История писания и печатания "Войны и мира"
Глава XIV

Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
11 12 13 14 15 16 17
Список книг Толстого

XIV

Одновременно с правкой корректур четвертого тома продолжалась работа над подготовкой к печати пятого, содержание которого охватывает события, происшедшие в период после Бородинского сражения до отступления Наполеона из Москвы на Смоленскую дорогу.[357] Впервые пятый том упоминается в письме к П. И. Бартеневу в середине января 1868 г., где сказано, что рукопись этого тома «будет в порядке... очень скоро».[358] Следовательно, работа над ним началась много раньше этого письма.

В первой законченной редакции события, происшедшие после Бородинского сражения, изложены значительно короче и по-иному, нежели в окончательной редакции, а многого в первой редакции и вовсе нет. Соответствующая часть копии первой редакции уже не могла служить основой для дальнейшей работы, как это было при подготовке к печати предыдущих томов, и, закончив четвертый том, Толстой фактически начал почти заново писать продолжение романа.

С 14 февраля по 10 мая Толстой жил с семьей в Москве; ввиду этого прекратились важные для изучения процесса создания «Войны и мира» письма Толстого к П. И. Бартеневу, по которым с полной ясностью и достоверностью восстанавливалась до сего времени не только хронологическая канва работы над романом, но и многие моменты, раскрывающие творческий процесс создания последних его частей. Теперь единственным источником остаются только рукописи и немногочисленные упоминания в письмах к разным лицам.

«Том V. Часть 1», началась с развития той же мысли, какой закончился четвертый том, — с доказательства, что Бородинское сражение есть победа, что «в Бородине русское войско, как стрелок, выждавший минуту, нанесло смертельный удар врагу... Нравственное сознание превосходства — главная артерия успеха войны — была перебита. Под влиянием силы импита разъяренный бык, не чувствуя еще смертельности удара, докатился до Москвы и там, <истекая кровью,> почувствовал свою погибель. В день Бородинского сражения мы знали, что мы победили, — утверждает Толстой. — Это знали все русские: ни донесение Кутузова, писанное вечером, ни приказание на завтрашний бой — не были обманом или средством возбуждения духа. Победа нравственная была несомненна». Первый набросок был тут же зачеркнут и заменен новым. «Бородинское сражение выиграно», — так начался новый вариант, в котором развивалась в иной редакции, но все та же мысль. Содержание второго варианта начала пятого тома: рассуждение о создавшейся для победившего русского войска необходимости отступить после Бородинского сражения «на один переход», анализ действий Кутузова, решившего отступать без сражения, и в этом была, по убеждению автора, «великая заслуга Кутузова — и едва ли был в России другой человек, имевший эту заслугу»; далее совсем кратко изложено описание совета в Филях. Так был написан вариант гл. II—IV.[359]

Композиция дальнейшего текста первой части пятого тома сложилась не сразу. По сохранившимся рукописям, листы которых неоднократно переносились в разные места по мере перестройки содержания, трудно с абсолютной точностью определить последовательность композиционных перемещений, но некоторые соображения можно высказать.[360] Первоначально вслед за кратким сообщением о совете в Филях шел рассказ о Пьере, возвращавшемся после Бородинского сражения. В деревне под Можайском Пьер встретился с стариком и старухой, в доме которых он остановился. Эти старики являются как бы предшественниками Платона Каратаева. «Это был не старик, искусственный старик, каких мы видим в сословиях, не работавших физически, а это было олицетворение старости, спокойствия, отрешения от земной жизни, равнодушия. Взгляд его, звук и смысл его речей — всё говорило это, и Пьер в восторженном созерцании стоял перед ним». Во время дальнейшего пути от Можайска до Москвы Пьер узнал, что князь Андрей смертельно ранен и везут его позади, что «потери ужасны, что будет еще сражение перед Москвой, что в Филях собран огромный совет для решения участи Москвы». Но теперь «ничто из этого мира общих вопросов и в особенности войны не интересовало его». Пьер был спокоен, молчалив, напряженно думал. «Основанием его мысли были покойно умиравшие солдаты на батарее и старик, оставшийся в деревне».

