Воскресение (черновики)
Начало второй незаконченной редакции

[НАЧАЛО ВТОРОЙ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РЕДАКЦИИ «ВОСКРЕСЕНИЯ»].

ВОСКРЕСЕНІЕ.

Іоанна XI. 25, 26.

Я есьмъ воскресенiе и жизнь..

Князю Аркадiю Неклюдову было ужъ 28 летъ, но все еще не установился, какъ говорили про него. Онъ нетолько не избралъ никакой деятельности, но хуже этаго: пробовалъ многое и ни на чемъ не останавливался. Онъ[37] вышелъ изъ университета не кончивъ курса, потому что решилъ, что въ университете ничему не научишься и что выучиванiе лекцiй о предметахъ, которые не решены, и пересказыванiе этаго на экзаменахъ не только безполезно, но унизительно. Решилъ онъ это при приготовленiи къ экзамену изъ политической экономiи. Предметы эти интересовали его, и онъ читалъ Прогресъ и бедность Джорджа и Рёскина Fors Clavigera и Grown of wild olive, и тутъ ему надо было, какъ несомненныя истины, заучивать и пересказывать на экзаменахъ те подразделенiя и определенiя, которыя, по его мненiю, по крайней мере были совершенно и несомненно опровергнуты этими обоими писателями. Если онъ не имелъ такихъ несомненныхъ доказательствъ произвольности и случайности техъ определенiй и научныхъ подразделений, которыя преподавались ему подъ видомъ философiи теорiи права и самыхъ различныхъ правъ, то онъ чувствовалъ, что и въ этихъ областяхъ тоже самое: подъ видомъ непогрешимой науки передаются элукубрацiи известныхъ и большею частью очень недалекихъ господъ ученыхъ. Оставалась исторiя этихъ наукъ и исторiя права, но исторiя безъ освещенiя, безъ цели подтвержденiя известныхъ истинъ еще скучнее самыхъ элукубрацiй посредственныхъ ученыхъ. Все это онъ почувствовалъ всемъ существомъ своимъ и вышелъ изъ 3-го курса затемъ, главное, чтобы не делать то, что называется заниматься наукой, т. е. учить и твердитъ все то, что делаютъ посредственные ученые известной узкой спецiальности самаго последняго времени, а образовать себя, т. е. понять все то, что поняли о законахъ мiра и, главное, жизни человеческой самые генiальные люди. Родителей у него не было. Отецъ умеръ, когда ему былъ годъ, мать умерла, когда онъ былъ на первомъ курсе. Смерть эта — мать умерла на его рукахъ, и они нежно любили другъ друга — была темъ значительнымъ событiемъ его жизни, которое заставило его проникнуть на известную глубину чувства и мысли, по которой онъ впоследствiи мерилъ все другое. Все, что не доходило до этой глубины, представлялось ему не важнымъ. И такой представлялась ему и университетская наука, и служба, и карьера, которой хотела для него его мать. После матери онъ остался одинъ съ среднимъ состоянiемъ, которое увеличилось еще въ последнее время наследствомъ, полученнымъ отъ тетки, сестры отца, которая его ласкала и любила и была единственнымъ близкимъ ему человекомъ. После выхода изъ университета онъ поехалъ въ деревню, занялся хозяйствомъ, но, увидавъ свое незнанiе, поступилъ было въ сельскохозяйственное высшее училище, но тотчасъ же вышелъ еще более разочарованный, чемъ университетомъ. Потомъ онъ ездилъ заграницу, потомъ, по совету дяди, попробовалъ служить въ земстве, но тоже скоро вышелъ, потомъ занялся музыкой — скрипкой, которую онъ всегда страстно любилъ. Но и это не дало ему такого дела, которому бы онъ могъ отдаться.[38]

Во всехъ делахъ, которыя онъ делалъ, онъ никакъ не совпадалъ съ большинствомъ. И это было ему тяжело. Онъ часто упрекалъ себя за это, но никакъ не могъ подогнуть себя подъ общiя требованiя. Въ университете, напримеръ, онъ занимался или слишкомъ много или совсемъ не занимался. Тоже было и въ хозяйстве, и въ земстве, и въ музыке. Какъ будто на посредственность онъ не соглашался, а на особенное, выдающееся у него не хватало силы. Но и сказать, что у него не хватало силы, нельзя было сказать, потому что онъ ни на что еще не тратилъ всю свою силу, а какъ будто приберегалъ ее на случай, когда она ему понадобится или когда онъ захочетъ выпустить весь зарядъ энергiи, который былъ въ немъ.

Кроме того, ему трудно было и отдаться какому нибудь делу, потому что онъ не укладывался въ существующiя рамки жизни.

