ЗАРУБЕЖНЫЕ СОВРЕМЕННИКИ Л. Н. ТОЛСТОГО
О РОМАНЕ ”ВОСКРЕСЕНИЕ”
1. ЧИТАТЕЛИ-ИНОСТРАНЦЫ
О ПОСЛЕДНЕМ РОМАНЕ ТОЛСТОГО
Толстой никогда не обращался к привилегированным мыслителям, он говорил для простых людей — людей доброй воли.
РОМЕН РОЛЛАН
Первое, что поражает при знакомстве с письмами-откликами зарубежных читателей на произведения Толстого, — сила ”заражения” и восхищения искусством русского писателя людей разных стран и континентов, разных классов и слоев общества.
Авторы писем утверждают: до знакомства с Толстым ни один писатель не волновал их с той же силой, не доставлял такой высокой духовной радости: ”Я не в состоянии передать в письме тот восторг, с которым английская публика встретила Ваши произведения. Какие бы слова я не подбирал, они не могут выразить восхищения Вашими книгами” (Стенли Уисерс. Англия. Январь 1889 г.)1.
«...Всего двенадцать месяцев назад я познакомился с Вашими произведениями, прочитал “Воскресение” и “Исповедь”. Я достал все Ваши книги, переведенные на английский язык. Что за божественная радость! Я едва мог думать и говорить о чем-либо другом, кроме Толстого и его произведений», — писал Толстому из Шотландии рабочий Виктор Лунгрем (1902, Глазго).
Вместе с тем третий, написанный ”кровью сердца” роман Толстого воспринимался во многом иначе по сравнению с ”Войной и миром” и ”Анной Карениной”. Роман этот так же, как другие произведения писателя, восхищал гениальной художественной прозорливостью, доставлял высокую духовную радость. Но прежде всего он потрясал (слово это многократно повторяется в письмах-откликах) страшной картиной бедствий народных, зрелищем вопиющей социальной несправедливости, насилия и издевательств, творимых над народом.
«Я читал все Ваши книги, переведенные на английский язык, со все возрастающим интересом. Закончив “Воскресение”, я почувствовал неодолимую потребность написать Вам несколько строк. Никогда раньше за сорок лет моей жизни, ни одна книга не потрясала меня с такой силой, как Ваше “Воскресение”», — писал Толстому из Англии Джингольд Джон (письмо от 12 сентября 1903 г.).
Третий великий роман Толстого — это, по словам Ромена Роллана, ”художественное завещание”2. Он был воспринят тысячами и тысячами людей как смертный приговор всему эксплуататорскому строю. В то же время чуткие читатели услышали в ”Воскресении” — этом ”совокупном многим-многим письме” страстный призыв писателя к своим братьям-людям России и всего мира — к нравственному совершенствованию, доброте, человечности, самоотверженному служению народу. Как мы увидим, третий роман Толстого, проникнутый гневным отрицанием зла и светлой верой в духовные силы человечества, оказал особенно могучее влияние на современников, людей из разных стран мира, вызвал наибольшее число откликов. Вот выдержки из писем читателей:
«Из трех Ваших романов, которые я прочитал, “Воскресение” кажется мне самым глубоким, животрепещущим и в то же время самым правдивым в изображении чувств» (Ж. Дюпюи. Письмо от 4 июня 1900 г.).
«“Воскресение” стоит по своей художественной правде и чисто христианской простоте выше лучших частей “Войны и мира” и “Анны Карениной”», — писал из Соединенных Штатов Америки Деменс (П. А. Тверской) (Письмо от 24 мая 1899 г.).
В широте и мощи социальных обобщений, достигнутой создателем романа, ”простоте и строгости художественной формы”3
Примечательно, что не только зарубежные писатели и критики, но также читатели, казалось бы, далекие от профессиональных литературных интересов, размышляли над вопросом о том, почему ”Воскресение” и другие произведения Толстого волнуют с такой неодолимой силой? Откуда это удивительное ощущение душевной близости, родства с героями писателя и самим автором? ”Благодаря Вашей замечательной искренности, мне кажется, что на свете нет такого человека, кого бы я знал лучше и любил больше, чем Вас”, — писал Толстому Виктор Лунгрем.
Еще в 1890 г. молодая учительница из Хорватии Изабелла фон Боцу прислала Толстому замечательное письмо, в котором пыталась объяснить истоки своей любви и доверия к нему.
”Граф! Я занимаю очень скромное положение. С 19 лет, вот уже 10 лет, работаю учительницей. — Ничто и никогда не волновало меня с такой силой, как Ваши произведения. И дело даже не в таланте, который в них светится, не в точности, красоте и благородстве стиля... Я знаю, что Вас заботят судьбы людей маленьких, задавленных — крестьян, бедняков. Быть может, именно это внушает к Вам такое абсолютное доверие” (Аграм-Кроати. Хорватия. 1890 г.).
В 900-е годы, особенно после перевода ”Воскресения” на иностранные языки, оценка Толстого как великого народного писателя — защитника угнетенных — станет главной, определяющей в откликах иностранцев.
Как поняли первые зарубежные читатели общий смысл романа ”Воскресение”, его идейную проблематику?
Многочисленные послания автору помогают ответить на этот вопрос.
Прежде всего хочется привести отрывок из письма американца Броунела Харриета Мазера, активного члена ”Русского клуба”, целью которого было изучение России, ее культуры и литературы. Сообщая Толстому, что ”Воскресение” произвело огромное впечатление на многих ”мыслящих американцев”, он такими словами характеризовал содержание и идейный пафос романа: ”Глубина и многообразие поставленных проблем, возвышенное, искреннее стремление к самопожертвованию ради блага ближнего, наконец, горячее желание помочь своим соотечественникам и своей славной родине вызвали всеобщее признание и восхищение”. Автор письма сообщал Толстому, что очередное заседание ”Русского клуба” будет посвящено его творчеству, его деятельности ”на благо русского народа”.
Примечательно, что многие корреспонденты, писавшие Толстому из разных стран мира, главный пафос ”Воскресения” усмотрели в защите интересов задавленного народа, а в самом писателе увидели защитника ”угнетенных и несчастных” всего мира.
Приводим близкие по содержанию выдержки из писем, присланные в Ясную Поляну из разных уголков земли: Швейцарии и США, Аргентины и с острова Ява.
«Досточтимый сэр! Прочитав “Воскресение”, я не могу отыскать слова, чтобы выразить мою высочайшую оценку Вашего превосходного произведения. Пусть будет Вам суждено прожить многие годы, чтобы продолжать защиту угнетенных и несчастных, тех, кого жизненные условия толкают на ложный путь» (из письма А. Е. Пельцер. Манчестер. 29 ноября 1903 г.).
”Восхищаюсь Вашими творениями, говорящими о... любви к народу, сострадании к бедным и угнетенным. Да пошлет Вам Бог здоровье и жизнь, чтобы Вы могли продолжить свое прекрасное творчество” (из письма Шарля Миллионе — студента. Швейцария. 26 октября 1901 г.).
”Восхищение вызывает не только Ваш талант, но защита несчастных и бедных” (из письма С. Босколо. Аргентина. Февраль 1909 г.).
К автору ”Воскресения” — ”защитнику угнетенных” — обращались редакторы социалистических газет, профсоюзные деятели, организаторы рабочих библиотек с просьбой прислать его произведения.
Как бы ни было велико значение гневных социально-обличительных трактатов и статей Толстого, прежде всего его третий роман, пронизанный болью за судьбу обездоленного народа, прочитанный миллионами простых людей в разных странах, утвердил за Толстым славу великого народного писателя.
