ТЕТРАДЬ Г.
[Март — май 1851.]
L’imagination est le miroir [de la] nature, miroir, que nous portons en nous et dans lequel elle se peint. La plus belle imagination est le miroir le plus clair et le plus vrai, celui que nous appelons le genie. Le genie ne crée pas, il retrace.[426]
Il y a des hommes qui ont le sentiment du bon, du beau et du noble,[427] mais qui ne le sont pas.[428]
две способности: воспрiимчивости и воспроизведенiя — или не достаетъ той способности, к[оторую] называють генiемъ или талантомъ, или, наконецъ, натуры слишкомъ чистыя всегда слабы и апатичны, и потому способности не развиты.
Je n’étais pas assez gai pour avoir un ami, j’étais trop isolé pour avoir une amie.[429]
Chez certains hommes l’aVеu public de la faute qu’on [a] commis avec eux, augmente l’amour jusqu’à ce qu’ils se fassent une arme de cet aveu contre la femme oui l’а fait. Ce sont les natures basses.[430] —
Dernièrement en parlant avec un de mes amis qui se plaignait de sa position et qui lui attribuait toutes les bévues qu’il avait faites, je disais, que ni la richesse, ni le nom, ni l’élégance ne pouvaient donner à un homme l’aplomb, qui était la cause de ses bévues, s’il lui manquait. — C'est une chose que je ne puis vous prouver, me dit-il, mais que je connais par une triste expérience: les jours, que j’ai une chemise, je suis tout autre, que quand j’ai un faux-col, et comme le héros d’un roman d’Eug[ène] Sue, qui partage ses jours en jours de pluie et de beau temps, je partage mes jours en jours de chemise et de faus-col.[431] —
Что натуры богатыя ленивы и мало развиваются, это, во первыхъ, мы видимъ въ действительности, во вторыхъ, ясно, что несовершенныя натуры стремятся раскрыть мракъ, который покрываетъ для нихъ многiя вопросы, и достигаютъ усовершенствованiя и прiобретаютъ привычку работать. Потомъ: труды, предстоящiя натуре богатой, чтобы идти впередъ, гораздо больше[432] и не пропорцiональны съ трудами натуры несовершенной въ[433] дальнейшемъ развитiи.
котораго есть лица, жаждущiя просвещенiя, не имеетъ литературы и не будетъ иметь до техъ поръ, пока [не] начнутъ писать для народа. —
Я не[434] буду говорить о техъ книгахъ, которыя пишутся съ целью[435] найдти много читателей, — это не сочиненiя, это произведенiя авторскаго ремесла, ни о техъ ученыхъ и учебныхъ книгахъ, к[оторыя] не входятъ въ область поэзiи. — —
(Где границы между прозой и поэзiей, я никогда не пойму; хотя есть вопросъ объ этомъ предмете въ словесности; но ответа нельзя понять. — Поэзiя — стихи. Проза — не стихи: или поэзiя — все, исключая деловыхъ бумагъ и учебныхъ книгъ). Все сочиненiя, чтобы быть хорошими, должны, какъ говорить Гоголь о своей прощальной повести (она выпелась изъ души моей), выпеться изъ души сочинителя. Что же доступнаго дли народа можетъ выпеться изъ души сочинителей, большей частью стоящихъ на высшей точке развитiя, народъ не пойметъ. — Ежели даже сочинитель будетъ стараться сойдти на ступень народную, народъ не так пойметъ. Также какъ когда[436] мальчикъ 16 летъ читаетъ[437] сцену насильствованiя героини романа, это не возбуждаете въ[438] немъ чувства негодованiя,[439] онъ не ставитъ себя на место несчастной,[440] но невольно переносится[441] въ роль соблазнителя и наслажд[ается] чувствомъ сладострастiя, — такъ и народъ пойметъ совсемъ другое изъ того, что вы захотите сказать ему. Разве Антона горемыку, Geneviève пойметъ народъ? Слова доступны, какъ выраженiя мысли, но мысли недоступны. — У народа есть своя литература — прекрасная, неподражаемая; но она не подделка, она выпевается изъ среды самаго народа. Нетъ потребности въ высшей литературе, и нетъ ея. Попробуйте стать совершенно на уровень съ народомъ, онъ[442] станете презирать васъ. —
— Pourquoi dire des subtilités, quand il y a encore tant de grosses vérités à dire.[443] — Искали философальный камень, нашли много химическихъ соединенiй. — Ищутъ добродетели съ точки зренiя соцiализма, т. е. отсутствiя пороковъ, найдутъ много полезныхъ моральныхъ истинъ. —
(Paul et Virginie). Leur affection mutuelle occupait toute l’activité de leurs âmes. — Jamais des sciences inutiles n’avaient fait couler leurs larmes, jamais les leçons d'une triste morale ne les avaient remplis d’ennui.[444]
C’est tenter la Providence que de tâcher d’améliorer la nature de l’homme. — Chaque loi qui promet une punition fait[445] naître [un] mal aussi grand, que le mal qui existait. Dieu a fait l’homme beau et bon; il est impossible de le rendre meilleur. — Eviter le mal, les occasions de le faire et surtout de faire voir la possibilité de le faire.[446] —
Mais devenue mère, elle ne craignait plus la honte d’un refus.
’être mal vêtue, la joie maternelle la mettant au dessus du respect humain.[447]
Какъ меняется взглядъ на жизнь, когда живешь не для себя, а для другихъ! Жизнь перестаетъ б[ыть] целью и делаеться средствомъ. Несчастiе делаетъ добродетельнымъ — добродетель делаетъ счастливымъ — счастье делаетъ порочнымъ. —
Есть два рода счастья: счастье людей добродетельныхъ и счастiе людей тщеславныхъ. — Первое происходитъ отъ добродет[ели], второе отъ судьбы. — Нужно, чтобы добродетель глубоко пустила корни, чтобы последнее не имело вредное влiянiе на первое. — Счастiе, основанное на тщеславiи,[448] разрушается[449] имъ же: слова — злоречiемъ — богатство — обманомъ. Основанное на добродет[ели] счастiе — ничемъ. —
Elles avaient banni de leurs conversations la médisance, qui sous une apparence de justice, dispose nécessairement le coeur à la haine ou à la fausseté; car il est impossible de ne pas hair les hommes, si on les croit méchants, et vivre avec eux, si on ne leur cache sa haine sous des dehors de bienveillance. — Ainsi la médisance nous oblige à être mal avec les autres ou avec nousmêmes.[450] —
écessaire au bonheur dans le monde même, qu’il me parait impossible d’y goûter un plaisir durable d’un sentiment, quel qu’il soit, ou de régler sa conduite d’après quelque principe stable, si l’on ne se fait une solitude intérieure, d’où notre opinion sorte bien rarement, et l’opinion d’autrui u’entre jamais.[451] — Pour savoir apprécier le bonheur que donnent le calme et la vertu, il faut souvent envisager le malheur que donnent le mouvement et les passions. — On jouit du bonheur dont jouit un naufragé sur une plage déserte.[452] — La vie et les livres.[453] — Parmi un grand nombre d’infortunés que j’ai essayé de ramener à la nature, je n’ai pas trouvé un seul, qui ne soit enivré de ses propres misères. Ils m’écoutaient d’abord avec attention, croyant que [je] les enseignerai à acquérir de la gloire et de la fortune; mais voyant que je ne voulais les apprendre qu’à s’en passer, ils me trouvaient moi-m[ême], misérable.[454]
Говорить, что жизнь есть испытанiя, что смерть есть благо,[455] отчуждая насъ отъ всехъ горестей, — не должно. — Это не есть ни утешенiе въ потеряхъ близкихъ людей, ни нравственное поученiе. — Сочувствовать этому невозможно иначе, какъ въ отчаянiи, a отчаянiе есть слабость веры и надежды въ Бога. — Какъ нравственное поученiе, эта мысль слишкомъ тяжела для души молодой, чтобы не поколебать веру въ добродетель. — Ежели человекъ лишился существа, которое онъ любилъ, онъ[456] можетъ любить другое; ежели[457] же нетъ, то отъ того, что онъ слишкомъ гордъ. — Начало зла въ дупге каждаго. —
L’habit qui sied le plus mal au mendiant, c’est l’habit de mendiant, et c’est la cause principale qui en détourne l’aumône.[458] — Il y a des gens qui ont des petitesses sans avoir assez d’esprit pour les voir. Il y en a qui en ont, qui les voyent, mais qui n’ont pas[459] la force de les avouer. Il y en a qui les voyent et les avouent; ceux la n’y tiennent pas, ils s’en jouent. Une petitesse avouée n’est plus une petitesse.[460] —
«Quand le dernier des Gracques expira, iljeta un peu de poussière vers le Ciel; de cette poussière, naquit Marius. — Marius moins grand pour avoir exterminé les Cimbres, que pour avoir abattu l’aristocratie de noblesse dans Rome» (Mirabeau aux Marseillais).[461]
Quand la fin finale adviendra
Tout à rebours clopinera,
Lors celui-là deviendra riche
Qui plus sera sot, larron, chiche.
