ страданiе. Кроме того видитъ неизбежность смерти.

Является внутреннее противоречiе стремленiя личной жизни и разумнаго сознанiя. Противоречiе это известно съ древности, и существуютъ разрешенiя его — религiозныя объясненiя жизни. Большинство же людей не видитъ потребности въ религiозныхъ определенiяхъ, не видя противоречiя жизни. Наука нашего времени делаетъ тоже.

Толпа смело утверждаетъ, что жизнь понятна только какъ то, что делается въ теле животнаго отъ рожденiя и до смерти[374] и что[375]познанiежизнии сознанiе ведетъ къ заблужденiямъ. Наука ложная говоритъ тоже. Настоящая наука, знающая свое дело, не говоритъ этаго; но ложная наука утверждаетъ, что[376] жизнь можно познать изъ наблюденiй. Ложная наука не даетъ себе отчета въ томъ, что наблюдать жизнь въ живыхъ существахъ можно только тогда, когда мы знаемъ жизнь въ себе, какъ стремленiе къ благу, и потому наблюденiя, не затрогивая главнаго вопроса жизни, только путаютъ понятiе о ней.

Ложная наука, не имея точнаго понятiя о жизни, наблюдая явленiя те, которыя она называетъ живыми, теряетъ понятiе жизни и извращаетъ его — доходя до того, что не живое по своему определенiю называетъ живымъ и въ немъ то отъискиваетъ основу жизни. — Человекъ, поставивъ себе цель ложнаго блага вместо истиннаго, теряетъ веру въ то[тъ][377] смыслъ жизни, какъ стремленiе къ благу, и ищетъ объясненiя жизни везде, но только не тамъ, где оно дано ему. Наука потворствуетъ толпе, показывая ея отраженiе вместо предмета, и представленiе о жизни человеческой сводится на степень животнаго и хуже — борьба существъ представляется закономъ.

— это знаетъ всякiй человекъ и знало человечество давно.

И давно даны человечеству религiозныя определенiя жизни, при которыхъ жизнь не безсмыслица и не зло. Определенiя эти даны и Конфуцiемъ, и Лаодзи иБра[ми]нами, и Буддой, и Исаiей, и Христомъ. Все по существу одни и те же. Но толпа держится еще стараго представленiя о жизни личности, и книжники стараются доказать правильность этаго отсталаго взгляда и ненужность религiозныхъ определенiй. Религiозныя определенiя называютъ суеверiями именно п., ч. религiозныя определенiя были такъ важны, что переворачивали жизнь массъ. Признакъ невежества нашего времени — незнанiе ученiй религiй, которыми живетъ человечество. Книжники одни, признавая бедственность этаго, обещаютъ будущую жизнь, другiе обещаютъ здесь такъ устроить людей, что порознь они хоть и злы и неразумны, вместе ихъ жизнь будетъ доброй и разумной.

Люди обмануты прежде обманувши[ми] ся людьми. И бедный и богатый воспитываются въ ученiи о томъ, что жизнь есть только въ благе личнаго существованiя. Доживъ до возмужалости, люди сомневаются въ справедливости такого пониманiя жизни и спрашиваютъ. И тутъ имъ предлагаютъ ученiе о долге и будущей жизни. Человекъ сомневается, ищетъ объясненiй, но объясненiй нетъ. На спрашивающаго нападаютъ со злобой и силой заставляютъ его подчиняться тому, чему не верятъ люди, но хотятъ, чтобы верили другiе. И человекъ покоряется и кончаетъ существованiе у дверей жизни, не встушивъ даже на порогъ ея.

Но наступило время и наступаетъ, когда голосъ разума слышится людямъ, и они не могутъ удовлетвориться представленiемъ о жизни, какъ о личномъ существованiи, и объясненiе того долга, который предписываютъ некоторые люди. Это возможно только, когда существованiе людей поглощено борьбой съ природой и нетъ общенiя между людьми разныхъ веръ. Но теперь есть и излишекъ для средствъ существованiя и есть общенiя. Тотъ старый обманъ о томъ, [что] человекъ не долженъ верить своему разуму, невозможенъ теперь: какъ только человекъ знаетъ людей, исповедующихъ другую веру, чемъ онъ, ему неизбежно прибегнуть къ суду разума. Голосъ разума нельзя заглушить теперь.

Противоречiе жизни теперь чувствуется всякимъ мыслящимъ человекомъ. Обыкновенно человекъ, познавъ это противоречiе, не веритъ себе и хочетъ спастись прошедшимъ и внешнимъ наблюденiемъ жизни и выставленiемъ себе более отдаленныхъ делей; но это не помогаетъ, чемъ бы ни задался человекъ, онъ видитъ въ конце отъ себя свое гибнущее безсмысленно я. Разумъ отравляетъ человеку жизнь, и человекъ начинаетъ бороться съ разумомъ, желая заглушить и даже убить. Но убить въ жизни нельзя. Оказывается, что разумъ,[378] свойственная человеку способность, дающая ему сначала благо, подъ конецъ губитъ его жизнь. Что это значить?

надо и жить не зачемъ. Является противоречiе въ жизни, и человеку кажется, что[380] жизнь его останавливается. Кажется противоречiе, но его нетъ. Это противоречiе есть только действiе двухъ[381] силъ, изъ которыхъ. и слагается жизнь.[382] Жизнь не останавливается, но только начинается, такъ какъ изъ этихъ двухъ силъ личнаго и разумнаго сознанiя и слагается[383] деятельность жизни человеческой.

<10>[384]

Если человекъ сознаетъ себя и животнымъ и разумнымъ, то онъ не можетъ уже не признать своей жизни въ разумномъ сознанiи, обнимающемъ жизнь личностей, а долженъ признать требования разумнаго сознанiя, и тогда и не будетъ противоречiя.[385] Подобное этому совершается въ росте животной личности при появленiи новыхъ требованiй, какъ требованiя половыя.[386] Происходить противоречiе, разрешающее удовлетворенiе своихъ требованiй. Тоже и съ высшими требованiями разумнаго сознанiя. Различiе только въ томъ, что удовлетворенiе высшихъ требованiй животнаго — видно, удовлетворенiе же требованiй разума не видно намъ.[387] Съ зерномъ разложенiе его — признакъ жизни. Тоже и въ животной личности, отрицанiе ея блага есть признакъ начала того, что есть человеческая жизнь.

10.[388]

Противоречiе только кажется человеку, извращенному ложнымъ ученiемъ мiра. Состоянiе раздвоенiя, испытываемое человекомъ, подобно тому, что испытываетъ человекъ, перекрученными пальцами катающiй шарикъ и чувствующiй ихъ два. Человекъ перекрутилъ разумъ и животную личность, которая не есть жизнь, призналъ за жизнь, и ихъ стало две. Но жизнь одна въ разумномъ сознанiи. Человекъ не можетъ не признать этого, п. ч. разумное сознанiе включаетъ личное, но не на оборотъ. Признанiе разумомъ своей личности жизнью есть заблужденiе, подобное тому, въ которое впало бы животное, признавъ закономъ своей жизни одну тяжесть. Оно бы чувствовало противоречiе до техъ поръ, пока не познало бы, что тяжесть есть одинъ изъ низшихъ законовъ, долженствующихъ служить ей для достиженiя ея целей. Тоже и съ человекомъ. Стоитъ ему признать свою жизнь въ разум[номъ] сознанiи, и уничтожается кажущееся противоречiе.

12.

же отъ своего суеверiя, они не могутъ[390] не убедиться въ[391] томъ, что разумное сознанiе включаетъ въ себя животное. Пусть спроситъ себя каждый: 1) удовлетворенiе требованiй какого изъ двухъ сознанiй важнее для него, 2) какое въ действительности[392] управляетъ одно[393] другимъ и 3) въ какомъ изъ двухъ все люди сознаютъ жизнь свою и другихъ людей. 1) При неудовлетворенiи разумнаго сознанiя[394] наслажденiя животнаго теряютъ свою прелесть, при неудовлетворенiи животнаго же благо разумнаго сознанiя увеличивается.[395] 2) Разумное сознанiе можетъ велеть животному страдать и даже убить себя. Животное же не можетъ ни на мгновенiе прекратить деятельность разумнаго. 3) Утверждаемъ[396] мы жизнь и въ себе и въ другихъ только по признаку свободы выбора поступковъ: животное мы не можемъ себе представить иначе, какъ подлежащимъ закону необходимости, разумное сознанiе не можемъ себе представить иначе, какъ подлежащимъ только своему закону разуму, т. е. свободнымъ.

13.

Что такое разумъ? Знаемъ ли мы разумъ? Разумъ есть начало и основа всего. Все, что мы знаемъ, мы знаемъ только, п[отому] ч[то] знаемъ разумъ, и знаемъ, что все знаемъ его одинаково, что онъ есть то, что соединяетъ насъ всехъ во едино. Разумъ есть законъ, который мы должны исполнять [въ] нашей жизни, какъ законъ жизни дерева есть тотъ законъ, который исполняетъ дерево. Законъ разума одинъ во всемъ. Только во внешнемъ мiре онъ совершается безъ нашего участiя, въ насъ же подчиненъ этому закону нашей личности, есть[397] дело нашей жизни. Заблужденiе наше состоитъ въ томъ, что мы совершаемъ безъ нашего участiя законъ подчиненiя разума въ нашемъ животномъ, принимали за тотъ законъ, въ подчиненiи которому состоитъ наша рабья жизнь.

14.

Съ древнихъ временъ людямъ казалось, что изучать тотъ видимый законъ, по которому совершается существованiе человека, значить изучать жизнь, и на этомъ заблужденiи основывалась и теперь основывается ложная наука. Люди изучаютъ историческое внешнее существованiе людей и законы, которымъ подчиняется ихъ животная личность, и имъ думается, что они изучаютъ жизнь и что въ этомъ только и наука. Но изученiе существованiя людей и законовъ животной личности и низшихъ законовъ, которымъ она подчинена, не можетъ открыть человеку тотъ единственный законъ разума,[398] въ подчиненiи которому состоитъ жизнь человека. Знанiя эти нужны и поучи тельны, но только тогда, когда не теряется изъ вида главная цель. Но когда, какъ это делается теперь, отрицается даже возможность познанiя того эакона, которому должна быть подчинена животная личность человека, знанiя эти становятся губительны, извращая сознанiе людей.

15.

Является ложное познанiе. Ложное познанiе состоитъ въ томъ, что люди думаютъ, что знаютъ то, чего не знаютъ, и на оборотъ. Ложное познанiе это происходить отъ ложнаго представленiя о жизни. При ложномъ представленiи[399] признается существующей животная личность. Она то и то, что ее составляеть, представляется познаваемымъ и известнымъ, а благо разума и сознанiе непознаваемыми и неизвестными. Въ действительности же это какъ разъ на оборотъ. Познаваемость предмета уменьшается по мере проявленiя его во времени и пространстве. Совершается тоже, что съ зренiемъ. Отдаленiе кажется самымъ простымъ.

16.

Познанiе[400] увеличивается не вследствiе проявленiя познаваемыхъ предметовъ въ пространстве и времени, а наоборотъ. Знаемъ мы прежде всего благо, потомъ разумъ для достиженiя блага, потомъ свою личность, потомъ другiя живыя личности, потомъ мертвое вещество. Все наше знанiе о мiре есть перенесете на внешнiя явленiя того, что мы въ себе знаемъ. Знаемъ же мы въ себе стремленiе къ благу и разумъ и необходимость подчиненiя этому разуму. Въ животныхъ мы знаемъ ихъ стремленiе къ благу и подчиненiе разуму, въ веществе знаемъ одно подчиненiе разуму. Не по веществу мы знаемъ животныхъ и не по животнымъ себя, а на оборотъ. Весь мiръ располагается для человека всегда въ трехъ планахъ; разумное сознанiе, животное и вещество. И истинное знанiе всегда то, которое начинается съ самаго нужнаго и доступнаго перехода къ менее нужному и доступному, а не наоборотъ. Намъ кажется только, что животное однообразнее человека и вещество однообразнее животнаго, но это кажется только по отдаленiю отъ насъ (нашего закона жизни) этихъ предметовъ. Жизнь человеческая[401] включаетъ въ себя два вида существованiя: животнаго и вещества, которые существуютъ безъ усилiй человека, только его жизнь разумная совершается имъ для его блага.[402]

17.

считаютъ жизнью животнаго. Происходить и то и другое отъ смешенiя сознанiя личности съ сознанiемъ разумнымъ. Смешенiе это ошибочно, п[отому] ч[то] разумное сознанiе показываетъ безсмысленность личнаго сознанiя, — не умещается въ личномъ сознанiи. И потому отреченiе отъ блага личности есть необходимое условiе жизни разумнаго человека.[403] Личность имеетъ только существованiе, разумное сознанiе, включающее въ себя личность — только имеетъ жизнь. Живыми мы называемъ животные и растенiя, когда организмъ включаетъ въ себя, подчиняя своему закону, вещество съ его законами. Также и человекъ. Мы можемъ называть живымъ только тогда, когда его разумное сознанiе включило въ себя, подчиняя себе, его жив[отную] личность. Человеку кажется, что[404] жизнь его есть существованiе его личности, п[отому] ч[то] это существованiе видимо ему. Жизнь же невидима, но это кажется только ему, нельзя не отречься отъ личности, п[отому] ч[то] жизнь безсмысленна, и нельзя не отдаться тому одному, что остается.[405] — Ведь жизнь личности есть безсмыслица и неперестающая погибель, и потому признанiе ее жизнью есть не перестающее мученiе, а исходъ все тотъ же — отреченiе отъ нея совершающiйся хотя бы при смерти. Дело въ томъ, чтобы сделать охотно то, что неизбежно совершится мучительно.

18.

Но для чего же тогда личность, съ которой нужно бороться? Для того же, для чего законы вещества, съ которыми нужно бороться животному для исполненiя своего закона жизни. Личность есть не препятствiе. но орудiе жизни, которое должно тратиться. Кто хочетъ сберечь то, что должно тратиться, тотъ потеряетъ то, что должно сберечь. Человеку должно родиться снова въ этой жизни, т. е. познать, что благо его животной жизни не есть благо, а есть другое благо открытое его разумному сознанiю. Въ этомъ состоитъ ученiе конф(?) дающее[406] светъ и жизнь темъ, которые принимаютъ этотъ светъ и жизнь также, какъ солнце даетъ жизнь зернамъ, а не земле. Почему одни зерна, a другiе плесни, никто не знаетъ,[407] никто не можетъ знать, когда и какъ зарождается жизнь, п[отому] ч[то] жизнь есть жизнь, начало всего.

19.

