Война и мир. Черновые редакции и варианты
К тому II, части 5, страница 4

№ 150 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

<Получив письмо Наташи, Анатоль поехал к сестре.

— Hélène, mon ange! Je suis le plus heureux des mortels,[3786] — сказал он ей. —Ты знаешь. Я увезу ее. Ma parole d'honneur.[3787] Я увезу ее.

— Пожалуйста, мне ничего не рассказывай о своих проказах, меня не мешай.

— Душа моя! Мне деньги нужны, ради бога. Я душу черту заложу.

— На что же тебе деньги?

— Да ведь ты не велишь говорить тебе...

— Разумеется.

— Ma chère! Elle m'aime.[3788] Я еду к Долохову, он мне обещал всё устроить, попа, тройки и ночью в шубку в сани и... Нет, ты дашь денег?

— Я тебе дам денег, но только не на твои глупости. Et très amoureuse?[3789] — спросила, кротко улыбаясь, Hélène.

— Ну, давай, ради бога. Я тебе отдам. Мне хоть три тысячи теперь. — Hélène дала денег, от нее Анатоль поехал к Долохову, который взялся устроить всё похищение.

— Так всё сделаю, что ни одна бестия не пронюхает, две тройки, поп у меня есть... Ступай домой и собирайся, в одиннадцать часов я у тебя.

Pierre застал Анатоля одного, спящего на диване, после клубного обеда.>

№ 151 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

<Раза два видев Наташу с Анатолем, он удивлялся, какое удовольствие могла с ним находить Наташа, но он так верил в нее, что не смел сомневаться, говорил себе: верно, я не понимаю, а так надо. Он ничего не воображал до объяснения Сони. Когда Соня стала рассказывать, он выставил глаза и сначала улыбался. Всё, касавшееся Наташи, должно было быть приятно и весело. Но улыбка мало помалу перешла в плаксивую гримасу, и когда на вопрос его, чего же она боится? Соня со слезами закричала: — Как же вы не понимаете, граф, они целуются — она погубит себя, она этого хочет... [сказав][3790] это, посмотрела на Pierr'a и, не веря своим глазам, увидала, что он плачет. Он извинился перед Соней за свою слабость и уехал домой, тотчас же отыскал [Анатоля] и тут между зятем и шурином произошла такая же сцена, как и тогда между тестем и зятем. Pierre в первый раз после семи лет пришел в свое наследственное от отца львиное бешенство, но на этот раз он не удержался.

Когда он объявил Анатолю, чтоб тот уезжал сейчас же и чтобы он знал, что после его поступка с Наташей он не смел показываться ему на глаза, Анатоль сказал:

— Que diable sur quel ton le prenez vous, parce qu'on embrasse une jolie fille?[3791]

Pierre, сжав кулаки, подошел к его лицу.

— Ты хочешь жениться на ней?

— Да, ежели бы у ней было состояние...

Но не успел Анатоль договорить этого, как Pierre с поднятыми кулаками бросился на него и стал бить его по голове и спине до тех пор, пока Анатоль, и не думая защищаться, не выбежал из комнаты. Анатоль уехал, тем более, что Pierre послал ему десять тысяч и объявил, что до тех пор, пока он не покажется в Москве, он будет получать прежнюю пенсию.

Но этого подвига было мало.

Pierre, который спорил с князем Андреем о том, что нельзя простить никогда падшую женщину, и не ставил себе вопроса, прощает он или не прощает Наташу. Она была всё та же для него. Только новый, грустный, матовый круг этой ореолы прибавился, это было сожаление.>[3792]

№ 152 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX—XXII).

После первого своего свиданья с Наташей в Москве Pierre почувствовал, что он не свободен и неспокоен с ней, он решил не ездить к ним.[3793]

Но Элен B[esouchoff] привлекла к ним в дом Наташу, и Pierre с чуткостью влюбленного мучался, глядя на их отношения. Но какое право он имел вмешиваться в это дело? Тем более, что он чувствовал себя не беспристрастным в этом деле. Он решился не видеть никого из них.

Получив письмо Сони, как ни стыдно ему бы было признаться в том, первое чувство Pierr'a было чувство радости. Радости, что князь Андрей не счастливее его. Чувство это было мгновенное, потом ему стало жалко Наташу, которая могла полюбить человека, столь презираемого Рiеrr'ом, как Анатоль, потом ему стало непонятно это, потом страшно за Андрея и потом больше всего страшно за ответственность, которая на него самого ложилась в этом деле. Мгновенно, как утешение, ему пришла его мрачная мысль о ничтожестве, кратковременности всего, и он старался презирать всех; но нет, этого нельзя было оставить. Измена Наташи Андрею мучала его, как измена ему самому, больше, чем его мучала измена своей жены. Так же, как при известии об измене своей жены, он испытал какое-то отталкивающее, но кроткое чувство к тому, для кого изменили, и озлобление к той, которая изменила. Он ненавидел Наташу. Но надо было на что-нибудь решиться; он велел закладывать и поехал искать Анатоля.

Pierre нашел его у цыган веселого, красивого, без сюртука, с цыганкой на коленах.

В низкой комнате пели и плясали, был крик и гам. Pierre подошел к Анатолю и вызвал его с собой.

— Я от Ростовых, — сказал Pierre.

Анатоль смутился и покраснел.

— Что, что? А?

Но Pierre был еще более смущен, чем Анатоль. Он не смотрел на него.

— Mon cher,— начал он,— vous savez que A[ndré] B[olkonsky] qui est mon ami est amoureux de cette jeune personne. Je suis l'ami de la maison et je voudrais connaître vos intentions.[3794] Pierre взглянул на Анатоля и был удивлен выражением волнения и смущения, показавшегося на лице Анатоля.

— Да что ты знаешь? Что? — говорил Анатоль. — Ах, mon cher,[3795] всё это так глупо. Это меня Долохов сбил.

— Я знаю то, что ты позволил себе написать вот это письмо и что оно попалось домашним.

Анатоль схватился за письмо и вырвал его.

— Что сделано, то сделано, вот и всё,— сказал он, багровея.

— Это хорошо, mais je suis autorisé à vous demander vos intentions.[3796]

— Ежели меня хотят заставить жениться, — заговорил Анатоль, разрывая письмо, — то знай, что[3797] меня не заставят плясать по своей дудке, а она свободна, она мне сама сказала. И ежели она меня любит, tant pis pour Bolkonsky, voilà tout.[3798] Pierre тяжело вздохнул. У него уже поднялось его метафизическое сомнение в возможности справедливости и несправедливости, этот его свинтившийся винт, и потом он вместе так завидовал и так презирал Анатоля, что он постарался быть особенно кротким с ним. «Он прав» — подумал он — «виновата она, а он прав».

— Всё таки прямо отвечай мне, я затем приехал, — топотом, не поднимая глаз, сказал Pierre, — что мне сказать им, намерен ты просить ее руки?

— Разумеется, нет![3799] — сказал Анатоль, тем более смелый, чем робче был Pierre.

