ТВОРЧЕСТВО Л. ТОЛСТОГО В 80-е И 90-е ГОДЫ
Ко времени окончания «Анны Карениной» уже вполне созрел тот перелом во взглядах Толстого на жизнь, на ее нравственные основы, на религию, на общественные отношения, который лишь углублялся в 80-е годы и позднее, находя отражение во всем том, что теперь писал Толстой. В 80-е годы из-под его пера вышли такие сочинения, как «Исповедь», «В чем моя вера?», «Так что же нам делать?», в 90-е — «Царство божие внутри вас». Во всех этих сочинениях он с большим волнением и искренностью пересматривал и свои собственные нравственные, религиозные и общественные взгляды и все то, чем жило современное ему общество и что усердно охранял социальный и государственный строй царской России.
«Я отрекся от жизни нашего круга, — пишет Толстой в «Исповеди», — признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живем, лишают нас возможности понимать жизнь, и что для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей»1.
«Простой трудовой народ», в понимании Толстого, — это русское многомиллионное крестьянство, идейные, социальные и политические позиции которого теперь стали особенно близки Толстому. Критика Толстого направлена, впрочем, не только против отрицательных сторон лишь русской действительности, но и против устоев жизни привилегированных классов вообще во всех буржуазных странах.
—1881 годах предпринимает поездку в Троице-Сергиеву лавру, путешествует пешком в Оптину пустынь (Калужской губернии), беседует о вере с монахами, в том числе со схимниками, архиереями, но эти беседы лишь укрепляют его в отрицательном отношении к официальной церкви.
Начав с отрицания церковной веры, Толстой все более проникался отрицательным отношением к официальной православной церкви и к современному ему государственному строю. Ему внушает отвращение фигура Победоносцева, ставшего опорой реакции. В 1881 году он пишет Александру III письмо, в котором просит его не казнить революционеров, убивших Александра II, но Победоносцев отказывается передать это письмо по назначению. Вскоре Толстой записывает в дневник: «Революция экономическая не то, что может быть. А не может не быть. Удивительно, что ее нет»2. Когда десять народовольцев по «процессу 20» были приговорены к смертной казни, он, справляясь в письме к жене об участи приговоренных, пишет ей: «Не выходят у меня из головы и сердца. И мучает, и негодование поднимается...»3 Возникновение революционной ситуации в России в 1879—1880 годах не могло не вызвать у Толстого обострения его политической оппозиционности.
В сентябре 1881 года Толстой с семьей поселился на длительное время в Москве ввиду необходимости дать образование детям. Посещение им московского Хитрова рынка и ночлежного дома, а также участие в январе 1882 года в трехдневной московской переписи открыло ему глаза на ужасы городской нищеты, о чем он рассказал в трактате «Так что же нам делать?», явившемся в то же время изложением основных взглядов на коренные вопросы, волновавшие его. Он попытался разрешить в нем не только проблемы религии, морали, науки, искусства, но и проблемы социальные, экономические и педагогические.
В книге «Так что же нам делать?» вполне определились те позиции Толстого, которые сблизили его с идеологией патриархального русского крестьянства, протестовавшего против разорения и обнищания, связанных с проникновением в деревню капиталистических отношений.
Предвидя неизбежность русской революции, Толстой писал в этой книге: «Как ни стараемся мы скрыть от себя простую, самую очевидную опасность истощения терпения тех людей, которых мы душим, как ни стараемся мы противодействовать этой опасности всякими обманами, насилиями, задабриваниями, опасность эта растет с каждым днем, с каждым часом и давно уже угрожает нам, а теперь назрела так, что мы чуть держимся в своей лодочке над бушующим уже и заливающим нас морем, которое вот-вот гневно поглотит и пожрет нас. Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв. Таково положение в Европе; таково положение у нас, и еще хуже у нас, потому что оно не имеет спасительных клапанов...»4
революции. В своих статьях о Толстом Ленин показал, что эта противоречивость у русского крестьянина и у Толстого сказалась в том, что страстный протест против гнета полицейско-самодержавного государства совмещался у него с политической незрелостью и религиозной мечтательностью.
Наиболее сильной стороной творчества Толстого Ленин считал его «самый трезвый реализм, срыванье всех и всяческих масок»5. Это было результатом беспощадно-критического отношения Толстого ко всем тем уродствам общественной и государственной жизни, против которых он так страстно протестовал. «Критика Толстого, — по мысли Ленина, — потому отличается такой силой чувства, такой страстностью, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в стремлении «дойти до корня», найти настоящую причину бедствий масс, что эта критика действительно отражает перелом во взглядах миллионов крестьян, которые только что вышли на свободу из крепостного права и увидели, что эта свобода означает новые ужасы разорения, голодной смерти, бездомной жизни среди городских «хитровцев» и т. д.». Тут же Ленин указывает на то, что «Толстой отражает их настроение так верно, что сам в свое учение вносит их наивность, их отчуждение от политики, их мистицизм, желание уйти от мира, «непротивление злу», бессильные проклятья по адресу капитализма и «власти денег»6.
К какому периоду жизни и творчества Толстого следует отнести все эти высказывания Ленина? Из всего контекста ленинских статей явствует, что Ленин имел в виду преимущественно последний период, начиная с 80-х годов, когда для Толстого действительно становятся характерными «беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс» и в то же время «юродивая проповедь «непротивления злу» насилием»7, когда мы слышим от него «горячий, страстный, нередко беспощадно-резкий протест против государства и полицейски-казенной церкви»8, когда Толстой предстает перед нами как «горячий протестант, страстный обличитель, великий критик»9.
Это явствует и из следующих слов Ленина: «По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей знати в России, — он порвал со всеми привычными взглядами этой среды и, в своих последних произведениях, обрушился с страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их, на разорении крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и лицемерии, которые сверху донизу пропитывают всю современную жизнь»10. Это, наконец, явствует и из тех резких и суровых обличений, которые Ленин направлял по адресу представителей казенной и либеральной прессы, лицемерно восхвалявшей Толстого в связи с восьмидесятилетним его юбилеем и через два года в связи с его кончиной.
Эта пресса выдвигала на первый план в обход конкретных вопросов демократии и социализма, поставленных Толстым, не то, что выражало его «разум», а то, что выражало его «предрассудок». То же, в сущности, делали и меньшевики-ликвидаторы, против которых Ленин выступил со статьей «Герои «оговорочки».
XIX века, а начиная с пореформенного периода, и отразившем в своих произведениях длительную эпоху — с 1861 по 1905 год. Ленин говорил о том, что «противоречия во взглядах и учениях Толстого не случайность, а выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века»11, а затем указывал на то, что, принадлежа главным образом к эпохе 1861—1904 годов, Толстой и как художник, и как мыслитель и проповедник поразительно рельефно воплотил в своих произведениях «черты исторического своеобразия всей первой русской революции, ее силу и ее слабость»12.