Жизнь человеческая проявляется во временныхъ и пространственныхъ условiяхъ, но не зависитъ отъ нихъ.[408] Существованiе совершается какъ бы въ движенiи плоскости, но[409] жизнь совершается какъ бы въ движенiи въ высоту. Это движенiе въ высоту есть подчиненiе закону разума, увеличенiе согласiя съ закономъ разума[410] и не зависитъ отъ длины и ширины существованiя. Жизнь начинается тогда, когда между силами, влекущими въ плоскость и силой подчиненiя устанавливается борьба, и жизнь поднимается надъ плоскостью. Отъ этаго происходить колебанiя жизни. Человекъ, поднявшись на высоту, но не веря въ то, что то движете и есть жизнь, видитъ гибельность своей животной жизни и ужасается и, чтобы не видать этаго, препадаетъ къ земле. Но человеку надо верить въ свои крылья, и жизнь его только на высоту.[411] Задержекъ и колебанiй жизни только кажутся. Промежутки между перiодами жизни только кажутся и временными и пространственными въ плоскости. Но ихъ нетъ для жизни. Жизнь есть, когда есть. Она одна есть, и для нея нетъ времени. Кажущiйся промежутокъ въ 2 часа и 50000 летъ безразличны. Для нея нетъ ни времени, ни пространства, п[отому] ч[то] то, что составляетъ жизнь: [412] разумъ и подчиненiе ему животнаго существованiя[413] вне пространственно и временно.

20.

Разумному человеку[414] ясно, что благо и жизнь личности невозможны и что возможны только[415] благо и жизнь разумныя. И въ самомъ деле. Мысленно разсматривая то, что должно произойти въ жизни человека при перемене пониманiя жизни, человекъ видитъ, что 1) законъ мiра не есть борьба, а есть согласiе и взаимопомощь, и потому личная жизнь, состоящая въ подчиненiи разуму, нетъ борьбы, а есть возможность согласiя т. е. цели поставленныя мне разумомъ. 2) Стремленiе къ личнымъ наслажденiямъ заменилось бы поддержанiемъ равнаго стремленiя[416] съ моею — жизнью всехъ другихъ существъ. 3) Смерть представилась бы не бедствiемъ, a явленiемъ согласiя съ закономъ разума. Допустивъ это, человекъ не можетъ не видеть, что таковъ законъ разума, управляющiй мiромъ. Допустивъ жизнь въ личности, весь мiръ былъ огромная злая безсмыслица, допустивъ жизнь въ подчиненiи разуму, весь мiръ есть нечто разумное и благое, стремящееся къ далекой но определенной, благой и достижимой цели. И только при этомъ допущенiи существующiя личныя влеченiя получаютъ наибольшее удовлетворенiе. Но мало и этаго, человекъ видитъ, что въ этомъ движенiи законъ всей прошедшей жизни человечества. Мало и этаго. Подтвержденiе того, что въ этой жизни человекъ находитъ и въ своемъ сердце въ чувстве любви, влекущемъ непосредственно къ тому что указываетъ разумъ.

21.

Не заботиться о благе своей личности кажется невозможнымъ людямъ, положившимъ свой разумъ на увеличенiе своихъ потребностей. Онъ не веритъ возможности этаго. Бедный трудящiйся человекъ не будетъ оспаривать требованiя разума, но развитой человекъ все силы разума употребляетъ на отрицанiе его. Происходить это отъ того, что разумъ его направленъ не на то, что нужно.[417] Животная личность и не можетъ доказывать законности своихъ требованiй и, если бы могла, то требованiя эти такъ малы и легко удовлетворимы, что и не придется отстаивать ихъ. — Отстаиваетъ человекъ не потребности, а порочныя привычки, какъ пьяница — похмелье. Люди все, что они имеютъ и къ чему привыкаютъ, считаютъ своими потребностями. И удовлетворенiе этихъ потребностей скрываетъ отъ нихъ ихъ жизнь. Есть даже ученiе о потребностяхъ. Но ученiе это глупо: потребностей или нетъ никакихъ, или ихъ безчисленное количество. Потребность есть условiе животнаго существованiя. A условiй столько же, сколько же радiусовъ въ центре. Потребности можно сравнить съ шариками, способными раздуваться. Стоить сознать одну изъ нихъ, чтобы она задавила все остальныя.

22.

нельзя отречься отъ личности, да никто и не требуетъ отреченiя отъ личности.[419] Отреченiе отъ личности также невозможно, какъ и отреченiе животнаго отъ окисленiя. Нужно не отреченiе отъ личности, а нужно не признавать свою жизнь въ удовлетворенiи требованiй личности. И потому учете о томъ, что жизнь не въ личности, съ древнейшихъ временъ известно человечеству. И напрасно думаютъ, что матерьяльный прогрессъ можетъ скрыть отъ людей это положенiе. Люди пережили ступень сознанiя, на которой ясно, что жизнь человеческая не можетъ быть въ его личномъ благе, а потому вернуться назадъ нельзя, надо признавъ это положенiе — идти дальше.

23.

Жизнь для[420] цели личности невозможна, а разумное сознанiе указываетъ другiя цели, но человеку съ извращенньмъ сознанiемъ кажется, что цели эти не влекутъ его къ себе. И потому жить не зачемъ. И философы составляютъ теорiи жизни объ уничтоженiи ея, а простые люди убиваются. Похоти личности загромоздили всю жизнь, и человеку кажется, что если[421] удовлетворенiе ихъ невозможно, то за[422] вычетами ихъ ничего уже не остается. А между темъ, въ этомъ то невидимомъ за похотями остатке и есть вся жизнь. Но светъ во тьме светитъ. Ученiе истины знаетъ дилемму безумнаго существованiя или отреченiя отъ него и разрешаетъ его. Ученiе истины полно обличенiй лживости личнаго блага, указываетъ людямъ ихъ истинное благо. Благо это. Благо это, свойственное, известное человеку и разрешающее все противоречiя, чувство любви. Чувство это разрешаетъ и противоречiе борьбы, отдавая себя другимъ, и наслажденiй и страданiй, перенося свою деятельность изъ наслажденiй гибнущихъ въ помощь другимъ и спасающихъ отъ страха смерти.

24.

Люди все знаютъ чувство любви и то, что оно разрешаетъ противоречiе и даетъ благо, но имъ кажется, что это одно изъ многихъ настроенiй, въ которыхъ не можетъ быть вся жизнь. Люди, непонимающiе жизни, утверждаютъ, что любовь есть непосредственное чувство[423] и что можно любить однихъ, не любя Бога, и ровно всехъ.[424] То, что они называютъ любовью, есть совсемъ другое чувство, чемъ то, которое этимъ словомъ называетъ ученiе истины. Любовь есть проявленiе уже разумной жизни. Любовь какъ предпочтенiе къ известнымъ лицамъ, не имеетъ главнаго свойства любви полнаго удовлетворенiя себя и благой деятельности. Любовь, не имеющая въ своей основе разумнаго сознанiя, не можетъ быть благомъ, деятельностыо ни для себя, ни для другихъ и потому не есть любовь. Любовь, какъ предпочтенiе выражается, какъ нелюбовь и часто ненависть къ другимъ. Она и не можетъ быть иною. Но кроме того, проявленiе деятельности любви для людей, не понимающихъ жизни, невозможно безъ разсужденiй, уничтожающихъ возможность любви.[425] Человекъ, понимающiй подъ любовью предпочтете однихъ существъ другимъ, не можетъ предаться никакой деятельности любви, не обдумавъ вопроса о томъ, не нарушаетъ ли онъ одной любви, предаваясь другой. Кто ближнiй?

25.[426]

Все люди связаны, все блага личныя прiобретаются одними въ ущербъ другимъ.[427] Человекъ любитъ многихъ, и потому ему надо решить, какой любви отдаться, одной или другой, теперешней малой или будущей большой. Взвесить этаго нельзя, и потому въ выборе онъ будетъ руководиться только темъ, что ему прiятнее, т. е. не любовью къ себе. Любви въ будущемъ нетъ, любовь есть только въ настоящемъ.[428] Люди, непонимающiе жизни, не могутъ иметь и любви.[429] Люди же, понимающiе жизнь въ животн[омъ] сутцествованiи и свои предпочтенiя называющiе любовью, становятся злее животныхъ. Чувства предпочтенiя есть дичокъ, на который прививается любовь.

26.

отъ блага животной личности, а[433] отреченiе отъ блага животной личности делаетъ возможнымъ произрастанiе любви. Предпочтете однихъ, другихъ не только не спасаетъ отъ бедственности животной жизни, но также увеличиваетъ эту бедственность. Только любовь, выросшая изъ подчиненiя личности закону разума, даетъ полное удовлетворенiе и благо. Любовь[434] возможна только для человека, находящегося въ согласiи съ мiромъ; человекъ же, понимающiй жизнь въ животной личности, всегда во вражде съ мiромъ и потому не можетъ любить. Ему прежде чемъ любить, надо откинуть и все то, что стоитъ между нимъ и любовью. Любовь есть жертва собой и потому возможна только для человека, не пользующагося чужими жизнями, человеку у котораго нетъ преградъ для жертвы своей личностью любимому предмету.

27.

Любовь есть жертва собой, и потому то она разрешаетъ все противоречiя и она то и есть сама жизнь. Любовь это какъ любовь къ жертве, известная каждому въ детстве, есть сама сила жизни. Но люди видятъ этотъ маленькiй ростокъ и или захватывають или затаптываюсь его, а воспитываюсь вокругъ него ростки сорныхъ травъ, которые заглушаютъ ихъ.

28.

[435]Люди знаютъ, что ихъ животная жизнь погибельна, что единственно доступное благо есть любовь, и вместо того, чтобы отдалять обманчивое благо и стремиться къ истинному, они делаютъ обратное. Страхъ смерти увеличиваетъ борьбу за существованiе и жадность къ наслажденiямъ, и это увеличиваетъ страхъ смерти. Борьба за существованiе чемъ напряженнее, темъ больше отдаляетъ отъ себя единственную возможность блага — любовь. Люди,[436] не понимая или не признавая того, что благо ихъ животной жизни есть ноль, равный всякому другому нолю, все силы свои употребляютъ на умноженiе этаго ноля. Вырабатываютъ поколенiями представленiя о хорошей и дурной жизни, и на достиженiе лучшей жизни направлена вся деятельность людей. И имъ кажется, что подчиненiе[437] себя разуму и жизнь любви есть погибель жизни. Какъ въ горящемъ доме баранамъ кажется, что вытаскивающiе ихъ, хотятъ сжечь ихъ.

29.

[438]Голосъ истины говоритъ людямъ, что нетъ смерти; но они видятъ и боятся ея. Смерть свою никто изъ нихъ не можетъ знать и видеть, но они видятъ ее, какъ видятъ привиденiе. Но ведь они живутъ среди смерти, пользуются смертью, разсчитываютъ на смерть. Смерть есть самое естественное явленiе, такъ чего же они боятся? Есть два логически взгляда на жизнь: одинъ что жизнь есть смерть, другой что жизнь есть жизнь. И ни при томъ, ни при другомъ нельзя бояться смерти; п[отому] ч[то] для перваго взгляда она всегда есть, а для 2-го ея никогда нетъ. Животное не боится смерти, и разумное существо не можетъ бояться ея. Страхъ не отъ смерти, а отъ неопределенности взгляда, отъ перехода отъ однаго къ другому. Страшно имъ только жизнь, которую они теряютъ, когда не должно бы терять ее.

30.

Страхъ смерти происходитъ отъ предположенiя, что существованiе плотское совпадаетъ съ жизнью, и потому уничтоженiе плотского существованiя должно быть и уничтоженiе жизни. И они боятся потерять свое особенное я, которое имъ кажется жило въ ихъ теле и выражалось ихъ сознанiемъ, но ведь этаго нетъ. Тела не было однаго, также и не было сознанiя однаго. Есть только рядъ последовательныхъ прерывающихся сознанiй. Сонъ. Если есть одно особенное я, то оно должно быть не въ сознанiи, а въ томъ, что связываетъ последовательныя сознанiя въ одно. Связываетъ сознанiя въ одно то, что называется характеромъ, что есть особенное отношенiе къ мiру каждаго живаго существа. Только это[439] мы знаемъ, какъ основу жизни, и въ себе и въ другихъ существахъ. Основа эта[440] не совпадаетъ съ существованiемъ, и потому уничтоженiе тела и сознанiя не можетъ служить признакомъ уничтожения этаго особеннаго я.[441]

31.

въ одно? Потерять же этаго мы не можемъ, п[отому] ч[то] это не явилось съ нашимъ рожденiемъ, а живетъ вне времени. Это есть особенность моего отношенiя къ мiру, къ добру и злу. И это въ сознанiи моемъ представляется мне независимымъ отъ времени, по разсужденiю же всегда наблюдаемымъ представляется происшедшимъ отъ причинъ, скрывающихся въ безконечномъ времени и пространстве, т. е. тоже вне ихъ. Тело и сознанiе временныя[443] прекращаются, но истинное сознанiе своего отношенiя къ мiру не можетъ прекратиться, п[отому] ч[то] оно живетъ вне времени и пространства.

32.

Смерть видна только человеку, не понимающему жизнь въ своемъ отношенiи къ мiру и въ простр[анственномъ] и временномъ существовавiи. Для такого человека вся жизнь есть смерть. Для человека же, положившаго жизнь въ установленiи согласнаго съ разумомъ отношенiя, движенiе временной жизни, огрубенiе членовъ, ослабленiе, устаренiе есть увеличенiе жизни, a прекращенiе плотскаго существованiя есть начало новой жизни. Ведь есть только, истинно есть отношенiе къ мiру и, когда есть это отношенiе и выработано новое, неумещающееся въ существованiи, то нельзя думать и говорить о смерти. Существованiе и жизнь въ обратномъ отношенiи: увеличенiе одной уменьшаетъ другую, и на оборотъ.[444] Думать что человекъ умираетъ съ плотской смертью, все равно что думалъ человекъ, вообразившiй, что его тень онъ самъ, когда бы онъ пересталъ видеть свою тень.

33.

«Но какъ же отрицать смерть, когда мы видимъ уничтоженiе жизни. Человекъ былъ и его нетъ»? Какъ нетъ? А что значитъ то, что какъ действовалъ на меня умершiй человекъ при жизни, также действуетъ онъ и теперь. Его жизнь входитъ въ меня, становится моей жизнью. Становясь на ступень, на которую онъ сталъ, я начинаю видеть, где онъ, но и, наблюдая вне себя, я вижу, что онъ действуетъ на людей какъ растущее живое, но не умирающее.[445] Сократъ действуетъ на[446] людей, переворачивая имъ жизнь. Они живутъ последствiями его жизни. «Да и это и есть жизнь. Последствiя же [1 не разобр.] Да[447] [] и есть его жизнь. — Я не вижу только пространственнаго и временнаго центра, но центръ есть. Каковъ онъ, не знаю, но знаю, что то, что была его жизнь, то и осталось. На этихъ людяхъ мы можемъ видеть основу, по которой они не сомневались въ своемъ безсмертiи. Они видели въ этомъ существовали жизнь, къ которой они шли. И видели светъ впереди себя и позади светъ, разливаемый[448] новымъ центромъ жизни на людей. Веру въ безсмертiе нельзя принять по доверiю, надо ее сделать. Зерно поверитъ въ жизнь, только когда проростетъ.