’honneur
Tant plus sera-t-on grand seigneur.
Suffira d’avoir jeune hure,
Petite âme et large serrure.
Laides guenons, singes bottés
és.
Ânes seront assis en chaire
Et les docteurs debout derrière.[462]
Старухи-тетушки и старики-дядюшки считаютъ себя обязанными за право иметь племянниковъ платить наставленiями, какъ бы они не были безполезны. Имъ даже непрiятно, когда племянники такого поведенiя, что ихъ советы не уместны; имъ кажется, что они лишены должнаго. —
Нетъ ничего тяжеле, какъ видеть жертвы, которыя для тебя делаютъ люди, съ которыми ты связанъ и долженъ жить; особенно же жертвы, кот[орыхъ] не требуешь, и отъ людей, к[оторыхъ] не любишь. — Самая обидная форма эгоизма — это самопожертвованiе. —
discuta sur la peine de mort et prononça en faveur de son abolition. Il démontra avec la plus profonde logique, que la société en se réservant l’homicide, le justifiait jusqu’à un certain point chez le meurtrier et que le moyen le plus efficace de déshonorer le meurtre et de le prévenir était d’en montrer elle même une sainte horreur. Robespierre qui devait tout laisser immoler plus tard demandait qu’on désarma la société de la peine de mort. Si les préjugés des juristes n’eussent pas prévalu sur les saines doctrines de la philosophie morale, qui peut dire combien de sang eût été épargné à la France?[463] —
Все описываютъ слабости людскiя и смешную сторону людей, перенося ихъ на вымышленныя личности, иногда удачно, смотря по таланту писателя,[464] большей частью неестественно. Отчего? Отъ того, что слабости людскiя мы знаемъ по себе, и чтобы выказать ихъ верно, надо ихъ выказать на себе, потому что известная слабость идетъ только известой личности. У редкихъ достаетъ силы сделать это.[465] Личность, на к[оторую] переносятъ собственныя слабости, стараются сколько можно исказить, чтобы не узнать[466] самихъ себя. Не лучше ли говорить прямо: «вотъ, каковъ я. Вамъ не нравится, очень жалею: но[467] меня Богъ такимъ сделалъ». Никто не хочетъ сделать перваго шага, чтобы не сказали, наприм[еръ]: «Вы думаете, что ежели вы дурны и смешны, что и мы все тоже». — Отъ этаго все молчатъ. Это похоже, какъ въ провинцiи на балъ ездятъ: все боятся прiехать 1-ми, отъ этаго все прiезжаютъ поздно. — Покажи всякiй себя, каковъ есть,[468] то, что было прежде[469] смешнымъ и слабостью, перестанетъ б[ыть] такимъ. — Разве это не огромное благо избавиться, хотя немного, отъ ужаснаго ига — боязни смешнаго. Сколько, сколько истинныхъ наслажденiй теряемъ мы отъ этаго глупаго страха. — Ne pouvant ni rester sous un passé qui croule, ni jeter d’un seul jet l’аVеnir dans son moule. — (Lamartine, Jocelyn.)[470] La supériorité tse une infirmité sociale. — (Emile Souvestre.)[471]
2 Іюня 1851. Ахъ Боже мой, Боже мой, какiя бываютъ тяжелые, грустные дни! И отчего[472] грустно такъ? Нетъ, не столько грустно, сколько больно сознанiе того, что грустно и не знаешь, о чемъ грустишь. Я думалъ прежде — это отъ безъдействiя, праздности. Нетъ, не отъ праздности,[473] а отъ[474] этаго положенiя я делать ничего не могу. Главно[е], я ничего похожаго на ту грусть, которую испытываю, не нахожу нигде: ни въ описанiяхъ, ни даже въ своемъ воображенiи. Я представляю себе, что можно[475] грустить о потере какой нибудь, о разлуке, о обманутой надежде. Понимаю я, что можно разочароваться: все надоестъ, такъ часто будешь обманутъ въ ожиданiяхъ, что ничего ждать не будешь. Понимаю я, когда таятся въ душе: любовь ко[476] всему прекрасному, къ человеку, къ природе, когда готовъ все это высказать, попросить сочу[в]ствiя, и везде найдешь холодность и насмешку, скрытую злобу на людей, и оттого[477] грусть. Понимаю я грусть человека, когда положенiе его горько, а тяжелое, ядовитое чувство зависти давитъ его. Все это я понимаю, и въ каждой такого рода грусти есть что-то[478] хорошее съ одной стороны. —
но нетъ. Воображенiе мне ничего не рисуетъ — мечты нетъ. Презирать людей — тоже есть какое то пасмурное наслажденiе, — но и этаго я не могу, я о нихъ совсемъ не думаю; то кажется: у этаго есть душа, добрая, простая, то кажется: нетъ, лучше не искать, зачемъ ошибаться! — Разочарованности тоже нетъ, меня забавляетъ все; но въ томъ горе, что я слишкомъ рано взялся за вещи серьезныя въ жизни, взялся я зa нихъ, когда еще не былъ зрелъ для нихъ, а чувствовалъ и понималъ; такъ сильной веры въ[480] дружбу, въ любовь, въ красоту: нетъ у меня, и разочаровался я въ вещахъ важныхъ въ жизни; а въ мелочахъ еще ребенокъ. —
Сейчасъ я думаю, вспоминая о всехъ непрiятныхъ минутахъ моей жизни, которыя въ тоску одни и лезутъ въ голову, — нетъ, слишкомъ мало наслажденiй, слишкомъ много желанiй, слишкомъ способенъ человекъ представлять себе счастiе, и слишкомъ часто, такъ ни за что, судьба бьетъ насъ, больно, больно задеваетъ[481] за нежныя струны, чтобы любить живнь; и потомъ что то особенно сладкое и великое есть въ[482] равнодушiи къ жизни, и я наслаждаюсь[483] этимъ чувствомъ. Какъ силенъ кажусь я себе противъ всего съ твердымъ убежденiемъ, что ждать нечего здесь, кроме смерти; и сейчасъ-же я думаю съ наслажденiемъ о томъ, что у меня заказано седло, на которомъ я буду ездить въ Черкеске, и какъ я буду волочиться за Козачками, и приходить въ отчаянiе, что у меня левый усъ хуже[484] праваго, и я два часа расправляю его передъ зеркаломъ. Писать тоже немогу, судя по этому — глупо.
