И свет во тьме светит.
Варианты

Действие: 1 2 3 4 5
Примечания
Варианты

И СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ

№ 1 (рук. № 1).

Д[ЕЙСТВИЕ] I.

Игра в lawn-tennis. <Дочь бежит с телеграммой.> Мать распоряж[ается] о помещении. Дочь <узна[ет]> приезжает. Игра в lawn-tennis. Отец приходит с деревни. Дочь с матерью.

Приезд ее брата с женой дурой. Рассказы про него. — Отец при[ходит]. Записка. Нет, не могу. Не могу я так жить. Она. Да ты пой[ми]. Он. После никогда не будет времени. Раздражается, просит прощение. Отчаяние обоих.

Д[ЕЙСТВИЕ] II.

Булыгин бесед[ует] с ней. Отчая[ние] матери. Отдача имения. Разлад. Духовное лицо. Он горячится. Отдает всё жене. Убегает. Мы никогда не поймем друг друга. Ее отча[яние]... Он возвращается.

Д[ЕЙСТВИЕ] III.

Прием. Отказ. Упреки, ты погубишь, <сумашедший дом>, увещание попов. Свидание с матерью и матери с невестой. Упреки, ты его губишь. Сумашедший дом и батальон. Священник расстрига.

[ДЕЙСТВИЕ] IV.

Увещание. Дисц[иплинарный] батальон. Его смерть, отчаяние матери.

[ДЕЙСТВИЕ] V.

Отчаяние, что всё погибло. Свящ[енник] вернул[ся] один. — Мать убивает. Свящ[енник] вернулся и рассказывает про [1 неразобр.][95]

№ 2 (рук. № 2).

<Свет мира.> Закваска.

2) Марья Ивановна, его жена, еще красивая женщина 48 лет, добродушная, тихая. Одета просто,[96] но элегантно.

3) Люба, их дочь 21 года, красивая, энергичная, быстрая. Одета нарядно для деревни.

4) Степан, студент 22 лет в костюме l[awn] t[ennis].

5) Ваня, гимназист в небеленой блузе. Весельчак.

6) Митрофан Ермилыч, учитель Вани. Кандидат университета, невзрачный, в пиджаке, либерал, спорщик.

7) Анна Ивановна Петрищева; сестра Марьи Ивановны, помещица, толстая, спокойная, добродушная.

8) Лизанька, ее дочь 27 лет, стареющая <и резвящаяся> девица, немного дурного тона.

9) Управляющий из мелкопоместных дворян.

10) Доктор, <социалист,> либерал.

11) [97]Княгиня Черемшанова 50 лет. Молодящаяся аристократка, придворная дама, говорящая с английским акцентом.

12) Ее сын Борис, только что кончивший курс в Петербургском университете, энергический, тихий и логически прямолинейный. Одет просто.

13) Тоня. Веселая, быстрая, умная. Поет, играет хорошо. Очень элегантна.

14) Мальчики, подбирающие мячи.

Сцена представляет балкон, перед ним лон-тенис, в к[отором] играют с одной стороны Люба с Митр[офаном] Ерм[илычем], с другой, Ваня с Лизанькой. Мальчики босые подбирают шары. На балконе сидит Анна Ивановна, вяжет одеяло, глядя на играющих.

Лизанька. Ou[t].

Митр[офан] Ерм[илыч]. Нисколько — в черте.

Лизанька. Мама, вы видели?

Анна Ивановна. Не видала, кажется, аут.

Люба. Ну полноте, всё спорить. Этакий вы, Митрофан Ерм[илыч]. Подавайте.

Люба. Ну теперь будет спорить, что не спорит. Подавайте.

(Играют.)

(Входит быстрыми шагами Марья Ивановна с телеграммой в руке.)

Марья Ивановна. Ну, так и есть, Черемшановы сейчас приедут. Вечно опаздывают с телеграммами.

Анна Ивановна. Одна?

Марья Ивановна. Нет, вероятно, с сыном и с дочерью. Я очень рада ей, но немножко не во-время.

Анна Ивановна. Да ты, пожалуйста, не стесняйся, переведи нас вниз, а нашу комнату им отдай. Все-таки придворная дама, привыкла к роскоши.

Марья Ивановна. Нет, это ничего. Я ее знаю. Я ее прекрасно помещу. Я про Пьера. Бог знает, что с ним делается.

Анна Ивановна. А что?

Марья Ивановна. Да то, что я теперь 23 год замужем, я никогда не видала его в таком состоянии.

Анна Ивановна. Да что же такое?

Марья Ивановна (вздыхая). То, что он несчастлив. Я вижу, что он несчастлив.

Анна Ивановна. Да что же? Как же быть несчастливым от того, что стал религиозным.

Марья Ивановна. Да если бы он был, как другие люди, а то эта впечатлительность, это свойство увлекаться, всё забывать. Так это было с охотой, потом с земством, потом с музыкой, а теперь это что-то необыкновенное. Он вдруг решил, что так нельзя жить, что вся жизнь наша ложная, что всё надо изменить. И вот теперь он целый день на деревне или один ходит по лесу. А, главное, он прямо уже начал раздавать всё.

Анна Ивановна. То есть как?

Марья Ивановна. Да так. Кто у него попросит, он дает. Так что теперь к нам толпы идут. Я сейчас двух у крыльца нашла. Да вот они (указывает на входящего на лон-тенис нищего)

Нищий. Христа ради, погорел.

Люба. Пройди, пройди туда, мальчик, проводи его. Мама, что же это вы говорите, я слышу, о папа. Где он?

Марья Ивановна. Да не знаю. Он тут был и куда[-то] он ушел. Вероятно, опять на деревню.

Люба. Да, да. Как же, он здесь сел и смотрел на нас, и вдруг явилась эта Матрена с записочкой. Он вскочил, и я видела, что его всего перевернуло, и ушел. Да вот и записочка (поднимает с пола). Да, это от Константина (читает): «Батюшка Петр Иваныч, помогите моей нужде, со вчерашнего дня не ели, ребята плачут». Ну так и есть. — Это ужасно. Теперь он целый день будет расстроен.

Лизанька. Люба, тебе подавать.

Люба. Сейчас. А это от кого телеграмма?

Марья Ивановна. От Черемш[ановой]. Сейчас будут.

Люба (читает). Отлично. Надеюсь, что и Борис и Тоня. А я испугалась, что одна princesse moustache.[98]

Марья Ивановна. Вечно осуждать.

Люба. Не осуждаю, а говорю что есть, что princesse moustache особа тяжелая и в прямом и в переносном смысле, вы сами знаете, ее можно простить только за то, что у нее такие милые дети.

Ваня. Люба, качай. Что ты пристала? Валяй. Твой черед. Я говорю, что мы Ермилыча замордуем. Ну, иди.

Люба. Иду, иду. (Идет, по дороге кричит.) Вот, тетенька Анночка, княгиня вам все петербургские и моды и сплетни расскажет и новый pas de quatre в лицах покажет, вот так .

Анна Ивановна (смеясь). Ты всех на смех поднимешь. Уж тетку-то оставь.

Люба. Я ничего. Только говорю, что она грациозна, play.

(Играют.)

Анна Ивановна. Что же, точно, милые ее дети. Борис этот, кажется, ухаживал за Любой?

Марья Ивановна (перебирая ягоды). Это давно уже. Теперь они давно не видались. По правде скажу, я бы желала лучше для Любы. В особенности, семья. Но молодой человек прекрасный. Прекрасно воспитанный, образованный, умный, кроткий, чистый. Я знаю это от своих мальчишек.

Анна Ивановна. А что же семья? Что она за женщина?

Марья Ивановна. Княгиня? Они смеются над ней. И есть в ней смешные стороны. Elle est souvent ridicule,[99] но это почтенная, святая женщина. Ведь только подумать, муж пьяница, совсем пьяница, мот, промотал большое состояние и бросил ее с двумя детьми.