№ 8.[449]

11.

Но удивительное дело! Люди съ родившимся разумнымъ сознанiемъ продолжаютъ утверждать, что жизнь не въ этомъ разумномъ сознанiи, а въ животной личности. Зерно проросло и утверждаетъ, что жизнь въ немъ, а не въ ростке.

«Да», говорятъ люди, «правда, что человеку кажется иногда, что въ немъ есть два я, но это иллюзiя. И иллюзiя не есть я животной личности, которое не можетъ про себя знать, но иллюзiя въ томъ самомъ разумномъ сознанiи, которое отрицаетъ жизнь одной личности. Существуетъ, действительно существуетъ только то, что подлежитъ наблюденiю: подлежитъ же наблюденiю животная личность человека. То же, что человеку кажется, что деятельность этой животной личности управляется разумнымъ сознанiемъ, есть обманъ. Кажущiяся независимыми проявленiя этого сознанiя все зависятъ отъ физическихъ причинъ. Поврежденiя мозга, гипнотизмъ и сотни другихъ явленiй показываютъ, что проявленiя разумнаго сознанiя все находятся въ зависимости отъ матерiальныхъ причинъ. Человекъ лишается этаго сознанiя и продолжаетъ жить, и потому проявленiя сознанiя суть последствiя деятельности животной личности.

<Безъ земли подъ кореньями не могла бы вырости груша. Если вынуть землю изъ подъ нея, не будетъ груши, поэтому появленiе груши есть последствiе деятельности земли.> Совестно распутывать такой нелепый софизмъ, но софизмъ этотъ, не смотря на свою нелепость, составляетъ догматъ веры, такъ называемыхъ ученыхъ нашего времени.

<Животное даже мы признаемъ живымъ только тогда, когда оно[450] какъ Буридановскiй оселъ не можетъ взять одну или другую вязанку сена, и когда оно[451] можетъ выбрать.

Свобода, которую мы чувствуемъ въ себе какъ самую жизнь, есть для насъ и призракъ всякой другой жизни. Безъ этаго сознанiя свободы мы не имели бы понятiя ни о какой другой жизни.>

То обстоятельство, что въ разумномъ сознанiи являются перерывы и прекращенiя, происходящiя отъ внешнихъ причинъ, столь же мало доказываетъ то, что она есть произведете внешнихъ причинъ, какъ и то, что груша, выросшая на дереве, есть произведете земли подъ ея кореньями.

И чтобы вывести понятiе груши изъ земли, необходимо надо придумать сложную мифологiю происхожденiя органическаго изъ неорганическаго, въ которомъ ничего не будетъ реальнаго, то самое, что делаетъ наука, стараясь показать возможность происхожденiя органическаго изъ неорганическаго и разумнаго изъ животнаго.

вещества можетъ продолжаться безъ существованiя животнаго и что мы разсматриваемъ не жизнь, а сопутствующiя ей обстоятельства. Точно такъ же какъ, разсуждая о томъ, что перенесете земли изъ подъ корней груши въ другое место нарушило бы ростъ груши, доказываетъ только, что земля можетъ быть и безъ груши, и что мы разсматриваемъ не грушу, а землю.

Грушу мы разумели какъ растенiе, плодъ, произрастающiй при известныхъ условiяхъ; такъ же и жизнь мы разсматриваемъ какъ разумное сознанiе, являющееся при известныхъ условiяхъ, и груша остается груша, и разумная жизнь остается жизнью, несмотря на ложныя разсужденiя людей, толкующихъ объ земле для определенiя груши и о существованiи животнаго для определенiя жизни. Жизнь ни своя, ни чужая, никакая жизнь не мыслима безъ разумнаго сознанiя, управляющаго матерiяльными условiями, теми самыми условiями, которымъ подчинено животное существованiе. Такъ какъ же можетъ определенiе условiй животнаго существованiя определять жизнь, которая состоитъ въ управленiи ими?

И въ себе и въ другихъ существахъ мы понимаемъ жизнь только какъ подчиненiе закону, который находится въ насъ и составляетъ нашу жизнь.

Не только въ людяхъ, но даже животныхъ мы такъ понимаемъ жизнь. Въ себе мы признаемъ жизнь только до техъ поръ, пока въ насъ есть возможность управлять своимъ животнымъ: какъ только мы въ бреду или спимъ, мы не сознаемъ себя живыми, и нетъ для насъ никакой жизни и вне насъ. Точно также жизнь въ другихъ людяхъ мы признали только до техъ поръ, пока признаемъ за ними возможность подчиненiя животнаго разумному сознанiю.

Если лишенный действiя всехъ своихъ членовъ человекъ въ состоянiи подчинить свое животное своему разуму, мы признаемъ человека вполне живымъ и относимся къ нему какъ къ живому; но если человекъ находится въ простомъ или гюпнотическомъ сне, въ бреду, въ агонiи, въ бешенстве и делаетъ самыя сильныя и быстрыя движенiя, мы не относимся къ нему, какъ къ живому. Признаемъ живымъ только потому, что предполагаемъ невозможность того подчиненiя, которое въ себе сознали признакомъ нашей жизни.

«Въ животномъ, а не въ разумномъ сознанiи, отвечаютъ люди нашего времени. То въ чемъ одномъ мы въ себе знаемъ жизнь, то, въ чемъ мы въ другихъ знаемъ жизнь, тотъ единственный признакъ, по которому мы признаемъ жизнь не въ себе и въ другихъ, то, что властвуетъ надъ животною личностью, все это иллюзiя, a действительно есть то, чего мы не могли бы знать, если бы у насъ не было этой иллюзiи. — Того мы не видимъ, а это видимъ», говорятъ они. Ведь это все равно, что если бы человекъ признавалъ иллюзiей самаго себя, а только тенъ, которую онъ можетъ видеть, признавалъ бы действительно существующей.

Онъ бы не говорилъ, что на тени повторяются те движенiя, которыя я делаю, а говорилъ бы, что я повторяю те движенiя, которыя делаетъ тень и то сознанiе делаемыхъ ими движенiй называлъ бы иллюзiей.

Заблужденiе это удивительно, темъ более, что оно касается самаго важнаго для человека предмета, его жизни; но оно и происходитъ только отъ того, что оно касается этаго самаго важнаго предмета. Заблужденiе это въ той же своей сложной, квази-научной форме, въ которой оно представляется намъ, ведь есть ничто иное, какъ последнiй, отчаянный и безумный крикъ животной личности, побораемой выросшимъ въ немъ разумнымъ сознанiемъ. Это муки родовъ и безумное сопротивленiе тому, что должно совершиться. Разсужденiе это безумно, но оно не можетъ быть инымъ, потому что это есть только крики отчаянiя погибающей въ борьбе животной личности.

Но мало этаго: человекъ убиваетъ себя. Люди, непризнающiе жизнь разумнаго сознанiя, а въ животной личности, какъ нечто вполне понятное, говорятъ: человекъ убилъ себя. Если бы они действительно признавали разумное сознанiе человека иллюзiей, они бы никогда не решились сказать такiя безсмысленныя, по ихъ взгляду на человека слова. Сказать, человекъ, животная личность убилъ себя, все равно, что сказать: стаканъ самъ разбилъ себя. Животное не можетъ убить себя, какъ стаканъ не можетъ себя разбить. Те животныя, которыя убиваютъ себя въ борьбе съ другими, только погибаютъ въ борьбе, при чемъ смерть происходить безсознательно, отъ неправильнаго действiя ихъ органа, противъ самихъ себя. И убиваютъ себя не они сами, a те очевидныя, матерiальныя условiя, въ которыя они поставлены.

Но человекъ безъ всякой борьбы съ внешнимъ мiромъ, безъ всякихъ видимыхъ матерiальныхъ причинъ убиваетъ себя только вследствiи внутренней, известной каждому человеку неудовлетворенности разумнаго я. Я — животное, хочетъ жить, но разумное я не удовлетворено, и разумное я велитъ животному я, полному жизни и требованiй личности, убить самаго себя. И животное я покоряется и со страхомъ, и съ ужасомъ беретъ ножъ, пистолетъ, петлю, и делаетъ то, что прямо противоречить его закону жизни животной личности — убиваетъ себя.

я животнаго или разумнаго — истинная жизнь человека. Тогда какъ разумное я можетъ велеть животной личности убить себя, животная личность, какъ бы сильно она ни заявляла въ человеке свои правá, ничего не можетъ противъ разумнаго я. Она не можетъ не только заставить разумное я уничтожить себя, какъ заставляетъ это делать разумное я я. Разумное я можетъ все сделать надъ животнымъ: можетъ заставить его не есть, не спать, не дышать даже, и делаетъ это.

Животное я не можетъ надъ разумнымъ ничего. Все усилiя животнаго я я, и не затрогиваютъ даже разумнаго я. Животное я хочеть заставить разумное я забыть, не думать. И все, что оно делаетъ для этой цели: и вино, и суета и опiумъ, все губитъ только животное яя все помнитъ, все думаетъ. Въ чемъ же жизнь человека? Въ животномъ или разумномъ сознанiи?

Ведь разсужденiя эти импозируютъ людямъ только потому, что много людей сошлись въ нихъ и выработали целый научный жаргонъ для отстаиванья ихъ, но разсужденiя эти такъ же жалки, нелепы и понятны, какъ и то, что мы безпрестанно слышимъ, отъ одного человека, находящагося въ процессе борьбы животнаго и разумнаго сознанiя: несомненно одно то, что передо мной яблоко, а во рту слюни отъ желанiя его съесть, остальное все мое знанiе о томъ, отчего произошло это яблоко и что мое отношенiе къ нему, это все иллюзiя.

Но что бы не говорили люди, возведшiе въ теорiю борьбу разумнаго сознанiя, какъ бы ни старались они своими софизмами остановить ростъ этаго разумнаго сознанiя и доказать людямъ, что его не существуетъ, а существуетъ одно животное, человекъ съ проснувшимся разумнымъ сознанiемъ не понималъ и не можетъ понимать жизнь иначе какъ подчиненiе животной личности разумному сознанiю: нетъ этаго подчиненiя и человекь ничего не знаетъ о жизни: какъ только начинается жизнь, такъ человекъ ее понимаетъ и не можетъ понимать иначе, какъ подчиненiе животной личности разумному сознанiю.

№ 9.[452]

безсознательно, разсужденiемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, те и другiе люди, удаливъ отъ себя представленiе о неизбежности смерти, никогда не въ состоянiи, если они не имеютъ истиннаго пониманiя жизни, помириться съ представленiемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всехъ сторонъ неизбежныхъ страданiй.

Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданiя? Страданiя вотъ что ужасно! — говорятъ они обыкновенно, подъ этимъ общимъ словомъ страданiй смешивая три разные понятiя о страданiяхъ: страданiя свои телесныя личныя, которыя собственно и составляютъ для нихъ главный ужасъ, потомъ видъ страданiй другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданiя.

Замечательное явленiе: утвержденiе о томъ, что утверждали стоики, что страданiй нетъ, что страданiя это суеверiе, произведете нашего воображенiя, утвержденiе это изъ себя выводить людей, боящихся страданiй и утверждающихъ то, что это есть главное бедствiе жизни. Люди защищаютъ действительность страданiй какъ какую-то драгоценность, какъ опору моего мiросозерцанiя, которую они [ни] за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленiе о страданiяхъ, всегда <нарочно> смешиваютъ все три рода страданiй: личныя животныя, страданiя другихъ и нравственныя страданiя, умышленно подменяя одно другимъ. Человекъ былъ богатъ, знатенъ и обеднелъ и попалъ въ такое положенiе, что 30 летъ кормился въ проголодь, мерзъ, былъ унижаемъ и заболелъ и померъ подъ кучей камня.

Человека посадили въ тюрьму, и онъ пробылъ тамъ 30 летъ. Вагонъ въ 6 тысячъ пудовъ, упавъ, навалился на человека и придавилъ ему половину тела. Онъ лежитъ подъ 6 т. пудами и молитъ о томъ, чтобы его убили скорее. Другой кондукторъ въ столкновенiи поездовъ прижатъ къ паровику и паръ выжигаетъ ему внутренности. На пытке выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу. Вотъ первый видъ страданiй. И все это можетъ быть со мною. Разве это не ужасно?

