ДЕЙСТВИЕ V
КАРТИНА 1-я
Грязная комната трактира. Стол с пьющими чай и водку. На первом плане столик, у которого сидит опустившийся, оборванный Федя и с ним Петушков, внимательный, нежный человек, с длинными волосами, духовного вида. Оба слегка выпивши.
ЯВЛЕНИЕ I
Федя и Петушков.
Петушков.
Я понимаю, понимаю. Вот это настоящая любовь. Ну и что ж?
Федя.
Да, знаете, если бы эти чувства проявились у девушки нашего круга, чтоб она пожертвовала всем для любимого человека, а тут цыганка, вся воспитанная на корысти, и эта чистая самоотверженная любовь — отдает всё, а сама ничего не требует. Особенно этот контраст.
Петушков.
Да, это у нас в живописи валёр называется. Только тогда можно сделать вполне яркокрасный, когда кругом... Ну, да не в том дело. Я понимаю, понимаю...
Федя.
Да, и это, кажется, один добрый поступок у меня за душой, — то, что я не воспользовался ее любовью. А знаете отчего?
Петушков.
Жалость...
Федя.
Ох, нет. У меня к ней жалости не было. У меня перед ней всегда был восторг, и когда она пела — ах, как пела, да и теперь, пожалуй, поет, — и всегда я на нее смотрел снизу вверх. Не погубил я ее просто потому, что любил. Истинно любил. И теперь это хорошее, хорошее воспоминание. (Пьет.)
Петушков.
Вот понимаю, понимаю. Идеально.
Федя.
Я вам что скажу: были у меня увлечения. И один раз я был влюблен, такая была дама — красивая, и я был влюблен, скверно, по-собачьи, и она мне дала rendez-vous.[80] И я пропустил его, потому что счел, что подло перед мужем. И до сих пор, удивительно, когда вспоминаю, то хочу радоваться и хвалить себя за то, что поступил честно, а... раскаиваюсь, как в грехе. А тут с Машей — напротив. Всегда радуюсь, радуюсь, что ничем не осквернил это свое чувство... Могу падать еще, весь упасть, всё с себя продам, весь во вшах буду, в коросте, а этот бриллиант, не брильянт, а луч солнца, да, — во мне, со мной.
Понимаю, понимаю. Где же она теперь?
Федя.
Не знаю. И не хотел бы знать. Это всё было из другой жизни. И не хочу мешать с этой.
За столом сзади слышен крик женщины. Хозяин приходит и городовой, уводят. Федя и Петушков глядят, слушают и молчат.
Петушков (после того, как там затихло).
Да, ваша жизнь удивительная.
Федя.
Нет, самая простая. Всем ведь нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора — только три: служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть не умел, но, главное, было противно. Второй — разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я не герой. Или третье: забыться — пить, гулять, петь. Это самое я и делал. И вот допелся. (Пьет.)
Петушков.
Ну, а семейная жизнь? Я бы был счастлив, если бы у меня была жена. Меня жена погубила.
Федя.
Семейная жизнь? Да. Моя жена идеальная женщина была. Она и теперь жива. Но что тебе сказать? Не было изюминки, — знаешь в квасе изюминка? — не было игры в нашей жизни. А мне нужно было забываться. А без игры не забудешься. А потом я стал делать гадости. А ведь ты знаешь, мы любим людей за то добро, которое мы им сделали, и не любим за то зло, которое мы им делали. А я ей наделал зла. Она как будто любила меня.
Петушков.
Отчего вы говорите: как будто?
Федя.
А оттого говорю, что никогда не было в ней того, чтоб она в душу мне влезла, как Маша. Ну, да не про то. Она беременная, кормящая, а я пропаду и вернусь пьяный. Разумеется, за это самое всё меньше и меньше любил ее. Да, да (приходит в восторг), вот сейчас пришло в голову: оттого-то я люблю Машу, что я ей добро сделал, а не зло. Оттого люблю. А ту мучал, за то... не то что не люблю... Да нет, просто не люблю. Ревновал — да, но и то прошло.
ЯВЛЕНИЕ II
Те же и Артемьев.
Подходит Артемьев с кокардой, крашеными усами, [в] подправленной древней одежде.