Анна Ивановна. Что же, верно, завел свою семью.

Марья Ивановна. Ну, разумеется. Какая-то мещанка, он с ней пьет. И она брошенная, молодая, красивая женщина, почти без ничего и с двумя детьми, и она именно отдалась детям и вот воспитала прекрасно...

(Играющие, крича в один голос и хватая друг друга за ракеты и сердясь и смеясь, идут к балкону.)

М[итрофан] Е[рмилыч]. Не было, не было, руку даю на отсечение, не было.

}

Все вместе

Люба (хохочет). Было, было, было.

Степа.[100] Что за манера кричать. Надо разобрать, постойте.

Лизанька. Нет, ни за что.

Люба. Мама, тетя Анночка, будьте судьей. Мы начинали и играли.

Ваня. Нет, постой. Я скажу (хватает горсть земляники и набивает себе рот. Мать защищает). Ну, пожалуй, говори ты.

Лиза[нька]. Просто мы выиграли две, и надо было...

Митрофан [Ермилыч]. Позвольте мне сказать. Совсем всё не так.

Люба. Ну, говорите (тоже ест землянику). — (Слышен звук экипажа и бубенчиков). Приехали..

Люба, Ваня бросают ракеты. Ваня перепрыгивает через перилы и бегут за угол дома. Степа закуривает папиросу.

Митрофан [Ермилыч]. Это просто недобросовестно. Любовь Николаевна всегда так. Они видели, что они проигрывают.

Степа. Я знаю только то, что я больше с вами не буду играть. Мама! (обращается к матери) что это вы говорили с тетей про папа?[101]

Марья Ивановна. А всё то же. Его душевное состояние.

Степа. Да какое же душевное состояние? По-моему, это какое-то сумашествие.

Степа. Я все-таки не могу, не могу не видеть его заблуждений. Какое-то сантиментальное ребячество.

Марья Ивановна (встает). Все-таки не тебе это говорить. Да и некогда. Надо пойти встретить. (Уходит.)

(На сцене остаются Анна Ивановна, Степа и Лизанька с Митрофаном Ерм[илычем].)

Анна Ивановна. Да что же, я не пойму, сделалось с твоим папа?

Степа. А то, что, вырастив, воспитав нас так, как он нас воспитал, он вдруг решил, что состояние не нужно, что продолжать мне и брату свое образование не нужно и что всё надо бросить, потому что он как-то по-своему толкует евангелие.

Анна Ивановна. Да разве он это говорит?

Степа. Это самое. Вчера он, когда я ему сказал, что образование возможно только при досуге, а досуг дает состояние, он прямо сказал, что и образование не нужно, что если живет 100 миллионов без моего образования, то и я могу жить без него.

Лиз[анька]. Нет, он не так сказал, он сказал, что если образование строится на лишениях, страданиях народа, то его не нужно. Он сказал, что образование хорошо, но диплом скверно.

Степа. Да я знаю, что ты всегда была нигилистка.

Лиз[анька]. Не нигилистка. А что правда, то правда. (Обращается к Митрофану Ерм[илычу].) Правда, что дядя Коля говорил об дипломе, который поддерживает неравенство?

Митрофан Ерм[илыч]. Нисколько. Николай Ив[анович] говорил, что его возмущает неравенство людей, что его дети пользуются всеми выгодами образования, а вот такие несчастные (указывает на мальчиков) и такие, каким я был, — тоже босиком бегал...

Лиз[анька]. Так ведь это самое я говорю. Вот спорщик-то.

Степа. Всё это пустяки. Всё это какие-то мудрования. Жизнь гораздо проще. У мальчиков этих нет пряников. Им хочется пряников. И вот они превесело бегают и получают пряники, а мы не нагибаемся за шарами. А вот вы сами говорите, что бегали также босиком, а теперь кандидат естественных наук, стало быть, ничто вам не домешало образоваться. Также и этим мальчикам. (Встает и идет за угол дома.) Всё это гораздо проще.

Митрофан Ерм[илыч]. Нет, не проще. Дело в том, что разделение на различные группы...

Лиз[анька]. Не понимаю этого аристократизма.

Степа. Совсем это не аристократизм.

(Входят княгиня с Марьей Ивановной, за ней Люба c Тоней, за ними Борис. Марья Ивановна знакомит княгиню с сестрой и ее дочерью, представляет Митрофана Ерм[илыча]. Степа здоровается с Тоней и Борисом, знакомит Бориса с Митрофаном Ерм[илычем].)

Марья Ивановна. Пойдемте позавтракать.

Княгиня. Нет, merci. Мы ели дорогой.

Марья Ивановна. Ну, чаю.

Княгиня. Чаю пожалуй.

Марья Ивановна. Хотите сюда. Ваня, скажи, чтоб сюда подали и кофе и чай.

Люба (к Тоне). Если ты точно не устала, то давай сейчас партию.

Тоня. Я никогда не устаю,[102] особенно в lawn-tennis. Кто с кем?

Люба. Давайте девочки против мальчиков. (Митрофан Ермилыч встает.) Вы не мальчик.

Митрофан Ермилыч. Да и никто не мальчик, кроме этих мальчиков.

Люба. Ну теперь пойдет определение того, что такое мальчик, и спор. Тоня, рекомендую тебе Митрофана Ермилыча. Если ты хочешь подтверждение — говори обратное.

Люба. Ну, как же. Я с Тоней, а Ваня с Борисом.

Борис. Я плохо играю.

Люба. Ну, с Лизанькой. Пойдемте.

(Идут играть и играют.)

Степа (подает папиросочницу). Хочешь?

Борис (смотрит на играющих). Нет, спасибо, не курю.

Степа. Когда же перестал?

Борис. Да вот уж 8-ой месяц. Подумал, что глупо, и бросил.

Степа. Отчего же глупо? Зачем же лишать себя лишнего удовольствия?

Борис. Мало ли что удовольствие.

Митрофан Ер[милыч]. Я думаю, вопрос в том только: законная или незаконная эта потребность.

Борис. Разумеется, незаконная.

Митрофан Е[рмилыч]. Это еще надо доказать.

Борис. Доказать можно тем, что жили и живут миллионы без этого. Тем еще, что миллионы десятин заняты посевом табака вместо хлеба и плодов.

Степа. Если заняты, значит есть выгода.

Степа. А как же иначе? Как же ты распределишь?

Борис. Так, чтобы земли были в руках тех, кто кормится ими.

Степа. Как же ты сделаешь это? Уничтожишь всякий прогресс хозяйства. Посмотри, как обработано у крестьян и как у крупных землевладельцев.

Борис (смотрит на Любу, и она смотрит на него). Вот с места спорим. Но что же делать. Я убежден, что владение землей есть преступление такое же, как рабство.

Степа. Как же ты устроишь иначе?

Борис. Single tax Henry George.[103] Это так определенно.

Митрофан [Ермилыч]. Но только, как вы сделаете это?

Борис. Разные способы. У нас в России это может сделать государь, если он поймет свои выгоды и не будет таким же отсталым, какие они все. В конституционном государстве это сделает палата, когда большинство будет...

Степа. Социал-демократы <,хороша будет каша.>

Борис. Отчего же и не социал-демократы?

Митрофан [Ермилыч]. Никогда не сделает этого ни государь, ни социал-демократы, буржуа, потому что и государи и буржуа первые крупные землевладельцы.

Борис. Так что же, революция?

Митрофан [Ермилыч]. Я не говорю, революция для национализации земли. Задачи жизни слишком сложны и не решаются одной национализацией земли.

Борис. Да single tax совсем не национализация. Земля никому не может принадлежать, как воздух, солнечные лучи.

Степа. С той разницей, что солнечные лучи не надо обрабатывать, чтобы они грели, а землю надо обрабатывать, чтобы она производила.