Ужасно, и не можетъ быть не ужасно для человека, понимающаго свою жизнь какъ плотское существованiе. Вся жизнь такого человека проходила только въ томъ, чтобы увеличить свои наслажденiя. Наслажденiя же ничто иное, какъ противоположная сторона страданiй.[453] Завернувшiйся листокъ въ постели Сибарита было его страданiе, постель, какой ему хотелось,было его наслажденiе. Голодъ страданiе, обжорство наслажденiе. Середины нетъ для человека, полагающаго съою жизнь въ плотскомъ существованiи. Все его состоянiя — наслажденiя или страданiя. И для такого человека и нищета, и тюрьма, и вагонъ, и паръ, и пытка — страданiя. Но какже это можетъ быть страданiемъ для человека, понимающаго свою жизнь въ подчиненiи личности разуму? Ни въ одномъ изъ этихъ примеровъ страданiя не случилось ничего такого, что препятствовало бы теченiю жизни, какъ ее понимаетъ человекъ. Ни въ одномь изъ этихъ случаевъ нетъ ничего даже такого, чтобы нарушало теченiе свободной разумной жизни, какъ ее понимаетъ такой человекъ. То, что онъ прежде богатый, лишенъ возможности есть много и греться, когда хочется телу, и состарелся, и заболелъ, все это для него только условiя, облегчающiя для него дело его жизни — подчиненiе личности закону разума. Тоже и съ заключеннымъ. Страданiя его вытекаютъ изъ представленiя о томъ, что ему надобно бы и можно бы быть свободными Но каждую секунду — залетитъ одна изъ билiоновъ летающихъ бактерiй, и я безъ 6000 пудовъ буду точно также лежать и также умру. Тоже съ кранами пара, прожигающими мне животъ. Довольно защелкнуться кишке, и будетъ хуже и больнее пара. Ужасно, какъ говоритъ Эпиктетъ, погибнуть въ этомъ бушующемъ бездонномъ океане. Новедь довольно ведра воды, чтобы захлебнуться, вся вода океана, за исключенiемъ ведра, лишняя. — Страданiе тутъ кажется только ужаснымъ. Тутъ ясно, что ужасъ не въ деле, а въ воображенiи. A воображенiе можетъ сделать и то, что укусъ блохи для однаго будетъ мучительнее крановъ для другаго. Но нетъ, больно, просто больно, ужасно больно, не можетъ быть не мучительно, ужасно больно, когда отдираютъ ногти или съ живого сдираютъ кожу. Разумеется больно, никто и не споритъ противъ этаго; но если бы тотъ, кто сделалъ боль, отвечалъ бы намъ, онъ ответилъ бы, наверно, такъ, какъ къ великой досаде моей всегда отвечалъ мне мой забiяка товарищъ детства. Бывало, ударить меня. Я разсержусь и скажу: «да ведь это больно». «Я затемъ и ударилъ, чтобъ было больно», отвечаетъ онъ мне. Также бы и намъ ответили: боль затемъ и сделана, чтобъ было больно. А больно затемъ, что это намъ нетолько нужно, но что намъ нельзя бы жить безъ того, чтобы намъ не бывало больно. Но тотъ, кто сделалъ это больно, сделалъ такъ мало больно, какъ только было можно, а благо отъ этаго больно сделалъ такъ велико, какъ только было можно. Ведь кто знаетъ, что самое первое ощущенiе нашей боли есть первое и главное средство сохраненiя нашего тела, что если бы этаго не было, то мы все детьми давно бы на свечке и въ печкахъ сожгли для забавы все свое тело. Боль сохраняетъ существование человека, пока растетъ эта личность, и тоже самое боль разрушаетъ эту личность, когда личность по закону жизни должна быть уничтожаема. Боль телесная оберегаетъ личность, пока въ ней зреетъ разумное сознанiе и сопутствуетъ уничтоженiю личности, помогаетъ разумному сознанiю въ подчиненiи себе личности. Пока боль служить обереганiемъ личности, какъ это происходитъ въ ребенке, боль эта не можетъ быть тою ужасающею мукой, какой мы знаемъ боль въ те времена, когда мы страдаемъ отъ ней, находясь въ полной силе разумнаго сознанiя. Пусть каждый постарается вспомнить свои детскiя болезни, страданiя, и онъ видитъ, что объ нихъ нетъ и воспоминанiя. Впечатленiе же наше о страданiяхъ детей есть больше наше, чемъ ихъ страданiе и относится къ другому ряду страданiй, происходящихъ отъ вида страданiй другихъ. Внешнее выраженiе страданiй неразумныхъ существъ неизмеримо больше самаго страданiя и потому, въ неизмеримо большей степени вызываетъ наше состраданiе, какъ это можно заметить при болезняхъ мозга, горячкахъ, тифахъ и всякихъ агонiяхъ.

Въ те времена, когда не проснулось разумное сознанiе, боль служить огражденiемъ личности, она не мучительна, въ те времена, когда въ человеке есть возможность разумнаго сознанiя, она, боль есть помогающее средство отреченiя отъ личности, и по мере пробужденiя этаго сознанiя становится все менее и менее мучительной.

Въ сущности только находясь въ этомъ состоянiи, мы можемъ и говорить о боли, п[отому] ч[то] только съ этаго состоянiя и начинается жизнь. И въ этомъ состоянiи разумнаго сознанiя — пределы боли, представляющiеся столь неизмеримо растянутыми для людей, полагающихъ жизнь въ животномъ существовали, въ состоянiи истинной жизни; пределы боли съуживаются до без конечно малаго, до того только необходимаго остатка, который облегчаетъ, помогаетъ движенiю жизни подчиненiя личности разуму. Въ самомъ деле, кто не знаетъ безъ изученiя физiологiи того, что чувствительность боли имеетъ пределы, что при усиленiи боли до известнаго предела или прекращается чувствительность — обморокъ, отупенiе, или смерть. Увеличенiе боли, стало быть, безпредельная величина. Ощущенiе же боли, мы тоже все знаемъ, можетъ увеличиваться отъ нашего воображенiя до безконечности. Можно довести себя до положенiя Сибарита, до того чтобы чувствовать ужасъ боли отъ укола булавкой; можетъ увеличиваться безъ пределовъ, но также и можетъ уменьшаться. Мы все тоже знаемъ, какъ можетъ человекъ, покоряясь боли, впередъ предполагая ее больше, чемъ она есть, покоряясь ей, свести ее до нечувствительности, до испытанiя некотораго самоудовлетворенiя въ мужественномъ перенесенiи ея. Не говоря уже о людяхъ, какъ Гусъ, мученики, даже политическiе мученики, которые подъ влiянiемъ духовнаго подъема не ощущали боли, простые солдаты только изъ мужества переносили безъ крика и дерганiя считающiеся мучительными операцiи. Пределы боли есть и очень недалеки, пределъ подчиненiя личности разуму есть полное отреченiе отъ личности, т. е. полное отсутствiе ощущенiя боли. Мученiя боли действительно ужасны для людей, положившихъ свою жизнь въ плотскомъ существованiи. Да какже имъ и не быть ужасными, когда та сила разума, данная человеку для уничтоженiя сознанiя страданiй, направлена только на то, чтобы увеличивать ихъ. Боль ощущается человекомъ и въ предшествующемъ его жизни существованiи и въ жизни его только для его блага. Какъ у Платона есть мифъ о томъ, что Богъ определилъ сперва людямъ срокъ жизни 70 летъ, но потомъ, увидавъ, что людямъ хуже отъ этаго, переменилъ на то, что есть, и сделалъ то, что теперь, что люди не знаютъ часа своей смерти, такъ такимъ же можно представить мифъ о боли, показывающiй смыслъ ея. Да если бы люди сотворили людей безъ ощущенiя боли, очень скоро, если бы сами люди не догадались дать имъ эту боль, люди бы стали просить о ней, п[отому] ч[то] немыслима бы была безъ нея счастливая радостная и свободная жизнь людей. Для человека, понимающаго жизнь какъ подчиненiе своей личности закону разума, страданiя личной боли[454] не только не есть зло и пугало, но есть такая же пособница, охранительница его жизни истинной, какою она представляется по отношенiю личности. Не будь боли, ребята сожгли бы себе пальцы, не будь боли болезни, старости, страданiй для тела, съ которымъ связано разумное сознанiе, оно бы не могло такъ легко и свободно подчинять личность закону разума. Для человека, имеющаго разуменiе жизни, страданiе тела, боль не зло, но благо.

Какъ ни возставай противъ этаго вывода, какъ ни ахай, какъ ни утверждай, что это только слова и сумашествiе, какъ ни старайся люди, не понимающiе жизни, откинуть это разсужденiе и утверждать неизбежность и подчиненность всехъ людей страданiямъ и боли, имъ нельзя этаго сделать. Если все предшествующее разсужденiе справедливо, если справедливо, что жизнь есть подчиненiе закону разума, если даже это несправедливо, но если есть возможность для некоторыхъ людей — назовемъ ихъ сумашедшими, и люди такiе были, и есть ученiе такого сумашествiя, — то нельзя отрицать того, что для такихъ людей то, что мiрскiе люди называютъ страданiемъ, зломъ, болью будетъ благомъ. И такимъ людямъ — сумашедшимъ, положимъ, — будетъ легче, радостнее жить на свете, и мало того: съ такими сумашедшими всемъ намъ будетъ легче и радостнее жить, чемъ съ несумашедшими. Такъ значитъ хорошо такое ученiе.

«Но вы говорите, скажутъ на это, про страданiя свои личныя, но какже отрицать страданiя другихъ? Видъ этихъ страданiй вотъ что самое ужасное», не совсемъ искренно скажутъ люди. Страданiя другихъ? Да страданiя другихъ, то, что вы называете страданiями, не прекращались и не прекращается. Весь мiръ стонетъ отъ этихъ страданiй. Неужели мы только сегодня узнали про нихъ? Роды, раны, увечья, голодъ, холодъ, болезни, старость — ведь это условiя существованiя. Ведь это то самое, уменьшенiе чего, помощь чему и составляетъ содержанiе моей разумной жизни. То самое, во имя чего я отрекаюсь отъ личности. То самое, для чего дано мне мое личное существованiе, и потому сочувствiе и пониманiе лишенiй страданiй личности. Я былъ ребенкомъ и помню это, и потому мне больны страданiя ребенка, и я неудержимо влекомъ къ тому, чтобы свои разумныя силы употребить на служенiе ему. Онъ, ребенокъ, своими страданiями взываетъ ко мне какъ къ тому, что былъ я, и я безсознательно жалею его, хочу помочь, и разумное сознанiе мое говоритъ мне, что это самое я и долженъ делать; это и есть мое дело жизни: поддержать, сохранить тоже существованiе, въ которомъ можетъ быть жизнь. Тоже съ старикомъ, съ больнымъ, со всеми страданiями плотской жизни. Страданiя эти суть та работа единственная, которая мне предстоитъ. Какже я матерьялъ своей работы могу понимать, какъ страданiе? Все равно какъ пахарь бы сказалъ, что непаханная земля его страданiе. Непаханная земля можетъ быть страданiемъ только для того, кто хотелъ бы видеть пашню, но не хочетъ или не можетъ пахать. Страданiя другихъ могутъ быть страданiями для техъ, которые понимаютъ жизнь въ чемъ нибудь иномъ, чемъ въ служенiи людямъ, и потому желали бы видеть людей счастливыми, а не желаютъ служить имъ. «Но нравственныя страданiя», говорятъ еще. Нравственныя страданiя самыя ужасныя, и какже отрицать ихъ. И подъ нравственными страданiями очень часто, говоря это, разумеютъ самыя разнообразныя вещи. Я люблю человека, ребенка, и онъ умираетъ. Это нравственное страданiе. «Богъ далъ, Богъ и взялъ», сказалъ Іовъ. «Не говори: у меня взяли, а говори: я отдалъ и что мне дали на время», говоритъ Эпиктетъ. Но слова эти намъ кажутся словами, и люди, непонимающiе жизнь, говорятъ, что то, что они не имеютъ того, чего хотятъ, или лишены того, что ихъ радовало, что это нравственное страданiе. Человекъ никогда не былъ и не можетъ быть лишенъ того, что дано ему для его блага, возможности подчиненiя своей личности разуму для служенiя мiру. Лишеннымъ онъ себя считаетъ только тогда, когда онъ не себя считаетъ слугой мiра, a мiръ и выбранныя изъ него вещи или лица считаетъ назначенными для того, чтобы служить его счастью. Для человека, имеющаго разуменiе жизни, не можетъ быть такъ называемыхъ нравственныхъ страданiй ни въ смертяхъ некоторыхъ людей, ни въ ихъ отдаленiи отъ насъ, ни въ дурной жизни ихъ, ни въ чемъ томъ, что не зависитъ отъ разуменiя самаго человека. Не можетъ быть, п[отому] ч[то] большее или меньшее благо жизни человека, имеющаго разуменiе, состоитъ только въ большемъ или меньшемъ служенiи людямъ, a мера этаго служенiя не можетъ зависеть отъ существованiя и поступков другихъ людей, а только отъ большаго или меньшаго напряженiя служенiя. Нравственное страданiе есть только одно — заблужденiе, уклоненiе отъ пути жизни. И страданiе это еще более благодетельно чемъ телесная боль. Страданiе это указываетъ всякiй разъ уклоненiе отъ единаго пути. И избавленiе отъ него тутъ же, рядомъ съ страданiями, и такое, что, каково[455] бы ни было уклоненiе, возвращенiе на путь вознаграждаетъ все и даетъ полное удовлетворенiе.

Глава XXXIV.[457]

ЖИЗНЬ ИСТИННАЯ НЕ ПОДЛЕЖИТ СТРАДАНIЯМЪ.

Но если бы даже одни люди, темъ или другимъ доводомъ уверили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертiе, или другiе, которыхъ очень много, успокоили бы себя часто безсознательно разсужденiемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, когда будетъ смерть, те и другiе люди, удаливъ отъ себя представленiе о неизбежности смерти, никогда не въ состоянiи, если они не имеютъ истиннаго пониманiя жизни, помириться съ представленiемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всехъ сторонъ неизбежныхъ страданiй. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти; но страданiя? Страданiя, вотъ что ужасно! — говорятъ они. <Обыкновенно подъ этимъ общимъ словомъ страданiй, смешиваютъ три разныя понятiя о страданiяхъ: страданiя свои телесныя, личныя, которыя собственно и составляють главный ужасъ, потомъ видъ страданiй другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданiя.>

И удивительное дело: утвержденiе о томъ, что утверждали не одни стоики, но и все люди, мыслившiе о жизни, что <страданiя суть произведения нашего воображенiя, что> нашъ взглядъ на страданiя можетъ или до безконечно большаго увеличить или до безконечно малаго уменьшить страданiя, это утвержденiе изъ себя выводитъ людей, боящихся страданiй и утверждающихъ <то, что это есть главное бедствiе жизни> то, что страданiя — положительное зло, нисколько не зависящее отъ нашего взгляда на нихъ. Люди защищаютъ <действительность> неотвратимость и мучительность страданiй, какъ какую то драгоценность, какъ опору своего мiросозерцанiя, которую они ни за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленiе о страданiяхъ, эти люди всегда смешиваютъ въ одно разные рода страданiй, умышленно подменяя одно понятiе другимъ, страхъ передъ возможностью своихъ личныхъ животныхъ страданiй — боли, состраданiе или видъ страданiй другихъ и нравственныя страданiя свои и другихъ людей, все эти роды страданiй кажутся имъ несомненнымъ ничемъ не уменьшаемымъ и, главное, ничемъ не оправдываемымъ зломъ.

«Человекъ привыкшiй къ роскоши обеднелъ, голодаетъ, мерзнетъ и принужденъ жить во вшахъ».

«Человекъ молодой, живой, полный силы сидитъ въ одиночномъ заключенiи».

«Вагонъ въ 6 тысячъ пудовъ, упавъ, навалился на человека и придавилъ ему половину тела. Онъ лежитъ подъ 6-ю тысячами пудами въ страшныхъ мученiяхъ. Вотъ первый видъ страданiй, отравляющiй жизнь людей».

«И все это можетъ быть со мною. Разве это не ужасно?»

Ужасно; и не можетъ быть не ужасно для человека, понимающаго свою жизнь, какъ плотское существованiе. Вся жизнь такого человека проходила только въ томъ, чтобы увеличивать свои наслажденiя. Наслажденiя же не что иное, какъ противоположная сторона страданiй. Постель изъ розовыхъ листьевъ было наслажденiе сибарита, завернувшiйся листокъ въ постели было его страданiе.

— суть состоянiя наслажденiя, или страданiя. И для такого человека богатство и здоровье и вытекающая изъ него возможность удовлетворенiя своимъ похотямъ — наслажденiя, нищета и нездоровье, и связанныя съ ними лишенiя — страданiя.