«В авторе “Воскресения”, знаменитых трактатов и публицистических статей “Так что же нам делать?”, “Царство божие внутри вас”, “Не могу молчать” демократические читатели видели не только “адвоката стомиллионного земледельческого народа”, но также защитника всего трудового человечества», — пишет К. Н. Ломунов4. Письма иностранных корреспондентов с неопровержимостью документов подтверждают справедливость этого утверждения.
Взгляд на искусство Толстого, в частности на роман ”Воскресение”, сквозь ”призмы” оценок многих иностранных читателей позволяет ярче увидеть, острее почувствовать некоторые примечательные особенности творчества писателя, и прежде всего всемирное общечеловеческое звучание его произведений.
Как правило, иностранцев поражало ощущение близости, духовного родства с героями Толстого. ”В Ваших произведениях я нашел так много мыслей и чувств, дремавших во мне, ясно и просто выраженных” (Дитрих Вальтер. 19 лет. Август 1904 г.).
”Своими произведениями Вы приготовили мне редкостный дар, высказав многое из того, что я нахожу в своей душе” (Элизабет Кох).
Корреспонденты Толстого — жители Европы и Азии, Америки и Австралии — писали о том, что в русских людях — персонажах ”Войны и мира”, ”Анны Карениной”, ”Смерти Ивана Ильича”, ”Крейцеровой сонаты”, ”Воскресения” они узнают себя, свои мысли, чувства, душевные состояния.
Американский читатель — участник военных действий — был поражен близостью своих переживаний, испытанных во время ранения, к мыслям и чувствам князя Андрея, раненного на поле Аустерлица.
Уроженки Дании и Японии, Аргентины и Бразилии с жаром утверждали, что ”Анна Каренина” — это роман о них, а героиня Толстого — их ”родная сестра”.
О духовном родстве с Нехлюдовым (как будет показано ниже) рассказывали автору читатели из-за рубежа.
«Назначение искусства в наше время в том, — писал Толстой в трактате “Что такое искусство?” — чтобы перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собой...» (30, 195).
Большинство иностранных корреспондентов не знало и не могло знать этих мыслей писателя уже просто потому, что свои письма в Ясную Поляну они отправляли до выхода в свет и перевода на иностранные языки трактата ”Что такое искусство?”.
Тем не менее их письма — яркие, ничем не заменимые свидетельства того, с какой силой искусство Толстого служило делу братского единения людей земли, тому великому делу, к которому призывал Толстой-мыслитель и теоретик искусства.
Обличая в своем романе со «страстностью, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в стремлении “дойти до корня”»5 буржуазное государство, правосудие, официальную церковь, милитаризм, частную собственность на землю, русский писатель поднимал в ”Воскресении” те острые социальные проблемы, великие вопросы, которые стояли перед людьми разных стран мира. Если соотечественники писателя обычно смотрели на роман ”Воскресение” как на панораму жизни русского самодержавно-полицейского государства, читатели-иностранцы чаще всего видели в нем художественное обобщение, выходящее далеко за национальные рамки. Сила художественного прозрения автора ”Воскресения” была такой могучей, что едва ли не все социальные вопросы, им поднятые: о государстве, церкви, суде, карательной системе, земельной собственности, роли реакционной военщины воспринимались читателями-иностранцами как свои, близкие.
Корреспонденты постоянно отмечали животрепещущую актуальность проблем, поднятых Толстым, для их страны, для их жизни.
Там, где русские читатели легко угадывали в уродливых ”столпах общества” реальные фигуры кровавых правителей России, читатели Англии и Франции, Германии, Испании и Соединенных Штатов Америки видели художественное обобщение, имеющее не только национально-русское значение.
Убеждая Толстого встать на защиту своего авторского права, бороться с бесчестными иностранными издателями, уродующими ”Воскресение”, читатель Э. Кальб из Франкфурта-на-Майне приводил следующий важнейший довод: ”Книги Ваши (идеи, в них заключенные) интересны не только для России, они зачастую приложимы и у нас, в Германии”6.
После перевода романа на французский язык «пять или шесть журналистов писали, что “Воскресение” явно создано под влиянием дела Дрейфуса и что генералы, которых посещал Нехлюдов, списаны с генералов французского генерального штаба»7.
Многие прогрессивные читатели, в том числе социалисты, главный пафос этого произведения видели в гневном осуждении всей буржуазной цивилизации, ее основных пороков. Так, нарисованная Толстым картина неправого суда, образы прокуроров, следователей, чиновников, ”неуязвимых, непромокаемых для простого чувства человеческого сострадания”, были узнаны в разных странах. Как это видно из письма португальского студента-правоведа А. Б. Брагансо-Перейра, ”Воскресение” открывало глаза на антинародный характер суда, стоящего на страже интересов власть имущих.
«Учитель!
Прошу Вас, прочтите эти строки. Они написаны самым скромным почитателем Вашего гения.
Я студент-правовед. В университете я изучаю право силы, право власть имущих. Из Ваших книг я узнал истинное право — право справедливости.
Я почел бы за счастье иметь роман “Воскресение” с Вашим автографом, потому что это произведение пробудило во мне целый мир новых идей...» (письмо от 28 августа 1906 г.)8.
как известно, пришел к выводу о ”людоедском” характере самодержавно-полицейского государства, ”подвергающего людей всякого рода ненужным унижениям — цепям, бритым головам, позорной одежде... Точно как будто была задача, как наилучшим, наивернейшим способом развратить как можно больше людей” (32, 412).
Однако такого рода унизительная система наказаний применялась не только в России, но и во многих других странах.
Не случайно корреспондент из Шотландии Огилви Джон увидел в нарисованной Толстым картине тюрьмы и каторги художественное обобщение всемирного значения: «Я только что закончил читать “Воскресение”. Это шедевр. Оно подобно “Французской революции” Карлейля. Это гневное обвинение, громы и молнии, изображение страшных событий жизни и смерти. Вами выставлена напоказ крайняя лживость, если не полная гнилость общества, унижающего человеческое достоинство. Система уголовных наказаний в России, Великобритании, во всех странах фактически одинакова. Современная карательная система унижает и деморализует, вместо того чтобы нравственно очищать и облагораживать. Слова Данте “входящие, оставьте упование”, должны быть начертаны на воротах каждой тюрьмы» (Дингоул. 5 апреля 1901 г.).
Третий роман Толстого, конечно, менее загадочен, чем ”Анна Каренина”. Однако и перед читателями ”Воскресения” постоянно возникали и возникают вопросы, связанные с его истолкованием. Француз Лавелери из Везуля, размышляя над проблематикой и построением романа, задавал автору вопрос, который и в дальнейшем будет занимать читателей и критиков.
1. ”Хотите ли Вы представить историю Нехлюдова и Масловой как самую важную тему книги, а все остальное: раздел земли между крестьянами, отношение человека к своему ближнему в тюрьме и во всех остальных местах, одним словом, изображение всей негодной организации общества как нечто второстепенное?
В этом случае я бы сказал, что история Нехлюдова и Масловой — есть содержание картины, а все остальное лишь обрамление.
2. И наоборот. Все, что касается истории Нехлюдова и Катюши, важно, служит ключом, чтобы раскрыть все стороны общественной организации. В этом случае я бы сказал, что история Нехлюдова и Масловой — обрамление, а все остальные великие вопросы, о которых идет речь, — содержание картины” (письмо от 14 сентября 1902 г.).