Далее действие развивалось так: приезд Пьера в Москву, посещение им Растопчина, затем описание жизни Элен в Петербурге (в отличной от законченного текста редакции), Наполеон на Поклонной горе, сборы в доме Ростовых. Потом текст был переработан и перестроен. После краткого описания совета в Филях, закончившегося утверждением автора, что решение Кутузова отступить за Москву было именно то, «что должно было быть», Толстой перешел к следующим главам: оставление Москвы. Правильным действиям Кутузова он противопоставил неверное поведение Растопчина в эти дни и показал жителей, которые, невзирая на воззвания Растопчина, выезжали, потому что «под управлением французов нельзя было быть». С первого же варианта эта глава создалась близко к завершенной редакции. «Всё, что совершилось, вытекало из сущности самого дела, сознание которого лежит в массах» — такой вывод сделал Толстой из своих размышлений об оставлении Москвы и перешел к продолжению действия романа. Следующие главы: привоз раненых в Москву, сборы в доме Ростовых, поездка Ильи Андреича к Растопчину с тем, чтобы узнать, «в каком положении находится дело Москвы», раненые в доме Ростовых, привоз к ним в последнюю ночь перед отъездом раненого князя Андрея, Ростовы в день отъезда, эпизод с Бергом, устройство раненых на подводы Ростовых, участие Наташи, выезд Ростовых (то есть гл. XII—XVII) — все довольно близки к завершенному тексту. Существенным отличием является лишь описание поездки графа Ростова к Растопчину, не дошедшее до печатного текста, и сцена у Сухаревой башни, проезжая мимо которой Наташа увидела Пьера в кучерском кафтане, идущего рядом с женщиной. Женщина эта, заметив высунувшееся лицо из кареты, сказала Пьеру, но он, погруженный в свои мысли, не сразу понял, что она ему говорила, а когда он посмотрел по ее указанию, «Ростовы были уже далеко, он не узнал их и не ответил на поклоны и крики Наташи из кареты». Непосредственно после отъезда Ростовых шли главы о Наполеоне на Поклонной горе, сравнение Москвы с опустевшим ульем (гл. XIX и XX), близкие к завершенной редакции.

И затем сюда была перенесена рукопись, содержащая рассказ о Пьере после Бородина и далее до посещения им Растопчина (гл.ѴІІІ—XI), рассказ о жизни Элен в Петербурге (гл. VI и VII), о Пьере в Москве — все это еще сильно отличалось от законченной редакции. Особенно много раз перерабатывалась глава о Пьере, составившая впоследствии гл. VIII.[361] Затем были написаны сцены на улицах опустевшей Москвы, главы о Растопчине, об убийстве Верещагина (гл. XXI—XXV), очень кратко рассказано о входе французских войск в Москву и затем о Пьере на улицах Москвы. Для продолжения имелся материал в первой законченной редакции. Главы о посещении Пьером княжны Чиргазовой, о встрече с Долоховым, возвращении Пьера домой к Аксинье Ларивоновне, где он «ушел за свою перегородку, лег на постель и заплакал слезами злобы и унижения», и, наконец, описание встречи Пьера с французским офицером Пончини и его откровенный разговор с ним о себе и о своей любви к Наташе — всё это исправленная копия первой редакции.

В таком виде первая часть дошла до наборной рукописи; и, лишь правя ее, Толстой дописал еще три главы, посвященные Ростовым в Мытищах и свиданию князя Андрея с Наташей (близко к законченной редакции). Заключением первой части к моменту сдачи ее в набор служило краткое сообщение о Ростовых, которые не думали в то время о личном, об установившихся отношениях князя Андрея с Наташей, потому что «нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над всей Россией заслонял все другие предположения». Наборная рукопись первой части пятого тома была сдана в типографию в конце февраля или в начале марта 1868 г.[362]

— сцены грабежа французскими войсками оставшихся жителей, вмешательство Пьера, спасение им ребенка, взятие Пьера в плен. Но тут же план изменен. Рукопись с рассказом о Пьере, закончившаяся взятием его в плен, была послана в набор дополнительно, как окончание первой части, которая теперь целиком содержала описание жизни Москвы с 26 августа по 3 сентября 1812 г.