(Выходит Марья Ивановна.)

Марья Ивановна. Ваня! Что же я просила тебя сходить к папа.

Тоня. Сдаемся. Ну, Степа, хотите со мной?

Степа. Давайте. Митрофан Ер[милыч], вы с княжной, я с Любой.

Люба. Нет, я устала. — Лизанькой.

Степа. Идет. (Сходит с террасы, берут ракеты. Ваня идет за угол. Марья Ивановна уходит. На террасе Борис и Люба.)

<Люба садится за стол.>

Люба (садится).[104] (Молчит, опустив голову. Потом вдруг решительно поднимает и говорит в то же время, как и он начинает говорить.)

Люба. Не хочу притворяться. Я ждала вас...

Борис. А я ехал......

Люба. Погодите, погодите, вы скажете всё.[105] Но дайте мне прежде, я ждала вас. Но ради бога, чтоб эти слова мои не связали вас. Если вы переменились, переменились ваши планы, я не умру от горя (смеется взволнованно). Но я только хотела сказать, что я не забыла прежнее, помню.

Борис. Как я рад, а я....

Люба. Погодите.... я не всё сказала: помню и считаю для себя обязательным до сих пор. После не будет уже обязательным.

Борис. Ах, как хорошо, как хорошо. А я не переставал считать для себя обязательным и ехал сюда с тем, чтобы сказать вам, сказать вашему отцу, матери, как я благодарен, как я счастлив (жмет руку).

Люба. Постойте. Я еще не всё сказала. Ведь с тех пор прошло 2 года, 2 года <пока вы были за границей> я не видала вас, за это время я раз чуть было не влюбилась. Даже немножко влюбилась. Но ничего между им и мною не было сказано, и я думаю, он не знает. Даже наверно не знает. Можно не говорить, кто он?

<,как нельзя налить воды в полный стакан>. Но в моем положении или скорее в моих взглядах на жизнь произошли перемены <,и перемены такие, что жизнь наша будет другая>.

Люба. Да, что вы стали социалистом.

Борис. Я не социалист.

Люба. Знаю, что все не любят, когда их определяют. Но это всё равно. Я правду скажу, у меня нет убеждений. Хочу быть хорошей. Это у меня есть, но как?

Борис. Это надо знать. Неужели это правда? Как хорошо. Как хорошо. Так я буду говорить с Николаем Ивановичем.

Люба. Да, да, пойдем сейчас к нему. И я хочу пойти. Ты знаешь, в нем идет какая-то удивительная работа. Он очень трогателен и [1 неразобр.]. Пойдем.

(Лакей, пока они говорят, приносит самовар. Они <стесняются,> замолкают в его присутствии. Из дома выходят Марья Ивановна и княгиня. Во время разговора дам Люба с Борисом тихо говорят, потом спускаются с террасы и уходят в сад.)

Княгиня (входя продолжает говорить). Ну, я говорю, если вы не можете дать мне купэ, то я сейчас телеграфирую начальнику дороги. Сейчас переменил тон: ваше сиятельство. (Усаживаются.)

Марья Ивановна. Да, я знаю ваш решительный характер.

Княгиня. Нельзя иначе в жизни. Борьба за существование. Где бы я была, если бы я в моем положении, как Борис говорит, не выработала в себе орудия борьбы.

Марья Ивановна. Да, <разумеется,> нам, матерям, приходится бороться не за себя, а за детей. И бороться иногда с самыми близкими.

Княгиня. С ними-то и борьба самая тяжелая. Ведь вы знаете, каково было мое положение 11 [?] лет тому назад. <Помощи никакой.> Вся тяжесть жизни на мне одной. И не то, что помощи никакой, но помеха des bâtons dans les roues[106] во всем и страх за него. Если бы я была одна, я бы ушла, а тут дети и уже начинающие понимать. И, главное, состояние всё в его руках, и он мотает так, что нынче, завтра ничего не останется. Да если бы не такой характер, как я, я не знаю, что бы было.

Марья Ивановна. Как же вы сделали с состоянием?

Княгиня. Я пробовала говорить. Но что же можно говорить с таким человеком? А между тем именье его, а у меня нет ни копейки. Я заняла денег, схватила детей и уехала в Петербург и подала в комиссию прошений. Ах, это было ужасное время. Ну, что ж, чтò осталось, взяли под опеку. Но оставалось уж немного. <И вот воспитала их.>

Марья Ивановна. Да, я всегда удивлялась вашей энергии. Что же Борис думает делать?

— эти ученья, смотры и всё, он пошел в академию. Ну и, разумеется, как способный, прекрасно учился и вот кончать курс и тут приехал из-за границы его cousin, тоже князь Черемшанов, сын деверя. <Тоже, такая же дрянь.> И не знаю как, но Борис поддался его взглядам либерализма, социализма; я не знаю, но только вдруг он решил...

Марья Ивановна. Кто?

Княгиня. Боря. Решил, что в военной службе служить нельзя, и он всё бросает, выходит в отставку и поступает в сельскохозяйственный институт учиться агрономии. Всё сначала. А ему 25 лет скоро. Вместо блестящей карьеры, вдруг управляющий или что-то такое. Ну, я это скоро покончила. Племянничка я прогнала. А Боре сказала, что он меня убьет, если сделает так. Ну, и я знаю, что он не сделает. Теперь я ничего не говорю и вижу, что уже у него проходит. Он хороший сын, но увлекающийся.

Марья Ивановна. Да это самое страшное, эти увлечения. Особенно, если они хорошие.

Княгиня. Что же тут хорошего заботиться о рабочих, которых не знаешь, и делать горе матери, как та у Дик[кенса], которая шьет фуфайки негр[ам], а дети раздеты.

Марья Ивановна.[108] Да когда их шестеро, как у меня, только, только успеваешь, и то не совсем, то, что нужно для них — а тут какие-нибудь увлечения, которые поперек становятся жизни — это очень тяжело.

Княгиня. Да вам хорошо, когда вы богаты, а вот когда еще надо всякую копейку беречь.

Марья Ивановна. Ну, это всё равно. Те же болезни детей, те же шалости и те же увлеченья.

Княгиня. Да, мне кажется, ваши очень тихие дети.

Марья Ивановна. Да это так кажется всякому про чужих. А тут всё та же борьба. Да и не дети одни. Так как же вы сделали с состоянием, чтоб удержать хоть что-нибудь?

Княгиня. Прямо поехала к министру, потребовала его видеть. Уж если я возьмусь, то...

(Входят мужики и баба и становятся на колени.)

Княгиня. Это что же?

Марья Ивановна. Это к Николаю. Вы что?

Мужик. Насчет леса.

Марья Ивановна. Какого леса?

Мужик. В вашем лесе по нужде осинку подняли.

Марья Ивановна. Так что же, вы к управляющему.

Мужик. Да они нас к вашей милости прислали.

Марья Ивановна. Мужа нет. Подите туда. Подождите.

Княгиня. Да, я слышала, что Николай Иванович теперь очень много добра делает.

Марья Ивановна. Да, он всегда был очень добр.

Княгиня. Нет, мне говорили, что он стал очень религиозен.

Марья Ивановна (вздыхает). Да он и всегда был религиозен в глубине души. Он только не придавал никогда значения внешним формам.

Княгиня. Вот нам нельзя и религиозными быть — некогда. Так, в Петербурге баронес[с]а Роден позвала меня на собранье. Они там псалмы поют, молятся — евангелики. Я говорю им: вы... лучше отдайте именье нищим, вот это будет настоящее. Я ведь никого не боюсь. Je leur dis leur fait à tous.[109]

(Входит прикащик в высоких сапогах.)

Марья Ивановна. Что вы, Василий Михайлович? (Княгине.) Василий Михайлович Темяшев, наш управляющий. (Здоровается с княгиней.) Садитесь, Василий Михайлович.

