Война и мир. Черновые редакции и варианты
Том III. Варианты из черновых автографов и копий.
К тому III, страница 9

№ 190 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. ХХХV—ХХХІХ).

Солдаты остановились, но в это время ополченный офицер с седеющими усами подбежал к князю Андрею.

— Ну, молодцы, подхватывайте — чистое дело марш, — прокричал ополченец на своих ратников с носилками, замявшихся позади его. — Не робеть. — Он подошел к князю Андрею и взял его подмышку. — Сейчас снесем, бог даст ничего — чистое дело, — говорил ополченец, глядя добрыми глазами на князя Андрея.

— Ну что ж, чья взяла?[1250] Говорят, наша, — чистое дело марш,[1251]— сказал ополченец.

— Наша,[1252] разумеется, наша, — проговорил князь Андрей.

— Слава тебе господи, — сказал ополченец. — Я и то говорю, что наша. А без этого нельзя,[1253] — сказал он, указывая на рану князя Андрея. — Чистое дело марш — нельзя. — Бог даст ничего, пройдет.

Ополченцы положили Болконского на носилки и понесли.

—————

В ту минуту, как князь Андрей упал и его поднимали, он вовсе не думал о том: выиграно или проиграно сражение; но он ни на минуту не задумавшись и не сомневаясь ответил утвердительно на вопрос[1254] ополченца, и не потому, что он считал нужным отвечать так, но потому, что он всем существом своим был убежден, что[1255] победа[1256] одержана[1257] нашими. Он за секунду перед этим в себе, в своем движении с полком чувствовал эту победу.

Ополченный офицер, «дядюшка», который под сильнейшим огнем исполнял со своими ратниками дело хищной птицы, дожидающейся смерти — добычи, чтобы уносить ее, и дядюшка, измученный физически и нравственно своей работой, несмотря на все ужасы дня, которые он видел более всех других, в глубине своей души был убежден, что победа должна принадлежать русским, и ожидал утвердительного ответа на свой вопрос.[1258]

Вопрос этот о том, выиграно или проиграно сражение?[1259] теперь, в 3-м часу после полудня, после того как с той и с другой стороны было убито более 60 тысяч человек, после того как русские отступили на[1260] левом фланге только[1261] на несколько сот сажень,[1262] более того, как в некоторых дивизиях русских оставалось по нескольку сот человек, и спутанные, разных полков, толпы солдат беспорядочно брели, некоторые по дороге к Смоленску, и на перевязочных пунктах не успевали перевязывать и отгонять спасавшихся носильщиков; после того как то же происходило на задах французской армии и французские генералы с[1263] трудом собирали свои разбредавшиеся колонны и устрашались мысли о новом наступлении русских и с трудом приводили в порядок свой левый фланг, бросившись со всеми обозами бежать куда попало после атаки Уварова; после того как у русских оставалось только 4 егерских полка и казаки, нерасстроенные и не бывшие в деле, а у французов — одна гвардия, которую, очевидно, нельзя было погубить или пустить в огонь, была не расстроена; после того как с той и другой стороны выбыло из строя по 30 генералов, все команды перепутались и капитаны, начинавшие командовать полками, после того как[1264] измученным, без пищи и отдыха людям, той и другой стороны, глядя на покрытое трупами и кровью поле, начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще повиноваться той злой воле, которая заставляла их истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебание и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: зачем и для кого мне убивать и быть убитому. Убивайте, кто хотите, делайте со мной, что хотите, а я не хочу больше. После того как мысль эта одинаково созрела в душе каждого и не приводилась в исполнение ни с той, ни с другой стороны только потому, что все эти люди были в толпе и нужно было только одному выразить эту мысль <и все бы побежали>. После всего этого вопрос о том, кто выиграл сражение, не мог бы быть решен никем.

Тот, который посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что ф[ранцузам][1265] стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет. Тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским[1266] стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибли.

Тот, кто одновременно мог бы видеть всех участников этого сражения, и тот не мог бы решить этот вопрос.

Вопрос этот лежал не в фактах сражения, а в сознании сражающихся. Факт был в пользу французов: тот пункт — левый фланг, на котором сосредоточено было всё сражение, отступил.[1267] Но во всех сражениях Наполеона, и Фр[идляндском] и в Аустерлицком, памятном для русских и французов, русские потеряли позицию на Працене, потеряв 1/4 своего войска и быв численнее французов, побежали. Здесь те же русские, против тех же французов были малочисленнее французов, потеряли свою позицию, несколько раз отбивали и потеряли опять, — потеряли ПОЛОВИНУ своего войска (явление, не имеющее примера в истории). Потеряли половину своего войска и, отступив на несколько сот шагов, не отдавали лишнего шага неприятелю, с очевидным намерением[1268] отступить только тогда, когда они потеряют еще половину половины. И для постороннего наблюдения, разумом взвешивающего события, вопрос этот: кем выиграно сражение, оставался нерешенным. Решение его в 3-м часу совершилось не в событиях, но в сознаниях людей.

Французам, с помощью воспоминания всех прежних, 15-летних побед, с полной уверенностью в непобедимости Наполеона, с помощью сознания того, что, убив почти всех русских, находившихся на флешах Семеновского и курганной батареи, направив против этих пунктов превосходные силы, сознание того, что они завладели частью поля сражения, с сознанием того, что еще нетронутая 20-тысячная гвардия стоит за ними,[1269] не будучи более атакованы, так как некем было атаковать их — им было легко удержаться с 3-го часа и до вечера на той точке колебания вопроса о победе, которая не переходит ни в бегство побежденного, ни в торжество победителя; но для русских, растаявших наполовину, сбитых с позиций, не имеющих ни одной неразбитой дивизии, — удержаться от бегства[1270] на этой точке колебания, казалось невозможно.

История войн вообще и в особенности войн Наполеона не представляет ни одного, не только подобного, но сколько-нибудь похожего примера. Не говоря уже о немцах, так снисходительно обучавших нас искусству воевать, которые во всех войнах с Наполеоном за правило поставляли, потеряв позицию и[1271] 1/4 войска, за правило поставляли бежать и сдавать корпуса в плен и половину или всю артиллерию, не говоря о немцах, во всей истории войн нет подобного примера.

Русское войско[1272] стало в Бородине в положении, загораживающем дорогу к Москве. Произошло сражение. — Русское войско потеряло половину своих людей убитыми и ранеными, пленных сдающихся не было (были пленные равные числом с обеих сторон, пленные единичные[1273]). Пушек было потеряно столько же, сколько взято, и на другой день армия точно так же, как и накануне, загораживала дорогу к Москве, с тою только разницею, что прежде 100 тысяч загораживало дорогу 120 тысячам, т. е. как 5 к 6, а после сражения, разменявшись шашками, 50 тысяч 100 тысяч[ам], т. е. как 1 к 2, но точно так же русская армия, вся оставшаяся половина, загораживала дорогу.[1274]

Бенигсена, Гартинга, Вольцогена, не мужество и распорядительность Барклая де Толли, обиженного и искавшего смерти, как нам рассказывают, произвели это явление.

Причины этого явления лежали в том сознании, которое вызвало ополченного офицера, не жалея раненого (хотя он знал, что он [?] не мог знать этого),[1275] спросить у него, правда ли, что выиграно сражение, и которое заставило кн. Андрея, не задумывающегося и не спрашиваю[щего] себя о том, будет ли его ответ сообразен с фактами, отвечать утвердительно.

