III. ВАРИАНТЫ ИЗ КОРРЕКТУР
№ 357 (корректура. Эпилог, ч. 1, гл. II).[1928]
[1929]Если допустить, как то делают[1930] историки, что цель[1931] движения человечества известна нам, кроме осуждения, которое мы должны брать на себя, мы должны допустить в истории две одинаково непонятные силы: гениальность и случайность; ибо если цель движения человечества известна нам, и она состоит или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общес[твенном] прогрессе, мы должны для того, чтобы объяснить, почему цели эти достигались такими, а и не иными путями, должны допустить гениальность и случайность, как то и делают все историки без исключения. «Случай сделал положение, гений воспользовался им».
Но что такое случай? Что такое гений? Случай, случайность есть только парифраза: [1932] «Я не знаю, не могу и не хочу знать, почему? и говорю: случай». Гений,[1933] если это не есть простое понятие высшей степени умственных способностей, есть[1934] тоже парифраза,[1935] означающая неизвестную силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие.
Тот, который не видал бы труда садовника, поливающего, окапывающего яблоню, заметив, как быстро и успешно растет яблоня в сравнении с другими деревьями, сказал бы: случайность делает то, что яблоня не заглушена другими растениями, не объедена мышами, а гениальность сделала то, что она переросла все деревья.
И до тех пор, пока он не убедится, что всегда[1936] яблоня кем или чем-то сбережена, хотя бы он и не знал, для какой цели,[1937] он не поймет, что это делается не нечаянно и что то, что он называл случаем и гением — есть только его собственная глупость.
Какую бы цель мы ни ставили движению народов, деятельность[1938] исторических лиц не может быть объяснена без понятия случая и гениальности, т. е. без бессмыслицы. Только[1939] отрешившись от понятия цели и рассматривая событие во всем его объеме, деятельность[1940] этих лиц представится нам[1941] не только не случайною и не гениальною, а необходимою до такой степени, что вместо того, чтобы, как прежде, отыскивать объяснение каждой подробности их жизни, теперь каждая ничтожнейшая, равно как и важнейшая подробность этой их жизни будет служить объяснением их деятельности.
Только стоит признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а[1942] только факт,[1943] состоящий в убийствах сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии,[1944] в России [известен], и движение с запада на восток, а потом с востока на запад известны нам и составляют сущность и цель событий, и не только не нужно объяснять случаем и гениальностью деятельность Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе всех исторических событий без тех мелких, так называемых, случайностей, которые составляли жизнь Наполеона и Александра и сделали их тем, чем они были.[1945]
Точно так же, как к каждому растению нельзя придумать другого, более соответственного ему цвета и семени, как то, которое растет на нем, невозможно придумать других двух людей со всем их прошедшим, которые бы могли исполнить свое назначение так, как они его исполнили.
№ 358 (корректура. Эпилог, ч. 2, гл. IV).
<Если источник власти лежит не в физических и не в нравственных свойствах лица, обладающего властью, то сущность этой власти находится вне лица.[1946]
В чем же она заключается?......
Но, может быть, недоумение наше происходит только от нашего невежества. Может быть, действительно то, о чем мы спрашиваем, всем давно известно. <Может быть, есть та> Наука эта есть та разменная касса, в которой слово власти разменивается на действительное понятие.
В университетских науках есть такая разменная касса.
— Вам что угодно?
— Что такое власть?
— Давно бы сказали. Сюда пожалуйте, в другое отделение. Здесь есть наука >
№ 359 (корректура. Эпилог, ч. 2, гл. VI).[1947]
<Итак, восстановляя условия времени, в которых действует человек, мы видим, что если события кажутся нам в зависимости от приказаний, предшествующих событиям и определяющих их, то и приказания находятся в зависимости от событий, так как приказание тогда только может быть исполнено, когда оно находится в соответствующем событиям ряду приказаний и предшествует событию в определенный момент времени. Вследствие этого-то мы видим, в чем состоит сущность того, что есть событие, и того, что есть выражение воли человека.>
№ 360 (корректура. Эпилог, ч. 2, гл. VI).[1948]
<Александр І-й в 1807 году поднимает ополчение против антихриста Наполеона и[1949] приказывает всё, что нужно для злейшей воины с ним, и заключает с ним дружеский союз. Руководители французской революции высказывают одно желание: дать свободу и благосостояние народу, приказывают всем быть равными и свободными и режут и душат людей, тем самым [? ] доказывая, что их приказания о свободе не соответст[вуют], а прик[азания] о уб[ийствах] соответствуют р[авенству], с[вободе].