Pierre встал и вышел в комнату, где были цыганы и гости. Pierr'a знали цыганы и знали его щедрость. Его стали величать.[3800] Илюшка проплясал, размахнулся и поднес ему гитару. Реirrе положил ему денег и улыбнулся ему. Илюшка не виноват был и отлично плясал. Pierre выпил вина, поданного ему, и побыл более часа в этой компании. «Он прав, она виновата», думал он. И с этими мыслями он приехал к Ростовым.

Соня встретила его в зале и рассказала ему всё, что письмо написано... Старый граф жаловался на то, что с девками без графини[3801] — беда, что он не понимает, что с Наташей.

— Как же, папа, не понимаете, я вам говорила, — сказала Соня, оглядываясь на Pierr'a. — Курагин делал предложение. Ну, она отказала, и расстроило ее.

— Да, да, — подтвердил Pierre.

Поговорив несколько времени, граф уехал в клуб. Наташа не выходила из комнаты и не плакала, а сидела, молча устремив прямо глаза, и не ела, не спала, не говорила. Соня умоляла Piеrrа пойти к ней и переговорить с нею.[3802]

Pierre пошел к Наташе. Она была бледна[3803] и дрожала. Pierr'y жалко стало ее, она поглядела на него сухо и не улыбнулась. Pierre не знал, как и что начать говорить. Соня первая начала.

— Наташа, Петр Кирилович всё знает, он пришел сказать тебе...

Наташа оглянулась[3804] любопытным взглядом на Pierr'a, как бы спрашивая, друг он или враг по отношению к Анатолю. Сам по себе он не существовал для нее. Pierre это чувствовал. Увидав этот переменившийся взгляд и ее[3805] похудевшее лицо, Pierre понял, что Наташа не виновата, и понял, что она больная,[3806] и начал говорить.

— Наталья Ильинична,[3807] — сказал он, опустив глаза, — я сейчас виделся с ним и говорил с ним.

— Так он не уехал? — радостно вскричала Наташа.

— Нет, но[3808] это всё равно для вас, потому что он не стоит вас. Он не может быть вашим мужем. И я знаю, вы не захотите сделать несчастье моего друга. Это была вспышка, минутное заблуждение, вы не могли любить дурного, ничтожного человека.

— Ради бога, не говорите мне про него дурно.[3809] — Pierre перебил ее.

— Наталья Ильинична,[3810] подумайте, счастье ваше и моего друга зависит от того, что вы решите. Еще не поздно.[3811]

Наташа усмехнулась ему. «Разве это может быть, и разве я думаю о Болконском, как он хочет?»

— Наталья Ильинична, он ничтожный, дурной...

— Он лучше всех вас, — опять перебила Наташа.— Если бы вы не мешали нам. Ах, боже мой, что это, что это? Соня, за что? Уйдите, — и она зарыдала с таким отчаянием, с которым оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной.[3812]

Pierre начал было говорить. Но она[3813] закричала: «уйдите, уйдите». И тут только Pierr'y[3814] всей душой стало жалко ее, и он понял, что она[3815] не виновата в том, что с ней сделали.

привычное место Pierr'a и доложил ему, что князь в столовой (лакей знал, кто знакомые Pierr'a). Но Pierre не читал, не говорил и даже не ужинал. В третьем часу он вернулся домой.

— Где Анатолий Васильевич? — спросил он у швейцара.[3816]

— Не приезжали. Им письмо принесли от Ростовых. Оставили.

— Сказать мне, когда приедут.

— Слушаю-с.

До поздней ночи Pierre, не ложась, как лев в клетке, ходил в своей комнате. И он не видал, как прошло время до третьего часа, когда камердинер пришел сказать, что Анатолий Васильевич приехали. Pierre остановился, чтоб перевести дыхание, и пошел к нему. Анатоль, до половины раздетый, сидел на диване; лакей стаскивал с него сапоги, а он держал в руках письмо Наташи и улыбаясь читал его. Он был красен, как всегда после попойки, но тверд языком и ногами и только икал. «Да, он прав, он прав», — думал Pierre, глядя на него. Pierre подошел и сел подле него.

— Вели ему уйти, — сказал он на лакея.

Лакей ушел.

— Я опять о том, — сказал Pierre. — Я бы желал знать...[3817]

— Зачем ты вмешиваешься? — сказал Анатоль, — я тебе не скажу и не покажу.

— Mon cher, j’en suis bien fâché, — сказал Pierre, — mais il faut que vous me donniez cette lettre, prime.[3818] — Он вырвал письмо, узнал почерк, скомкал, положил в рот и стал жевать. Анатоль хотел возражать, но не успел этого сделать и, заметив состояние Pierr'a, замолк. Pierre не дал ему договорить. — Je ne serais pas violent, ne craignez rien.[3819] — Он встал и[3820] взял[3821] на столе[3822] щипцы и стал судорожно гнуть и ломать их.

— Второе, il faut que vous partiez cette nuit même,[3823] — сказал, жуя бумагу и ломая.[3824]

— Mais, mon cher,[3825] — сказал Анатоль, но робко.

— Это очень неучтиво с моей стороны, но не отсюда, не из моего дома ты должен уехать, а из Москвы и нынче. Да, да. Третье, ты никогда ни слова не должен говорить о том, что было между тобой и этой несчастной... и не должен ей попадаться на глаза.

Анатоль, нахмурясь и опустив глаза, молчал. И взглянул, робко на Pierr'a.

— Ты добрый, честный малый, — вдруг[3826] дрожащим голосом заговорил Pierre, отвечая на этот робкий взгляд.[3827] — Это должно. И я не стану говорить, почему, но это должно, мой милый.[3828]

— Да отчего ты так? — сказал Анатоль.

— Отчего? — крикнул Pierre. — Отчего? Да кто она, девка, что ль? Это мерзость... Тебе забавляться, а тут несчастье дома.[3829] — Я тебя прошу.[3830] — Не слова, но тон убедил Анатоля. — Он робко взглядывал на Pierr'a.

— Да, да, — сказал он. — Я говорил Долохову. Это он подбил меня. Он хотел увезти ее. Я ему говорил, что потом...

— Мерзавец, — сказал Pierre. — Он... — и хотел что-то сказать еще, замолчал и начал сопеть носом, выкатившимися глазами уставясь на Анатолия. Анатоль знал его это состояние, знал его страшную физическую силу, отстранился от него.[3831]

Pierr'e всё сопел, как надуваемая волынка, и молчал.

— Это так, ты прав, — говорил Анатоль. — N'en parlons plus.[3832] И знай, mon cher, что ни для кого[3833] я не сделал бы этой жертвы. Я еду.

— Votre parole?[3834] — сказал Pierre.[3835]

— Ma parole.[3836]

Pierre вышел из комнаты и прислал с лакеем денег Анатолю на дорогу.