Василий Михайлович (стоя). Нет, я на минуту. Нельзя ли с вами одной поговорить?

Княгиня. <Хорошо.> Я уйду. Кстати посмотрю их игру. Comme c’est gracieux[110] эта игра (сходит с террасы).

Василий Михайлович . Марья Ивановна, надо что-нибудь сделать. Так невозможно. Надо всё хозяйство бросить и бежать.

Марья Ивановна. Да что же такое случилось?

Василий Михайлович. Да всё Николай Иванович продолжает раздавать всё всем, кто попросит, без всякого толка. Негодяю дает, пьянице. Они пропивают. Все кабаки торгуют, богатеют. Да это не мое дело. А мне нельзя. Сейчас приходил к вам мужик. Это первый негодяй, лесной вор. Его прошлое воскресенье поймали с лыками. Николай Иванович отдал ему лыки, пошел к нему и дал 5 рублей. Нынче он опять 7 осин срезал в Заречном и пришел просить. Я не могу так. Поговорите с Николаем Ивановичем.

Марья Ивановна. Ах, боже мой, боже мой. Да что же мне делать? Я ведь знаю, он мне говорил про этого мужика, Ефима. Он пошел к нему, увидел жену чахоточную, детей без молока и дал ему 5 рублей. Теперь как же быть? Я понимаю, что это нельзя, но как же быть?

Василий Михайлович. Одно из двух: или бросить всё, или хозяйничать и требовать и взыскивать, а так нельзя.

Марья Ивановна. Я понимаю, но что же я сделаю? Я буду говорить. Ах, боже мой, боже мой. Вы отправьте этого Ефима, чтоб он не видел его.

(Входит Ваня.)

Ваня. Папа там у Елисея с Александром Петровичем и его совсем задавили. Народу пропасть. Забились в избу. И он раздает деньги и записки.

Марья Ивановна. Что же, он придет?

Ваня. Сказал, что придет сейчас.

Марья Ивановна. Что же, он расстроен?

Ваня. Как всегда. Он сказал, что придет. Спросил, кто приехал.

Марья Ивановна (сходит в сад). Скажи, чтоб убирали чай.

Выходит из-за угла Николай Иванович, за ним те мужики, которые были, и еще старуха и баба с ребенком.

Николай Иванович. Подождите там. Я говорю, не ходите. Я сейчас. (Проходит в дом.)

Старуха . Марфе вчера трешницу дал.

Молодая. Сказывала Семениха: здорово раздают. А у меня муж в остроге, двое детей.

(Люба с Борисом подходят.).

Люба. Вот это каждый день. Он говорит, что не имеет права отказывать. Просящему дай.

Борис (задумчиво). Странно.

Люба (к мужикам и бабам). Вы что?

Старуха. Домишко завалился. Намеднись убило было берно. Так вот не пожертвуете ли на бедность.

Мужик. Об нужде своей.

Ефим. Насчет ошибки своей.

Молодая. Сироты остались. В замке (плачет).

Люба. Да это я знаю, за самовар, кажется.

Молодая. За напраслину.

Выходит Николай Иванович, подает деньги старухе. Она кланяется в ноги, удерживает ее.

[Николай Иванович] (к молодой)

Молодая (подает из платка).

Николай Иванович (читает). Сделаю, что можно. Пройдите туда. Подождите.

Молодая. Отец. Пожалей сирот. Занапрасну. Он и видеть не видел и свидетели есть.

Николай Иванович. Хорошо, идите.

Ефим. Отец. Простите Христа ради.

Николай Иванович. Да я ничего и не хочу. Только вы бы лучше спросили, а то неприятности. Идите. Я скажу, чтоб отпустить.

Вдова с детьми (кланяются в ноги).

Николай Иванович. Что вам?

Вдова. Остались от пожара, нет ничего.

Николай Иванович (дает деньги). Да куда вы идете?

Вдова. Сами не знаем. Переночевать хоть бы.

Николай Иванович (садится)

Люба (выпроваживает просителей).

Марья Ивановна (подходит). Что ты, Коля?

Николай Иванович. Нет, я не могу так больше. Не могу так жить.

Марья Ивановна. Да что же?

Николай Иванович (со слезами в голосе). Как что? Я нынче вышел сюда. Тут вы пьете кофе, лакеи, крендельки, lawn-tennis, встали в 11 часов, всё свежее, мытое... И ты видела, прибежала от Константина Машка с запиской. Второй день не ели. Я пошел туда. 2-й день не ели, он распух, жена беременная, и дети не ели, плачут. Бросились на хлеб, как зверьки. А мы здесь... Разве можно так жить. Если мы звери или мы дики, то так. А ведь мы христиане, веруем...

Марья Ивановна. Да что же делать?

Николай Иванович. Я знаю, что делать.

Борис (хочет уйти).

Люба. Куда вы?

Борис. Я боюсь, что я мешаю.

Люба. Нет, вы свой человек, оставайтесь.

(Они за кустом сидят и слушают.)

Марья Ивановна. Что же...

Николай Иванович. Нет, ты скажи: правда это или нет? Ведь можно этого не видеть, но когда глаза открылись, кончено, нельзя так жить, как мы живем. Ведь это мученье. Ведь разве неправда, что вон у этой старухи нет жилища, у женщины с тремя детьми посадили мужа в острог и им есть нечего, и разрушается то хозяйство, которое было. А эти двое сирот. Ведь это не на театре, а живые, настоящие, не евшие дети.

Николай Иванович. Знаю я, знаю, что теперь они лезут, как мухи на мед, на те гроши, которые я раздаю. Но ведь от этого мое-то положение не лучше. Ты говоришь Ефим. Он украл, говорят, лес. Но отчего же он украл 2 бревна, которые ему нужны, чтоб укрыть семью, а не я, у которого тысячи таких бревен?

Марья Ивановна. Но как же быть, ведь нельзя им всё отдать. Ведь нельзя пустить по-миру детей. Ведь пойми ты...

Николай Иванович. Я не знаю и не могу знать, что будет и с моими детьми, и с этими сиротами, а знаю то, что бог меня послал сюда, чтоб делать его волю, а воля его в том, чтобы мы любили братьев, а мы их ловим и сажаем в острог. Не могу я так жить и не должен. Закон для меня обязателен. Отчего же мои дети должны развращаться в роскоши, а эти чахнуть?

Марья Ивановна. Что же, тебе всё равно, что свои дети, что чужие?

Николай Иванович. Всё равно.

Марья Ивановна. Боже мой, что ж это? За что это? (Плачет.)

Николай Иванович. Как же быть, как же быть? Научи [?]. Подумай [?], но пойми меня, войди в меня. И не меня, а бога, вспомни и его закон. Он не сказал: своих детей люби, а сказал: люби бога и ближних. Просящему дай.

Марья Ивановна. Нет, ты жесток.

Николай Иванович. Я жесток. Это ужасно, ужасно. Нельзя так продолжать. (Хватается за голову и уходит.)

Княгиня (подходившая и всё слышавшая). Бедная Марья Ивановна, простите, я нечаянно услыхала и поняла всё. Вы страдаете, но ради бога не сдавайтесь. Если вы теперь сделаете шаги уступки, всё пропало. Я это знаю, опытом знаю. Вы должны стать за детей. Подайте на высочайшее имя. Он не имеет права раздавать именье. Оно детское.

[Марья Ивановна.] Я не знаю... Я после [?]... Простите меня. Я теперь ничего не могу сообразить. Мне его жалко. Он страдает. Но и так продолжаться это не может. (Плачет.) (Встает и вместе уходят.)

Люба. Вот и рассудите.

Борис. Не могу. Но знаю, что это очень важно. Я бы желал понять его.

Люба. Как понять. Он принимает à la lettre[111] нагорную проповедь. А если принимать ее, так это так всё и выходит. И нет никакой жизни.

