VIII.
"Анна Каренина"
Как и все, что вышло из под пера графа Л. Н. Толстого, роман "Анна Каренина" отличается полною самостоятельностью творческих мотивов и очевидным преобладанием интереса к вечному и общечеловеческому над временным и случайным. Несмотря на то, что роман этот писался во время всеобщего почти увлечения социальными вопросами и совершавшимися тогда политическими событиями, он слегка лишь касается этих - уже минувших - злоб дня и развивает иную тему, чуждую этим злобам и отвечающую только "любимым думам" самого автора. В глазах критики того времени, это было неизвинимым недостатком. Словно пораженная слепотой, критика эта ничего не способна была увидеть в романе, кроме "великосветских амуров" и "самодурства барской праздности"... Но не прошло еще и десяти лет, а эти мнения критики давно уже забыты и покоятся где-то в пыли журнальных архивов, тогда как "любимые думы" автора, получившие в романе свое художественное выражение, приобретают все больший и больший интерес, все больше и больше вырастают в своем значении. Они проникли уже в мысли и сердце читателя и вызвали в нем то состояние эстетического восторга, которым человек не разучился еще отвечать на явления истины и красоты. Таким восторгом переполнена, например, критическая статья покойного М. С. Громеки, написанная с серьезным отношением к предмету и с редкою в наше время широтою взгляда.
"Анна Каренина" - уже не то безбрежное море жизни, которое открывается нам в "Войне и Мире"; это уже не народная эпопея, но более привычное нам литературное произведение с ограниченного сферою изображения, с определенным кругом лиц, с определенным и сконцентрированным действием. Впрочем, все это можно сказать только по сравнению с "Войною и Миром"; при сопоставлении же с другими романами "Анна Каренина" является произведением выдающимся по богатству и разнообразию содержания, по множеству выведенных лиц, по обилию эпизодических сцен и картин. Даже действие в "Анне Карениной" тяготеет не к одному центру, но развивается двумя параллельными и почти самостоятельными фабулами. Несмотря на это, роман не производит двойственного впечатления, не кажется искусственным соединением двух различных и ненужных друг другу инцидентов человеческой жизни. Вы чувствуете в нем какое-то глубокое внутреннее единство, вполне удовлетворяющее вас, и самую раздвоенность фабулы замечаете только из внешнего анализа романа, только путем логических умозаключений. Почему это? Что придает роману это непосредственно сознаваемое в нем единство?
возможности и необходимости его земного жребия. В рассматриваемом романе автор остался верен тому же интересу, но здесь он глубже чем когда-либо заглянул в тайны человеческой судьбы и ярче чем где-либо представил зависимость человеческого счастья от вечных и непреодолимых законов природы. Своим романом он словно открыл перед нами окно, через которое мы увидали таинственный мир сил, управляющих жизнью, увидали нечто неизменное и бесконечное, проявляющееся в конкретных и как бы случайных событиях, увидали природу-судьбу, природу-Немезиду с ее грозным законом: "Мне отмщение, и Аз воздам!". Читая роман, мы чувствуем присутствие этих вечных и роковых сил жизни, чувствуем, как, подчиняясь им, складывается его действие, - и вот эта-то властная, всемогущая рука судьбы, ведущая человека, этот скрытый, но несомненный деятель романа и придает ему то внутреннее единство, которое заставляет нас видеть во всех персонажах его - брошенного на землю и покорного ее власти человека, а во всех положениях и коллизиях - предопределеннные возможности и необходимости человеческой жизни. Но то великое и вечное, что показывает нам граф Толстой, не есть слепая судьба, или рок древних; таинственные Парки прядут у современного художника не жизненные нити каждой конкретной личности, но нити общих, абстрактных законов, опутывающих жизнь человеческую и неизменно применяющихся относительно всякого человека. Древние представляли судьбу человека, как необходимый для него ряд непостижимых случайностей; в изображении нашего художника, судьба - случайно наступивший ряд необходимостей. Эдип убил отца и женился на матери, потому что ему именно это было предопределено, потому что от судьбы своей не уйдешь; Анна Каренина могла не погибнуть, могла бы прожить если не счастливо, то спокойно; но отдавшись своей страсти и пожертвовав для нее всем, она должна была погибнуть.