Неразумное сознание того, что мы хотим[1276] и потому должны победить, лежало в душе кн. Андрея, ополченца и многих людей русского войска. Сознание это было преимущественно у людей, сражавшихся в рядах войска, а не у штабных, лишенных прямого участия, и исключительно у русских людей, а не у людей других национальностей, в особенности немцев, бывших в русском войске. —

Люди, имевшие это глупое, неразумное сознание о том, что сражение выиграно, несмотря на то, что мы отступили, сообщали его друг другу. Другие люди, штабные и в особенности немцы, ясно обсуждавшие дело, осмотревшие разбитые части войск и видя бегущих в задах армии солдат и видя то, что мы уступили часть позиции, разумно[1277] решили, что сражение проиграно, и сообщали о том друг другу. Но так как вся наша армия состояла из русских и рядовых воинов, испытывавших одно и то же чувство[1278] ненависти к врагу и оскорбления, то голоса людей неразумных нашли больше веса, и большинство разделяло глупое и неосновательное сознание того, что, несмотря на нашу разбитую армию, мы победили.[1279]

Дряхлый, слепой, развратный, неспособный Кутузов, как нам любят изображать его, в этот день 26 августа был в высшей степени одержим этим неразумным сознанием того, что мы победили, несмотря на то, что бы ни говорили ему.

В то время, как его начальник штаба, граф Бенигсен, стал на кургане Горок, с досадой объясняя, что сражение будет проиграно и проиграно именно потому, что не исполнено то, что предлагал он, в то время как принц[1280] Вюртенбергский рассказывал о том, в каком расстройстве они видели бегущие войска, фон Толь доносил, что все войска уничтожены и Барклай де Толли присылал Вольцогена сказать, что сражение проиграно и всё бежит, Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом на лавки, покрытые ковром, у Горк[инского] кургана и[1281] не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.

— Да, да, сделайте это, — отвечал он на различные предложения. — Да, да, съезди, голубчик, посмотри, — говорил он.

[1282]Он оживлялся только в том, что касалось того странного умопомешательства, овладевшего умами русских, вследствие которого все русские полагали, что сражение выиграно, и которое он, видимо, разделял.

Когда ему привезли[1283] оказавшееся ложным известие о том, что Мюрат взят в плен, он[1284] перекрестился, поздравил окружающих с этим успехом, послал объявить это войскам и велел везти к себе Мюрата.

Когда ему донесли об отбитии флеш и кургана, он опять крестился, громко выражал свою радость и убеждение, что мы победили. Когда к нему подъезжали с донесениями русские адъютанты и начальники частей, большей частью с оживленными, радостными лицами, он при всей толпе своей свиты заставлял их рассказывать, но, когда к нему подъезжали с донесениями немцы, даже когда любимый им Толь подъехал к нему с известием с левого фланга, он встал и подошел к нему, один выслушивая то, что он имел сказать ему.

Один только раз в конце сражения глаз его засверкал, он нахмурился и закричал почти. И причиной этого необыкновенного оживления было опять то же неразумное и непростительное, как показывает здравый рассудок, в главнокомандующем заблуждение о том, что мы должны победить, что бы там ни было.

Причиной этого оживления был флигель-адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо кн. Андрея, говорил, что войну надо im Raum versetzen[1285] (и которого ненавидел Багратион). Вольцоген приехал от Барклая, которого еще более ненавидел Багратион, теперь смертельно раненный, с донесением о ходе дел на левом фланге.

Кутузов сидел, понурив седую голову, и не успел остановить Вольцогена вдали от свиты. Вольцоген слез с лошади и, небрежно разминая ноги, с[1286] полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.

Господин Вольцоген обращался с Светлейшим с некоторой афектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как флигель-адъютант во-первых, а во-вторых, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека. «Der alte Herr»,[1287] как называли Кутузова в своем кругу немцы, «Was wohl nicht wo im jetzt der Kopf steht»,[1288] подумал Вольцоген и начал с разумной определительностью докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам видел.

— Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет, они бегут и нет возможности остановить их, — докладывал он.

Никто из окружающих[1289] старого господина не видал его в таком оживлении гнева, в которое он пришел при этих словах господина флигель-адъютанта фон Вольцогена. Тяжелое тело его вдруг поднялось, он надвинулся на Вольцогена и, нахмурившись, закричал на него.

— Ход сражения известен мне как нельзя лучше, — закричал он. — Неприятель отбит на всех пунктах....

А Вольцоген хотел возразить что-то, но Кутузов перебил его. — Отбит на левом и поражен на правом фланге. — Он указал рукой на правый фланг, и указывающая рука его дрожала.

— Ежели вы плохо видели, то не говорите то, что вы не знаете,[1290] — сказал Кутузов, очевидно не из расчета говоря эти несправедливые слова, но всей душой веря им. И Кутузов, отвернувшись от него, сел опять на лавку.[1291] — Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему на завтра[1292] намерение атаковать неприятеля.

Вольцоген отошел, презрительно пожав плечами и поджимая на сторону губы über diese Eingenommenheit des alten Herrn.[1293]

— Отбит везде, — продолжал Кутузов, — и завтра погоним его и из священной земли русской, — проговорил он и всхлипнул от наступивших слез.[1294]

Вслед за Вольцогеном к Кутузову подъехал приехавший Раевский и стал сообщать о ходе дел с тою же неразумностью, с которою думали все русские люди. Выслушав его, Кутузов по-французски сказал ему:

— Vous pensez donc que nous ne sommes pas obligés de nous retirer?

— Au contraire, votre altesse, dans les affaires indécises c’est toujours le plus opiniâtre qui reste victorieux.[1295]

— Кайсаров! — кликнул Кутузов своего адъютанта и, указывая на крестьянский стол, стоявший подле лавки. — Садись, пиши приказ на завтрашний день. Завтра мы атакуем.

Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и, поджав губы, доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменный приказ.

Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который весьма основательно, руководимый здравым смыслом, для избежания личной ответственности желал иметь главнокомандующий 1-й армией.

И по неопределенной таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называвшееся духом армии, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день передавались во все концы войска. Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех[1296] рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии о том, в каком положении наше дело, ничего не было похожего с тем, что сказал Кутузов, но смысл его слов, дух его сообщался повсюду.

Разбежавшиеся солдаты, некоторые за 10 верст от поля сражения, стали возвращаться, узнав, что мы победили, те, которые[1297] разошлись у переезда реки, вернулись к командам, чтобы полюбоваться на победу; те, которые[1298] страдали, стоя в огне, утешились,[1299] узнав, что их страдания не пропали даром.

Неразумное сознание того, что мы победили, хотя разбиты, усвоилось всей армией, и Бородинское сражение осталось навеки[1300] беспримерной победой,[1301] потому что в понятие победы включается бегство неприятеля и французы не бежали и это от нас не зависело, а лучшим военным, беспримерным в истории, подвигом.

—————

№ 191 (рук. № 92. T. III, ч. 1, гл. I).

Более года перед нашествием 12-го года усиленно работали дипломаты, переписываясь между кабинетами, скакали курьеры с депешами из Парижа в Петербург и Вену и обратно, десятки писем были написаны Александром Наполеону и Наполеоном Александру, и все эти действия имели единственной целью сохранение мира между двумя державами, а несмотря на то, с каждым днем и каждым часом усложнялись отношения, вооружались армии и стягивались к Неману с востока и запада и, когда сошлись оба войска, война началась.[1302]

Неужели от воли Александра, Наполеона, от искусства Меттерниха, Талейрана, Румянцева зависело[1303]совершение или несовершение[1304] этого громадного злодейства народов? Неужели стоило Александру написать: «Monsieur mon frère, je me rapelle de Tilsit et d’Erfurt et je conscens à l’indemnisation que vous me proposez pour le duché d’Oldenbourg»,[1305] или Наполеону написать: «Monsieur mon frère, je conscens à retirer mes troupes de la Vistule»,[1306] или Меттерниху, Румянцеву и Талейрану между выходом и раутом написать поискуснее бумажку, и не было бы нашествия на Россию[1307] и всего того, что совершилось? Не было бы того противного разуму и человеческой природе убийства и изувечения сотен тысяч невраждебных друг другу и невинных людей, не было бы бесцельного сожжения и уничтожения богатств человеческих и не было [бы] совершено того бесчисленного количества злодеяний, обманов, выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые в этот период времени люди не смотрели как на преступления.