Приятного апетита. (Кланяется Феде.) Познакомились с артистом художником?
Федя (холодно).
Да, мы знакомы.
Артемьев (Петушкову).
Что ж, портрет кончил?
Петушков.
Нет, расстроилось.
Артемьев (садится).
Я не мешаю вам?
Федя и Петушков молчат.
Петушков.
Федор Васильевич рассказывал про свою жизнь.
Артемьев.
Тайны? Так я не мешаю, продолжайте. Я-то уж в вас не нуждаюсь. Свиньи. (Отходит к соседнему столу и требует себе пива. Всё время слушает разговор Феди с Петушковым, перегибаясь к ним.)
Федя.
Петушков.
Обиделся.
Федя.
Ну, бог с ним. Не могу. Как такой человек, у меня слова не идут. Вот с вами мне легко, приятно. Так что я говорил?
Петушков.
Говорили, что ревновали. Ну, а как же вы разошлись с вашей женой?
Федя.
Ах. (Задумывается.) Это удивительная история. Жена моя замужем.
Петушков.
Как же? Развод?
Федя.
Нет. (Улыбается.) Она от меня осталась вдовой.
Петушков.
То есть как же?
Федя.
А так же: вдовой. Меня ведь нет.
Петушков.
Как нет?
Федя.
Нет. Я труп. Да. (Артемьев перегибается, прислушивается.) Видите ли... Вам я могу сказать. Да это давно, и фамилию мою настоящую вы не знаете. Дело было так. Когда я уже совсем измучал жену, прокутил всё, что мог, и стал невыносим, явился покровитель ей. Не думайте, что что-нибудь грязное, нехорошее — нет — мой же приятель и хороший, хороший человек, только прямая во всем противуположность мне. А так как у меня гораздо больше дурного, чем хорошего, то это и был и есть хороший, очень хороший человек: честный, твердый, воздержный и просто добродетельный. Он знал жену с детства, любил ее и потом, когда она вышла за меня, примирился с своей участью. Но потом, когда я стал гадок, стал мучать ее, он стал чаще бывать у нас. Я сам желал этого. И они полюбили друг друга, а я к этому времени совсем свихнулся и сам бросил жену. А тут еще Маша. Я сам предложил им жениться. Они не хотели. Но я всё делался невозможнее и невозможнее и кончилось тем, что...
Как всегда...
Федя.
Нет. Я уверен и знаю, что они оставались чисты. Он, религиозный человек, считал грехом брак без благословенья. Ну, стали требовать развод, чтоб я согласился. Надо было взять на себя вину. Надо было всю эту ложь... И я не мог. Поверите ли, мне легче было покончить с собой, чем лгать. И я уже хотел покончить. А тут добрый человек говорит: зачем? И всё устроили. Прощальное письмо я послал, а на другой день нашли на берегу одежду и мой бумажник, письма. Плавать я не умею.
Петушков.
Ну, а как же тело-то не нашли же?
Федя.
Нашли. Представьте. Через неделю нашли тело какое-то. Позвали жену смотреть. Разложившееся тело. Она взглянула. — Он? — Он. Так и осталось. Меня похоронили, а они женились и живут здесь и благоденствуют. А я — вот он. И живу и пью. Вчера ходил мимо их дома. Свет в окнах, тень чья-то прошла по сторе. И иногда скверно, а иногда ничего. Скверно, когда денег нет... (Пьет.)
Артемьев (подходит).
Ну, уж простите, слышал вашу историю. История очень хорошая и, главное, полезная. Вы говорите — скверно, когда денег нет. Это нет сквернее. А вам в вашем положении надо всегда иметь деньги. Ведь вы труп. Хорошо.
Федя.
Позвольте. Я не вам рассказывал и не желаю ваших советов.
Артемьев.
А я желаю их вам подать. Вы труп, а если оживете, то что они-то — ваша супруга с господином, которые благоденствуют, — они двоеженцы и в лучшем случае проследуют в не столь отдаленные. Так зачем же вам без денег быть?
Федя.
Прошу вас оставить меня.
Артемьев.
Просто пишите письмо. Хотите я напишу, только дайте адрес, а вы меня поблагодарите.