Вторая часть пятого тома началась с жизни Петербурга в эти же дни, т. е. после Бородинского сражения. Нельзя установить точно, что именно из второй и третьей частей пятого тома было написано весною 1868 г. Ясно, однако, что продолжение этого тома уже было в рукописи, а первая часть печаталась. В письме от 21—23? марта, отвечая М. П. Погодину на его просьбу дать прочесть рукопись пятого тома, Толстой писал: «Пятая часть в корректурах есть начало, и она к вашим услугам, а рукопись моя невозможна для чтения».[363]

Толстой продолжал напряженно трудиться над окончанием романа. «Я по уши в работе»,[364] — писал он в то время. «Я спокоен и счастлив, как только можно, и внешними условиями жизни, и своим трудом, и, главное, семьей».[365] К концу апреля 1868 г. начало первой части было сверстано, и до 9 мая Толстой правил корректуры дальнейших глав первой части.

Вернувшись 10 мая в Ясную Поляну, Толстой проболел четыре дня, был «не в силах приняться за работу» и поэтому не мог послать продолжения рукописи, однако сообщал П. И. Бартеневу: «Я очень скоро буду совсем готов».[366] В том же письме Толстой послал дополнения к только что исправленным в Москве корректурам первой части пятого тома: к главам о возвращении Пьера из Можайска в Москву (гл. VIII), о жизни Элен в Петербурге (гл. VII), о Наполеоне на Поклонной горе (гл. XIX).[367] Из этих поправок явствует, какая часть текста уже печаталась.

Следует отметить первую из посланных поправок, так как она проливает свет на то, в каком состоянии находилось продолжение тома. Толстой просил «выпустить всю историю Пьера в деревне с стариком и юродивым и отнятием лошади». Речь идет о дважды перерабатывавшейся в рукописи сцене встречи Пьера в деревне под Можайском со стариком; в третий раз этот замысел о Платоне Каратаеве,[369] на которого возлагалась роль, раньше предназначенная старику в деревне.

Кроме поручения внести поправки в корректуру, Толстой в том же письме к Бартеневу обращался еще с одной просьбой: «Я просил князя Одоевского и Соболевского дать мне выписку из Данта о несчастной любви. Соболевскому мне не хочется писать, и я боюсь, что он мне не ответит, а кн[язя] Одоевского я забыл, как зовут. Ежели вы увидите того или другого, передайте им мою просьбу и пришлите мне, если они дадут вам». Это поручение позволяет уточнить, какая часть корректур первой части еще оставалась в руках автора. В варианте будущей гл. XXIX французский офицер Пончини, рассказывая Пьеру о своей любви, произносит стих Данте.[370] Текста стиха ни в рукописи, ни в корректуре нет, и о нем заботился Толстой, желая вставить цитату в текст признания Пончини. Следовательно, над последними главами первой части пятого тома Толстой еще работал. Первые листы первой части пятого тома были к началу июля отпечатаны, а корректуры второй половины этой части оставались еще не исправленными.

Летом 1868 г. работа прервалась. 6 июля Толстой известил П. И. Бартенева: «Я нынче же пишу Рису с тем, чтобы он меня оставил в покое на несколько времени. Я решительно не могу ».[371] 31 июля С. А. Толстая записала в дневнике, что Толстой уехал с П. А. Берсом на охоту. «Летом ему не пишется», — отметила она.[372] В первой половине августа Толстой сообщал П. И. Бартеневу, что не поедет в Москву «без окончания корректур», «а всё не могу»,[373] — добавил Толстой, то есть он не мог еще возобновить работу. Вскоре Толстой приехал в Москву, очевидно, привез оставшиеся у него последние корректуры первой части пятого тома, и просмотрел там отпечатанные шесть первых листов, содержащих текст первой части до сцены с полицмейстером на улице опустевшей Москвы.[374] Под впечатлением просмотра Толстой, вернувшись из Москвы, писал: «А критическое чутье осеннее ужасается на то, что я пропустил и напечатал весною. Ужасно плохи эти первые 6 листов».[375] Как ни недоволен остался Толстой, а исправлять нельзя было, так как листы были уже отпечатаны.