Et puis cette horrible nécessité de traduire par des mots et aligner en pattes de mouches des pensées ardentes, vives, mobiles, comme des rayons de soleil teignant les nuages de l’air. Où fuir le métier, Grand Dieu![485]
Et quae fuerunt vitia, mores sunt. — (Sénèque).[486] —
La conversation est un trafic; et si l’on l’entreprend sans fonds, la balance penche et le commerce tombe (Sterne).[487]
—
4 Іюня 1851. Чувствую себя довольно свежимъ, довольно и веселымъ, какъ физически, такъ и морально. Одно, въ чемъ я могу упрекнуть себя, это: [488] недостатокъ твердости характера, тщеславiе и неакуратность. Человекъ имеетъ врожденную склонность испытывать судьбу — счастiе, т. е. недовольствоваться однимъ или несколькими счастливыми случаями, а желать, чтобы они безконечно повторялись. Чемъ чаще бываетъ человекъ счастливъ въ какомъ нибудь отношенiи, темъ более рискуетъ онъ; тогда какъ надо бы предполагать имянно, что счастiе, наконецъ, истощилось. —
L’esprit délateur, qui alla porter ce jurement rougit en le déposant et l’ange chargé de tenir les régistres laissa tomber une larme sur ce mot en l’inscrivant et l’effaça.[489] —
[8 июня. ] 8 Іюня. — Любовь и религiя — вотъ два чувства — чистыя, высокiя. — Не[490] знаю, что называютъ любовью. Ежели любовь то, что я про нее читалъ и слышалъ, то я ея никогда не испытывалъ. — Я видалъ прежде Зинаиду институ[то]чкой, она мне нравилась; но я[491] мало зналъ ея (фу! какая грубая вещь слово! — какъ площадно, глупо выходятъ переданныя чувства). Я жилъ въ Казане неделю. Ежели бы у меня спросили, зачемъ я жилъ въ Казане, что мне было прiятно, отчего я былъ такъ счастливъ? Я не скавалъ бы, что это потому, что я влюбленъ. Я не зналъ этаго. Мне кажется, что это-то незнанiе и есть главная черта любви и составляетъ всю прелесть ея. Какъ морально, легко[492] мне было въ это время. Я не чувствовалъ этой тяжести всехъ мелочных страстей, которая портитъ все наслажденiя жизни. Я ни слова не сказалъ ей о любви, но я такъ уверенъ, что она знаетъ мои чувства, что ежели она меня любитъ, то я приписываю это только тому, что она меня поняла. Все порывы души чисты, возвышенны въ своемъ начале. Действительность уничтожаетъ невинность и прелесть всехъ порывовъ. Мои отношенiя съ Зинаидой остались на ступени[493] чистаго стремленя двухъ душъ другъ къ другу. Но можетъ быть ты сомневаешьея, что я тебя люблю, Зинаида, прости меня, ежели это такъ,[494] я виновенъ, однимъ словомъ могъ бы и тебя уверить. —
Неужели никогда я не увижу ее? Неужели узнаю когда нибудь, что она вышла замужъ за какого нибудь Бекетова? Или, что еще жалче, увижу ее въ чепце веселинькой и съ темъ же умнымъ, открытымъ, веселымъ и влюбленнымъ глазомъ. Я не оставлю своихъ плановъ, чтобы ехать жениться на ней, я не довольно убежденъ, что она можетъ составить мое счастiе; но все таки я влюбленъ. Иначе чтó же эти отрадныя воспоминанiя, которыя оживляютъ меня, чтó этотъ взглядъ, въ который я всегда смотрю, когда только я вижу, чувствую что нибудь прекрасное. Не написать ли ей письмо? Не знаю ея отчества и отъ этаго, можетъ быть, лишусь счастiя. — Смешно. — Забыли взять рубашку со складками, отъ этаго я не служу въ военной службе. Ежели бы забыли взять фуражку, я бы не думалъ являть[ся] къ Воронцову и служить въ Тифлисе. Въ папахе нельзя-же! Теперь Богъ знаетъ, что меня ждетъ. Предаюсь въ волю Его. Я самъ не знаю, чтó нужно для моего счастiя, и чтó такое счастiе. Помнишь Архирейскiй садъ, Зинаида, боковую дорожку. На языке висело у меня признанiе, и у тебя тоже. Мое дело было начать; но, знаешь, отчего, мне кажется, я ничего не сказалъ. Я былъ такъ счастливъ, что мне нечего было желать, я боялся испортить свое... не свое, а наше счастiе. — Лучшiя воспоминанiя въ жизни останется навсегда это милое время. — А какое пустое и тщеславное созданiе человекъ. — Когда у меня спрашиваютъ про время, проведенное мною въ Казане, я небрежнымъ тономъ отвечаю: [495] «Да, для Губернскаго города очень[496] порядочное общество, и я довольно весело провелъ несколько дней тамъ». Подлец! Все осмеяли люди. Смеются надъ темъ, что съ милымъ рай и въ шалаше, и говорятъ, что это неправда. Разумеется правда; не только въ шалаше, въ Крапивне, въ Старомъ Юрте, везде. Съ милымъ рай и въ шалаше, и это правда, правда, сто разъ правда. —
[10 августа. Старогладковская]. 10 Августа 1851. — Месяцъ еще не всходилъ, но на[497] юге востоке уже начинали краснеть ночныя тучки, леккiй[498] ветерокъ приносилъ запахъ свежести. — Лягушки и сверчки сливались въ одинъ неопределенной, однообразной ночной звукъ.[499] Небосклонъ былъ чистъ и[500] засеянъ звездами. — Я люблю[501] всматриваться ночью въ покрытой звездами небосклонъ; можно разсмотреть за большими ясными звездами маленькiя, сливающiяся въ белыя места. Разсмотришь, любуешься ими, и вдругъ опять все скроется, кажется — звезды стали ближе. — Мне нравится этотъ обманъ зренiя.
Не знаю, какъ мечтаютъ другiе, сколько я не слыхалъ и не читалъ, то совсемъ не такъ, какъ я. — Говорятъ, что смотря на красивую природу, приходятъ мысли о величiи Бога, о ничтожности человека; влюбленные видятъ въ воде образъ возлюбленной. Другiе говорятъ, что горы, казалось, говорили тото, а листочки тото, а деревья звали тудато. — Какъ можетъ придти такая мысль? Надо стараться, чтобы вбить въ голову такую нелепицу. Чемъ больше я живу, темъ более мирюсь съ различными натянутостями (affectation) въ жизни, разговоре и т. д.; но къ этой натянутости, несмотря на все мои усилiя, [привыкнуть] не могу. — Когда я занимаюсь темъ, что называютъ мечтать, я никогда не могу найдти въ голове моей ни одной путной мысли; напротивъ, все мысли, которыя перебегаютъ въ моемъ воображенiи, всегда самыя пошлыя — такiя, на которыхъ не можетъ остановиться вниманiе.[502] И когда попадешь на такую мысль, которая ведетъ за собою рядъ другихъ, то это прiятное положенiе моральной лени, — которая составляетъ мое мечтанiе, исчезаетъ, и я начинаю думать. —
Не знаю, какимъ ходомъ[503] забрели въ мое гуляющее воображенiе воспоминанiя о ночахъ Цыганёрства. Катины песни, глаза, улыбки, груди и нежныя слова еще свежи въ моей памяти, зачемъ ихъ выписывать; ведь я хочу разсказать исторiю совсемъ не про то. — Я замечаю, что у меня дурная привычка къ отступленiямъ; и имянно, что эта привычка, а не обильность мыслей, какъ я прежде думалъ, часто мешаютъ мне писать и заставляютъ меня встать отъ письменнаго стола и задуматься совсемъ о другомъ, чемъ то, что я писалъ. Пагубная привычка. Несмотря на огромный талантъ разсказывать и умно болтать моего любимаго писателя Стерна, отступления тяжелы даже и у него. — Кто водился съ Цыганами, тотъ не можетъ не иметь привычки напевать Цыганскiя песни, дурно ли, хорошо ли, но всегда это доставляетъ удовольствiе; потому что живо напоминаетъ.[504] — Одна характеристическая[505] черта воспроизводитъ для насъ много[506] воспоминанiй о случаяхъ, связанныхъ съ этой чертою. Въ Цыганскомъ пеньи эту черту определить трудно; она состоитъ въ выговоре словъ, въ особомъ роде украшенiй (фiоритуръ) и ударенiй. —