(раздумчиво), я не знаю[114], но это не пройдет, тут что[-то] большее.

Конец 1 действия.

№ 3 (рук. № 3).

ДЕЙСТВИЕ I

Сцена представляет террасу богатого барского деревенского дома. На втором плане лон-тенис и цветники.

ЯВЛЕНИЕ I

На террасе сидит и вяжет одеяло княгиня Черемшанова, дама лет 40, не богато, но просто и элегантно одетая — в черном, решительная дама, и молодой священник еще с недлинными волосами. На лон-тенисе играя мелькают княжна Тоня Черемшанова, дочь княгини, хорошенькая, кокетливая девушка. Степа Сарычов, старший сын Николая Ивановича и Марьи Ивановны, с усиками, кончающий курс студент, в кителе и обтянутых штанах. Ваня Сарычов, второй сын Николая Ивановича и Марьи Ивановны, гимназист 16 лет, в русской рубашке, не играет, но, дожидаясь очереди, мешает всем. Люба Сарычева, 22-летняя девушка, старшая дочь Николая Ивановича и Марьи Ивановны, и Митрофан Дмитрич, кончивший курс студент, учитель Вани, в грязной тужурке. Деревенские мальчики босые подбирают шары.

ЯВЛЕНИЕ I

Княгиня Черемшанова. Я потому вас спрашиваю, что, во-первых, как своих родных, люблю всю семью Сарычевых, и мне больно видеть, что у них какое-то расстройство.

Священник (улыбаясь). Какое же расстройство. Видите, как веселятся (указывая на играющих, среди которых слышны крик и спор).

Княгиня. Эти не понимают. А разве я не вижу, что Маша, Марья Ивановна, сама не своя, и что с Николаем Ивановичем что-то удивительное делается. Он совсем на себя не похож. Так, во-первых, я их люблю, а, во-вторых, забыла, что во 2-х, ну, да всё равно... Я вас спрашиваю: что это такое?

Священник. Я не усвою хорошенько ваш вопрос.

Княгиня. Ну, батюшка, перестаньте, пожалуйста, со мной хитрить. Вы очень хорошо понимаете, про что я спрашиваю. Спрашиваю я про то, какую такую веру новую нашел Николай Иванович, по которой выходит, что надо мужикам давать деньги на водку, а своих детей пустить по-миру. Он говорит, что это христианство, вы священник православный, стало быть, должны знать и должны сказать, что правильно, что неправильно. А то на что же вы священник и волосы длинные носите и рясу.

Священник. Да меня, княгиня, не спрашивают.

Княгиня. Как не спрашивают. Я спрашиваю, вы должны разъяснить, хорошо или дурно он поступает. Он вчера мне говорит, что в евангелии сказано: просящему дай. Так ведь это надо понимать в каком смысле?

Княгиня. Да вы не хотите, потому что мне говорят, что и вы на его стороне и вместо того, чтобы образумить человека, вы его поддерживаете. Какая же это религия, когда он в церковь не ходит и не говеет сколько лет.

Священник. Очень вы мне вопросы затруднительные предлагаете, только я полагаю, что Николая Ивановича осуждать нельзя, особенно с христианской точки зрения, так как он движим истинно христианским духом. Позволите (закуривает).

Княгиня. Ох, кабы я была архиерей, я бы вас... Да курите, курите. Мне всё равно.

№ 4 (рук. № 3)

Входит Марья Ивановна. (За ней лакей с блюдом земляники.)

Марья Ивановна (с телеграммой в руке). Здравствуйте, батюшка. Вы к Николаю?

Священник. Да, они просили посетить болящего в Старой Колпне.

Княгиня (вздыхает). Что это не от Бори ли?

Марья Ивановна. Нет. It never rains but it pours.[115] Борис не гость, это свой, а вот это баронесса Кроль с дочерью. Совсем некстати теперь...

Княгиня. Рожденная Голицына. Эта франтиха и ломака. Да что же ты, если <тебе> наши комнаты нужны, ты переведи нас.

Марья Ивановна. Нет, поместить я ее помещу, но не до гостей мне теперь.

Княгиня. Да, я сейчас вот говорила с батюшкой. Да он мне ничего не разъяснил.

Священник. Княгиня сами всё разъяснили (встает и отходит).

Марья Ивановна. Нет, княгиня. Это не пройдет так. Я чувствую. Я его знаю. Если он увлекается чем, то он весь уходит в свою страсть. Так это было с охотой, с земством, с школами, с хозяйством, потом одно время своими сочинениями. А теперь это что-то необыкновенное.

Княгиня. Да что же ты замечаешь в нем?

Марья Ивановна. А то, что он вдруг потерял весь интерес к дому, к семье, ко всему на свете. Он весь живет только одним религиозным чувством, решил, что мы живем не так, как должно, что надо всю жизнь переменить. Главное, что надо не быть богатым, отдать всё. Он и отдает и отдает самым странным образом. Кому попало. Всем, кто просит, так что идут за 20, за 40 верст. Сейчас стоят, ждут его.

№ 5 (рук. № 3).

Княгиня. Ты знаешь, что я тебе скажу. Ведь это так принято говорить, что мущина глава, и дьякон кричит на сватьбе; жена да подчинится мужу, (батюш[ке]) как это?

Священник. Жена да повинуется мужу.

Княгиня. Так это всё, милая, вздор, всё они мущины выдумали, самое слабое существо мущины, и если бы не мы, они бы давно погибли. Je suis payée pour le savoir.[116] С моим мужем надо только не сдаваться и вести свою линию. Он побрыкается, побрыкается и успокоится.

Опять входит баба.

Марья Ивановна. К Николаю Ивановичу? Подожди там. Его нет.

Княгиня. Так я говорю и в твоем деле, это всё пройдет. Et puis c'est très heureux que la fortune vous appartient à vous.[117]

Марья Ивановна. Да это всё равно. Мы никак с ним не разбирали, что мое, что его.

Княгиня. Я этим погубила детей, что во-время не взялась за дело. Ведь ты знаешь, что он делал, мой муж, промотал всё в 5 лет, пьянство и потом эта семья. Хороша бы я была с детьми, если бы я не взялась за дела и не удержала бы хоть ту misère,[118] которую я удержала.

Марья Ивановна. Да ведь это было совсем другое.

Княгиня. Да, пьянство, семья другая, две семьи, да я не знаю, сколько их. И я одна с двумя детьми. Но я не поддалась. Вытребовала то, что осталось, и воспитала.

Марья Ивановна. Да я всегда восхищалась на твою энергию. Но ведь у меня другое. Меня мучит только то, что мы 28 лет жили одной душой, а теперь я не могу идти за ним. Не могу.

№ 6 (рук № 3).

Марья Ивановна Сарычева. Красивая 40-летняя женщина, просто, но со вкусом одетая, сидит на террасе и перебирает землянику. С нею Александра Ивановна Коховцева, ее сестра, 50-летняя женщина, толстая, решительная и глупая. Петр Семеныч Коховцев, в чесунчевом одеянии, толстый, в pince-nez, курит. Гувернантка-англичанка и Катя и Мисси, две девочки 12 и 9 лет. На втором плане лон-тенис. На лон-тенисе мелькают играющие. Ваня Сарычев, сын Марьи Ивановны, гимназист в русской рубашке, 16 лет. Люба Сарычева, элегантная, красивая девушка 20 лет, и Лизанька, дочь Александры Ивановны, племянница Сарычевых, миловидная, скромно одетая девушка 28 лет, и Митрофан Дм[итриевич], учитель Вани, 30 лет, в грязном белом пиджаке. Мальчики деревенские босые подбирают шары.

Марья Ивановна. Мисси, нельзя есть. Надо отбирать и класть в стакан.

Мисси. Я только мякинькие, а то я отбрасываю [?].

Катя. В рот.