В статье «Л. Н. Толстой и его эпоха» Ленин характеризует Толстого как мыслителя, которому чужда определенная конкретно-историческая постановка вопросов общественной жизни, который рассуждает отвлеченно, допуская «только точку зрения «вечных» начал нравственности, вечных истин религии»13, не сознавая, что эта точка зрения есть лишь идеологическое отражение крепостного строя. Ленин ссылается при этом не только на позднейшие его произведения, но и на такие, как «Анна Каренина» и даже «Люцерн» (1857) и «Прогресс и определение образования» (1862). Это значит, что Ленин некоторые черты того мировоззрения, которое сложилось у Толстого окончательно в 80-е годы, в годы его духовного кризиса, относит еще к дореформенной эпохе, когда Толстой только начинал свою литературную деятельность. И действительно, окончательный переход Толстого на позиции патриархального крестьянства, сопровождавшийся острой критикой всей государственной, церковной и экономической системы современной ему России, очень долго подготовлялся и органически вырос из тех взглядов, какие были присущи ему в молодости.
Еще молодому писателю были свойственны те отвлеченно-моралистические, лишенные исторической конкретности взгляды, которые характеризуют позднего Толстого. Еще в молодые годы он обнаруживает влечение к патриархальным началам жизни, обусловленное отрицательным отношением к буржуазной цивилизации и признанием положительных качеств простого народа, противопоставляемого им привилегированным слоям общества. Уже в эту пору Толстой считает руководящим принципом в поведении людей религиозно-нравственное начало, побуждающее их к непрестанному внутреннему самосовершенствованию, при помощи которого, по его убеждению, могут быть преодолены все социальные конфликты и достигнуто благо человечества. В мировоззрении молодого Толстого проявляется своеобразный демократизм, в конце концов определивший его переход на позиции патриархального крестьянства. Одно из предвестий этого перехода нашло свое отражение в педагогических статьях Толстого начала 60-х годов и в «Войне и мире».
Само собой разумеется, что религиозно-философские и публицистические сочинения Толстого по цензурным условиям не могли печататься в России. Они издавались за границей, сначала в Швейцарии (Женева), а затем в Англии, при посредстве В. Г. Черткова. При ближайшем участии Толстого в конце 1884 года в Москве было основано издательство «Посредник», ставившее себе задачей создание литературы для народа в духе тех идей, которые Толстой проводил в своих произведениях. В этом издательстве вышел также ряд его собственных рассказов.
Стремясь следовать своему учению, Толстой прилагает усилия к тому, чтобы приблизить свой образ жизни к жизни трудового народа. Он ограничивает свои потребности и чередует литературную работу с физическим трудом.
Только огромный авторитет в русском обществе и во всем мире спасал его от преследований, но сочинения его запрещались цензурой и многие из них распространялись в России подпольно революционными организациями в нелегальных литографированных или заграничных печатных изданиях и в рукописных копиях.
об отказе от литературной собственности на свои произведения, написанные после 1881 года. В 1891—1893 и 1898 годах он принимал энергичное участие в помощи пострадавшим от голода, сам посещал голодающие деревни в Рязанской, Тульской и Орловской губерниях, устраивал для голодающих столовые, организовал сбор денежных пожертвований, писал статьи о способах борьбы с голодом. В этих статьях Толстой не мог не ставить тяжелые народные бедствия в тесную связь со всем государственным и общественным строем современной ему России и не мог не осуждать сурово этот строй. Реакционная газета «Московские ведомости», перепечатывая в 1892 году выдержки из статьи Толстого «Почему голодают русские крестьяне?», так озаглавленной в образном переводе с английского языка, в редакционной статье писала: «Письма графа Толстого... являются открытою пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя. Пропаганда графа есть пропаганда самого крайнего, самого разнузданного социализма, перед которой бледнеет даже наша подпольная пропаганда».
После этой статьи в сферах, близких ко двору, высказывалось мнение о необходимости выслать Толстого или засадить его в дом умалишенных. Раздавались голоса, требовавшие заточения его в тюрьму Суздальского монастыря. Философ К. Я. Грот, близкий знакомый Толстого, писал ему, что весь Петербург уже целую неделю только и говорит о его статье о голоде и что все богатые тунеядцы раздражены против него донельзя. В. Н. Ламздорф, занимавший видный пост в министерстве иностранных дел, отмечает в своем дневнике, что недавно захваченные прокламации находились в прямой зависимости от мыслей, высказанных Толстым в его статье, и это доказывает действительную ее опасность. Тут же Ламздорф добавляет, что в городе в связи с этим было произведено несколько обысков.
В своих письмах к Александру III и потом к Николаю II Толстой смело и энергично протестовал против всяческих проявлений произвола и насилия, характеризовавших самодержавный режим.
Толстой принимал близко к сердцу народное горе, смело и энергично обличая все то, что считал причиной бедственного положения народа, последние тридцать лет своей жизни упорно и настойчиво проповедовал свое учение, которое, по его убеждению, должно было способствовать водворению «царства божия» на земле, то есть такого общественного строя, при котором уничтожатся всякое насилие и эксплуатация человека человеком. Но его проповедь и его учение были бессильны в деле переустройства жизни на началах добра и справедливости, как того хотел Толстой, потому что в своих воззрениях и своем отношении к волновавшим его вопросам он исходил не из непреложных законов общественного развития, а из отвлеченных моральных и религиозных положений. Чисто рационалистически, а не исторически осмысляя формы человеческого общежития, Толстой чрезмерно большое значение придавал силе убеждения и вразумления и слишком малое — силе исторических обстоятельств. Ему казалось, что все несовершенство нашей жизни происходит оттого, что люди не хотят следовать тому нравственному закону, который издавна предписан им выдающимися религиозными мыслителями и проповедниками. «Нельзя не признать того, — писал он в статье «Неделание», — что если бы люди делали то, что им предписывали тысячи лет тому назад не только Христос, но все мудрецы мира, то есть хотя бы не только любили других, как себя, но не делали бы хоть другим того, чего не хотят, чтобы им делали, что если бы люди вместо эгоизма предались альтруизму, если бы склад жизни из индивидуалистического переменился в коллективистический, как на своем дурном жаргоне выражают ту же самую мысль люди науки, то жизнь людей, вместо того чтобы быть бедственной, стала бы счастливой»14.
и технического прогресса. В статье «Рабство нашего времени», написанной в 1900 году и, по заявлению самого Толстого, углубляющей и развивающей мысли, высказанные в трактате «Так что же нам делать?», Толстой раздраженно говорил: «Прекрасно электрическое освещение, телефоны, выставки и все сады Аркадии с своими концертами и представлениями, и все сигары и спичечницы, и подтяжки, и моторы; но пропади они пропадом, и не только они, но и железные дороги и все фабричные ситцы и сукна в мире, если для их производства нужно, чтобы 99/100 людей были в рабстве и тысячами погибали на фабриках, нужных для производства этих предметов». И Толстой тут же провозглашает свой девиз: «Пусть погибнет культура, но да восторжествует справедливость»15.
Толстой не мог и не хотел понять, что завоевания культуры могут быть полностью использованы трудовым человечеством в его интересах при условии социалистического переустройства общества.
Единственно полезным и справедливым видом человеческого труда Толстой считал труд земледельческий, а идеальным общественным строем — строй своеобразного патриархального «христианского коммунизма». Утопическая система Толстого находилась в явном противоречии с реальной действительностью и благодаря этому не могла сыграть положительной роли в социальном строительстве.