Толстой стал готовить к печати продолжение пятого тома. «Пятый том начал понемногу подвигаться»,[376] — писал Толстой П. И. Бартеневу 20 августа 1868 г. И с этого дня до 7 ноября, за период в два с половиной месяца, не сохранилось никаких свидетельств о работе над пятым томом. Работа же шла. И, наконец, из письма к М. П. Погодину от 7 ноября 1868 г. узнаем, что Толстой «не свободен» и находится «всё еще в рабстве своего начатого и неоконченного (последнее время близко подвинувшегося к концу) труда» и что пятый том «быстро подвигается», но Толстой не смеет думать «об окончании его ранее месяца», а до того времени ни о чем другом не смеет думать.[377] В это время дописывались вторая и третья части пятого тома, продолжалось печатание его и шла правка корректур.

Начало, содержащее показ сложной борьбы партий в высших кругах, а также описание вечера у Анны Павловны Шерер в день Бородинского сражения сразу и легко были созданы еще в первой редакции, — так что исправленная копия ее явилась наборной рукописью первых двух глав. Для третьей главы, посвященной приезду к Александру I Мишо, присланного Кутузовым с известием об оставлении Москвы, в первой редакции имелась лишь канва, но при работе над второй редакцией этого текста вся глава стала близкой к законченной версии. После этого Толстой вписал главы с рассказом о Николае Ростове и княжне Марье в Воронеже и о Ростовых в Троицкой лавре (гл. IV—VIII). Хотя в основном текст сложился без большого труда, близко к завершенной редакции, однако ряд эпизодов (разговор губернаторши с Николаем Ростовым на бале, приход Ростова к княжне Марье, письмо Сони к Николаю и особенно объяснение больного князя Андрея с Наташей) подвергались затем большим изменениям.[378] Заканчивалась группа глав о Ростовых и Болконских возвращением Николая Ростова из Воронежа к своему полку, находившемуся уже в тарутинском лагере.

После вставки новых пяти глав продолжалась отделка имевшихся в первой редакции глав о жизни Пьера в плену. Переработав текст до сцены расстрела «поджигателей» (гл. IX—XI), Толстой стал заново писать следующую главу, повествующую о внутренних переменах Пьера (то, что составило впоследствии содержание гл. XII следующей части), а затем о впечатлении, произведенном на Пьера расстрелом «поджигателей». «Пьер почувствовал в первый раз, что все те условные преграды — рождения, воспитания, нравственных привычек, которые до тех пор отчуждали его от товарищей, — были уничтожены. Пьер с этого дня сблизился с своими товарищами — солдатами, крепостными и колодниками. И в этом сближении нашел новые, еще не испытанные им интерес, спокойствие и наслаждение».[379] Платона Каратаева в этом варианте все еще нет. Описание глубоких перемен, происшедших в Пьере за время пребывания его в плену, было предметом напряженнейшей работы. Рукописи красноречиво свидетельствуют об этом: Толстой писал, исправлял, зачеркивал и вновь отбрасывал написанное. В третьей редакции появился Платон Каратаев. Образ его создался легко, и с момента возникновения этого образа он был неотделим от Пьера. Имя и фамилия определились сразу, а для его военного звания и условий, при которых он попал в плен, Толстой подбирал определения: то «раненый унтер-офицер», то «унтер-офицер Томского полка, взятый французами на пожаре Гостиного двора», то «унтер-офицер Томского полка, взятый французами в гошпитале». Внешний облик Каратаева и его первая беседа с Пьером почти совпадают с окончательным текстом. Поля листов рукописи с первым вариантом характеристики Платона Каратаева, а также следующей рукописи, с исправленной копией этих же глав, заполнены пословицами, выписанными из книги «Пословицы русского народа» В. И. Даля. К этому же времени следует отнести отдельный листок (рукопись № 29), вдоль и поперек исписанный пословицами из того же сборника. Это заготовки для речи Платона Каратаева.[380]