Анна Аркадьевна Облонская молоденькой девушкой выдана была замуж за Алексея Александровича Каренина. Живое, личное чувство не играло никакой роли в этом супружестве. Тетка выдала Анну за Каренина, находя почему-то эту партию выгодною. Восемь лет прожила Анна с своим мужем, прожила мирно, спокойно, однообразно, деля свое время между светскими удовольствиями и заботами о сыне. Полная сил, молодая, красивая, жаждущая еще неизведанного ею счастья, Анна не могла быть удовлетворена тою жизнью, которую давал ей муж - этот умный и безукоризненно честный, но сухой педант, убивший в себе всякое чувство и автоматически-правильно движущийся в жизни под действием исключительно умственного механизма идей, сознанных обязанностей и задач. Не разразись драма, Анна могла бы завянуть и засохнуть в этой жизни. И это была бы жертва, и это было бы возмездие судьбы - обидная жертва молодого счастья в угоду каким-то посторонним, фальшивым расчетам, возмездие за произвольное нарушение естественных прав и стремлений человеческой природы... Но случай сулил иное. Дорогою из Петербурга в Москву Анна встретилась с молодым, красивым офицером, графом Вронским. Вот как описывает автор эту первую встречу. "Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на проходящую толпу, как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкою, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке". Электрическая искра страсти уже передалась этим взглядом из души Карениной в душу Вронского, и несознанные еще узы взаимного чувства уже связали их. Они уже ищут друг друга, уже необходимы один для другого. Еще две-три встречи - и господство страсти над ними уже обеспечено. Приехав в Петербург к мужу, Анна чувствует, что прежняя жизнь не может ее удовлетворить, чувствует пустоту и скуку. Светская жизнь позволяет ей продолжать начавшиеся отношения с Вронским, и страсть их гигантскими шагами идет к развязке. Но не радость принесло это чувство Анне. Оно сталкивалось со всем строем ее прежней жизни и коллизия эта была непримирима: что-нибудь должно было погибнуть. Положение между мужем и любовником, с необходимым обманом, с презрением к себе, глубоко возмущало искреннюю и чистую натуру Анны. Случай ускорил объяснение. На скачках в Царском Селе Вронский упал с лошади. Анна с мужем сидела в беседке. Страх за любимого человека выдал ее, и, возвращаясь домой в карете, она во всем призналась мужу. Со стороны его не последовало ни сцены ревности, ни вспышки оскорбленного чувства; он позаботился только о приличиях, о мнении света, и желал, чтобы все оставалось по-прежнему. Мучительное состояние продолжалось. Мучились все трое, и каждый по своему надеялся, что скоро все изменится. Но любовь к сыну и какой-то непреодолимый страх стать открыто в положение любовницы мешали Анне согласиться на окончательный разрыв с мужем, чего так сильно хотел Вронский. Побуждаемый желанием восстановить во мнении общества честь своего имени и вместе с тем отмстить своей жене за весь позор и за причиненные ему страдания, Алексей Александрович также искал исхода из своего положения и нашел его в разводе, решив отнять сына у матери. Но тут произошло событие, перемешавшее на время все отношения. Анна родила и после родов сильно заболела. Вронский (отец новорожденного) сидел у ее постели. Приехал Алексей Александрович. И вот между этими тремя людьми, связанными сложными отношениями любви, ненависти и презрения, произошла поразительная сцена взаимного прощения и примирения. Алексей Александрович простил искренно. Этот сухой, жесткий человек простил жену и жалел ее за ее страдания и раскаяние, простил Вронскому, чувствовал себя совершенно спокойным "и не видел в своем положении ничего необыкновенного, ничего такого, что бы нужно было изменять". Он решил не разлучаться с женою. Но прошло два месяца, и вместе с возвращением сил вернулась к Анне и прежняя страсть к Вронскому, и прежнее отвращение к мужу. Что-то роковое вошло в эту жизнь и, против воли участвующих