Ленин, признавая в целом учение Толстого утопичным и реакционным, говорил: «Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества, — и поэтому совсем мизерны заграничные и русские «толстовцы», пожелавшие превратить в догму как раз самую слабую сторону его учения. Толстой велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России»16.
Пережитый Толстым кризис, естественно, не мог не сказаться на всем характере его художественного творчества, как не мог не сказаться и на взглядах его на задачи искусства. Во многом, что в эту пору писал Толстой, еще в большей мере, чем раньше, сказалась слабость его мировоззрения, но одновременно и сила его обличения, протеста, «самый трезвый реализм». Еще в 1851 году Толстой, предваряя основные положения своего трактата «Что такое искусство?», который создавался с 1896 по 1898 год, записал в своем дневнике: «Ламартин говорит, что писатели упускают из виду литературу народную; что число читателей больше в среде народной; что все, кто пишут, пишут для того круга, в котором живут, а народ, в среде которого есть лица, жаждущие просвещения, не имеет литературы и не будет иметь до тех пор, пока не начнут писать для народа»17. Толстой, однако, тогда сомневался в том, чтобы писатели, стоящие на более высокой ступени культурного развития, чем народ, способны были создать произведения, доступные народу. «Ежели даже сочинитель, — писал он, — будет стараться сойти на ступень народную, народ не так поймет. У народа есть своя литература — прекрасная, неподражаемая, но она не подделка, она выпевается из среды самого народа»18.
на удовлетворение вкусов привилегированных классов, защищает искусство всенародное, способное объединить большинство людей в их духовной деятельности. Такое искусство должно быть общепонятным, и оно должно отвечать на те запросы, которые предъявляет к жизни трудовая народная масса, то есть, по взгляду Толстого, в первую очередь крестьянство, но основой этого искусства Толстой считает религиозное начало и тем самым уводит его от подлинных жизненных интересов народа. Он и теперь, как и в молодые годы, очень высоко оценивает творчество народа — сказки, песни, легенды, былины, пословицы — и берет это творчество за образец для себя как писателя. Так создаются народные рассказы Толстого, в которых присущее Толстому художественное мастерство сочетается с проповедью религиозного смирения и каратаевского непротивления. Многие из этих рассказов, отличающихся таким же простым и ясным языком, как и детские рассказы Толстого, лишены того изощренного психологизма, который типичен для большинства произведений Толстого, написаны в форме притч, и этим еще больше подчеркивается их поучительный, сугубо моралистический характер.
Наряду с народными рассказами Толстой пишет в ту пору и народные драмы, которые противостояли балаганным представлениям так же, как народные рассказы — низкопробной лубочной литературе. По своим художественным качествам эти драматические опыты в большинстве уступают народным рассказам, но среди них выделяется такой драматический шедевр, как пьеса «Власть тьмы», написанная в 1886 году и созданная на материале подлинного судебного дела. Толстой прибегает в ней к тем средствам проникновенного психологического анализа, которые так хорошо знакомы нам по его предшествующим произведениям и к которым он намеренно не прибегал ни в народных рассказах, ни в других народных драмах. Патриархальная, отсталая русская деревня в столкновении с проникающими в нее капиталистическими отношениями показана в пьесе с огромной художественной силой. Несмотря на то что через всю пьесу слишком обнаженно проходит специфическая для Толстого 80-х годов апология патриархального крестьянского уклада в противопоставлении его той «заразе», которую несет с собою капиталистическая культура с ее денежным соблазном, пьеса поражает мастерством, с каким изображены в ней человеческие характеры.
Хранителем старозаветных деревенских устоев в пьесе выступает косноязычный Аким, богобоязненный крестьянин-бедняк, живущий «по правде» и стремящийся навести на путь истины своего беспутного сына Никиту — женского угодника и щеголя, живущего на средства молодой вдовы, которая отравой извела своего мужа. Никита женится на ней из-за денег и вскоре же изменяет ей с падчерицей. Разнузданная жизнь доводит его до преступления — убийства ребенка, прижитого им с любовницей. Злым гением, толкающим Никиту на убийство, является его мать Матрена, лживое, корыстное существо, любящее животной любовью своего сына. Запутавшись в своих любовных делах, безвольный Никита с отчаянием и внутренним противоборством идет на преступление, но не выдерживает всей его тяжести и после убийства испытывает чувство сильнейшего душевного потрясения. Муки совести приводят его к решению наложить на себя руки, но его вовремя останавливает пьяный отставной солдат Митрич, внушающий ему, что не нужно бояться людей. В душе Никиты под влиянием этих слов, как в душе Левина под влиянием слов подавальщика Федора, происходит «просветление», и он перед народом кается в своем преступлении. Борьба за душу Никиты между Акимом и Матреной оканчивается победой Акима.
Таким образом, «власть тьмы», то есть, по взгляду Толстого, власть всех тех зол, которые присущи патриархальной деревне и вторгаются затем в ее жизнь вместе с проникновением в деревню капиталистических порядков, побеждается христианским покаянием в тяжком грехе, совершенном под влиянием этих порядков, смирением и искуплением преступления через наказание. Старому, патриархальному крестьянскому укладу, воплощенному в мировоззрении и поведении юродствующего Акима, принадлежит нравственное торжество над греховными соблазнами, порожденными капиталистической действительностью и доведшими Никиту до преступления. Борьба с уродствующими и разлагающими деревенскую жизнь новыми формами экономических отношений оказывается, по Толстому, единственно возможной и действенной лишь путем укрепления патриархальных традиций, чуждых какого бы то ни было компромисса с капиталистической «заразой».
Большим совершенством отличается язык пьесы, особенно в речах Матрены и Митрича. То же нужно сказать и об искусстве диалога во «Власти тьмы». Так, например, разговор Митрича с девочкой Анюткой, из которого зритель узнает, что в это время за сценой происходит убийство Никитой ребенка, изумителен по своей красочности, по проникающему его мягкому и задушевному юмору. Сцена Митрича и Анютки представляет собой очень удачный вариант основной редакции последних явлений IV действия, рисующих эпизод убийства ребенка не за сценой, а на сцене, и вызывавших в критике небезосновательный упрек в излишнем натурализме. На большой высоте в пьесе и чисто драматическая техника. Впечатление, произведенное «Властью тьмы» как в России, так и в Западной Европе, было очень велико. Пьеса далеко не сразу была разрешена к представлению на русской сцене, но вскоре после опубликования она в переводах с большим успехом ставилась во многих заграничных театрах.
«Власти тьмы» легло судебное дело, с которым познакомил Толстого его близкий знакомый — прокурор тульского окружного суда Н. В. Давыдов. Крестьянин Тульской губернии Ефрем Колосков, 37 лет, женатый на вдове Марфе Ионовой, 50 лет, изнасиловал ее шестнадцатилетнюю дочь от первого брака, свою падчерицу Елену, и в дальнейшем, когда бывал пьян, насилием и угрозами принуждал ее к сожительству. Последствием этой связи было рождение ребенка. В своих показаниях на следствии и на суде Колосков об этом и о дальнейших событиях рассказал следующее. Когда Елена забеременела и время родов приближалось, он, чтобы уберечь девушку от позора, решил покончить с ребенком, приказав жене своей Марфе, когда ребенок родится, спрятать его в погребе. Марфа поступила так, как приказал ей муж. Отправившись в погреб, Колосков долго плакал и, удалив зашедшую туда жену, придавил новорожденного доской. Ночью, подойдя к погребу, он еще слышал плач ребенка, умершего лишь к утру. Вечером Колосков закопал труп у себя на задворках. Елена, бывшая еще в беспамятстве, когда у нее унесли ее ребенка, ничего не знала о случившемся. Марфа хотела было заявить о происшедшем властям, но Колосков заставил ее молчать, угрожая в противном случае покончить с нею.