[Далее от слов: Попятно, что современникам — Наполеону — казалось, что причиной войны... кончая: «Сердце царево в руце божьей»[1308] T. III, ч. 1, гл. I.]

Царь есть почти всегда раб истории. Ему кажется, что он живет для себя,[1309] но история почти всякой минутой его жизни пользуется для себя, как орудием для своих целей.

№ 192 (рук. № 92. T. III, ч. 2, гл. VIII).[1310]

Новая глава

<[1311]Отсутствие Алпатыча и слухи о приближающейся войне, доходившие до князя через Десаля, довели беспокойство старого князя до высшей степени.[1312] Но беспокойство его не было обращено на возможность опасности, напротив, он сердился, когда ему напоминали об этом. Он беспокоился о том, что не успеет нынешним летом окончить постройки нового корпуса, так как не запасешь извести, о том, как бы Алпатыч не напился пьян и не растерял задвижки,[1313] и о[1314] том, что не едет землемер для размежевания.

Все три ночи отсутствия Алпатыча он не спал и ходил по комнатам, зато днем он беспрестанно засыпал и не сидел, как прежде, один в кабинете, а приходил в[1315] диванную, где сидела княжна Марья, Десаль и Bourienne, засыпал под их говор и сердился на них, когда они замолкали.[1316]

С M-llе Bourienne он не говорил совсем, но на княжну Марью сердился за каждое сказанное ею слово.

Десаль сказал княжне Марье, что, по его замечанию, князь очень нездоров и что необходимо послать за доктором, и под предлогом болезни маленького Николушки было послано за доктором.>

Алпатыч и доктор, которого княжна Марья по совету Десаля вытребовала для Николушки, приехали в один и тот же день из Смоленска и привезли одни и те же известия о том, что Смоленск сожжен и занят неприятелем, что войска отступают и что Лысые Горы через несколько дней могут быть заняты неприятелем.[1317]

Казалось, вдруг всё уяснилось в голове князя и прежние силы возвратились ему. Он[1318] велел приготавливать экипажи для отправления нынче же вечером княжны Марьи и Николушки с гувернером в Богучарово, лежавшее дальше к Москве, с тем, чтобы оттуда везти их на тамошних лошадях в Москву, велел во все деревни послать требование, чтобы с трех[1319] тягол один мужик молодой на лошади явился в Лысые Горы, велел послать в уездный город с тем, чтобы городничий явился к нему, и нарядить двух посланных, одного[1320] к главнокомандующему войсками, другого к ополченному главнокомандующему, и сел писать письма. Княжна Марья, узнав от Тихона о распоряжении, сделанном князем о их отъезде, и о том, что он сам остается в Лысых Горах, пошла к отцу с намерением просить его уехать с ними или позволить ей остаться с ним.

Подойдя к двери кабинета, она не решилась войти, слыша его озабоченное покашливанье и неумолкаемый скрип пера. Он писал главнокомандующему, что, несмотря ни на что, он не уедет из Лысых Гор, хоть бы французы стояли у ворот дома, что защищать Лысые Горы весьма легко, ежели ему дадут только 10 батальонов пехоты и две роты артиллерии, что он сам возьмет командование над ними, и, присоединив к ним своих ополченцев и тех, которых он требует от ополченного главнокомандующего, он уверен, что ни на шаг не пустит вперед французов. Другие бумаги были приказы: [1321] бурмистрам о высылке людей, городничему о высылке оружия и ополченному начальнику о требовании немедленно явиться к нему.

Окончив составление этих бумаг, запечатав их и отдав для отправления, князь позвал Тихона и, приказав узнать, готово ли всё для отправки княжны Марьи и[1322] князя Николая, приказал позвать к себе свою дочь.

Княжна Марья, ждавшая у двери, вошла к нему.

Князь казался свежее и оживленнее, чем все эти дни. Он ходил по комнате, и губы его и большие брови, не переставая, двигались по его лицу.

— Готовы? — обратился он к ней, нахмурившись.

— Готовы, — отвечала княжна Марья,[1323] — но... я пришла... я умоляю вас... Поедемте с нами... André... писал, что именно вам надо ехать... — говорила княжна Марья, опустив глаза и не видя той неприятной игры губ и бровей князя в то время, как она говорила.

— Это еще что! — крикнул он. — Готовы или нет?..

— Я не поеду, ежели вы не поедете с нами, я не могу оставить вас, — сказала княжна Марья.

полученные известия, привычность отношений втянула его в прежнюю колею. Он разразился мелочной и ядовитой старческой бранью на княжну Марью и выгнал ее из комнаты.

Он ей сказал и то, что она мучает его, и то, что князь Андрей[1325] нисколько не заботился о ней, что он сам заботится о ней еще меньше, что она поссорила его с сыном, что она может оставаться, где ей угодно, но что приказывает ей одно: не попадаться ему на глаза. Он сказал ей то, что он всегда говорил в этих случаях, что она никому не нужна, и что никто никогда не хотел жениться на ней, и что он ее не звал, а спросил только, готов ли князь Николай к отъезду.

Всё было готово к отъезду, внук и Десаль пришли проститься к деду, потом простились с княжной Марьей, которая, несмотря на просьбы Десаля и доктора, не хотела уехать и, проводив племянника, ушла в свою комнату. Доктор остался ночевать эту ночь в Лысых Горах и тотчас же после отъезда молодого князя с Десалем, M-lle Bourienne и[1326] дворней, ушел спать.[1327]

Княжна Марья вернулась к себе к комнату, посмотрела на образа и не могла молиться. Она чувствовала, что ее призывал теперь другой, трудный мир житейской деятельности, совершенно противуположный нравственному миру молитвы; она чувствовала, что, предаваясь последнему, она потеряла последние силы действовать. Она не могла и не стала молиться.[1328]Она сидела в своей комнате в опустевшем доме, прислушиваясь к шагам князя в нижнем этаже.

Княжна Марья не могла молиться, не могла плакать, не могла спать.[1329] Взяв на себя в первый раз в жизни такой решительный поступок, как неповиновение отцу, она чувствовала необходимость действовать, следить за своим отцом, а в ту минуту, которая, она чувствовала, быстро приближалась, быть готовой на помощь. Она на ципочках сошла вниз и,[1330] подойдя к двери цветочной, в которой ночевал ее отец, прислушалась к его голосу.

— Тишка,[1331] не спится,[1332] — говорил старик измученным голосом, которому он хотел придать небрежные интонации.[1333]

Тихон молчал.

— Так-то я[1334] не спал раз в Крыму. Там[1335] теплые ночи. Всё думалось. Императрица присылала за мной...[1336]

Да, уж так не построят теперь. Ведь я начал строить, как приехал сюда. Тут ничего не было. Ты не помнишь, как сгорел[1337] флигель батюшкин? Нет, где тебе. Так не построят нынче: тяп да ляп и корабль...[1338] Я отсюда обведу галлерею, и там будет Николаше покои — спальню, где невестка[1339] живет. Что она уехала, что ль? Невестка уехала? Ха, ха, ха.

— Уехали-с, — отвечал спокойный голос Тихона.

Постель затрещала под ним, он, видно, ложился. Он громко и тяжело кашлянул и замолк.

— Бог мой, бог мой! — прокричал он вдруг и зарычал как будто, потом опять затрещала кровать и зашлепали туфли, и он подвинулся к двери, у которой стояла княжна Марья. Она побежала к себе.

Княжна Марья не спала до рассвета, всё прислушиваясь к тому, что происходило внизу. К утру она заснула, и в 10-м часу ее разбудил шум колес проезжавшего мимо окон экипажа.