Всякий, кто захочет проверить это наблюдение на самом себе, легко убедится, что и в обычной жизни из всех выражений нашей воли — приказаний редко исполняется малая часть.
А между тем, всякий раз, где совершается действие, в котором принимают участие несколько людей, оно приказано.>
№ 361 (корректура. Эпилог, ч. 2, гл. VI).
Если[1950] мне не подали или не тотчас же подали стакан воды или вместо стакана воды подали кружку кваса, то это происходит от того, что ряд предшествовавших приказаний не связался с отдаваемым приказанием.[1951] Для того, чтобы[1952] приказание было наверное исполнено, надо, чтобы[1953] человек выразил такое приказание, которое могло бы быть исполнено. Знать же то, что может и что не может быть исполнено, невозможно, не только для Наполеоновского похода на Россию, где принимают участие миллионы, но и для[1954] того, чтобы один человек подал другому стакан воды, ибо[1955] могут случиться миллионы препятствий. Вследствие этого[1956]-то и бывает, что из большого количества приказаний исполняется только одно.
Все невозможные приказания не связываются с событием[1957] и не бывают исполнены. Только те одни, которые возможны, связываются в последовательные ряды приказании, соответствующие рядам событий, и бывают исполнены. И точно так же, как неразрывной цепью, вытекая одно из другого и не имея начала, связаны между собой все события, так точно и связаны соответствующие ряды приказаний.
Итак, восстановляя необходимое условие времени, мы видим, что между событиями и приказаниями находится строгая зависимость.
Для того, чтобы понять, в чем состоит эта зависимость, необходимо восстановить другое упущенное условие всякого приказания,[1958] исходящего не от божества, но от человека, состоящее в том, что сам приказывающий человек участвует в событии. Это-то отношение приказывающего к тем, кому он приказывает, и есть именно то, что называется властью.
При каждом совокупном действии людей они складываются в известные группы таким образом, что[1959] наибольшее число людей[1960] принимают наибольшее прямое участие в самом действии и, всё уменьшаясь и уменьшаясь, число людей, принимающих прямое участие в действии, доходит до очень малого числа лиц или большей частью до одного[1961] лица.
Такое соединение есть вечная и неизбежная форма, в которой совершаются все совокупные действия людей.
Явление это повторялось и повторяется всегда, везде. Люди, для совершения совокупных действий: [1962] общих работ, суда, управления гражданского или церковного, войны — всегда складываются в группы, которые не только могут быть уподоблены, но совершенно верно выражены фигурами полушара, пирамиды или конуса, в которых наибольшее участие в самом действии распределяется в широком основании и наименьшее прямое участие на вершине.
Другое, не только подобие, но и намек на необходимость этой формы, мы находим в распределении частиц воды, принимающей всегда форму капли, и частиц песку, принимающих форму конуса, когда они сыплются сверху, и в форме полушара или конуса, который принимают муравьи или пчелы в своих совокупных действиях, или форму пирамиды, принимаемую идущей саранчею.
№ 362 (корректура. Эпилог, ч. 2, гл. IX, X).[1963]
[1964]признает, что существо, нанесшее ему оскорбление, невиновно,[1965] потому что тотчас же[1966] видит причину, произведшую действие.
Это то основание, вследствие которого[1967] мы можем почти верно предсказать поступки детей, стариков,[1968] больных или[1969] людей весьма ограниченных, как скоро нам известна причина, долженствующая произвести действие. На этом основании[1970] — и, с другой стороны, чем способнее судящий видеть причины поступка.[1972] На этом основании строится существующая во всех законодательствах невменяемость для детей, стариков и сумасшедших и уменьшающие вину обстоятельства. Вменяемость представляется большей или меньшей, смотря по большей или меньшей доступности причин действия и по большему или меньшему пониманию причин.