в ней лиц, влекло их к неизбежной, фатальной развязке. Развязка должна было наступить, но развязать положение так, чтобы все были спокойны и счастливы, чтобы не было страдающих, не было жертвы, сделалось уже невозможным. Нравственный закон жизни уже был нарушен и наступали трагические последствия этого нарушения. Алексей Александрович соглашался, правда, на развод, соглашался даже отдать сына и принять на себя вину в бракоразводном процессе, но воспользоваться этим великодушием мужа, обрушить всю тяжесть и весь позор положения на голову ни в чем невиновного человека - это было невозможно для той гордости и деликатности, которыми была наделена Анна. Развод без сына также не мог удовлетворить ее. Жить в разлуке было невыносимо для Вронского и для Анны. Выбрали компромисс: с Алексей Александрович остался один с сыном на своей квартире, а Анна с Вронским уехала заграницу, не получив развода и решительно отказавшись от него". Приехав в Италию, Анна чувствовала себя первое время "непростительно счастливою и полною радости жизни". Она упивалась своею свободою и своею страстью. Но долго жить одною страстью человек не может. Анна же с Вронским со всем порвали и целиком ушли в свое чувство, Скоро им показалось скучно и пусто в итальянском городе и они решили ехать в Россию. В Петербурге им открылась новая сторона их положения: свет был закрыт для них. Свет готов был принять Вронскаго, но не допускал возможности впустить в свой круг Анну. Для Вронского это было и оскорблением, и серьезным лишением. Что-то уже поднималось между ним и Анной. Отвергнутая обществом, разлученная с любимым сыном, Анна чувствовала, что единственная опора ее, единственная возможность для нее жизни - в любви Вронского, и в то же время ужасная мысль о возможности потери этой любви уже проносилась перед нею...
Наконец, они уехали в деревню. В деревне они забыли обиду, нанесенную им светом, и Вронский нашел даже некоторое удовлетворение своему честолюбию в той роли крупного землевладельца и земского деятеля, которая открылась ему в уезде. В доме же у себя им все как-то не удавалось установить вполне семейный тон жизни. Что-то холодное и безличное чувствовалось в окружающей их роскоши, что-то невозможное в семейном быту проскальзывало в отношениях к Анне их исключительно мужского общества. Анна не входила сама в хозяйство, не много времени отдавала дочери и систематически занималась собой, хватаясь за свою красоту, как за единственное средство сохранить для себя необходимую ей любовь Вронского. Естественно и незаметно пришла она к циническому решению не иметь больше детей, рождение которых должно было сделать ее непривлекательною для Вронского. Кроме того, у Анны было еще одно мучение - невозможность иметь при себе сына, невозможность соединить в своей жизни те два существа, без которых она не могла быть счастлива. Вронский, столь многим уже пожертвовавший с своей точки зрения для Анны, хотел вознаградить себя новыми отношениями с людьми, новыми удовольствиями; обладая Анной, он стремился расширить сферу своей жизни.
во время его отсутствия, выдумывала способы, как бы поскорей вернуть его, осыпала его упреками при возвращении, устраивала сцены ревности. Отказавшись прежде от развода, теперь она уступила убеждениям Вронского и послала мужу письмо с просьбой о разводе. В ожидании ответа, они приехали в Москву. Но перемена места не исправила дела. Анна хотела невозможного. Она желала бесконечного продолжения того блаженства, того упоения, которое страсть давала ей прежде. Весь смысл, все счастье жизни сосредоточились для нее в этой страсти. Но страсть, та чувственная, самолюбивая страсть, которую Анна питала к Вронскому, неспособна выдержать тяжести жизни, в особенности той жизни, какой требовала гордая и богато-одаренная натура Анны. Это здание, построенное вопреки всем законам природы, этот роскошный дворец, возведенный на песчаном фундаменте, неизбежно должен был развалиться, - и жизнь Анны развалилась действительно.
