Григорьев А. А.: Граф Л. Толстой и его сочинения

Часть: 1 2

ГРАФЪ Л. ТОЛСТОЙ И ЕГО СОЧИНЕНIЯ

1) ВОЕННЫЕ РАСКАЗЫ. 2) ДЕТСТВО И ОТРОЧЕСТВО. 3) ЮНОСТЬ, ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА. 4) ЗАПИСКИ МАРКЕРА. 5) МЕТЕЛЬ. 6) ДВА ГУСАРА. 7) ВСТРЕЧА ВЪ ОТРЯДЕ. 8) ЛЮЦЕРНЪ. 9) АЛЬБЕРТЪ. 10) ТРИ СМЕРТИ. 11) СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ.

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ

"Время", No 1, 1862

I

ОБЩIЙ ВЗГЛЯДЪ НА ОТНОШЕНIЯ СОВРЕМЕННОЙ КРИТИКИ КЪ ЛИТЕРАТУРЕ 

Vox clamantis in deserto.

Напередъ уверенъ, что и читатели "Времени", и пожалуй сама редакцiя журнала обвинятъ автора этой статьи въ самой отчаянной парадоксальности или по крайней мере въ явно-неблагонамеренномъ желанiи уколоть почувствительнее нашу критику такимъ вопiющимъ фактомъ, что будтобы графъ Л. Толстой и его сочиненiя принадлежатъ къ разряду "явленiй современной литературы, пропущенныхъ нашею критикой".

А между темъ ни парадоксальности въ мысли, ни злонамеренности противъ критики нашей тутъ нетъ нисколько, а есть только настоящее дело.

"Военныхъ расказовъ", "Детства и отрочества" и проч.? Да еще бы ужь она и появленiя-то такого новаго, оригинальнаго, сразу явившагося съ "словомъ и властiю" таланта не заметила!.. Она пожалуй даже "приветствовала" новый талантъ, какъ действительно новый, свежiй и сильный, пожалуй "заявила" свое сочувствiе къ нему и проч...

Да ведь "приветствовать" и "заявлять сочувствiе" - дело весьма легкое, штука такъ-сказать казеннейшая изъ казенныхъ. Задача критики, если только она точно критика, не въ томъ только, чтобы "приветствовать" и "заявлять сочувствiе", хоть у насъ и это иногда - подвигъ похвальный, часто смелый, на который редко кто решится первый, по крайней мере печатно: ведь это нето-что брань, къ которой мы замечательно привыкли, потомучто она "на вороту не виснетъ". Чтобы заявить гласно сочувствiе къ явленiю новому, къ которому сочувствiя никемъ еще незаявлено, надобно иметь много веры въ душе, - веры въ правду явленiя и веры въ самого себя. Иное дело въ кружкахъ. Тутъ производство въ таланты и даже, съ позволенiя сказать, въ генiи - подвигъ для насъ нисколько не трудный. Ото всего, чтò бы въ известномъ кружке, большомъ или маломъ, но все-таки кружке, ни сказалось, или правильнее - ни сболтнулось, всегда очень возможно отступиться, если талантъ действительно обманетъ надежды, или если кружку почему-либо покажется, что онъ обманулъ его, кружковыя, надежды...

Но задача критики, повторяю, не въ томъ только, чтобы приветствовать и заявлять сочувствiе. Дело критики - уловить и отметить особенность, личность таланта, если особенность, личность проглядываютъ въ немъ. Либо вовсе недолжно быть литературной критики, либо въ этомъ именно, т. е. въ разъясненiи существа таланта, заключается ея прямая, настоящая и едвали не единственная обязанность.

Задача критики бываетъ часто очень нелегкая, въ особенности по отношенiю къ талантамъ, хотя и действительно оригинальнымъ, но отличающимся преимущественно своими внутренними силами, своей такъ-сказать виртуозностью, а не широтою, яркостью или общественнымъ значенiемъ концепцiй.

О двухъ только родахъ литературныхъ явленiй писать очень легко, а именно:

"ерунду" (позвольте употребить это любимое, хотя несколько халатное слово нашей современной критики) о вещахъ генiальныхъ, и

2) столь же легко умному человеку писать очень умныя вещи о литературной "ерунде". Сей последней, т. е. литературной "ерунде", я придаю объемъ довольно значительный и обширный. Въ область ея "съ теченiемъ временъ" могутъ попасть нетолько такiя вещи, какъ "Подводный камень" г. Авдеева, но пожалуй даже и трети две похожденiй или лучше-сказать "полежанiй" Обломова. Conditio sine qua non - разумеется въ томъ, чтобы ерунда или принадлежала человеку все-таки даровитому и умеющему ловко и наглядно ставить передъ глазами живущiе въ воздухе общественные и нравственные вопросы, или со всей дерзостью посредственности скакала за самыя крайнiя грани общественныхъ и нравственныхъ вопросовъ.

Чувствуете ли вы, что напримеръ о "Полиньке Саксъ", о "Подводномъ камне" можно размахнуться гораздо задорнее, чемъ о "Семейномъ счастьи" Л. Толстого? Даже нетолько задорнее, а действительно горячее, если вы, какъ мыслитель честный, станете бороться съ животненностью парадокса, на которомъ основанъ "Подводный камень", или съ холодною ходульностью главной идеи "Полиньки Саксъ". Или ведь напримеръ ни объ одной изъ простыхъ, живыхъ, вполне конкретныхъ женскихъ натуръ, созданныхъ Островскимъ, не напишете вы такого дифирамба, какимъ разразился некогда г. Пальховскiй по поводу изломанной "Ольги" г. Гончарова, въ "Московскомъ Вестнике". Ведь о тихой и простой драме "Семейнаго счастья" или о женщинахъ Островскаго нужно говорить только то, чтó до самаго предмета касается, а напротивъ, о барышне Ильинской или о герояхъ и о героине "Подводнаго камня", что касается до нихъ самихъ - ровно говорить нечего: зато и о развитости женской натуры, и о свободе половыхъ отношенiй (за и противъ - это какъ угодно e sempre bene) наговориться можно вдоволь, взасосъ, такъ-сказать ""...

Да-съ, мудреная вещь для критики живыя, органическiя, художественныя произведенiя!

Хорошо, скажу еще разъ, если рама ихъ широка, какъ рама историческихъ картинъ, если въ нихъ кишитъ и волнуется целый новый мiръ, бросаясь въ глаза каждому своими, хотя порою и "жестокими", но всегда типическими нравами, открывая повсюду самыя широкiя перспективы. Тогда ничего, если вы даже и ошибетесь въ разгадке намеренiй художника, въ пониманiи значенiя этихъ перспективъ; ничего, если вы увлечетесь одной какой-либо резкой стороной явленiй раскрывающагося въ произведенiяхъ мiра: вы, если вы человекъ истинно серьозный и серьозно даровитый, по поводу ихъ все-таки напишете блестящiя статьи о "Темномъ царстве". Что за дело, что вы увлеклись, что вы въ своемъ отрицанiи не видали и даже не хотели видеть светлыхъ сторонъ этого темнаго царства? Нужды нетъ. Вы, даровитый и честный теоретикъ, все-таки сделали свое дело. То, что въ "Темномъ царстве" есть действительно темнаго, теоретики виноваты противъ жизни.

Но чтò вы сделаете съ вашимъ теоретическимъ отрицанiемъ въ отношенiи къ другимъ, более или менее замкнутымъ художественнымъ мiрамъ, - мiрамъ, нерастворяющимъ передъ вами широко настежъ свои двери, требующимъ со стороны человека известнаго углубленiя, известнаго посвященiя въ нихъ?

А ведь такихъ замкнутыхъ художественныхъ мiровъ и было и есть, да по всей вероятности и будетъ немало, и стало-быть они суть необходимые, органическiе продукты души человеческой...

Я знаю, вы будете жестоко-последовательны. Вы бывали уже неразъ жестоко-последовательны! Вы разобьете эти мiры дiалектическимъ молотомъ: чтó дескать ихъ жалеть?.. и увы! намъ, не-теоретикамъ, необладающимъ вашею храбростью отношенiй къ жизни и къ душе человеческой, останется только повторять съ унынiемъ песнь духовъ изъ Фауста:

Weh, Weh!

Die schune Welt,
Mit muchtiger Faust {*}!

{* Увы, увы!
Ты его разбилъ,

Могучимъ кулакомъ!}

пожалуй даже съ напраснымъ призывомъ:

Baue sie wieder,
In deinem Busen baue sie auf {*}!


Въ своей груди возсоздай его!}

Но пусть и напрасенъ въ отношенiи къ вамъ призывъ, - унынiе наше будетъ не за эти мiры, а за васъ. Теорiи ваши, сделавши свое дело, - дело вполне полезное и честное, - пройдутъ, а мiры, къ которымъ были они прилагаемы съ безпощадною последовательностью, останутся. Останутся и поэзiя вообще и Пушкинъ въ особенности, да нетолько Пушкинъ, но даже и меньшiе въ этомъ царстве, такiе меньшiе, которые вамъ совсемъ уже ненужны, которые создавали совершенно замкнутые мiры, если только мiры ихъ окажутся действительно-поэтическими мiрами...

Поэтическими, т. е. необходимыми и можетъ-быть даже более необходимыми, чемъ паровыя машины, пароходы и железныя дороги!

"ненужнымъ" для нашей современной критики мiрамъ. Еслибы это было такъ, равнодушiе къ нимъ не требовало бы большихъ разъясненiй... Но ведь Толстой - не лирикъ какъ Тютчевъ, Огаревъ, Фетъ, Полонскiй, хотя въ немъ и много лиризма. Это даже не повествователь исключительныхъ драмъ, совершающихся въ исключительныхъ обстановкахъ, не историкъ исключительныхъ, тонко-развитыхъ и притомъ такъ-сказать тронутыхъ, надломленныхъ организацiй, какъ Тургеневъ. Понятно охлажденiе теоретиковъ къ Тургеневу и оно должно быть объясняемо ихъ последовательностью. Но Толстой менее всего походитъ на Тургенева, стало-быть и причинъ равнодушiя къ нему надобно искать въ другихъ источникахъ, нежели те, изъ которыхъ проистекло охлажденiе теоретиковъ къ Тургеневу.

Толстой прежде всего кинулся всемъ въ глаза своимъ безпощаднейшимъ анализомъ душевныхъ движенiй, своею неумолимой враждою ко всякой фальши, какъ бы она тонко развита ни была и въ чемъ бы она ни встретилась. Онъ сразу выдался какъ писатель необыкновенно оригинальный смелостью психологическаго прiема. Онъ первый посмелъ говорить вслухъ, печатно о такихъ душевныхъ дрязгахъ, о которыхъ до него все молчали, и притомъ съ такою наивностью, которую только высокая любовь къ правде жизни и къ нравственной чистоте внутренняго мiра отличаетъ отъ наглости. Этотъ прiемъ изобличалъ въ художнике и возвышенную искренность натуры, и безспорно-генiальное чутье жизни. Едвали что подобное искренности этого прiема найдется въ какомъ другомъ писателе, даже изъ писателей чужеземныхъ.

Прiемъ этотъ все более или менее заметили, да и не заметить его было невозможно. Но никто, сколько мне помнится, не потрудился вглядеться попристальнее въ источники этого прiема и подумать посерьознее о его последствiяхъ. Никто не задалъ себе вопросовъ: подлинно ли искренность эта есть непосредственная, наивная, или въ ней есть тоже своего рода надломленность и тронутость? и чемъ эта безпощадная искренность отличается напримеръ отъ искренности, столь же несомненной, столь же и даже до цинизма смелой реалиста Писемскаго или отъ искренности Островскаго, которая такъ проста и такъ въ себе самой уверена, что никогда и не заботится даже показывать публике, что вотъ дескать какая я искренность: любуйтесь или ужасайтесь {Укажу хоть напримеръ на чудовищныя мечтанiя Бальзаминова въ последней части удивительной трилогiи о немъ, а изъ первыхъ вещей Островскаго на монологъ Милашина въ V акте "Бедной невесты".}.

но даже прямо имъ противоречатъ, дотого противоречатъ, что остается совершенно необъяснимымъ помещенiе его "Люцерна" и "Альберта" въ "Современнике": такъ резко эти произведенiя расходятся въ духе и направленiи съ журналомъ теоретиковъ. Молчанiе о Толстомъ и о его лучшемъ произведенiи: "Семейномъ счастiи" за направленiе, которое ясно обнаружилось въ его деятельности - дело совершенно понятное. Непонятно только то, какимъ образомъ съ самаго начала теоретики не видали, куда поведетъ молодого писателя искренность его анализа? И "Люцернъ", и "Альбертъ", и "Семейное счастiе" - не крутой поворотъ какой-нибудь съ прежней дороги, а прямое продолженiе ея, прямой результатъ того психическаго анализа, который поразилъ всехъ въ "Военныхъ расказахъ", въ "Детстве и отрочестве" - и несколько утомилъ даже читателей, какъ и самого автора, въ "Юности".

Дело въ томъ, что разъясненiе значенiя анализа, отличающаго произведенiя Толстого, сравненiе его рода искренности съ другими и выводъ этой искренности изъ историческихъ данныхъ общаго нашего развитiя, могли бы можетъ-быть уяснить для насъ въ нашемъ сознанiи гораздо больше фактовъ, чемъ безконечное распластованiе "обломовщины", чемъ даже всевозможныя обличенiя всероссiйскихъ иллюзiй въ ихъ печальной несостоятельности.

Ну прекрасно, мы - обломовцы, и достаточно уже казнили насъ за то, что мы обломовцы: мы несостоятельны во всемъ томъ, чтó великолепно называли убежденiями и достаточно опозорены за это въ лице такихъ даже нашихъ представителей, которыхъ нелегко было видеть намъ позоримыми... Не говорю ни слова противъ этого критическаго прiема нашихъ теоретиковъ. Онъ имеетъ свое важное, даже великое значенiе, и притомъ (чего сами теоретики можетъ-быть не подозреваютъ) онъ, этотъ прiемъ, вытекаетъ прямо изъ нашей народной сущности, изъ свойствъ самой натуры русскаго человека. Въ этомъ-то и заключается главнымъ образомъ его сила. Русскiй человекъ - такъ ужь его Богъ создалъ - не боится прилагать ножъ анализа и бичъ комизма къ какимъ бы то нибыло видимымъ явленiямъ. Мы вонъ даже къ смерти, наименее комическому изо всехъ видимыхъ явленiй жизни, можемъ относиться съ такою прямотою взгляда, съ какою относится къ ней Толстой въ одномъ изъ своихъ "Военныхъ расказовъ" и въ очерке "Три смерти"; въ ней самой даже можемъ равнодушно подмечать комическiя стороны, какъ подмечаетъ ихъ г. Горбуновъ въ двухъ изъ своихъ расказовъ ( и визиты къ вдове). Комическое или по крайней мере отрицательное отношенiе ко всему составляетъ можетъ-быть высшее свойство нашего ума. Такъ чтóжь тутъ конечно щадить намъ нашу несостоятельность, въ чемъ бы и въ комъ бы она ни проявилась?..

Но кроме того, что взглядъ теоретиковъ силенъ, онъ въ тоже время и честенъ. Его даже и на минуту не поставишь на одну доску съ другими взглядами, выражающимися въ настоящее время въ нашей критике. Онъ смело и прямо смотритъ въ глаза той правде, которая ему является, неуклонно и безпощадно выводитъ изъ нея все последствiя. Онъ не беретъ на прокатъ чужихъ, хотя бы и англiйскихъ воззренiй; онъ неспособенъ тоже услаждаться и празднымъ эстетическимъ дилетантизмомъ. Онъ хочетъ дела, прямо имеетъ въ виду делоде;ло или что кажется ему не деломъ - отрицаетъ безъ малейшаго колебанiя. Пусть его пониманiе дела односторонне, его захватъ узокъ. Это ничего. Чемъ ýже захватъ мысленнаго горизонта, темъ онъ доступнее взгляду массъ. Давно известно qu'il n'y a que des pensêes êtroites qui rêgissent le monde. Широкая мысль, если она не въ обладанiи генiя, расплывается часто въ безвоздушномъ пространстве. Узкая мысль видитъ передъ собою ближайшую цель и показываетъ ее другимъ: она бьетъ наверняка. Пусть у жизни есть свои тайны, пусть только на пути къ алхимiи обрело человечество химiю съ ея благодетельными практическими приложенiями, - въ настоящую минуту взглядъ теоретиковъ торжествуетъ и торжествовать. Въ торжестве его участвуетъ одна изъ сторонъ народнаго духа, торжествуетъ стало-быть все-таки непосредственная жизненная сила... Ей нуженъ былъ исходъ, и нашолся.

Да извинятъ меня читатели за это отступленiе въ пользу теоретическаго направленiя. Оно вовсе не лишнее. Тотъ странный фактъ, что сочиненiя графа Л. Толстого должны быть по всей сторогой справедливости отнесены къ разряду явленiй, незамеченныхъ нашею критикою, равно какъ и самое образованiе разряда такихъ явленiй, - можетъ быть объяснено только направленiемъ нашей критики.

Дело самое ясное, что для современной критики нашей литература перестала быть нетолько главнымъ и полнымъ, но вообще сколько-нибудь знаменательнымъ выраженiемъ жизни. Перестала ли она быть таковымъ для самой жизни, - это еще вопросъ; но что для критики, т. е. для сознанiя несколькихъ, для сознанiя избранныхъ, пожалуй передовыхъ людей, перестала, - это несомненно. Въ самомъ деле, для котораго изъ имеющихъ силу критическихъ направленiй нашихъ она составляетъ то, чтó составляла некогда для Полевого, Надеждина, Белинскаго?.. Решительно ни для одного. Верующихъ въ литературу осталось мало, т. е. верующихъ въ нее какъ въ органическую силу, какъ въ живой голосъ жизни.

У литературы есть пожалуй защитники, призванные, авторитетные, такъ-сказать офицiальные. Это - поборники чисто-эстетическаго взгляда, поклонники . Но не ихъ разумею я, говоря о маломъ числе верующихъ въ литературу. Литературные гастрономы (иного названiя они не заслуживаютъ), эти господа всего менее способны видеть въ литературе живую силу жизни. Какъ таковая, она бы ихъ и пугала и тревожила. Да направленiе чистыхъ эстетиковъ и не есть собственно направленiе. Основное начало ихъ (искуство для искуства) не имеетъ за себя ни психологическихъ, ни историческихъ данныхъ: оно порождено празднымъ дилентатизмомъ. Ни на одного великаго художника нельзя указать, который бы виделъ въ своемъ высокомъ деле одно искуство для искуства; никакихъ пружинъ въ сложномъ механизме души и человеческой не отыщешь для узаконенiя шахматной игры въ поэзiи. Поэтому о чисто-эстетическомъ направленiи критики и о его отношенiи къ литературе говорить решительно нестоитъ. Надобно оставить мертвымъ хоронить своихъ мертвецовъ. Чтó такое литература для эстетическаго направленiя, - это вопросъ совершенно неинтересный. Сегодня для него литература - Шекспиръ, Пушкинъ и т. д., а завтра можетъ-быть, по гастрономической прихоти, романы Анны Радклейфъ или "Постоялый дворъ" г. Степанова.

Но чтò составляетъ литература для имеющихъ силу и жизненность направленiй, - это дело очень важное.

1) Для славянофильства, поскольку выразилось оно до сихъ поръ во всехъ своихъ изданiяхъ (а выразилось оно уже достаточно), литература была и будетъ всегда явленiемъ подчиненнымъ, а не самосущимъ. Наша литература: Пушкинъ, Гоголь, Лермонтовъ, Островскiй. Славянофильство съ большими ограниченiями и какъ-то снисходительно изъ искреннейшихъ статей своихъ славянофильство чуть-чуть не положило всю русскую литературу къ подножiю "Семейной хроники". Дайте славянофильству полную волю, - оно решительно оставитъ насъ при одной допетровской письменности да при Гоголе и "Семейной хронике" изо всей новой литературы. Нетъ спора, что "Семейная хроника" есть произведенiе истинно-замечательное, даже высокое; нетъ тоже спора и въ томъ, что Гоголь былъ громадный талантъ; но дело-то въ томъ, что "Семейная хроника" принадлежитъ къ разряду техъ исключительныхъ произведенiй, которыя, сами по себе взятыя, представляютъ явленiя выше обычнаго, даже талантливаго уровня и которыхъ авторовъ вы однако усомнитесь, и притомъ совершенно справедливо усомнитесь, назвать великими писателями; чтóже касается до Гоголя, то этотъ великiй писатель представляетъ въ настоящую минуту вопросъ чрезвычайно спорный, не по отношенiю къ силе его таланта, а по отношенiю къ значенiю его произведенiй. Великоруссы начали видеть въ немъ малоросса, понимавшаго въ нашемъ, великорусскомъ быту только отрицательныя стороны, а малороссы откидываютъ его къ великоруссамъ. Съ другой стороны, своимъ несочувствiемъ къ Пушкину, славянофильство похериваетъ въ нашемъ развитiи целую полосу, которой онъ былъ блистательнымъ результатомъ, а малымъ пониманiемъ Островскаго отрицаетъ всю ту народную жизнь, которая органически сложилась изъ коренныхъ старыхъ и привзошедшихъ новыхъ стихiй. Явное дело, что славянофильству, относящемуся такимъ образомъ къ самымъ крупнымъ литературнымъ фактамъ, дорогъ въ литературе только его собственный идеальчикъ. "Служи!" говоритъ оно литературе (да и самой народной жизни, въ которой одно принимаетъ, а другое произвольное отвергаетъ) - и награждаетъ литературу по степени более или менее усерднаго служенiя. Обличительную литературу напримеръ оно приняло подъ свое покровительство, какъ разъясненiе и кару офицiально-общественной гнили, но литературу отрицательную оно ненавидело. Тургенева оно похвалило некогда за "Хоря и Калиныча", въ тоже самое время какъ назвало гнилымъ одно изъ блистательнейшихъ его произведенiй въ отрицательной манере ("Три портрета"). На Писемскаго славянофильство, долго о немъ молчавшее и какъ-будто нехотевшее признавать его существованiя, возстало съ яростью за его Ананiя въ "Горькой судьбине", т. е. именно за то, чтó въ "Горькой судьбине", драме весьма плохой въ художественномъ отношенiи, - и ново, и живо, и смело, и сильно. Въ настоящую минуту, единственное литературное явленiе, безусловно принимаемое славянофильствомъ, есть г-жа Кохановская. Все прочее въ литературе и стало-быть въ жизни - потомучто какихъ же нибудь сторонъ жизни да служитъ выраженiемъ литература, - все прочее, безъ исключенiя даже Островскаго, или вовсе не подходитъ, или подходитъ только съ известными ограниченiями подъ мерку теорiи. Ибо въ сущности славянофильство, несмотря на всю свою религiозную любовь къ народу, есть все-таки теорiя, и свои теоретическiя наклонности выражало неразъ даже и по отношенiю къ быту народа, къ явленiямъ, которыя, какъ напримеръ песня, непосредственно изъ этого быта возникли, или, какъ драмы Островскаго, сознательно и полно его выражаютъ.

2) И - странное дело! Несмотря на всю разницу формъ выраженiя, внешнихъ симпатiй и тона, направленiе теоретическое славянофильское удивительно сходны между собою въ томъ, что оба кладутъ жизнь на Прокрустово ложе; сходны въ смелой последовательности взглядовъ; сходны въ равно-несомненномъ благородстве образа мыслей и чувствованiй, въ суровой гражданской строгости, въ трезвенномъ пониманiи общественныхъ обязанностей, сходны наконецъ въ томъ, что только они два имеютъ и могутъ иметь действительную силу. Разница между славянофилами и теоретиками, т. е. положимъ, между покойнымъ Хомяковымъ и г. Чернышевскимъ, между г. И. Аксаковымъ и Добролюбовымъ, только въ томъ, что гг. Чернышевскiй и Добролюбовъ, хотя точка отправленiя ихъ есть собственно западная, по натуре своей гораздо больше русскiе люди, чемъ все славянофилы. Они способнее къ тому, чтобы сжигать за собою корабли, они смелее и безпощаднее въ приложенiи уровня общиннаго начала къ многообразнымъ фактамъ жизни. Храмъ этому общинному началу славянофилы строятъ въ старомъ византiйскомъ стиле, а они въ простейшемъ казарменномъ. Славянофильство въ будущемъ можетъ-быть и сильнее ихъ, потомучто имеетъ готовыя формы для своего идеала; а формы вообще, да притомъ готовыя, завещанныя вековыми преданiями, дело не малой важности. Но въ настоящую минуту теоретики - гораздо более ихъ господа положенiя. Передъ ними теперь все кроме славянофильства и "Русскаго Вестника" смолкаетъ и склоняется, даже въ последнее время "Библiотека для чтенiя", этотъ последнiй лагерь шахматной игры въ искустве: противъ нихъ все оказывается безсильно, даже бывалая едкость г. Павлова. Потому, - смелы и прямы. А главнымъ образомъ, теоретическiй взглядъ, силой своего отрицанiя, вполне русскiй. Не вся сущность русскаго, т. е. русской жизни, захвачена взглядомъ теоретиковъ, но зато уже одна сторона, отрицательная, вполне имъ исчерпывается. Дальше идти некуда въ отрицанiи, и взглядъ теоретиковъ некоторое время еще будетъ передовымъ взглядомъ. Прибавить надобно еще, что кроме своей смелости и народности, онъ, по определенности своихъ целей, простъ и ясенъ дотого, что кладетъ всемъ въ ротъ жованую и пережованую пищу, не требуетъ никакихъ усилiй мышленiя, даже мыслить, даже постоянно смеется надъ всякими усилiями мышленiя, а массе разумеется это и на-руку. И понятно, да и впередъ толкаетъ. Наконецъ вотъ еще что: теоретическiй взглядъ глубоко презираетъ и жизнь съ ея органическими законами, съ ея исторiею, да и литературу, какъ органическое выраженiе органической жизни; но въ тоже самое время въ немъ слишкомъ много практической сметки, чтобы онъ позволилъ себе слишкомъ резко расходиться съ жизнью и съ ея выраженiемъ, литературою, - и онъ съ необыкновенною ловкостью подлаживаетъ, подстроиваетъ подъ свой тонъ все знаменательныя ихъ явленiя. Славянофильство просто отметаетъ и въ литературе и даже въ быту народномъ все явленiя, несогласныя съ его идеаломъ, называя ихъ въ литературе гнилью, а въ быту народномъ порчею, уродливостью и т. д. Теоретики поступаютъ практичнее: они видятъ и заставляютъ другихъ видеть только то чтò имъ надобно въ знаменательныхъ явленiяхъ жизни и литературы.

Замечательнейшiй примеръ подлаживанiя и подстроиванiя, въ тонъ теорiи, литературныхъ фактовъ - представляетъ отношенiе теоретиковъ къ Островскому. Долго, какъ известно, журналъ, въ которомъ теперь съ полнотою и последовательностью выражается взглядъ теоретиковъ, находился "безъ кормила и весла". Западничество, котораго онъ былъ последнимъ порожденiемъ, уже умирало во дни его младенчества и совсемъ умерло когда онъ росъ, ибо смертная хрипота этого направленiя въ "Атенее" 1857 года не принадлежитъ къ признакамъ жизни, а "Наше Время" въ наше время представляетъ очевидно разложенiе трупа. Но западничество, умирая, отнеслось враждебно къ новому слову литературы. Своимъ вернымъ, хотя и дряхлымъ отрицательнымъ тактомъ оно почуяло, что идетъ сила новая, сила богатырская, сила народная - и иначе какъ враждебно, оно, по существу своему чисто отрицательное, не могло отнестись къ этой силе. Журналъ долго продолжалъ тянуть старую песню, и враждебнее всехъ другихъ, даже "Отечественныхъ Записокъ", победившихъ его только постоянствомъ, относился къ новому факту жизни и литературы. Но журналъ самъ по себе былъ молодъ и свежъ и охотно допускалъ въ составъ свой новые соки. Когда эти соки сделались въ немъ преобладающими, условное положенiе стало для него очень затруднительно. Кàкъ отъ вражды къ новому, возраставшему въ силе своей факту, перейти къ его принятiю, пониманiю и узаконенiю?... Дело между темъ разрешилось очень просто. Теоретики увидали въ новомъ литературномъ факте то, что имъ было надобно, безсознательно закрыли глаза на то, что имъ вовсе было ненадобно или, также безсознательно, въ ослепленiи своей веры (ибо у нихъ съ самаго начала выразилась живая стихiя: вера) перевернули это имъ ненадобное на изнанку. Островскiй явился у теоретиковъ великимъ писателемъ, но только какъ изобразитель "Темнаго царства". Оборотъ необыкновенно ловкiй, но по всей вероятности не преднамеренный. Такъ вышло, такъ сделалось...

Взгляни теоретики на Островскаго какъ на народнаго поэта, т. е. взгляни просто, а не подъ угломъ теорiи, - журналъ долженъ былъ бы порешить все свое западное прошедшее. Теоретики своею верою, какъ всякая вера безсознательною, спасли его отъ такихъ вавилонскихъ жертвъ. Люди новые и свежiе, люди притомъ русскiе, они поняли, чтó за сила Островскiй; но какъ теоретики, они поняли въ немъ только то, что подходило подъ ихъ взглядъ, и надобно отдать имъ справедливость, поняли такъ, что эту отрицательную сторону деятельности Островскаго полнее и понять невозможно. Статьи о "Темномъ царстве" произвели на массу читателей чрезвычайно сильное впечатленiе. Писанныя человекомъ истинно-даровитымъ, горячимъ и честнымъ, оне имели за себя и большую долю правды...

"жестокiе" нравы, представляемые почти повсюду художникомъ, чтобы жизнь, которая сама себя забыла дотого, что, по ея разуменiю, "эта Литва, она къ намъ съ неба упала", - нельзя же, говорю я, сказать, чтобы все это представляло собою "светлое царство"... А этого и было достаточно, чтобы узаконить новый литературный фактъ во имя теорiи. На любовный характеръ семейнаго начала, на явныя симпатiи художника къ русской натуре, широкой ли, какъ натуры Любима Торцова и Петра Ильича, христiански ли чистой и великодушной, какъ натуры Бородкина и Мити, глубокой ли и въ запущенности, какъ натура Хорькова, и въ загнанности, какъ натура Кабанова; на величавость патрiархальныхъ фигуръ благодушнаго Русакова и суроваго Ильи Иваныча; на типы русскихъ матерей, трогательные даже тогда, когда они, какъ мать Олимпiады Самсоновны, погружены въ тину непроходимой глупости; на симпатiю поэта къ его королю Лиру - Большову; наконецъ на целый рядъ грацiозныхъ, симпатическихъ и вместе глубокихъ женскихъ натуръ, созданныхъ поэтомъ, на многоразличныя струны русской души, имъ первымъ тронутыя, - на все это теоретики закрыли глаза. Только они, съ ихъ фанатическою верою въ теорiю, могли это сделать. Все это имъ было ненадобно. Опять повторяю: такъ ими почувствовалось, и потому такъ вышло, такъ сделалось...

Сделалось же то, что теоретики узаконили новый литературный фактъ, чего не удалось видевшимъ въ Островскомъ народнаго поэта, и вместе с темъ сделалось то, что теоретики стали во главе умственнаго развитiя. Главенство ихъ будетъ продолжаться до техъ поръ, пока жизнь не разъяснитъ сама себя новыми явленiями и пока съ этими новыми явленiями они не станутъ въ явный разрезъ. Покаместъ же, передъ глазами большинства, они положительно правы. Только меньшинство, и притомъ весьма малочисленное, видитъ явленiя, ими незамечаемыя.

"Какая гордость со стороны меньшинства!" подумаютъ можетъ-быть читатели. Да ведь, милостивые государи, меньшинство съ своей стороны указываетъ вамъ на факты. Разбейте прежде факты, которые я привелъ вамъ по поводу Островскаго; убедите меня, что Толстой напримеръ - явленiе вполне замеченное и оцененное, или что онъ явленiе справедливо-незамеченное, что не стоило его замечать, - я откажусь конечно отъ своей упорной недоверчивости къ теорiи. Ведь только то мерило хорошо, подъ которое подходятъ все знаменательные факты жизни и все вечные инстинкты души человеческой. Для того чтобы я поверилъ въ теорiю, я прежде всего попрошу у нея въ полное и законное свое обладанiе нетолько Пушкина, нетолько светлыя стороны мiра, изображаемаго Островскимъ, нетолько Толстого, но даже меньшихъ: Тютчева, Огарева, Фета, Полонскаго. Ведь душа человеческая столько же какъ и теорiя неумолима въ своихъ требованiяхъ, а пожалуй еще и неумолимее. Теоретики скажутъ можетъ-быть, что это душа ненормальная, развращенная; а я имъ отвечу, что вотъ уже семь тысячъ летъ она такъ ненормальна и такъ развращена, и что срокъ, когда по ученiю Фурье, луна соединится съ землею и когда произойдетъ совершенный переворотъ въ мозгахъ человеческихъ, ни мне, ни имъ неизвестенъ.

исключительно-отрицательное: дело разъясненiя и очищенiя нацiональности литературы. Сила его заключалась не въ немъ самомъ, а въ слабости и фальши противоположныхъ ему положительныхъ воззренiй, да въ томъ еще, что онъ опирался въ свое время на живую силу, на литературу. Поминкамъ по этомъ великомъ покойнике я посвятилъ уже несколько статей во "Времени", къ которымъ и позволяю себе отослать читателей.

Дело въ томъ, что пока западничество опиралось на живую силу, - оно само было сильно. Какъ же скоро оно разошлось съ жизнью и выраженiемъ ея силъ, какъ скоро оно стало незамечать новооткрывавшихся силъ жизни или, непонимая ихъ, задумало враждовать съ ними, - оно пало. Фактъ очень простой и ясный. Паденiе застоя (раннее или позднее, это все равно) ждетъ всякое направленiе, какъ скоро оно начнетъ расходиться съ жизнью. Въ какихъ-нибудь десять-пятнадцать летъ такъ много воды утекло, что весьма ученый журналъ "Атеней" не встретилъ въ массе решительно никакого сочувствiя, а некоторыми антинацiональными выходками возбудилъ даже негодованiе, - что начатое добросовестно и энергично "Московское Обозренiе" не прожило даже и года, что "Русская Речь" даже и по вступленiи въ супружество съ "Московскимъ Вестникомъ" имеетъ очень ограниченный кругъ читателей, что "Наше Время" читается только по любви публики къ литературнымъ скандальчикамъ. Время переменилось и никакiя усилiя, никакiе авторитеты, никакiя даже ученыя и полемическiя дарованiя (чтó гораздо поважнее нашихъ самосоздающихся и саморазрушающихся авторитетовъ) не спасутъ уже отжившаго взгляда.

Ни одинъ взглядъ, безъ исключенiя даже взгляда теоретиковъ, не презираетъ въ настоящую минуту такъ глубоко и жизнь и литературу, какъ издыхающее западничество. Что такое напримеръ литература для г. Павлова, редактора "Нашего Времени"? Его собственныя повести да литературный перiодъ, который онъ прожилъ въ молодости. Ни Островскiй, ни Писемскiй, ни даже Тургеневъ для него не существуютъ. Допетровская письменность для него "темна вода во облацехъ воздушныхъ". Что такое была литература наша для многоученаго и мрачнаго "Атенея"? Можетъ-быть те странные, чтобы не сказать "страмные" апологи, которые онъ печаталъ въ виде десерта промежду своихъ тяжело-ученыхъ статей... Чтó была наша литература для "Московскаго Обозренiя?" Разныя немецкiя и французскiя брошюры?.. ибо ко всемъ нашимъ явленiямъ оно, несмотря на свое кратковременное существованiе, успело уже отнестись съ озлобленiемъ до пены у рту. Что такое наконецъ наша литература для г-жи Евгенiи Туръ? Опять-таки, точно также какъ для г. Павлова, ея собственные романы и повести, да вовторыхъ романы, повести и ученыя сочиненiя известнаго кружка, весьма ограниченнаго даже и въ западномъ смысле. А главное-то дело, что ея "Русской Речи" до русской литературы и до русской жизни собственно и дела нетъ: эти интересы слишкомъ мелки передъ интересами борьбы съ ультрамонтанствомъ!..

Чтоже сказать о последнемъ, совершенно случайномъ убежище западнаго взгляда, о столбцахъ фельетона "С. -Петербургскихъ ведомостей", - столбцахъ, которые становятся иногда ристалищемъ для барда, являющагося подъ таинственнымъ именемъ Воззренiя этого барда - уже какой-то явный анахронизмъ, лишонный даже всякаго литературнаго такта. Ведь только при полнейшемъ отсутствiи этого, столь же необходимаго въ литературе, какъ и въ жизни качества, возможно было напримеръ, по поводу изданiя песенъ Киреевскаго, ругаться заднимъ числомъ надъ мiромъ нашихъ эпическихъ сказанiй и вообще нашего народнаго творчества. Явленiе истинно-изумительное!.. И темъ более оно изумительно, что бардъ газеты-колонiи совершенно расходится въ этомъ пункте со взглядомъ журнала-метрополiи, съ теперешнимъ направленiемъ "Отечественныхъ Записокъ", - направленiемъ, более славянофильскимъ въ некоторыхъ пунктахъ, чемъ само славянофильство. Многiе, читая глумленiя г. Гымалэ надъ богатырями и Змеемъ-Тугаринымъ, встретившись нежданно-негаданно съ этимъ странно-несвоевременнымъ повторенiемъ давно всемъ известной статьи Белинскаго, - подумали: ужь не штука ли это? не сделано ли это по особенному ордеру метрополiи, для заявленiя, что дескать вовсе не наши барды действуютъ на столбцахъ газеты, что мы молъ сами по себе, а они сами по себе, имеютъ свое мненiе, высказываютъ свой взглядъ? Иначе никто не умелъ и не могъ объяснить себе какъ этой, такъ и другихъ, поистине удивительныхъ статей г. Гымалэ.

4) "Отечественныя Записки", некогда такъ долго и съ такою славою проводившiя взглядъ западный во всехъ, самыхъ крайнихъ его последствiяхъ, потомъ, по удаленiи Белинскаго, летъ десять дышавшiя непроходимою скукою "капитальныхъ" статей о русской литературе, - въ последнiе два года решились выступить въ обновке. Заимствовавши у славянофильства его веру въ народъ и его убежденiе въ разобщенности народа съ образованнымъ классомъ, - оне решительно не знаютъ до сихъ поръ чтó делать съ своей обновкой и какъ съ ней обращаться. Съ народомъ и съ его бытомъ оне познакомились очень недавно. Поражонные новымъ мiромъ, который раскрылся имъ въ сказкахъ, собранныхъ г. Афанасьевымъ и въ песняхъ, набранныхъ у разныхъ собирателей г. Якушкинымъ, оне пришли въ такой неофитскiй азартъ, что все неподходящее подъ жизненный взглядъ и складъ речи этихъ сказокъ и песенъ перестали считать за литературу народа. Предложивши глубокомысленно вопросъ: народный ли поэтъ Пушкинъ? и разрешивши его отрицательно, на томъ основанiи, что народъ Пушкина не читаетъ, - оне забыли въ своемъ пифическомъ азарте два простыхъ обстоятельства: 1) что ни одинъ изъ первостепенныхъ европейскихъ поэтовъ не подойдетъ подъ рамку ихъ понятiя о народномъ поэте, а подойдутъ разве только второстепенные и третьестепенные - Борнсъ, Гейбель и т. д., и 2) что только большее распространенiе грамотности въ народе покажетъ, будетъ ли народъ читать Пушкина или нетъ. Вообще же о взгляде этого журнала нельзя говорить въ настоящую минуту какъ о чемъ-либо самостоятельномъ. Это клочки славянофильства, лишонныя жизненной целости и энергическаго духа славянофильства.

5) Наконецъ взглядъ, выросшiй первоначально на почве западной, но значительно видоизменившiйся сообразно съ потребностями времени, применившiйся, приладившiйся къ этимъ потребностямъ и довольно долго отвечавшiй на нихъ съ несомненнымъ тактомъ и замечательною ловкостью, - представлялъ собою до последняго года "Русскiй Вестникъ".

Начатый кружкомъ умеренныхъ западниковъ, кружкомъ уединеннаго Поръ-Рояля западничества, онъ не имелъ за собою кораблей, которые надо было бы сжечь, вступая на новый берегъ. Ни г. Катковъ, ни г. Леонтьевъ не заявили себя въ литературе никакимъ резкимъ фактомъ, по которому бы ихъ можно было прямо отнести къ направленiю последней эпохи Белинскаго и "Писемъ объ изученiи природы". Скромные и добросовестные ученые, известные спецiальными философскими, историческими или филологическими трудами, они являлись до изданiя "Вестника" только жрецами западной науки, окружонные несколько, какъ и подобаетъ жрецамъ, таинственнымъ нимбомъ.

"Современникъ" тогда еще не сложился, и находясь "безъ кормила и весла", служилъ преимущественно гиподромомъ для фешенебельныхъ ристанiй "иногороднаго подписчика"; "Отечественныя Записки" дышали, какъ выше упомянуто, мертвящей скукою "капитальныхъ" статей о русской литературе, распространявшихъ до пересола замечанiя къ хрестоматiи г. Галахова. Единственный чисто-литературный журналъ - не удивляйтесь! - былъ въ это время безалаберный и безобразный "Москвитянинъ", где на каждую бочку меда, въ виде комедiи Островскаго или романа Писемскаго, приходилось по ведру дегтю, вроде творенiй гг. М. Дмитрiева, Кулжинскаго, Архипова и т. д., где постоянно все передовые взгляды главнаго редактора и все юношески-горячiя и честныя стремленiя молодой редакцiи парализировались самимъ же главнымъ редакторомъ, его непонятною привязанностью къ старому хламу и его неохотою вести журналъ акуратно и современно въ матерьяльномъ отношенiи. Большая часть идей литературныхъ, которыя были проповедываемы и защищаемы тогда "Москвитяниномъ", постепенно перешли въ литературу, но перешли какъ нечто стихiйное. О журнале нетъ и помину - да и поделомъ! Не вливаютъ вина новаго въ мехи ветхiе.

Въ эту-то минуту броженiя однихъ силъ и застоя другихъ явился "Русскiй Вестникъ" и сразу сталъ передовымъ и первенствующимъ органомъ. "Русская Беседа" явилась позднее, да и явившись, не могла съ нимъ соперничать.

Журналъ началъ несколько неопределенно, но очень ловко. Изъ туманной, хотя и глубокомысленной статьи главнаго редактора о Пушкине трудно было понять отношенiе новаго органа мысли къ литературе и жизни: казалось только всемъ, что направленiе его и дельно, и серьозно, и невраждебно литературе. Въ "Русскомъ Вестнике" явилась даже комедiя Островскаго ("Въ чужомъ пиру похмелье"), что немало содействовало къ утвержденiю этой мысли... Между темъ съ первыхъ же политическихъ статей журнала почуялось нечто новое, до техъ поръ небывалое, серьозное и энергическое, готовое на всякую честную борьбу. Статьи эти были бы передовыми въ любомъ изъ лучшихъ европейскихъ журналовъ и вполне заслуживали названiе руководящихъ. Много нужно было времени для того, чтобы разоблачились arcana fidei, чтобы вышла наружу англiйская подкладка доктрины, да и самъ журналъ еще не высказывалъ такъ прямо, какъ впоследствiи, своей англоманiи. Съ другой стороны, новое направленiе съ самаго же начала показало какъ-говорится "зубы", и притомъ очень вострые. Письма Байбороды, - справедливо ли, нетъ ли заедалъ Байборода своихъ противниковъ, - на нашу еще не совсемъ твердую читающую массу имели большое влiянiе.

Вследствiе всего этого, передъ авторитетомъ "Русскаго Вестника" преклонилось все кроме славянофильства - а для славянофильства еще не насталъ его день.

Въ эту первую эпоху своего существованiя "Вестникъ" хотя уже и начиналъ въ своемъ литературномъ отделе угощать публику произведенiями г-жи Нарской и князя Кугушева, стало-быть свидетельствовалъ уже некоторымъ образомъ или о своемъ крайнемъ безвкусiи въ литературе, или о своемъ къ ней крайнемъ равнодушiи, - но за превосходныя политическiя статьи и за серьозное поднятiе многихъ общественныхъ вопросовъ читатели взглянули бы сквозь пальцы, какъ на чистую случайность, даже и на то, еслибы журналу вздумалось вдругъ поместить въ отделе изящной литературы даже "Прекрасную астраханку", или "Битву русскихъ съ кабардинцами", - произведенiя, отъ которыхъ, правду сказать, неслишкомъ далеко отстоятъ различные плоды "дамскаго" и "кавалерскаго" баловства, помещавшiеся и поныне еще зачастую помещаемые въ почтенномъ журнале.

казалось. Подъ этою неразборчивостью таилось равнодушiе къ литературе. А къ литературе нельзя долго оставаться равнодушнымъ. Подъ равнодушiемъ къ литературе таится еще нечто другое...

Чтоже именно?

А вотъ видите ли: подъ равнодушiемъ къ литературе таится необходимо равнодушiе къ жизни, которой литература служитъ живымъ голосомъ. Ведь литература - вовсе не какая-нибудь отвлеченность. Ведь неужели точно только о литературе идетъ толкъ, когда напримеръ "Современникъ" вдругъ объявитъ Пушкина поэтомъ побрякушекъ, или г. Дудышкинъ вдругъ ни съ того, ни съ сего лишитъ Пушкина его народнаго значенiя? Ведь неужели тоже по одному только тупому безвкусiю "Русскiй Вестникъ" безразлично готовъ помещать и Островскаго съ Тургеневымъ и Толстымъ, и произведенiя г-жи Нарской, гг. Кугушева, Ахшарумова и tutti-quanti? Неужели этотъ многоученый и достопочтенный журналъ тоже только по безвкусiю чуждается помещенiя у себя произведенiй въ народномъ духе, которыя, наскучивши лежать въ шкафахъ редакцiи, вылетаютъ наконецъ изъ клетокъ на светъ божiй и съ немалымъ успехомъ появляются въ другихъ журналахъ? Не можетъ быть, чтобы все это делалось такъ. Тутъ на дне дела лежатъ коренныя симпатiи и антипатiи, не къ невиннымъ конечно произведенiямъ литературы, а къ жизни, къ той жизни, которой литература является выраженiемъ... Даже и направленiе чисто-эстетическое, и то, несмотря на свою кастрированность, имеетъ тоже свои симпатiи и антипатiи, имеетъ основы более глубокiя, чемъ теорiю шахматной игры въ искустве. Подъ односторонними крайностями этого "невиннаго" евнуха все-таки, хоть можетъ-быть и безсознательно, скрываются вопросы общественные, нравственные и психическiе. Помните ли вы напримеръ, что въ одно время у критиковъ этого воззренiя появилась манiя говорить легкимъ тономъ о Занде? помните ли вы, что недавно они заявили тоже свое легкое мненiе о Шиллере? Неужели же подобныя манiи и странныя заявленiя порождены одними эстетическими требованiями? Полноте пожалуста. Мещански-нравственному идеальчику противны протестъ Занда и порывистый, уносящiй лиризмъ Шиллера; комфортъ это нарушаетъ, изъ границъ условнаго приличiя выводитъ. Вотъ въ чемъ и вся штука.

Нетолько въ каждомъ вопросе искуства, но даже и въ каждомъ вопросе науки лежитъ на дне его другой вопросъ, вопросъ плоти и крови, вопросъ тесно связанный съ существенными сторонами жизни, и собственно только вопросы плоти и крови важны, потомучто только въ такiе вопросы вносятъ плоть и кровь могучiе силами борцы. Человекъ столь великой души и жизненной энергiи какъ Ломоносовъ не писалъ бы доноса на Миллера за выводъ нашихъ варяговъ изъ чужой земли, и не длился бы этотъ вопросъ, безпрестанно возникая вновь, до нашихъ временъ - еслибы подъ нимъ не скрывалось живого вопроса о значенiи и силе нашей нацiональности и община не делили бы такъ резко и враждебно насъ всехъ, служащихъ знанiю и слову, еслибы корнями своими эти "ученыя" понятiя не вростали въ живую жизнь, не определяли бы такъ или иначе ея значенiе въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ. Борьба за мысль чисто-головную невозможна или смешна какъ ссора мольеровскихъ философовъ въ "Le mariage forcê". Только за ту головную мысль люди борятся, которой корни въ сердце, въ его сочувствiяхъ и отвращенiяхъ, въ его горячихъ верованiяхъ или таинственныхъ, смутныхъ, но неотразимыхъ, и какъ некая сила, могущественныхъ предчувствiяхъ.

Темъ более относится это къ литературе, по сущности своей более общедоступной, более демократической, нежели знанiе. Въ ней интересы имеютъ еще более плотяной, кровный характеръ. Интересы эти (симпатiи или антипатiи) возбуждаютъ въ ней одни только первостепенныя явленiя, каковы напримеръ въ нашей литературе Пушкинъ, Грибоедовъ, Гоголь, Лермонтовъ, Островскiй, хотя разумеется въ отношенiи къ такимъ, делающимъ эпоху явленiямъ, симпатiи или антипатiи высказываются сильнее и очевиднее. Вообще никакое явленiе словесности не можетъ быть разсматриваемо въ его эстетической замкнутости и отдельности. Отразило произведенiе действительныя, живыя потребности общественнаго организма, - вы конечно уже задаете себе вопросы о значенiи этихъ потребностей; выразило оно собою какiя-либо насильственныя и болезненныя напряженiя, вопросы, извне пришедшiе и искуственно привитые или искуственно подогретые, - вы начинаете отыскивать причины напряженiй и искуственныхъ вопросовъ. Отъ внешняго вида растенiя вы идете къ корнямъ, роетесь въ глубь. Маловажны часто произведенiя, но важны и глубоко знаменательны вопросы, ими затрогиваемые или обнаруживаемые, попытки разрешенiя которыхъ получаютъ значенiе положительное или отрицательное; важны и знаменательны эти отклики многообразной жизни, какъ сама жизнь многообразные, отклики местностей, сословiй, кастъ, толковъ, различныхъ слоевъ образованности, отклики самобытные или съ чужого голоса, туземные или навеянные извне, важны и знаменательны для мыслителя, религiозно-внимательно прислушивающагося къ подземной работе зиждительныхъ силъ жизни.

Явное дело стало-быть, что когда оказывается въ известномъ направленiи равнодушiе къ литературе народа, оно въ переводе на прямой языкъ есть просто равнодушiе къ жизни народа. Равнодушiе же къ жизни какой бы то ни было - явленiе совершенно неестественное.

прямо презираетъ всю, гнилую по его мненiю, жизнь и не скрываетъ своего неуваженiя ко всей литературе, служившей и доселе служащей выраженiемъ этой гнили. Теоретики прямо и безстрашно уничтожаютъ въ лице Пушкина всю, нетолько русскую поэзiю, - гоня ее вонъ изъ жизни, - прямо ненавидятъ все то, что не ведетъ непосредственно къ гражданской честности и матерьяльному благосостоянiю, ненавидятъ философiю какъ чушь и ерунду, ненавидятъ исторiю, стремящуюся осмыслить то, чтó по ихъ теорiи есть только заблужденiе и препятствiе къ осуществленiю ихъ идеала.

"Русскiй Вестникъ" не сталъ въ такое прямое отношенiе къ жизни и къ литературе. Его вражда къ нимъ - не безусловная, какъ вражда теоретиковъ, и не пуританская, какъ вражда славянофильства. Идеалъ его узокъ въ сравненiи съ идеаломъ теоретиковъ и несамостоятеленъ въ сравненiи съ идеаломъ славянофильства.

Для "Русскаго Вестника", въ противоположность славянофильству, только европейская и притомъ англiйская жизнь и только европейская литература суть явленiя действительныя и законныя; русская же жизнь и русская литература, пока оне не доросли до европейскихъ и притомъ англiйскихъ размеровъ, - чистый вздоръ, къ которому можно относиться съ полнейшимъ равнодушiемъ, переходящимъ напоследокъ въ цинизмъ презренiя, ибо только такимъ цинизмомъ и можно объяснить помещенiе "Прекрасныхъ астраханокъ" въ многоученомъ журнале. Ему ни въ жизни нашей, ни въ литературе ничто не дорого: ныньче редакцiя поместитъ, и поместитъ съ большимъ удовольствiемъ произведенiе Тургенева, Островскаго, Толстого или Кохановской, но никогда не подниметъ перчатки за кого-либо изъ этихъ писателей, а завтра, или пожалуй и ныньче же, въ той же книжке что-нибудь вроде "Корнета Отлетаева" или "Битвы русскихъ съ кабардинцами". Оно и понятно. Какъ произведенiя упомянутыхъ писателей, такъ и произведенiя г. Кугушева, г-жи Нарской или г. Зряхова, передъ ихъ высшимъ, (единственно патентованнымъ) воззренiемъ - величины равно безконечно-малыя. Потому же самому ныньче напримеръ они вооружились за самую легкую тень, брошенную на личность Грановскаго, ибо ныньче завтра они съ полнейшимъ равнодушiемъ дозволятъ г. Лонгинову обличать лжеученiя Белинскаго.

"Русскаго Вестника" одна только русская жизнь и одна только русская литература ничтожны дотого, что ими не стоитъ и заниматься. Жизнь европейская, преимущественно же англiйская, дело другое. Объ этой жизни и о ея литературе


Свое сужденiе иметь?

Въ ней они нисколько не видятъ техъ язвъ, которыя смело видитъ русскiй взглядъ теоретиковъ, несклоняющихся ни передъ какимъ авторитетомъ. Известныя явленiя русской жизни и литературы "Русскiй Вестникъ" пожалуй и приметъ благосклонно-величественно подъ свою "мышцу крепкую и руку высокую", поколику эти явленiя, какъ напримеръ Пушкинъ, сближали насъ съ развитою жизнью, - но дастъ этимъ явленiямъ такое мизерное значенiе, что лучше бы онъ ужь ихъ и не защищалъ. Точно по головке погладитъ да скажетъ: "пай, дитя, а кошка - дура!" разумея подъ дурою-кошкою всякое самостоятельное проявленiе мысли и жизни. О кошке онъ впрочемъ до сихъ поръ благоразумно молчалъ, молчалъ и объ Островскомъ и о Писемскомъ и даже о народномъ значенiи Пушкина; но вероятно недолго пребудетъ

Да! самый "Русскiй Вестникъ", и тотъ нашолъ невозможнымъ совершенно молчать о литературе: фактъ поистине замечательный! Начавши же говорить о литературе, журналъ, если онъ только захочетъ быть последователенъ, не можетъ не обнаружить къ ней того презренiя, которое скрывалось до сихъ поръ подъ маскою безразличiя и равнодушiя, - или самая сущность его воззренiй должна радикально измениться.

Въ жизни "Русскаго Вестника" бывали кризисы, во время которыхъ мелькали временами замечательные симптомы коренной перемены во взгляде; но эти симптомы были фальшивые. Взгляду "Русскаго Вестника" измениться нельзя: после кризисовъ только обнаруживалась все более и более патентованная и прочная англiйская подкладка, хотя самые кризисы были такого свойства, что могли изменить направленiе журнала.

Первый такой кризисъ былъ тогда, когда изъ журнала выделились ультра-западные элементы и сосредоточились въ "Атенее".

Называя эти элементы ультра-западными, я разумею западничество въ его конечномъ у насъ развитiи, т. е.

1) , передъ идеаломъ которой, по ученiю Белинскаго въ половине сороковыхъ годовъ и по ученiю Атенея въ конце пятидесятыхъ, - "Турцiя, какъ организованное государство предпочитается "племенному сброду" славянства, и Австрiя, въ лице ея жандармовъ, играетъ въ отношенiи къ этому племенному сброду цивилизаторскую роль".

2) Въ идее отвлеченнаго человечества, передъ которымъ исчезаютъ народы и народности.

3) Въ идее Сатурна-прогреса, "гвоздь, выкованный руками человеческими, дороже и лучше самаго лучшаго цветка въ природе".

Ультра-западники "Атенея" далеко были и сами не последовательны въ своемъ ученiи. Последнюю изъ этихъ идей, по крайней мере такъ, какъ она смело и резко выразилась въ положенiи Белинскаго, они поднять несмели. Ее подняли и повели дальше теоретики, повели честно до знаменитыхъ положенiй: а) что яблоко нарисованное никогда не можетъ быть такъ вкусно, какъ яблоко настоящее и что красавица писаная никогда не удовлетворитъ насъ такъ, какъ красавица живая; и b) что все, считавшееся до сихъ поръ за важное и даже за главное въ жизни человечества: философiя, исторiя, поэзiя, искуство - въ сущности вздоръ, что все дело въ гражданской честности и въ матерьяльномъ благосостоянiи. Ультра же западники взяли себе вполне только идею централизацiи и вполовину идею отвлеченнаго человечества. Удовлетворившись инстинктивной враждой къ нашей, славянской нацiональности, они указали границы понятiю о человечестве. Человечество для нихъ есть германо-романская нацiональность и передъ жизнью этой нацiональности - наша русская жизнь есть и была звериная, а не человеческая. Вотъ все, до чего они дошли.

Между темъ на этомъ самомъ крайнемъ пункте ученiя западный лагерь долженъ былъ разъединиться.

1) идею централизацiи, т. е. поглощенiя личности общиною, все равно будетъ ли эта община папство, ветхозаветная республика пуританъ, тероръ конвента или фаланстера Фурье,

и 2) идею свободы въ полнейшемъ развитiи и нацiональности до самыхъ крайнихъ пределовъ: до потери протестантскими церквами сознанiя своего происхожденiя и возстановленiя этого сознанiя путемъ ученаго изследованiя, надъ чемъ такъ зло и остроумно смеялся покойный Хомяковъ, и до освященiя въ Англiи всякихъ предразсудковъ политическихъ, общественныхъ и нравственныхъ потому только, что они, эти предразсудки, - нацiональные, англiйскiе.

Ультра-западные элементы первобытнаго "Русскаго Вестника" выбрали по своимъ личнымъ вкусамъ и наклонностямъ первую идею, но не были последовательны въ своемъ ученiи. Поэтому они стали скоро совершенно ненужны. Ихъ сменили на сцене теоретики, люди свежiе, горячiе и решительные, которыхъ не остановилъ германо-романскiй идеалъ общественности.

Другiе элементы, оставшiеся въ "Вестнике" и плотнее въ немъ сосредоточившiеся, принялись за разработку другой идеи.

Въ эту эпоху сила его возрасла еще больше. Направленiе не потеряло, а напротивъ много выиграло вследствiе отделенiя отъ него примеси враждебныхъ элементовъ. Силу однако получилъ "Вестникъ" более отрицательною, чемъ положительною стороною своей деятельности, а именно своей враждою къ централизацiи. Вражда действительно выражалась съ такою энергiею и последовательностью, что даже славянскiя нацiональности приняты были журналомъ подъ милостивое покровительство... Тутъ въ некоторомъ роде были сожжены даже корабли.

Позвольте по сему поводу сделать маленькую эпизодическую вставку. Помните ли вы какъ загрызъ Байборода професора Крылова за статью его, помещенную въ "Русской Беседе"? Вероятно и тогда многiе догадывались, что дело идетъ не объ equester и equеstris и не о тому подобныхъ спорныхъ спецiальностяхъ. Изъ-за этого не топчутъ людей въ грязь. Самый духъ статьи тоже не могъ подать повода къ озлобленiю. Ведь только во второй статье своей доведенный до ожесточенiя своими антагонистами, Крыловъ началъ предъ ними заискивать. Въ первой же, кроме своеобразнаго взгляда на развитiе Рима да эпизодической мысли о возможности федеративнаго будущаго для славянъ въ XII веке - ничего не было такого, чтò могло бы возбудить сильный антагонизмъ. Правда, Крыловъ своей оригинальной и надобно сказать правду, могущественной дiалектикой въ пухъ и прахъ разбивалъ централизованный взглядъ г. Чичерина на исторiю Россiи, - но не изъ-за личности же г. Чичерина поднятъ былъ ученый скандалъ. Дело въ томъ, что "Вестникъ" первоначальнаго за собою историческое развенчанiе прогресистовъ: Ивана IV и его сотрудниковъ, - была решительно "непереносна". Вотъ въ чемъ была и вся "штука", а ужь конечно не въ ordo equеstris. А между темъ эта "штука" заставила замечательнаго, но какъ видно не сильнаго характеромъ мыслителя выдти изъ себя и въ дiалектическомъ увлеченiи разразиться другою статьею, поистине уже постыдною. Чтоже касается до первой статьи, то она, встреченная враждою "Вестника" первой эпохи - въ "Вестнике" второго образованiя - въ эпоху вражды съ централизацiей, - могла бы безъ всякаго сомненiя занять самое почетное место. Ведь на страницахъ "Вестника" второй эпохи появлялись временами ультра-нацiональныя, даже ультра-славянскiя и даже - credite, posteri! - ультра-русскiя статьи гг. Палаузова и Берга.

"Русскiй Вестникъ" решительно хочетъ сделаться нацiональнымъ журналомъ и готовы были отъ всей души признать за нимъ руководящее значенiе нетолько въ политике, но въ жизни вообще и пожалуй въ литературе.

Эти добрые люди ошиблись.

У "Русскаго Вестника" вторичнаго образованiя была только отрицательная последовательность. На положительную же, какъ оказалось впоследствiи, у него нехватало такта или энергiи.

"А счастье было такъ возможно,
Такъ близко!..

въ ея широкомъ значенiи, - первенство его, даже до сихъ поръ, было бы несомненно. Ни взглядъ теоретиковъ, несмотря на свою последовательность, ни взглядъ славянофильства, несмотря на свою крепкую почву, не устояли бы противъ этого вполне практическаго взгляда. Утопiи о соединенiи луны съ землею, очевидныя для всякаго разумеющаго "смыслъ писанiй" подъ безпощаднымъ отрицанiемъ теоретиковъ; суровый пуританизмъ и исключительная любовь къ однимъ элементамъ народной жизни, съ нескрываемою враждою къ остальнымъ, - столь же очевидныя свойства славянофильства, - переваримы не для всякаго желудка и если до сихъ поръ перевариваются, то во имя отрицанiя, въ которомъ все мы согласны. Простое же, чистое понятiе о нацiональности, принятое со всеми его жизненными последствiями - хотябы то даже съ петровской реформой и купеческимъ бытомъ "Темнаго царства" - не оскорбляло бы никакихъ кровныхъ симпатiй, симпатiй къ жизни и къ искуству.

Въ такомъ случае, т. е. выкинувъ флагъ широкаго понятiя нацiональности, "Русскiй Вестникъ" неминуемо долженъ былъ бы выдти изъ своего неопределеннаго и безразлично-равнодушнаго отношенiя къ литературе, и притомъ выдти не такъ, какъ онъ вынужденъ былъ въ последнее время. Руководящее значенiе прочно для направленiй только тогда, когда они опираются на жизнь и литературу, когда высшiя точки ихъ суть высшiя точки самой жизни и самой литературы, когда литература народа есть для нихъ выраженiе нацiональной, такъ или иначе складывающейся или уже сложившейся жизни. Тотъ фактъ, что при всемъ равнодушiи къ нацiональной жизни и нацiональной литературе, "Вестникъ" пользовался однако долго несомненнымъ первенствомъ, - поясняется только нашимъ напряжоннымъ общественнымъ состоянiемъ. Целостное развитiе ушло такъ-сказать на время въ глубь, на заднiй планъ, а некоторыя стороны его резко и напряжонно выдвинулись впередъ: вопросы крестьянскаго быта, судопроизводства, финансовъ, общественной гласности и проч. Эти выдающiеся вопросы "Русскiй Вестникъ" поднималъ въ свое время такъ сильно и такъ дельно, что съ нимъ все благомыслящiе люди соглашались, темъ более что разработка вопросовъ была большею частiю отрицательная, указывавшая преимущественно на наши недостатки; положительная же сторона, патентованная "аглицкая" подкладка еще не проступала наружу такъ явно какъ теперь.

были редкiе гости въ "Вестнике". Но въ немъ более года являлся деятелемъ единственный истинно-даровитый и замечательный обличитель - Щедринъ. Какимъ образомъ этотъ писатель, своей глубокой любовью къ народу близкiй къ славянофильству, а смелою последовательностью въ отрицанiи неуступающiй теоретикамъ, попалъ въ "Вестникъ", и какъ "Вестникъ" печаталъ некоторые изъ его расказовъ, напримеръ "Аринушку" и "Марфу Кузьмовну", - это можетъ быть объяснено только неустановленностью, неопределенностью нашихъ воззренiй вообще.

Пока дело идетъ объ отрицанiи, мы все сходимся, исключая разве изъ числа всехъ г. Аскоченскаго съ КR. Мы часто, во имя этого общаго и всеми равно разделяемаго отрицанiя, готовы взглянуть сквозь пальцы на совершенно несимпатическiя положительныя стороны, проглядывающiя у того или другого изъ отрицателей. До поры до времени, мы еще не можемъ и некоторымъ образомъ невправе быть последовательными.

А между темъ необходимость последовательности рано или поздно, но все-таки неминуемо ждетъ насъ въ будущемъ, быть-можетъ и недалекомъ. Слова Любима Торцова насчетъ запоя: "нельзя перестать, - на такую линiю попалъ" относятся и къ ходу направленiя мысли, если точно это направленiе, а не праздношатанiе мысли.

"Вестникомъ" и не сойдется съ нимъ никогда Островскiй; разошолся окончательно Тургеневъ съ "Современникомъ" и не расходится съ нимъ, несмотря на свою народность, Островскiй; ведь это все явленiя важныя, явленiя такiя, которыя стыдно объяснять закулисными тайнами литературныхъ мiрковъ: ведь "претитъ" отъ такихъ милыхъ объясненiй. Тутъ есть нечто высшее закулисныхъ тайнъ, а закулисныя тайны, хотьбы даже оне и были, давно следуетъ "по-боку"! Высшее же есть последовательность логики направленiй, все равно сознательная или безсознательная. Для будущаго будетъ странно не то, что Тургеневъ напримеръ разошолся съ направленiемъ "Современника", а то, что въ "Современнике", прямо отрицающемъ какъ вещи ненужныя: философiю, исторiю, поэзiю, народность - явились и "Дворянское гнездо", и статья "о Донъ-Кихоте и Гамлете". Странно не то, что во все существованiе "Вестника" въ немъ явилась всего только одна комедiя Островскаго: "Въ чужомъ пиру похмелье", но то, что и эта одна комедiя въ немъ явилась. И это будущее, которому странно покажется многое, чтò намъ не казалось странно, и наоборотъ, совершенно ясно будетъ многое, въ чемъ мы путались, - оно уже начинается, оно уже заявляетъ необходимость логической последовательности.

"Русскiй Вестникъ", отрицайте ея значенiе вообще какъ теоретики, презирайте ее какъ лживое выраженiе ложной жизни, подобно славянофильству, вы все-таки какъ только выйдете изъ чистаго отрицанiя на положительную почву - непременно по отношенiю къ ней выскажете ваши симпатiи и антипатiи. И нельзя иначе. Она одна есть положительное выраженiе жизни, васъ окружающей. Нужды нетъ, что она есть идеальное было нечто отвлеченное отъ жизни. Мы знаемъ все, какъ знаетъ даже Печоринъ, что идея есть явленiе органическое, что она носится въ воздухе, которымъ мы дышемъ, что она имеетъ силу, крепкую какъ обоюдуострый мечъ.

Все идеальное есть ничто иное какъ ароматъ и цветъ реальнаго, и какъ таковое, непременно выражается въ литературе. Противенъ вамъ запахъ и ненравится цветъ, вы въ сущности враждуете съ почвою и воздухомъ. "На зеркало нечего пенять, коли рожа крива", повторилъ бы я гоголевскiй эпиграфъ къ "Ревизору", еслибы съ понятiемъ о зеркале не связывалось понятiя о слепой безсознательности литературы или точнее сказать - искуства. Вы не литературой, а самой жизнью, ей отражаемою, недовольны, но ваше недовольство жизнью непременно выразится такъ или иначе по отношенiю къ литературе.

сочувствовать Пушкину и вместе съ темъ сочувствовать славянофиламъ или теоретикамъ? сочувствовать Островскому и вместе сочувствовать англоманамъ?

Потомучто, ведь чтó такое Пушкинъ, Лермонтовъ, Гоголь, Островскiй, въ переводе на чистый и ясный языкъ? Пушкинъ, это узаконенiе поэзiи въ жизни, идеализма мысли и ощущенiй, и вотъ почему онъ для теоретиковъ "поэтъ побрякушекъ"; Пушкинъ, это наше право на Европу и на нашу нацiональность, а вместе съ темъ и право на нашу самобытную особенность въ кругу другихъ европейскихъ нацiональностей, - не на фантастическую и изолированную особенность, а на ту, какую Богъ далъ, какая сложилась изъ напора реформы и отсадковъ коренного быта, и вотъ почему его не любятъ славянофилы. Пушкинъ, это нашъ стройно и полно выразившiйся протестъ противъ догматизма и "жестокихъ нравовъ", повершитель дела многихъ приснопамятныхъ протестантовъ, отъ Ломоносова до Карамзина, и вотъ почему онъ для гг. Бурачка, Аскоченскаго и всей компанiи мракобесiя ненавистней даже демоническаго Лермонтова. А вместе съ темъ наконецъ Пушкинъ-Белкинъ, Пушкинъ "Капитанской дочки", "Дубровскаго", "Родословной" и т. д.; узаконитель нашей почвы, преданiй, реакцiя нашей родной обломовщины, которая, какова она нинаесть, все-таки жизненней штольцовщины, и вотъ почему холодны къ нему ультра-реформаторы. Съ другой стороны Лермонтовъ, это узаконенiе нашей страстности, того тревожнаго начала, безъ котораго бы мы закисли въ смиренiи славянофильства и въ дешево-умилительныхъ примиренiяхъ у дверей кабака. Что такое въ настоящую минуту Гоголь въ переводе на прямой языкъ, - трудно еще определить съ полною ясностью; но что во всякомъ случае дело идетъ теперь не о его великой художественной силе, а о чемъ-то другомъ, въ этомъ не можетъ быть сомненiя. Для многихъ решительно непереваримы статьи о немъ г. Кулиша; но переваримы оне или нетъ, а ихъ не разобьешь голословными ругательствами, въ которыхъ подвизается г. Максимовичъ. Г. Кулишъ сказалъ только то, чтó большая половина украинской народности давно уже чувствовала; равно какъ Писемскiй въ своей статье о второй части "Мертвыхъ душъ" первый смело высказалъ то, чтó чувствовали многiе русскiе люди, - то, что Гоголь не изобразитель великорусской жизни. Еще прежде Писемскаго, и тоже художникомъ, но не въ статье, а въ романе, былъ сделанъ искренно, но какъ-то робко намекъ на безсердечность гоголевскаго юмора... намекъ, въ ту пору едва замеченный... Что такое наконецъ Островскiй, этотъ, со всеми его недостатками, единственный новый и народный нашъ современный писатель? Съ одной стороны историческая поправка Гоголя по отношенiю къ русскому быту, почему онъ и ненавистенъ всемъ западникамъ, даже умереннымъ. Съ другой стороны онъ - продолжатель по духу, при всемъ своеобразiи формъ, дела Пушкина и всехъ протестантовъ, почему и не имеетъ счастья нравиться славянофильству. Для него народъ - не крестьянство и старое боярство, а просто народъ. Какъ поэтъ народный, онъ не вдался въ соблазнительное поприще повествователя или драматурга изъ крестьянскаго быта, а взялъ народный бытъ въ его единственно самобытномъ выраженiи, нестесненномъ крепостнымъ правомъ, какъ крестьянство, и чужеземнымъ кафтаномъ, какъ бюрократiя, - въ купечестве, и равно видитъ въ немъ какъ уродливыя, такъ и правильныя стороны развитiя... Теоретики поняли и глубоко поняли его безпощадность въ изображенiи уродливостей "Темнаго царства", но "лучъ света въ темномъ царстве" признали какъ-то неполно, какъ-то вынужденно.

и могъ и долженъ былъ онъ сказать... Замолкъ благородный и энергически-честный голосъ, молодая сила сошла въ недра земли, - голосъ, хотя и недавнiй, но уже "со властiю", сила хотя и отрицательная, но народная... Эта дань понятнаго сожаленiя о даровитомъ деятеле не значитъ съ моей стороны того, чтобы смерть Добролюбова считалъ я событiемъ, обезоруживающимъ взглядъ теоретиковъ. Этому взгляду еще много предстоитъ дела - и делатели, нетъ сомненiя, найдутся.

"Русскаго Вестника" - дело другое. За него начинаютъ бояться теперь самые жаркiе его поклонники.

После второй совершившейся въ немъ революцiи, т. е. после выделенiя изъ него элементовъ, образовавшихъ "Русскую Речь", его третичное образованiе не обнаружило въ немъ никакого существеннаго, живого содержанiя, кроме англiйской подкладки.

А между темъ, именно въ этотъ моментъ, будь журналъ последователенъ, - онъ, освободясь окончательно отъ всехъ своихъ ультра-западныхъ элементовъ, могъ стать въ самыя прямыя отношенiя къ нацiональной жизни и нацiональной литературе, стать оплотомъ нацiональности вообще и русской нацiональности въ особенности. Ему предстояла и серьозная борьба, и можетъ-быть прочная победа съ утвержденiемъ руководящаго значенiя.

Почему въ самомъ деле выделилась изъ него "Русская Речь"? неужели же только изъ-за статьи г-жи Туръ о madame Свечиной? Пожалуй и изъ-за статьи, но во всякомъ случае статья была только внешнимъ поводомъ. Для "Русскаго Вестника" - такъ по крайней мере должно полагать - обнаружилось, что ярая вражда съ французскимъ ультрамонтанствомъ въ пределахъ Россiи - вопервыхъ донкихотство, а вовторыхъ въ основахъ своихъ расходится съ серьознымъ философскимъ взглядомъ коренной редакцiи на религiозные интересы. Взглядъ высказался не прямо, а въ виде намека и очень скоро погибъ въ хламе печальнейшихъ домашнихъ дрязговъ; но онъ высказался, онъ могъ быть шагомъ на новую ступень развитiя. Шагомъ же этимъ редакцiя могла развязать себе руки на серьозную борьбу и съ ультра-западничествомъ, и съ мракобесiемъ, и съ теоретиками, и съ славянофильствомъ.

"развращеннаго" человечества, до техъ поръ пока луна не соединится съ землею.

Время для начатiя борьбы было самое удобное и благопрiятное. Месяца за два, много за три, до открытiя г-жою Туръ походовъ на "Русскiй Вестникъ", раздался запросъ г. Дудышкина о томъ: народный ли поэтъ Пушкинъ? Незадолго также вышелъ и томъ "Русской Беседы", въ которомъ резко обнаружилось произвольное обращенiе славянофильства съ народнымъ бытомъ, даже въ самыхъ искреннихъ его выраженiяхъ, песняхъ. Чтоже касается до теоретиковъ, то они тогда поистине свирепствовали надъ философiей, исторiей и искуствомъ.

Всякое направленiе живетъ борьбою, въ борьбе прiобретаетъ и силы, и яркую особенность, и авторитетъ. Плохо то направленiе, которому незачто и не съ кемъ бороться: даже оно въ такомъ случае и не направленiе, ибо или совсемъ безсильно, или примыкаетъ къ другому, сильнейшему, значитъ попусту толчется на свете, отвлекая только задаромъ силы отъ ихъ настоящаго средоточiя. Признакъ самобытности и силы направленiя - борьба... Это чувствовалъ и чувствуетъ "Русскiй Вестникъ"; но за что же осталось ему бороться? Прежде, въ свою первоначальную эпоху, онъ боролся вообще за светъ и свободу. Отделились элементы, образовавшiе мрачный "Атеней", - "Вестникъ" сталъ бороться противъ централизацiи за народности, местности, исторiю, избегая впрочемъ прямо говорить, за что онъ борется. Железная логика фактовъ влекла его къ дальнейшей последовательности; отъ него отделились последнiе элементы, препятствовавшiе ему поднять знамя народности. Положенiе его определялось окончательно.

Но на то, чтобы смело и последовательно выкинуть флагъ нацiональности, у "Русскаго Вестника" опять-таки нестало такта или энергiи. А между темъ, такъ какъ одной англiйской подкладкой, хоть и патентованной, не проживешь, потомучто надъ этой подкладкой удачно смеялся даже и фельетонистъ трактирнаго "Развлеченiя", то все-таки надобно было сойти съ олимпiйскихъ высотъ на арену борьбы...

Часть: 1 2