Из письма видно: этот французский читатель верно почувствовал огромную важность общественных проблем, поставленных в романе, в линии Нехлюдова и Масловой он увидел удачно найденную сюжетную канву, помогающую обнажить язвы государственного и общественного устройства. В то же время предложенное Лавелери деление на картину и обрамление представляется искусственным. В романе вопросы социальные и нравственные неразрывно между собой связаны.
Центральное место в социальных исканиях Нехлюдова занимают, как известно, поиски решения земельного вопроса, с особой остротой стоявшего в России, где миллионы крестьян были лишены земли. Но и во многих других странах львиная часть земель принадлежала владельцам латифундий, и земельный вопрос стоял также остро.
Неудивительно, что социально-экономические искания и эксперименты Нехлюдова, за которыми угадывались искания самого Толстого, привлекали пристальный интерес серьезных читателей из разных стран. Размышляя над тем, как лучше, справедливее решить крестьянский вопрос, Толстой, как известно, увлекся теорией ”единого налога” американского общественного деятеля и экономиста Генри Джорджа, утверждавшего мысль, близкую сердцу Толстого: “Земля есть общее достояние всех людей” (36, 302) и поэтому не подлежит продаже и купле.
Описанная в ”Воскресении” попытка Нехлюдова осуществить на практике в деревне Панове теорию Г. Джорджа, попытка, встретившая упорное сопротивление крестьян, вызвала живой интерес многих читателей за рубежом.
В 900-е годы мировой авторитет Толстого, художника и мыслителя, был так велик, что его обращение к той или иной теории сразу же усиливало интерес к ней во всем мире. После перевода ”Воскресения” на иностранные языки писатель стал получать письма от читателей-иностранцев, связанные с теорией Г. Джорджа и ее осуществлением на практике. Ученого экономиста А. Финкельстайна, изучавшего проблему участия рабочих в прибылях предприятия, интересовал вопрос, ”действительно ли был в России факт, описанный Толстым в романе, или он описан только как соответствующий психологии русского крестьянина?” (письмо от 23 июня 1902 г.).
Б. Ойленштейн из Баден-Бадена просил Толстого прислать ему немецкий перевод тех мест из ”Воскресения”, где говорится о Г. Джордже и его реформе9 и т. д.
”Американцы должны быть особенно благодарны Толстому за его пропаганду и популяризацию учения Генри Джорджа о праве человека пользоваться землей”, — писал Уильям Лойд Гаррисон через несколько лет после опубликования романа10.
Понимая огромное значение ”Воскресения” для распространения сведений о теории Г. Джорджа, члены Манхеттенского клуба ”единого налога” обратились к Толстому со словами глубокой признательности за помощь, оказанную пропагандой идей Г. Джорджа. ”Великое влияние вашего творчества распространится на тысячи читателей, которые иначе никогда бы и не услышали о земельном вопросе, едином налоге и Генри Джордже. Оно несомненно подготовит умы людей во всем мире к практическому применению идей в том направлении, в котором работает наш клуб”, — писал Толстому председатель клуба Генри Джорджа У. Д. Мак Крекен 8 января 1900 г.11
В «Яснополянских записках Д. П. Маковицкого мы находим новые свидетельства того, что писатель придавал исключительное значение пропаганде “единого налога” Г. Джорджа, как одного из лучших проектов решения “земельного вопроса” без насилия, мирным путем»12.
Чтение Толстого побуждало людей в самых отдаленных уголках земли задумываться над главными, больными вопросами, кричащими социальными противоречиями.
Не случайно, начав письмо с оценки романа Толстого или его творчества в целом, корреспонденты нередко переходили к обсуждению острых жизненных проблем, рассказывали о судьбе своего народа, делились с любимым писателем своей болью и своим гневом.
”Здесь, на Яве, где туземец — яванец еще должен истекать кровью под гнетом многих несправедливостей... — правда, есть много последователей Вашего великого учения”, — писал с далекого тропического острова Ява химик Маркс Нико (письмо от 4 мая 1901 г.).
Хороший знакомый Толстого французский литератор и ученый Шарль Саломон был недоволен знаменитой сценой тюремного богослужения. Он упрекал писателя за эту сцену, считая ошибкой ее включение в роман, так как она ”покажется богохульством”, ”вызовет смущение, досаду и стесненность истинных христиан” (72, 414—415). Однако в своем обличительном романе Толстой не мог поступиться этой сценой, рассматривая в 900-е годы институт официальной церкви как отступление от заветов Христа, звено в системе обмана народа.
В откликах читателей-иностранцев на ”Воскресение” мы встречаемся с очень разным истолкованием романа, характеров его главных героев, и прежде всего образа Нехлюдова. И это, в частности, опровергает взгляд на роман как на произведение однозначное, прямолинейно-нравоучительное.
«...Вчера, на одном дружеском обеде, — писала Толстому в ноябре 1901 г. молодая швейцарка из Лозанны, — мы долго спорили по поводу вашего “Воскресения”. Одни утверждали, что вы хотели дать продолжение и вы его напишете, что герой ваш в конце концов сломит щепетильность героини и, женившись на ней, довершит дело возрождения и т. д. Другие говорили, что книга закончена и что, кроме того, вы писали ее безо всякой предвзятой мысли. Третьи же держались мнения, что этим произведением вы отдаете дань скептицизму нашего века, хотите доказать, что все усилия напрасны, что жизнь делает свое, и мы бессильны против обстоятельств.
— столь противоположны были точки зрения. И так как в Швейцарии вас любят и восхищаются вами, мы будем счастливы и горды узнать, что вы сами думаете об этом и будет ли действительно когда-нибудь написано продолжение “Воскресения”»13.
Постоянные споры, недоуменные вопросы вызывало само заглавие романа. Что хотел сказать им автор? Кто воскресает в нем к новой жизни? И в чем состоит это воскресение? Вопросы эти обсуждались не только в России, но и за рубежом, неоднократно задавались автору.
Французская писательница Т. Бензон, посетив Толстого осенью 1901 г. в Гаспре, сразу же обратилась к нему с вопросом, ”часто вызывающим спор” между нею и ее русскими друзьями. «К кому следует отнести слово “воскресение”, к новоявленной Магдалине, носящей фамилию Маслова, или к тому, кто когда-то загубил ее жизнь, при этом ничем не рискуя...»14.
В своих письмах читатели давали разные ответы на этот вопрос. Одни — их большинство — считали, что в романе к новой жизни воскресает Нехлюдов, другие, что речь идет о Масловой. Лишь в редких случаях первые читатели улавливали широкий общечеловеческий нравственный пафос произведения, отразившийся в заглавии: веру писателя в торжество идеалов добра и справедливости, в духовный рост и совершенствование человечества. Этот высокий оптимистический пафос услышал, в частности, Эдуард фон Тюмен. Выражая горячую признательность автору, он писал в марте 1900 г.: ”Будем надеяться, что путем нравственного возрождения, к которому устремлен дух, пойдут все в этом мире, независимо от того немцы они, словаки или русские” (Кернер. Австрия).
над ними.
«Сэр! Я закончил чтение Вашего знаменитого “Воскресения” и нашел здесь много мыслей и идей, которые уже давно были восприняты мною.
Дело в том, что я хотел бы знать, думаете ли Вы 1) что только темнота и нужда делают человека преступником, а за темноту и нужду отдельных людей отвечает только общество;
2) что поэтому человек не отвечает за свое преступление, напротив, общество ответственно за преступление любого индивидуума;
3) что вследствие этого, строго говоря, преступлений, как таковых, не существует, а есть ошибки, которые должны предотвращаться обществом, но не наказываться им».