На другой день Анатоль взял отпуск и уехал в Петербург.[3837]

История Наташи с Анатолем сильно поразила Pierr'a. Кроме своей любви к Андрею, кроме больше чем дружбы к Наташе, кроме того странного стечения обстоятельств, которые заставляли его принимать постоянно участие в судьбе Наташи и его участие в его сватовстве, его поразила мысль, что он был виною этого столкновения, что он не предвидел того, что сделает Анатоль. Но мог ли он это предвидеть? В его понятии Наташа была такое высокое, неземное существо, отдавшее свою любовь лучшему человеку в мире — князю Андрею, и Анатоль, такое глупое, грубое, лживое животное.[3838]

Несколько дней после происшествия Pierre не был у Ростовых и усердно ездил в свет и особенно в сплетничье, т. е. самое большое общество. Там действительно с радостным сожалением говорили про Наташу, и Pierre со всей силой своего умения удивлялся тому, как могли выдумывать нелепости, не имевшие никакого основания, и спокойно рассказывал, как его beau frère влюбился в Ростову и как ему было отказано. Когда он в первый раз приехал к Ростовым, он особенно был весел с родными и с Наташей. Он не замечал, как будто, заплаканных глаз и исхудавшего лица и остался обедать. За обедом он во всеуслышание, не глядя на Наташу, рассказал, как по всей Москве говорят о том, что Анатоль делал предложенье Наташе и как она отказала ему, и Анатоль, убитый горем, уехал. Он не заметил ни как пошла при этом кровь носом у Наташи и она вышла из [-за] стола, ни как Соня умиленно, набожно за это смотрела на него. Он остался и вечер и приехал на другой день. И каждый день стал ездить к Ростовым.

глаза были сухи, как будто всегда были в ее глазах. Соня после Nicolas теперь больше всех в мире любила Pierr'a за добро, которое он делал ее другу, и потихоньку говорила ему это.

Он ничего не говорил с Наташей ни о Анатоле, ни о князе Андрее, он только много говорил с ней и стал привозить ей книги, между прочим любимую свою Nouvelle Héloïse, которую Наташа прочла с увлечением и стала судить о ней, говоря, что она не понимает, как Альбер мог любить Héloïse.

— Я бы[3839] мог, — сказал Pierre. (Наташе странно показалось, что Pierre говорит про себя, как про мужчину, который тоже мог любить и страдать. Он и для нее не имел пола.) — Я бы не мог, — сказал Pierre, — но мы раз[3840] говорили с[3841] одним моим другом, и решили, что любовь женщины очищает всё прошедшее, что прошедшее не его... — Он смотрел на Наташу через очки. Соня нарочно отошла. Она ждала объяснения и желала его.

Наташа вдруг заплакала.

— Петр Кириллович,[3842] — сказала она. — Зачем нам скрываться? Я знаю, про что вы говорите. Этого никогда, никогда не будет... не от него, а от меня. Я слишком его любила, чтобы[3843] заставить его страдать.

— Одно скажите мне, любили вы... — Он не знал, как назвать Анатоля, и краснел при одной мысли о нем, — любили вы этого дурного человека?

— Да, — сказала Наташа,[3844] — и не называйте его дурным, вы меня оскорбляете. Но я ничего, ничего не знаю, — теперь она опять заплакала, — ничего не понимаю.

— Не будем говорить, мой друг, — сказал Pierre, так странен вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, нянюшкин тон с ней. — Не будем говорить, мой друг, но об одном прошу вас, считайте меня своим другом и, ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь — не теперь, а когда у вас ясно будет в душе, вспомните обо мне.[3845] Он поцеловал ее руку и, достав платок из кармана фрака, стал протирать очки. Наташа была счастлива этой дружбой и приняла ее. Ей и в мысль не приходило, что Pierre тоже мужчина, что дружба эта могла перейти в другое. Это могло бы быть, но не с этим милым Pierr'ом. Она верно это чувствовала за себя, но не знала, что делалось в душе Pierr'a. Она оттого так чувствовала это, что та нравственная преграда между мужчиной и женщиной, отсутствие которой она так болезненно чувствовала с Анатолем, у Pierr'a была, казалось, непреодолимой. Pierre ездил каждый день к Ростовым, особенно последнее время, и оставил клуб и цыган.[3846]

Князь Андрей приехал не к Pierr'y, а остановился в гостинице и написал записку Pierr'y, прося его приехать к себе.

Pierre нашел его таким же, как всегда: [3847] он был несколько бледен и нахмурен. Он ходил взад и вперед по комнате, ожидая видимо. Он слабо улыбнулся, увидав Pierr'a, одним ртом. И поскорее перебил Pierr'a, чтобы не дать ему говорить шуточно и легко, когда предстояло совсем не легкое и не шуточное объяснение. Он провел его в[3848] заднюю комнату и затворил дверь.

— Я бы не заехал сюда (он так называл Москву), я еду[3849] к Кутузову в турецкую армию, но мне нужно передать тебе объяснения здесь на это письмо. — Он показал Pierr'y каракули Наташи на сером клочке бумаги. (Эти каракули дошли по назначению.) Было написано: «Вы мне сказали, что я свободна и чтоб написала вам, когда я полюблю. Я полюбила другого. Простите меня. Н. Ростова.»

Видно было, что письмо это написано было в минуту нравственной болезни, и лаконическая грубость его была тем извинительнее, но тем тяжелее.

— Прости меня, ежели я тебя утруждаю, но мне самому трудно, — голос его дрогнул. И, как будто рассердившись на эту слабость, он решительно и звонко, неприятно продолжал. — Я получил отказ от графини Ростовой и до меня дошли слухи о искании ее руки твоим шурином или тому подобное. Правда ли это? — Он потер себе лоб рукою. — Вот ее письма и портрет. — Он достал его со стола и, передавая Pierr'y, взглянул на него. Губа его задрожала, когда он передавал его.

— Отдай графине...

— Да... Нет... — сказал Pierre. — Вы не спокойны, Andre, я не могу говорить теперь с вами, у меня есть письмо к вам, вот оно, но я должен сказать вам прежде...

— Ах, я очень спокоен, позволь мне прочесть письмо. — Он сел, прочел и холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.

— Я не знал, что это зашло так далеко, и г-н Анатоль Курагин не удостоил предложить своей руки графине Ростовой, — сказал Андрей. Он фыркнул носом несколько раз. — Ну, так, так, — сказал [он], — передай графине Ростовой,[3850] что я очень благодарю ее за хорошее воспоминание обо мне, что вполне разделяю ее чувства и желаю всего лучшего. Это неучтиво, но ты, милый друг, извини меня, я не сумею напи... — он не договорил, отвернулся.

— André, разве ты не можешь понять это увлечение девушки, это безумство? Но это такое прелестное, честное существо...

Князь Андрей перебил его. Он усмехнулся зло.

— Да, опять просить ее руки? Простить, быть великодушным и т. п.? Да, это очень благородно, но я не способен идти sur les brisées de...[3851] Ах да, еще дружбу. Где теперь находится... г-н? Где этот...[3852] Ну... и страшный свет блеснул в глазах князя Андрея.