В отличие от окончательной редакции все главы о Пьере в плену вплоть до выхода пленных из Москвы шли последовательно, не перебиваясь другим текстом.[381] Только в корректуре установилась композиция второй и третьей частей пятого тома. Работа над этими главами была очень сложной, требовала многократной переработки, и всего вероятнее, что она задерживала окончание всего тома в намеченный срок летом 1868 г. В процессе обработки Толстой стремился к более детальному показу окружавшей Пьера обстановки и много работал над описанием душевного состояния Пьера в новых условиях, в которых, как и во время Бородинского сражения, Пьер получил много до того ему неизвестных впечатлений, способствовавших его духовному перерождению.

«общества» «сложились так же резко и определенно все те формы жизни, в которых всегда и везде выражается человечество». Показана дифференциация: «сделалось само собой разделение труда... Образовались классы высших (майор, чиновник и Пьер), средних... и низших — солдат». Отделился разряд людей «художников, поэтов, мыслителей (сказочник, шутник-солдат, Пьер, Каратаев), разряд людей, доставлявших духовную пищу». Дан анализ того, как проявились свойства человеческой природы: тщеславие, чувство собственности, стремление занять высшее положение. «То, что совершается и во всяком другом обществе, в каждом государстве, — совершалось здесь, только гораздо очевиднее, — совершалось то непостижимое сближение людей вследствие близости друг к другу». В заключение сделан важный для характеристики Пьера вывод: «После недели пребывания Пьер почувствовал, что это все свои — совершенно свои».[382] В следующих рукописях не один еще раз перерабатывался рассказ о пребывании Пьера в плену. Окончание же второй части пятого тома не потребовало такого большого труда. Оно сразу точно наметилось. На одном из листов рукописи, содержащем описание встречи Николая Ростова с княжной Марьей в Воронеже, Толстой записал: «Приезд княжны Марьи. Смерть князя Андрея». Этой записью определилось новое окончание романа, в отличие от первой редакции, по которой князь Андрей выздоравливает. Вслед за рассказом о Пьере и происшедших в нем внутренних переменах за время плена теперь написаны, в развитие приведенной заметки на полях, последние главы второй части: приезд княжны Марьи с Николушкой в Ярославль, прием ее Ростовыми и далее до смерти князя Андрея.

Третья часть пятого тома содержит обзор действий русских и французских войск после выхода русской армии из Москвы до отступления Наполеона на Смоленскую дорогу. В первой редакции романа для этого раздела были только конспективно изложенные мысли о фланговом марше, о состоянии русской и французской армий после Тарутинского сражения и совсем кратко сказано о роли Кутузова. Вся третья часть писалась заново, и только в самой незначительной мере были использованы листы из копии первой редакции. Первоначально вся часть посвящена была только исторической теме. В первом варианте третья часть открывается описанием состояния русской и французской армий после взятия французами Москвы. Результатом происшедших военных перемен было то, что «соответственно увеличению и уменьшению, поднимался дух одной и падал дух другой армии, т. е. люди армии смутно сознавали то, что по неизвестным им, но существующим законам войны перевес должен быть отныне на стороне русских».

Доказывая, что все это произошло по естественным причинам, Толстой вступил в полемику с историками (Тьер, Fain), полагающими, что весь интерес события сосредоточивался в особе Наполеона. Толстой показал, что в описанной историками деятельности Наполеона не было ничего такого, «что бы клонилось к той цели спасения армии, которую предписывал здравый смысл».[383] Исправив копию первого варианта начала, Толстой написал сразу первую половину всей части, содержащую анализ деятельности Кутузова, Тарутинское сражение и анализ деятельности Наполеона за этот же период.[384]

Прежде чем перейти к описанию Тарутинского сражения, Толстой указал, что благодаря «случайному обилию и скрещиванию материалов» он увидел Тарутинское сражение и приготовления к нему совсем в другом свете, нежели представляют его историки в своих исследованиях. При этом Толстой подчеркнул, что для того, чтобы правдиво излагать исторические события, следует руководствоваться мыслью, что «одна низкая истина нам дороже тьмы возвышающих обманов».[385]

Далее идет описание приготовлений к Тарутинскому сражению и самого сражения, а затем дана оценка этому сражению. Все эти главы достаточно близки к окончательному тексту.