Самые разные корреспонденты не хотели верить в то, что вместе с религиозным прозрением Нехлюдова закончились его духовные искания. Многие зарубежные читатели, точно так же, как русские, ясно понимали, что верой в пять евангельских заповедей не разрешить вопиющих социальных противоречий, больных вопросов, поставленных на страницах романа. Кроме того, путь Нехлюдова к народу казался прерванным на середине (как известно, до последней минуты герой Толстого не преодолел тяги к спокойной, беззаботной жизни людей своего круга). На возможное продолжение романа намекала также заключительная фраза ”Воскресения”. Неудивительно, что читатели сомневались: неужели это конец?
Примечательно в этом смысле письмо немецкого писателя Зиберта Иоганна, отказавшегося признать роман законченным прежде всего потому, что в нем не нашли решения острые социальные вопросы, поставленные Толстым:
”Кончился ли на этом роман? Не думаю. Нужно, чтобы и читатель узнал по крайней мере следующее:
1) что делали крестьяне после раздела земли?
3) нашел ли он истинное счастье в новой жизни?” (письмо от 4 марта 1901 г.)15.
Вопросы, с которыми первые читатели ”Воскресения” обращались к автору, яркое подтверждение открытости финала, ”проблемной многозначности и многомерности великого произведения, не дающего окончательных ответов на многие главные вопросы”16.
”Войны и мира” и ”Анны Карениной”. Не прибегая в ”Воскресении” к ”внутренним монологам”, Толстой с помощью глубокого авторского анализа вскрывает чрезвычайную сложность душевных движений, противоречивых мыслей и чувств героя.
В своих письмах-откликах читатели не ставили перед собой задачу дать полную всестороннюю характеристику героя. Чаще всего они отмечали в Нехлюдове черты, особенно их взволновавшие. При этом оценка главного героя находилась в неразрывной связи с пониманием и истолкованием общего идейного смысла произведения.
Неудивительно, что со страниц писем встают очень разные Нехлюдовы. Для одних герой Толстого — нравственный подвижник, человек, нашедший мужество порвать со своей средой, встать на путь защиты интересов угнетенного народа. Других больше всего привлекал Нехлюдов — гневный обличитель коренных пороков буржуазного общества.
Было немало читателей религиозного склада, которых взволновал Нехлюдов как герой, идущий по пути поисков Бога, постижения высшего смысла евангельских заповедей.
Наконец, достаточно широкий круг читателей, и прежде всего читательниц, захваченных только личными отношениями главных героев, видели в Нехлюдове лишь кающегося грешника, цель жизни которого — в искуплении вины перед Масловой.
Эти корреспонденты писали о том, какое сочувствие вызывает у них образ Нехлюдова, как, читая роман, внимательно следят они за его духовными исканиями.
Так, молодой французский юрист доктор прав Рене Кроль из городка Лере увидел в Нехлюдове героя, идущего по пути служения народу, им самим избранному. Автор письма рассказывал о своем труде, направленном на просвещение и образование народа, о тех препонах, которые ставит ему ”партия реакционеров”. Стремясь подчеркнуть духовную близость к герою Толстого, Р. Кроль называл себя ”французским Нехлюдовым” (письмо от 24 февраля 1900 г.).
Другой корреспондент, пражанин И. Е. Ясно, просил разрешения писателя рассказать ”историю жизни одного необыкновенного, очень несчастного человека нехлюдовского образа мыслей. Его борьба, страдания, его конец не будут напрасны, если Вы, кого он так высоко ценил, узнаете о нем” (письмо от 24 марта 1901 г.)17.
Однако Нехлюдов удовлетворял далеко не всех читателей. Некоторые из практичных англичан были недовольны тем, что ”герой Толстого не достиг ощутимых результатов в своей деятельности: не реформировал общество, не оказал влияния на царя, не осуществил поступков, о которых могли бы написать газеты”18.
”самокопанию”. ”Нехлюдов — олицетворение вялости как в добре, так и в зле, особой душевной инертности” — так явно несправедливо судила о нем французская романистка Т. Бензон19. Пестрые, неоднозначные оценки этого героя высвечивают его глубину, объемность, жизненное полнокровие.
Неизменное восхищение большинства зарубежных читателей вызывал образ Катюши Масловой. Наиболее отзывчивые из них по достоинству оценили тонкость чувств, доброту и благородство героини, те бесценные качества, которые она сумела сохранить, несмотря на тяжелые жизненные испытания.
Вот несколько характерных отрывков из писем корреспондентов Толстого:
”Катюша — это восхитительное создание, она грешит вопреки собственной натуре и, несмотря ни на что, в самых постыдных обстоятельствах сохраняет потребность мыслить и благородство просто замечательное” (Ж. Дюпюи. 4 июня 1900 г.).
”Как прекрасно, как трогательно нарисовали Вы образ Катюши. Конец романа кажется мне трагическим. В нем слышится и тихо замирает отзвук большого чувства, которому уже не суждено возродиться” (Тюмен фон Эдуард. Март 1900 г.).
«... Ваше “Воскресение” потрясло меня и заставило плакать. Катюша Маслова... Этот образ, как живой, преследует меня. Ее любовь, страдания... Брат Вы мой, сколько раз Вы заставили меня плакать» (Хаокин. Акинерабола. Испания. 11 сентября 1908 г.).
Известный французский писатель Жан-Ришар Блок вспоминал о том, как в один весенний вечер, вскоре после выхода из печати ”Воскресения”, группа 19-летних студентов-французов в маленьком кафе на площади Сен-Мишель долго и горячо обсуждала горькую судьбу Катюши Масловой, судьбы девушек, выброшенных обществом на панель. Высокая человечность русского писателя в изображении героини заставила задуматься этих молодых французов, взволновала их чуткие души, вызвала чувства сострадания и уважения к таким, как Катюша, девушкам, отвергнутым обществом20.
В связи с тем или иным пониманием идейной направленности романа, путь героини Толстого к нравственному возрождению толковался по-разному.
Религиозно настроенные читатели связывали нравственное возрождение Катюши с пробуждением у нее веры в бога, ”божьей благодатью”, которая внезапно на нее снизошла. ”Хвала Господу за то, что вы показали душу Катюши во всей ее бесконечности и красоте; на примере простейших законов природы, пробуждения мертвой почвы весной, вы показали, с какой новой силой может ожить сердце, когда нежный дождь благодати господней нисходит на его детей”, — писала автору Мей Брэдли — женщина, перенесшая много страданий и унижений; ей образ героини Толстого был особенно близок.
В своем воображении М. Брэдли дорисовала дальнейшую ”историю героев” в духе сентиментально-религиозной идиллии: ”Нехлюдов и Катюша рука об руку представляются мне очаровательной картиной. Я вижу их возвращение в сады эдемские. Шаг за шагом совершают они свой обратный путь. Души их благостны и чисты благодаря труду, стараниям, вере и любви” (письмо от 14 апреля 1904 г.)21.
”чудесных людей” — народных заступников, с которыми ее свела судьба.
Влияние личности и творчества Толстого на людей разных стран и континентов — явление исключительное, уникальное в истории общественной жизни и литературы. На весь мир распространилось влияние религиозно-нравственного учения Толстого, последователей которого стали называть толстовцами. Однако еще более широким и могучим было идейно-нравственное и эстетическое влияние Толстого-художника. Люди из разных стран мира писали Толстому о светлой духовной радости, нравственном обновлении, пережитом под влиянием его художественных произведений.
