ВСЕМЪ РАВНО.
Ехали въ коляске девочка и мальчикъ изъ одной деревни въ другую. Девочке было пять летъ, мальчику шесть. Они были не родные, а двоюродные, и ихъ матери были родныя сестры. Матери остались въ гостяхъ, a детей съ няней послали Домой. Проезжая деревню, въ коляске сломалось колесо, и кучеръ сказалъ, что дальше ехать нельзя, что нужно починить, и онъ скоро починитъ.
— Оно и кстати, — сказала няня, — мы такъ долго ехали, и у меня детки проголодались, напою ихъ молокомъ съ хлебомъ, благо съ нами отпустили.
и дымъ идетъ въ дверь до техъ поръ, пока печь совсемъ не истопится. Такая была эта изба: грязная, старая, въ полу светились щели. Въ одномъ углу былъ образокъ и подъ образкомъ лавки и столъ и противъ него большая печка.
Дети прежде всего увидали въ избе своихъ ровесниковъ: босоногую девочку въ одной грязной рубашонке и толстопузаго мальчика, почти голаго. Еще третiй ребенокъ, годовалая девочка лежала на коннике и заливалась, плакала. Хозяйка утешала ее, но бросила, когда вошла няня съ детьми, и стала прибирать для нихъ место въ переднемъ углу на лавкахъ и отоле. Няня принесла изъ коляски мешокъ съ блестящимъ замкомъ; крестьянскiя дети дивились на этотъ замокъ и показывали его другъ другу. Няня достала бутылку термосъ съ теплымъ молокомъ и хлебъ и чистую салфетку и разложила на столъ:
— Ну, детки, идите, вы, чай, проголодались.
детей, и дивилась на нихъ. А Петя смотрелъ то на нее, то на крестьянскихъ детей и не зналъ, что нужно, смеяться или удивляться. Особенно пристально смотрела Соня на ту девочку на коннике, которая громко кричала.
— Отчего она кричитъ? — спросила она.
— Есть хочетъ, — сказала мать.
— Такъ дайте же ей.
— И дала бы, да нету.
— Ну, ну, идите же, — говорила няня, занятая раскладкой хлеба на столе. — Идите, идите, — сердито повторила няня.
Дети послушались ея и подошли. Няня налила имъ молоко въ стаканчики и подала съ ломтемъ хлеба, но Соня не стала есть, отодвинула отъ себя стаканъ. То же, посмотревъ на нее, сделалъ и Петя.
— Разве это правда? — сказала Соня, указывая на женщину.
— Что правда? — спросила няня.
— Что у нея молока нетъ, — сказала Соня.
— Кто ее знаетъ, не наше это съ вами дело, а вы кушайте.
— Не стану, — сказала Соня.
— Не стану и я, — сказалъ Петя.
— Ей отдай, — сказала Соня, не спуская глазъ съ девочки.
— Ну, будетъ вамъ пустое говорить, — сказала няня, — кушайте, а то простынетъ.
— Не буду кушать, не буду, — вдругъ закричала Соня, — и дома не буду, если ей не дашь.
— Кушайте вы сначала, а останется — и ей дамъ.
— Не стану, пока ей не дашь.
— И я тоже, и я тоже, — повторилъ Петя. Ни за что не буду.
— Пустое это вы затеяли и пустое говорите, — сказала няня, — разве можно всехъ уравнять? Кому Богъ далъ, вамъ, вашему папаше Богъ далъ.
— Отчего Онъ имъ не далъ? — сказала Соня.
— Не намъ это судить, такъ Богу угодно, — сказала няня, и отлила въ чашку молока и подала бабе, чтобы она дала ребенку. Ребенокъ сталъ пить и затихъ, но дети не угомонились, и Соня всё не хотела ни пить, ни есть.
— Богу угодно, — повторила она. — Зачемъ же Ему такъ угодно? Злой Богъ, гадкiй Богъ, не буду за это Ему никогда молиться.
— И нехорошо вы говорите, — качая головой, сказала няня, — такъ нехорошо, вотъ я папаше скажу.
— И скажи, — сказала Соня, — я теперь решила, всё решила, не нужно и не нужно.
— Чего не нужно? — спросила няня.
— А того, чтобы у однихъ было много, а у другихъ ничего.
— А можетъ-быть, онъ нарочно, — сказалъ Петя.
— Нетъ, злой, злой. Не буду ни пить ни есть. Злой Богъ. Не люблю его.
Вдругъ съ печи заговорилъ хриплый голосъ и закашлялся:
— Эхъ, ребятки, ребятки, хорошiе вы ребятки, да неладно говорите.
И опять закашлялся. Дети уставились на печку и увидали, что съ нея свешивалась сморщенная, въ седыхъ волосахъ, голова, и, покачиваясь, говорила:
— Богъ не злой, ребята, Богъ добрый, ребята, Онъ, ребята, всехъ любитъ. А что одни колачи едятъ, а у другихъ хлеба нетъ, это не Онъ установилъ, а люди сделали, а потому сделали, что Его-то забыли. — И опять закашлялся. — Забыли, оттого такъ и сделали. Забыли, что одни живутъ, a другiе маются, а жили бы по-Божьи, у всехъ бы всего было.
— А какъ же сделать, чтобы у всехъ всего было? — спросила Соня.
— Какъ сделать? — прошамкалъ старикъ. — Сделать, какъ Богъ велить. А Богъ велить пополамъ делить.
— Какъ, какъ? — спросилъ Петя.
— Богъ велить пополамъ делить.
— Велить, пополамъ делить, — повторилъ Петя. — Вырасту большой, такъ и сделаю.