Я пелъ у окна одну, хотя не изъ любимыхъ моихъ[507] песенъ — Скажи зачемъ, — но песню, которую[508] говорила мне Катя, сидя у меня на коленяхъ въ тотъ самый вечеръ, когда она разсказывала мне, что она меня любитъ и что оказываетъ расположенiе другимъ только потому, что хоръ того требуетъ, но что никому не позволяетъ,[509] кроме меня, вольнос[тей[,[510] которыя должны быть закрыты завесою скромности. — Я въ этотъ вечеръ отъ души верилъ во всю ее пронырливую Цыганскую болтовню, былъ хорошо расположенъ, никакой гость — Я пелъ съ большимъ одушевленiемъ, застенчивость не сдерживала моего голоса и не путала переходовъ, я съ большимъ удовольствiемъ слушалъ самаго себя. Тщеславiе, какъ всегда, прокралось[511] въ мою душу, и я думалъ: «Мне очень прiятно себя слушать, но еще прiятнее, должно-быть, слушать меня постороннимъ»; я даже завидовалъ ихъ удовольствiю, котораго я лишенъ былъ, какъ вдругъ, переводя духъ и прислушиваясь къ звукамъ ночи, чтобы еще съ большимъ чувствомъ пропеть следующiй куплетъ, я услыхалъ шорохъ подъ своимъ окошкомъ. — «Кто тутъ?» — Это я-съ, — отвечалъ мне голосъ, котораго я не узналъ, несмотря на уверенность его, что ответъ этотъ былъ совершенно удовлетворителенъ. — Кто я? — спросилъ [я], раздосадованный темъ, что разстроено мое мечтанiе и пенiе какимъ то профаномъ. — «Я домой шелъ-съ, да остановился, слушалъ». — «А, Марка?» — Такъ точно-съ. — Это вы, кажется, Ваше Сiятельство, изволите Калмыцкiя песни петь? — «Какiя Калмыцкiя песни?» — Да я слышалъ, — продолжалъ онъ, не замечая моего огорченiя и обиды, — что голосъ[512] схожъ съ ихними рейладами. — «Да, калмыцкiя». —[513] Нужно было этому хромому Марке глупымъ своимъ разговоромъ испортить мое удовольствiе; теперь ужъ кончено, я не могъ продолжать ни мечтать, ни петь. Сейчасъ пришла мне мысль, что я пою очень дурно, что смехъ, кот[орый] я слышалъ на соседнемъ дворе, — былъ произведенъ моимъ пенiемъ.[514] Я очнулся подъ непрiятнымъ впечатленiемъ. Заниматься я тоже немогъ, спать мне нехотелось; притомъ же Марка, какъ видно было, былъ въ хорошемъ расположенiи духа и былъ совершенно невиннымъ орудiемъ разочарованiя. Я изъявилъ ему свое удивленiе, что онъ еще не спитъ, онъ сказалъ мне весьма вычурными и непонятными словами, что у него безсонница. У насъ завелся разговоръ.[515] — Узнавъ, что не хочу спать, онъ попросилъ позволенiя взойдти ко мне, на что я согласился, и Марка уселся съ своими костылями противъ моей постели.
Личность Марки, котораго зовутъ однако Лукою, такъ интересна[516] и такая[517] типическая козачья личность, что ею стоитъ заняться. — Мой хозяинъ, старикъ Ермоловскихъ временъ, казакъ, плутъ [?] и шутникъ Япишка, назвалъ его Маркой на томъ основанiи, что, какъ онъ говорить, есть три Апостола: Лука, Марка и Никита Мученикъ; и что одинъ, что другой, все равно. — Поэтому Лукашку онъ прозвалъ Маркой, и пошло по всей станице ему названiе: Марка. —
Марка человекъ летъ 25, маленькой ростомъ и убогой; у него одна нога несоответственно мала сравнительно съ туловищемъ, а другая несоответетвенно мала и крива сравнительно съ первой ногой; несмотря на это, или скорее по этому, онъ ходитъ довольно скоро, чтобы не потерять равновесiе, съ костылями и даже безъ костылей, опираясь одной ногою почти на половину ступни, а другою на самую ципочку. Когда онъ сидитъ, вы скажете, что это средняго роста мущина и хорошо сложенный. — Замечательно, что ноги у него всегда достаютъ до пола, на какомъ бы высокомъ стуле онъ не сиделъ. — Эта особенность въ его посадке всегда поражала меня; сначала я приписывалъ это[518] способности вытягиванiя ногъ; но изучивъ подробно, я нашелъ причину въ необыкновенной гибкости спиннаго хребта и способности задней части принимать всевозможный формы. — Спереди каэалось, что онъ не сидитъ на стуле, а только прислоняется и выгибается, чтобы закинуть руку за спинку стула (эта его любимая поза); но обойдя сзади, я, къ удивленiю моему, нашелъ, что[519] онъ совершенно удовлетворяетъ требованiямъ положенiя сидящаго. — Лицо у него некрасивое; маленькая, показацки гладко остриженная голова, довольно крутой умной лобъ, изъ подъ котораго выглядываютъ плутовскiе, серые, не лишенные огня глаза, носъ, загнутый концомъ внизъ, выдавшiяся толстыя губы и обросшiй козлиной рыженькой бородкой подбородокъ — вотъ отдельно черты его лица. Общее же выраженiе всего лица: веселость, самодовольство, умъ и робость. — Морально описать я его не могу, но сколько онъ выразился въ следующемъ разговоре — передамъ. — Еще прежде у насъ съ нимъ бывали отношенiя и разговоры. — Въ тотъ-же самый день онъ пришелъ ко мне, когда я[520] укладывалъ вещи для завтрашней поездки. У меня сиделъ Япишка, котораго онъ боится, весьма справедливо полагая, что Япишка будетъ завидовать всему тому, что я дамъ Марке. Марку я выбралъ своимъ учителемъ по кумыцки. — У меня до васъ, Ваше Сiя[тельство], можно сказать (онъ любитъ употреблять это вставочное предложенiе), будетъ просьбица. — Что такое? — После позвольте сказать; а впрочемъ,— сказалъ онъ, одумавшись и теперь улыбаясь взглянувъ на Япишку, — ежели бы карандашикъ и бумажка, я могъ [бы] письменно.... — Я ему показалъ все нужное для письма на столе; онъ взялъ бумажку, сложилъ ноги и костыли въ какую-то одну неопределенную кучу, уселея на полу,[521] нагнулъ голову на бокъ, мусолилъ безпрестанно карандашъ, улыбался и съ большимъ трудомъ выводилъ на колене[522] какiя-то каракули; черезъ пять минуть я получилъ следующее посланiе, разумеется криво и кругло написанное, которое онъ подалъ мне и, обратившись къ Япишке, сказалъ, — Вотъ, Дядя, тутъ сидишь, да не знаешь, что писано. — Да, грамотей! — отвечалъ тотъ насмешливо. — «Осмелюсь просить Васъ, В[аше] С[iятельство], что ежели милость ваша будетъ, т. е. насчетъ дорожнаго самовара, и впередъ готовъ вамъ служить, ежели онъ старенькой и къ надобности не потребуется». — Улыбку, съ которой я ему сказалъ: «хорошо, возьми», онъ верно принялъ за одобрительную его литературному таланту; потому что ответилъ тоюже самодовольною и хитрою улыбкой, съ кот[орой] и прежде обращался къ Япишке. — Вотъ и все. Ночью[523] же разговоръ у насъ завязался следующiй. — Вы еще отдыхать не изволите? — Нетъ, не спится; а ты где былъ? — Тоже признаться сказать, спать не хотелось — по станице прогулялся, зашелъ кой куда, да вотъ и домой шелъ. — Надо заметить, что я имелъ, позвавъ его [къ] себе и начавъ разговоръ, тайную цель — можетъ ли онъ быть моимъ Меркурiемъ и возьмется ли за это дело, которое, хотя я и зналъ, что онъ очень любитъ, не могъ назвать прямо по имени. У меня есть та особенность, что вещи, которыя я делаю не увлекаясь, а обдуманно, я все таки не могу решиться назвать по имени и прямо приступить къ нимъ. — Въ его же разговоре есть та особенность, что у него ихъ два: одинъ обыкновенный, который онъ употребляетъ[524] въ случаяхъ не представляющихъ ничего особеннаго и особеннаго прiятнаго; при такого рода обстоятельствахъ онъ держитъ себя очень просто и прилично; — ежели-же речь коснется чего нибудь выходящаго изъ[525] колеи его привычекъ,[526] то онъ начинаетъ говорить вычурными и непонятными, не столько словами, сколько[527] перiодами; при этомъ даже и наружность его совершенно изменяется: глаза получаютъ необыкновенный блескъ, нетвердая улыбка искривляетъ уста, приходитъ всемъ теломъ въ движенiе и самъ не свой. Разговоръ и разсказъ Марки очень забавенъ,[528] особенно его ходатайство для K. Л., который б[ылъ] къ нему «очень приверженъ» и который, добившись желаемой цели, по слабости здоровья не могъ воспользоваться трудами Марки. —