Она с ужасом очнулась к действительности.

— Дуняша, кто это приехал?

— Князю коляску подают. Они, должно, к начальству едут, В мундире сейчас приходили. Уже и[1340] исправник здесь. И[1341] мужики ополченные на лугу собраны. Ружей привезли. Раздавать хотят.

Княжна Марья поспешно оделась.[1342]

— Вон они сами идут, — проговорила Дуняша, проходившая мимо окна.

Княжна Марья подбежала к окну. Сверху ей видна была коротенькая фигурка отца в екатерининском мундире с орденами, двигавшаяся быстро по дорожке в сад. За ним шли несколько военных, Михаил Иванович, Алпатыч, исправник, доктор. Все они скрылись в аллее.

— Отсюда пожалуйте, княжна, — крикнула Дуняша из соседней угловой комнаты, из которой был виден луг, на котором были собраны мужики и к которым шел князь с своей свитой.

Вдруг голос этот затих, послышались голоса многих, и Алпатыч, с испуганным лицом, выбежал из сада. Княжна Марья, испуганная сама не зная чем, накинув платок, побежала вниз. Тихон и два официанта, не отвечая ей, бежали туда же.

Ноги княжны Марьи отказывались двигаться, она вбежала в первую аллею сада и остановилась, прислонившись к первому дереву. Навстречу ей по аллее виднелась фигура ее отца с грудью, покрытой орденами и красным воротником. Его вели, почти несли под руки; ноги — одна нога его дергалась быстро вперед и назад, другая волоклась по земле, лицо его, как показалось княжне Марье, перекошенное набок, дергалось и прыгало, и он, не переставая, хрипя, бормотал что-то.

Доктор выбежал вперед и, увидав княжну Марью, взял ее за руку и увел в дом.

С князем сделался удар.[1344]

Его внесли в дом и положили в кабинете на диване. Ему пустили кровь, обложили льдом голову, но ничто не могло успокоить его тревоги. Он, не переставая, бормотал что-то перекосившимися губами, дергался, как будто искал, требовал чего-то и гневался. Княжна Марья несколько раз пыталась войти к нему, но доктор, знавший раздражительность князя, имевшую привычку обращаться против княжны Марьи, не советовал ей входить, боясь еще больше раздражить его. Во время обеда доктора княжна Марья воспользовалась его отсутствием и вошла в темный кабинет.

Сначала она ничего не видела и слышала только метание и хрипение, но потом она увидела Тихона на полу у дивана, и[1345] на диване ей обозначилось что-то. Она подошла ближе. Он лежал на спине с согнутыми ногами, покрытыми одеялом. Он весь был такой маленький, худенький, слабый. Она нагнулась над ним, лицо его прямо было уставлено на противуположную стену, левый[1346] скосившийся глаз, очевидно, не видел, губы не переставая, шевелились.[1347] Правый глаз увидал лицо княжны Марьи,[1348] он[1349] схватил ее за руку и[1350] заговорил что-то, чего не могла понять княжна Марья. Заметив, что она не понимает, сердито засопел. Княжна Марья кивала головой и говорила «да», но он всё фыркал сердито, и вошедший доктор отвел княжну Марью. «Так долго мы не понимали друг друга, — подумала княжна Марья, — и теперь тоже».[1351]

На другой день княжна Марья повезла больного отца в Богучарово, надеясь доехать до Москвы. Но в Богучарове ему стало хуже, и они остановились.

№ 193 (рук. № 92. T. III, ч. 2, гл. VIII—XIV).[1352]

Новая глава

Княжна Марья не была в Москве вне опасности, как думал князь Андрей. Десаль с маленьким князем был отправлен тотчас из Богучарова в Москву к дяде, но княжна Марья,[1353] поднявшись из Лысых Гор на другой день после удара, могла довезти старого князя только до Богучарова.

Уже около Богучарова стало слышно о подходивших французах — их войсках, о мародерстве. В соседней деревне Дмитрия Михайловича Телянина, как слышно было, стояла французская команда, а княжна Марья не могла выехать из Богучарова.[1354] Старый князь всё время был в беспамятстве.[1355]

Старый князь лежал,[1356] как изуродованный, беспокойный, мучающийся труп. Все так же продолжалась, не переставая, сердитая игра губ и бровей на его перекосившемся лице, и нельзя было знать, понимает ли он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное — это то, что он страдал и[1357] чувствовал потребность еще выразить что-то. Но что было это что — никто не мог понять. Был ли это какой-нибудь каприз больного и полусумашедшего, относилось ли это до общего хода дел или относилось это до семейных отношений? Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины, но княжна Марья думала и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение, думала, что он что-то хотел сказать ей, за что-то сердился на нее. Сначала княжна Марья думала это, но под конец стала соглашаться с доктором. Он ничего не понимал, ничего не хотел. Он был — страдающий труп.[1358] Он, очевидно, страдал[1359] и физически и нравственно.[1360] Надежды исцеления не было. Везти его нельзя было. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? Не лучше ли было бы конец, совсем конец... иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она следила за ним не с надеждой найти признаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу — к великому горю, но к успокоению.[1361]

[Далее автограф, написанный на полях, от слов: Оставаться в Богучарове становилось более и более опасным, кончая: он нынче бормочет громче обыкновенного и чаще ворочается. Текст автографа близок к печатному тексту. T. III, ч. 2, гл. VIII.]

Какая-то была перемена в эту ночь, она чувствовала это и желала войти, но не смела, зная, как ее присутствие тревожит его.

«Поскорее бы конец», опять невольно подумала она, как всегда, ужаснулась этой мысли и заснула.[1362]

Поутру был серый, теплый и тихий августовский день. Она вошла в его комнату. Он лежал по-новому, высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми ручками на одеяле, уставленным прямо правым глазом и скосившимся левым глазом и с неподвижными бровями и губами. Лицо его в эту ночь измельчало чертами, казалось, ссохлось, или растаяло. Она подошла и поцеловала его руку, левая рука сжала ее так, что видно было: он давно уже ждал ее.

— Как вы, mon père?[1363] Как провел ночь? — спросила[1364] княжна у доктора.

Князь сам начал бормотать не так[1365] часто, как прежде, и с большим усилием языка, так что княжна Марья почувствовала возможность понять его и стала прислушиваться к тому, что он говорит. Прислушиваясь к тому, что он говорил, она смотрела на него, и комический труд, с которым он ворочал язык, заставил княжну Марью отвернуться и с трудом подавить поднявшиеся в ее горле рыдания.

Княжна Марья поняла его. Он сказал: [1366] — Душа болит... — Он взял ее руку и стал прижимать ее к различным частям своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.[1367]

— Отчего, mon père?[1368]

— Всё мысли![1369] об тебе... мысли...

Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь подавить свои слезы.

Он рукой двигал по ее волосам.

— Я тебя ждал всю ночь, — выговорил он.

— А я слышала,[1370] как Тихон вставал к вам, — сказала она.[1371] — Я всё слышала, я боялась войти.

Он пожал ее руку.[1372]

— Не спала ты?

Княжна Марья отрицательно покачала головой; невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.

— Нет, я всё слышала, — сказала она.

— Душенька, или — дружок, — княжна Марья не могла разобрать, но, да, как ни странно, это было, наверно по выражению его взгляда, было нежное, ласкающее слово.

— Зачем не пришла ко мне?[1373] Мне так тебя хотелось.

Княжна Марья теперь овладела собой и смотрела на него полными слез, нежности и счастья глазами.

— Тебе ехать надо, сейчас. Меня оставь.

— Я... я... я... не поеду без вас.

— Без меня, — сказал он, — я не помешаю, — и он, задумавшись, помолчал. Опять взял ее руку и стал сжимать ее.