Знакомясь с этими письмами, нельзя не вспомнить понятие ”катарсис”, введенное Аристотелем на заре развития европейского искусства. Вряд ли будет преувеличением сказать, что за всю историю развития литературы не было писателя, под влиянием которого люди испытали бы катарсис такой могучей очистительной силы.
Читатели ”Воскресения” — французы и англичане, немцы, чехи, болгары, американцы, жители Австралии и далеких тропических островов в своих письмах рассказывали о том, с какой силой этот роман потрясал души, пробуждал возмущение против мучителей народа, стремление активно действовать, прийти на помощь ”униженным и оскорбленным”.
Многие прогрессивные общественные деятели, в том числе социалисты, главный нравственный пафос ”Воскресения” неразрывно связывали с силой Толстого — обличителя. По убеждению английского писателя и исследователя творчества Толстого Э. Гарнета, ”главный нравственный смысл ”Воскресения” состоит в том, чтобы разрушить фальшь нашего общества с его самодовольством, с его стремлением к автоматическому и немедленному сокрытию всех неприятных истин” (письмо Л. Н. Толстому от 6 июня 1900 г.).
”Воскресения” и других его поздних произведений он возненавидел накопительство, вступил в конфликт с семьей”22.
Однако ”Воскресение” волновало читателей не только своим обличительным пафосом. Книга Толстого, названная Р. Ролланом ”прекрасной и, быть может, самой правдивой поэмой человеческого сострадания”23, проникнута светлой верой в духовное возрождение человека и человечества, гуманистическим пафосом служения угнетенному народу.
Очень разные герои ”Воскресения” — большинство революционеры (Мария Павловна Щетинина, Анатолий Крыльцов, Владимир Иванович Симонсон, Эмилия Ранцева) — каждый по-своему являл высокий пример людей, нравственно поднявшихся над миром буржуазных обывателей. Все они отреклись от жизни людей своего круга, посвятили или (как Нехлюдов) хотят посвятить себя служению народу. Отрицая методы революционного переустройства жизни, Толстой тем не менее в своем романе опоэтизировал тех из ссыльных революционеров — ”людей редкой нравственной высоты”, — среди которых ”считались обязательными не только воздержание, суровость жизни, правдивость, бескорыстие, но и готовность жертвовать всем, даже своей жизнью, для общего дела” (32, 375).
По письмам к автору ”Воскресения” можно судить о том, как чутко воспринимали некоторые зарубежные читатели, в особенности молодые, этот высокий призыв служить людям, который, подобно внутреннему свету, излучал роман.
”Воскресение”, как и другие поздние произведения Толстого, подчас побуждало не к рассуждениям о нравственном усовершенствовании, а к конкретным поступкам, действиям.
Среди тех, кто находился под нравственным влиянием писателя, были не только ”осевшие на земле”, создавшие сельскохозяйственные общины толстовцы, но также народные учителя, врачи, сестры милосердия, самоотверженно работавшие среди народа.
Приводим отрывок из одного, по-своему замечательного письма:
«Великий Лев Толстой! Дорогой друг человечества!
“Воскресение” (читал и видел все будто происходящим на сцене), читал и плакал над ее страницами. По книге выходит, что все люди... братья. С тех пор я переменился: стал добрее, отзывчивее к людям. Ваш великий, исполненный нравственности роман спас меня», — писал Толстому в сентябре 1903 г. английский коммерсант, армянин по национальности, М. Пантикян.
Другой корреспондент, француз Пилон-Флёри, рассказывал автору о влиянии его романа на знакомого богача, совершившего в молодости ”нехлюдовский” поступок: «Я давно хотел вам сказать, что под влиянием ваших творений сердца становятся лучше, но не осмеливался. Потом появилось “Воскресение”, которое на моих глазах потрясло сердце человека несметно богатого, занимающего высокое положение во Франции и в Англии... Теперь он делает все, чтобы искупить зло, которое причинил одной молодой девушке.
Я думаю, что вы будете рады узнать о том добре, которое вы делаете» (Франция. Октябрь 1900 г.).
”Воскресения”, потрясенные романом, нередко искренне решали перестроить свою жизнь, посвятить ее служению народу, но, не зная, с чего начать, обращались к автору с вопросами.
Вот отрывок из очень искреннего письма немецкой девушки Эрики Рениш: «Высокочтимый мастер! Сегодня я дочитала Ваше “Воскресение”. Потрясена до глубины души, не просто приятно настроена на мечтания и веселые воспоминания, как это бывало после чтения других романов, но потрясена и терзаема тысячью вопросов, один из которых, самый главный, неотступно стоит передо мной: так что же мне делать?... Что доброго, хорошего могу я, скромная девушка, сделать для людей, для общества?...
14 дней я выжидала с отправкой письма, чтобы убедиться, насколько влияние Вашей книги серьезно и продолжительно. Но и сегодня я испытываю то же самое, что чувствовала в ту минуту, когда, потрясенная, выпустила из рук Вашу книгу и написала Вам это письмо... Будет только справедливо, если Вы, тот, кто всколыхнул во мне эти волнующие вопросы, поможет мне их разрешить...» (письмо от 24 августа 1900 г.).
Иностранная почта Толстого позволяет яснее увидеть, что влияние Толстого и его произведений принимало разные формы. Нередко призыв писателя, обращенный к людям, понимался как чисто этический, нравственный, лишенный какого-либо религиозного содержания. Именно в таком, чисто нравственном аспекте восприняла ”Воскресение” француженка Маргарита Гроссе, писавшая автору: ”Благодаря Вам я поняла, что человек должен посвятить жизнь служению людям, что он должен вырвать из своего сердца пусть инстинктивный, но такой отвратительный эгоизм, благодаря Вам душа моя широко раскрылась к состраданию, к милосердию” (письмо от 20 февраля 1900 г.).
”Высочайшее выражение этического самосознания эпохи” видел в творчестве Толстого прогрессивный общественный деятель, американский писатель У. Л. Гаррисон24.
Как призыв к ”добровольному служению” восприняли его произведения представители радикальной французской интеллигенции Ж. Жорес, Р. Роллан, Ш. Пеги, Ж. -Р. Блок.
Многие другие читатели светлое, очистительное влияние ”Воскресения” связывали с религиозным просветлением, пережитым Нехлюдовым, рассказывали автору о чувстве религиозно-нравственного возрождения, которое они испытали, ”сливаясь душой” с героем романа.
”перед ним единственную истину, долгие годы тщетно искомую и не найденную в различных религиозных учениях” (1902 г.).
В письмах голландского журналиста, последователя учения Толстого, Ван Дюйля, звучала утопическая вера в то, что призыв писателя к ”безбрежной доброте и христианскому братству” будет услышан миллионами, и это в конечном счете поможет изменить мир, ”столь ужасный сегодня” (письмо от 25 августа 1899 г. и письма 1900 г.).
Однако сама жизнь убеждала современников писателя, что нравственное самоусовершенствование как коренного изменения мира — утопия. Об этом, в частности, писал Толстому социалист Сулеван Раймонд, причислявший себя к ученикам и последователям Толстого: ”Есть много людей, занимающих высокое положение, провозгласивших верность Вашему учению, однако не желающих отказаться от роскоши, в которой они живут, и поэтому Ваша прекрасная мечта вряд ли когда-либо осуществится на этой планете” (письмо от 14 июля 1904 г.).