Возможность переходить и переезжать съ места на место, видеть техъ людей, которые ему нравятся — наслажденiе, тюрьма — страданiе. Состоянiе, при которомъ нигде ничего не болитъ, и человекъ чувствуетъ незадержанную ничемъ деятельность своего тела — наслажденiе. Завалившiйся на животъ вагонъ — страданiе.

Но такъ же, какъ для человека, понимающаго свою жизнь въ подчиненiи личности разуму, не можетъ быть наслажденiемъ его богатство, т. е. средство потворствовать своей личности и утверждать ее, какъ не можетъ быть наслажденiемъ свобода передвиженiя и видъ техъ или другихъ людей, какъ не можетъ быть наслажденiемъ сознанiе жизненности своего тела, такъ не можетъ быть и страданiемъ состоянiе противуположное этимъ наслажденiямъ. Ни въ одномъ изъ этихъ случаевъ нетъ ничего такого, чтобы препятствовало теченiю разумной и любовной жизни, какъ ее понимаетъ такой человекъ или хоть сколько-нибудь нарушало ее. То, что онъ, прежде богатый, лишенъ возможности есть много и греться, когда хочется телу, и состарелся и заболелъ, все это для него только условiя, давнымъ давно известныя и ожидаемыя и приветствуемыя имъ, какъ облегчающiя для него дело его жизни — подчиненiе личности закону разума. То же и съ заключеннымъ. Страданiя его вытекаютъ изъ представленiя о томъ, что его телу надобно бы и можно бы быть свободнымъ. Но для человека, полагающаго жизнь въ подчиненiи закону разума, нисколько не важна внешняя свобода или несвобода его тела. Для него важно подчиненiе его тела закону разума, a подчиненiе точно такъ же иногда еще и более возможно въ тюрьме, чемъ на свободе. 6000 пудовъ лежитъ на животе человека, раздавивъ его, какъ это ужасно? Но что же тутъ более ужаснаго, чемъ то, чему мы, какъ говорятъ, подлежимъ и подвергаемся каждую секунду — залетитъ одна изъ биллiоновъ летающихъ бактерiй, и я безъ 6000 пудовъ буду точно также лежать и также умру. Но вотъ> Кондукторъ въ столкновенiи поездовъ прижатъ къ паровику и паръ выжигаетъ ему внутренности. На корабле люди поедаютъ другъ друга и медленно умираютъ отъ голода. На пытке выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу, человекъ похороненъ живой и просыпается въ гробу.

Разве это не положительное зло и такое несомненное, что никакiя разсужденiя не могутъ уменьшить его? Вотъ это то ужасно, говорятъ люди, точно какъ будто прямо изъ рая, изъ того места, где они никогда не видали и не производили страданiй. Точно страданiя, которыя они сами производятъ и сами испытываютъ и воображаютъ великая не только новость, но и неожиданность. Когда они съ такимъ ужасомъ разсказываютъ про того человека, который подвергся ужаснымъ страданiямъ, они какъ будто подразумеваютъ то, что самое ужасное въ этомъ деле то, что съ человекомъ этимъ, попавшимъ въ тюрьму или подъ вагонъ, или умирающимъ отъ голода или рака случилось что то такое, чего никакъ не должно было случиться, какъ будто человекъ всякiй предназначенъ только для того, чтобы пить, есть, курить папироски и веселиться, и вдругъ такая непрiятная неожиданность. Точно какъ дети, которые перебили другъ другу носы и потомъ удивляются, что это больно. Ведь хорошо бы было человеку возмущаться противъ страданiй своихъ и людскихъ, если бы онъ самъ не производилъ ихъ. А то вся наша жизнь проходитъ въ томъ, что производимъ свои и чужiя страданiя, и потомъ удивляемся на нихъ, возмущаемся и готовы обвинять въ этихъ страданiяхъ всехъ, только не себя: т. е. техъ, которые производятъ ихъ. У человека ракъ, и мы ужасаемся на его страданiя, да посмотрите на прошедшую жизнь его, и вы увидите, что не смотря на все предостереженiя, которыя давалъ ему законъ жизни, онъ старательно делалъ себе его. Люд[и] умираютъ безъ помощи въ страшныхъ мученiяхъ на железныхъ дорогахъ, на поляхъ сраженiй, на корабляхъ, въ тюрьмахъ. Да кто же сделалъ эти войны, дороги, корабли, тюрьмы, и кто гналъ этихъ людей туда? Но нетъ, отвечаютъ на это, есть люди, которые наследовали страшныя мучительныя болезни отъ предковъ, есть люди, которые никакъ уже сами ни въ чемъ не виноватые, что попали подъ вагоны и въ тюрьмы, на войну. Но дело не въ виноватости, а въ причине страданiй, и причину эту намъ нельзя не видеть. Если бы люди любили другъ друга — не могли бы одни изъ нихъ умирать съ голода, не было бы войнъ, тюремъ, не было бы возможности проезжающимъ задавить человека. А если я участвую въ порядкахъ, мучающихъ людей болезнями, голодомъ, тюрьмами, ранами, крушенiями, то причины страданiй, которымъ подверженъ и я, очевидны, они во мне, въ моей жизни.

[458]Въ томъ то и дело, что человекъ не можетъ жить для себя однаго, не можетъ спастись одинъ, что нетъ для человека однаго его личнаго блага. Въ томъ то и дело, что заблужденiе человека производитъ страданiе человека, страданiе человека есть последствiе заблужденiя человека. Человекъ же, заблуждающiйся и страдающiй, не есть одинъ личный человекъ, я, Л. H., a человекъ это все люди и теперь живущiе и прежде жившiе и те, которые будутъ жить. — Это сынъ человеческiй, какъ называетъ это Евангелiе. И жилъ, и живетъ, и можетъ жить въ насъ только онъ, этотъ Сынъ Человеческiй, тотъ, который не только связанъ, но есть одно со всеми людьми, который своими страданiями выкупаетъ и свои и чужiе грехи, своими заблужденiями производитъ свои и чужiя страданiя и своими избавленiями отъ заблужденiй избавляетъ себя и другихъ отъ страданiй. Ничто не доказываетъ съ такой очевидностью, какъ страданiя, невозможность человеку отделить себя отъ другихъ людей и жить для своего личнаго блага.

Глава XXXIV.

ЗАЧЕМЪ CТРАДАНІЕ?

Но если бы даже и удалось людямъ ложными разсужденiями или суетой и возбужденiемъ страстей скрыть отъ себя ужасъ смерти, человекъ, не имеющiй истиннаго пониманiя жизни, никогда не помирится съ представленiемъ объ ожидающихъ его, отчасти испытываемыхъ имъ, угрожающихъ ему со всехъ сторонъ неизбежныхъ страданiй. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданiя? Зачемъ страданiя? говорятъ люди. Зачемъ эти ничемъ необъяснимыя и неоправдываемыя, глупыя и жестокiя страданiя? Зачемъ то, чего не должно быть, спрашиваетъ человекъ.

Кондукторъ при столкновенiи поездовъ прижатъ къ паровику, и паръ выжигаетъ его внутренности. На поле сраженiя раненные безъ помощи ползаютъ, корчась отъ боли. На корабле люди поедаютъ другъ друга и медленно умираютъ отъ голода. Башибузуки выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу съ живаго, человекъ похороненъ живой и просыпается въ гробу. Зачемъ это? Этаго не должно быть. Страданiя всегда представляются человеку чемъ то такимъ, чего не должно быть...[460]

<причины страданiй и потому объяснение ихъ выходитъ за пределы личности и въ пространстве и во времени. Они находятся въ той истинной жизни, сознанiе которой дано человеку.>

Страданiе есть неразумное необъяснимое зло. Смыслъ, сила жизни только въ стремленiи къ благу. И вдругъ является какая то таинственная сила, нарушающая это благо и производящая зло. Зачемъ она? Или зачемъ моя жизнь, какъ стремленiе къ благу? Еще, положимъ, если я пью, объедаюсь, развратничаю, страданiя болезней, которыя я наживаю, могутъ быть объяснены. Страданiя эти указываютъ мне пределъ наслажденiй, необходимость умеренности въ нихъ. Положимъ даже, что и страданiя въ тюрьмахъ, на поляхъ сраженiй, при крушенiяхъ показываютъ мне, что не надо делать тюрьмы, сажать въ нихъ, не надо воевать. Но уже это объясненiе представляется сомнительнымъ для мiросозерцанiя личной жизни. Положимъ, что я буду все силы употреблять на то, чтобы уничтожить тюрьмы, войны, крушенiя, я не исполню этаго въ своей жизни и самъ подвергнусь этимъ страданiямъ, такъ изъ чего же я хлопоталъ? Но еще непонятнее страданiя наследственныя: отецъ мой или дедъ пилъ или былъ сифилитикомъ, и я родился уродомъ и страдаю всю жизнь. Зачемъ? За что? Разсужденiе о томъ, что потомство казнится за грехи родителей, и я своими страданiями служу иллюстрацiей этой истины, не объясняетъ ничего. Я хочу блага для себя, а не быть иллюстрацiей чего то для другихъ. Зачемъ мне эти страданiя и за что? И еще непонятнее, такъ непонятно для личнаго мiросозерцанiя, что ничего даже и придумать нельзя: страданiя людей, съ бухта барахта зарытыхъ живыми подъ землею въ Лисабоне или въ Верномъ, или просто случайно заражающихся жестокой болезнью и страдающихъ мучительными страданiями годами. Тутъ уже нетъ никакого подобiя объясненiя, а такъ просто ходитъ по свету какая то злоба, называемая то Богомъ, то дьяволомъ, то случаемъ, ходитъ и бьетъ и мучаетъ людей, техъ, кого вздумается, не давая никому никакого ни отчета, ни объясненiя.

№ 12.[461]

Глава XXXIV.

[462]

Если бы человекъ не зналъ ничего про смерть, одни страданиiя, испытываемые имъ и другими людьми, приводятъ человека къ признанию своей жизни вне личности.

Но если бы человекъ, не понимающiй истинной жизни, и уверилъ себя, какъ магометанинъ, въ томъ, что после смерти его ожидаетъ въ раю продолженiе его жизни, или бы, успокоившись разсужденiемъ Эпикура о томъ, что смерти онъ не увидитъ, такъ какъ его не будетъ, когда будетъ смерть, и съумелъ бы скрыть отъ себя ужасъ смерти, одни страданiя, испытываемыя имъ самимъ и другими людьми, привели бы его неизбежно къ отрицанiю своей личности и къ признанiю своей жизни вне ея.

Вариант второй.[463]

«Но положимъ, что это все можетъ такъ казаться», жизнь можетъ казаться безсмертною, скажутъ люди, не имеющiе жизни и опытомъ ея не познавшiе; «но какже объяснить страданiя» скажутъ они. Зачемъ? За что все эти ужасныя страданiя, которыми полонъ мiръ. Зачемъ, за что одинъ человекъ мучается годами ракомъ, параличемъ, попадаетъ въ одиночное заключенiе, попадаетъ Башибузукамъ, которые сдираютъ съ него кожу, зачемъ дети такъ ужасно страдаютъ? Зачемъ земля проваливается отъ землетрясенiя именно подъ Лисабономъ, подъ Вернымъ, и люди заживо погребаются въ земле? Зачемъ эти мученiя? За что? однимъ эти мученiя, a другiе доживаютъ въ благоденствiи до глубокой старости и безболезненно умираютъ. Зачемъ, за что это делается? говорятъ люди, не понимающiе жизни. Имъ кажется, что эти то безсмысленныя страданiя очевиднее всего опровергаютъ разумный смыслъ жизни, истиный <тогда какъ ничто, очевиднее этихъ самыхъ, кажущихся безсмысленными страданiй, не утверждаетъ его.> Человекъ мучается голодомъ, страшной болезнью, или сидитъ 20 летъ въ одиночномъ заключенiи, или ползаетъ съ оторванными ногами по полю сраженiя, или кондукторъ въ крушенiи прижатъ къ кранамъ паровика, и паръ выжигаетъ ему внутренности, или ребенка мучаетъ злодей, и мы ужасаемся — зачемъ эти страданiя? За что эти страданiя? И, не получая никакого разумнаго ответа, они говорятъ — жизнь не имеетъ никакого разумнаго смысла. Но отчего же этаго не должно быть?[464]

что губится известное количество людей и что для того, чтобы ему не подпасть подъ эту силу, надо одно — действовать, какъ и эта сила, безъ разбора губить другихъ, сохраняя себя (такъ и делаетъ большинство) и терпеть свое положенiе: понять, что онъ попалъ въ работники къ шальному и жестокому хозяину, который и нанималъ съ уговоромъ, что онъ сдеретъ шкуру безъ всякаго основанiя съ кого ему вздумается, и доживать срокъ ему, жить какъ можно лучше. Но человекъ не можетъ успокоиться, и всякiй разъ какъ на его глазахъ обдираютъ его товарищей или особенно, когда дело доходитъ до него, не можетъ не возмущаться и не спрашивать, за что? Зачемъ? Не можетъ не чувствовать въ глубине души, что этаго не должно быть.

Зачемъ, за что страданiя, говорятъ люди, неверующiе въ возможность объясненiя этихъ страданiй. И этимъ самымъ вопросомъ о томъ, зачемъ страданiя, они уже утверждаютъ то, что страданiя это то, чего не должно быть. И въ самомъ деле, это не можетъ быть иначе, п[отому] ч[то] понятiе страданiй, ведь есть ничто иное, какъ сознанiе того, чего не должно быть. Вся жизнь человеческая проходитъ въ страданiяхъ и такихъ положенiяхъ, въ которыхъ онъ чувствуетъ, что съ нимъ совершается то, чего не должно быть. Человекъ обжегся горячимъ чаемъ — этого не должно быть, селъ на гвоздь — этаго не должно быть. Я голоденъ, я озябъ — всего этаго не должно быть, и я делаю то, что должно быть, дую на чай, вынимаю гвоздь, вырабатываю пищу, делаю одежду.