— Спасибо тебе, дочь, дружок, за всё, прости, спасибо, прости, спасибо, прости, спасибо.... нынче, нынче поезжай.... прочь из России, прочь.... погибла, погибла Россия, погубили Россию.... — Он[1374] забормотал опять, попрежнему задергал бровями и зарыдал.

[Далее от слов: Доктор взял под руку также рыдающую княжну и вывел ее из комнаты на террасу кончая: Она подошла к двери старого князя близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. VIII.]

Доктор вышел к ней на ципочках и погрозил ей пальцем. «Верно, заснул», подумала она и вернулась в столовую.[1375] По дороге девушки и дворецкий останавливали ее вопросами о распоряжениях к отъезду.

Она опять вышла к предводителю.

Уже прошло более двух часов с тех пор, как она не видала отца и доктора; надо было переговорить о том, как переносить его в карету. Она поднялась, чтобы итти в кабинет, и в то же время доктор вышел к ней....

— Княжна, вы должны быть на всё готовы, — сказал доктор.[1376] Княжна побежала в ту комнату, где лежал[1377] ее отец. Она оттолкнула от двери Тихона, отворила дверь и[1378] подбежала к той кровати, на которой он лежал, окруженный женщинами. Няня была тут.

Он лежал на боку, рот его был раскрыт, и он не шевелился.

Княжна Марья подбежала[1379] к нему и дотронулась до него,[1380] но это не только не был он, но это что-то, окруженное женщинами, было что-то чуждое, страшное и враждебное. Она остановилась[1381] с раскрытыми, испуганными глазами. В ту же минуту доктор, не ступая более на ципочки, а всей [ступней][1382], вошел за нею, подошел к окну и поднял стору.

Это были его черты. Она попробовала прижать к щекам его свои губы.[1383]

«Нет, нет его больше. Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, какая-то страшная, ужасающая тайна». И, закрыв лицо руками, она с криком упала на руки доктора, поддержавшего ее.

В присутствии доктора и Тихона женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги, одели это в мундир с орденами и положили на стол. Бог знает, кто и зачем позаботился об этом, но всё сделалось как бы само собой. Через два часа кругом гроба[1384] горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан ельник, под голову была положена печатная молитва, и в углу сидел дьячок, читая Псалтырь.

Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной толпился народ, чужой и свой — предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися глазами, испуганными глазами,[1385] крестились и кланялись и целовали его руку.

На другой день были похороны.[1387] Алпатыч вскоре после проезда князя Андрея через Лысые Горы, узнав о том, что князь и княжна еще не уезжали из Богучарова, которое, он слышал, находилось в опасности, собрав лысогорских господских лошадей для подъема богучаровских вещей, отправился сам в Богучарово.[1388]

Он приехал в самый день похорон своего барина. Во время службы он держался прямо, нахмурясь, с своей рукой за пазухой, видимо желая соблюсти почтительно представительность, но изредка лицо его падало, как будто обрывались пружинки, поддерживающие его, и он, как женщина, трясясь головой, начинал рыдать и уходил из комнаты. И зажженный Смоленск, и разоренные Лысые Горы, занятые французскими драгунами, и минутный приезд князя Андрея, и теперь смерть его — всё последовало так скоро одно за другим и всё, после ровной, торжественной 30-летней жизни, так подействовало на Алпатыча, что иногда он чувствовал, как рассудок его начинал теряться. Одно, что поддерживало его силы, — это была княжна, на которую он не мог смотреть (он отворачивался от нее), но для которой он чувствовал себя необходимым в настоящих трудных обстоятельствах. Обстоятельства действительности представлялись трудными Алпатычу, но, в сущности, они были еще много труднее того, чем какими он представлял их себе.

[Далее от слов: Предводитель в день смерти князя, 15-го августа... кончая: — Слушаю, — отвечал Дрон, — близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. IX.]

Новая глава

[1389]Вернувшись с кладбища, княжна Марья ушла в свою комнату (бывший кабинет князя Андрея) и с сухими глазами села на постель, глядя перед собою. В комнату к ней входила ее девушка, няня, доктор, Михаил Иванович, уговаривая ее поесть что-нибудь, она всех просила только оставить ее, и как только кто-нибудь входил к ней, она, как будто пряча от них свое сухое без слез лицо, ложилась на свою постель, поворачиваясь лицом к стене. И входившие слышали ее сердитый голос, говоривший о том, чтобы оставили ее. Но как только выходили из комнаты и она оставалась одна, она опять садилась на кровать, устремив глаза на пол, и сидела, думая и как будто стараясь разъяснить себе что-то, и как будто только в этом положении, в том самом, которое она случайно приняла, придя с кладбища, она могла разъяснить себе то, что ее занимало. Она думала только об одном: она чувствовала[1390] ту благодарность и нежность к нему за его выраженную любовь, осветившую всю ее прошедшую жизнь, она представляла его себе то таким, каким он, сердито бормоча и волоча ногу, шел из аллеи, то с комическим трудом языка выговаривая ей ласкательные слова, она вспоминала далекое детское прошедшее, когда он над ней, больной, сидел[1391] над кроваткой и входил и выходил на ципочках, но думала она только одно: она думала о том, что она желала этого. «Ну вот, он умер, довольна ты? — говорила она себе, — теперь тебе удобнее будет ехать за Николушкой».[1392]

К ней вошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. Княжна Марья сердито закричала на девушку, чтоб она ушла, и сказала, что она никуда и никогда не поедет.

Солнце зашло на другую сторону дома и весело осветила косыми вечерними лучами комнату, в которой сидела княжна Марья. Она подошла к окну, невольно любуясь лиловатой тенью на липах. Толчаники играли под окном. «Да, теперь тебе удобно наслаждаться погодой и путешествием», сказала она себе и опять бросилась на постель, уткнув лицо в подушки.

«Боже мой, ежели бы я только могла сказать кому-нибудь все свои мысли», подумала она.[1393]

Дверь ее комнаты со скрипом открылась, и осторожно вошла какая-то женщина. Княжна Марья не могла узнать, кто это. Она оглянулась: это была M-lle Bourienne, которую она менее всего желала бы видеть, M-lle Bourienne в черном платье и плерезах. Она тихо вошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней вспомнились княжне Марье, вспомнилось и то, как он последнее время изменился к M-lle Bourienne, не мог ее видеть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ему. «Теперь некого ревновать. Да она не могла не любить его, — думала княжна Марья, глядя на ее слезы. — Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого-нибудь».

Княжна Марья обняла ее.[1394] M-lle Bourienne сказала несколько слов о горе княжны, о воле божьей, потом она спросила о последних минутах. Княжна Марья хотела рассказать свое последнее свидание с ним, но не могла. Она зарыдала и опять отвернулась к стене. Лежа так, она слышала, что и француженка плакала и хотела скрыть свои слезы. Они довольно долго молчали.

— Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, — сказала вдруг M-lle Bourienne, — я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе, но я моей любовью к вам обязана это сделать....

— Я слышала, что вы хотите ехать? — спросила она. Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. Разве можно было что-нибудь предпринимать теперь? думать о чем-нибудь? Разве не всё было равно? Она не отвечала, и эта фальшивая нота в разговоре M-lle Bourienne поразила княжну Марью тем более, что и в голосе француженки в то время, как она спрашивала о том, что хочет ли княжна ехать, была фальшивая нота выражения. Княжна Марья с свойственной сильному горю раздражительностью оглянулась на M-lle Bourienne.

— Зачем вы у меня это спрашиваете? Что вам нужно? Вы хотите уехать? Скорее уезжайте....

— Нет, нет, нет, я не хочу этого, я ничего, ничего для себя, я только думаю о вас. Я не только не хочу ехать, но я слышала, что вы хотите ехать, и не советую вам этого. Вы... вы... вы знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены, что ехать теперь опасно.

— Отчего, кому? — сказала княжна Марья.