— Уйди, Pierre, уйди, я умоляю тебя.

Pierre послушался его и ушел, ему слишком тяжело было и он видел, что не может помочь. Он вышел и велел ехать к Ростовым, сам не зная зачем, но он хотел только увидать Наташу, ничего не сказать ей и вернуться, как будто вид ее мог научить его, что делать. Но он не застал Ростовых и вернулся к князю Андрею.

Болконский, совершенно спокойный, сидел за столом и один завтракал.

— Ну, садись, теперь поговорим толком, — сказал он.

Но, сам того не замечая, князь Андрей не мог говорить ни о чем и не давал говорить Pierr'y. На всё, про что только они ни начинали говорить, у Андрея было короткое, насмешливое, безнадежное словечко, которое для Pierr’a, столь близкого к такому состоянию,[3853] уничтожало весь интерес жизни и показывало во всей наготе этот страшный, не распутываемый узел жизни. Такие слова и мысли могли выработаться только в пропитанной ядом отчаяния душе, хотя они иногда были даже смешны.[3854]

— Что делать, он любит, зато и мучает княжну Марью, так видно надо — пауку заесть муху, а отцу заесть жизнь княжны Марьи. И она довольна. Она съест бога своего с вином и хлебом, сколько б не унижал и не мучал отец. Так надо видно.

О себе он говорил тоже. — Стоило мне только надеть генеральские эполеты, и все воображают, что я генерал и что-нибудь понимаю, а я никуда не гожусь, другие все таки еще хуже меня. Да, tout est pour le mieux dans le meilleur des mon despossibles.[3855] Taк я буду иметь удовольствие встретить твоего милого beau-frèr’a в Вильне? Это хорошо. И твою милую супругу? Mon cher, ты в выгоде, право, хорошая жена жила бы с тобою. Это еще хуже. Ну так и прощай. Или ты посидишь? — сказал он вставая и пошел одеваться. Pierre ничего не мог[3856] придумать. Ему было едва ли не тяжелее своего друга. Он хотя никак и не ждал, чтобы князь Андрей так больно принял это дело, но, увидав, как он его принял, Pierre не удивлялся.

«Однако, я виноват и во всем, во всем, я не должен это так оставить», думал он, вспоминая, каким легким представлял он себе примирение и как теперь оно казалось ему невозможно. «Однако, надо сделать всё, что я хотел». Он вспомнил приготовленную наперед речь и пошел говорить ее князю Андрею, как бы она ни была некстати. Он вошел к князю Андрею. Болконский сидел и читал какое-то письмо, лакей укладывался на полу. Болконский сердито посмотрел на Pierr'a. Но Pierre решительно начал то, что хотел.

— Помните вы наш спор в Петербурге? — сказал он, — помните о N. H.?

— Помню, — поспешно ответил князь Андрей. — Я говорил, что падшую женщину надо простить, я говорил это, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.

— André, — сказал Pierre.

Князь Андрей перебил его. — Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мной никогда про эту... про всё это. Ну, прощай. Готово? — крикнул он на лакея.

— Никак нет-с.[3857]

— А я тебе сказал, чтоб было готово, а я тебе сказал, мерзавец.[3858] Вон.

— Прощай, Pierre, прости меня, — тотчас же после этого обратился он к Безухому, обнял, поцеловал. — Прости,[3859] прости. — И он выпроводил Pierr’a до передней.[3860]

Больше Pierre не видал его и не говорил Ростовым о своем свидании с ним.

Ростовы в эту[3861] весну из-за не улаживавшейся продажи дома думали ехать и не уехали из Москвы. Pierre тоже жил в Москве и каждый день бывал у Ростовых.

№ 153 (рук. № 88. T. II, ч. 5, гл. III).

<Метивье поговорил с почтительным сожалением о последних известиях неудач Наполеона в Испании, выразил сожаление о том, что император слишком увлекается своим честолюбием. Он ждал, что князь, как обыкновенно, оживится в своем озлоблении к Бонапарту и начнет желчно и резко обсуждать его поступки, но князь молчал. Метивье поговорил об испанских делах, но князь также молчал. Метивье потер лицо руками и с улыбкой, выражавшей уверенность в том, что теперь он верно достигнет цели, начал тот разговор, который, он знал, никогда не оставлял князя спокойным. Он заговорил о последних новостях нашей турецкой войны и выразил сожаление, что дело шло не так хорошо, как можно было ожидать.

— Впрочем, — прибавил он, — мне кажется, русская политика направлена теперь не на восток, а на <запад, что, как говорят, гораздо> благоразумнее.

Князь не выдержал и начал говорить на свою любимую тему о значении востока для России, о взглядах Екатерины и Потемкина на Черное море.

Метивье, достигнув своей цели, чуть заметно самодовольно улыбнулся.

Вдруг князь замолк и устремил прикрываемые отчасти бровями злые глаза на доктора. «Кому говорю всё это?» вдруг подумал он. «Французу, рабу Бонапарта. И зачем я стал говорить это.

» И лицо, и улыбка Метивье и интерес, с которым он слушал, показались ему вдруг оскорбительными. «Он заставил меня говорить. Он играет со мной. И кто? Со мной этот французишка...»

Все эти мысли в одно мгновенье промелькнули в его голове и разразились следующими словами, сказанными сдержанно бешеным голосом.

— За визиты благодарю <вас> господин, за <ваши> визиты. Дворецкий заплатит <сейчас>. Прошу не ездить больше. <Меня> раздражаете. Прощайте. Идите...

<— Я не понимаю>, — с тихим удивлением <начал Метивье>

— Не понимаешь? — кричал князь. — А я понимаю. <Ты> шпион. Французский шпион. Бонапартов раб, вон из моего дома, вон, я говорю. — Князь одной рукой звонил, другой <угрожающим жестом> указывал на дверь.

Метивье, пожав плечами, <вышел. Княжна Марья и M-lle Воurienne <встретили его в соседней> комнате.

№ 154 (рук. № 88. Т. II, ч. 5, гл. V).

Жюли играла Борису на арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух «Бедную Лизу» и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыхание. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга, как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого и тщету радостей жизни.

<Так продолжалось две недели. Обоим становилось неловко.[3862] Жюли очевидно уже не интересовала любовь к гробнице, а интересовал вопрос, когда и как он сделает предложение. Борис уже не мог сочувствовать смерти, так как уже в голове его совершенно созрел план о том устройстве новой жизни, которую он поведет с тремя тысячами душ, которые должны получиться за невестой. <Нужно было сделать что-нибудь несообразное. Отречься от меланхолии и поговорить о деле.>

— Жюли, я вас люблю, как лучшего друга, хотите вы быть моей женой?

— Борис! — сказала Жюли и протянула ему руку.>

№ 155 (рук. № 90. T. II, ч. 5, гл. XII).