с общим мнением, утверждали обратное: ”Воскресение” оказывает или может оказать губительное, нравственно разрушительное влияние на умы и сердца людей.
Нетрудно догадаться, что подобные оценки и суждения принадлежали консервативным и ортодоксально-религиозным читателям.
Так, англичанин Джингольд Джон, давший в начале своего пространного письма (отрывок из него приведен выше) очень высокую оценку роману, в дальнейшем, противореча самому себе, писал о тяжелом, удручающем впечатлении от этого произведения, по его мнению, ”воспевающего отбросы общества и проституток”. Корреспондент укорял автора в том, что он подавляет читателей, ”оставляет без надежды на будущее”: «Вы называете болезнь, но не говорите, как ее лечить. И я с мольбой кричу Вам: “Как мне исцелиться?” А Вы молчите в ответ». Любопытно, что ”Воскресение” как произведение ”разрушительное” и в то же время недостаточно ”поучительное” он противопоставил рассказу Толстого ”Где любовь, там и бог”. По словам Дж. Джона, этот рассказ побуждает делать добро, в то время как ”Воскресение” не рождает такой потребности... Автору ”Воскресения”, ”не указавшему людям на выход из бездны”, Джон ставил в пример Ч. Диккенса, ”более реалистичного в своем критицизме”, чьи романы ”Оливер Твист”, ”Холодный дом”, ”Записки Пиквикского клуба” ”способствовали внесению поправок в законы”.
Примером пуритански-ханжеского подхода к оценке романа может служить письмо английского квакера Джона Беллоуза, проникнутое прямо-таки средневековым отношением к литературе и искусству, как ”служанке богословия”.
В 1899 г. В. Г. Чертков обратился к Д. Беллоузу с просьбой помочь ему в распространении ”Воскресения”. Однако случилось непредвиденное. Прочитав роман, Дж. Беллоуз пришел в смятение, объявил ”Воскресение” произведением ”безнравственным” и по этой причине отказал В. Г. Черткову в помощи. Более того, он высказался против принятия в духоборский фонд квакеров денег, полученных от продажи ”безнравственной книги”. Но и этого деятельному члену ”общества защитников нравственности” Д. Беллоузу показалось недостаточно. Он написал и передал для пересылки Толстому огромное послание, в котором, не пренебрегая оскорбительными сравнениями, пытался доказать, что роман оказывает губительное влияние на души читателей. Огонь критики он сосредоточил на 17-й главе первой части романа — сцене совращения Нехлюдовым Катюши. Движимый ужасом перед ”соблазнами плоти”, он нашел, что эта сцена, передающая ”жар страсти” Нехлюдова, способна ”совратить читателей”, ”ввести их в грех”. Впечатление от нее Беллоуз позволил себе сравнить с ”созерцанием серии фотографий сомнительного свойства”.
«Если чтение “Воскресения” подходит тем, кто прозябает в грязи и наслаждается этой грязью, — писал Беллоуз Толстому, — и в этом мало удивительного, оно не подходит другим. Разве дать водки или брэнди человеку, в тысячный раз напившемуся, то же самое, что дать вина рыдающей девушке, которая никогда прежде его не пробовала?» (письмо от 14 октября 1901 г.).
Толстой, придававший огромное значение нравственному смыслу своих произведений, дважды перечел послание квакера (исписавшего бисерным почерком четыре больших листа) и написал ему ответ в том безупречно вежливом, дружелюбном тоне, в котором он всегда отвечал своим корреспондентам:
”Дорогой друг! Получил Ваше письмо и предполагал ответить на него, но последние месяцы я был так слаб, что не мог этого сделать. Поэтому вы должны извинить меня за мое долгое молчание. <... > Она (книга. — В. Г.) может иметь дурное влияние на тех людей, которые прочтут не всю книгу и не проникнутся ее смыслом. Она могла иметь также совсем обратное влияние, как и предполагалось. Все, что я могу сказать в свою защиту, это следующее: когда я читаю книгу, главный интерес для меня — мировоззрение автора, чтó он любит и чтó ненавидит. И я надеюсь, что читатель, который будет читать мою книгу с той же точки зрения, поймет, что любит и чего не любит ее автор, и проникнется чувством автора”.
В заключение, проявляя высшую степень терпимости, Лев Николаевич признавал себя виноватым в том, что мог произвести этой сценой ”такое плохое впечатление” (письмо от 24 декабря 1901 г. — 73, 164). Вместе с тем ответ писателя содержал и обращение ко всем читателям ”Воскресения” — читать его ”книгу”, проникнувшись ”чувством автора”, понять его ”точку зрения” на изображаемые в ней события.
Исследователи не раз отмечали, что европейская критика конца прошлого века обычно оценивала произведения ”позднего” Толстого в сравнении с произведениями зарубежных писателей, чаще всего натуралистов, занимавших в последние десятилетия XIX в. главенствующее положение в литературе Западной Европы. Это сопоставление помогало ярче выявить примечательные особенности творчества русского писателя. Читатели-иностранцы также нередко делали подобные сопоставления.
”Несмотря на то, что я чистокровная немка, — писала в декабре 1898 г. Роза Глас из Австрии, — уверяю Вас, что еще ни один немецкий писатель не имел на меня такого продолжительного влияния, как Вы. Все, что может предложить немецкая литература, находится под влиянием натурального направления. Только Вы остаетесь всегда самим собой. Самобытным и правдивым, и в то же время поэтичным”.
”Воскресение” было издано в Германии в пору увлечения философией Ф. Ницше, провозгласившего ”новую мораль” с ее культом ”сильной личности”, ”сверхчеловека”, жестокого и бессердечного. Неудивительно, что роман ”Воскресение” был оценен реакционной немецкой критикой как ”устаревший по своим идеям и идеалам”25.
В противовес этому в письмах нескольких немецких читателей звучит восхищение нравственной высотой произведений Толстого, его романа ”Воскресение”, противостоящих культу жестокости и аморализма. ”Конечно, самых разных писателей предостаточно в Европе. Но какая разница между Вашими творениями, отражающими чистоту Вашей души, и произведениями немецких писателей, грязный стиль которых, если так можно выразиться, испаряет высокомерие и жестокость их испорченных нравов!” — писал Толстому из Испании учитель немецкого языка Шильдкнехт Федерико (письмо от 27 января 1900 г. Гранада).
По письмам, присланным из-за рубежа, можно судить о том, что наиболее чуткие читатели-иностранцы верно улавливали некоторые важные отличительные особенности Толстого-художника.
«“Воскресение”, — писал Эльмер Моод, — пробуждает чувства, дремлющие в глубине души, о существовании которых едва ли предполагали, и побуждает быть более чистыми, менее эгоистичными в отношениях с окружающими, во взгляде на цель жизни». Эти слова приведены в предисловии к изданию романа на английском языке, вышедшему в 1901 г.26
романа в разных слоях общества, необходимо привлечь также другие источники: отклики в печати, дневники и воспоминания современников.
”Воскресение” парижскими рабочими, слушателями народного университета, мы находим в статье корреспондента журнала ”Русское богатство” Н. Кудрина, побывавшего в 1900 г. на лекции о ”Воскресении”.
Прежде всего корреспондент был поражен тем поистине колоссальным интересом, который вызвала эта лекция, прочитанная аббатом Шарбоннэлем, порвавшим с церковью. В зал, вмещавший около 400 человек, пришло не менее 700. Многим слушателям, в том числе и корреспонденту ”Русского богатства”, пришлось слушать лекцию стоя.