— Опасно от мародеров, от войск и благоразумнее остаться и ждать.

— Ждать чего? — сухо сказала княжна Марья. — Вы забываете, что Николушка один, мы завтра едем.

— Но, я боюсь, это поздно. Я даже уверена, что это поздно,— сказала M-lle Bourienne, — вот. — И она достала из ридикюля и показала княжне Марье объявление на нерусской, необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французской власти.

— Я думаю, что слишком опасно рисковать теперь отъездом,— сказала M-lle Bourienne, — я думаю, лучше остаться, и тогда мы обратимся к этому генералу, и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.

Княжна Марья остановила свои глаза на M-lle Bourienne. Молчание продолжалось около минуты.

Княжна Марья начала говорить что-то и вдруг остановилась.

— Нет, уйдите, ах, уйдите ради бога!

— Княжна, я для вас говорю, верьте.

— Дуняша! — закричала княжна горничной. Няня и[1395] Наталья вбежали в комнату.[1396]

— Княжна, я не знаю, чем я могла огорчить вас. Я получила эту бумагу и хотела переговорить с вами, — говорила M-lle Bourienne.

— Дуняша, она не хочет уйти, она уговаривает меня остаться с французами. Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, кого-нибудь, ехать, ехать скорее, — уйдите, — говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов, быть разлученной с Николушкой и больше всего мысли о том, как подействует на князя Андрея известие о том, что она осталась у французов.

[Далее от слов: Требования жизни, которые она считала уничтоженными кончая: Она замолчала и, опустив голову, вышла из круга и ушла в свою комнату близко к печатному тексту. T. III, ч. 2, гл. Х—ХІ.]

[1397]Долго эту ночь княжна Марья сидела в своей комнате,[1398] прислушиваясь к звукам[1399] говора мужиков, доносившегося с деревни. Ночь была лунная, тихая и свежая. В 12-м часу голоса стали затихать, пропели петухи, и над деревней и над домом воцарилась тишина. Дуняша спала уже на войлоке в комнате княжны Марьи, но княжна но могла заснуть.

«Всё к лучшему, он бы не мог пережить этого». Потом, когда всё затихло и петухи запели на деревне, на княжну нашел страх. Сначала страх мужиков, страх французов, потом беспричинный страх чего-то таинственного и неизвестного. Ей всё казалось, что она слышит его кряхтенье и бормотанье. Ей захотелось войти в его комнату, и ужас охватывал ее при мысли о том, что она найдет его там, живого или мертвого. Ей казалось, что она слышала его шаги за стеной, и только равномерный свист спящей Дуняши мешал ей слышать ясно. Во 2-м часу ночи за дверью послышались шаги, и невысокая бледная фигура показалась в дверях. Это был Алпатыч. Он вернулся в ночь и пришел доложить княжне о настоятельной необходимости завтрашнего отъезда.

На другой день утром княжна собралась ехать, и велено было закладывать.[1400]

Еще лошади не подъехали к крыльцу, как толпа мужиков приблизилась к господскому дому и остановилась на выгоне. Яков Алпатыч, расстроенный и бледный, в дорожном одеянии — панталоны в сапоги — вошел к княжне Марье и с осторожностью доложил, что так как по дороге могут встретиться неприятели, то не угодно ли княжне написать записку к русскому воинскому начальнику в Яньково (за 15 верст) затем, чтобы приехал конвой.

— Зная звание вашего сиятельства, не могут отказать.

— Ах, нет, зачем? — сказала княжна Марья. — Поедем поскорее, ежели уж нужно, — с жаром и поспешностью заговорила она, — вели подавать и поедем.

Яков Алпатыч сказал — слушаю-с и не уходил.

— Для чего они тут стоят? — сказала княжна Марья Алпатычу, указывая на толпу.

Алпатыч замялся.

— Не могу знать. Вероятно, проститься желают, — сказал он.

— Ты бы сказал им, чтобы они шли.

— Слушаю-с.

— И тогда вели подавать.

Алпатыч вышел, и княжна Марья видела, как он подошел к мужикам и что-то стал говорить с ними. Поднялись крики, маханья руками. Алпатыч отошел от них, но не вернулся к княжне. Михаил Иваныч, архитектор, вошел к княжне и задыхающимся голосом передал ей, что в народе бунт,[1401] что мужики собрались с тем, чтобы не выпускать ее из деревни, что они грозятся, что отпрягут лошадей, но что ничего худого не сделают барыне, и повиноваться ей будут и на барщину ходить, только бы она не уезжала.

Княжна Марья сидела в дорожном платье в зале в оцепенении. Она ничего не понимала из того, что делалось с нею. «Вот оно и наказанье!» думала она.

— Французы, французы, нет, не французы.... они! — послышался шопот у соседнего окна.

Княжна Марья подошла к окну и увидала, что к толпе мужиков подъехали три кавалериста и остановились.

Княжна Марья послала за Алпатычем, чтобы узнать, кто такие были кавалеристы, но он сам в это время входил в комнату.

— Всевышний перст! — сказал он торжественно, поднимая руку и палец. — Офицеры русской армии.

Действительно, кавалеристы были Ростов и Ильин и только что вернувшийся Лаврушка. Въехав в Богучарово, находившееся последние три дня между двумя огнями неприятельских армий, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард.

Ростов был в самом веселом расположении духа. Дорогой они расспрашивали Лаврушку о Наполеоне, заставляли его петь будто бы французскую песню и смеялись мысли о том, как они повеселятся в богатом помещичьем доме Богучарова, где должна быть большая дворня и хорошенькие девушки. Ростов и не знал, и не думал, что это имение того самого Болконского, который был женихом его сестры.

Они подъехали к бочке на выгоне и остановились ; кончая: в первый раз позволив себе поцеловать ее руку— близко к печатному тексту. T. III, ч. 2, гл. XIIIXIV.]

№ 194 (рук. № 92. T. III, ч. 2, гл. XIX).[1402]

(24 числа августа был прекрасный полдень. Наполеон выехал[1403] от Колоцкого монастыря и поехал к........,[1404] откуда с высоты открылось ему Бородинское поле. На 1½ версты впереди позиции русских находился редут подле деревни Шевардиной. И, несмотря на то, что уж был 4-й час вечера, Наполеон велел атаковать этот редут, и произошло сражение 24-го числа, в котором убито тысяч 10 человек с той и другой стороны и французы заняли редут при Шевардино, а русские отступили на 1½ версты на свою позицию.

В историях кампании 12 года рассказывается, что со стороны русских Шевардинский редут был построен и занят войсками для того, чтобы из этого передового поста русской армии были бы видны действия французской армии, и что со стороны французов он был атакован для того, чтобы занять позицию против нашего левого фланга на правом берегу Колочи.

Но остается непонятным, для чего Шевардинский редут, не входивший в линию-позицию при Бородине, был защищаем так, что 24-го при этом убито около 10-ти тысяч человек и цель его со стороны русских все-таки не была достигнута, так как целый следующий день 25 августа, тот самый, в который делаемы были приготовления в французской армии, мы не имели передового поста для того, чтобы наблюдать за этими движениями. Со стороны французов тоже непонятно, для чего с таким упорством добивались вооруженной силой занятия этого пункта, с которого русские не могли не отступить.)

№ 195 (рук. № 92. T. III, ч. 2, гл. XX).[1405]

<Пьер поехал дальше. Спускаясь с крутой Можайской горы мимо собора, Пьер[1406] встретил обоз с ранеными, с криком возчиков[1407] с трудом поднимавшийся на гору. Казачий полк шел под гору. Пьер слез и пошел пешком. Он устал от вида.[1408] «Боже, зачем я приехал сюда?» думал он. «Я не должен был, да и не могу переносить этих ужасов. Отдохну и поеду назад», думал Пьер. Но как было сказать своим людям? Et que diable allait il faire dans cette galère?[1409]

Спустившись с горы, он было сел в дрожки, чтобы ехать дальше, когда[1410] его окликнули от ворот одного двора. Это был его кучер и берейтор с лошадьми и клажей, стоявшие тут. Пьер зашел в избу, напился чаю, переоделся и поехал дальше. Приказал берейтору вести лошадей за собой.