Вариант третий.[465]

<«Положимъ, что все эти росказни о душе, добре, о любви, о будущей жизни, все это старыя бабы выдумали, и мы умеемъ жить и умирать спокойно, смело и бодро, безъ суеверiй; но страданiя? Это уже не старыя бабы выдумали <а это фактъ и нельзя отрицать его>. Вонъ человекъ голодаетъ, мерзнетъ — завтра это можетъ со мной, случиться, и нечто подобное уже я испытывалъ, вонъ у человека ракъ, параличъ и страшныя мученья, которыя ничемъ утишить нельзя, намеки и на это я уже испытывалъ, а вонъ человека посадили въ одиночное заключенiе, а вонъ тому ноги оторвало, и онъ ползаетъ безъ помощи по полю сраженiя, а вонъ темъ, инымъ башибузуки сдирали съ живыхъ кожу, а того жарили на огне. A те провалились при землетрясенiи и похоронены живыми. И все это, можетъ случиться со мной, и уже многое я испыталъ похожее. А вотъ вотъ начнется что-нибудь. Вотъ что ужасно, вотъ почему невозможна жизнь безъ разумнаго пониманiя ея. Зачемъ страданiя?[466] Не можетъ не задавать себе вопроса человекъ, не понимающiй жизни, и ответа онъ не можетъ получить никакого кроме того, что это сделано кемъ то на зло ему, <что это сделано чортомъ, который и является единственной силой вне его самаго> какой то положительной силой. Человекъ живетъ для себя для своего блага, и злой Богъ, или судьба, или случай, или чортъ <для своего удовольствiя> делаетъ ему зло в виде страданiй. Таково, сколько бы они ни старались затемнить, скрыть отъ самихъ себя, таково основное мiросозерцанiе людей, не разумеющихъ жизни. Не признавая никакой другой жизни, кроме жизни личности, начавшейся здесь, они должны признать еще другую силу, самую важную для ихъ жизни, ту, которая производитъ страданiя. И сила эта представляется самой нелепой, какую только можетъ себе представить человекъ>. Я хочу делать любимое мною и полезное дело, и вдругъ меня схватываетъ зубная боль, и я трое сутокъ валяюсь, корчась отъ боли. Или я живу, не делаю ничего дурнаго, и вдругъ залетела бактерiя, или поездъ сошелъ съ рельсовъ, и я потерялъ все: и жену, и детей, и здоровье, я обреченъ доживать свою жизнь въ страшныхъ мученiяхъ калекой. Ребенокъ милый растетъ, радуется, радуетъ другихъ, и вдругъ ужасающiя страданiя и смерть. <И эти случайности на волоске висятъ надъ каждымъ изъ насъ, и мы все уже испытывали ихъ отчасти, и рано или поздно все подвергнемся той или другой ужасной случайности. Есть ли тутъ какой нибудь смыслъ? И возможно ли разумному существу жить въ такихъ условiяхъ?

который бы уговоромъ поставилъ то, что, если ему вздумается, онъ позволитъ работнику жить спокойно, а если вздумается, то будетъ вытягивать изъ него и его детей жилы, сдирать кожу или поливать горячей смолой, делать то, что онъ на глазахъ нанимающагося делаетъ по своей фантазiи съ своими работниками. Не столько смерть, сколько страданiя должны привести разумное существо къ отрицанiю личной жизни.>

Предположенiе о томъ, что за страданiя мои здесь я буду награжденъ тамъ, не имеетъ никакого основанiя. Тотъ Богъ, который наградитъ меня тамъ за мои страданiя здесь, сделаетъ это только потому, что Онъ справедливый. Если же онъ справедливый, то Ему нельзя было и подвергать людей незаслуженнымъ страданiямъ, какъ я это вижу на детяхъ. При такомъ разсужденiи невольно напрашивается библейское изреченiе Бога о томъ, что онъ взыщетъ на потомстве грехи предковъ. Но если жизнь каждаго человека есть жизнь личная, начинающаяся здесь, то родившееся отъ виноватыхъ родителей не можетъ быть виноватымъ, и Богъ, карающiй его, есть Богъ злой и несправедливый, и не есть Богъ, и нетъ Бога, а есть только какая то противная разуму человека злая сила, которая губитъ и мучаетъ людей безъ всякаго смысла и толка. Ничто очевиднее страданiй, <испытываемыхъ людьми,> не показываете людямъ невозможность пониманiя своей жизни какъ личнаго существовавнiя, начавшагося съ рожденiя и кончающагося смертью.

<Такъ и смотритъ большинство людей на силу, управляющую мiромъ. И только отъ того все зло мiра, что такъ смотрятъ люди на эту силу и на мiръ.

Есть злая сила, губящая меня и всехъ, кого попало, по своей прихоти. Она можетъ завтра погубить меня, и потому буду делать все, что могу, чтобы она не сгубила меня. И ограждая себя, буду делать тоже, что и она делаетъ: буду также безучастно губить людей, какъ и она губитъ. И такъ и делаютъ люди; но сколько бы они ни старались, губящая сила сильнее ихъ, добирается и до нихъ, и для нихъ разрушается весь ихъ трудъ, и мiръ представляется имъ тою же жестокой безсмысленностью, еще более жестокой, п[отому] [что] они видятъ, что все ихъ усилiя, все пропало даромъ. И вся жизнь опять та же жестокая безсмыслица. Испытываемое страданiе неизбежно вызываетъ въ человеке вопросъ, что делать, чтобы этого не было, и попытки избавиться отъ страданiя. Если страданiе продолжается, вопросъ видоизменяется, человекъ уже спрашиваетъ, зачемъ эти страданiя? <И если оно еще продолжается и онъ не видитъ, зачемъ, онъ уже спрашиваетъ, за что?>

И въ 99 случаяхъ изъ 100 испытываемыхъ страданiй человекъ получаетъ ответъ на эти вопросы. На вопросъ, что делать, чтобы прекратилось страданiе, ответъ — перестать делать то, что производитъ ихъ. На вопросъ: зачемъ? ответъ чтобы впередъ ты не заблуждался, не отступалъ отъ закону, не грешилъ. <За что? За то, что ты отступилъ отъ закона — согрешилъ.> Опытъ жизни устанавливаете въ сознанiи человека связь причины и следствiя между заблужденiемъ преступленiемъ закона, грехомъ и страданiемъ.>[467]

Вариант четвертый.[468]

ЗАЧЕМЪ СТРАДАНІЯ?

«Но положимъ, скажутъ люди, не разумеющiе жизни, что можно или уверить себя въ нескончаемости своей жизни, или просто не думать о смерти и не бояться ея, такъ какъ живой, пока онъ живой, никогда не увидитъ смерти, но страданiя? Какой разумный смыслъ могутъ иметь страданiя? <Зачемъ страданiя?»

Людямъ, не разумеющимъ жизни, представляется, что жестокость беззаконность страданiй, которыхъ не знаютъ одни и которымъ подвергаются другiе, очевиднее всего другаго доказываютъ невозможность разумнаго объясненiя жизни, а между темъ, именно эти то страданiя очевиднее всего приводятъ людей къ необходимости признанiя жизни въ ея истинномъ разумномъ значенiи.> <Зачемъ страданiя голода, холода, труда, который необходимъ для избавленiя себя отъ этихъ бедъ? Зачемъ страданiя деторожденiя? Зачемъ страданiя детей? — спрашивалъ себя человекъ еще въ древности и отвечалъ, какъ умелъ. Но ответы эти оказываются недостаточными. И въ новое время невольно ставятся еще новые вопросы.> Зачемъ надо провалиться земле именно подъ Лисабономъ или Вернымъ и произвести страшныя страданiя тысячъ людей? Зачемъ тифоны, наводненiя, болезни и произведенные ими страданiя тысячъ? <Налетаетъ тифонъ, и въ страшныхъ мученiяхъ умираютъ тысячи людей, молодыхъ, старыхъ, женщинъ, детей. Земля проваливается подъ Лисабономъ или подъ Вернымъ, и люди зарыты живыми. Болезнь является, чума, холера, проказа, и опять безцельныя страданiя. Мало того, мы все родиться не можемъ безъ того, чтобы не заставить страдать нашихъ матерей. Какой тутъ смыслъ? Зачемъ эти все страданiя?

забрасывается въ одиночное заключенiе и проводитъ[469] тамъ 20 летъ въ страшныхъ нравственныхъ мученiяхъ? Зачемъ этотъ, а не другой кондукторъ попадаетъ въ крушенiи подъ кранъ паровика, и горячiй паръ выжигаетъ ему внутренности? Зачемъ башибузуки нападаютъ именно на эту беззащитную деревню и сдираютъ кожу съ живыхъ именно этихъ, а не другихъ детей? Человекъ просто заражается или наследуетъ отъ родителей болезнь[470] и проводитъ всю жизнь въ страшныхъ мученiяхъ. Зачемъ изъ 100 солдатъ одинъ остается на поле сраженiя съ оторванными членами и безъ помощи умираетъ въ страшныхъ страданiяхъ. Люди голодаютъ целыми селами, болеютъ, пухнутъ и умираютъ въ страшныхъ страданiяхъ.> Зачемъ, наконецъ, неизбежныя страданiя холода, голода и борьбы съ ними, зачемъ страданiя деторожденiя? Какой смыслъ страданiй? Зачемъ оно? Съ недоуменiемъ, почти съ негодованiемъ спрашиваютъ люди. Что это значитъ? спрашиваютъ люди, точно, какъ будто страданiя, которымъ они подвергаются, представляется имъ чемъ то новымъ и неожиданнымъ; точно они сами только что пришли изъ рая, въ которомъ люди никогда не испытывали никакихъ страданiй, а не родились и выросли въ томъ мiре, въ которомъ вся жизнь ихъ и другихъ людей, происходившая на ихъ глазахъ, всегда и была подвержена всемъ этимъ страданiямъ, въ томъ мiре, въ которомъ все те радости, которыя они испытывали, покупались именно этими страданiями, что страданiя эти, которыя такъ возмущаютъ ихъ, такъ связаны съ ихъ жизнью, что не будь того, что производитъ эти страданiя, не было бы и всего того, что составляетъ ихъ благо жизни. Не было бы рожденiе, производящее страданiя матерей, не было бы ихъ самихъ. Не было бы ветра, производящаго наводненiе и тифоны, не было огня внутри земли, не было бы и жизни на ея поверхности, ничего. Но мало того, люди не хотятъ видеть и того, что они сами даже производятъ те страдания, которыя возмущаютъ ихъ. Не селись они въ тесныхъ городахъ, при которыхъ по статистике известно, что сгораетъ известный % людей, не было бы страданiй сгорающихъ людей. Не враждуй они между собой, не было бы политическихъ партий, вследствiи которыхъ люди мучаются въ тюрьмахъ. Не заводи они войны съ ея ужасами, не было бы техъ страданiй раненныхъ и брошенныхъ. Не старайся они какъ можно быстрее передвигаться и передвигать предметы съ места на место, не было бы железныхъ дорогъ съ известнымъ % несчастiй. <Тоже съ болезнями, тифами, голодомъ, замерзанiемъ, почти со всеми страданiями людей, которые такъ страшно возмущаютъ насъ.> Человекъ попалъ подъ одну изъ этихъ случайностей, и мы возмущаемся, точно какъ будто съ человекомъ случилось не то самое, что и должно случиться. Ведь мы знали, что по статистике столько % на каждый родъ несчастiй, родовъ же несчастiй ужасно много (я думаю столько же, сколько людей), и потому случается только то самое, что должно случиться, и возмущаться нечему.[471]

Глава XXXIV.

Вариант пятый.[472]

НЕПОСТИЖИМОСТЬ СТРАДАНІЯ ДЛЯ ЛЮДЕЙ, ПРИЗНАЮЩИХЪ ЖИЗНЬ ВЪ СУЩЕСТВОВАНIИ ЛИЧНОСТИ, ЕСТЬ НОВОЕ И САМОЕ СИЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО НЕСКОНЧАЕМОСТИ <ЗЕМНОЙ> ЖИЗНИ.

<Но положимъ, скажутъ люди, не разумеющiе жизнь, что можно темъ или другимъ способомъ, или уверивъ себя въ нескончаемости жизни, или суетой и заботами жизни[473] скрыть отъ себя ужасъ смерти и жить, не боясь ея, но страданiя?>

«Но хорошо, положимъ, что жизнь наша здесь есть постоянное, непрекращающееся увеличенiе разумной и любовной силы, начавшееся до этаго существованiя и переходящее со смертью въ другое невидимое нами, положимъ, что это такъ, какое же при такомъ пониманiи жизни имеютъ смыслъ страданiя? Те безцельныя, безсмысленныя страданiя, которымъ подвергаются почему то одни люди и избавляются другiе; и страданiя такiя, которыя не могутъ быть ни для кого нужны и вместе съ темъ ужасныя и жестокiя? Не смотря ни на какiя разсужденiя они возмущаютъ нашу душу и явно несомненно показываютъ намъ безсмысленность нашей жизни». Зачемъ нужно, чтобы изъ сотенъ тысячъ семей именно это одно жило именно въ это время въ томъ доме, въ которомъ была труба съ сажей и одна лестница и чтобы на глазахъ матери сгорели ея дети и она сама перенесла бы те страшныя мученiя обжоговъ, въ которыхъ она умерла? Зачемъ надо именно этому солдату изъ тысячи попасть подъ ядро, оторвавшее ему обе ноги, и быть брошену на поле сраженiя и умирать въ страшныхъ мученiяхъ? Зачемъ именно этому попасть въ одиночное заключенiе и, забытому тамъ, просидеть 20 летъ? Зачемъ кондуктору попасть въ крушенiи поезда подъ краны паровика, чтобъ ему медленнымъ огнемъ выжигало внутренности? Зачемъ надо земле провалиться именно подъ Лисабономъ или Вернымъ и заживо зарыть невинныхъ людей? Зачемъ тифоны, наводненiя, голодъ, чума, болезни, мучающiе и губящiя однихъ и обходящiя другихъ? Зачемъ <наконецъ> страданiя холода, голода — нужды и борьбы противъ нея? Зачемъ муки деторожденiя? Зачемъ случайность страданiя детей младендевъ?» спрашивали себя еще въ самой глубокой древности и до сихъ поръ не могутъ не спрашивать люди. И люди, не понимающiе жизни, признающiе жизнь только въ существованiи здесь отъ рожденiя и до смерти, никогда не могутъ получить никакого ответа на эти вопросы. A ответы на эти вопросы необходимы для жизни. Безъ этихъ ответовъ нельзя жить.

И не находя ответовъ на эти вопросы, люди не понимающiе жизни говорятъ — жизнь не можетъ быть нечто разумное, жизнь безсмысленна.

Съ глубочайшей древности еще люди себе ставили эти вопросы. Зачемъ общiя людямъ страданiя нужды и борьбы съ нею, необходимость страданiй труда (такимъ трудъ ручной представлялся въ древности), зачемъ муки деторожденiя, зачемъ страданiя детей и случайность страданiй однихъ, а не другихъ? И наша библейская мудрость отвечала, что страданiя нужды и деторожденiя это наказанiе, искупленiе прежняго греха, a страданiя детей и случайность страданiй это наказанiе за грехи родителей. Если мы находимъ въ страданiяхъ человека, предающагося порокамъ и излишествамъ, тотъ смыслъ, что эти страданiя какъ бы научаютъ его тому воздержанiю, которое нужно для его блага, если мы находимъ въ страданiяхъ злаго человека, делающаго зло другимъ, тоже предостережете въ его ложной деятельности, какъ бы далеко мы не прослеживали ту связь, которая находится между причинами дурной жизни и следствiемъ ея, страданiями, въ большинстве страданiй, мучающихъ людей, мы не можемъ видеть этой связи, и страданiя представляются намъ прямо безсмысленной жестокой потехой какой то злой силы, мучающей на право и на лево того, кого вздумается.