”Громадное большинство слушателей состояло из ремесленников, приказчиков и рабочих, часть которых явилась прямо в блузах... Знаменательна также высокая пропорция женщин и народа в аудитории... Женская публика по крайней мере наполовину, состояла из ремесленниц и работниц”27.
«Рабочие и работницы с неподдельным энтузиазмом и восхищением слушали отрывки из романа, которые читал лектор. Они необыкновенно чутко и правильно оценивали... наилучшие места из “Воскресения”».
«Были моменты, — пишет Н. Кудрин, — когда мне хотелось расцеловать этих живых, пылких и интеллигентных “народных студентов”. Такое понимание и такой вкус обнаруживали они в течение всей этой, длившейся полтора часа лекции». Когда лектор закончил чтение длинной выдержки из романа, рисовавшей «бесконечно печальную жизнь Масловой в доме терпимости, залп аплодисментов и бурные крики “браво”, “браво”, “великолепно”, “это души пронизывает” потрясли залу... Такими же шумными аплодисментами и криками одобрения было встречено и то место лекции, где Шарбоннэль страстно и энергично нападал на толстовскую теорию непротивления злу...».
”проник в сознание слушателей и потряс коллективную душу залы”, — подводил итог своим впечатлениям автор статьи.
Ж-Р. Блок вспоминает об огромном впечатлении, которое произвело ”Воскресение” на передовую французскую интеллигенцию, и в то же время о двойственном, противоречивом отношении к нему в кругах обеспеченных людей: ”Буржуазия смеялась над этой книгой, но была под сильным впечатлением от нее”28.
Как свидетельствуют документы, роман был с негодованием отвергнут в крайне правых реакционных кругах, видевших в авторе ”Воскресения” ”опасного анархиста”, ”подрывателя основ”. С их точки зрения, почитатель Толстого, пропагандирующий его книгу, заслуживал не просто осуждения, но преследования, вплоть до увольнения со службы. Характерна заметка, опубликованная 24 ноября 1901 г. в газете ”L’Autorité”, об инциденте, происшедшем в педагогическом училище города Каракассона: директриса этого училища, ”превратно понимая задачи воспитания будущих учительниц”, «устроила публичное чтение последней книги русского анархиста Толстого “Воскресение”, где выражены такие теории и даны такие реалистические картины нравов, что от них мог бы покраснеть сам Золя... Ректор академии в Монпелье и инспектор академических учреждений Каракассона тщетно добиваются снятия директрисы с ее поста...».
”Воскресение”, исходившие из разных кругов ”потребителей литературы”, были достаточно разнообразными.
Так, например, читатели, и особенно читательницы, искавшие в романах ”любовь и только любовь”, были разочарованы тем, что в ”Воскресении” мало любовных сцен, что герой ”недостаточно занят Масловой и отвлекается на посторонние темы”29. Свое недовольство они выражали, в частности, в письмах, адресованных в редакцию газеты Echo de Paris”, на страницах которой печатался роман.
Французский критик-социалист Мариус Ари Леблон, в статье, посвященной роману Толстого, нарисовал выразительный портрет буржуазного обывателя, читающего ”Воскресение”, ”меряющего всех на свой аршин” и на основании этого выносящего приговор героям романа. Этот читатель-обыватель не способен понять возвышенных устремлений человеческого ума и сердца и потому недоверчиво, брюзгливо-насмешливо судит о романе и его главном герое. ”С его точки зрения, князь Нехлюдов — глупец, если не безумец”.
«Если бы Нехлюдов женился на Катюше потому, что она до сих пор красива, — писал критик, — это было бы признано абсолютно нормальным... “умничает”, решает моральные и социальные теоремы, стремясь с математической точностью доказать, что обязан жениться на девушке, потому что первым вовлек ее в порочную жизнь, и публика недовольна, так как герой руководствуется не чувственной страстью, а чувством долга»30.
Скептически недоверчивое отношение французских обывателей к поступкам Нехлюдова Мариус Ари Леблон использовал в статье для критики культа чувственной страсти, ведущего, по его мнению, к распущенности и вседозволенности.
Противоречивое отношение общества к ”Воскресению”, отмеченное Ж. -Р. Блоком, ярко отразилось на истории его публикации в странах Европы и Америки.
С одной стороны, зарубежные издательства и редакции проявили жадный интерес к новому роману Толстого, быстроту и оперативность в переводе и издании ”Воскресения” на иностранных языках. Уже в 1889 г. <sic! ошибка; правильно: 1899> оно вышло в переводах на французский, немецкий, сербскохорватский и словацкий; в 1900 — на финский, болгарский, голландский, норвежский, итальянский и польский языки. С другой стороны, многие издатели и переводчики (они же первые его иностранные читатели) проявили панический страх перед возможным нежелательным влиянием крамольной книги.
Как только встал вопрос о переводе романа, издатели, едва ли не в один голос, заговорили о том, что ”Воскресение” невозможно издать полностью. Страх перед возможным ”разрушительным” влиянием книги, ее неприятием буржуазной публикой побуждал редакторов и переводчиков бесцеремонно кромсать и перекраивать великий роман, исключая из него не только абзацы, но целые главы, обличающие буржуазное государство, суд, церковь, а также сцены, в которых художественно правдиво изображены отношения между Нехлюдовым и Катюшей.
Первым ”отредактировал” ”Воскресение” Теодор Визева, переведя его на французкий язык для газеты ”Echo de Paris”.
Сохранился любопытный документ — письмо Т. Визева к П. И. Бирюкову (для передачи автору), в котором он, с одной стороны, клялся в любви к Толстому, как человеку, ”выше всех почитаемому”, с другой — отстаивал свое ”право” вычеркивать из романа все, что, по его мнению, ”заслуживает” исключения сообразно с общественно-политической обстановкой во Франции, вкусами публики, требованиями церковников и т. д. В его переводе из ”Воскресения” выброшено описание службы в тюремной церкви, критика военщины, сделаны и многие другие сокращения; при этом переводчик самонадеянно утверждал, что изъятые главы не играют в романе значительной роли, и все изменения внесены ”исключительно в интересах учения Льва Толстого” и улучшения романа31.
Примечательно, что не только профессиональные литераторы, но также обыкновенные читатели с возмущением восприняли известие об искажениях романа в переводах на иностранные языки.
”Я узнал, что м-е Теодор де Визева в своем переводе сознательно опустил превосходное место, касающееся военной службы и несчастного дела Дрейфуса. О! Каким бы счастьем было для меня прочитать Ваше творение в подлиннике, оценив таким образом его истинную высоту”, — писал Толстому его почитатель из Франции (Ж. Дюпюи. Письмо от 4 июня 1900 г.).
Бесцеремонно расправился с романом и его ”переводчик” на немецкий язык П. А. Гауф, исключив из него целые главы и также вызвав возмущение читателей.
Англия была единственной страной, в которой первый перевод ”Воскресения” был осуществлен без купюр и искажений с лондонского бесцензурного издания романа, осуществленного В. Г. Чертковым в 1889 г. <ош.!>
Однако наряду с многими англичанами, высоко оценивавшими и горячо принявшими ”Воскресение” (их письма приводились выше), в Англии были и читатели-святоши, такие, как член ”Общества блюстителей нравственности” Дж. Беллоуз, отвергнувшие роман Толстого как
”безнравственный”. (В 80—90-е годы тем же ”Обществом” были объявлены ”безнравственными” ”Анна Каренина”, ”Крейцерова соната” и другие великие творения мировой литературы.)