К рассвету Пьер подъезжал к Можайску. Можайск весь был полон военными.[1411]

[1412]Здесь Пьер собрал слухи про то, что делалось в армии.

Вчера было сражение, при котором французы были разбиты, говорил один, а другой говорил наоборот. «Светлейший стоит в Татаринове[1413] в середине армии и назавтра ждут сражения», — говорил один, а другой говорил, что велено отступать.

Напившись чая и освежившись, Пьер[1414] поехал дальше.

Утро было яркое, с блестящим солнцем. «Скорее, скорее! — подумал Пьер. — Как могла мне приходить мысль вернуться назад». Пьер велел вести лошадей за собой, сел в дрожки и поехал дальше.

[1415]Пьер про всё много читал, но в особенности про войну, и имел не только определенное понятие о стратегии и тактике, но считал себя даже знатоком в этом деле,[1416] и ему казалось, что стратегические вопросы занимают его.

Пьер[1418] всё боялся, что он пропустит[1419] место, где начинается позиция.[1420]

До сих пор он видел[1421] всё одно и то же: войска, войска, солдаты в мундирах, в рубашках, пушки, ружья, лошади, офицеры и дорога, и разоренные деревни, но позиция всё не начиналась.

Пьер начинал бояться, что он пропустит что-нибудь интересное и позицию, и желал встретить кого-нибудь знакомого, чтобы разговориться.>

№ 196 (рук. № 92. T. III, ч. 2, гл. XX).[1422]

Но, кроме того, при виде всех этих лиц, толпившихся по дороге с разнообразно личными выражениями физиономий и однообразным, общим всем выражением серьезности, к прежнему чувству примешивалось в душе Пьера страстное любопытство узнать, понять что-то и не пропустить какой-нибудь подробности, которая могла ему разъяснить занимавший его вопрос.

В чем состоял этот вопрос, Пьер не знал хорошенько. Он знал только, что этот вопрос относился к войне, которую он не понимал. Был ли это вопрос о том, что дает успех в военном деле, или о том, выгодно ли наше стратегическое положение, или о том, много ли и каковы наши войска, или о том, как настроены эти войска, или в чем состоят распоряжения главнокомандующего? Он не знал, но знал, что что-то в этой области военных вопросов страстно интересует его, и приглядывался, прислушивался ко всему, стараясь не пропустить ни одной подробности.[1423]

[Далее от слов: Выезжая из Можайска, на спуске с огромной крутой и кривой горы кончая: близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XX.]

3-й лежал ничком, лица его не видно было, и слышны были не стоны, а звуки туженья, как будто он напруживался что-то сделать. Одна рука его висела на колесе, проскочив в расшатавшийся лубок телеги. Солдат, который с раненой рукой остановился за телегой, не дождавшись ответа от Пьера, взял эту висячую руку и заложил ее опять в телегу. Лежавший ничком солдат не пошевелился и не изменил равномерно издаваемых им звуков туженья, которые слышны были Пьеру, потому что он стоял над ним.

Кавалеристы песенники проходили над самой телегой.

— Ах, запропала да ежова голова.

выделывали они разгульную и неприличную плясовую песню.

Ехавший ближе всех песенник, красный, здоровый солдат, оглянулся на Пьера и на телегу, над которой он стоял, подмигивал ему и в такт песни пожимал плечом.

Солдат с распухшей щекой прошамкал что-то своим кривым ртом, глядя на кавалериста.

— Заиграете, дай срок... — или что-то в этом роде, как послышалось Пьеру.

— Нынче не то, что солдат, а и мужички, видял? Мужичков и тех под француза гонят, — сказал со вздохом солдат, стоявший за телегой. — Уж когда тут. Под Москву подошел.

Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору.

Теперь, когда он ехал дальше и, испытывая то страстное любопытство, которое волновало его, он вспоминал эту телегу с ранеными, песенников и кавалеристов, весело шедших туда, откуда везли раненых, и вспоминал эту тень от откоса по изрытой горе, тужение лежавшего и веселый утренний свет[1424] на другом откосе и перебор, перезвоны в соборе, ему смутно представлялось, что вопрос, занимавший его,[1425] очевиднее представлялся ему там, на горе. Но в чем состоит этот вопрос? — говорил он себе, и, так как прежде читал военные книги, ему опять казалось, что более всего его интересуют вопросы стратегические, и потому он торопился поскорее и поскорее приехать вперед на передовую линию и осмотреть позицию, позицию, которую он воображал себе почти с такою же определенностью и ясностью, какие он видал на плане сражений. Он останавливался несколько раз, всходил на высоты, разговаривал с офицерами, но всё не мог себе составить ясного понятия о том, что будет, и торопился ехать вперед к главному штабу, который, как ему сказали, находился в деревне Татариновой и где он надеялся найти знакомых, которые ему объяснят дело. Офицеры же, с которыми он говорил, казалось, вовсе и не знали и не думали о том, что завтра будет сражение и что избрана какая-нибудь позиция. Один уланский майор сказал Пьеру, что даже, вероятно, вовсе не будет сражения и мы опять отступим.

— А как же укрепляют позицию? — сказал Пьер.

— Это мы от Смоленска всё копаем, — сказал майор. — Покопают, да и уйдут.

Примечания

1250. След. два слова вписаны позднее.

1251. позвольте спросить

1252. Следующие два слова вписаны позднее.

1253.

1254. Зачеркнуто: дядюшки

1255. мы должны

1256. Исправлено из: победить и что мы победим. Далее до конца абзаца вписано позднее.

1257. Зач.:

1258. Зач.: Большое количество воинов, без различия чинов, участвовало в этом сражении.

1259. лежал в т

1260. Зач.: несколько

Сл. Зач.: и всякую

1263. Зач.:

1264. Зачеркнуто: глядя на покрытое кровью и трупами поле

1265. убежали и надписано окончание фразы.

1266. Слово русским русские, далее зач.: не выиграли его и надписано окончание фразы.

Зач.: Но в Аустерлицком сражении

1268. Зач.:

1269. Зачеркнуто: им было легко

1270. побежденного, каз[алось]

1271. В рукописи: 1/0 <до> [?]

Зач.: потеряло поло[вину]

1273. Зач.:

1274. Зач.: и победила неприятеля.

1275.

1276. Зачеркнуто: должны

1277. и определенно

1278. Зач.: и сознание того, что они победили, любви к

Зач.: И тот неуловимый путь, по кото[рому]

1280. Зач.:

1281. Зачеркнуто: снял

1282. Зач.: Одно

Следующие два слова вписаны, видимо, позднее.

1284.

1285. перенести в пространство

1286. Следующее слово вписано позднее.

1287. Старый господин,

1289. Зачеркнуто: Кутузова

1290. Кутузова

1291. Зач.: и потребовал воды с вином

1292. Зач.: приказание

1293. на это самодурство старого господина.

Зач.: В это время

1295. — Вы, стало быть, не думаете, что мы должны отступить?

— Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее.

Зачеркнуто: сообщениях,

1297. Зач.:

1298. Зач.: стояли

1299. зная

1300. Зач.: лучшим

1301. из всех побед, которые когда-либо одерживали одни войска над другими.

1302. Зачеркнуто в копии: [Совер]шилось страшное, противное и разуму, и человеческой природе убийство и изувечение сотен тысяч невраждебных друг к другу и невинных людей, сожжение и разграбление жилищ других сотен тысяч людей и такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, грабежей, выпуска фальшивых денег, убийств, которых в целые века не соберут летописи всех судов мира и на которые в этот период времени не смотрят как на преступление.