. 28 мое рожденiе, мне будетъ 23 года; хочется мне начать съ этаго дня жить сообразно съ целью, которою самъ себе поставилъ. — Обдумаю завтра все хорошенько, теперь же принимаюсь опять за дневникъ съ будущимъ росписанiемъ занятiй и сокращенной Франклиновской таблицой. — Я полагалъ, что это педанство, которое вредитъ мне; но недостатокъ не въ томъ, a стеснить размашистыхъ движенiй души никакой таблицой нельзя. Ежели таблица эта могла подействовать на меня, то только полезно, укрепляя характеръ и прiучая къ деятельности; поэтому продолжаю тотъ-же порядокъ. —
Съ восхода солнца заняться приведенiемъ въ порядокъ бумагъ, счетовъ, книгъ и занятiй; потомъ привести въ порядокъ мысли и начать переписывать первую главу романа. После обеда (мало есть)[529] Татарской языкъ, рисованiе, стрельба, моцiонъ и чтенiе. —
[530] [23 августа.] Немного ленился и несколько разъ недостало энергiи; имянно: сказать Сулимовскому, что мешаетъ, и заговорить съ соседкой. — 24. Встать до солнца, пить чай[531] не садясь, и учить Т[атарскiя] слова. Писать романъ до обеда, после обеда Татарскiй языкъ, рисованiе, стрельба и читать.
[]. 25. Вчера была у меня козачка.[532] Я почти всю ночь не спалъ... Не выдержалъ характера [[5]]. Всталъ поздно; пришелъ Алексеевъ, онъ начинаетъ мне надоедать своими глубокомысленными разсужденiями, выраженными напыщенными словами, объ всемъ; между темъ какъ видно, что у него нетъ никакого убежденiя.[533] Онъ добръ душою, но не разумно. — Читалъ, работать поленился. — Спалъ после обеда, прiехалъ Садо; я ему очень обрадовался; но не решился насчетъ отдачи денегъ за выстрелъ.[534] Не отдамъ, а возьму лошадь. — Вечеромъ ленился. Завтра въ Хамаматъ Юртъ: охота и возиться съ Татарами, постараюсь внушить имъ уваженiе. Давно уже не былъ я въ опасности — скучно. Завтра пойду на дорогу. —
26 Августа. — Черезъ Терекъ нельзя было переехать, по крайней мере, такъ говорили козаки. Я мало настаивалъ; да притомъ-же впередъ не распорядился. — Целый день ничего не делалъ — Садо мешалъ. Шлялся вечеромъ по станице, девокъ смотрелъ. Пьяный Япишка вчера сказалъ, что съ Саламанидой дело на ладъ идетъ. Хотелось бы мне ее взять и отчистить. Хотелъ на охоту идти завтра, съ вечера не распорядился. —
Съ утра писать романъ, джгитовать, по Татарски учиться и девки. —
4Сентября. — Ко мне приехалъ братъ съ Балтою 27 числа.[536] 28 минуло мне 23 года. Много ра[зс]читывалъ я на эту эпоху, но къ несчастiю я остаюсь все темъ-же, въ несколько дней я [не]успелъ переделать все то, чего не оправдываю. Резкiе перевороты невозможны. — Имелъ женщинъ, оказался слабъ во многихъ случаяхъ — въ простыхъ отношенiяхъ съ людьми, въ опасности, въ карточной игре, и все также одержимъ ложнымъ стыдомъ. — Много вралъ. — Ездилъ Богъ знаетъ зачемъ въ Грозную; не подъехалъ къ Баряти[нскому]. Проигралъ сверхъ того, что было въ кармане, и, приехавши назадъ, целый день не спросилъ у Алексеева денегъ, какъ того хотелъ. — Ленился очень много; и теперь не могу собрать мыслей и пишу, а писать не хочется.
1851 г. Март—май. Стр. 69—76.
349 693-6’imagination est le miroir... il retrace. — Выписка (с сокращениями) из романа Ламартина «Geneviève» (Paris, 1850, p. 67). Приводим ее полностью: «L’imagination est le miroir de la nature, miroir que nous portons en nous, et dans lequel elle se peint. La plus belle imagination est le miroir le plus clair et le plus vrai, celui que nous ternissons le moins par le souffle de nos propres inventions, celui que nous colorons le moins par les teintes artificielles et trop souvent fausses de notre propre fantaisie, que nous appellons notre génie. Le génie ne crée pas; il retrace». [Воображение есть зеркало природы, которое мы носим в себе, и в котором она отражается. Самое прекрасное воображение есть наиболее ясное и правдивое зеркало, наименее замутняемое дыханием наших собственных выдумок, наименее окрашиваемое искусственными красками нашей собственной фантазии, это — то, что мы называем нашим гением. Гений не творит, он воспроизводит.]
350 7010. Eug[ène] Sue, — Эжен Сю (1804—1875) — французский романист и общественный деятель, автор популярных романов с либерально-социалистической тенденцией: «Вечный жид», «Тайны Парижа» и др.
351 7021. Ламартин — см. прим. 197.
352 719-10. Как говорит Гоголь о своей прощальной повести — об этой «Прощальной повести» Гоголь пишет в своем «Завещании»: «Завещаю всем моим соотечественникам... лучшее из всего, что произвело перо мое, — завещаю им мое сочинение, под названием: Прощальная повесть... Его носил я долго в своем сердце, как лучшее свое сокровище, как знак небесной милости ко мне Бога... Прошу вас выслушать сердцем мою Прощальную повесть. Клянусь, я не сочинял и не выдумывал ее: она выпелась сама собою из души, которую воспитал сам Бог испытаниями и горем, а звуки ее взялись из сокровенных сил нашей русской породы, нам общей, по которой я близкий родственник вам всем» («Выбранные места из переписки с друзьями», I, абз. IV). Предполагается, что под этой «Прощальной повестью» Гоголь разумел второй том «Мертвых душ».
353 7121. Антона горемыку, — вышедшую в 1847 г. повесть Д. В. Григоровича (1822—1899), которая произвела огромное впечатление на тогдашнее русское общество, увидевшее в ней резкий протест против крепостного права. В письме к Григоровичу от 27 октября 1893 г., по поводу пятидесятилетнего юбилея его литературной деятельности, Толстой писал ему: «Помню умиление и восторг, произведенные на меня, шестнадцатилетнего мальчика, не смевшего верить себе, «Антоном Горемыкою», бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика, нашего кормильца и — хочется сказать — учителя, можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже с трепетом». См. т. 68.
354 7122ève — роман Ламартина; точное заглавие: «Geneviève. Histoire d’une servante», Paris, 1850.
355 721. философальный камень — вещество, превращавшее, по мнению средневековых алхимиков, неблагородные металлы в золото.