Через некоторое время Елена была просватана, и 18 января 1880 года у Колосковых праздновалась свадьба. Когда пришло время жениху и невесте отправиться в церковь, Колосков спрятался в риге, не чувствуя себя в состоянии благословить к венцу девушку, с которой он сожительствовал. Когда же его в риге нашла сестра и привела на улицу, он, упав на колени, сознался перед находившимся тут народом в своем преступлении и стал было откапывать труп убитого им ребенка. В это время около него находилась его шестилетняя дочь Евфимья, которая не переставала плакать. Любя дочь и подумав о том, что она останется без него одна, он, схватив кол, ударил им ее по голове: «Пусть лучше умрет на моих глазах», — решил он. Когда Евфимья упала (она не особенно пострадала и осталась жива), Колосков крикнул: «Теперь берите меня».
Как сообщает Н. В. Давыдов, ознакомившись по должности прокурора суда с делом Колосковых, он тотчас же сообщил его Толстому, очень им заинтересовавшемуся и дважды видевшемуся с Ефремом Колосковым.
Сам Толстой в беседе с сотрудником газеты «Новости» Н. Ракшаниным подтвердил связь своей пьесы с судебным делом Колосковых. «... Фабула «Власти тьмы», — говорил Толстой, — почти целиком взята мною из подлинного уголовного дела, рассматривавшегося в тульском окружном суде. Сообщил мне подробности этого дела мой большой приятель, тогдашний прокурор, а теперешний председатель суда, Давыдов... В деле этом имелось именно такое же, какое приведено и во «Власти тьмы», убийство ребенка, прижитого от падчерицы, причем виновник убийства точно так же каялся всенародно на свадьбе этой падчерицы... Отравление мужа было придумано мною, но даже главные фигуры навеяны действительным происшествием. Сцена покаяния в пьесе выражена мною значительно слабее. Прототип Никиты так же, как и в драме, не хотел было идти благословлять молодых, и звать его действительно приходили разные члены семьи. Пришла, между прочим, и девочка-подросток, вроде моей Анютки... Мучимый совестью, виновник преступления чувствовал, что у него нет сил идти и благословлять, в озлоблении схватил оглоблю и так ударил девочку, что она упала замертво. Под впечатлением этого нового преступления он и решился, охваченный ужасом, на всенародное покаяние... Я не ввел этой сцены, во-первых, ввиду сценических условий, а во-вторых, не желая сгущать краски — ужасов в пьесе и без того ведь достаточно... Но когда я увидел «Власть тьмы» на сцене, я понял, что конец ее гораздо сильнее рисовался моему воображению под впечатлением уголовного дела»19.
В августе 1886 года Толстой, ударившись ногой о гряду телеги, в то время как он нагружал в нее сено, сильно ушибся и около трех месяцев пролежал в постели с рожистым воспалением, грозившим осложниться заражением крови. Во время болезни и вынужденного лежания он и написал «Власть тьмы».
«Властью тьмы» послужило письмо директора московского народного театра «Скоморох» М. В. Лентовского, просившего Толстого о том, чтобы он поддержал его начинание своей пьесой.
Так как с самого начала работы над пьесой Толстой предназначал ее для постановки на сцене народного театра, то и следует полагать, что работа его над пьесой была вызвана желанием пойти навстречу просьбе Лентовского.
— Никиты, Анисьи, Акулины и Анютки (Ефрем и Марфа Колосковы, Елена и Евфимья). Но реальные прототипы в их творческой переработке были значительно видоизменены с явным намерением подчеркнуть отрицательные стороны женской натуры. Анисья в пьесе нравственно значительно более отталкивающий тип, чем Марфа Колоскова в жизни, насколько о ней можно судить по судебному делу. Для усиления темных красок в облике Анисьи в пьесу введен эпизод отравления ее первого мужа Петра. Падчерица Колоскова Елена, несчастная жертва своего отчима, по отзывам свидетелей-крестьян — «девушка добрая, смирная, работящая и ни в чем дурном не замеченная»20, у Толстого превратилась в дурковатую, злую, грубую и чувственную Акулину, видимо добровольно вступающую в связь с Никитой. С другой стороны, Никита в пьесе морально выигрывает по сравнению со своим прототипом Ефремом Колосковым. Он не насильник и по существу не злой человек (его Толстой в плане пьесы характеризует даже как мягкосердечного), в то время как Колосков насилует безответную Елену и по отзывам свидетелей — «человек нехороший, нетрезвый и суровый»21.
Очевидно, в интересах романической интриги Толстой уменьшил возраст Анисьи и Никиты по сравнению с возрастом Марфы и Ефрема Колосковых: Анисье — тридцать два года, Марфе Колосковой — пятьдесят; Никите — двадцать, Ефрему Колоскову — тридцать семь. Для того чтобы сделать Анютку действующим лицом в пьесе, возраст ее был увеличен сравнительно с возрастом Евфимьи (Анютке — десять лет, Евфимье — шесть). Эпизод покушения Колоскова на убийство дочери, судя по плану, предполагавшийся в пьесе, не был, однако, использован Толстым.
Что касается других персонажей пьесы, то некоторые из них, несомненно, подсказаны были Толстому встречавшимися ему в жизни реальными прототипами.
«Власти тьмы» сказались очень наглядно особенности миросозерцания Толстого в 80-х годах.
Апологетическое отношение к нравственным устоям патриархальной деревни заставило его ввести в пьесу фигуру Акима и — для контраста ему — фигуру Матрены, отступив в этом отношении от тех фактических данных, которые он нашел в судебном деле. Поведение Никиты и его судьба, как о них рассказано в пьесе, — продукт разлагающего влияния городской капиталистической культуры, о язвах которой Толстой с большой обличительной силой рассказал в своем только что законченном перед этим трактате «Так что же нам делать?». Рядом с Никитой покинутая им девушка Марина — положительный образ, сложившийся, как и образ Акима, в условиях все того же патриархального крестьянского уклада. Так осмыслен был Толстым — в согласии с его мировоззрением поры его духовного кризиса — материал бытового явления, объективно подлежавшего, очевидно, совершенно другому осмыслению и объяснению.
Вскоре после «Власти тьмы» Толстой написал комедию «Плоды просвещения» (1890), в которой изобразил праздное барство, увлекавшееся модным в ту пору спиритизмом. Это злая и очень остроумная сатира на господские причуды и господское безделье, которым противопоставляется острая нужда трудового безземельного крестьянства.
По своему содержанию «Плоды просвещения» перекликаются с трактатом «Так что же нам делать?», а в драматургическом отношении продолжают традицию Гоголя-драматурга.