Наполеона в Москве, были не главы о пленных и выходе их из Москвы (все это на данном этапе входило в предыдущую часть), а описание «кутузовского» войска, которое «стояло спокойно на Тарутинском лагере», в то время, как «растерянное» французское войско двигалось, «само не зная куда и зачем».

Короче и в ином варианте изложены все те события, которые составили в окончательной редакции содержание глав XV—XIX: действия партизанского отряда Дорохова в Фоминском против дивизии Брусье, донесение Кутузову о выходе всей французской армии из Москвы, характеристики П. П. Коновницына и Дохтурова, деятельность которых являет «тихое, незаметное, мужественное исполнение своего дела». Сцена приезда Болховитинова в штаб с донесением очень близка к окончательной редакции (гл. XVI). Довольно близко к ней описание душевного состояния и тревог Кутузова перед получением донесения от Дохтурова, но в отличие от окончательного текста, по которому над Кутузовым висел «неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна была рана, нанесенная в Бородине», в первом варианте этой главы показана уверенность Кутузова: он знал, что «Наполеон погиб, и чем больше шло время, тем с большим нетерпением ждал выражения этой погибели». Сцена получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы, волнения, охватившего его, почти дословно совпадает с окончательной редакцией (гл. XVII). Описание гибельного движения Наполеона и его армии по Смоленской дороге также близко к последней редакции, но содержит не дошедшее до печати сопоставление действительного состояния бежавшей французской армии и ее вождя, который «достал шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив умирать своих товарищей», с тем, как представляется этот маневр историками. Историки описывают «величие духа маршалов и Наполеона во время отступления и, наконец, последний отъезд великого императора от своей геройской армии. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости... на языке истории получает оправдание». Позднее эти рассуждения, а также следующая глава о начале партизанской войны перешли в шестой том.

В двадцатых числах января 1869 г. хлопоты, вызванные болезнью дочери, затрудняли работу Толстого, и он писал П. И. Бартеневу: «Я посылаю в типографию 40 листов, которые готовы, и не велю их другой раз посылать ко мне, а верстать и печатать. Если успею и буду в состоянии работать, то пришлю остальное. Но во всяком случае прошу вас внимательно прочесть корректуры и, если только что-нибудь очень безобразное, воротить мне, а то печатать и кончать 5-й том — сколько там ни выйдет листов. Вы не можете себе представить, как мучительно это сознание неоконченной работы теперь и как хочется свободы».[387] Через несколько дней Толстой просил прислать ему еще раз корректуры второй части «в исправленном виде»[388] и опять сетовал, что из-за болезни детей он, «несмотря на все усилия», не может «ни на шаг подвинуть вперед работу — что досаднее всего — почти конченную». Он писал: «Досаднее всего то, что мне нужно два часа хорошего расположения для того, чтобы поправить одно место, и тогда более 22-х листов готовы на 5 том, но этих двух часов нет, а закончить 5-й том тем, что я вам послал, кажется, не годится».[389] Ясно,что у Толстого находились гранки последней части пятого тома. Одним местом, для исправления которого необходимо было «два часа хорошего расположения», вернее всего, были главы о Пьере в плену. Толстой, как выше отмечено, много перерабатывал и не раз перестраивал это место в рукописи, и теперь в корректуре он вновь задержался на нем.

Видимо, исправляя гранки третьей части, Толстой решил композиционно перестроить печатающийся том: объединить в последней части рассказ о последних днях пребывания пленных в Москве, выход из Москвы пленных, среди которых был Пьер и Платон Каратаев (гл. XI—XIII), с главами о выходе французского войска из Москвы. С этой целью он просил вернуть ему корректуры второй части. Сохранившиеся гранки пятого тома рассказывают весь процесс этой перестройки: гранки разрезаны, переклеены, снабжены вводящими их в контекст связками. Таким образом, создалась окончательная композиция второй и третьей. частей пятого тома.