356 725. Paul et Virginie. — Идиллический роман Бернардена де Сен-Пьера (1737—1814), изображающий чистую любовь двух нетронутых цивилизацией существ на лоне девственной природы Америки. Указания цитат из этого романа даем в дальнейшем по изданию Lemerre’a, Paris, 1848, которое могло быть в руках Толстого.
357 725-8. Leur affection mutuelle... avaient remplis d’ennui. — «Paul et Virginie», стр. 30.
358 7215-18. ère... respect humain. — Оттуда же, стр. 38—39.
359 733-9. Elles avaient banni... ou avec nous-mêmes. — Оттуда же, стр. 72.
360 7310-15. Enfin je crois la solitude... n’entre jamais. — Оттуда же, стр. 201.
361 7315-17. Pour savoir apprécier le bonheur... le mouvement et les passions. — Оттуда же, стр. 209.
362 7319-24. Parmi un grand nombre d’infortunés... ils me trouvaient moi-m[ême] érable. — Оттуда же, стр. 204.
363 7418. Quand le dernier des Gracques... (Mirabeau aux Marseillais). — Цитаты из 3-й главы 1-й книги «Histoire des Girondins» Ламартина. Слова эти (приведенные у Ламартина неточно) были сказаны Мирабо в речи 3 февраля 1789 г. (см. «Chefs-d’oeuvre oratoires de Mirabeau», Paris, 1823, t. I, p. 16), a не в речи к Марсельцам, как ошибочно утверждает Ламартин.
364 7418. Gracques — Гракхи, братья Кай и Тиверий, римские народные трибуны II в. до н. э., погибшие в борьбе с партией патрициев.
365 7419. Marius — Марий (155—86 до н. э.), римский политический деятель, вождь демократической партии.
366 7420. Cimbres — Кимвры, германское племя, раньше других пришедшее в столкновение с римлянами.
367 7421 — Мирабо (Honoré Gabriel Riquetti comte de Mirabeau, 1749—1791), французский оратор и деятель революции.
368 7519-28. Adrien Duport discuta... à la France. — Цитата из І-й главы 2-й книги «Histoire des Girondins» Ламартина.
369 7519. Adrien Duport — Дюпор (1759—1798), деятель французской революции, член Учредительного собрания. В качестве члена комиссии, производившей допрос Людовика XVI после его возвращения из Варренн, он 14 июля 1791 г. выступил с трибуны против обвинительного приговора над королем.
370 7524. Robespierre — Максимилиан Робеспьер (Maximilien Robespierre, 1758—1794), деятель французской революции.
371 7622. Jocelyn. — Поэма Ламартина в форме дневника из эпохи французской революции; приведенная цитата находится в отрывке, помеченном «15-е февраля 1793».
372 7623— Эмиль Сувестр (1806—1857), французский писатель — романист и драматург. Откуда выписана Толстым цитата из Сувестра, установить не удалось.
2 июля. Стр. 76—78.
373 7816-19. Et puis cette horrible nécessité... Grand Dieu! — Цитата из романа Жорж Занд «Horace», гл. X.
374 7820. Sênèque — Луций Анней Сенека (4—65 н. э.), римский трагик и философ стоической школы. Цитата из Сенеки выписана Толстым из мало известного сочинения Л. Стерна, которое он читал по-французски: «Mémoires de Sterne» (Oeuvres complètes de L. Sterne, traduites de l’anglais, nouvelle édition, Paris, 1818, t. I, p. 17).
375 7821-22. La conversation est un trafic... commerce tombe (Sterne). — Цитата из «Mémoires de L. Sterne». (Oeuvres complètes. Paris, 1818, t. I, p. 641). Лоренс Стерн (Laurence Sterne, 1713—1768) английский писатель юморист. Его произведения: «Жизнь и убеждения Тристрама Шенди» (1760) и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768) оказали большое влияние на Толстого. В «Детстве» он по собственному признанию (см. «Воспоминания детства», Введение) «был далеко не самостоятелен в формах выражения», а находился под влиянием сильно подействовавших на него тогда двух писателей — Sterne’а (его Sentimental journey) и Toepfer’a (Bibliothèque de mon oncle). — О переводе Толстым «Сентиментального путешествия» см. прим. 325.
—79.
376 797-9. L’esprit délateur... et Veffaça. — Цитата из романа Л. Стерна «Жизнь и убеждения Тристрама Шенди», гл. СХІХ.
8 июля. Стр. 79—80.
377 7913. Зинаиду — Зинаиду Модестовну Молоствову, в замужестве Тиле (р. 24 ноября 1828, ум. 10 февраля 1897 г.). Приводим здесь некоторые биографические сведения, сообщенные ее дочерью и другими родственниками и опубликованные впервые в «Дневнике молодости» Л. Н. Толстого, под ред. В. Г. Черткова, М. 1914, стр. 211.
З. М. Молоствова родилась и провела детство в родовом имении Трех Озерах. Родители ее — Модест Порфирьевич Молоствов (1799—1845) и Варвара Ивановна, рожд. Мергасова (1803—1881). Отец был на военной службе, а затем три трехлетия состоял уездным предводителем дворянства Спасского уезда Казанской губ. Шестнадцати лет, после смерти отца, ее отдали в Казанский Родионовский институт. Училась Зинаида Модестовна очень хорошо. С Толстым она познакомилась в Казани, у начальницы института Е. Д. Загоскиной (см. прим. 311), как видно из его слов, еще институткой. По институту она была подругой сестры Толстого Марьи Николаевны, по словам которой «в доме Толстых ее очень любили и отличали от других, потому что, при богатом внутреннем содержании, Зинаида Модестовна была жива, остроумна, с большим юмором» (Н. Г. Молоствов и П. А. Сергеенко. «Лев Толстой». Критико-биографическое исследование. Спб. 1909—1910, стр. 101—102). Встречаясь с Толстым на балах, она видимо интересовалась им. Затем вторично Толстой увидел ее, когда заезжал в Казань, по дороге на Кавказ в мае 1851 г.; ей было тогда около 22 лет. Вскоре после этого она стала невестой Николая Васильевича Тиле, за которого вышла замуж в июле 1852 г. при очень тяжелых обстоятельствах: только что скончалась ее любимая сестра, Елизавета Модестовна, невеста А. С. Оголина, о котором Толстой упоминает в своем дневнике 20 мая 1851 г. (см. прим. 312); жених в то же время едва оправился от тифа, после которого был неузнаваем и даже на время совсем потерял память. В течение своей дальнейшей жизни Зинаида Модестовна всегда стремилась приносить пользу, где могла. Много занималась сиротскими домами и устроила таковой у себя в деревне, была первой председательницей «Благотворительного дамского общества» в Казани. В то же время была заботливой и нежной матерью. В первые годы замужества она перенесла тяжелую болезнь, после которой на всю жизнь осталась очень болезненной.
Племянник ее, известный писатель и агроном А. П. Мертваго рассказывает о ней в своей статье «Первая любовь Толстого» («Утро России», 1911, 12 июня, № 134): «Зинаида Модестовна была двоюродной сестрой моей матери, и потому мне, со времени начала литературной известности Льва Николаевича, приходилось слышать много раз об его юношеском увлечении. Среди многочисленного цветника молодежи женского пола казанского «общества» сороковых годов Зинаида Модестовна должна была привлечь к себе внимание Левушки Толстого. Она была не из самых красивых, но отличалась миловидностью и грацией. Она была умна и остроумна. Ее наблюдения над людьми всегда проникнуты были юмором, в то же время она была добра, деликатна по природе и всегда мечтательно настроена. Когда через два года Лев Николаевич решил ехать на Кавказ, он выбрал дальний путь на Казань, и конечно не старик дядя (Юшков) был причиной такого выбора пути.
— Отчего вы, тетя Зина, не возобновите знакомства с Толстым? — спросил я как-то Зинаиду Модестовну.