За работу над пьесой Толстой принялся под влиянием впечатления, испытанного им в 80-х годах от спиритического сеанса, бывшего в Москве на квартире его знакомого, князя Н. А. Львова. Спектакль предварительно поставлен был на домашнем театре в Ясной Поляне силами большей частью молодежи — детей Толстого и их знакомых и друзей. Непосредственно вслед за постановкой «Плодов просвещения» на яснополянской сцене Толстой взялся за основательную их доработку и переделку. Прототипами персонажей комедии послужили многие знакомые Толстого.
«Плоды просвещения» были разрешены к представлению драматической цензурой, не нашедшей в них ничего предосудительного, Главное управление по делам печати приостановило представление пьесы ввиду толков в некоторых кругах общества, будто Толстой намеревался осмеять в своей комедии дворянское сословие. Пьеса первоначально разрешена была к постановке лишь на любительской сцене, и только в 1894 году последовал циркуляр о разрешении ее представления во всех столичных и провинциальных театрах.
По своей живости, сценичности, по несравненному юмору, брызжущему чуть ли не в каждой реплике действующих в ней персонажей, эта комедия занимает значительное место в мировом комедийном репертуаре. В ней Толстой — все тот же обличитель зла, каким он выступал и во многих своих ранних и поздних произведениях, но обличает он тут не суровой нравственной проповедью и серьезным поучением, а веселым и заразительным смехом. Смешны и никчемны со своими затеями и претензиями все эти Звездинцевы, Петрищевы, Кругосветловы; пусты и ничтожны все, кто так или иначе потворствует прихотям и предрассудкам столичных бездельников и пустозвонов. Сочувственно изображен в комедии только деревенский люд, не развращенный атмосферой барского дома, и особенно безземельные крестьяне, добившиеся продажи им господской земли лишь при помощи изобретательной, смышленой и веселой односельчанки-горничной, дурачащей своих бар, поверивших во вмешательство духов, которое она сама ловко подстроила.
В один год с «Властью тьмы» вышла в свет одна из замечательных повестей Толстого — «Смерть Ивана Ильича», написанная на тему об ужасе умирания человека, все существование которого было наполнено ничтожной и жалкой житейской суетой. Ничего сколько-нибудь значительного, что поднималось бы над мелочным распорядком прозаически-размеренной жизни, не было в скудной биографии крупного чиновника Ивана Ильича Головина; никакие серьезные вопросы, никакие заботы, выходящие за пределы служебной карьеры и обеспеченного домашнего быта, не приходили ему в голову.
Никого вокруг не было, с кем его связывали бы подлинно человеческие, прочные духовные отношения, — ни в его семье, ни в том обществе, в котором он вращался. Содержание жизни его домашних было таким же банальным, как и содержание его собственной жизни. И вот его неожиданно настигает тяжелая, мучительная болезнь, приключившаяся от случайного легкого ушиба, полученного им как раз в то время, когда он с увлечением занимался отделкой и меблировкой своей новой квартиры, что было чуть ли не пределом его мечтаний о своем жизненном комфорте. С гениальной интуицией Толстой изображает все течение его болезни, со всеми подробностями показывая, как впервые у Ивана Ильича в это время возникает работа внутреннего сознания, приводящая его к суровой самопроверке и к безнадежному отчаянию человека, которому нечем оправдать себя в предчувствии грядущей смерти. Никто до Толстого, да и после него не вскрыл с такой правдивостью душевную и физическую муку умирающего, жизнь которого была сплошным самообманом.
Тяжесть физического страдания у Ивана Ильича усугубляется ощущением полного своего одиночества, сознанием, что никому нет дела до него и до его несчастья, что никто его по-настоящему не жалеет. Даже семье своей он в тягость, и она хотя терпеливо, но внутренне безучастно относится к его болезни и страданиям. Только буфетный мужик Герасим, молодой, «всегда веселый и ясный», один только он доставлял утешение нестерпимо страдавшему Ивану Ильичу. И если сила, здоровье и бодрость у всех других людей оскорбляли Ивана Ильича, то все это у Герасима не только не оскорбляло больного, а, наоборот, успокаивало его, потому что все эти качества своей натуры Герасим употреблял на то, чтобы помочь своему барину облегчить его страдания. Он один по-настоящему жалел его, не только не тяготясь заботами о нем, но с большой добротой и участливостью, с деликатной предупредительностью стараясь делать для него все как можно лучше, проводя бессонные ночи у его постели. Иван Ильич понимал, что Герасим не лгал перед ним, не притворялся, что только он один понимал всю тяжесть его страданий и бескорыстно, от чистого сердца был предан ему, и это умиляло Ивана Ильича и привязывало к этому простому человеку из народа, всю душевную привлекательность которого он понял, только приближаясь к смерти.
ужас.
Но за час до смерти, перед самой агонией, Иван Ильич постигает то, что примиряет его со смертью и что уничтожает страх перед ней и внушает ему сознание, что и самой-то смерти вовсе не существует. Когда его страдания достигают самого сильного напряжения, душа его «просветляется» вследствие внезапно охватившего его чувства любви и участия к своим близким. Мысль о себе и о своей судьбе отступает у Ивана Ильича перед мыслью о других, и это самоотречение в момент величайшего страдания — физического и душевного — возрождает его и поднимает в последнее мгновение сознательной жизни на ту духовную высоту, достижение которой искупает всю бессмыслицу его существования. Любовь, в религиозном истолковании Толстого, побеждает смерть и отрицает ее. Таков смысл повести.
Однако сознание этой истины, хочет сказать Толстой, если и дается обыкновенному, среднему человеку, то дается слишком поздно, лишь тогда, когда он вплотную подходит к роковой черте — к своей смерти. Повесть начинается с рассказа о том, как восприняли кончину Ивана Ильича его знакомые и родные. И сослуживцы Ивана Ильича и его жена заботятся лишь о том, чтобы соблюсти скучный и стеснительный ритуал, который положено соблюдать по отношению к покойнику. Печальное событие не нарушает ни у кого обычного течения жизни с ее каждодневными мелкими интересами и заботами. «Кроме вызванных этой смертью в каждом соображений о перемещениях и возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый факт смерти близкого знакомого вызвал у всех, знавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я». Жена у тела еще не погребенного мужа, из приличия притворяясь убитой горем, думает о том, как бы побольше урвать у казны полагающихся ей пенсионных денег; сослуживцы Ивана Ильича озабочены тем, не расстроится ли в связи с его смертью сегодняшняя партия винта.
Повесть написана с большой экономией художественных средств, очень выразительным, сдержанным языком, в той литературной манере, которая становится характерной для ряда художественных произведений Толстого, начиная с 80-х годов. В повести рассказана вся жизнь человека, но рассказана так, что описаны лишь основные ее этапы, определяющие общее ее направление. Все, о чем говорится в повести, сосредоточено вокруг ее центрального персонажа и его судьбы. Но повседневные заботы, события, чувства и переживания и Ивана Ильича и его близких показаны Толстым с такой силой разоблачающего реализма, что перед читателем встает не только судьба одного человека, но весь мир корыстных отношений буржуазного общества, его лживая и лицемерная мораль. Благодаря этому повесть приобретает характер глубокого художественного обобщения типических обстоятельств жизни рядового человека.