С изумительным мастерством и глубоким пониманием человеческого сердца изображает автор ту душевную драму, тот процесс все возрастающего отчаяния, которым подтачивалась жизнь Анны. Жизнь эта уже вполне определилась. Наступало время неотвратимых, роковых последствий давно пережитого прошлого. Ничего не совершилось нового, не произошло никаких внешних перемен, но ревнивая любовь Анны всюду создавала фантомы опасностей, во всем видела страшные признаки охлаждения к ней Вронского. С свойственною отчаявшейся любви жестокостью, она старалась мучительными сценами дотронуться до чувствительного места в его душе, прозондировать эту душу, и из вспышек того раздражения и пробивающегося озлобления против нее, которыми он, случалось, отвечал на ее сцены, она все более и более убеждалась, что любовь его к ней исчезает. Обыкновенно каждая размолвка их кончалась примирением. Но однажды, выведенный из терпения беспричинною и резко-враждебною выходкой Анны, Вронский уехал, не сказав того слова любви, которого она от него хотела. Отчаяние и какой-то непонятный страх охватили Анну. Она заметалась, чтобы вернуть его. Но записка ее не застала Вронского, на телеграмму же получился короткий ответ, что раньше десяти часов он вернуться не может. Все показалось погибшим для Анны в этом равнодушном ответе телеграммы, и смерть представилось ей единственным исходом и подходящим средством отомстить Вронскому... На нее нашло какое-то холодное ясновидение, когда она ехала на вокзал, чтобы еще раз повидать его. "Моя любовь все делается страстнее и себялюбивее, а его гаснет и гаснет, и вот отчего мы расходимся", продолжала думать она. "И помочь этому нельзя. У меня все в нем одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне. А он все больше и больше хочет уйти от меня. Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя". Получив на станции записку Вронского, показавшуюся ей небрежною и холодною, Анна почувствовала, что все для нее кончено. Какая-то непреодолимая, слепая сила овладела ею и повела ее на смерть. "Туда! говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, - туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя". И она умерла ужасною смертью самоубийцы.
идеи. Близорукий взгляд! Это значит - не видеть ничего дальше поверхности, дальше внешнего действия, дальше тех квалификаций, которые автор дает своим персонажам, говоря: это - муж, это - жена, это - любовник и т. д. Концепция романа несравненно глубже. Творчество графа Толстого чуждо какого бы то ни было условного кодекса; оно опирается не на доктрины и системы, но на самую природу вещей. Всматриваясь в духовный мир человека, следя за ним на путях открытого ему счастья, автор "Анны Карениной" понял, что этот мир - не мир произвола, что счастье человека, - сложнейший и хрупкий продукт многих необходимых условий. Он понял существование вечных, неотменимых волею человека, законов нравственного мира, понял, какая трудная задача дана каждому - пронести, под действием этих законов жизни, чашу своего счастья. Он видел, как часто человек расплескивает и разбивает эту драгоценную чашу, как легкомысленно пренебрегает указаниями совести, этого непогрешимого компаса, вложенного природою в его душу, с какою слепотой гонится за призраками счастья, с каким озлоблением и гордостью сознательно отказывается от прав своего человеческого "первородства" из-за "чечевичной похлебки" минутных наслаждений. Он видел много блуждающих, бессильно-борющихся и падающих - и он показал нам гибель молодой и прекрасной жизни, вызванную нарушением законов объемлющей нас природы, той природы, которая ничего не прощает, ничего не забывает, а спокойно и бесстрастно совершает расправу возмездия.
Произвольно и комично было бы навязывать природе закон, воспрещающий жене бросать своего мужа, но мы чувствуем глубокую правду слов автора, когда он говорит нам, что человек, опустошивший свою душу и опершийся в своей жизни единственно на себялюбивое наслаждение, губит свое счастье. Анна погибла не потому, что оставила мужа, но потому, что в предстоявшем ей выборе она взяла страсть, исключающую для нее возможность удовлетворения более спокойных и прочных привязанностей. Отдавшись страсти, она должна была отказаться от всех прочих источников счастья. А жить одною чувственною страстью невозможно уже потому, что такая страсть долго длиться не может.