— Зачем? Я его знаю и ценю, каков он есть, по тому, что он пишет. Он же, если помнит меня, то помнит меня молодой, какой я была 35 лет тому назад. Зачем же я буду подменять ему это хорошее представление видом некрасивой, толстой старухи...
В конце 1902 г. [описка: должно быть — 1900. Ред.] я был проездом в Москве и, так как в эту зиму в Тульской губ. был опять неурожай, то я решился попытаться получить статью о голоде у Л. Н. Толстого для журнала «Хозяин»... Я прошел в его комнату и поражен был видом сидевшего в кресле старика. Я не ожидал встретить такую перемену внешнего облика, сохранившегося в моей памяти в течение последних двадцати лет. Но еще более поражен я был неожиданным ласковым, дружеским приветствием:
— Как вы похожи на отца!... Ваш отец где теперь живет? В Казани?
— Он скончался в 1879 году.
После короткой паузы Лев Николаевич каким-то точно нерешительным тоном, спросил:
— Вам, кажется, Молоствовы близкая родня?
— Да, это все мои дяди и тетки.
— Где теперь находится Зинаида Модестовна?
— Она три года, как скончалась...
— Скончалась... — повторил грустно и удивленно Толстой и после продолжительной паузы спросил:
— А ее муж?
— Он скончался в 80-х годах.
— Счастлива была Зинаида Модестовна в семейной жизни?... Дети хорошие у нее?...
— А ее брат, артиллерист? — спросил Толстой, начиная перебирать в памяти своих казанских сверстников. Все они уже умерли, и я чувствовал, что эти вопросы были старческим смотром своему поколению. Дальнейший разговор мне ясно показал, что непонятный мне интерес Льва Николаевича к моему приходу имел источником его «первую любовь» к З. М. Молоствовой».
О З. М. Молоствовой см. еще: М. П. Ватаци, «Быль минувшего» («Истор. вестник» 1913, № 5) и К. С. Шохор-Троцкий, «Казанские знакомства Толстого («Великой памяти Л. Н. Толстого Казанский университет», Казань, 1928, стр. 105—123), где помещен и ее портрет.
378 802. Бекетова? — Александра Николаевича, симбирского помещика, впоследствии женатого на кж. Гагариной. Дочь Е. Д. Загоскиной сообщает в своих воспоминаниях, что «будучи еще девочкой подростком, во время посещения Л. Н. Толстым дома ее матери, она вместе с своей старшей сестрой имела случай наблюдать как юный граф бывало будировал, заметно ревнуя Зинаиду Модестовну [Молоствову] к Бекетову, когда она оказывала тому свое внимание» («Дневник молодости Л. Н. Толстого», под ред. В. Г. Черткова, т. I, М. 1917, стр. 214).
379 8010-11. Не знаю ее отчества — то обстоятельство, что Толстой не знал или забыл отчество З. М. Молоствовой, объясняется тем, что он познакомился с нею, когда ее отца уже не было в живых. По тогдашнему светскому обычаю, когда разговор велся преимущественно на французском языке, ее звали просто по имени: m-Ile Zénéide.
380 8014. к Воронцову — св. кн. Михаилу Семеновичу Воронцову (1782—1856), наместнику Кавказа и главнокомандующему кавказских войск. Изображен Толстым в повести «Хаджи Мурат».
381 8017-18, — в Казани, парк при архиерейском доме на берегу озера Дальний кабан, верстах в пяти от города, место загородных прогулок.
382 8030. в Крапивне, — уездном городе Тульской губернии, в 35 верстах от Ясной поляны, находившейся в Крапивенском уезде.
10 августа. Стр. 80—86.
383 8130. о ночах Цыганёрства. — О ночах, проведенных с цыганами в Туле и Москве.
384 8131. Катины песни, — какую цыганку разумеет Толстой, неизвестно.
385 8218, — романс М. И. Глинки на слова кн. С. Г. Голицына, вошедший в репертуар цыганских песен.
386 839. Марка? — Лука Алексеевич Сехин, гребенской казак, племянник Епишки. По рассказу К. С. Шохор-Троцкого, посетившего летом 1927 г. станицу Старогладковскую, старожилы до сих пор помнят этого хромого, ходившего на «крюках» (на костылях) казака. «Песельник был», — говорят они — «на всю станицу песни играл». Он умер в начале 1870-х годов в возрасте около 40 лет.
387 8331-32. Ермоловских времен— времен управления Кавказом А. П. Ермолова, о котором см. прим. 230.
388 8332. Япишка, — или, точнее, Епишка, Епифан Сехин, старый гребенской казак из станицы Старогладковской, с которым был дружен Толстой, изобразивший его впоследствии в повести «Казаки» под именем Ерошки. Такую же характеристику Епишки дает и Н. Н. Толстой в своем очерке «Охота на Кавказе»:
«Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип старых гребенских казаков. Епишка, по собственному его выражению, был молодец, вор, мошенник, табуны угонял на ту сторону, людей продавал, чеченцев на аркане водил; теперь он почти девяностолетний, одинокий старик. Чего не видал человек этот в своей жизни! он и в казематах сидел не однажды, и в Чечне был несколько раз. Вся жизнь его составляет ряд самых странных приключений; наш старик никогда не работал; самая служба его была не то, что мы теперь привыкли понимать под этим словом. Он или был переводчиком, или исполнял такие поручения, которые исполнять мог, разумеется, только он один: например, привести какого-нибудь абрека, живого или мертвого, из его собственной сакли, в город; поджечь дом Бей-булата, известного в то время предводителя горцев, привести к начальнику отряда почетных стариков, или аманатов из Чечни; съездить с начальником на охоту... Охота и бражничанье — вот две страсти нашего старика: они были и теперь остаются erо единственным занятием; все другие его приключения — только эпизоды». («Современник» 1857, т. 61, стр. 177—178; отд. изд. — М. 1922, стр. 26—31.)
«В станице Старогладковской я нашел современника дяди Епишки и, читая ему «Казаки», старался что-нибудь услышать от него, чтобы дополнить образ Епишки — «Ерошки». Все, что о нем сказано у Льва Николаевича, изображено с фотографической точностью... Внешность его остается та же, только дополняется тем, что бороду (седую, окладистую) он красил в темно малиновый цвет, как это и есть в обычаях наших туземцев... Среди жителей станицы о Епишке сохранилась дурная слава: он ходил за Терек и из-за Терека приводил чеченцев. Ему в молодости было одинаково грабить и своих и чеченцев». (Из письма П. А. Цырульникова 1916 г. «Дневник молодости Л. Н. Толстого», т. I под ред. В. Г. Черткова, М. 1917, стр. 215.) В памяти старожилов он запечатлелся, по словам К. С. Шохор-Троцкого, сидящим в хате у окна, с ястребом на плече. Епифан Сехин скончался около 90 лет от роду в конце 1850-х годов.
В 1908 г. Толстого посетил внучатный племянник дяди Епишки, старогладковский казак, бывший полицмейстер, подполковник Д. М. Сехин. (См. А. Б. Гольденвейзер «Вблизи Толстого», т. I. М. 1922, стр. 249—250 и H. Н. Гусев «Два года с Толстым», изд. 2, М. 1928, стр. 92—93.)
389 852. По-кумыцки. — Кумыцкий язык — тюркское наречие, на котором говорят татары-кумыки, ногайское племя, обитающее в северной части Дагестанского прибережья Каспийского моря, между низовьями рек Терека и Сулака. О своих успехах в татарском языке Толстой пишет брату Сергею Николаевичу 23 декабря 1851 г.: «По Цыгански я совсем забыл, потому что выучился по Татарски (но лучше чем я говорил по Цыгански), так что я сначала, говоря по Татар[ски], дополнял фразы Цыганскими словами, а теперь, встретив Цыганку здесь, заговорил с ней по Татарски» (т. 59, п. 52).
390 8530. быть моим Меркурием — Меркурий — латинское имя греческого бога Гермеса; в греко-римской мифологии Гермес-Меркурий был вестником богов и исполнителем их тайных — нередко любовных — поручений.