По словам одного французского критика, Мопассан, прочитав «Смерть Ивана Ильича» во французском переводе, сказал: «Я вижу, что вся моя деятельность была ни к чему, что все мои десять томов ничего не стоят»22. Та же «Смерть Ивана Ильича» совершила переворот в самых заветных мыслях юного Ромена Роллана, судя по письму его к Толстому, написанному в 80-х годах.
— прокурор тульского окружного суда Иван Ильич Мечников, брат знаменитого естествоиспытателя Ильи Ильича Мечникова, умерший в возрасте 45 лет от рака.
Тема смерти — одна из наиболее глубоко разработанных тем в творчестве Толстого. Ни один из русских писателей не обращался к ней так часто, как Толстой, несмотря на то или, вернее, быть может, именно потому, что он был одним из самых жизнелюбивых русских писателей. И никто из русских писателей с такой силой прозрения не изображал смерть, как Толстой. Почти через девять лет после выхода в свет «Смерти Ивана Ильича» на тему о смерти в 1895 году напечатан был рассказ Толстого «Хозяин и работник». Основные персонажи рассказа — хозяин купец Брехунов и его работник крестьянин Никита — как бы варьируют собой образы Ивана Ильича и его слуги Герасима. Жизнь Брехунова так же духовно бедна, как и жизнь Ивана Ильича, и так же неожиданно пресекается смертью (он замерзает во время метели). Но, в отличие от Ивана Ильича, Брехунов своей смертью, по толкованию Толстого-моралиста, искупает свою эгоистическую жизнь, в которой не было никаких других целей, кроме достижения материального благополучия: он, замерзая, своим телом отогревает работника, благодаря этому спасающегося от смерти.
В конце 80-х и начале 90-х годов Толстой усиленно работал над художественными произведениями на тему чувственной любви. К этому времени относится написание повестей «Крейцерова соната» и «Дьявол», а также начало работы над «Отцом Сергием» и повестью, которая затем развернулась в роман «Воскресение».
супругов.
«Крейцерова соната» — взволнованная исповедь мужа, убившего из ревности свою жену. Эта исповедь включает в себя страстный памфлет, направленный против чувственной страсти, несовместимой с подлинной человеческой моралью, разрушающей и опустошающей душу человека, превращающей супружескую пару в непримиримых врагов, находящихся в состоянии непрерывной скрытой или открытой борьбы. Потратив на работу над «Крейцеровой сонатой» — с перерывами — не менее двух лет и коренным образом перерабатывая повесть девять раз, Толстой из редакции в редакцию отводил в ней все больше места рассуждениям убийцы-мужа на тему физической любви, лишь косвенно связанным с его судьбой.
нее пространными рассуждениями Позднышева, занимающими так много места в окончательной редакции. По мере того как работа над повестью подвигалась вперед, наряду с существенным изменением характеров ее персонажей в ней увеличивался из редакции в редакцию трактатный материал, касавшийся нравственных устоев, на которых держалась дворянская и буржуазная семья. Повесть стала не только психологической, но и общественно-обличительной, направленной против семейного уклада привилегированных классов. Ее идейное наполнение в иных случаях зависело от привходящих обстоятельств, имевших место как раз в пору работы над повестью и определенным образом направлявших мысль Толстого. Так, многие рассуждения Позднышева по существу повторяют содержание писем Толстого к Черткову, обращавшемуся к нему с просьбой разрешить волновавшие его и его друзей вопросы отношения полов. Как раз в разгар работы над повестью Толстой получил письма и книги от шекеров — американских сектантов. В этих письмах и книгах он нашел поддержку своим взглядам на целомудрие и пополнил текст повести рассуждениями, близкими к воззрениям шекеров. Тогда же Толстой познакомился с книгой А. Стокгэм «Токология», одна из глав которой, трактующая о целомудрии в брачной жизни, отразилась в соответствующих высказываниях в «Крейцеровой сонате».
В результате получилось произведение, совмещающее в себе горячее разоблачение семейного уклада современного Толстому светского общества, близкое по духу к моральному трактату, и до предела откровенное саморазоблачение жертвы этого уклада. С обычным своим бесстрашием Толстой проникает здесь в такие потаенные глубины человеческой природы, вскрыть которые было под силу лишь его могучему гению.
Повесть, однако, является во многом очень односторонней. Безусловно одностороння прежде всего его обобщающая тенденция. Обличительный пафос ее объективно в первую очередь должен быть адресован к привилегированным классам, между тем как Толстой склонен все то, о чем так возмущенно говорит его герой Позднышев, применять к любой социальной среде. И тем не менее по глубине психологического анализа, по силе и смелости трактовки темы «Крейцерова соната» стоит в ряду значительнейших созданий Толстого.
Повесть вскоре сопровождена была послесловием, в котором Толстой, отвечая на многочисленные письма к нему читателей по поводу того, что он хотел сказать этой повестью, разъясняет ее смысл и предлагает те выводы, которые из нее следует сделать. Приводя высказывания Позднышева против брака, Толстой подкрепляет их евангельскими цитатами и ставит перед людьми как «идеал Христа» безбрачие и абсолютное целомудрие.
Таким образом, при толковании, какое дает повести Толстой и какое на самом деле лишь искусственно прикреплено к ней, человечество обрекается на полный аскетизм, и тем самым упраздняется не только порочный семейный уклад, но и семья вообще, то есть проповедуется прекращение человеческого рода во имя абстрактной религиозной догмы.
«Дьявол» молодой помещик-аристократ, женатый на симпатичной, любящей его женщине, живущий в обстановке внешнего благополучия и довольства, становится жертвой непреоборимой физической страсти к замужней крестьянке, с которой он был в связи еще до брака. Никакими усилиями воли он не может победить эту страсть и, исчерпав все силы в борьбе с ней, по одному варианту кончает жизнь самоубийством, по другому — убивает женщину-«дьявола», поработившую его своей чувственной красотой.
В ряду произведений Толстого повесть «Дьявол» представляет собой очень любопытный образчик художественного претворения событий и фактов одновременно своей и чужой жизни. Достаточно известно, какую большую роль в том, что писал Толстой, занимают автобиографические моменты, с одной стороны, и результаты его наблюдений над судьбой живых людей, с которыми его сталкивала жизнь, — с другой. Известно также, что отдельные литературные его персонажи создались путем своеобразного «смешения» нескольких реальных прототипов, а также путем осложнения лично пережитого и испытанного тем, что им было заимствовано из жизненной судьбы посторонних лиц, если факты их биографии как-то соприкасались с эпизодами из жизни самого Толстого.