6 февраля были отправлены корректуры пятого тома. «Это последние и последний раз, — писал Толстой П. И. Бартеневу. — Ради бога не покидайте меня и просмотрите эти листы так же, как вы просмотрели предпоследние, и поторопите Риса набирать, печатать и выпускать книжку. Эти листы по содержанию лучше мною проверены, чем прежние, только корректуры и рукопись очень измараны, и местах в двух не сделаны переводы... В случае, если бы все-таки нашлось что-нибудь очень безобразное, пришлите мне всё через Риса с нарочным. Но я этого не желаю»,[390] то есть Толстой «не желал» более править текст.

И. П. Борисов сообщил А. А. Фету, что пятый том «Войны и мира» уже сшивают и что П. И. Бартенев обещал 26 февраля «вручить» его.

28 февраля 1869 г. в № 47 «Московских ведомостей» было напечатано объявление книжного магазина И. Г. Соловьева о поступлении в продажу пятого тома «Войны и мира», а 4 марта в «Московских ведомостях» (№ 48) появилось следующее объявление: «От гр. Л. Н. Толстого сим объявляется, что V том «Войны и мира» бесплатно раздается имеющим первые четыре, по предъявлении билетов. Иногородним высылают в места, откуда они выписывали, и пересылочные за три фунта, смотря по расстоянию».

Примечания

357. По наст. изд. т. III, ч. 3; т. IV, ч. 1 и 2.

358. Т. 61, стр. 192.

360. Наиболее отличающиеся от окончательного текста отрывки из черновых рукописей первой части пятого тома опубл. т. 14, вар. №№ 205—220.

361. Опубл. т. 14, вар. №№ 207—211.

362. Отрывки из наборной рукописи опубл. т. 14, вар. №№ 230—242.

363. Т. 61, стр. 195.

— т. 61, стр. 200.

365. Письмо к А. А. Толстой от 16 апреля 1868 г. — т. 61, стр. 199.

366. Письмо к П. И. Бартеневу от 14 мая 1868 г. — т. 61, стр. 201.

367. См. там же, стр. 201—202.

368. Опубл. т. 14, вар. №№ 232, 233, 249.

370. Вариант из наборной рукописи опубл. т. 14, вар. № 241.

371. Т. 61, стр. 203.

372. «Дневники С. А. Толстой». 1861—1891», стр. 100.

373. Т. 61, стр. 204.

ч. 3, гл. I—XXIII.

375. Письмо к П. И. Бартеневу от 20 августа 1868 г. — т. 61. стр. 205.

376. Т. 61, стр. 205.

377. Там же, стр. 207 и 208.

—254.

379. Опубл. т. 15, вар. № 255.

380. Опубл. т. 13, стр. 45—47 №№ 32 и 33. См. также сборник «Лев Николаевич Толстой», Изд. Академии наук СССР, М. 1951, стр. 569—571.

381. То есть по наст. изд. т. IV, ч. 1, гл. IX—XIII, и ч. 2, гл. XI—XIII шли подряд.

383. Опубл. т. 15, вар. № 262. В окончательном тексте эти рассуждения частично входят в гл. VIII и X.

384. По наст. изд. т. IV, ч. 2, гл. І—Х.

386. Опубл. т. 15, вар. № 263.

— т. 61, стр. 209—210. Речь идет о сорока гранках, а не о печатных листах, так как весь том составляют только 20 печатных листов. По объему сорок гранок могли содержать вторую и начало третьей части пятого тома (по наст. изд. т. IV, ч. 1 и 2).

388. По поводу этой просьбы И. И. Орлов, через которого было передано письмо Толстого, писал П. И. Бартеневу: «Рис недоумевает, сколько листов последней корректуры требует Лев Николаевич. Вы это лучше знаете и дайте знать Рису об этом сегодня же» Льву Николаевичу это очень нужно и обещает воэвратить через 2 дня» (т. 61, стр. 211).

— т. 61, стр. 211.

390. Т. 61, стр. 212.

391. Письмо к П. И. Бартеневу от 7... 20 февраля 1869 г. — т. 61, стр. 213.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
11 12 13 14 15 16 17
Список книг Толстого