По воскресеньям Марья Дмитревна ездила в остроги и тюрьмы, выкупая должников и отвозя узникам съестные припасы. Она никогда не говорила никому, куда она ездит, хотя трудно было скрыть от света то добро, которое она делала не только по острогам и тюрьмам, но и всем бедным просителям, которые приходили к ней по будничным дням.[3863]

— Или тебя взять с собой? — сказала Марья Дмитревна, вставая и обращаясь к Наташе.

— Как хотите? — сказала Наташа, вставая тоже.[3864]

— Ну, поедем кататься, надевай шляпку. — Марья Дмитревна посадила Наташу на первое место, направо, отодвинула сама кульки, лежавшие в[3865] санях, себе под ноги и, вытянувшись в струнку,[3866] с строгим[3867] лицом сидела на левой стороне.[3868] Они проехали молча одну улицу.

— Хорошо тебе сидеть? — спросила Марья Дмитревна.

Ей видно хотелось поговорить, и ласковая улыбка играла на ее суровом лице.

— Очень хорошо-с.

— А ты[3869] облокотись, так, на спинку облокотись, — сказала Марья Дмитревна. — Ничего, ничего, облокотись, — настаивала Марья Дмитревна. Как ни неловко было Наташе сидеть,[3870] облокотившись на далеко отстоящую спинку, она чувствовала, что это была милость со стороны Марьи Дмитревны, и исполнила ее волю.[3871]

— Что же, весело было третьего дня в театре? — спросила Марья Дмитревна.[3872]

— Да, весело, — невеселым голосом сказала Наташа.

— А ты не грусти,[3873] Наташенька, я бы нынче поехала, кабы не воскресенье, я завтра сама к нему, к князю Николаю поеду. Я с ним переговорю.[3874]

— Что же хорошо тебе сидеть? Тут я заеду в одно место, — сказала Марья Дмитревна. — Тебе я скажу, да только уговор: не болтать. — Видно было, что Марья Дмитревна не могла удержаться, чтобы не сообщить своей любимице — Наташе того удовольствия, которое она испытывала[3875] теперь; но что она вместе с тем осуждала себя за это.

— Тут вот в остроге иногда очень жалкие люди бывают, ну, да и все они несчастные — не нам их судить. Так вот, я им разной дряни — там остается что и свезу. Не то чтобы благодеянье это какое было с моей стороны, а так, как я одна, состоянье имею, отчего же мне не пожалеть их.

— Ну, чур, молчать. Ты посиди, а я сейчас вернусь.

Почтительно встречаемая смотрителем, Марья Дмитревна вышла из[3876] саней одна. Через несколько минут она вышла оттуда и поехала в долговую тюрьму, где она пробыла дольше, и, выходя оттуда, имела особенно строгий вид.

— Все мы умирать будем, Наташенька, и как можешь человеку добро сделать, так то на душе хорошо. — Марья Дмитревна быстро отвернулась. Наташа, сидя в своем неловком положении по требованию Марьи Дмитревны, облокотясь на спинку, с удивлением и любопытством смотрела на свою соседку. «Ах, боже мой, как бы я была счастлива, ежели бы этого не было в театре. Ну, да и это ничего, только бы он скорее приехал».

№ 156 (рук. № 91. T. II, ч. 5, гл. VI—VII).

Просить Анну Михайловну.

— Зачем Анну Михайловну. Я тебе всё сделаю, — сказала Марья Дмитриевна. Она уже давно знала про предполагаемый брак. — Что же, дай бог, — сказала она. — Я рада. Андрюша человек хороший. Много об себе думает, ну да поживет перестанет; а Машеньку я душой люблю. Это святая мученица. Что ж на старика смотреть? Кабы он что против твоей дочери имел, а то один каприз. Ведь Андрей не мальчик. Он дочь замучил, так и сына тоже хочет. Нынче этого нельзя. С богом, с богом, хорошее дело. Я сама к нему с Наташей съезжу. А когда приедет жених,[3877] и сватьбу съиграем. У вас в деревне будете? Опять с тобой попляшу. Хоть бы проводили графа то, — крикнула она на братца, засыпавшего на стуле в столовой.

себя, и заказала приданое.

Вернувшись, она выгнала всех, кроме Наташи, из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.

— Ну,[3878] теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца. Я рада за тебя и его с таких лет знаю, — она указала на аршин от земли. Наташа радостно краснела. — Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Говорят, старик кнезь Николай об тебе слышать не хочет. Нравный старик. Оно, разумеется, если[3879] князь Андрей не дитя и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись, как надо.[3880] Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна, от застенчивости, а в сущности Наташе было неприятно, что кто-нибудь вмешивался в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее, должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.

— Ты видишь ли, я его давно знаю и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки колотовки, ну, уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. И она нынче приедет. Ты с ней обойдись. А завтра к нему поедем. Всё лучше, как твой-то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома и тебя полюбили. Так или нет. Ведь лучше будет?

— Лучше, — неохотно отвечала Наташа.

не понравились друг другу. Наташа с чувством оскорбленной гордости обращалась с княжной очень холодно и сдержанно, и оттого смущенная княжна представилась Наташе ненатуральной и глупой. Наташа представлялась княжне слишком тщеславной, мелочной и занятой собою. Княжна Марья не знала, что независимо от ее воли в суждении ее о характере своей невестки ее руководит и чувство зависти к счастью красивой, молодой и любимой девушки, и чувство ревности к любви брата. Наташа из чувства гордости не заговорила о своих отношениях к князю Андрею и ждала, что начнет княжна Марья. Княжна Марья в продолжение часа, который она пробыла с Наташей, собиралась заговорить об этом, но почему-то не решалась и только краснела всякий раз пятнами, как только начинала говорить о своем брате.

№ 157 (рук. № 88. T. II, ч. 5, гл. XV—XVI).

На другой день был обед у Безуховой. Пьера опять не было, но Анатоль был у сестры и сидел подле Наташи и говорил с ней с глазу на глаз после обеда. Вечером, когда вернулись домой, Соня пришла к Наташе, спрашивая ее о том, объяснил ли Анатоль, почему он не ездит в дом и не просит ее руки. Наташа опять рассердилась.

— Какие у тебя мысли гадкие, — заговорила она, — разумеется, разумеется.

— Ну, что же он сказал?

— Он сказал... Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему. —

Соня вздохнула.

— Но ты не отказала?

— Нет, отказала.[3882] Нынче я написала княжне Марье. С Болконским всё кончено... Ну, что тебе еще?

— Ну, смотри ж, без меня вести себя хорошенько, не скучать. Бог даст, приедет еще до поста. Не долго осталось.

— Папенька, — сказала Наташа, вдруг вспыхнув.

— Что, ми...

— Нет, ничего, вы завтра приедете? — только сказала она. Но Соня заметила волнение Наташи при прощании с отцом, и это испугало ее и заставило еще внимательнее наблюдать за своей подругой.

Обедали в этот день дома и ездили утром только в магазины. На улице Соня видела два раза Курагина, ехавшего за каретой Ростовых, и дома под окном увидала его и заметила какой-то жест, сделанный ему Наташей.