Как в случае высшей доблести, так и высшего злодейства, мы признаем наибольшую свободу.[1973] Когда[1974] поступок того или другого рода подлежит нашему суждению, мы говорим: не понимаю, как он мог быть так велик и гениален или так ужасен и жесток. Все мученичества людей, стоявших выше своего века, основаны только на наибольшей степени вменяемости, то есть свободы, признаваемой за теми действиями, причин которых не могли понимать люди, судившие их. Чем понятнее нам причина поступка, тем менее мы признаем свободу. Самоотвержение чужого человека без видимой цели представляет в наших глазах наибольшую свободу и потому заслугу. Самоотвержение отца, матери, самоотвержение с возможностью награды, более понятное, представляется менее заслуживающим сочувствия, менее свободным.
Если причины, произведшие поступок,[1975] совершенно непонятны нам, то на вопрос, отчего он сделал это? мы отвечаем только: захотел и сделал, то есть причиной поступка признаем одну свободную волю. Но если хоть одна из причин известна нам, мы говорим: он захотел этого потому что.... и уже некоторая доля необходимости занимает место свободы. Если же мы знаем и характер человека, необходимость представляется нам еще в большей степени. Если же характер этот несложен, как у дурачка или ребенка, и причины, как голод или гнев, совершенно очевидны, и кроме того, мы обладаем опытностью и знанием людей, то мы уже допускаем самую малую часть свободы и видим наибольшую необходимость.[1976]
XI
Итак, рассматривая представление наше о свободе и необходимости,[1977] мы находим, что представление[1978] это постепенно увеличивается и уменьшается,[1979] смотря по большей или меньшей связи с внешним миром, по большему или меньшему отдалению времени и большей или меньшей зависимости от причин, в которых находится рассматриваемое явление жизни человека.[1980]
Постепенность этого представления о свободе и необходимости увеличивается и уменьшается, смотря по точке зрения, с которой мы рассматриваем явление, но никогда ни в том, ни в другом случае не уничтожается ни понятие свободы, ни понятие необходимости.[1981]
1) Действительное понимание жизненных явлений невозможно без этих двух крайних полюсов — свободы и необходимости.
Для того, чтобы придти к полной необходимости, без свободы, мы должны знать все условия зависимости человека, а это невозможно, ибо как бы ни увеличивалось наше знание тех пространственных условий, в которых находится человек, знание это никогда не могло бы быть полное, ибо число этих условий бесконечно велико, так же как бесконечно пространство.
2) Как бы мы ни удлиняли период времени от того явления, которое мы рассматриваем, до времени суждения, период этот будет конечен, а время бесконечно. И
3) Как бы ни была[1982] доступна цепь причин, которые нам известны, мы никогда не будем знать[1983] всей цепи, так как она бесконечна.[1984] Но кроме того, если бы даже, допустив остаток наименьшей свободы равным нолю, мы бы признали в каком-нибудь случае, как, например, в умирающем человеке, в зародыше, в идиоте, полное отсутствие свободы, мы бы тем самым уничтожили самое то понятие человека (которое составляло предмет наблюдения): как только нет свободы, нет человека.
И потому[1985] представление необходимости без малейшего остатка свободы — невозможно.[1986]
Точно так же никогда мы не можем придти к представлению свободы без необходимости, ибо: 1) как бы мы ни представляли себе человека исключенным от влияний внешнего мира, влияние это всегда будет. Для того, чтобы представить его себе вне влияния окружающего, мы должны представить его себе или неспособным воспринимать эти влияния, то есть уже не человеком, или вне пространства.
[Далее от слов: 2) Как бы мы ни приближали время суждения кончая: Как бы ни была непостижима для нас причина выражения воли в каком бы то ни было своем или чужом поступке, первое требование ума есть предположение причины близко к печатному тексту. T. IV, эпилог, ч. 2, гл. X.][1987]
Если бы мы признали[1988] в каком-нибудь действии человека отсутствие причины, то этим самым мы бы признали, что действие это, не имея причины, находясь вне закона причинности, не может иметь и последствий, то есть уничтожили бы понятие свободы, как силы производящей.
Итак, для того, чтобы получить понятие необходимости без свободы, мы должны допустить бесконечное бесконечно великий период времени и бесконечный ряд причин.