Во всехъ делахъ ему надо было прокладывать новыя пути жизни. А это было трудно, и онъ не былъ еще готовъ къ этому.

Такъ, занимаясь уголовнымъ правомъ, которымъ онъ увлекся, онъ, перечитавъ все, что могъ, пришелъ нетолько къ теорiи исправленiя, а прямо къ отрицанiю права употреблять насилiе после преступленiя. И началъ было писать объ этомъ сочиненiе, но бросилъ. Въ земстве онъ подалъ проэктъ совершенно неожиданный о расширенiи компетенцiи, который опротестовалъ губернаторъ и, решивъ, что этого нельзя, вышелъ. Въ хозяйстве онъ хотелъ устроить артель рабочихъ, участниковъ въ прибыли, и это началось только въ зародыше и оборвалось. Начиналъ онъ тоже писать — не романъ, но исторiю своего душевнаго развитiя и тоже не свелъ концы. Онъ былъ оригиналенъ во всемъ, какъ говорили про него. Онъ же думалъ про себя, что онъ во всемъ неудачникъ.

разъ въ дурныхъ домахъ и въ случайныхъ встречахъ.

После каждаго такого паденiя онъ мучался раскаянiемъ и на долго укреплялся въ воздержной жизни. Въ религiозномъ отношенiи онъ былъ совершенно[40] равнодушенъ. Детская вера его еще въ гимназiи разрушилась, и съ техъ поръ онъ обходился безъ всякой веры, но не решалъ вопроса ни въ ту, ни въ другую сторону, т. е. не отрицалъ Бога и отношенiя человека къ Нему и не утверждалъ его. Онъ предоставлялъ себе какъ будто просторъ решить этотъ вопросъ тогда, когда онъ наступитъ, наилучшимъ образомъ. Пока же онъ не касался этой области ни такъ, ни иначе. Мать его огорчалась его равнодушiемъ къ вере — темъ, что онъ не говелъ последнiе 8 летъ, но даже и изъ любви къ матери онъ не могъ делать для виду, не веря, то, что онъ считалъ выраженiемъ самой важной стороны человеческой жизни.

Въ 76-мъ году Неклюдовъ зиму проводилъ въ Москве. Онъ прiехалъ осенью по деламъ и отъ скуки и затеялъ продолжать свое сочиненiе изъ уголовнаго права и вместе съ темъ смутно предчувствовалъ близость женитьбы и приглядывался къ знакомымъ девушкамъ. Но ни то, ни другое не удавалось: сочиненiе запуталось и потеряло привлекательность, решиться жениться онъ не могъ ни на одной изъ техъ, съ кемъ онъ виделся. Но уезжать не зачемъ и некуда было изъ Москвы. Квартира была взята. И онъ жилъ не только скучая, но приходя понемногу въ отчаянiе отъ пустоты жизни. Изъ близкихъ людей у него въ Москве было два человека: одинъ молодой профессоръ химiи, другой совершенно противуположный ему, кутила адъютантъ. Онъ друженъ былъ съ нимъ съ детства и потому общался съ нимъ. Семейство было только одно: двоюродная сестра, замужемъ за богатымъ празднымъ дворяниномъ, охотникомъ и хозяиномъ.

28-го Ноября, вставъ утромъ, онъ нашелъ на своемъ столе письма и телеграммы и одну повестку о томъ, что онъ назначенъ присяжнымъ въ судъ на сессiю отъ 3 до 22 Декабря. Такъ ему было скучно и пусто, что онъ обрадовался этой повестке. По крайней мере было дело, которое надо делать и въ которомъ можно быть полезнымъ наверное.[41]

Въ последнее время, живя въ Москве, онъ былъ въ самомъ дурномъ духе. Онъ переживалъ ту обычную, переживаемую такъ или иначе каждымъ человекомъ нашего времени и нашего круга внутреннюю борьбу: зачемъ я живу? Что мне делать? Какъ употребить мою жизнь? Ответъ, даваемый исповедуемой всеми его окружающими религiей, не удовлетворялъ его, своего ответа не было, и была тоска, и надо было какъ нибудь заглушить ее. Онъ пробовалъ это. Прiезжалъ его прiятель изъ Саратова — Предводитель. Они вместе ужинали, пили и даже поехали къ женщинамъ. Но не только не стало легче, но было еще скучнее. Все было нелепо. И въ этой нелепости были виноваты все, только не онъ. Онъ всего хотелъ хорошаго: хотелъ и равенства людей, и богатства всехъ, и нравственности всехъ, а все шло на выворотъ. И нельзя было ни сжиться съ этой нелепостью, нельзя было и жить среди нея.

Сноски