Когда Толстой писал свою повесть (в ноябре 1889 года, «залпом», меньше двух недель), он всюду в дневнике называл ее «Историей Фридрихса» (или «Фредерикса»), и комментаторам «Дьявола» казалось, что этим неизвестным именем он прикрывал события своей личной жизни, сугубо интимные и потому нуждающиеся в тщательном законспирировании. Такое предположение высказано было в 1928 году и В. И. Срезневским, комментировавшим пятнадцатитомное юбилейное издание художественных произведений Толстого. На самом деле упоминаемый Толстым в его дневниковых записях Фридрихс был живое лицо, известное Толстому, и его личность и судьба определили собой прежде всего центральные фабульные моменты повести. Со слов М. Н. Дурново, сестры Николая Николаевича Фридрихса, сообщенных в письме А. М. Долинина-Ивановского на имя толстоведа П. С. Попова, Н. Н. Фридрихс в 70-х годах был судебным следователем в Туле. По натуре человек очень добрый, мягкий и слабохарактерный, он, сойдясь с крестьянкой Степанидой Мунициной, муж которой ездил извозчиком в Туле, женился затем на девушке недурной собой, но недалекой. Женитьба эта была непонятна для семьи Фридрихса, так как он очень любил Степаниду, как и она его, и не любил жену. Через три месяца после женитьбы Фридрихс убил Степаниду во время молотьбы выстрелом из револьвера в живот. Мотивом убийства была болезненная ревность жены к Степаниде. Врачи объяснили преступление Фридрихса тем, что у него был солитер, болезненно действовавший на его психику, и тульский окружной суд оправдал его. Однако муки совести сильно угнетали убийцу. Он очень изменился, стал соблюдать все посты, много молился и часто задумывался. В декабре 1874 года, уезжая от сестры своей из Тулы, он, выйдя на станции Житово, был раздавлен встречным поездом. Причины катастрофы неясны: она могла быть случайной, так как Фридрихс, во-первых, был очень близорук (носил очки), во-вторых, из-за сильного мороза был закутан в башлык, а потому мог не расслышать шума приближавшегося поезда.
Как нетрудно видеть, тут немало сходного с тем, что дано в «Дьяволе», вплоть до совпадения внутренней (доброта, слабохарактерность) и внешней (близорукость) характеристики Н. Н. Фридрихса и героя повести Иртенева и сходства имен возлюбленных того и другого. Гибель Фридрихса, которая могла быть истолкована и как самоубийство, видимо внушила Толстому первый вариант повести, где Иртенев кончает с собой; предшествовавшее же гибели Фридрихса убийство Степаниды Мунициной — второй вариант, в котором Иртенев убивает не себя, а Степаниду Печникову.
Наряду с этим мы имеем следующее признание Толстого, сделанное незадолго до смерти его другу и биографу П. И. Бирюкову: «Вот вы пишете про меня все хорошее. Это неверно и неполно. Надо писать и дурное. В молодости я вел очень дурную жизнь, и два события этой жизни особенно и до сих пор мучают меня. И я вам, как биографу, говорю это и прошу вас это написать в моей биографии. Эти события были: связь с крестьянской женщиной из нашей деревни, до моей женитьбы. На это есть намек в моем рассказе «Дьявол». Второе — это преступление, которое я совершил с горничной Гашей, жившей в доме моей тетки. Она была невинна, я ее соблазнил, ее прогнали, и она погибла»23.
«Воскресение», в истории отношений Нехлюдова к Катюше Масловой; в первом же случае Толстой имеет в виду свою связь с замужней крестьянкой Аксиньей Базыкиной. Об этой связи читаем записи в его дневниках 1858—1860 годов, иногда с подробностями, через много лет затем повторенными в повести.
Однако увлечение Толстого Аксиньей было не единственным субъективным поводом к написанию повести. В конце 70-х годов Толстой очень мучительно переживал чувственное влечение к яснополянской людской кухарке Домне. Его письмо к В. Г. Черткову от 24 июля 1884 года, в котором рассказывается об этом увлечении, является автобиографическим комментарием к отдельным существенным местам повести. Толстой пишет: «Скажу вам то, что со мной было и что я никому еще не говорил. Я подпал чувственному соблазну. Я страдал ужасно, боролся и чувствовал свое бессилие. Я молился и все-таки чувствовал, что я бессилен, что при первом случае я паду». В главе XV повести об Иртеневе говорится: «Он чувствовал, что терял волю над собой, становился почти помешанным... Он знал, что стоило ему столкнуться с ней где-нибудь близко, в темноте, если бы можно, прикоснуться к ней, и он отдастся своему чувству... Каждый день он молился богу о том, чтобы он подкрепил, спас его от погибели». Продолжая письмо, Толстой так изобличает самого себя: «Наконец я совершил уже самый мерзкий поступок, я назначил ей свидание и пошел на него. В этот день у меня был урок со вторым сыном. Я шел мимо его окна в сад, и вдруг, чего никогда не бывало, он окликнул меня и напомнил, что нынче урок. Я очнулся и не пошел на свидание. Ясно, что можно сказать, что бог спас меня». В главе XVI повести читаем такие строки:
«— Приходи в шалаш, — вдруг, сам не зная как, сказал он...
Она закусила платок, кивнула глазами и побежала туда, куда шла, — в сад, к шалашу, а он продолжал свой путь с намереньем завернуть за сиреневым кустом и идти туда же.
— Барин, — послышался ему сзади голос. — Барыня зовут, на минутку просят зайти.
«Боже мой, второй раз ты спасаешь меня», — подумал Евгений и тотчас же вернулся. Жена напомнила ему, что он обещал в обед снести лекарство больной женщине, так вот она просила его взять его».
В письме дальше сказано: «Тогда я покаялся учителю, который был у нас, и сказал ему не отходить от меня в известное время, помогать мне. Он был человек хороший. Он понял меня и, как за ребенком, следил за мной. Потом еще я принял меры к тому, чтобы удалить эту женщину, и я спасся от греха, хотя и не от мысленного, но от плотского, и знаю, что это хорошо»24. В главе XVII повести Иртенев открывает свою тайну дядюшке, просит его помочь ему и не оставлять его одного, а ранее, в XIII главе, он просит приказчика Василия Николаевича удалить Степаниду и все ее семейство из деревни, в которой Иртенев жил.
Учитель, о котором идет речь в этом письме, — В. И. Алексеев, занимавшийся в 1877—1881 годах с двумя старшими сыновьями Толстого. Об этом случае в жизни Льва Николаевича Алексеев рассказывает в VII главе своих воспоминаний25.
«Дьявола».
«Дьявол» был напечатан в 1911 году в I томе посмертных произведений Толстого.
В истории создания «Дьявола» поражает прежде всего исключительно острая «память сердца», стойкость и длительность воспоминаний о событиях интимной жизни, глубокая консервативность чувства, столь характерная для Толстого и в иных областях его внутреннего мира. Сердечная тревога, дважды его потрясшая, подспудно жила в нем и напоминала ему о себе на протяжении нескольких десятков лет. Она особенно обострилась тогда, когда в конце 80-х годов, на седьмом десятке, он усиленно принялся за уяснение издавна волновавшей его проблемы физической любви. Оторвавшись от работы над «Крейцеровой сонатой», Толстой пишет «Дьявола» и через месяц принимается за «Воскресение», и вскоре за «Отца Сергия». В двух первых вещах злое плотское наваждение устраняется путем убийства или самоубийства (ранний вариант конца «Дьявола»), в двух последних — оно искупается путем духовного очищения и нравственного воскресения.