Для того, чтобы получить понятие свободы без необходимости, человек должен быть один, то есть вне пространства, вне времени и вне зависимости от причин.[1989]
Только при соединении двух отвлечений обоих источников познания получается[1990] представление о[1991] жизни человека.[1992]
Только взаимно определяющиеся эти два понятия (Wechselbegriffe) свободы и необходимости или сущности жизни и разума дают нам представление о[1993] жизни человека.
Свобода, ничем не ограниченная, есть воля человека в его сознании.
Свобода, подчиненная закону необходимости, есть воля[1994] человека в своем проявлении. Необходимость без содержания есть три отвлеченные закона разума. Необходимость, имея содержанием свободу, есть <только> приложен[ие] к ней законов разума. Свобода, воля есть то, что рассматривается, необходимость, разум есть то, что рассматривает. Свобода, воля есть содержание; необходимость, разум есть форма.
Свобода и необходимость отдельно суть взаимно исключающиеся и одинаково недоступные понятия, так как понимание жизни одинаково невозможно без формы и без содержания; но свобода ограниченная — воля людей, проявляющаяся в пространстве, времени и зависимости от причин,[1995] рассматриваемая законами разума, есть всё то, что мы знаем о жизни человека.[1996]
Понятие большей свободы и меньшей необходимости или меньшей свободы и большей необходимости есть только определение большего или меньшего приложения законов разума к рассматриваемому им содержанию.
Понятие свободы существует только в сознании и может составлять предмет наук отвлеченных (метафизика, трансцендентная философия, антропология). Свобода же в проявлении своем есть[1997] воля, подлежащая законам разума.
Признание свободы человека в связи с внешним миром во времени и в зависимости от причин есть[1998] только отречение от законов разума, есть только признание в своем незнании.
История рассматривает проявления воли человека в связи с внешним миром во времени и в зависимости от причин, то есть определяет эту волю законами разума и потому для истории не может существовать понятия свободы.
Для истории существуют только линии движения человеческих воль, один конец которых скрывается в неведомом, а на другом конце которых движется в[1999] пространстве, во времени и в зависимости от причин сознание свободы людей в настоящем.
Чем более раздвигаются перед нашими глазами с обоих концов[2000] эти линии движения прошедшего, тем очевиднее законы этого движения.[2001]
Уловить и определить эти законы составляет задачу истории.
Примечания
Если допустить, как говорят одни историки, что всё было произведено его волей, то весь европейский мир представляется поприщем капризов одного человека.
Над зач. надписано, кончая словами: в действии, доходит
Напротив, всё усложняя и усложняя характер человека и причины, действующие на него, мы придем к обратному заключению.
<точно так же как не можем понять поступка животного без участия его воли. Ибо если бы могли представ[ить]>
Допустив даже, что при знании [?] всех условий, <деятельность> в которых она проявляется, воля человека так же определена, как и <деятельность> воля животного, мы будем иметь наибольшую необходимость и наименьшую, но не полную необходимость, ибо воля человека <подобная в этом случае воле животного> все-таки будет представлять некоторую долю свободы, ту самую, которую мы называем жизненной силой в животном и растении и которая не может быть подведена под законы необходимости; ту самую сущность жизни, которую мы не знали и не можем определить. Если даже допустить, что воля человека могла быть так же определена, как проявление жизненной силы в растении или даже в неорганической природе, мы никогда не придем к полному отсутствию свободы, ибо сила тепла, движения эфира, электричества, тяготения в сущности своей остается неподлежащей закону необходимости и представляет известную степень свободы.
Свобода, ничем не ограниченная, в сущности своей вне пространства, времени и причин, есть воля, сознаваемая человеком. Необходимость, как связь пространства, времени и причин, есть разум человека с его тремя законами. Понятие свободы есть только воля, в существе своем постигаемая только сознанием, понятие необходимости есть только выражение законов разума. Воля есть содержание, разум есть форма. Воля есть то, что рассматривается, разум есть то, что рассматривает.
Понимание жизни одинаково невозможно без формы и без содержания.
И только в соединении своем понятие свободы <есть воля> и понятие необходимости <есть разум> получают определенное значение.
В действительности в возможности понимания существует только свобода в своем проявлении, то есть воля, рассматриваемая разумом по закону необходимости, то есть определяемая по законам пространства, времени и причины.