Англичанка. You must be careful.....[119]

Александра Ивановна. Нехорошо сестру подводить. Не бойся, я тебя в обиду не дам. Quel charme que cet enfant.[120]

Лакей (входит). Николай Иванович приказали доложить, что они пошли в Колпну и к обеду не будут.

Александра Ивановна. Кто это обедать не будет?

Марья Ивановна. Муж. Опять ушел на деревню.

Петр Семеныч. Да растолкуйте мне, что с ним.

Марья Ивановна. Now you can go for a walk or play croket, what you prefer...[121]

Катя. Лучше в крокет. Ну, пойдем (захватывает земляники).

Англичанка. All right. Come along[122] (встает и идет).

Мисси. Мама ты мне оставь на баночку.

Марья Ивановна. Хорошо. Хорошо. Это нельзя так растолковать. Надо его знать, как я знала, и любить, как я люблю, чтобы понимать.

Петр Семеныч. Ну, положим, что он находит удовольствие делать shake hands[123] с лакеями и мужиками, но это дело вкуса. Я не нахожу в этом удовольствия, но растолкуйте мне ради бога, что это значит, что он мужикам велит рубить свой лес и благодарит их за это. Как же жить, если не отстаивать свою собственность? Вчера срубили десять деревьев — он простил. Ну, а завтра придут парк рубить, так и надо их оставить? Не понимаю.

Петр Семеныч. Это совсем не идет к делу. Я говорю, что я не понимаю этой новой lubie.[124]

Марья Ивановна. Это не lubie.

Александра Ивановна. Все-таки я думаю, что пройдет.

Марья Ивановна. Нет, не пройдет. Я его знаю. Если он увлекается чем, то весь уходит в свою страсть. Так было с охотой, с хозяйством, с школами, с земством, так это теперь с евангелием. Он только и думает что про евангелие, про нагорную проповедь, всё видит с точки зрения евангельской.

Петр Семеныч. Хорошо, евангелие, это всё я поникаю, но надо ведь самим жить.

Александра Ивановна. Тебе главное, чтобы самому жить.

Петр Семеныч. Слова нельзя сказать. Дай мне сказать. —

Крик между играющими.

Люба. Out (аут).

Митрофан Дм[итриевич]. Нисколько. В черте.

Люба. Когда я говорю, что аут... Мама, вы видели?

Марья Ивановна. Нет, мы не видали.

Митрофан Дм[итриевич]. Я видел. Вот куда упал.

Степа. Ваня, аут, аут, аут.

Ваня. Аут, аут, аут.

Митрофан Дм[итриевич]. Неправда.

Люба. Во-первых, неучтиво говорить: неправда.

Митрофан Дм[итриевич]. А по-моему, неучтиво говорить неправду. Александра Ивановна, Петр Семенович, вы видели?

Петр Семеныч. Не видал.

Люба Он невозможен.

Лизанька. Перестаньте спорить, ну, два и один. Митрофан Дмитриевич, подавайте.

Митрофан Дм[итриевич] (берет шары от мальчика). Я не спорю, но справедливость...

Люба. Теперь будет спорить о том, что он не спорит. (Идут к играющим.)

Входит молодой священник.

Марья Ивановна. Здравствуйте, батюшка.

Священник. Я по поручению Николая Ивановича.

Марья Ивановна. Какое поручение?

Священник. Они предложили посетить бедную семью в Колпне. Так я был.

Марья Ивановна. Ну и что же?

Священник. Очень низкое положение.

Марья Ивановна. Его нет теперь. Вы подождите.

Священник садится и курит. Входит лакей с телеграммой.

Марья Ивановна (читает). Вот некстати.

Марья Ивановна. Княгиня Черемшанова с дочерью и сыном. Не рада я гостям, по правде сказать.

Александра Ивановна. Да ты не стесняйся с нами. Я сестра, свой человек, переведи нас вниз.

Марья Ивановна. Нет, помещенье есть, но так, не до гостей.

Александра Ивановна. Я понимаю.

Петр Семеныч. Это какая же Черемшанова, рожденная Голицына?

Марья Ивановна. Да, жена этого несчастного Черемшанова.

Александра Ивановна. Он пьяница и мот. Она почти без ничего осталась. Почтенная женщина.

Петр Семеныч. Я ее знал в Риме. Мы певали вместе. Она прекрасно пела. Постарела, я думаю.

Александра Ивановна. Только ты не стареешь.

Петр Семеныч. Я-то не старею.

Александра Ивановна. А жена стареет.

Петр Семеныч. Не смею спорить. Зачем же она едет к вам?

Марья Ивановна. Не понимаю. Совсем мы не так близки. Правда, одно время жили вместе за границей. Дети играли вместе. Потом она писала, что, может быть, заедет. Я, разумеется, ответила учтивым письмом. И вот приезжает. Поезд приходит в 11-ть. Теперь сколько?

Петр Семеныч. Второго 10. Они сейчас должны быть. Какая привлекательная была женщина.

Александра Ивановна. Умная женщина. Другая пропала бы с таким муженьком, как ее. А она сразу решила: оставила его. Подала на высочайшее имя прошение, взяла детей и, говорят, прекрасно воспитала их.

Марья Ивановна. Да, прекрасные дети. Дочь музыкантша прекрасная. Но удивительное дело. Я не видала никогда такой неровности. Она обожает сына, а дочь прямо не любит. Я этого не понимаю.

Степа бойко въезжает на велосипеде и соскакивает, прислоняет к террасе и входит (мрачно).

Марья Ивановна. Ты откуда?

Степа . Ездил смотреть порубку.

Марья Ивановна. Ну что же?

Степа. Это что-то непонятное. Михайло говорит, что этого никогда не бывало. Что могут срубить осенью, ночью, в лесу, но среди лета, почти на виду у всех вырубить 18 дерев. Это ужасно. И все знают, что это сделал Ефим мельничный. Срубил и повез в город...

Марья Ивановна. Это верно.

Степа. Луг примят, сучья брошены. Весь Ванин участок.

Петр Семеныч. Что это Ванин участок?

Марья Ивановна. А это когда наши дети рождались, мы в память каждого сажали пихты. Есть Любы, его и покойной Паши и вот Ванины. И их срубили.

Степа. И всё срубят. И этот Ефим пришел к папа, и папа простил его. А в саду, вы знаете, нынешнюю ночь обломали все яблони.

Александра Ивановна. Что же караульщики?

Степа. Что могут[125] сделать караульщики, когда вся деревня была в саду. За сад давали 700 руб., а теперь ничего не будет, а когда мне лошадь купить, то это находят роскошью.

Входит няня.

[Няня.] Что же вы и не слышите, Николушка кричит. Пожалуйте кормить.

Марья Ивановна. Иду, иду. Сердце неспокойно, а тут эти гости. (Встает и быстро уходит.)

Александра Ивановна. Ужасно жаль сестру. Я вижу, как она мучается. Не шутка вести дом, 6 человек детей, один грудной, и эта какая-то вдруг фантазия. Я вижу, она всего боится, всего ожидает. И мне прямо кажется, что тут неладно.

Петр Семеныч. Вот ты мне его всё в пример ставила. А теперь сама видишь.

Александра Ивановна (к священнику). Нет, вы скажите, вы священник, что такое делается с Николаем Ивановичем?

Александра Ивановна. Ну, батюшка, перестаньте, пожалуйста, со мной хитрить. Вы очень хорошо понимаете, про что я спрашиваю.

Священник. Да позвольте...

[Александра Ивановна.][126] Спрашиваю я про то, какую такую веру новую вы нашли с Николаем Ивановичем, по которой выходит, что надо со всеми мужиками за ручку здороваться и давать им рубить лес и раздавать деньги на лодку.

Священник. Мне это неизв...

[Александра Ивановна.][127] Он говорит, что это христианство, вы священник православный, стало быть, должны знать и должны сказать, велит ли христианство поощрять воровство.