Предположенiя о томъ, что есть справедливый Богъ, награждающей и карающiй, не разрешаетъ противоречiя, п[отому] ч[то] если Богъ караетъ и награждаетъ людей тамъ за страданiя здесь, то онъ делаетъ это только п[отому], ч[то] онъ справедливый. Если же онъ справедливый, то онъ не могъ и подвергать людей незаслуженнымъ страшнымъ страданiямъ, какъ мы это видимъ на детяхъ. То, что Богъ взыскиваетъ на детяхъ грехи родителей, ничего не объясняетъ, если люди начинаютъ жить здесь. Ребенокъ ни въ чемъ не виноватъ, за что же съ него сдираютъ съ живаго кожу? Богъ, карающiй и мучающiй невинныхъ есть Богъ не только несправедливый, но злой и неразумный, т. е. нетъ Бога. Предположенiе же о томъ, что страданiя суть следствiе нашихъ заблужденiй, объясняетъ только очень малую долю страданiй такихъ, связь которыхъ съ заблужденiями намъ очевидна. Но и при этомъ объясненiи оставляетъ главный вопросъ безъ ответа. Хорошо, я страдаю отъ головной боли, отъ того, что я выпилъ вина, или я вернулся съ разбитымъ лицомъ отъ того, что пошелъ драться на кулачки; тутъ есть выводъ о томъ, что не надо пить и не надо драться, и страданiя имеютъ объясненiе. Но если я и пойму, что страданiя мои отъ голода или отъ заключенiя въ одиночной тюрьме или отъ пожара, или отъ раны на войне происходятъ отъ дурнаго устройства общежитiя людей, я вижу несомненно, что мои усилiя переустроить не могутъ избавить меня отъ этихъ страданiй, объясненiе это оставляетъ въ стороне главный и единственно важный для меня вопросъ, почему это страданiе должно было постигнуть именно меня и что мне делать, чтобы его не было.

Верномъ, п[отому] ч[то] таковы геологическiе законы, или я страдаю отъ сифилиса, п[отому] ч[то] мой отецъ былъ боленъ, a болезнь наследственна или п[отому] ч[то] въ меня залетела такая то бактерiя.

Глава XXXIV.

Вариант шестой.[474]

НЕОБЪЯСНИМЫЯ СВОИМИ ОШИБКАМИ И НИЧЕМЪ НЕОПРАВДЫВАЕМЫЯ СТРАДАНIЯ ЛЮДЕЙ СУТЬ НОВОЕ И САМОЕ СИЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО НЕКОНЧАЕМОСТИ ЖИЗНИ.

«Но хорошо, положимъ, что жизнь истинная не есть жизнь личности, начинающаяся и кончающаяся здесь и что потому смерть не нарушаетъ разумнаго смысла жизни, но страданiя, испытываемыя людьми въ этой жизни, страданiя безцельныя, случайныя, ничемъ неоправдываемыя страданiя? Достаточно однихъ этихъ страданiй для того, чтобъ разрушить всякiй разумный смыслъ, приписываемый жизни?» говорятъ люди, указывая на те ужасныя, ничемъ необъяснимыя страданiя, которыя со всехъ сторонъ окружаютъ насъ. Зачемъ земле надо провалиться именно подъ Лисабономъ и Вернымъ и зарыть живыми невинныхъ людей — детей? Зачемъ одной матери изъ 1000 на своихъ глазахъ потерять всехъ детей и самой обгореть и умереть въ страшныхъ страданiяхъ? Зачемъ все эти наследственныя страданiя и болезни? спрашиваютъ себя люди и не находятъ разумнаго ответа.

<И человекъ спрашиваетъ и испытываетъ эти страданiя и, глядя на страданiя другихъ, спрашиваетъ себя, отъ чего и для чего эти страданiя? Спрашиваетъ себя о причине и цели этихъ страданiй. И всегда человекъ не можетъ не спрашивать себя объ этомъ. Это первые вопросы, представляющiеся человеку. Обыкновенно думаютъ, что разуму человеческому свойственно вообще отъискивать причины видимыхъ ему явленiй, что простая любознательность влечетъ человека къ исследованiю причинъ и следствiй видимыхъ явленiй и что въ числе этихъ явленiй находятся и те, которыя производятъ его страданiя. Но это совершенно несправедливо: человеку не свойственно изъ простой любознательности отъискивать причины и следствiя всехъ явленiй мiра: изследовать почему солнце встаетъ и садится и что отъ этаго бываетъ или почему у рыбы нетъ крыльевъ и что отъ этаго происходитъ и т[ому] подобныя явленiя, которыхъ въ мiре безчисленное количество. Человеку свойственно изследовать только свои страданiя, отъ чего и для чего они? Только свои страданiя и приводятъ человека къ и[з]следованiю всехъ другихъ явленiй мiра. И съ техъ поръ, какъ существуетъ мiръ, человекъ не переставалъ и не перестаетъ изследовать причину страданiй и изыскивать средства избавленiя отъ нихъ. Въ этихъ изследованiяхъ и вытекающихъ изъ нихъ деятельности и состояло и состоитъ все познанiе человека. Съ самаго перваго проблеска сознанiя человекъ и человечество, поражаемые страданiями, старается познать причину его, чтобы предотвратить это страданiе, если оно не нужно для его блага и выучиться переносить его и уменьшить его, если онъ познаетъ, что страданiе это необходимо для его блага. Вся жизненная животная деятельность человека есть ничто иное какъ избавленiе себя отъ страданiй, причина которыхъ понята, и перенесенiе и облегченiе страданiя, цель котораго постигнута. Вся личная жизнь человека отъ пробужденiя и до сна, отъ рожденiя и до смерти наполнена именно этимъ.>

Казалось бы человекъ до такой степени окруженъ со всехъ сторонъ страданiями своими и чужими, до такой степени его наслажденiя связаны не только съ чужими страданiями, но и съ своими собственными, что пора бы человеку привыкнуть къ страданiю какъ къ неизбежному условiю жизни и не спрашивать себя, зачемъ страданiе. Не удивляться страданiю, какъ чему то неожиданному, чему то такому, чего не должно быть. Человекъ ведь никогда не спрашиваетъ себя, зачемъ противоположное страданiю, зачемъ наслажденiе? <Сколько бы не думалъ человекъ о неизбежности страданiя, онъ никогда не можетъ перестать смотреть на него какъ на то, чего не должно быть, всегда спрашиваетъ себя зачемъ оно?>

поводомъ для его деятельности, имеющее целью уничтоженiе его.

Въ самомъ деле, съ техъ поръ, какъ сознаетъ себя человекъ и все человечество, вся животная деятельность людей ведь состоитъ только въ томъ, чтобы, находя причины страданiй, избавляться отъ нихъ.

Человекъ испытываетъ страданiя голода и узнаетъ причину страданiй — отсутствiе пищи, и выводъ, делаемый имъ изъ этаго, выражается въ его деятельности, состоящей въ работе для приготовленiя пищи.

Человекъ обдираетъ ноги по камнямъ, и выводъ состоитъ въ деятельности приготовленiя обуви. Такъ это вообще, но въ частности тоже происходитъ и въ каждую минуту съ каждымъ изъ насъ. Я селъ на гвоздь, мне больно, я отъискиваю причину, и следствiе вытекаетъ само собой. Я устраняю гвоздь или пересаживаюсь на другое место. Вся жизнь сложена изъ страданiя[475] и избавленiй отъ него и, когда эти состоянiя имеютъ для насъ ясную причину и последствiемъ его является деятельность, устраняющая страданiя, мы и не чувствуемъ ихъ какъ страданiя и не замечаемъ ихъ.

Но испытываемыя нами страданiя усложняются: причины ихъ и деятельность для устраненiя ихъ выходятъ за пределы нашей личной и страданiя представляются намъ необъяснимыми. Но понятiе наше о страданiяхъ, почерпнутое нами изъ нашего личнаго опыта, остается то же. Страданiя, причины которыхъ мы не видимъ въ своей жизни, остаются все темъ же, чемъ то такимъ, чего не должно быть, что произошло отъ ошибки (заблужденiя греха) и что должно быть исправлено. Какъ бы непонятна не была причина страданiя, какъ бы невозможно ни было исправить ошибки, произведшiе его, страданiя мы все таки понимаемъ какъ то, что произошло отъ ошибки, за которую мы наказаны, и что должно быть исправлено и искуплено. Мы не можемъ[476] представить себе безъ этихъ условiй страданiя.

какъ личную, могу быть причиной страданiй вне моей жизни, и страданиями,[477] своей личной жизнью долженъ выкупать ошибки прежнихъ людей.

Для человека, понимающаго свою жизнь, какъ существованiе, начинающееся здесь, нетъ и не можетъ быть никакого объясненiя страданiй, того самаго, что важнее всего въ жизни человека. И какъ хорошо мы не умели бы разными разсужденiями устранять мысль о смерти, однихъ страданiй, угрожающихъ и постигающихъ со всехъ сторонъ человека, совершенно достаточно, чтобы несомненно убедить его въ безсмысленности, ничтожности и такой бедственности жизни, что гораздо лучше убить себя сразу какимъ нибудь легкимъ и короткимъ способомъ, чемъ подвергаться всемъ темъ разнообразнымъ ужасамъ страданiй, которые со всехъ сторонъ ждутъ человека. — Ведь если бы люди делали только те выводы, которые неизбежно следуютъ изъ ихъ мiросозерцанiя, человекъ, понимающiй свою жизнь, какъ личное существование здесь, ни минуту бы не остался жить. Ведь ни одинъ работникъ не пошелъ бы жить къ хозяину, который уговоромъ бы поставилъ то, что если ему вздумается, онъ позволитъ только некоторое время работнику жить спокойно, но, если вздумается, то будетъ жарить его и техъ, кого онъ любитъ, живыми, или сдирать кожу, или вытягивать жилы <и тоже делать со всеми теми, кого любитъ работникъ>, делать то, что онъ на глазахъ нанимающагося делаетъ уже со всеми своими работниками. Если бы люди действительно вполне понимали жизнь такъ, какъ они говорятъ, что ее понимаютъ, ни одинъ отъ одного страха страданiй не остался бы жить ни одной минуты.

Да, ничто очевиднее страданiй и неизбежнаго ужаса передъ ними, не показываетъ людямъ невозможность понимать жизнь какъ существованiе только здесь и необходимость понимать ее какъ нечто, выходящее за пределы этой жизни.

Объясненiе то, что есть Богъ, награждающiй тамъ за страданiя здесь, ничего не объясняетъ, потому что, если Богъ награждаетъ людей тамъ за страданiя здесь, то онъ делаетъ это только потому, что онъ справедливый. Если же онъ справедливый, то онъ не могъ и подвергать людей незаслуженнымъ ужаснымъ страданiямъ здесь. Если же Богъ, какъ это говорится въ Библiи, взыскиваетъ на детяхъ грехи родителей, то это еще хуже. Ребенокъ ни въ чемъ не виноватъ, за что же съ него сдираютъ съ живаго кожу? Богъ, карающiй и мучающiй невинныхъ, есть Богъ нетолько несправедливый, но злой и не разумный, т. е. нетъ Бога. Объясненiе же, что люди прежде согрешили, и искупленiе всехъ этихъ греховъ взялъ на себя Искупитель, и что потому страданiй этихъ нетъ больше, только голословно отрицаетъ то, что есть. И никакая вера въ то, что нетъ техъ страданiй, которыя есть, не уничтожитъ моего вопроса о томъ, зачемъ страданiя.

Все эти объясненiя ничего не объясняютъ: объясняетъ только одно: то, что тотъ грехъ, который сделанъ до моей земной жизни и страданiя отъ котораго я несу, сделанъ мною же и что всякiй грехъ, который я сделаю въ своей жизни, я же и понесу въ страданiяхъ следующихъ поколенiй.

однаго его личнаго блага. Въ томъ то и дело, что заблужденiя человека производятъ страдания человека; страданiя человека суть последствiе заблужденiй человека. Человекъ же заблуждающiйся и страдающiй не есть одинъ личный человекъ, я, Левъ Николаевичъ, a человекъ — это все люди и теперь живущiе и прежде жившiе и те, которые будутъ жить — это сынъ человеческiй, какъ называетъ это Евангелiе. И жилъ и живетъ и можетъ жить въ насъ только онъ, этотъ сынъ человеческiй, тотъ, который не только связанъ, но есть одно со всеми людьми, который своимъ страданiемъ выкупаетъ и свои и чужiе грехи, своимъ заблужденiемъ, производитъ свои и чужiе страданiя и своимъ избавленiемъ отъ заблужденiя избавляетъ себя и другихъ отъ страданiй.

Любовь есть та положительная сила, которая соединяетъ людей въ одно. Страданiя это та же отрицательная сила, показывающая намъ невозможность нашего отделенiя другъ отъ друга. Для любви нетъ страданiя; страданiя чувствуются только темъ, кто хочетъ разорвать связь, соединяющую людей. Это та цепь, боль отъ которой онъ чувствуетъ, стараясь разорвать ее. <Страданiя чувствуются только темъ, кто хочетъ разорвать эту цепь.

Страдаю я или другой человекъ. Что же это значитъ? Это значить то, что обозначилось заблужденiе, грехъ, отъ котораго еще не избавился я или другiе люди, значитъ, что для меня обнаружилось то заблужденiе, которое должно быть исправлено. Неужели мы бы хотели, чтобы заблужденiя наши были бы скрыты отъ насъ, чтобы мы гибли, не замечая этаго?>

Сноски

258. Первый вариант первой редакции (см. Описание, рукопись № 1).

259. Въ разумномъ существе въ человеке заложено,

260. Зач.: что я — есмь ничто — навозъ для удобренiя того, что выростаетъ на мне и отъ,

261. Зач.:

262. Зач.: ничего не

263. Зач.: столь страшное и столь неразрешимое,

264. какъ воздухъ

265. Зач.: физической такое же необходимое условiе нравственной

266. Зачеркнуто: — живаго, живущаго, трудящагося.

267. Зач.: было бы

268. Над строкой вписано и зач.: бы оно, человекъ не жилъ, оно являлось вдругъ

269. также какъ ужасно накопленiе пара и стенъ паровика держащаго его

270. Зач.: есть двигатель и есть причина движенiя деятельной жизни для человека

271. И действительно... зарождается жить нужно... но помечено к перестановке. После... паровикъ следует зачеркнутый текст: безъ меня, и я умру, и отъ меня ничего (зач.: Я есмь орудiе для достиженiя целей вне меня) не останется, внешне они живутъ также для себя и борятся со мной, знаю, что жизнь имеетъ другiя цели, чемъ я, и знаю, уничтожись, и отъ меня ничего не останется.