После обеда она заметила прежнюю девушку, выжидавшую у двери и вошедшую вслед за выходом Сони. «Опять письмо», подумала Соня. «У них что-то затеяно, боже мой, будет поздно», думала она. «Говорить с Наташей нельзя, она точно сумасшедшая. Боже мой, что мне делать?» Соня написала письмо Пьеру, в котором писала: «Ваш друг Болконский просил меня обратиться к вам в случае несчастья. несчастье случилось. Наташа нынче, как она сказала мне, послала к княжне Болконской отказ князю Андрею, она безумно влюбилась в вашего beau — frère и ежели вы не приедете и не поможете мне, с ней случится великое несчастье». Она тайно послала письмо. Но посланный пришел с письмом, объявив, что граф уже третий день, как уехал в Тверь.

Было уже семь часов вечера. Наташа с потерянными, странными глазами[3883] прошла в свою комнату и заперлась в ней. Соня постучалась к ней, она не пустила ее. Марья Дмитриевна сидела в гостиной и вязала, братец читал. Гостей никого не было.

— Что вы, как зачумленные, от народа бегаете? — сказала она Соне. — Добро Наташа, все жениху письма пишет, а ты что?

— Марья Дмитриевна, у нас несчастье, мне вам надо сказать наедине...

— Что, платье разорвала?

— Ну, после дочитаешь П. И. Ну, что за важное дело? — сказала она, когда братец ушел.

— Марья Дмитриевна, Наташа отказала Болконскому, она влюблена в Курагина, она в тайной переписке, она сейчас получила от него письмо.[3884] — Соня зарыдала.

Марья Дмитриевна сидела неподвижно, нахмурившись, глядя перед собой.

— Хорошо, очень хорошо, — сказала она. — Это в моем доме. Хорошо уваженье. Ну, долго будешь хныкать. Утри. Утри. Ты читала письмо от этого?

— Читала.

— А кто переносил?

— Дуняша...

— Позвать Дуняшку ко мне, — крикнула Марья Дмитриевна. Через полчаса в руках Марьи Дмитриевны было письмо Наташи к Анатолю.[3885]

«В десять часов я буду у ворот» было написано в этом письме. Марья Дмитриевна с письмом в руке вошла к Наташе и, безжалостно грубо называя ее, уличила ее и, не слушая ее, заперла ее на ключ и вышла.

В половине десятого у крыльца дома, занимаемого Долоховым, стояли две ямские, московские, щегольские тройки.[3886] Анатоль[3887] и Долохов сидели за[3888] столом, кончая обедать.

— Я тебе говорю: съешь и выпей, — сказал Долохов Анатолю, который ходил по комнате.

— Не могу, ma parole d'honneur,[3889] не могу, не хочется, — отвечал Анатоль,[3890] на мгновенье останавливаясь. — Отчего ж его нет до сих пор? — сказал он.

— Уж ты не хлопочи, если я взялся за дело,[3891] через четверть часа Мишка будет здесь и поп будет готов. Я тебе отвечаю за всё.

— Одно, — сказал Анатоль,[3892] — я право думаю, что отчего ж моя женитьба будет неправильна, нисколько не неправильнее всякой другой, кто знает, кто и как там меня обвенчали?[3893]

— Я тебе говорил, — сказал Долохов, — об этом никогда ни при ком говорить не надо...[3894] Я ничего не знаю и никогда не слыхал, обвенчан ты или нет, я знаю, что ты влюбился, родители там женили и мы увезли и обвенчали тебя, вот и всё. — Анатоль с счастливым и взволнованным лицом посмотрел на Долохова и ушел всё таки не спокоен.

— Эй, приехал Балага? — крикнул Долохов. Балагой звали знаменитого в то время троечного, тверского ямщика, стоявшего в Москве с своими тройками и служившего таким господам, как Анатоль и Долохов.

— Пошли его сюда.

Вошел краснолицый и красный, толстеющий ямщик щеголь, в синем кафтане, с здоровой улыбкой на лице.

— Здорово, Балага, — сказал Долохов, протягивая руку, которую полупочтительно, полутоварищески пожал ямщик.

— Здорово, батюшка Федор Иваныч. Здорово, ваше сиятельство,— сказал он выглянувшему Анатолю и он тоже пожал руку Курагина.

— Ну, садись, пей! — Долохов налил Балаге большой стакан мадеры и подал ему. Балага выпил всё и с приятной улыбкой.

— Ну, слушай, брат, вот теперь мне и князю службу надо верную сослужить.[3895] Надо в Клин до петухов поспеть и чтоб никакая погоня не догнала.

— Как ваш посол приказал.[3896] Я сам на своей тройке.

— То-то.

— Хотел молодца послать, да как посол сказал, сам оделся. Что же, когда ехать?

— Да вот[3897] через часик может.

— Как дорога будет, а то отчего же, — сказал Балага.— Доставляли же в Тверь в семь часов, те же лошади. Помнишь, в Рожество, — сказал Балага, обращаясь к Анатолю, — я молодых запрег, так шестьдесят верст звери летят, держать мочи нет, от мороза руки закоченели, бросил вожжи, говорю: держи Федор Иваныч, так после петухов из Москвы выехали, к заре в Твери были...

№ 158 (рук. № 88. T. II, ч. 5, гл. XVI, XVIII).

<Марья Дмитриевна с письмом в руке вошла к Наташе.

— Мерзавка! — сказала она, показывая ей письмо. — Только для отца твоего не выкину тебя из дома. Ничего, ничего слушать не хочу. Жди, жди любовника. — Она оттолкнула от себя рыдающую Наташу, заперла ее на ключ и вышла.

Через Дуняшу открылось, что кроме ее, дворник был подкуплен для того, чтобы нынче вечером, откликнувшись на свисток, пропустить людей к заднему крыльцу и выпустить их. Записка Наташи по приказанию Марьи Дмитриевны была послана по назначению, и дворник точно так же по свистку должен был впустить людей к девичьему крыльцу, но не выпускать их. Марья Дмитриевна, надев шубу, капор и теплые сапоги, с огромной палкой в руках вышла на заднее крыльцо и, приказав поставить себе кресло, села в него.>[3898]

Анатоль уже второй день жил у Долохова. Всё у них уже было готово для похищения Наташи и для тайного и недействительного венчания их <в селе по тверской дороге за сорок верст. В тайну были посвящены, кроме Долохова, отставной промотавшийся гусар, приживавший то у Анатоля, то у Долохова и прозванный Макаркой, и Иван Дмитриевич Хвостиков, худощавый болезненный человечек из приказных, товарищ и слуга Долохова по игре. Они двое должны были быть свидетелями при свадьбе. Расстриженный поп, подкупленный заранее, уже ожидал их третий день в селе Каменке в шестидесяти верстах по Тверской дороге. Оттуда молодые должны были ехать за сто двадцать верст в именье Несвицкого, где в барском доме всё было приготовлено для их приема.> У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег взятых у сестры, и десять тысяч занятых через посредство Долохова. <Всё было готово и ожидался только тот последний ответ Наташи, который прошел через р[уки Марьи Дмитриевны.]