Священник. Да меня...

Александра Ивановна. А то на что же вы священник и волосы длинные носите и рясу?

Священник. Да нас, Александра Ивановна, не спрашивают.

Александра Ивановна. Как не спрашивают? Я спрашиваю. Он вчера мне говорит: что в евангелии сказано: просящему дай. Так ведь это надо понимать в каком смысле?

Священник. Да я думаю, в простом смысле.

Александра Ивановна. А я думаю не в простом смысле, а как нас учили, что всякому свое назначено богом.

Священник. Конечно, однако...

[Александра Ивановна.][128] Да вот я и вижу, что и вы на его стороне и вместо того, чтобы образумить человека, вы его поддерживаете. Какая же это религия, когда он в церковь не ходит и не говел столько лет. Вы священник. Стыдно вам.

Священник (в волнении). Весьма вы мне вопросы затруднительные предлагаете. Только я полагаю, что Николая Ивановича осуждать нельзя, особенно с религиозной точки зрения, так как он движим истинно христианским духом. Позволите? (Достает папиросу.)

[Александра Ивановна.][129] Ох, кабы я была архиерей, я бы вас... (Священник прячет папиросу.)

Выходят из-за угла мужик и баба.

Степа. Вы что? милостыню?

Мужик. Мы к барину, к Николаю Ивановичу, к благодетелю.

Люба. Да что вам?

Александра Ивановна. Вы по-миру?

Мужик. Помилуй бог. Мы об нужде. Как прослышали. Люба. Его нет. Вы подождите там.

(Священник с мужиками уходит.)

Люба (подходит к террасе). От кого телеграмма? Мама, от кого телеграмма?

Александра Ивановна. Мама пошла к Николушке.

Ваня, увидав землянику, вскакивает на террасу и начинает есть одной горстью, другой берет телеграмму и читает.

Александра Ивановна. Да полно, Ваня. Этак ты всё съешь. (Смеется.)

Люба. От кого телеграмма, Ваня, от кого?

Ваня (с полным ртом). А от того, кого ты ждешь. А, смотрите, покраснела. Покраснела, покраснела.

Люба. Перестань, глупости. От кого, тетя?

Александра Ивановна (передвигает блюдо от Вани)

Люба. А-а.

Ваня. То-то. A-а! А зачем краснеешь?

Лизанька. Иди, Люба, кончим.

Люба. Иду, иду.

Ваня, ухватив еще земляники, бежит за нею. Играют.

Александра Ивановна (к священнику). А всё от того, что так принято говорить, что мущина глава, и дьякон кричит на сватьбе: жена да подчинится мужу. Как это?

Священник. Жена да повинуется мужу.

Петр Семеныч. А моя супруга желает, чтобы он провозглашал: и муж да повинуется жене и да не противоречит ей.

Александра Ивановна. Разумеется, и было бы гораздо лучше, потому что самое слабое существо мущины, и если бы не мы, они бы давно погибли.

Опять входит баба.

Александра Ивановна. К Николаю Ивановичу? Подожди там, его нет.

Играющие, крича в один голос и хватая друг друга за ракеты, крича и смеясь, идут к террасе.

Митрофан Дмитриевич. Не было, не было, руку даю на отсечение, не было.

Ваня (смеясь). Было, было, было.

Люба. Что за манера кричать, надо разобрать. Постойте. Лизанька. По-моему, проиграно.

Ваня. В черте, к черте, к чертям.

Ваня. Нет, постой, я скажу (хватает горсть земляники набивает себе рот). Ну, пожалуй, говори ты, вы...

Люба. Просто мы выиграли две, и надо было....

Митрофан Дмитриевич. Позвольте мне сказать. Совсем всё не так.

Люба. Говорите (тоже ест землянику).

Митрофан Дмитриевич. Мы начали...

Люба. Постойте. Мама не знает игры, а лучше всего к батюшке. Василий Никанорович, рассудите. (Подходят к священнику, рассуждая. Слышен звук бубенчиков и экипажа.)

Люба. Приехали (бросает ракету и бежит за угол дома. Ваня перепрыгивает через перила и бежит туда же. На террасе остаются Александра Ивановна, Петр Семенович, священник, Митрофан Дмитриевич, Степа и Лизанька).

Митрофан Дмитриевич. Это просто недобросовестно. Любовь Николаевна всегда так. Видят, что проигрывают, и бросают под каким-нибудь предлогом.

Александра Ивановна. А оттого, что вы, мой милый, слишком любезны с барышнями. Что же, надо бы сестре сказать.

Петр Семеныч. Да, я понимаю, как ей гости некстати и старшие дети и грудной. Вот то ли дело мы, свободные люди.

Александра Ивановна. Ты и всегда бы свободен был, хоть бы тебе Мафусаилово потомство.

Священник. Какое же это Мафусаилово потомство. Нам известно только, что годов много жил патриарх.

Александра Ивановна. Ну, всё равно, жил, так и народил много.

Степа . Да ведь вот жили с дядей, а не народили.

Александра Ивановна. Ну, всё равно. Пожалуйста, не умничайте с своей ученостью.

Степа. Тетя! Вы видели папа, где он?

Александра Ивановна. Видела минуту, он прошел тут и был очень недоволен, что мальчики подбирают шары. Ведь его фантазии не угадаешь.

Степа. Он всем недоволен. Вчера я просил его дать мне денег для отъезда в Москву, он стал меня уговаривать бросить университет и остаться в деревне.

Александра Ивановна. Ну, положим, денег-то ты уж слишком много брал. Да разве он тебе сказал, чтоб бросить университет?

Степа. Как же. Когда я ему сказал, что необходимо деньги не для пустяков, а для поездки в Москву к государственным экзаменам, — он прямо сказал, что государственные экзамены пустяки. Да не только экзамены, он сказал, что образование не нужно.

Лизанька. Нет, он не так сказал, он сказал, что если образование строится на лишениях, страданиях народа, то его не нужно. Он сказал, что образование хорошо, но диплом не надо.

Степа. Да я знаю, что ты всегда была нигилистка. (Мальчики, которые подбирали шары, стоят дожидаясь.) Однако надо им дать.

Лизанька. Мама, это для них? (Берет по прянику и дает им.)

Степа (мальчикам). Вы погодите, еще, может, будут играть. Да, ты нигилистка.

№ 7 (рук. № 3).

<Княгиня. Борис? Ах, это удивительный мальчик. Ему, правда, уж 23-й год, но я не могу об нем говорить спокойно. Это такая доброта, такое сердце, такой ум! Я уверена, что бог мне послал его в вознаграждение за то, чтò я перенесла с его отцом. Вот тоже увлечется, но всё это у него так хорошо и так он покоит меня. Ведь он кончил в пажеском, не захотел в военные. Ну что же делать, поступил в академию и вышел с золотой медалью.

Марья Ивановна. Кто?

(Берет ее за руку.) Вы заговорили про Борю. А я хотела сказать про него. Не знаю, как вы посмотрите на это. Но я люблю быть правдивой: Боря любит вашу Любу. Он мне не говорил, но я знаю. Что вы скажете, если она согласится?

Марья Ивановна. Что же я могу сказать. Я Борю люблю. Это их дело.

Княгиня. Но вы, вы согласны?

Марья Ивановна. Я?.. да, но...

Княгиня. Так вы согласны. (Жмет ее руку.)>

№ 8 (рук. № 3).

Люба. Мне говорили, что вы стали социалистом.

Борис. Нет, я не социалист, но правда, что я очень переменился с тех пор, как изучал гербы.

Люба. Знаю, что все не любят, когда их определяют. Но это всё равно. Так вы не социалист, но все-таки, в чем же перемена?

Борис. В том, главное, что я бросаю службу и поступаю в земледельческий институт.

Люба. Когда же?