272. Зач.: Противоречiе

273. Во первыхъ те же существа,

274. Зач.: Разумъ

275. Зач.:

276. Зачеркнуто: въ зреломъ возрасте показалъ намъ это противоречiе въ полной силе

277. Зач.: Изъ этаго противоречiя прежде всего ясно

278. въ известныхъ условiяхъ,

279. Зач.: больной,

280. Зач.:

281. Зач.: Разумъ по,

282. Зач.: было бы,

283. что это есть обманъ, но, что есть жизнь только въ личной жизни приписыва[нiе] присвоения ей смысла личнаго есть отжитое эаблужденiе,

284. Над зач.: обманъ, въ которомъ мы находимся по отношенiю къ жизни, онъ только снимаетъ ту шелуху, которая въ нашемъ представленiи наросла на жизнь,

285. Зачеркнуто:

286. Зач.: признавать жизнь вне ея не идти да[льше],

287. Зач.: хочетъ сознава[ть],

288. ро[жденiе],

289. Зач.: Разумъ для того, кто идетъ по пути разума, открывается,

290. Зач.:

291. Зач.: что же делать?

292. Зач.: вне себя,

293. скажетъ тотъ, кто будетъ

294. Зач.: Проти[воречiе] голо[съ],

295. Зач.:

296. Второй вариант первой редакции (см. Описание, рукописи №№ 3 — 5)

297. Зач.: Такъ и важенъ и такъ драгоцененъ что,

298. Далее текст написан на листах в четвертку, причем начало листа 1-го было исправлено очень значительно, а потом зачеркнуто. Приводим текст этого начала: и важна для меня одна моя жизнь. Такъ важна, что безъ моей жизни я не могу даже представить себе жизни, и потому <моя жизнь> черезъ свою жизнь <только> я понимаю другую жизнь <и потому моя>. Жизнь моя для меня все, чужая жизнь ничто, почти ничто, отраженiе моей жизни. Моя жизнь это я самъ, а чужая жизнь <и> безъ моей жизни, я не могу представить себе даже никакой жизни. Такъ чувству етъ каждый человекъ и вместе съ темъ, если онъ подумаетъ, онъ видbтъ, что онъ

После легкой правки отдельных мест Толстой тут же значителъно меняет начало. Приводим его в новом виде: Всякому человеку известны два совершенно различные и даже противоречащiе одинъ другому взгляда на свою жизнь. Одинъ такой. Я живу, истинно живу въ мiре. Одинъ я, только одну свою жизнь я всегда чувствую. Все что вне меня, того я не чувствую. Чужая жизнь мне чужда и не трогаетъ меня. Свою жизнь я не только наблюдаю, но я ее непереставая чувствую и чувствую такъ, что все нужно мне только для меня, что все что я ни делаю я делаю только для себя — что все остальные люди представляются нужными только для моей жизни. Жизнь я понимаю только, какъ свою жизнь, и только черезъ свою жизнь я понимаю другую жизнь. Жизнь моя для меня все. Чужая жизнь, пока я не знаю о ней или не хочу знать— ничего. Безъ моей жизни я не могу представить себе даже никакой жизни. Это одинъ вpглядъ на жизнь. Другой такой:

Наконец, зачеркнуто и это начало и на клочке написано новое, которое и составило окончательный вид начала 2-го варианта.

299. ребенка даже.

300. Зач.: свойcтвеннаго человека

301. Зач.:

302. Зачеркнуто: хотятъ уни[чтожить],

303. Зач.: онъ понемногу <заложенный въ человеческой природе онъ>

304. равномерно съ развитiемъ <челочелове> животнаго человека. Разумъ заложенъ эарождается на животномъ человеке живущемъ животной жизнью.

305. Зач.: ничто, a веч мгновенiе

306. Зач.:

307. Зачеркнуто: посредствомъ разума,

308. Зач.: что мiръ весь не имеетъ никакого смысла, но это меня не безпокоило. Зналъ я и то.

309. Я жилъ не дово Во мне явилась способность разума, явилась не такъ, что она стала не стала орудiемъ моей

310. Зач.: но разумъ выросталъ, доходилъ, шелъ дальше и дальше и наконецъ

311. Зач.:

312. Зач.: собственно нетъ никакого. Если

313. Зачеркнуто: мука

314. Зач.:

315. Зач.: то мы только задерживаемъ неизбежное.

316. Зач.: Какъ всякое исполненiе закона,

317. «несущественно».

318. Зачеркнуто: все, потребности,

319. Зач.:

320. Зачеркнуто: Когда,

321. Зач.: имущество,

322. усовершенствованiе себя въ искустве кидать мячи, играть на скрипке,

323. С этого места конец, написанный на особых листах.

324. Зач.: к достиженiю определенныхъ мiрскихъ целей только на время,

325. не устраняетъ пр[отиворечiя],

326. Зач.: заслоняетъ,

327. Зач.:

328. Зач.: стремленiя къ личному благу,

329. Зач.: природы

330. животной

331. Зачеркнуто: есть сама деятельность разума,

332. Зач.:

333. Зач.: поставившiй

334. Зач.: разумной дЕятрльности

335. не борется, но отдаетъ свою жерт, видя

336. Зач.: отдается,

337. Зач.:

338. Зач.: отдавшiйся

339. Зач.: перемена,

340. если онъ живетъ разумно, то интересъ его въ разумной только

341. Зач.: Я скажу еще такъ

342. К этому месту на особом лоскутке без точного указания места вставки Толстым вписан следующий текст: Этотъ тотъ же законъ, какъ и законы жизни всякаго живого существа. Но отчего же не все повинуются разуму? Отчего не все семена прорастаютъ, не все зреютъ, цветутъ?

343. Зачеркнуто: т. е. во или воле Бога

344. Зач.: ведутъ ихъ въ

345. и органи[змовъ] жизни

346. Зач.: химичес[кихъ]

347. Зачеркнуто:

348. Зач.: разумное,

349. Зач.: фи[зические]

350. органическимъ

351. Зач.: слепо

352. Зач.:

353. Зач.: и,

354. Зач.: созна[нiя],

355. Дальше зач.:

356. Зач.: доказы[вать]

357. Зач.: новой, ф[ормой],

358. писателей,

359. Зач.: писатель,

360. Зач.:

361. Зач.: силы

362. Зач.: силы сознанiя и

363. Зач.: Человекъ служащiй полагающiй свою жизнь въ служенiи разуму не

364. «О жизни» (См. Описание, рукопись № 374).

365. Зачеркнуто: это

366. Набросок-план к части текста «О жизни» во 2-й редакции (см. Описание, рукопись № 38).

367. Конспект-оглавление к книге «О жизни» в IV редакции (см. Описание, рукопись № 125).

368. Зач.:

369. Такое ошибочное удвоение в рукописи.

370. Конспект к первым главам книги «О жизни» в V редакции (см. Описание, рукопись № 215).

371. Конспект книги «» в Ѵ-й редакции (см. Описание, рукопись № 247).

372. Зачеркнуто: Признанiе другихъ существъ такими же существами, съ теми же личными стремленiями; ужасъ признанiя тщеты наслажденiй и

373. Зач.: после.

374. и ложная наука гов[оритъ],

375. Зач.: религiозное

376. Зач.:

377. Зач.: благо стремленiе

378. Зачеркнуто: самая

379. Въ человеке выростаетъ разумное сознанiе, догоняетъ сознанiе личности и переростаетъ его. И вотъ, когда оно перерастаетъ, сознанiе личности и заявляетъ требованiя, кажущiяся противоположными личности.

380. Зач.: онъ раздвоивается

381. Зач.:

382. После этого сначала была вписана на новой строке цыфра 10, потом зачеркнута и вписан дальнейший текст.

383. Зач.: жиз[нь]

384. Цыфра 10 вписана и зачеркнута.

385. Происходить]

386. Зач.: Неизбеж[но]

387. Зачеркнуто:

388. Цыфра 10 исправлена из 11.

389. Зач.: признаютъ

390. Вписано на поле вместо зачеркнутого начала:

391. Зач.: этомъ самъ спроситъ себя

392. Зач.: властвуетъ

393. надъ

394. Зач.: никакiя

395. Зач.: Человекъ

396. Признаемъ

397. Зач.: зак[онъ]

398. Зач.:

399. Зач.: благо[разумнаго] сознанiя не существуютъ

400. Зачеркнуто: совершается

401. состо[итъ]

402. Зач.: И потому. Текст: в ркп. стоит раньше текста: Весь мiръ.... а не наоборотъ, но на полях помечена перестановка цифрами 1, 2.

403. Жизнь

404. Зачеркнуто: личная ж[изнь],

405. Зач.:

406. Зач.: Жизнь есть жизнь

407. Зач.: Жизнь есть жизнь

408. Жизнь прожитая

409. Зач.: настоящая

410. Зач.:

411. Зачеркнуто: въ этомъ только его жизнь

412. Зач.: благо

413. paзуму

414. Зач.: представляется

415. Зач.:

416. слово прочтено приблизительно

417. Зачеркнуто: Треб[ованiя]

418. Зач.:

419. Зач.: Нужно только не признавать личность жизнью

420. Зач.: блага

421. отречься отъ нихъ

422. Зач.: унич[тоженiемъ]

423. Зачеркнуто

424. Зач.: Но то любовь

425. После этого была на новой строке цыфра 25, она зачеркнута и вписан дальнейший текст.

426. Цыфра 5 по 6.

427. Зач.:

428. Зачеркнуто: какъ проявленiе деятельности жизни, освященной разумомъ

429. Зач.: Люди не имеющiе жизни

430. стремленiе отъ блага,

431. Зач.: жизни

432. Зач.:

433. Зач.: подчиненiе

434. Зач.: для чел[овека]

435. Только познанiе обманчивости существованiя личности и единственно возможнаго блага любви жизни любви даетъ человеку благо

436. Зачеркнуто: нежелая

437. Зач.:

438. Зач.: Мудр[ецы]

439. Зач.: есть

440. Зач.:

441. Лист 10 начинается с зачеркнутого текста, бывшего вероятно сначала раньше листа 9 именно: 28 Благо людей только въ любви. И вместо того чтобы устроять такiя условiя жизни, при к[оторыхъ] б[ыло] бы возможнонаибольшее благо, люди делаютъ обратно. Они борятся съ

442. Зачеркнуто: Но и то и другое существуетъ

443. переменяются и

444. Зач.: Мысль о смерти

445. Зачеркнуто:

446. Зач.: меня, но также, но больше

447. Зач.: это и есть

448. этой жизнью

449. Глава исключенная Толстым в шестой редакции (см. Описание, рукопись № 236).

450. В подлиннике: онъ

451. В подлиннике: онъ

452.

453. Зачеркнуто: Розовая постель Сибарита была его наслажденiе.

454. в подлиннике: боль.

455. какого

456. Та же глава в ѴІ-й редакции (в гранках) (Описание, рукопись № 344).

457. XXXIV исправлено из

458. Зачеркнуто: А и страдаетъ человекъ отъ заблужденiй другихъ людей, и заблужденiя каждого человека заставляютъ страдать другихъ.

459. Копия с предшествующего текста, сильно измененная Толстым и совсем отложенная (см. Описание, рукопись № 345).

460. Далее идет текст варианта № 10 (стр. 619), начиная со слов: »... и до конца.

461. Шесть последовательных автографических, заново сделанных набросков Толстого той же главы XXXIV. Написаны вместо отложенных гранок.

462. Описание, рукопись № 354.

463. В той же рукописи.

464. «пр[опустить]», частью целиком вычеркнутый, именно:

Разсужденiе говорить намъ <напротивъ, что это самое и должно быть.> Съ одной стороны, что по статистике случаи болезней, крушенiй, казней, войнъ подлежать определеннымъ законамъ. <И это самое должно быть. Ведь положенiе раненнаго на поле сраженiя и кондуктора съ выжигаемыми внутренностями было бы ужасно, если бы оно было не то, что должно быть. Но оно то самое. Такъ чему же мы ужасаемся?> Съ другой стороны <если мы оглянемся на свою жизнь и подумаемъ о связи, которую имеютъ эти явленiя съ нашей жизнью, то мы увидимъ, что> все эти явленiя необходимы для насъ, что наша жизнь делаетъ то, что есть люди голодающiе, есть люди, сидящiе въ тюрьмахъ, есть крушенiя поездовъ, есть войны. Такъ что по разсужденiю все это должно быть. Должно быть, мы возмущаемся, и все наше существо говорить, что этаго не должно быть. <Иначе мы не можемъ смотреть на страданiя ни на свои, ни на чужiя.> Страданiе это, то, чего не должно быть. Иначе мы не можемъ понимать страданiя. <Не должно быть, а есть. В этой то противоположности и весь ужасъ страданiя. Мало того, въ этомъ одномъ. —> <Въ томъ, что совершается то, чего не должно быть по нашему сознанiю, и состоитъ сущность страданiя. Наше сознанiе страданiя возникло изъ этаго противоречiя. И такiя противоречiя между сознанiемъ того, что должно быть и явленiями того, чего не должно быть составл> <Мы спрашиваемъ себя, зачемъ? За что? и, не находя ответовъ, заключаемъ, что жизнь не имеетъ разумного смысла. — И действительно, если мы не знаемъ зачемъ страданiя? страданiя делаются ужасны, вся жизнь делается страданiемъ, и намъ нельзя жить. Ведь если бы люди, непонимающiе жизнь, только делали те выводы, которые вытекаютъ изъ ихъ мiросозерцанiя. Нельзя человеку жить у хозяина въ работникахъ, не зная того, что отъ него хочетъ хозяинъ, и зачемъ онъ ему велитъ делать то или другое. Нельзя человеку жить, не зная, зачемъ страданiя>

465. См. Описание, рукопись № 355.

466. и след.

467. После написания третьего варианта была сделана автором попытка сначала соединить третий вариант с рукописью № 345 (стр. 620—622), а потом соединить второй и третий наброски в один текст, для чего и произведено сокращение третьего наброска в начале и конце.

468.

469. в подлиннике: проводивъ

470. в подлиннике: болезнью

471.

472. Описание, рукопись № 357.

473. в подлиннике: жизнь

474. Описание, рукопись № 357.

475. страданiй

476. Кусок текста, начиная со слов на стр. 631: «Человекъ испытываетъ страданiя голода...» кончая: «... Мы не можемъ» вписан по копии № 359, так как в автографе листок утрачен.

477. В подлиннике: страданiямъ.