идиллию. Увидите тихую и скромную семейную жизнь, почувствуете атмосферу любви, окружающую обитателей этого мирного уголка. Но и эта жизнь сложилась не сразу, не без борьбы и не без страданий. С первого появления Левина в романе, мы уже знаем, что он любит хорошенькую и грациозную Кити Щербацкую и с первых же почти слов его с нею мы уже предчувствуем готовую обрушиться на него неудачу. Как ни симпатично относилась молодая девушка к простому, искреннему и умному Левину, но воображение ее уже успело плениться блестящим Вронским, и она отказала сделавшему ей предложение Левину. Печально вернулся он в свою деревню и вошел в свою одинокую и показавшуюся ему ненужною жизнь. Между тем страсть Вронского к Карениной, круто повернувшая его жизнь, задела также и Кити. Обманутая в своих надеждах, оскорбленная в своем чувстве, Кити серьезно заболела. Только пережив первое свое горе и выросши в нем душою, Кити поняла Левина и с грустью думала о том горе, которое она причинила ему. Вскоре после своего выздоровления, она встретилась с Левиным у Степана Аркадьевича Облонского. Встреча эта решила их судьбу. Левин понял, что по-прежнему любит ее, она почувствовала, что он имеет для нее исключительное значение любимого человека... Они сделались мужем и женой. После свадьбы молодые супруги уехали в деревню, и тут-то началась для них счастливая идиллия. В изображении их семейного счастья граф Толстой остается, как и всегда, художником-реалистом. Он ни на минуту не покидает земли, никогда не переходит за черту возможного, никогда не забывает особенностей русского быта. Не сказочное счастье показывает он нам, но тихую и простую жизнь со всею правдою здоровой, чистой любви, мелких радостей и тревог, со всем ее колоритом обыденности, со всеми естественными последствиями брака, каковы - рождение детей, новые заботы о них, новые чувства и привязанности. Но в этом мелком и обыденном граф Толстой умеет показать великое и важное для человека. В его изображении семья представляется тем положением в жизни, которое действительно отвечает природе человека и в котором он может быть спокоен и счастлив. Такова семья Николая Ростова, Пьера Безухова, такова семья и Левина.
Но история Левина этим не кончается. Ищущий ответа на вопросы жизни Пьер Безухов останавливается на семье, удовлетворяется ею и в ней исчезает. Левин именно из семьи возникает перед нами во всем своем значении и поднимает свой вопрос именно с того места, где кончился он для Пьера.
Счастье Левина не безоблачно. У него своя драма, своя Немезида. Драма эта связывает личность Левина с процессом умственного развития человечества и потому представляет глубокий общественный интерес. Левин принес в своей личности живую человеческую душу, ищущую ответа на вопросы жизни; господствующее же воззрение века, которому подчинился и он, разрушило его детские и юношеские верования и ничего не дало ему, чем бы он мог их заменить, в чем бы он мог найти ответ на неотступные вопросы сознания. Вот из какой коллизии выросла та внутренняя драма, которую переживал Левин.
"Без знания того, что я такое и зачем я здесь - нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно нельзя жить", говорил он себе. "В бесконечном времени, в бесконечности материи, в бесконечном пространстве выделяется пузырек-организм, и пузырек этот подержится и лопнет, и пузырек этот - я".
"Это была мучительная неправда, но это был единственный, последний результат вековых трудов мысли человеческой в этом направлении. Это было то последнее верование, на котором строились все, почти во всех отраслях, изыскания человеческой мысли. Это было царствующее убеждение, и Левин из всех других объяснений, как все-таки более ясное, невольно, сам не зная когда и как, усвоил именно это.
Но это не только была неправда, - это была жестокая насмешка какой-то злой силы, злой, противной, и такой, которой нельзя было подчиняться. Надо было избавиться от этой силы. И избавление было в руках каждого. Надо было прекратить эту зависимость от зла. И было одно средство - смерть.
И счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что прятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться".
Но Левин жил, и жизнь его, покорная каким-то непонятным ему законам, текла не безразлично, но проходила в разнообразной деятельности и в строгом соблюдении установившихся правил. Продолжая мучиться занимавшими его вопросами, он в то же время старательно исполнял все лежащие на нем, как на муже и на хозяине, обязанности. Противоречие это вызывало в нем новые вопросы и новые мысли о том, что он живет хорошо, но думает плохо. Разговаривая однажды с мужиком Федором, Левин услышал от него простые слова, что Фоканыч для души живет, Бога помнит. Слова эти поразили Левина, являясь для него точно каким-то откровением. Какой-то свет пролился из них во мрак терзающих его вопросов.