— Нет, так нет, — сказал Долохов. — Может и вовсе не будет. Эх, брат, брось всё это, —> вдруг сказал Долохов с насмешливой улыбкой.

[ Брось всё это. кончая: Долохов, холодно улыбаясь, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.— близко к печатному тексту.

<Хвостиков, продолжая разговор своего принципала, обратился к Анатолю.

— Ведь оно точно, князь, что может быть и не узнается. Да ведь это если он уедет за границу что ль или так скроетесь, а то ведь, хорошо, поп вас обвенчает и всё. Ведь хватятся, ее то искать станут, потом то что?

< — Потом?> А?— повторил Анатоль с искренним недоумением. <— Ну, потом?> Там я не знаю что. Ну что глупости говорить.

<Лакей вошел с свернутой запиской.

— Ну, теперь лошадей! — крикнул Анатоль, пробежав записку.

— Что же, согласна?

— Беги ты, скачи ты на извозчике к Балаге (Балага был троечный московский ямщик), чтобы две тройки и сам ехал, как я приказывал.

Лакей Анатолия поскакал за ямщиком и лошадьми.>

№ 159 (рук. № 88. T. II, ч. 5, гл. XVI).

<В Леонтьевском переулке был старый дворянский дом, который Долохов выиграл в прошлом году. В доме этом наверху жила его мать. Низ, роскошно и оригинально убранный, был занят Долоховым. Самая большая комната нижнего этажа был кабинет Долохова, убранный от стен и до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием. Долохов в расстегнутом бешмете и с всклокоченными волосами лежал на низком турецком диване с большим белым янтарем трубки во рту и, лаская одной рукой бульдога, свернувшегося подле него на диване, разговаривал с <приезжим из Петербурга офицером.> Анатоль в расстегнутом мундире с остановившимися прекрасными глазами ходил взад и вперед по всем комнатам, проходя и через кабинет. Лицо Анатоля было озабочено и рассеянно. Проходя по кабинету, он, очевидно, не слышал и не видел Долохова с офицером.

Долохов говорил об игре.

— Разве можно так играть, — говорил он. — Так играть надо пятьдесят тысяч в кармане иметь, а то всегда в дураках останешься.

— Да ведь сорвал же Медынцев...

— Раз сорвал, а двадцать раз попадет, — говорил Долохов, — <нынче, завтра мне нельзя, а послезавтра <зови ко мне ужинать,> посмотрим.

— Отчего же его нет до сих пор? — сказал Анатоль, останавливаясь посереди комнаты.

< —Уж ты не хлопочи, если я взялся за дело. Через четверть часа Митька будет здесь и поп будет готов. Я тебе отвечаю за всё, — сказал Долохов.

— Одно,— сказал Анатоль, — я право думаю... — Он остановился, очевидно сообразив, что то, что ему нужно было сказать, нельзя было говорить при постороннем лице, и опять стал ходить

Долохов улыбнулся на него.

— Что это он так расстроен, — сказал Анатоль. Долохов не отвечал.

— Эй, Мишка! — крикнул он своему лакею, — приготовить, что я велел!

— Ну, прощай, так до послезавтра, — сказал офицер.

— Прощай. Я тебя не удерживаю, мне дело есть, — сказал Долохов.

— Послушай,— сказал Анатоль, садясь на коленки на диван перед Долоховым, как только ушел офицер.

— Это черт знает что такое. А? Никогда этого со мной не бывало. Ты посмотри. — Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. — Это черт знает что такое. А? Я боюсь, что-нибудь помешает. А? — Долохов засмеялся.

— Обвенчаем, как бог свят, вот и всё. Ничего и никто не помешает.

— Никто не помешает, — с счастливым и взволнованным лицом сказал Анатоль, посмотрел на Долохова, улыбнулся и, обеими руками взявшись за голову, ушел в темную комнату.

Лакей принес на подносе водку, запеканку, жареного рябчика, сыр и вино.

Примечания

3786. [Элен, ангел мой! Я счастливейший из смертных,]

3788. [Милая моя! Она меня любит.]

3789. [И очень влюблена?]

3790. В рукописи описка:

3791. [Какого черта вы поднимаете историю из-за того, что я поцеловал красивую девушку?]

3792. На полях: Pierre спрашивал ее, как confesseur [духовник], любит ли она Анатоля? Она отвечает: не знаю, не спрашивайте, и убегает.

Этого подвига мало. Pierre чувствовал, надо было спасти Наташу.

3793. Зач.: Накануне того дня, как он получил письмо Сони, Анатоль приходил к нему и занял у него большую сумму денег.

— Что с тобою? — спросил у него Pierre, заметив особенно сияющее лицо своего beau frèr'a.

— Mon cher, je suis amoureux comme un fou, [мой милый, я влюблен безумно,] сказал Анатоль.

— В кого же?

— После узнаешь.

«Так вот в кого он был влюблен», подумал Pierre.

— близкий человек в их семье и желал бы знать ваши намерения.]

3795. Зачеркнуто: <que je suis fou d’elle.>. [Ах, милый мой, [знайте,] что я с ума по ней схожу.]

3796. [но мне поручено узнать у вас, каковы ваши намерения.]

Зач.: никто

3798. [тем хуже для Болконского, вот и всё.]

3799. крикнул

3800. Зач.: Он нарочно именно потому, что ему не хотелось этого

Зач.: нельзя

3802. Зач.: уехать, когда Pierre предложил ему денег, что Pierr’y казалось, стоило только всё это помягче рассказать Наташе, чтобы излечить ее от ее безумной страсти.

3803. Зач.: заплакана

3804. радостным

3805. Зач.: красное

Зач.: Он поскорее хотел вылечить ее

3807. В рукописи: т. е. Наталья А[ндреевна]

3808. Зачеркнуто: уедет

Зач.: Он лучше всех вас. Болконского не поминайте.

3810. В рукописи: т. е. Наталья А[ндреевна]

3811. Зач.: Напишите ему.

Зач.: Pierre ушел. Анатоль <не вызывая его на дуэль> уехал в ту же ночь в Петербург. Как ни старались все участвовавшие скрывать всю эту историю, через неделю по всей Москве <говорили о ней> ходили по поводу ее самые несправедливые толки.

<Через две недели приехал князь Андрей и послал просить Pierr’a к себе.>

3813. Зач.: зарыдала и

3814. опять

3815. Зач.: только была больна, а что она всё также была прекрасная девушка.

3816. Зач.: — Сейчас домой приехали. — Pierre вошел к нему. Он лежал в постели и перечитывал письмо. Дома

3817. Зачеркнуто: — Что тебе за дело до моих пассий? Это наконец скучно, — сказал Анатоль, понимая по официальному тону, с которым вошел Pierre, что он всё о том же.