”один почтенный квакер, прочтя сцену падения Катюши, поспешил сжечь книгу”.
Страх части респектабельных англичан перед новым романом Толстого был так велик, что некоторое время лондонские книготорговцы отказывались его продавать. Мнение о ”безнравственности” ”Воскресения”, по-видимому, получило в Англии распространение. Именно поэтому Э. Моод счел нужным посвятить его опровержению вступительную статью к новому лондонскому изданию романа, вышедшему в 1903 г. Критик справедливо заметил, что не только пресловутая сцена соблазнения Катюши, но главным образом прямота и резкость Толстого в постановке жизненных проблем были основной причиной, по которой ”Воскресение” объявили в Англии ”безнравственным”.
”Прежде всего следует признать, — писал Моод, — что Толстой выражает свои мысли прямо и резко, в той форме, к которой мы не привыкли. Однако прямота в выражении мыслей сама по себе не аморальна, а скорее наоборот...” ”Верно также и то, что Толстой осуждает взгляды, которые разделяет большинство, но прежде чем решить, чьи взгляды аморальны — его или большинства, следует в этом разобраться...”
”Воскресении” (темы запретной для литературы с точки зрения читателей-пуритан), Э. Моод убедительно показал, что именно Толстой, в отличие от огромного числа романистов, ”занятых ухаживаниями и любовными похождениями и незаметно внушающих читателям, что только в любви единственный смысл и счастье жизни”, рисует возвышенные и чистые устремления своих героев (Нехлюдова, Марии Павловны, Симонсона и др.) ”к осуществлению идеала добра и справедливости, логикой развития романа давая почувствовать высоту и ценность этих устремлений, и наоборот, узость жизни, ограниченной одними любовными интересами”32.
”Воскресения” в Америке В. Г. Чертков предоставил журналу ”Cosmopolitan”. Однако, едва начав печатание, редактор по собственному произволу переделал 17 главу первой части книги. Прочитав эту переделку, В. Г. Чертков порвал контракт с редакцией журнала, а Толстой сделал заявление о своем отказе авторизовать этот перевод-переделку. Несмотря на это, роман был выпущен отдельной книгой с теми же грубыми искажениями. И вновь, так же, как это было в странах Европы, читатели первыми выступили в защиту своего любимого писателя против издателей.
”Я не мог молчать, сознавая, как бесчеловечно и глупо они изуродовали Ваше детище... Негласная, но все-таки могучая у нас цензура ханжества и прописной морали одолела, и Ваш шедевр оказался безумно искалеченным”, — писал Толстому из Америки П. А. Деменс (отрывок из его письма приводился выше).
Заключая главу о первых зарубежных читателях ”Воскресения”, остановимся еще на одном источнике, дающем живое представление о том, как читался, как воспринимался роман. Этот источник — художественная литература.
”Этап”, в котором постарался предостеречь французскую публику от ”вредоносного влияния Толстого, изобразив в устрашающе-пасквильной манере некий ”Толстовский союз” молодежи, как сборище опасных анархистов”33.
В 1903 г. французский писатель Эдуард Род, испытавший влияние идей Толстого, его религиозно-нравственного учения, написал роман ”Бесполезные усилия”34, явившийся литературным откликом на ”Воскресение”.
Леонард — герой романа Э. Рода — узнает, что соблазненная и брошенная им девушка совершила преступление и находится под судом. Так же, как Нехлюдов, Леонард тяжело переживает случившееся, испытывает раскаяние, угрызения совести. Однако по своему характеру и взглядам герой Э. Рода существенным образом отличается от Нехлюдова. Если для Нехлюдова встреча с Масловой в суде явилась толчком, который привел его постепенно к решению коренным образом изменить свою жизнь, с Леонардом ничего подобного не произошло. Переживая укоры совести, он тем не менее остается верен буржуазному здравому смыслу, ничего не меняет в своей благополучной жизни. В этом смысле герои писателей несопоставимы, так же, как несопоставим средний, лишенный социальной остроты роман Э. Рода с гениальным творением Толстого.
Однако поставив своего героя в сходную ситуацию, перед лицом нравственного выбора, Э. Род внимательно прислушивался к спорам, которые велись во французском обществе вокруг ”Воскресения”, и очень подробно воспроизвел их на девяти страницах (!) своей книги.
— появившегося на прилавках магазинов ”Воскресения”. Автор живо передает атмосферу жадного интереса к роману, ”о котором в последние две недели только и говорят”, всеобщее признание могучего таланта русского писателя и в то же время борьбу противоположных оценок и мнений (восторгов, гнева, осуждения), бушевавших вокруг произведения Толстого и его героев. Длинный, как бы выхваченный из жизни спор людей ”света” о ”Воскресении”, воспроизведенный на страницах романа Э. Рода, — своеобразный литературный документ, отразивший существенные особенности восприятия и оценки ”Воскресения” в буржуазном обществе тех лет.
Примечания
1 Письма читателей, приводимые без ссылок на источники, извлечены из фондов Отдела рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого и публикуются в переводе автора статьи. Цитаты из произведений, дневников и писем Толстого приводятся в тексте статьи по ”юбилейному” изданию его сочинений в 90 томах с указанием тома и страницы.
2 Роллан Р. Жизнь Толстого // Собр. соч.: В 14 т. М., 1954. Т. 2. С. 320.
3 Эволюция реализма Л. Толстого // Развитие реализма в русской литературе. М., 1974. Т. 3. С. 24.
4 Ломунов К. Лев Толстой в современном мире. М., 1975. С. 6.
5 Ленин В. И.
6 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. М., 1965. С. 360—361.
7 Письмо к П. И. Бирюкову от 8 февраля 1900 г. // Там же. С. 356.
8 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 365.
9 Толстой Л. ПСС. Т. 75. С. 269—270.
10 Международный толстовский альманах / Сост. П. Сергеенко. М., 1909. С. 25.
11 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 458.
12 Маковицкий Д. П. Яснополянские записки // Лит. наследство. Т. 90, кн. 1. М., 1979. С. 295.
13 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 363.
14 Bentçon T.
15 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 362—363.
16 Ремизов В. Б. Роман Л. Н. Толстого ”Воскресение”: Жизнь и формы ее воплощения. Воронеж, 1986. С. 157.
17 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 362.
18 ”Resurrection” / Transl by Mr. A. Maude with an account by A. Maude of «How Tolstoy wrote “Resurrection”». L., 1901. P. 10.
19 См.: Bentçon T.
20 См.: Толстой и добровольное служение // Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 140.
21 Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 364—365.
22 Език и литература. 1964. Кн. 3. С. 92.
23 Роллан Р.
24 Международный толстовский альманах. С. 23.
25 Freimark H. Tolstoj als Character. Wiesbaden, 1909. S. 32.
26 ”Resurrection” / Transl. by Mr. A. Maude with an account by A. Maude of «How Tolstoy wrote “Resurrection”».
27 Французские народные университеты // Рус. богатство. 1900. № 5. С. 57—59.
28 Блок Ж. -Р. Указ. соч. С. 140.
29 Там же. С. 356.
30
31 Визева Т. de. Письмо к П. И. Бирюкову от 8 февраля 1900 г. С. 357.
32 Maude A.
33 Мотылева Т. Слово писателей // Лит. наследство. Т. 75, кн. 1. С. 47.
34 Rod E. L’unitile effort. P., 1903. На русский язык роман не переведен.