"А я искал чудес, жалел, что не видал чуда, которое бы убедило меня. Чудо материальное соблазнило бы меня. А вот чудо, единственно возможное, постоянно существующее, со всех сторон окружающее меня, - и я не замечал его...
"Федор говорит, что Кирилл дворник живет для брюха. Это понятно и разумно. Мы все, как разумные существа, не можем иначе жить, как для брюха. И вдруг тот же Федор говорит, что для брюха жить дурно, а надо жить для правды, для Бога, и я с намека понимаю его! И я, и миллионы людей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то же, - мы все согласны в этом одном: для чего надо жить и что хорошо. Я со всеми людьми имею только одно твердое, несомненное и ясное знание; и знание это не может быть объяснено разумом - оно вне его, и не имеет никаких причин и не может иметь никаких последствий".
Ему стало ясно, что, несмотря на все его сомнения, жизнь его держалась теми верованиями, в которых он с детства был воспитан.
"Что бы я был такое", продолжал он думать, "и как бы прожил свою жизнь, если бы не имел этих верований, не знал, что надо жить для Бога, а не для своих нужд? Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из того, что составляет главные радости моей жизни, не существовало бы для меня..."
"Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла дать мысль, - она несоизмерима с вопросом. Ответ мне дала сама жизнь, в моем знании того, что хорошо и что дурно. А знание это я не приобрел ничем, но оно дано мне вместе со всеми, дано потому, что я ни откуда не мог взять его".
духа, с его неистребимыми потребностями, восстала в Левине против господства отрицания, против безнадежного и неудовлетворяющего миропонимания, овладевшего умами нашего века; страданиями своими он как бы заплатил за исторические ошибки человеческой мысли, потому что и здесь нет свободы, нет независимого развития личности, потому что жизнь поколений тесно связана, потому что и здесь ничто не прощается, и здесь царит тот же закон: Мне отмщение, и Аз воздам.
При иной, более абстрактной и сконцентрированной манере творчества, граф Толстой мог бы создать из Левина образ, подобный Фаусту. Внутреннее содержание Левина, значение принесенной им идеи давали полную возможность для этого. Но этого не позволил реализм графа Толстого. Он не отступил от простоты изображаемого им быта, и воплощая огромную идею, дал ей конкретно-случайныя, скромные формы обыденной действительности. "Если тут есть истина, она должна быть понята и без чистого образа, в ее естественном жизненном проявлении", как бы говорит нам автор своею манерой. Но если от таких приемов творчества выигрывает правда действительной жизни, то нельзя не заметить, что, подчиняясь неизбежным законам перспективы, в этой правде тонет и умаляется высказанная автором идея, и чтобы придать ей надлежащие размеры, читатель должен отвлечь ее от лиц и приподнять над действием романа.
Но что же это за идея? В чем ее сущность?
бессилен дать ответ на них. Только тогда он успокоился, когда факт, природу, свою живую душу поставил выше разума, когда перестал искать его санкций и подчинился тому, что непосредственно жило в нем. Вот эту-то идею незаконной власти разума над жизнью и выражает душевная драма Левина. Увлекшись успехами разума, человечество уверовало в него, как в универсальную силу, все обнимающую и способную раскрыть основания всего существующего. Но вековая работа мысли в этом направления только разрушила прежние верования человека, которые были действительно неразумны, и ничего не дала ему для жизни. И пора уже признать человечеству, говорит автор, что разум и не может ничего дать ему в ответ на его неутоленную духовную жажду. Разум заключает в себе только отражение жизни и сам есть такой же частичный факт природы, как и живущее в душе человека непосредственное сознание долга. За что же он поставлен выше этого непосредственного чувства, зачем искать невозможных рационалистических обоснований для ясных и всем понятных требований совести? Изумительное порабощение души разумом! Вечное идолопоклонство человека!..
своих духовных сил и вполне удовлетворялся присущим ему непосредственным сознанием добра и зла.