22 августа. Стр. 86.
391 8619. сокращенной Франклиновской таблицей. — См. прим. 168.
392 8628. начать переписывать первую главу романа— Роман «Четыре эпохи развития» не был разделен на главы, а делился только на две части, так что под «первой главой» здесь надо разуметь, повидимому, первую часть «Четырех эпох развития». См. прим. 335.
393 8629. Татарской язык, — татарскому (кумыцкому) языку Толстой учился у казака Луки Алексеевича Сехина, см. выше, прим. 389.
23 августа. Стр. 86—87.
394 8632. , — Михаилу Ивановичу Сулимовскому, подпоручику батарейной № 4 батареи 20 Артиллерийской бригады. В 1886 г. в чине полковника командовал батареей (Янжул, II, прил., стр. 41). В добавление к многочисленным характеристикам Сулимовского, разбросанным в дневнике Толстого, приводим выдержку из письма А. П. Оголина к Толстому из Старогладковской от 16 сентября 1854 г.: «Старый Изегрим (есть молодой: приехал из корпуса брат Сулимовского) решительно переменился, я говорю не шутя. Он по-прежнему со взводом в Старом Юрте, и некая Гиремунда так овладела сердцем Изегрима, что он из волка обратился в ягненка: водки не пьет, при разговоре так приятно ухмыляется и делает такие ловкие и грациозные движения, так что если бы король Нобль знал об его успехах, то непременно потребовал бы к двору и сделал первым придворным». (Письмо не опубликовано, подлинник в АТБ — Изегрим, Гиремунда, король Нобль — действующие лица в сатирической поэме Гёте «Рейнеке-лис». Изегрим — волк, Гиремунда — волчица, король Нобль — лев.) М. И. Сулимовский упоминается под своей фамилией в «Рубке леса» (гл. VIII).
395 872. писать роман — «Четыре эпохи развития».
25 августа. Стр. 87.
396 877, — Н. П. Алексеев, о котором см. прим. 318.
397 8712. Садо, — Садо Мисербиев, чеченец, кунак Толстого. Садо родился, жил и умер (летом 1901 г.) в Старом Юрте. Позднее он служил прапорщиком милиции в Старом Юрте и переводчиком у начальника Шатоевского округа, полковника Ипполитова. В письме к Т. А. Ергольской от 6 января 1852 г. Толстой писал ей: «Нужно вам сказать, что недалеко от лагеря [в Старом Юрте] есть аул, где живут чеченцы. Молодой малый чеченец Садо приезжал в лагерь и играл; он не знал ни счета, ни записи и были мерзавцы офицеры, которые его надували. Поэтому я никогда не играл против него, отговаривал его играть, говоря, что его надувают, и предложил ему играть за него. Он был мне страшно благодарен за это... Садо позвал меня к себе и предложил быть его кунаком... Отец его человек зажиточный, но деньги у него закопаны и он сыну не дает ни копейки. Чтобы раздобыть денег, сын выкрадывает у врага коня или корову, рискует иногда двадцать раз своей жизнью, чтобы своровать вещь, не стоящую и 10 р., делает он это не из корысти, а из удали. — Самый ловкий вор пользуется большим почетом и зовется «джигит», молодец. У Садо иногда до 1000 р. сер., а то ни копейки. После моего посещения я подарил ему Николинькины серебряные часы, и мы сделались закадычными друзьями. — Часто он мне доказывал свою преданность, подвергая себя разным опасностям для меня; у них это считается за ничто, это стало привычкой и удовольствием. Когда я уехал из Старого Юрта, а Николинька там остался, Садо приходил к нему каждый день и говорил, что скучает и не знает, что делать без меня. Узнав из моего письма к Николиньке, что моя лошадь заболела, и что я прошу подыскать мне другую в Старом Юрте, Садо явился ко мне и привел мне своего коня, которого он настоял, чтобы я взял... Вчера вечером я обдумывал свои денежные дела и свои долги... Сегодня утром я получаю письмо от Николиньки... он мне пишет: «Наднях был у меня Садо, он выиграл у Кноринга твои векселя и привез их мне. Он так был доволен этому выигрышу, так счастлив и так много меня спрашивал: Как думаешь, брат рад будет, что я это сделал? — что я его очень за это полюбил. Этот человек действительно к тебе привязан»... И как трогательна преданность Садо, не правда ли? Он знает о страсти Сережи к лошадям и когда я ему обещал взять его с собой, когда поеду в Россию, он сказал, что 100 жизней отдаст, а выкрадет в горах какого ни на есть лучшего коня и приведет моему брату» (т. 59, п. 55). — Садо был вместе с Толстым при нападении на него чеченцев 13 июня 1853 г. (см. прим. 868). Имя Садо упоминается в рассказе «Разжалованный», это же имя Толстой дал и кунаку Хаджи Мурата.
398 8714. Хамаматюрт: — чеченское селение на правом, «немирном» берегу Терека, почти напротив Старогладковской; возможно, что то самое, о котором Толстой говорит в «Казаках» (гл. VI). «Прямо против кордона, на том берегу, всё было пусто; только низкие бесконечные и пустынные камыши тянулись до самых гор. Немного в стороне виднелись на низком берегу глиняные дома, плоские крыши и воронкообразные трубы чеченского аула».
399 8716-17. Пойду на дорогу. — В кавказских войсках считалось молодечеством выходить ночью на дорогу подстерегать немирных чеченцев и татар. Из записи следующего дня однако видно, что Толстой не осуществил этого намерения. В рассказе «Набег», написанном несколько позже, он внес эту черту в характеристику поручика Розенкранца: «Часто, ходя с двумя-тремя мирными татарами по ночам в горы засаживаться на дороги, чтобы подкарауливать и убивать немирных проезжих татар, хотя сердце не раз говорило ему, что ничего тут удалого нет, он считал себя обязанным заставлять страдать людей, в которых он будто разочарован за что-то и которых он будто бы презирал и ненавидел» (т. 3, стр. 22).
26 августа. Стр. 87.
400 8723. с Саламалидой — (испорченное Соломонида) казачкой в Старогладковской; дальше Толстой пишет ее имя: Саламанида.
4 сентября. Стр. 87—88.
401 8728. с Балтою — Балта или Булта, как он сам подписывался, Исаев, чеченец, маркитант, приятель Толстого и его брата. О нем часто упоминается в письмах H. Н. Толстого к брату. В письме, отправленном вероятно в середине июня 1852 г., он пишет: «Возвратясь из Кизляра, я нашел у себя кунаков: Балту и Садо... Зато Балта был очень хорошенькой. Надо было видеть, с каким веселым и одушевленным видом он рассказывал, что его команду побили: из девяти человек, которые отправились в горы, чтобы поймать какого-нибудь тавлинца, 3-х убили и 4-х ранили..., сам же командир, т. е. Балта, поправился. Он обыграл какого-то дурака, выиграл 100 руб. сер., часы, седло и разные разности, да кроме того его команда, прежде своего несчастного похода к Веденям, доставила командиру пользу, так что Балта чуть ли не капиталист и собирается взять новую хозяйку, а старой хозяйке дал 15 целковых на покупку персидского ковра для кунацкой». (Письмо не опубликовано, подлинник в АТБ.) В архиве Толстого сохранилось чрезвычайно любопытное письмо к нему Балты от 23 января 1856 г., опубликованное в «Сборнике для описания местностей и племен Кавказа», т. 46, Махач-Кала, 1929.
402 883[нскому]. — Ср. запись 3 июля 1851 г.: «трусил Барятинского», и прим. 334.
Сноски
Далее зачеркнуто: Над этой строчкой проба пера: Перо недурно.
Кто алчен и скуп, неумен, плутоват,
Тот будет почтен и богат.
Была бы деньга да башка молодая,
Да кстати душонка дрянная.
Тогда обезьян будут чтить за господ,
На кафедрах будут ослы восседать,
Ученые сзади торчать.
Перевод С. Л. Толстого.