— И я сделаю, — подтвердила Соня.
— Я прежде тебя сказалъ, что сделаю, — сказалъ Петя, — такъ сделаю, чтобы никого бедныхъ не было.
— Ну, будетъ, будетъ пустое болтать, — сказала няня, — кушайте последнее молоко.
— Не будемъ, не будемъ и не будемъ, — въ одинъ голосъ заговорили дети, — а вырастемъ большiе, непременно сделаемъ.
— Ну, молодцы, детки, — сказалъ старикъ и улыбнулся такъ, что только два нижнiе зуба были видны, — ужъ мне не видать, какъ сделаете. Хорошо задумали, помогай Богъ.
— Что хотятъ, пусть съ нами делаютъ, — сказала Соня, — а мы сделаемъ.
— Сделаемъ, — подтвердилъ Петя.
— Вотъ и ладно, ладно, — проговорилъ старикъ и засмеялся и закашлялся. — Видно, уже я оттелева на васъ полюбуюсь, — проговорилъ онъ, когда кашель угомонился, — смотрите же, не забывайте.
— Не забудемъ, — сказали дети.
— То-то. Чтобъ верно было.
А что будетъ дальше, мы все увидимъ.
28 Авг. 10 г. Кочеты.
Примечания
«Вблизи Толстого», т. II, стр. 272) от 30 августа 1910 г. записано: «Александра Львовна была в Телятинках у Чертковых и у нас и рассказала, что Л. Н. здоров, но не работает (кроме корректур). 28-го он рассказал сказочку детям — Танечке Сухотиной и сыну Л. М. Сухотина. Александра Львовна записала ее стенографически, прочла Л. Н — чу, и он поправил. Мальчик морали не понял и спрашивал, почему дети не стали пить молока, а Танечка все поняла». Это, очевидно, та самая «сказочка», о которой есть записи и в Дневнике Толстого: «бодро гулял и думал, сочинял сказочку детям» и еще на тему: Всем равно, и тут же характеры (23 августа): «надо бы было писать сказку детскую — Таничка хорошо рассказала ее» (24 августа). «Сказка для детей не вышла» (26 августа).
Стенограмма этой «сказочки» была напечатана на машинке и исправлена Толстым, но осталась без заглавия. В «Посмертных произведениях» (т. II, М. 1911) она появилась впервые, под заглавием «Рассказ для детей». В «Полном собрании художественных произведений», изданном Гос. Издательством (т. XV, 1930 г.), это заглавие было заменено другим — «Сказочка для детей» (в соответствии с тем, как сам Толстой называет ее в своем Дневнике). Но в Записной книжке Толстого оказалась собственноручная запись этой «сказочки» в диалогической форме (по типу диалогов в «Детской мудрости»), причем из ряда записей в Дневнике и Записных книжек видно, что у Толстого было задумано нечто вроде серии рассказов под общим заглавием: «Всем равно». Толстой пишет: «В «Всем равно» изображать характеры как крестьян, так и богатеев» (т. 58, стр. 209). В другой записи: «В «В[сем] Р[авно]. Как уморили девочку под хлороформом» (т. 58, стр. 209). В записи, предшествующей «сказочке», Толстой дает как бы общую мысль для будущей серии: «Всем равно. Плохо, коли богатым не стыдно, а бедным завидно. Хорошо тогда, когда богатым стыдно, а бедным не завидно» (т. 58, стр. 96 и 207). Там же им намечены «Очерки характеров для «Всем равно» (т. 58, стр. 82, 192—193, 196).
В записи от 21 июля в Дневнике Толстой записывает: «Записал охарактерах. Надо попытаться» (т. 58, стр. 82). А. Б. Гольденвейзер в своей книге. «Вблизи Толстого, II, стр. 151, в записи от 21 июля приводит следующий разговор Толстого с В. Г. Чертковым, очевидно относящийся к этому замыслу Толстого: «Я последнее время не могу читать и писать художественные вещи в старой форме, с описаниями природы. Мне просто стыдно становится. Нужно найти какую-нибудь новую форму. Я обдумывал одну работу, а потом спросил себя: чтò же это такое? Ни повесть, ни стихотворение, ни роман. Что же это? Да то самое, чтò нужно. Если жив буду и силы будут, я непременно постараюсь написать». Владимир Григорьевич заметил, что хорошо было бы писать, не стараясь так отделывать, чтобы это не отнимало так много времени и труда. Лев Николаевич возразил: «С этим уж ничего не поделаешь. Все говорят, что вдохновение — пошлое избитое слово, а без него нельзя. Разница между этой линией en haut et en bas [вверх и вниз] — огромная. Как Пушкин сказал: «Пока не требует поэта (вообще человека) к священной жертве Аполлон»... — Бываешь днями настолько выше себя обыкновенного и, наоборот, — гораздо ниже. Это во всех областях». Я сказал, что это особенно сильно в нравственной области. Лев Николаевич прибавил: — я заметил, что эта разница особенно велика у людей, занимающихся искусством».
В рукописном отделении ИРЛИ (Ленинград) хранится та самая машинная копия стенограммы, о которой говорит А. Б. Гольденвейзер (5 листов обыкновенной писчей бумаги 4°). В ней на лл. 3, 4 и 5 имеются поправки рукой Толстого. Заглавия нет, под текстом — машинная дата: «28 авг. 10 г. Кочеты». По этой рукописи486 «сказочку», а в вариантах даем текст Записной книжки.
«Из архива A. Л. Толстой. Рассказ для детей. Ремингтонный список с стенографической записи, сделанной А. Л-ной, с поправками Л. Н-ча».