Борис. Осенью. Но дело в том, что это огорчает мама ужасно. А мне это больно. Я сказал ей. Она не согласилась, но как я ни люблю, ни ценю ее, я не могу продолжать. Всё это слишком мне противно и глупо — бесцельно. Я теперь не говорю, но я знаю, что она уступит, потому что не может же она не видеть, что я не могу. Я уже и замечаю, что она привыкает к мысли. Так вот я не дипломат, как мама меня видит, а земледелец. Что ж, ничего.

Люба. Ничего. (Смеется.)

Борис. Так моя судьба интересует вас?

Люба. Да. Очень. Пусть слова эти мои не связывают ни вас, ни меня, но вы мне самый близкий человек после своих. Как были, так и остались.

Борис. Нет, это связывает меня. Не вас, но меня. Это мое дело.

спускаются с террасы и уходят в сад.)

Княгиня (входя). Сколько хлопот для меня. Мне, право, и не хотелось. Да чаю, если уж так.

Марья Ивановна (наливает). Сладко?

Княгиня. Не очень (смотрит на играющих). Борис не играет, кажется. Он не очень любит. А ваши, я вижу...

Марья Ивановна. Да, то одно, то другое. То велосипеды, то верховая езда, то тенис. Мне говорили, что Тоня ваша сделала огромные успехи. Une artiste consomée.[130] Я и прежде любовалась.

Княгиня. Да, она играет недурно.

Марья Ивановна. А Борис кончил теперь. Что же он хочет делать?

Княгиня. Его оставляли при университете, но он не захотел. Он теперь поступает в академию. И хотя это совсем не согласно с моими взглядами, но я ему верю. Это такое счастье иметь такого сына. Я верю, что всё, что он сделает, всё будет хорошо, потому что он сам хорош. И в конце концов я думаю, что он не поступит.

№ 9 (рук. № 3).

Николай Иванович (видит Бориса). Здравствуйте. Да вы княгини Софьи Васильевны сын Боря. Да как вы выросли. Вы что ж, кончили курс?

Борис. Да, кончил. Опять поступаю в академию.

Николай Иванович. Зачем же академия?

Николай Иванович. Ну и как же, чем вы принесете пользу этим людям?

Борис. Тем, что научу их работать производительнее.

Николай Иванович. Но ведь не работать производительнее им нужно: им нужно жить лучше, любить друг друга, помогать друг другу.

Борис. Это само собой.

Николай Иванович. В этом всё. Если бы только они следовали закону евангельскому, у них бы всё было.

Борис. Да это разумеется. И этому их надо учить.

Николай Иванович. Кто же их этому будет учить? Мы с вами? В этой обстановке как же я их буду учить добру, смирению, умеренности, когда я живу так, как живу. (С слезами в голосе.) Я нынче вышел сюда. Тут lawn-tennis, все сильные, свежие, мытые, сытые, большие играют, а дети босые, которым надо играть, бегают, работают, подавая шары. Как же мне учить их евангельской истине, когда вся моя жизнь отрицает ее? Тем-то и благодетельна евангельская истина, что она обличает того, кто исповедует ее. Вы знаете евангелие?

Борис. Не могу сказать, чтобы знал.

Николай Иванович. То есть не знаете. Мы никто не знаем. А если узнали [бы], как я узнал теперь, то тут нет выхода: или надо исполнить его, проповедовать его, а для того, чтобы исполнить и проповедовать его, надо изменить всю жизнь. А если не изменить, нельзя исповедовать его. А оно жжет, как огонь. Нет, вы узнайте, поймите. Ведь это всё так просто. —

Борис. Что же делать?

Николай Иванович (радостно). Оставить всё и идти за ним.

(Входит Марья Ивановна и немного погодя с другой стороны Люба.)

Борис. Что значит идти за ним?

Николай Иванович. Значит, поверить в то, что служение истине выше всего, что нет никаких соображений, которые стояли бы выше исполнения воли бога. Это огромная разница верить и подчинять свою веру каким-нибудь соображениям или поставить ее выше всего. Только тогда вера, и свобода, и радость.

Марья Ивановна. Да что же делать?

Марья Ивановна. Ты бы поел что-нибудь. Ты с утра не ел?

Николай Иванович. Вот уж именно не о хлебе едином сыт будет человек. Нет, ты скажи: правда это или нет? Ведь можно этого не видеть, но когда глаза открылись, кончено, нельзя так жить, как мы живем...

№ 10 (рук. № 5).

Люба (сидит, опустив голову. Потом вдруг решительно поднимает и говорит в то же время, как и он начинает говорить). Я очень, очень рада вас видеть, потому что..... но скажите прежде вы, что вы хотели сказать?

Борис. Я хотел именно про это самое спросить, хотел спросить, не неприятно ли вам, что я приехал?

Люба. Отчего?

Борис. Оттого, что вам могло быть неприятно воспоминание о прошедшем....

Люба. То, что мы были дети и что были влюблены друг в друга?

Люба. То хорошее детское воспоминание — было и прошло.

Борис. Прошло...

Люба. Да, разумеется. Теперь мы оба свободны, и всё сначала.

Борис. Как всё сначала?

Борис. Ах, как бы хорошо было, если бы я мог сказать вам: кто я? Я истинно не знаю. И это мне очень интересно. Очень интересно.

Люба. Ну, может быть, я узнаю, тогда вам скажу.

Борис. Пожалуйста.

Люба. Ну, первое, скажите мне, что вы делаете?

академию.

Люба. Когда же?

Борис. Осенью. Но дело в том, что это огорчает мама ужасно. И я теперь не говорю ей, но я знаю, что она уступит. Так вот мое внешнее положение, внутреннее же темно для меня, так же, я думаю, как и ваше для вас.

Люба. Ничего. Нет, <мое> проще и яснее. И я скажу вам. Главное, что я скажу, это то, что я очень слабый человек, поддаюсь всяким влияниям и люблю больше всего веселье, радость.

Борис. Да, но не свою одну.

Борис. Что такое серьезный человек? Я думаю, что ничего серьезнее [нет] радости своей и всех окружающих. И если в этом ваша жизнь...

Люба. Нет, вы, пожалуйста, меня не поэтизируйте. Вы не хотите больше, так пойдемте к ним (сходят с террасы).

Сноски

95. Умирает, завещая.

96. Зачеркнуто: со вкусом

97. В рукописи: 10. 11, 12, 13.

98. [усатая княгиня.]

99. [Она часто смешна,]

100. Зачеркнуто:

101. Зач.: Неужели всё это продолжается?

102. В рукописи: не устала,

104. Зачеркнуто: Я устала. Я очень рада, что вы приехали.

105. На полях написано: Люба вызывает на объяснение. Он не говорит, потому что она богата.

107. Зачеркнуто: Наследник его любит. Он бывал у него.

108. Зач.: Да, только матери знают всю ту работу

— их деяние для всех.]

110. [Как изящна]

111. [буквально]

112. Зачеркнуто: Нет, тут что-то есть. Я бы желал поговорить с ним.

113. Но можно не видеть этого, этих сирот, но если увидел, тут что-то надо другое.

114. Зач.: Какой славный человек твой отец.

115. [Не бывает дождя без ливня (беда не приходит одна).]

117. [И потом это большое счастье, что состояние принадлежит вам.]

118. [ничтожную часть,]

119. [Вы должны быть осторожны.....]

120. [Что за прелесть этот ребенок.]

122. [Хорошо. Пойдемте]

123. [здороваться за руку]

124. [причуды.]

125. В рукописи:

126. В рукописи: кн[ягиня]

127. В рукописи: кн[ягиня]

128. кн[ягиня]

129. В рукописи: кн[ягиня]

130. [Законченная артистка.]

131. Положение мое такое. После университета я поступил на службу, но это до такой степени глупо и неинтересно, мертво, что я решил выдти.

Действие: 1 2 3 4 5
Примечания
Варианты

Разделы сайта: