«АННА КАРЕНИНА»
Вскоре после окончания работы над «Войной и миром» Толстой принялся за роман из эпохи Петра I, надеясь в этой эпохе, о которой он говорил, что «весь узел русской жизни сидит тут», найти разгадку исторических судеб России и русского национального характера. Убеждение в том, что Россия должна развивать самобытную национальную культуру, должно было стать, как и в «Войне и мире», одной из центральных идей романа, и в этом заключалась органическая связь этих произведений. Очень показательна запись Толстого, сделанная им в самом начале работы над новым романом: «Петр, т. е. время Петра, сделало великое необходимое дело, но, открыв себе путь к орудиям Европ. цивилизации, не нужно брать цивилизацию, а только ее орудия для развития своей цивилизации. Это и делает народ»1. Однако, заготовив для романа много материала и написав ряд художественно полноценных фрагментов его, Толстой не довел до конца эту работу, с трудом ему дававшуюся, хотя и вновь возвращался к ней в конце 70-х годов. Ему трудно было, как он сам признавался, проникнуть в отдаленную от его времени эпоху, в психологию тогдашних людей, представить себе их быт, обстановку их жизни. Очень охлаждало Толстого в его работе и то, что, по мере углубления в исторический материал, личность Петра все более и более отталкивала его.
Летом 1871 года Толстой жил в самарских степях, лечась кумысом. Вскоре он приобрел в Самарской губернии имение, куда начиная с 1872 года ездил на летние месяцы несколько раз подряд, иногда со всей семьей. В 1873 году Самарскую губернию постиг голод, и Толстой принял участие в помощи голодающим. По его инициативе был организован сбор денежных пожертвований в пользу голодающих, давший значительную сумму и облегчивший нужду самарских крестьян.
С большой энергией принялся Толстой в 1871—1872 годах за составление своей обширной «Азбуки». К этому побудило его новое увлечение педагогикой, которая теперь, по его признанию, интересовала его больше, чем литературная деятельность. «Азбуке» Толстой придавал исключительно большое значение. А. А. Толстой он писал: «Гордые мечты мои об этой азбуке вот какие: по этой азбуке только будут учиться два поколения русских всех детей — от царских до мужицких — и первые впечатления поэтические получат из нее, и что, написав эту «Азбуку», мне можно будет спокойно умереть»2. Ей же он писал в другом письме: «Эта азбука одна может дать работы на 100 лет. Для нее нужно знание греческой, индийской, арабской литератур, нужны все естественные науки, астрономия, физика, и работа над языком ужасная — надо, чтоб все было красиво, коротко, просто и, главное, ясно»3. И Толстой в связи с этой новой, увлекавшей его работой усиленно занимается греческим языком и естественными науками, особенно физикой, а также астрономией, для составления популярных статей по этим дисциплинам.
«ужасной» работе над языком «Азбуки», Толстой имел в виду преимущественно работу над языком детских рассказов, вошедших в «Азбуку». Язык этих рассказов, образцом которых и лучшим достижением, по справедливому отзыву самого Толстого, является «Кавказский пленник», Толстой довел до предельной степени простоты и ясности, так, чтобы он мог пройти «через цензуру дворников, извозчиков, черных кухарок». Язык этот Толстой вырабатывал, прислушиваясь к языку крестьянских ребят, вчитываясь в написанные ими рассказы, используя материал сказок, пословиц, былин. Это был в полной мере народный язык, общепонятный, доступный всякому и потому чуждый диалектизмов и местных лексических особенностей. В марте 1872 года Толстой писал Н. Н. Страхову: «Бедная Лиза» выжимала слезы, и ее хвалили, а ведь никто никогда уже не прочтет, а песни, сказки, былины — все простое будут читать, пока будет русский язык.
Я изменил приемы своего писания и язык... язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, — мне мил. Язык этот, кроме того, — и это главное — есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное — язык не позволит...»4
В этот период Толстой тратил много времени на организацию школьного дела, на составление учебных руководств, на публичные выступления и литературную полемику по вопросам народного образования, в частности по вопросу о методе обучения грамоте. В декабре 1874 года он писал А. А. Толстой: «Я теперь весь из отвлеченной педагогики перескочил в практическое, с одной стороны, и в самое отвлеченное, с другой стороны, дело школ в нашем уезде. И полюбил опять, как 14 лет тому назад, эти тысячи ребятишек, с которыми я имею дело. Я у всех спрашиваю, зачем мы хотим дать образование народу, и есть пять ответов. Скажите при случае ваш ответ. А мой вот какой. Я не рассуждаю, но когда я вхожу в школу и вижу эту толпу оборванных, грязных, худых детей с их светлыми глазами и так часто ангельскими выражениями, на меня находит тревога, ужас, вроде того, который испытывал бы при виде тонущих людей. Ах батюшки, как бы вытащить, и кого прежде, кого после вытащить! И тонет тут самое дорогое, именно то духовное, которое так очевидно бросается в глаза в детях. Я хочу образования для народа только для того, чтобы спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе. И дело у меня идет хорошо, очень хорошо. Я вижу, что делаю дело и двигаюсь вперед гораздо быстрее, чем я ожидал»5.
В марте 1873 года Толстой начал работу над романом «Анна Каренина», задуманным еще в 1870 году и законченным лишь в 1877 году. Толстой первоначально хотел показать в нем судьбу «потерявшей себя» замужней женщины из высшего общества. Замысел этот был связан с вопросом о свободе чувства для женщины, ставшем на очередь дня особенно в пореформенную эпоху. Но чем дальше подвигалась работа над романом, тем все шире раздвигались его рамки, как это большей частью бывало у Толстого.
До нас дошло большое количество черновых материалов, относящихся к «Анне Карениной»6, в том числе ранний конспективный набросок всего произведения, в котором для отдельных глав намечен был только схематический план. По этому конспективному наброску легко судить о тех рамках, в которых должна была развиваться тема романа.
— неверная жена, жалкая, но не преступная. Она молода, полна неизрасходованных жизненных сил, страстно хочет любить и быть любимой, но муж ее, кроткое и доброе существо, — человек невзрачный, рассеянный и чудаковатый, в полном смысле слова «не от мира сего». Он никак не мог импонировать ни обществу, в котором вращаются супруги, ни жене. Жена, встретившись на своем жизненном пути с красивым молодым аристократом, который пробуждает в ней не выявившийся до сих пор инстинкт настоящей женской любви, теряет голову и смело и дерзко, не считаясь с моральными преградами, ведет борьбу за свое счастье. Без той напряженной рефлексии и мучительного самоконтроля, которые характеризуют поведение Анны в окончательной редакции романа, она преступает обычные моральные устои, не считаясь с горем и страданиями своего незлобивого мужа, пренебрегая установившимися нормами поведения замужней женщины. Она беззастенчиво лжет мужу и его любимой сестре, впоследствии замененной отталкивающей ханжой графиней Лидией Ивановной, и подчас бравирует свободой своего поведения и своих суждений о любви. Она «дьявол» в образе женщины; в ее облике — «дьявольский блеск», в душе — «решимость ни перед чем не останавливаться на своем порочном пути».
И при всем том она действительно жалка в своем любовном угаре. Ни Анна, ни Вронский не находят счастья в своей связи. Светское общество отвернулось от них, а признание людей свободомыслящих, «нигилистически» настроенных, «дурно воспитанных» писателей, музыкантов и художников, посещающих их, не доставляет им радости. Анна не может отделаться от мысли о лживости своего положения; она, кроме того, ревнует Вронского. Чтобы спасти себя от одиночества, она придумывает себе разные средства: пробует блистать красотой и нарядами и завлекать мужчин, пытается «построить себе высоту, с которой бы презирать тех, которые ее презирали», но все это оказывается не в ее натуре. Остаются одни «животные отношения» с любимым человеком и роскошь жизни, да еще «привидение» — покинутый муж, «осунувшийся, сгорбленный старик, напрасно старавшийся выразить сияние счастья на своем сморщенном лице». Анна не выдерживает такой жизни и кончает самоубийством.
Каренина, уже в раннем воплощении Толстым его замысла, не виновата в том, что она «потеряла себя» и стала неверной женой. Она, правда, эгоистична и безучастна к своему жалкому, хотя и доброму мужу, но это потому, что не в ее силах совладать со своей страстью и преодолеть нахлынувшее на нее любовное влечение, которого она никогда не испытывала к супругу, обделенному природой и лишенному таланта любви. Уже в одном из ранних вариантов романа появляется библейский эпиграф, отнимающий у людей право судить грешницу. Первоначально этот эпиграф, в котором идет речь о божьем, а не человеческом суде над женщиной, изменившей мужу, был заимствован из Шопенгауэра и звучал так: «Отмщение мое», затем дан был точный его библейский текст на церковнославянском языке: «Мне отмщение, и аз воздам». И раз поставленный эпиграф уже не снимался, несмотря на то что он далеко не исчерпывал усложнившегося впоследствии внутреннего смысла романа.
В процессе работы над романом Толстой все более и более отходил от первоначальной обрисовки характера Анны и Каренина. Чем дальше, тем больше морально повышался и духовно обогащался образ Анны и одновременно снижался моральный облик Каренина, постепенно превращавшегося в педантически самоуверенного и сухого бюрократа, пытающегося регламентировать свою семейную жизнь по принципам канцелярского уклада.
Художник, умевший найти настоящую правду жизни и считавший, что только о ней и нужно говорить, зорко подметил в дворянском семейном и общественном укладе своей эпохи типическое и характерное и отказался от изображения единичного и потому не характерного. Он в завершительной редакции романа рассказал о трагедии молодой, внутренне незаурядной женщины, погибшей в тисках светского общественного быта и его морали, наиболее типичным выражением которой было поведение ее постылого мужа и ближайшей аристократической среды. Холодной и бездушной морали Каренина и его круга и душевно ограниченной, формальной правоте поведения Вронского противопоставлена правда впервые горячо полюбившего женского сердца, которое не выдержало непомерной тяжести легшего на него нравственного бремени.
— воплощение страсти, до времени не находившей себе проявления, как бы заглушенной привычным укладом повседневного быта светской женщины, супруги сановника и матери любимого сына. Когда же Каренина на своем пути встретила человека, пробудившего у нее дремавшее чувство никогда еще не испытанной любви, она, глубоко захваченная этим чувством, радуясь ему и борясь с ним, все более и более отдается во власть его и всецело подчиняет ему свою внутреннюю жизнь. Она любит сына, рожденного ею от нелюбимого мужа, потому что сын дал ее душевному миру то, чего не мог дать муж, и равнодушна к дочери, рожденной от Вронского, потому что страстью к нему до конца была заполнена ее жизнь, и в ее душе для дочери уже не оставалось места. Все, чем жила Анна после встречи с Вронским, все, о чем она думала и что делала, диктовалось ее страстью к нему и стремлением удержать его любовь к себе.
в творчестве и воззрениях Толстого занимает существенное место. Любовь — страсть, в себе замкнутая и превращающаяся в «поединок роковой», в представлении Толстого приводит к гибели и Анну Каренину.
В согласии с первоначальным замыслом, по которому в центре повествования должна была быть судьба несчастной в любви женщины, в первых набросках романа еще нет образов Левина и Кити. Лишь через некоторый, правда небольшой, промежуток времени Толстой решил, как это он делал часто в своих художественных произведениях, связать судьбу посторонних его биографии персонажей с судьбой персонажей, непосредственно связанных с его личной жизнью и с жизнью его близких. Так параллельно с линией Анна — Каренин — Вронский определилась как равноправная линия Левин — Кити, отразившая в существенных своих чертах личные отношения самого Толстого с его невестой, потом женой, а также духовные искания и приближавшийся духовный кризис автора романа. К тому времени, когда задумана была «Анна Каренина», в творческом сознании Толстого возник ряд типов и образов, ждавших своего воплощения и пока еще не объединенных вокруг какого-либо центрального образа. И вот, как только он определился, так, говоря словами самого Толстого, «все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины»7, то есть Анны.
Осложнение рассказа о судьбе «потерявшей себя» женщины рассказом о жизни Левина и его общественных интересах и религиозно-философских исканиях неизбежно повлекло за собой введение в роман элемента злободневности. И это прежде всего потому, что сам Толстой — прототип Левина — живо откликался на важнейшие вопросы, занимавшие и волновавшие современное ему русское общество.
В «Анне Карениной» пореформенный помещичий и крестьянский быт и происшедшие в нем сдвиги и экономическое расслоение нашли самое живое и художественно убедительное отражение. Недаром Ленин в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха» пользуется цитатой из «Анны Карениной» для уяснения того, «в чем состоял перевал русской истории» за полвека с 1861 по 1905 год, считая, что «трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861—1905 годов», чем та, которая выражается мыслью Левина: «У нас теперь... все это переворотилось и только укладывается...»8
— Кознышева, Вронского, Облонского, семьи Щербацких, помещика Свияжского, кулака Рябинина, знаменитого петербургского адвоката, крестьянского люда, фигурирующего в романе. Личная, интимная жизнь персонажей романа выступает на фоне глубоких социальных противоречий эпохи и этими противоречиями в конечном счете определяется. Заглавие романа, как и его эпиграф, соответствовавшие объему темы в первоначальном замысле, применительно к законченному его тексту оказываются слишком узкими.
В промежуточных стадиях работы над романом Толстой порой полнее и определеннее характеризует некоторых из своих персонажей, отражающих общественные движения эпохи и в окончательном тексте лишь бегло упоминаемых. Так, о Крицком, приятеле и сотруднике Левина в деле насаждения в деревне производительных артелей, прямо сказано, что он социалист, проповедующий коммунизм и утверждающий необходимость насильственной борьбы с существующим общественным строем. В этом смысле в черновых текстах Крицкий и высказывается, и его речи, как и речи Николая Левина, — непосредственный отзвук идей революционного народничества 70-х годов, которые Толстой так или иначе склонен был ассоциировать с нигилизмом.
В первоначальных планах и набросках «Анны Карениной» несколько раз упоминаются нигилисты, принимающие своими советами какое-то участие в семейной драме Анны и Каренина. В дальнейшей работе над романом нигилисты в этой ситуации и вообще никак прямо не фигурируют, возможно, потому, что в 70-х годах нигилизм в том его понимании, какое утвердилось в 60-е годы, становится уже анахронизмом. Но в одной из черновых редакций романа все же имеется эпизод с выпадом против нигилистов. Тут мы читаем впоследствии исключенную главу, в которой в связи с заботами Каренина о воспитании его сына Сережи рассказывается о совещании Каренина с приглашенным им педагогом. Воззрения и поведение этого педагога очень подходят к тем, которые обычно связывались с понятием нигилизма. Педагог относится с презрением к Каренину и к его взглядам на воспитание и не пытается даже скрыть этого. Он возражает против религиозного элемента и против «чувственной стороны» в воспитании и считает основной его задачей образование в душе ребенка «правильных понятий». В окончательном тексте ни о планах Каренина относительно воспитания сына, ни о споре Каренина с педагогом, ни о поведении и взглядах педагога ничего не говорится, и единственным намеком на его нигилизм является лишь фраза, обращенная к Сереже:
«Вы бы лучше думали о своей работе, а именины никакого значения не имеют для разумного существа. Такой же день, как и другие, в которые надо работать».
«обществе партии крокета» у Бетси, спрашивает ее: «Вы будете на празднике у Роландаки?» Из текста неясно, кто такой этот Роландаки, так как больше о нем здесь нигде не упоминается. Чтобы понять, каким образом в завершенный текст попала эта фамилия, нужно обратиться к черновым редакциям, в которых о Роландаки, вначале фигурирующем под фамилией барона Илена или Ильмена, говорится довольно подробно. Это финансовый делец нового типа, очень богатый, умный, образованный и прекрасно воспитанный человек. «Общество партии крокета» собирается на его богатой даче, а не на даче Бетси, как в окончательной редакции. У него бывают представители высшего света, вплоть до великого князя, которые ездят к нему, чтобы приятно провести время, вкусно поесть, посмотреть его картины, но они вместе с тем относятся к нему как к чуждому им по положению человеку, с которым общаются лишь в известных, строго очерченных границах. Среди гостей Роландаки-Илена — и Вронский и Анна. Этот впоследствии отброшенный Толстым эпизод очень хорошо иллюстрирует социальную эволюцию русской аристократии в 70-е годы — по тому же приблизительно пути, через который прошел и Стива Облонский.
«Анна Каренина» писалась на протяжении 1873—1877 годов, и Толстой, по мере того как работа над романом подвигалась вперед, отзывался в нем на многое из того, что возбуждало умы русского общества и находило отклики в печати как раз в эти годы или незадолго до этого. Научные и философские проблемы, вопросы искусства, исторические политические события, отдельные правительственные мероприятия, факты общественной жизни за это время в той или иной мере подверглись обсуждению в «Анне Карениной»9.
Так, в ней нашли себе отражение споры русских ученых и философов по вопросу о границах между психическими и физиологическими явлениями, главным образом развернувшиеся на страницах «Вестника Европы» в 1872—1874 годы. Левин, интересующийся естествознанием, сам в курсе этих споров. Он же критикует популярное учение о теплоте Тиндаля, книги которого были переведены в России в конце 60-х и в первой половине 70-х годов. С ним ведет беседу помещик Свияжский о теории воспитания, высказанной Спенсером в статье, появившейся в русском переводе в 1874 году в журнале «Знание». Свияжский говорит также о «Шульце-Деличевском направлении», о «Мильгаузенском устройстве», занимающем теперь лучшие умы Европы, о громадной литературе по рабочему вопросу «Лассалевского направления». (В 1870 году вышло в русском переводе В. Зайцева собрание статей Лассаля.) Тот же Свияжский пытается заинтересовать Левина журнальной статьей о причинах раздела Польши. Этот вопрос в начале 70-х годов привлек ряд русских историков во главе с Костомаровым; на эту тему в «Вестнике Европы» за 1874 год напечатана была статья Щебальского, о которой, видимо, и идет речь в романе.
Каренин читает брошюру о путешествии, очевидно, известного путешественника П. Я. Пясецкого в Китай, вышедшую в 1874 году. Он же читает сочинение о евгюбических надписях — видимо, статью на эту тему Мишеля Бреаля, напечатанную в «Revue des deux Mondes» за 1874 год. Анна читает «новую книгу» Тэна, то есть его сочинение «L’ancien règime», первый том которого вышел в 1870 году. В черновых текстах она, кроме того, читает «модные серьезные книги» Токвиля, Карлейля, Льюиса. Полные собрания сочинений первых двух авторов вышли в оригиналах в 60-е и 70-е годы, наиболее же популярная книга Льюиса «Вопросы о жизни и духе» вышла на английском языке в 1874 году, а в русском переводе — в 1876 году. Князь Львов, озабоченный воспитанием сына, читает учебник русской грамматики Буслаева, вышедший в 1869 году. За обедом у Облонского в одной из черновых редакций романа ведется разговор на тему о неверности жены в браке в связи с полемикой по этому вопросу между Дюма-сыном и Жирарденом, завязавшейся во французской печати в 1871—1872 годах. (В окончательной редакции спор уже ведется отвлеченно — на тему о правах и обязанностях женщины, без упоминания французских авторов.) В доме Щербацких спорят о спиритизме, особенно занимавшем некоторые круги русского общества начиная с 70-х годов; к помощи заезжего шарлатана-спирита обращается Каренин для решения своих семейных дел. Вместе с графиней Лидией Ивановной он в своей душевной тревоге одновременно старается опереться на учение о спасении одной лишь верой, без добрых дел. Это учение проповедовалось известным лордом Редстоком, приезжавшим в Россию в 1874—1875 годах и снискавшим себе здесь в великосветской среде усердных последователей, особенно в лице В. А. Пашкова, основателя секты «пашковцев».
как и некоторые другие страницы романа, не связаны тесно с его фабулой и без особого ущерба для нее могли бы отсутствовать, но они понадобились Толстому для того, чтобы отозваться на основные вопросы живописного искусства, тогда у нас обсуждавшиеся. Образ художника Михайлова и его реалистическая манера письма, особенно сказавшаяся в изображении Христа перед Пилатом, скорее всего связаны с личностью и творчеством художника И. Н. Крамского, написавшего в 1872 году картину «Христос в пустыне», в которой дан весьма очеловеченный образ Христа, близкий по идее к тому, какой вышел и из-под кисти Михайлова. В 1873 году Крамской рисовал известный портрет Толстого, и тогда, по свидетельству самого Крамского, между ним и Толстым велись долгие беседы по вопросам искусства, нашедшие, нужно думать, отражение в романе. «Ивановско-Штраусовско-Ренановское отношение к Христу и религиозной живописи», в котором Голенищев упрекает Михайлова, было свойственно и художнику Н. Н. Ге, автору картин «Тайная вечеря» (1863), «Вестники воскресения» (1867), «Христос в Гефсиманском саду» (1868). Толстой познакомился с Ге лично лишь в 1882 году, но, несомненно, знал его как художника значительно ранее.
Во время визита Левина с Облонским к Анне завязывается беседа о новом направлении в искусстве, о новой иллюстрации Библии французским художником (очевидно, имеются в виду иллюстрации к библейскому тексту Доре, появившиеся в 1866 году). Анна говорит о торжестве реалистического направления в искусстве и литературе, в частности у Золя и Доде, романы которых стали выходить в свет с начала 70-х годов. Вронский и Кити на балу говорят о будущем общественном театре, о чем шли у нас усиленные толки со времени Политехнической выставки 1872 года, при которой был организован общедоступный народный театр. В романе упоминаются певицы Нильсон, Патти, Лукка, с большим успехом выступавшие в 70-х годах в Петербурге и Москве. Левин, слушая концерт, в беседе с Песцовым высказывается о недостатках вагнеровского направления в музыке, которые состоят в том, что музыка переходит в область чужого искусства. Как пример такой же ошибки, он приводит скульптора, который вздумал высекать из мрамора тени поэтических образов, стоящие вокруг фигуры поэта на пьедестале. Скульптором этим, окружившим фигуру поэта как бы тенями персонажей его поэтических произведений, был Антокольский, выставивший в 1875 году в Академии художеств свой проект памятника Пушкину.
против чрезмерного притеснения башкир, подвергшихся в начале 70-х годов особенно жестокому угнетению со стороны местной администрации. На обеде у Облонского происходит спор о преимуществах классического и реального образования — отголосок того общественного возбуждения, которое связано было с введением нового гимназического устава 31 июля 1871 года, по которому в гимназиях для борьбы с вольнодумством введено было усиленное преподавание классических языков и лишь воспитанники гимназии получали доступ в университеты. На квартире у Катавасова в присутствии Левина идет разговор об университетском вопросе, являющийся отзвуком резких разногласий в профессорской среде Московского университета в 1867 году, результатом которых был уход в отставку трех молодых профессоров. Во время визита Левина к графине
Боль завязывается беседа о процессе иностранца, которого в виде наказания предложено было выслать за границу. Тут очевидный намек на громкий процесс железнодорожного афериста Струсберга, арестованного в Москве в 1875 году, преданного суду и приговоренного к ссылке в Сибирь, но в конце концов благодаря своему иностранному подданству высланного за границу.
«славянский вопрос». По словам Толстого, он пришел «на смену вопросам иноверцев, американских друзей, самарского голода...», то есть на смену разговорам, связанным с празднованием в 1875 году присоединения униатов к православной церкви, толкам о приезде американской депутации в 1866 году для поздравления Александра II с благополучным исходом покушения на него Каракозова и для выражения благодарности за вмешательство России в гражданскую войну в Соединенных Штатах; наконец, на смену общественному возбуждению, вызванному страшным голодом в Самарской губернии в 1873 году.
«Славянский вопрос» особенно обострился у нас со времени возникновения в июне 1876 года сербско-черногорско-турецкой войны, в которой приняли участие русские добровольцы. С самого начала добровольческое движение вызвало у Толстого отрицательное к себе отношение. Когда 1 апреля 1877 года Россией была объявлена война Турции, он писал А. А. Толстой: «Как мало занимало меня сербское сумасшествие и как я был равнодушен к нему, так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня»10.
Добровольческое движение в пользу славян наряду с духовным кризисом Левина являются, как известно, центральными темами последней, восьмой части «Анны Карениной». Катков, редактор «Русского вестника», в котором печатался роман, воспротивился тому, чтобы печатать на страницах своего журнала выпады против добровольческого движения, но Толстой, в черновых редакциях восьмой части, или «эпилога», как она тогда обозначалась, отзывавшийся о «славянском вопросе» еще более резко, чем в окончательном тексте, настолько упорно отстаивал свои позиции, что, как мы знаем, пошел на разрыв с Катковым и выпустил эту часть отдельной книжкой.
всестороннее уяснение лишь после того, как она включена была в тему социально-общественную, и «Анна Каренина» оказалась романом одновременно и семейным и социальным.
«Иногда, — писал он, — хочется все-таки писать и, представьте себе, чаще всего именно роман, широкий, свободный, вроде «Анны Карениной», в который без напряжения входило бы все, что кажется мне понятым мною с новой, необычной и полезной людям стороны»11. Отсюда страницы и целые главы в «Анне Карениной», которых не ввел бы в роман писатель, взыскательный только к архитектурной стройности произведения (например, встречи Вронского и Карениной с художником Михайловым и в связи с этим рассуждения о сущности искусства, картина дворянских выборов; тема сербско-турецкой войны).
Толстой же, как правило, никогда не знал, как продолжит и как кончит он то, что начал писать, и на какие занимавшие его вопросы он отзовется в процессе работы над какой-либо сложной темой. «Знаете ли вы,— говорил он одному своему знакомому, — что я очень часто сажусь писать одно и вдруг перехожу на более широкие дороги: сочинение разрастается»12. Так именно обстояло дело с «Анной Карениной», как ранее с «Войной и миром», как впоследствии с «Воскресением». И это происходило потому, что у Толстого работа над художественным произведением всегда сопровождалась стремлением уяснить себе существенные проблемы, волновавшие его и выдвигавшиеся живой современностью. Он смело нарушал установившиеся литературные каноны и жертвовал ими, когда ему нужно было откликнуться на факты и события реальной жизни, так или иначе задевавшие и заставлявшие работать его сознание. Художественный образ для Толстого был прежде всего средством возможно более точно и наглядно сообщить читателю свои мысли о жизни и одновременно самому себе помочь оформить их в конкретном выражении. Как раз по поводу «Анны Карениной» Толстой писал критику Н. Н. Страхову: «Если же бы я хотел сказать словами все то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, — сначала... Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собой, для выражения себя; но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя, а можно только посредственно — словами, описывая образы, действия, положения»13.
Вот эта-то система «сцепления» мыслей при помощи художественных образов и сделала «Анну Каренину» произведением, в котором глубина идейного замысла органически и неразрывно сочеталась с неослабевающей мощью словесного искусства. По силе и мастерству изображения живых людей с их душевными переживаниями, с их радостями и страданиями, волнениями и заботами, нравственными исканиями и блужданиями «Анна Каренина» не уступает «Войне и миру». В «Анне Карениной» Толстой все тот же великий художник-психолог, необыкновенный знаток человеческой души, от глаз которого не укроется малейшее ее движение. Казалось бы, что во всем, ранее им созданном, он исчерпал все разновидности человеческой психологии и человеческих характеров, доступные писательскому и жизненному опыту одного художника. Однако в «Анне Карениной» Толстой, не повторяя себя, показал нам новые человеческие индивидуальности и проник в новые психологические глубины, им почти еще не затронутые или затронутые лишь мимоходом. Анна, Вронский, Каренин, Левин, Кити, Стива Облонский, его жена Долли — все эти образы — замечательные художественные открытия, которые были под силу только все крепнувшему таланту Толстого, нашедшего и новые, свежие краски для изображения в романе быта и природы, и новые формы композиционного построения романа. В «Дневнике писателя» за 1877 год Достоевский, сам как романист уступая пальму первенства Толстому, писал: «Анна Каренина» есть совершенство как художественное произведение... и такое, с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться»14.
Основные социальные проблемы романа нашли особенно полное выражение в идейных исканиях Левина и в его неустанных попытках определить линию своего поведения в условиях развития капиталистических отношений, подрывавших экономические устои, на которых держалось помещичье хозяйство. Левин болезненно переживает процесс экономического оскудения дворянства. Ему, по его словам, «досадно и обидно видеть это со всех сторон совершающееся обеднение дворянства». Он готов помириться с тем, что мужик скупает помещичью землю: Левин считает это справедливым, потому что «барин ничего не делает, а мужик работает и вытесняет праздного человека». Но ему трудно примириться с тем, что арендатор покупает за полцены чудесное имение у барыни, живущей в Ницце, что купцу отдают в аренду за рубль десятину земли, которая стоит десять рублей.
— установление рациональной экономической системы в области земледелия. Он отвергает те способы разрешения этой проблемы, которые имеют хождение в Западной Европе, куда он едет специально затем, чтобы проверить возможность приложения заграничных экономических систем к русской действительности. Отвергает он и теории либеральных помещиков, ориентирующихся на западную практику. Он пишет книгу, в которой старается доказать, что капиталистический путь развития гибельно отражается на судьбах земледелия в России. «Он доказывал, что бедность России происходит не только от неправильного распределения поземельной собственности и ложного направления, но что этому содействовали в последнее время ненормально привитая России внешняя цивилизация, а особенно пути сообщения, железные дороги, повлекшие за собою централизацию в городах, развитие роскоши и вследствие того, в ущерб земледелию, развитие фабричной промышленности, кредита и его спутника — биржевой игры».
Левина больше всего волнует и заботит вопрос о том, как наладить такие отношения между помещиками и крестьянами, при которых можно было бы согласовать их интересы. С одной стороны, Левин испытывал «кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно, с молоком бабы-кормилицы». Считая переделку экономических условий «вздором», он тем не менее «всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа». С другой стороны, Левин признает, что «никакая деятельность не может быть прочна, если она не имеет основы в личном интересе»; личный же интерес его, помещика, как это прекрасно видит Левин, находится в противоречии с интересами крестьян: «он ясно видел теперь, что то хозяйство, которое он вел, — была только жестокая и упорная борьба между им и работниками». Наибольшая трудность в отношениях между барином и мужиком «состояла в непреодолимом недоверии крестьян к тому, чтобы цель помещика могла состоять в чем-нибудь другом, кроме желания обобрать их сколько можно». Левин и сам сознает, что он фактически эксплуатирует крестьянский труд. Он стремится к тому, чтобы устранить преграды, разделяющие помещика и крестьянина, путем создания таких условий, при которых крестьяне были бы заинтересованы в успехе помещичьего хозяйства, работая с помещиком на артельных началах, как пайщики в общем хозяйственном предприятии. Для такой согласованной работы нужно, по мнению Левина, «спустить уровень хозяйства». Ему в его утопических мечтаниях представляется, что это приведет к полному экономическому преобразованию страны. «Все хозяйство, главное, — положение всего народа, — думает Левин, — совершенно должно измениться. Вместо бедности — общее богатство, довольство; вместо вражды — согласие и связь интересов. Одним словом, революция бескровная, но величайшая революция, сначала в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира».
Однако Левин в конце концов приходит к сознанию бесплодности всех своих проектов установить гармонию во взаимных отношениях между помещиками и крестьянами на основе сохранения патриархального уклада, при котором помещичьи привилегии в землевладении останутся незыблемыми. Исторический ход вещей разрушает его утопические иллюзии. Неудовлетворенность своей хозяйственной деятельностью приводит Левина к неудовлетворенности жизнью вообще, к крайнему пессимизму, овладевшему им особенно после смерти брата. Он чувствует, что из-под его ног уходит та почва, на которой он старался держаться. Его одолевают религиозные сомнения, он теряет былую веру в бога. «И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».
Но хлопоты и заботы повседневной жизни, связанные с ведением хозяйства, с выполнением нравственных обязательств по отношению к родным, на время отвлекают Левина от мучительных и неразрешимых для него вопросов о смысле жизни. Реальная, практическая жизнь предъявляет ему свои требования; он старается ухватиться за них, и тогда тяжелые думы, преследовавшие его, на время оставляют его в покое. «Теперь он, точно против воли, все глубже и глубже врезывался в землю, как плуг, так что уж и не мог выбраться, не отворотив борозды. Жить семье так, как привыкли жить отцы и деды, — то есть в тех же условиях образования и в тех же воспитывать детей, было несомненно нужно. Это было так же нужно, как обедать, когда есть хочется; и для этого так же нужно, как приготовить обед, нужно было вести хозяйственную машину в Покровском так, чтобы были доходы. Так же несомненно, как нужно отдать долг, нужно было держать родовую землю в таком положении, чтобы сын, получив ее в наследство, сказал так же спасибо отцу, как Левин говорил спасибо деду за все то, что он настроил и насадил. И для этого нужно было не отдавать землю внаймы, а самому хозяйничать, держать скотину, навозить поля, сажать леса».
из создавшегося душевного тупика он находит в том, что глубоко проникается услышанными им от крестьянина-подавальщика Федора словами, сказанными о другом крестьянине — Фоканыче: «Он для души живет. Бога помнит». Эти слова потрясли Левина, «ослепляя его своим светом», принесли ему внутреннее успокоение, внушили сознание, что жизнь его «не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра», который он властен вложить в нее.
«просветлением» и тем душевным перерождением, которые несколько позднее пережиты были самим Толстым, но которые в романе в применении к Левину показаны очень неясно, схематично и недостаточно мотивированны.
Время, когда писалась «Анна Каренина», было отделено от времени работы Толстого над «Войной и миром» десятью годами, и это наложило свою печать на все содержание нового романа, определив господствующее в нем настроение. Если «Война и мир» по всему своему тону — роман, проникнутый оптимистическим отношением к жизни, то «Анна Каренина», наоборот, проникнута пессимизмом. В. И. Ленин указывал на «глубокие нотки пессимизма» в творчестве Толстого15. Такими нотками как раз изобилует «Анна Каренина». «Война и мир» — апофеоз здоровой, полнозвучной жизни, ее земных радостей и земных чаяний. Здесь утверждается прочное семейное начало, изображается настоящее «семейное счастье» двух супружеских пар — Пьера и Наташи Безуховых, Николая и Марии Ростовых. Личная жизнь людей тесно и благотворно сплетается с гражданской и общественной жизнью страны. Победоносный исход Отечественной войны, явившийся результатом сплочения всех моральных сил русского народа, великие очистительные испытания, через которые прошли в эту войну главные герои романа, нравственно закаляют их и открывают им путь для счастливой и удовлетворенной жизни. Наиболее близкий по духу Толстому герой «Войны и мира» Пьер Безухов смысл своего существования находит в радостях семейной жизни и в работе политического деятеля, помышляющего о либеральных реформах. Его душевный мир, на время оказавшийся в плену у масонской мистики, в дальнейшем наполняется интересами не религиозными, а общественно-политическими, тесно связанными с реальными запросами современности.
Совсем другое видим мы в «Анне Карениной». Здесь господствует настроение напряженной тревоги и глубокого внутреннего смятения. Это обнаруживается уже в самой композиции романа, в которой присутствуют иррациональные соответствия и совпадения, мистические сны, предчувствия и предзнаменования, таинственные символы, навязчивые галлюцинации (гибель сторожа под колесами вагона, символически предрекающая такую же судьбу Анны; странный, уродливый, лохматый старичок, работающий над железом и произносящий при этом таинственные французские слова, несколько раз возникающий в галлюцинациях Анны, показавшийся ей в ее смертный час и привидевшийся во сне одновременно Анне и Вронскому в один из тревожнейших периодов их отношений; метель и буря во время возвращения Анны в Петербург, символизирующие ее душевную взволнованность; гибель Фру-Фру как предвестие гибели Анны; вспыхивающая и потухающая свеча как аллегорический образ смерти).
в их семейном союзе, таком поначалу, казалось бы, ясном и прочном, вскоре после их брака создаются мучительная пустота и неудовлетворенность. Кипучая и напряженная хозяйственная работа Левина, попытки принять участие в общественной деятельности, так же как и любовь, не избавляют его от тяжелого душевного тупика. От него он, близкий к совершенному отчаянию, спасается мужицкой религиозной верой, утверждающей жизнь для бога и для души, а не для личного эгоистического счастья, к которому он все время стремился до этого. Черствый и антипатичный Каренин, жизнерадостный, легкомысленный и по-своему симпатичный Облонский — оба они делают несчастными своих жен. Анна разрывает брачные узы, но не находит счастья и в соединении с Вронским; Долли же терпеливо несет бремя спутницы своего ветреного и беспечного мужа и вся уходит в хлопоты и заботы о своих детях, о скудеющем изо дня в день материальном быте семьи. Нечего и говорить о том, как непригляден, мелок и ничтожен нравственный уровень личных и семейных отношений таких персонажей, как Бетси Тверская и ее светское окружение, собирающееся на партию в крокет.
Бесплодно и далеко от подлинных запросов жизни и все то, что делают государственные люди, общественные деятели и ученые, выведенные в романе, — от Каренина до участников дворянских съездов и авторов научных книг. Беспочвенны, обречены на полную неудачу попытки Крицкого и Николая Левина претворить в жизнь их радикальные социальные проекты, незадачлива судьба художника Михайлова. В конце концов даже система взглядов Левина на отношения между помещиком и крестьянами, на способы рационального ведения хозяйства, на средства поднятия народного благосостояния — взглядов, так упорно и сосредоточенно вынашивавшихся Левиным, — тоже оказывается не такой уж прочной и устойчивой при столкновении с теми сомнениями и разочарованиями, которые одолевают Левина после смерти его любимого брата. Самая смерть — Николая Левина и затем Анны — ни в одном из предшествующих произведений Толстого не показана с такой силой внутреннего трагизма, как в «Анне Карениной».
на Калиновом лугу) или красота крестьянской семейной идиллии и материнской любви Долли Облонской. Критикуются в романе и современная наука, и философия, и искусство, и идейные движения эпохи. Отрицательно изображается в «Анне Карениной» и добровольческое движение в пользу сербов, возникшее в среде русской интеллигенции в связи с сербско-турецкой войной, в противоположность тому, как Толстой расценивал патриотический подъем всего русского народа в Отечественную войну 1812 года в «Войне и мире».
Пессимизм, пронизывающий роман, станет нам понятен, если мы будем его рассматривать как реакцию Толстого на стремительное развитие в России капиталистических отношений, когда у нас, по мысли Левина, «все это переворотилось и только укладывается». Капитализм разрушал старые, устоявшиеся формы жизни и в дворянском и в крестьянском быту и насаждал в России новые формы буржуазного уклада, органически чуждого Толстому. «То, что «переворотилось», — писал Ленин, — хорошо известно, или, по крайней мере, вполне знакомо всякому русскому. Это — крепостное право и весь «старый порядок», ему соответствующий. То, что «только укладывается», совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот «только укладывающийся» буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала — Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку выяснить себе основные черты общественного строя в этой «Англии», связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена, Толстой отвергает, так сказать, принципиально. Подобно народникам, он не хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что «укладывается» в России никакой иной, как буржуазный строй»16.
кулаки-мироеды Рябинины. Те же порядки ставят непреодолимую преграду между Левиным и крестьянами, когда он пытается организовать свое хозяйство по новейшим западноевропейским образцам, и он приходит к заключению о необходимости «снизить уровень хозяйства», для того чтобы разрушить эту преграду. Распад семьи в глазах Толстого также косвенно связан с развитием капиталистических отношений: недаром в черновых редакциях романа Анна пытается найти себе поддержку среди тех слоев общества, которые были близки к радикальной буржуазии, — именно среди «нигилистов».
Роман создавался накануне той переоценки ценностей, которая вполне определилась у Толстого в начале 80-х годов и сопровождалась окончательным его переходом на идейные позиции патриархального крестьянства, окончательным отходом от официальной церковной религии и утверждением нового вероучения.
Очень напряженный и сложный внутренний процесс, связанный с критическим пересмотром своих религиозно-моральных взглядов, борьба старого в сознании Толстого с тем, что теперь представлялось единственной настоящей правдой, — все это постепенно нарастало в период работы над «Анной Карениной» и в свою очередь обусловливало тот пессимистический тон, которым проникнут роман и который отразил не только личное настроение Толстого, но и настроение широких народных масс, болезненно переживавших острую ломку нажитых традиций, не понимавших самой сути того нового, что приходило на смену старому, и не знавших, где искать помощи для борьбы с тем злом, какое приносила эта ломка. «Пессимизм, непротивленство, апелляция к «Духу», — по словам В. И. Ленина, — есть идеология, неизбежно появляющаяся в такую эпоху, когда весь старый строй «переворотился», и когда масса, воспитанная в этом старом строе, с молоком матери впитавшая в себя начала, привычки, традиции, верования этого строя, не видит и не может видеть, каков «укладывающийся» новый строй, какие «укладывают», какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам «ломки»17.
После того как закончена была «Анна Каренина», Толстой вторично с большим увлечением принялся за работу над романом из эпохи декабристов, ездил в Петербург для ознакомления с материалами, относящимися к декабристам, и в Москву для свидания с некоторыми декабристами и за нужными ему для работы книгами. Но этот роман не был закончен, он не давался ему, порой доставлял большие мучения; однако, как он сам писал, ни одна работа не занимала его так, как эта.
1 Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 17, стр. 625.
2 , Полн. собр. соч., т. 61, стр. 269.
3 Там же
4 Там же
5 Л. Н. , Полн. собр. соч., т. 62, стр. 130.
6 Они опубликованы в 20-м томе Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого.
7 —1891, М. 1928, стр. 32.
8 Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 29.
9 См. примечания В. Ф. Саводника к тексту «Анны Карениной», тт. I—II, Гиз, 1928, и статью С. Л. Толстого «Об отражении жизни в «Анне Карениной». — «Литературное наследство», т. 37—38, М. 1939.
10 Л. Н. , Полн. собр. соч., т. 62, стр. 322.
11 Л. Н. Толстой
12 «Литературное наследство», т. 37—38, стр. 426.
13 Л. Н. Толстой—269.
14 Ф. М. , Дневник писателя за 1877, 1880 и 1881 гг., Гиз, 1929, стр. 209.
15 Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 31.
16 В. И. Ленин—30
17 Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 31.