3818. [Милый мой, сожалею, но необходимо, чтобы вы отдали мне это письмо, во-первых.]

3820. Зач.: <разбил> опершись на стул, сломал его

3821. ножни[цы]

3822. Зач.: подс[вечник]

3824. Зач.: Что же это <у себя> Что с тобой, говорил

3825. [Однако, милый мой,]

Зач.: нежно

3827. Зач. в наборной рукописи:

— Mon cher, faire la cour à une femme... [Милый мой, ухаживать за женщиной...] — сказал Анатоль.

Пьер опять вспыхнул. — Faire la cour! Да как ты не понимаешь того, что ты — мерзавец и что ты украл самое дорогое у человека, faire la cour à une femme c’est différent, mais une fille [ухаживать за женщиной — это другое дело, но девушка], обращаться с ней, как с женщиной, поднять в ней те чувства, которых она не знает. Женщина знает, что с ней, но девушка, чем невиннее и чище она, тем она беспомощнее. Это всё равно, что избить старика, ребенка. Гадина, ты противен мне. Я видел ее, она больная, она жалкая, не виноватая, а сколько людей несчастных.

3828. Зачеркнуто: — Это нужно, я тебя люблю и ты добрый малый. Но ежели в тебе есть честь, то ты сделаешь. Дай честное слово.

— Ежели так, то другое дело.

3829. Зач.: — Это черт знает что такое. По крайней мере, дай мне денег, чтоб уехать, — говорил Анатоль, не глядя на него.

Зач.: повторил Pierre — тебе деньги нужны. Я принес тебе (он достал из кармана панталон) я тебя прошу...

3831. Зач.: <и кликнул лакея. Je vous donne ma parole [Даю вам честное слово], — сказал он> — То, что благородно и неблагородно, я знаю сам, — сказал Анатоль, — и тебе меня учить нечего.

3832. [ Не будем об этом говорить.]

3833. Зач.: кроме, как для тебя

3835. Зач.: посылай за лошадьми, — и обнял Анатоля и чуть не заплакал.

3836. [Честное слово.]

Зач. в наборной рукописи: Через неделю уехали Ростовы в деревню. Пьер поехал к княгине Марье и там узнал

3838. На полях: <Он сознается себе в тайной, никогда не имеющей быть объявленной любви к Наташе.>

3839. Зачеркнуто: не

3840. Зач.:

3841. Зач.: Андреем Болконским и он мне доказывал

3842. Ильич

3843. Зач.: захотеть

Зачеркнуто: — но никогда

3845. Зач.:

3846. Зач.: Когда его жена уехала, уехали в деревню и самые приятные для него знакомые в Москве, князь Болконский с дочерью. Так продолжалось до самой весны, когда на страстной неделе он получил от Наташи письмо, написанное перед исповедью <и когда опять приехал князь Андрей в Москву> с просьбой передать князю Андрею.

На полях: <Петербурга, Крыма> Турции. Он был уже в мундире. Он поступил на службу. Философские, государственные занятия были связаны с ней. Теперь он не мог ни ее видеть, ни этих занятий. Он был уже у отца. Видно, как он мучается. «Еду на службу, <где ничего не будет> <в Турцию, где ничего не будет> рядовым офицером буду служить».

3847. Зач.: но <у него был новый рубец на лице — рана в Турции.> в генеральском мундире

3848. кабинет

3849. Зач.: в Свенцианы

В рукописи описка: Толстой

3851. по следам этого...

3852. мерзавец, — вдруг закричал он. — Ты понимаешь одно, что я не могу жить, пока он не задушен моими руками... Нет. — Андрей упал в кресло и зарыдал, как женщина в истерике.

3853. Зачеркнуто: закрывало всякую

Зач.: Они заговорили о <Сперанском> войне и отъезде государя. — Не бойся, ничего не будет, — сказал Андрей, — другой плот на Немане построим и скажем que nous sommes de grands hommes [что мы великие люди] и всё кончится. — Когда Pierre рассказал ему значение числа звериного 666, то Андрей заметил, что П[етр] К[ириллович] очень хорошо делает, что так учтив, называя его l'empereur Napoléon [император Наполеон].

О главнокомандующем он сказал: — Бенигсен лучше всех, с ним приятные воспоминания у государя, вместе шалили и шутили над Павлом.

Когда Pierre сказал, что заметно патриотическое настроение, — да, как в седьмом году, особенный патриотизм выказали те, которые собирали провиант и сукно.

3856. Зач.: понять

3857. Это было в 11 году

3858. Зачеркнуто: и он ударил лакея, чего с ним никогда не бывало.

Зач.: меня, ежели я дурно с тобою

3860. На полях:

3861. Зач.: это лето

3862. Обоим было очевидно, что от любви к гробнице и от улыбки меланхолии

3863. Зачеркнуто: и которым она раздавала большую часть своего дохода. В этот день на Марью Дмитревну нашло искушенье.

Зач.: — Болтать не будешь?

3865. Зач.:

3866. Зач.: прямая и

3867. села на свое место лево

3868. Зач.: Наташа поглядывала на Марью Дмитревну и дивилась на

Зач.: положи ноги на фордек, вытяни

3870. Зач.:

3871. Зач.: — Ты моя милая, не тужи, — вдруг

3872. — Очень весело.

3873. Зач.: казак

Зач.: «Опять, опять эти скучные разговоры», подумала

3875. Зач.:

3876. Зачеркнуто: коляски и вошла в подъезд. <Смотритель> лакей понес за ней кульки, другой остался у коляски.

3877. мы графиню выпишем

3878. Зач.: девынька

Зач.: сын захочет он

3880. Зачеркнуто: — Ах, я так желаю, чтобы ему не было неприятностей от меня

3881. Зач.: и Наташа в первый раз увидала

3882. вчера

3883. Зач.: ходила по комнатам, и беспрестанно

Зачеркнуто: Я боюсь, что она сбирается бежать

3885. Зач.:

3886. Зач.: в передней сидел краснорожий

3887. ходил по комнате, с беспокойным лицом поглядывая на часы Долохов <в столовой> говорил с щеголем, тверским, знаменитым в то время ямщиком Балагой. Балага <толстый мужик> плотный, с красной шеей, румяный и курчавый парень лет двадцати пяти сидел перед Долоховым и пил пунш.

— Это, батюшка Федор Иваныч, — говорил он, — дело рук наших. По Москве

3888. Зач.:

3889. [честное слово,]

3890. Зач.: глядя на часы. — Право пора. А Балага

Зач.: я все сделаю чисто и акуратно. Я люблю, чтоб акуратно... Балага

3892. Зач.:

3893. Зач.: шш

3894. Зач.:

3895. Зачеркнуто: На каких тройках приехал, на мертвых?

3896. серопегая одна.

— Ну, это дрянь.

— А другая моя.

3897. видишь ли до <зари> петухов чтобы в Клину быть.

3898. На полях: Житье Долохова. Описывает похищение.