Федя.
Убирайтесь. Я вам говорю. Я вам ничего не говорил.
Артемьев.
Нет, говорили. Вот он свидетель. Половой слышал, что вы говорили, что труп.
Половой.
Федя.
Негодяй.
Артемьев.
Я негодяй? Ей, городовой. Акт составить.
Федя встает и уходит. Артемьев держит его. Приходит городовой.
Занавес.
КАРТИНА 2-я
Действие в деревне на террасе, обросшей плющом.
ЯВЛЕНИЕ I
Анна Дмитриевна Каренина, Лиза беременная, нянька с ребенком.
Лиза.
Теперь уж едет со станции.
Мальчик.
Кто едет?
Лиза.
Папа.
Мальчик.
Папа едет со станции?
Лиза.
C’est étonnant comme il l’аime tout-à-fait comme son père.[81]
Анна Дмитриевна.
Tant mieux. Se souvient-il de son père véritable?[82]
Лиза (вздыхает).
Я не говорю ему. Думаю, зачем его путать? А потом думаю, что надо сказать ему. Вы как думаете, maman?
Я думаю, Лиза, что это дело чувства, и если ты отдашься своему чувству, твое сердце подскажет тебе, что и когда надо сказать. Как удивительно умиротворяет смерть. Признаюсь, было время, когда он, Федя, — ведь я его знала ребенком, — был мне неприятен, но теперь я только помню его милым юношей, другом Виктòра и тем страстным человеком, который хоть и незаконно, нерелигиозно, но пожертвовал собой для тех, кого любил. On aura beau dire, l’action est belle...[83] Надеюсь, Виктòр не забудет привезти шерсти, сейчас вся выйдет. (Вяжет.)
Лиза.
Вот он и едет. (Слышны колеса и бубенчик. Лиза встает и подходит к краю террасы.) (Идет к двери.)
ЯВЛЕНИЕ II
Те же. Входят Каренин и [Марья Васильевна].
Марья Васильевна[84]
Виктòр меня встретил и увез.
Анна Дмитриевна.
Прекрасно сделал.
Марья Васильевна.
— до вечернего поезда.
Каренин (целует жену, и мать, и мальчика).
А я как счастлив, поздравьте меня. Два дня дома. Завтра всё без меня сделают.
Лиза.
Прекрасно. Два дня. Давно не бы[вало]. Съездим в пустынь. Да?
Как похож! Какой молодец! Только бы не всё наследовал: сердце отцовское.
Анна Дмитриевна.
Но не слабость.
Лиза.
Всё, всё. Виктòр согласен со мной, что если бы только с молода он[о] б[ыло] направлено...
Ну, я этого ничего не понимаю. Я только не могу подумать о нем без слез.
Лиза.
И мы тоже. Как он вырос в нашей памяти.
Марья Васильевна.
Да, я думаю.
Лиза.
Анна Дмитриевна.
Ну, Виктòр, привез шерсть?
Каренин.
Привез, привез. Вот шерсть, вот одеколон, и вот письма, и вот конверт казенный на твое имя. (Подает жене.) Ну-с, Марья Васильевна, если вам угодно помыться, то я проведу вас. Мне и самому нужно почиститься, а то сейчас обедать. Лиза! Ведь в нижнюю угловую Марью Васильевну?
Лиза бледная трясущимися руками держит бумагу и читает.
Лиза.
Он жив. Боже мой! Когда он освободит меня! Виктòр! Что это? (Рыдает.)
Каренин (берет бумагу и читает).
Анна Дмитриевна.
Что, да скажи же.
Каренин.
Это ужасно. Он жив. И она двоемужница, и я преступник. Это бумага от судебного следователя, который требует к себе Лизу.
Какой ужасный человек... Зачем он это сделал?
Каренин.
Всё ложь, ложь.
Лиза.
О, как я ненавижу его. Я не знаю, что я говорю.
ЯВЛЕНИЕ III
Анна Дмитриевна и Марья Васильевна.
Марья Васильевна.
Как же он остался жив?
Знаю только, что как только Виктòр прикоснулся к этому миру грязи, они затянут его. Вот и затянули. Всё обман, всё ложь.
Занавес.
Сноски