Для произведений Толстого, написанных в поздний период его литературной деятельности, характерна тема катастрофических событий в жизни его персонажей. Такие события создают крутой поворот не только в личной судьбе человека, в его житейском пути, но и в его духовном мире. Он подвергает беспощадной переоценке все то, чем жил и чем дорожил до того «просветления», которое наступает у него в результате катастрофы и которое ведет к торжеству в его жизни высокого духовного начала, как его понимал Толстой. Эта тема звучит и в «Смерти Ивана Ильича», и во «Власти тьмы», и в «Крейцеровой сонате», и в «Воскресении», и в ряде других произведений этого периода. Она присутствует и в повести «Отец Сергий», над которой Толстой работал в 1890 и 1891 годах и которую начерно закончил в 1898 году.
Монах отец Сергий — в миру князь Степан Касатский, блестящий офицер аристократического гвардейского полка, отличающийся выдающимися способностями и физической красотой, настойчивостью в достижении всех тех качеств, которые способствуют продвижению по пути к завоеванию выгодной карьеры. Одним из средств для этого была женитьба на девушке из высшего аристократического круга, и Касатский остановил свой выбор на красавице графине, в которую вскоре страстно влюбился. Предложение его было охотно принято и девушкой и ее матерью, но за две недели до свадьбы невеста призналась ему в том, о чем знали почти все в городе и чего не знал ослепленный любовью жених, — что год назад она была любовницей царя Николая Павловича. Потрясенный этим открытием, этой своей жизненной катастрофой, Касатский тотчас порвал со своей невестой, вышел в отставку и, устроив свои дела, поехал в монастырь и стал в нем монахом.
Стремясь в светской жизни к тому, чтобы во всем первенствовать над другими, Касатский и в своем решении стать монахом хотел показать, что он «презирает все то, что казалось столь важным другим и ему самому в то время, как он служил»; он «становился на новую такую высоту, с которой он мог сверху вниз смотреть на тех людей, которым он прежде завидовал». Но вместе с тем им руководило в его поступке с детства еще привитое ему религиозное чувство, переплетавшееся с чувством гордости и желанием первенствовать.
ему духовно-религиозному совершенству. Он не только обрекает себя на строгий монашеский аскетизм, но и становится через некоторое время после своего пострижения в иеромонахи затворником, удалившимся от всякого общения с внешним миром. Как и легендарные подвижники, прославленные агиографической литературой, он стойко борется с плотскими искушениями, из которых самым сильным было то, которое он испытал от экстравагантной красавицы Маковкиной, проникшей в его келью. По примеру древних подвижников, он, чтобы побороть соблазн, топором отрубает себе палец, что повлекло за собой душевный переворот у самой соблазнительницы, вскоре ставшей монахиней.
Вместе с плотским соблазном у отца Сергия рос соблазн славы, которой он, как человек высокого духовного подвига, был особенно окружен с переходом его в близкий к столице монастырь. В письме к В. Г. Черткову, касаясь «Отца Сергия», Толстой писал, что «борьба с похотью тут эпизод или, скорее, одна ступень; главная борьба с другим — со славою людской»26. Все увеличивавшаяся слава вокруг имени отца Сергия, прослывшего далеко за пределами монастыря чудотворным исцелителем болящих, отвлекала его от духовной жизни, от молитвенной сосредоточенности и льстила его самолюбию. Он не только тяготится своей монашеской миссией, но и теряет порой веру в бога. «Да есть ли он? Что, как я стучусь у запертого снаружи дома?» — спрашивает он самого себя. Голоса природы, врываясь в его уединение, волнуют и развлекают его. Будучи во власти душевного разброда, он поддается чувственному соблазну и даже без борьбы с самим собой допускает связь со слабоумной девушкой, которую ее отец-купец привел к нему для того, чтобы он своей молитвой исцелил ее.
зарубить топором виновницу своего грехопадения, чему помешал случайно встреченный им келейник (в раннем черновом варианте сказано, что Сергий, «взмахнув топором, ударил ее вдоль головы ниже темени»). Он помышляет о самоубийстве, но эта мысль побеждается внезапно пришедшим ему на память воспоминанием о кроткой и жалкой подруге его детства Пашеньке, о которой он знал, что она, овдовев, впала в тяжелую бедность, и его потянуло пойти к ней, в тот уездный город, где она жила, за триста верст от монастыря. Найдя ее в большой нужде, изможденной старухой, своим трудом учительницы музыки кормившей большую семью, состоявшую из дочери, ее больного мужа и пятерых внуков, Сергей понял, что Пашенька именно то, чем он сам должен был быть и чем он не был. Ему стало ясно, что его монашество было тяжелой ошибкой, что монастырь угождает эгоистическим интересам людей, а достойная человека жизнь — в труде на благо людям, в деятельной любви к ним, такая, какой жила Пашенька, и он пошел странником от деревни до деревни, питаясь подаянием и прося ночлега, чем мог, служа людям — «или советом, или грамотой, или уговором ссорящихся». На девятом месяце своего странствования он был задержан в губернском городе, причислен к бродягам, судим и сослан в Сибирь, где, поселившись у богатого хозяина, стал работать у него в огороде, учить детей и ходить за больными.
Тема разрыва со своим привилегированным положением, отказа от нажитых житейских благ, ухода от них смиренным странником в различных вариантах нашла себе воплощение в некоторых других произведениях Толстого в связи с его субъективными намерениями и желаниями — в пьесе «Петр Хлебник», в рассказах «Корней Васильев», «Ассирийский царь Ассаргадон», в неоконченной повести «Посмертные записки старца Федора Кузмича».
Примечания
1 , Полн. собр. соч., т. 23, стр. 47.
2 Л. Н. Толстой
3 Там же, т. 83, стр. 326.
4 Л. Н.
5 В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 180.
6 Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 302.
7 , т. 15, стр. 180.
8 , т. 16, стр. 294.
9 Там же
10 , стр. 301.
11 В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 183.
12 , т. 16, стр. 294.
13 Там же, т. 17, стр. 30.
14
15 Л. Н. , Полн. собр. соч., т. 34, стр. 167.
16 Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 183
17 Толстой, Полн. собр. соч., т. 46, стр. 70.
18
19 Н. Ракшанин, «Беседа с графом Л. Н. Толстым (Впечатления)». — «Новости и биржевая газета», 1896, № 9, от 9 января. Беседа эта была вызвана появившейся в «Петербургской газете», 1896, № 2, от 2 января, заметкой «Идея «Власти тьмы». В этой заметке сотрудник газеты в ироническом тоне сообщал сделанное ему антрепренершей бывшего Пушкинского театра в Москве А. А. Бренко сенсационное заявление, будто источником пьесы Толстого послужила ее собственная пьеса «Дотаевцы», которую она двенадцать лет назад читала Толстому, очень сочувственно ее принявшему. В беседе с Ракшаниным Толстой, не отрицая того, что он слушал пьесу «Дотаевцы», опроверг домыслы Бренко ссылкой на подлинное дело, легшее в основу «Власти тьмы»
20 Цитируем заключение прокурора суда об освобождении Елены, утвержденное судебной палатой, по подлинному делу Колосковых, л. 7 (Архив Толстовского музея).
21 , л. 7.
22 «Дневник В. Ф. Лазурского». — «Литературное наследство», т. 37—38, стр. 447.
23 П. И.
24 Письмо это напечатано в Полном собрании сочинений Толстого, т. 85. Цитируемые выдержки — на стр. 80.
25 —263.
26 Толстой