другого зависело и обратное действие, то есть начало войны и всё то; что совершилось вследствие ее.

1303. Зач.: погибель 600 тысяч людей.

1304. события

1305. [«Государь, брат мой, я помню Тильзит и Эрфурт, и я согласен на вознаграждение, которое вы мне предлагаете за герцогство Ольденбургское»,]

1306. [«Государь, брат мой, я согласен отвести мои войска за Вислу»,]

1307. не было бы сожжения Смоленска и Москвы и погибели миллионов людей и вписано, кончая: убийства и изувечения

1308. особенно тогда, когда царь принимает участие в неразумном явлении.

1309. Зач.: для своих целей

Начало варианта автограф на полях зачеркнутой копии.

1311. <Когда> 7 числа рано утром вернулся Алпатыч

1312. Зач.: Он не спал все эти три ночи и казался отягчен заботой. Самые мелочные, забываемые им, приказания были отдаваемы им то садовнику, М[ихаилу] И[вановичу], старосте, <приказа> Тихону, и приказа[ния]

На полях: Пишет сам письма и делает смотр. Злится — она боится.

1314. Зач.:

1315. Зач.: детс[кую]

1316. Десаль присоветовал княжне Марье

1317. Зач.: Князь, молча, всё с той же презрительной улыбкой принял эти известия и, сидя в кресле, заснул еще в то время, как Алпатыч, взволнованный всем тем, что он видел, не кончил докладывать ему.

<Проспав> Проснувшись перед обедом, князь, казалось, в первый paз понял всё, и <прочтя письмо> когда Алпатыч ушел, князь еще раз прочел письмо сына.

1318. Зач.: сел, проснулся [?]

1319. двух

1320. Зачеркнуто.: в Смоленск

1321. старостам

1322. Зач.: Николушки.

Зач.: но вы как же?

1324. Зач.:

1325. Зачеркнуто: ничего

1326. няньками

1327. Далее копия рукой неизвестного.

1328.

1329. Зач.: Она не нуж[?]

1330. прислушалась

1331. Далее копия рукой неизвестного.

1332. сказал и надписано: говорил

1333. Он сел в кресле под образ и надписана след. фраза.

1334. След. два слова — автограф.

Зачеркнуто: теперь и надписано: теплые

Зач. в копии: Я получил назначение... он оглянулся на стол.

1337. След. два слова — автограф.

Зач.: Поживу я

1339. Далее автограф вместо зачеркнутой копии.

Зач.: городничий

1341. Зач.:

1342. Зач.: и вышла в детскую, окна которой выходили

1343. Князь из аллеи выходил к ним и, еще за несколько шагов не доходя до них, стал кричать что-то, махая руками и палкой, которая была у него в руках. Раскаты его голоса доносились до окна, у которого стояла княжна Марья.

1344. Зач.: в то время, как он, рассердившись за что-то, стал кричать

Далее копия.

1346. След. слово вписано рукой Толстого.

1347. Но когда

1348. Зачеркнуто: всё лицо задергало

Зач.: поднял правую руку

1350. Зач. в копии: затем надписано и вновь зач.: прижал эту руку к своему боку, к одному, к другому месту, как будто он искал и не находил того, что надо было сделать с этой рукой.

1351. Последний абзац — автограф.

Начало варианта — автограф на полях зачеркнутой копии.

1353. Зач.: оставалась с отцом в Богучарове, потому что старый князь был разбит параличом и не столько не мог, сколько не хотел ехать из Богучарова, куда привезли его, и которое он в полупомешательстве, в котором он находился, принимал за Лысые Горы.

1354. На полях: Он был маленький с маленькими [?] глазами.

1355. и доктор, живший с ним, говорил, что теперь он не может прожить долго. Княжна Марья каждую ночь, каждый день ждала его смерти.

1356. Зач.: почти

Зач.: хотел

1358. Далее исправленная копия.

Зачеркнуто: ужасно

1360. Зач.:

1361. Зач.: После 6-й бессонной ночи, проведенной в напряжении слуха в сухом ожидании и страхе у его двери (княжна Марья не плакала и удивлялась самой себе, что она не могла плакать)

1362.

1363. [батюшка?]

1364. Далее автограф на зачеркнутой копии.

1365. скоро

1366. Зачеркнуто: Мне лучше

Далее исправленная копия. Зач.: ... Ужасную ночь провел, — выговорил он.

1368. Зач.:

1369. Зач.: Погибла Россия... от злодея. — Княжна Марья, боясь <этих мыслей>, что он опять озлобится при этом воспоминании, хотела навести его на другой предмет. Вместо зач. выговорил он.

1370. Зач.: как вы ворочались,

Зач.: Но он нынче не озлобился, как прежде, при воспоминании о французах, напротив, он был кроток, и это поразило княжну Марью. — Теперь конец, — сказал он и, помолчав Вместо зач. вписан дальнейший текст, кончая:

1372. Далее копия с исправлениями.

1373. Далее автограф на полях.

Зачеркнуто: зарыдал

1375. Зач.:

1376. Зач.: но по лицу его княжна уже поняла всё. Она

1377. он

1378. Зач.: вбежала в комнату

1379. ближе. Еще раз взглянула на него

1380. Зач.: Еще раз взглянула на него

Зач.: в двух шагах от него

1382. В рукописи рукой переписчика ошибочно:

1383. Зач.: это несмотря на раскрытый рот и эти глаза и эту неподвижность, подумала княжна Марья.

1384. были

1385. Так в рукописи.

1386. Зач.:

1387. Зач.: на которых никого, кроме своих, не было.

1388. для получения личных приказаний от княжны.

1389. На полях: Ей мерещится, что он идет, ходит, говорит всё те же слова, а она думает, скоро ли умрет, чего она никогда не думала. на полях.

1390. Зачеркнуто: вспоминала и представляла себе бесчисленное количество чувств

Зач.: ночь

1392. Зач.: Перед вечером

Далее копия, исправленная Толстым.

1394. Зачеркнуто: и они разговорились

Зачеркнуто: еще другая

1396. На полях:

1397. Далее автограф на полях.

1398. Зач.:

1399. Зач.: Ей всё казалось, что он идет, шлепая туфлями. О мужиках она не помнила и не думала.

Зачеркнуто: но подвод не было. Далее копия с поправками Толстого.

1401. Дуняша рассказала своей барыне

1402. Автограф на полях.

1403. на Бородинское

1404. Многоточие в рукописи.

1405.

1406. Зачеркнуто: наехал опять

1407. возчиками

1408. Зач.: Рядом с ним казачий офицер вел свою лошадь и с любопытством расспрашивал.

1409. [И кой чорт его понес туда?]

1410. Зач.: берейтор окликнул

Зач.: И вдруг ему стало

1412. Зач.:

1413. Зач.: несколько позади

1414. вышел на крыльцо. Какой-то конный полк с песенниками, распевавшими русскую плясовую песню, прошел по улице.

1415. На полях: <Кто кого взял в плен? Одно время было хорошо на курганной батарее.>

1416. Зач.: ему мечталось, как мечтается дорогой, что он сделает что-нибудь необыкновенное в этом сражении.

1417. вылез из дрожек с тем, чтобы сесть верхом и ехать осматривать позицию.

1418. Зач.: на всё смотрел внимательно и

Зач.: что-нибудь интересное и не узнает того

1420. Зач.:

1421. Зач.: только

1422.

1423. Зачеркнуто: Отъехав версты 4 за Можайск. В то время, как Пьер только что стал

1424. в воздухе

1425. Зачеркнуто: преимущественно

Окончание фразы печатается по копии. Далее зач. вписанное: Однако, пока он сомневался, лошади везли его дальше к Татариновой, где стоял главнокомандующий.

Разделы сайта: