Азбука
Книга II. Часть первая

АЗБУКА

ГРАФА Л. Н. ТОЛСТАГО

КНИГА II.

С. -ПЕТЕРБУРГЪ

Тип. Замысловскаго, Больш. Мещан., д. № 33.

1872

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

————

I.

ОСЕЛЪ ВЪ ЛЬВИНОЙ ШКУРЕ.

Осёлъ наделъ львиную шкуру, и все думали— левъ. Побежалъ народъ и скотина. Подулъ ветеръ, шкура распахнулась, и стало видно осла. Сбежался народъ: исколотили осла.

КУРИЦА И ЛАСТОЧКА.

Курица нашла змеиныя яйца и стала ихъ высиживать. Ласточка увидала и говоритъ:

«То-то глупая! Ты ихъ выведешь, а какъ выростутъ, они тебя первую обидятъ».

ОЛЕНЬ И ЛАНЧУКЪ.

Ланчукъ[4] сказалъ разъ оленю:

«Батюшка, ты и больше и резвее собакъ, да ещё и рога у тебя огромные на защиту; отчего ты такъ боишься собакъ?»

Олень засемялся и говоритъ:

«Правду говоришь, дитятко. Одна беда: какъ только услышу собачiй лай, не успею подумать, а ужь бегу».

ЛИСИЦА И ВИНОГРАДЪ.

Лисица увидала — висятъ спелыя кисти винограда, и стала прилаживаться, какъ-бы ихъ съесть.

«зелены ещё».

РАБОТНИЦЫ И ПЕТУХЪ.

Хозяйка по ночамъ будила работницъ и, какъ запоють петухи, сажала за дело. Работницамъ тяжело показалось; и оне вздумали убить петуха, чтобы не будилъ хозяйки. Убили, а имъ стало хуже: хозяйка боялась проспать и ещё раньше стала поднимать работницъ.

РЫБАКЪ и РЫБКА.

Поймалъ рыбакъ рыбку. Рыбка и говоритъ:

«Рыбакъ, пусти меня въ воду; видишь, я мелка: тебе отъ меня пользы мало будетъ. А пустишь, да я выросту, тогда поймаешь — тебе пользы больше будетъ»

Рыбакъ и говоритъ:

«Дуракъ тотъ будетъ, кто станетъ большой пользы ждать, а малую изъ рукъ упуститъ.»

ЛИСИЦА И КОЗЁЛЪ.

Захотелось козлу напиться; онъ слезъ подъ кручь къ колодцу, напился и отяжелелъ. Сталъ онъ выбираться назадъ и не можетъ. И сталъ онъ реветь. Лисица увидала и говоритъ:

«То-то безтолковый! Коли-бы у тебя, сколько въ бороде волосъ, столько бы въ голове ума было, ты прежде, чемъ слезать, подумалъ бы, какъ назадъ выбраться».

СОБАКА И ЕЯ ТЕНЬ.

Собака шла по кладочке черезъ речку, а въ зубахъ несла мясо. Увидала она себя въ воде и подумала, что тамъ другая собака мясо несётъ, — она бросила своё мясо и кинулась отнимать у той собаки: того мяса вовсе не было, а своё волною унесло.

И осталась собака ни при чёмъ.

ЖУРАВЛЬ И АИСТЪ.

Мужикъ разставилъ на журавлей сети за то, что они сбивали у него посевъ. Въ сети попались журавли, а съ журавлями одинъ аистъ.

Аистъ и говоритъ мужику:

«Ты меня отпусти: я не журавль, а аистъ; мы самыя почётныя птицы; я у твоего отца на доме живу. И по перу видно, что я не журавль».

Мужикъ говоритъ:

«Съ журавлями поймалъ, съ ними и зарежу».

Хотелъ садовникъ сыновей прiучить къ садовому делу. Когда онъ сталъ умирать, позвалъ ихъ и сказалъ:

«Вотъ дети, когда я умру, вы въ виноградномъ саду поищите, чтó тамъ спрятано».

— 4 —

Дети подумали, что тамъ кладъ, и когда отецъ умеръ, стали рыть и всю землю перекопали. Клада не нашли, а землю въ винограднике такъ хорошо перекопали, что стало плода родиться много больше.

ВОЛКЪ И ЖУРАВЛЬ.

Подавился волкъ костью и не могъ выперхнуть. Онъ позвалъ журавля и сказалъ:

«Ну-ка, ты, журавль, у тебя шея длинная, засунь ты мне въ глотку голову и вытащи кость; я тебя награжу».

Журавль засунулъ голову, вытащилъ кость и говоритъ:

«Давай же награду».

Волкъ заскрипелъ зубами, да и говоритъ:

«Или тебе мало награды, что я тебе голову не откусилъ, когда она у меня въ зубахъ была?»

УТКА И МЕСЯЦЪ.

Утка плавала по реке, отыскивала рыбу и въ целый день не нашла ни одной. Когда пришла ночь, она увидала месяцъ въ воде, подумала, что это рыба, и нырнула, чтобъ поймать месяцъ. Другiя утки увидали это и стали надъ ней смеяться.

Съ техъ поръ утка такъ застыдилась и заробела, что, когда и видала рыбу подъ водой, она ужь не ловила ея и умерла съ голода.

ВОЛКЪ ВЪ ПЫЛИ.

Волкъ хотелъ поймать изъ стада овцу и зашёлъ подъ ветеръ, чтобы на него несло пыль отъ стада.

Овчарная собака увидала его и говоритъ:

«Напрасно ты, волкъ, въ пыли ходишь, глаза заболятъ». А волкъ говоритъ: «то-то и горе, собаченька, что у меня ужь давно глаза болятъ, а говорятъ — отъ овечьяго стада пыль хорошо глаза вылечиваетъ».

МЫШЬ ПОДЪ АМБАРОМЪ.

мышей.

«Идите», говоритъ, «ко мне гулять, корму на всехъ достанетъ» Когда она привела мышей, она увидала, что дыры совсемъ не было. Мужикъ приметилъ большую. дыру въ полу и заделалъ её.

ЗАЙЦЫ И ЛЯГУШКИ.

Сошлись разъ зайцы и стали плакаться на свою жизнь: «И отъ людей, й отъ собакъ, и отъ орловъ, и отъ прочихъ зверей погибаемъ. Ужь лучше разъ умереть, чемъ въ страхе жить и мучиться. — Давайте, утопимся!»

И поскакали зайцы въ озеро топиться. Лягушки услыхали зайцевъ и забултыхали въ воду. Одинъ заяцъ и говоритъ:

«Стойте, ребята! Подождёмъ топиться; вотъ лягушачье житьё, видно, ещё хуже нашего: оне и насъ боятся».

ТРИ КАЛАЧА И ОДНА БАРАНКА.

Одному мужику захотелось есть. Онъ купилъ калачъ и съелъ; ему всё ещё хотелось есть. Онъ купилъ другой калачъ и съелъ; ему всё ещё хотелось есть. Онъ купилъ третiй калачъ и съелъ, и всё ему ещё хотелось есть. Потомъ онъ купилъ баранокъ и, когда съелъ одну, сталъ сытъ. Мужикъ ударилъ себя по голове и сказалъ:

«Экой я дуракъ! чтожъ я напрасно съелъ столько калачей? — Мне бы надо сначала съесть одну баранку».

ДВЕ ЛОШАДИ.

Две лошади везли два воза. Передняя лошадь везла хорошо, а задняя останавливалась. На переднюю лошадь стали перекладывать съ задняго воза; когда всё переложили, задняя пошла налегке и сказала передней: «Мучься и потей. Что больше будешь стараться, то больше тебя будутъ мучить»

Когда прiехали на постоялый дворъ, хозяинъ и говоритъ:

«Что мне двухъ лошадей кормить, а на одной возить? Лучше одной дамъ вволю корму, а ту зарежу; хоть шкуру возьму»

Такъ и сделалъ.

ОТЕЦЪ И СЫНОВЬЯ.

Отецъ приказывалъ сыновьямъ, чтобы жили въ согласiи; они не слушались. Вотъ онъ велелъ принесть веникъ и говоритъ:

«Сломайте!»

Сколько они ни бились, не могли сломать. Тогда отецъ развязалъ веникъ и велелъ ломать по пруту. Они поломали.

Отецъ и говоритъ.

«Такъ-то и вы, если въ согласiи жить будете, никто васъ не одолеетъ; а если будете ссориться, да всё врозь,— васъ всякiй легко погубитъ».

Одинъ баринъ послалъ слугу купить самыхъ вкусныхъ грушъ. Слуга пришёлъ въ лавку и спросилъ грушъ. Купецъ подалъ ему; но слуга сказалъ:

«Нетъ, дай мне самыхъ лучшихъ»

Купецъ сказалъ:

«Отведай одну; ты увидишь, что оне вкусны».

«Какъ я узнаю», сказалъ слуга, «что оне все вкусны, если отведаю только одну?»

Онъ откусилъ по немногу отъ каждой груши и принёсъ ихъ барину. Тогда баринъ прогналъ его.

ТЕЛЕНОКЪ НА ЛЬДУ.

Телёнокъ скакалъ по закуте и выучился делать круги и повороты. Когда пришла зима, телёнка выпустили съ другою скотиною на лёдъ къ; водопою. Все коровы осторожно подошли къ корыту, а телёнокъ разбежался на лёдъ, загнулъ хвостъ, приложилъ уши и сталъ кружить. На первомъ же кругу нога его раскатилась, и онъ ударился головою о корыто.

Онъ заревелъ:

«Несчастный я! По колено въ соломе скакалъ — не падалъ, а тутъ на гладкомъ поскользнулся».

Старая корова сказала.

«Кабы ты былъ не телёнокъ, ты бы зналъ, что где легче скакать, тамъ труднее держаться»

СОКОЛЪ И ПЕТУХЪ.

Соколъ привыкъ къ хозяину и ходилъ на руку, когда его кликали; петухъ бегалъ отъ хозяина и кричалъ, когда къ нему подходили. Соколъ и говоритъ петуху:

«Въ васъ, петухахъ, нетъ благодарности; видна холопская порода. Вы, только когда голодны, идёте къ хозяевамъ. To-ли дело мы, дикая птица; въ насъ и силы много, и летать мы можемъ быстрее всехъ; а мы не бегаемъ отъ людей, а сами ещё ходимъ къ нимъ на руку, когда насъ кличутъ. Мы помнимъ, что они кормятъ насъ».

Петухъ и говоритъ:

«Вы не бегаете отъ людей оттого, что никогда не видали жаренаго сокола, а мы то-и-дело видимъ жареныхъ петуховъ».

ШАКАЛЫ И СЛОНЪ.

Шакалы поели всю падаль въ лесу, и имъ нечего стало есть. Вотъ старый шакалъ и придумалъ, какъ имъ прокормиться. Пошёлъ онъ къ слону и говоритъ:

— и послалъ меня нашъ народъ просить тебя въ цари. У насъ житьё хорошее: — что велишь, всё то будемъ делать, и почитать тебя во всёмъ будемъ. Пойдёмъ въ наше царство.» Слонъ согласился и пошёлъ за шакаломъ. Шакалъ привёлъ его въ болото. Когда слонъ завязъ, шакалъ и говоритъ:

«Теперь приказывай; что велишь, то и будемъ делать.»

Слонъ сказалъ:

«Я приказываю вытащить меня отсюда.»

Шакалъ разсмеялся и говоритъ: хватайся хоботомъ мне за хвостъ, — сейчасъ вытащу.»

Слонъ говоритъ:

«Разве можно меня хвостомъ вытащить?» А шакалъ и говоритъ: «такъ зачемъ-же ты приказываешь, чего нельзя сделать? Мы и перваго царя за то прогнали, что онъ приказывалъ то, чего нельзя делать»

Когда слонъ издохъ въ болоте, шакалы пришли к съели его

ЦАПЛЯ, ЛЯГУШКА И РАКЪ.

Жила цапля у пруда и состарелась; не стало ужь въ ней силы ловить рыбу. Стала она придумывать, какъ бы ей хитростью прожить. Она и говорить рыбамъ: «а вы, рыбы, не знаете, что на васъ беда собирается: слышала я отъ людей, хотятъ они прудъ спустить и васъ всехъ повыловить. Знаю я, тутъ за горой — хорошъ прудокъ есть. Я бы помогла, да стара стала: тяжело летать.» Рыбы стали просить цаплю, чтобъ помогла.

Цапля и говоритъ:

«Пожалуй, постараюсь для васъ, перенесу васъ: только вдругъ не могу, a поодиночке.»

Вотъ рыбы и рады; все просятъ: «меня отнеси, меня отнеси!»

И принялась цапля носить ихъ: возьмётъ; вынесетъ въ поле, да и съестъ. И переела она такъ много рыбъ.

Жиль въ пруду старый ракъ. Какъ стала цапля выносить рыбу, онъ смекнулъ дело и говоритъ:

«Ну, теперь, цапля, и меня снеси на новоселье».

Цапля взяла рака и понесла. Какъ вылетела она на поле, хотела сбосить рака. Но ракъ увидалъ рыбьи косточки на поле, стиснулъ клещами цаплю за шею и удавилъ её, а самъ приползъ назадъ къ пруду и разсказалъ рыбамъ.

ЕЖЪ И ЗАЯЦЪ.

Повстречалъ заяцъ ежа и говоритъ:

«Всемъ бы ты хорошъ, ёжъ, только ноги у тебя кривыя, заплетаются».

«Ты что-жъ смеешься; мои кривыя ноги скорее двоихъ прямыхъ бегаютъ. Вотъ дай только схожу домой, а потомъ давай на перегонку»!

Ежъ пошёлъ домой и говоритъ жене: «я съ зайцомъ поспорилъ: хотимъ бежать на перегонку».

Ежова жена и говоритъ: «ты, видно, съ ума сошёлъ! где тебе съ зайцемъ бежать? У него ноги быстрыя».

А ёжъ говоритъ: «у него ноги быстрыя, а у меня умъ быстрый. Ты только делай, чтó я велю. Пойдёмъ въ поле».

Вотъ пришли они на вспаханное поле къ зайцу; ёжъ и говоритъ жене:

«Спрячься ты на этомъ конце борозды, а мы съ зайцомъ побежимъ съ другаго конца; какъ онъ разбежится, я вернусь назадъ; а какъ прибежитъ къ твоему концу, ты выходи и скажи: а я уже давно жду. Онъ тебя отъ меня не узнаетъ — подумаетъ, что это я».

Ежова жена спряталась въ борозде, а ёжъ съ зайцомъ побежали съ другаго конца.

Какъ заяцъ разбежался, ёжъ вернулся назадъ и спрятался въ борозду. Заяцъ прискакалъ на другой конецъ борозды: глядь! — а ежова жена уже тамъ и говоритъ: «а я уже давно жду».

Заяцъ думаетъ: «чтó за чудо! какъ это онъ меня обогналъ»?

«Ну», говоритъ, «давай ещё разъ побежимъ»!

«Давай»!

Заяцъ пустился назадъ, прибежалъ на другой конецъ: глядь! — а ёжъ уже тамъ, да и говоритъ: «э, братъ, ты только теперь, а я уже давно тутъ.»

«Что за чудо!» думаетъ заяцъ, «ужь какъ я шибко скакалъ, а всё онъ обогналъ меня. Ну, такъ побежимъ ещё разъ, теперь ужь не обгонишь».

«Побежимъ!»

Поскакалъ заяцъ, что было духу: глядь! — ёжъ впереди сидитъ и дожидается.

И такъ заяцъ до техъ поръ скакалъ изъ конца въ конецъ, что изъ силъ выбился.

Заяцъ покорился и сказалъ, что вперёдъ никогда не будетъ спорить.

ВОДЯНОЙ И ЖЕМЧУЖИНА

Одинъ человекъ ехалъ па лодке и уронилъ драгоценный жемчугъ, въ море. Человекъ вернулся къ берегу, взялъ ведро и сталъ черпать воду и выливать на землю. Онъ черпалъ и выливалъ три дня безъ устали.

«Зачемъ ты черпаешь»?

Человекъ говоритъ:

«Я черпаю затемъ, что уронилъ жемчугъ»

Водяной спросилъ:

«А скоро-ли ты перестанешь?»

Человекъ говоритъ:

«Когда высушу море, тогда перестану»

Тогда водяной вернулся въ море, принёсъ тотъ самый жемчугъ и отдалъ чедовеку. 

II

ДЕВОЧКА И ГРИБЫ.

Две девочки шли домой съ грибами.

Имъ надо было переходить черезъ железную дорогу. Оне думали, что машина далеко, взлезли на насыпь и пошли черезъ рельсы.

Вдругъ зашумела машина, Старшая девочка побежала назадъ, а меньшая перебежала черезъ дорогу.

Старшая девочка закричала сестре: «не ходи назадъ»!

Но машина была такъ близко и такъ громко шумела, что меньшая девочка не разслышала; она подумала, что ей велятъ бежать назадъ. Она побежала назадъ черезъ рельсы, споткнулась, выронила грибы и стала подбирать ихъ.

Машина уже была близко и машинистъ свистелъ что было силы.

Старшая девочка кричала: «брось грибы»! а маленькая девочка думала, что ей велятъ собрать грибы, и ползала по дороге.

Машинистъ не могъ удержать машины. Она свистала изо всехъ силъ и наехала на девочку

Старшая девочка кричала и плакала. Все проезжающiе смотрели изъ оконъ вагоновъ, а кондукторъ побежалъ на конецъ поезда, чтобы видеть, чтó сделалось съ девочкой.

Когда поездъ прошелъ, все увидали, что девочка лежитъ между рельсами головой внизъ и нешевелится.

КАКАЯ БЫВАЕТЪ РОСА НА ТРАВЕ.

Когда въ солнечное утро, летомъ, пойдёшь въ лесъ, то на поляхъ, въ траве видны алмазы. Все алмазы эти блестятъ и переливаются на солнде разными цветами — и желтымъ, и краснымъ, и синимъ. Когда подойдёшь ближе и разглядишь, чтó это такое, то увидишь, что это капли росы собрались въ треугольныхъ листахъ травы и блестятъ на солнце.

Листокъ этой травы внутри мохнатъ и пушистъ какъ бархатъ. И капли катаются по листку и не мочатъ его.

Когда неосторожно сорвёшь листокъ съ росинкой, то капелька скатится какъ шарикъ светлый, и не увидишь, какъ проскользнётъ мимо стебля. Бывало, сорвёшь такую чашечку, потихоньку поднесёшь ко рту и выпьешь росинку, и росинка эта вкуснее всякаго напитка кажется.

ИНДЕЕЦЪ И АНГЛИЧАНИНЪ.

Индейцы взяли на войне въ пленъ молодаго англичанина, привязали къ дереву и хотели убить.

Старый индеецъ подошёлъ и сказалъ: «не убивайте, его, а отдайте мне».

Его отдали.

Старый индеецъ отвязалъ англичанина, свёлъ въ свой шалашъ, накормилъ и положилъ ночевать.

На другое утро индеецъ велелъ англичанину идти за собой. Они шли долго, и когда подошли близко къ англiйскому лагерю, индеецъ сказалъ:

«Ваши убили моего сына, я спасъ тебе жизнь; иди къ своимъ и убивай насъ».

Англичанинъ удивился и сказалъ: «зачемъ ты смеёшься надо мною? Я знаю, что наши убили твоего сына: убивай же меня скорее».

Тогда индеецъ сказалъ: «когда тебя стали убивать, я вспомнилъ о своемъ сыне, и мне стало жаль тебя. Я не смеюсь: иди къ своимъ и убивай насъ, если хочешь». И индеецъ отпустилъ англичанина.

СТАРАЯ ЛОШАДЬ.

У насъ былъ старый старикъ Пименъ Тимофеичъ. Ему было 90 летъ. Онъ жилъ у своего внука безъ дела. Спина у него была согнутая: онъ ходилъ съ палкой и тихо передвигалъ ногами, Зубовъ у него совсемъ не было, лицо было сморщенное. Нижняя губа его тряслась; когда онъ ходилъ и когда говорилъ, онъ шлёпалъ губами, и нельзя было понять, чтó онъ говоритъ.

Насъ было четыре брата и все мы любили ездить верхомъ. Но смирныхъ лошадей у насъ для езды не было. Только на одной старой лошади намъ позволяли ездить; эту лошадь звали Воронокъ.

Одинъ разъ матушка позволила намъ ездить верхомъ, и мы все пошли въ конюшню съ дядькой. Кучеръ оседлалъ намъ Воронка, и первый поехалъ старшiй братъ. Онъ долго ездилъ: ездилъ на гумно и кругомъ сада, и когда онъ подъезжалъ назадъ, мы закричали: «ну, теперь проскачи!»

Старшiй братъ сталъ бить Воронка ногами и хлыстомъ, и Воронокъ проскакалъ мимо насъ.

После старшаго селъ другой братъ. И онъ ездилъ долго, и тоже хлыстомъ разогналъ Воронка и проскакалъ изъ подъ горы. Онъ еще хотелъ ездить, но третiй братъ просилъ, чтобы онъ поскорее пустилъ его. Третiй братъ проехалъ и на гумно, и вокругъ сада, да ещё и по деревне, и шибко проскакалъ изъ подъ горы къ конюшне. Когда онъ подъехалъ къ намъ, Воронокъ сопелъ, а шея и лопатки потемнели у него отъ пота»

— сталъ погонять Воронка изо всехъ силъ, но Воронокъ не хотелъ идти отъ конюшни. И сколько я ни колотилъ его, онъ не хотелъ скакать, а только трусилъ и заворачивалъ всё назадъ. Я злился на лошадь и изо всехъ силъ билъ её хлыстомъ и ногами. Я старался бить её въ те места, где ей больнее, сломалъ хлыстъ и остаткомъ хлыста сталъ бить по голове. Но Воронокъ всё не хотелъ скакать. Тогда я поворотилъ назадъ, подъехалъ къ дядьке и попросилъ хлыстика покрепче. Но дядька сказалъ мне:

«Будетъ вамъ ездить, сударь, слезайте. Что лошадь мучить?» Я обиделся и сказалъ: «какъ же я совсемъ не ездилъ? Посмотри, какъ я сейчасъ проскачу! Дай, пожалуста, мне хлыстъ покрепче. Я его разожгу».

Тогда дядька покачалъ головой и сказалъ:

— «Ахъ, сударь, жалости въ васъ нетъ. Что его разжигать? Ведь ему 20-ть летъ. Лошадь измучена, насилу дышетъ, да и стара. Ведь она такая старая! Всё равно какъ Пименъ Тимофеичъ. Вы бы сели на Тимофеича, да такъ-то черезъ силу погоняли бы его хлыстомъ. Что-же, вамъ не жалко бы было»?

Я вспомнилъ про Пимена и послушалъ дядьки. Я слезъ съ лошади и, когда я посмотрелъ, какъ она носила потными боками, тяжело дышала ноздрями и помахивала облезшимъ хвостикомъ, я понялъ, что лошади трудно было. А то я думалъ, что ей было такъ же весело, какъ мне. Мне такъ жалко стало Воронка, что я сталъ целовать его въ потную шею и просить у него прощенья за то, что я его билъ.

Съ техъ поръ я выросъ большой и всегда жалею лошадей, и всегда вспоминаю Воронка и Пимена Тимофеича, когда вижу, что мучаютъ лошадей.

ОРЕЛЪ.

Орёлъ свилъ себе гнездо на большой дороге, вдали отъ моря, и вывелъ детей.

Одинъ разъ подле дерева работалъ народъ, а орёлъ подлеталъ къ гнезду съ большой рыбой въ когтяхъ. Люди увидали рыбу, окружили дерево, стали кричать и бросать въ орла каменьями.

Орёлъ выронилъ рыбу, а люди подняли её и ушли.

Орёлъ селъ на край гнезда, а орлята подняли свои головы и стали пищать: они просили корма.

Орёлъ усталъ и не могъ лететь опять на море; онъ спустился въ гнездо, прикрылъ орлятъ крыльями, ласкалъ ихъ, оправлялъ имъ пёрушки и какъ будто просилъ ихъ, чтобы они подождали немного. Но чемъ больше онъ ихъ ласкалъ, темъ громче они пищали.

Тогда орёлъ отлетелъ отъ нихъ и селъ на верхнiй сукъ дерева.

Орлята засвистали и запищали ещё жалобнее.

Тогда орёлъ вдругъ самъ громко закричалъ, расправилъ крылья и тяжело полетелъ къ морю. Онъ вернулся только поздно вечеромъ; онъ летелъ тихо и низко надъ землёю; въ когтяхъ у него опять была большая рыба.

Когда онъ подлеталъ въ дереву, онъ оглянулся — нетъ ли опять вблизи людей, быстро сложилъ крылья и селъ на край гнезда

Орлята подняли головы и разнули рты, а орёлъ разорвалъ рыбу и накормилъ детей.

МЕДВЕДЬ НА ПОВОЗКЕ.

Повадырь съ медведемъ подошёлъ къ кабаку; привязалъ медведя къ воротамъ, а самъ вошёлъ въ кабакъ выпить. Ямщикъ на тройке подъехалъ къ кабаку, закрутилъ коренную и тоже вошёлъ въ кабакъ. А въ телеге у ямщика были калачи. Медведь учуилъ въ повозке калачи, отвязался, подошёлъ къ повозке, влезъ и сталъ шарить въ сене. Лошади оглянулись и шаркнули отъ кабака по дороге. Медведь ухватился лапами за грядки и не знаетъ, какъ ему быть. А лошади что дальше, то пуще разгораются. Медведь держится передними лапами за грядки и только голову поворачиваешь то на ту сторону, то на другую. А лошади оглянутся оглянутся — ещё шибче катятъ по дороге, подъ гору, на гору.... Проезжiе не успеваютъ постораниваться.

Катитъ тройка вся въ мыле, на телеге сидитъ медведь, держится за грядки, да по сторонамъ оглядывается. Видитъ медведь, что дело плохо — убьютъ его лошади, началъ онъ реветь. Ещё пуще лошади понеслись. Скакали-скакали, прискакали домой въ деревню. Все смотрятъ, чтó такое скачетъ. Уткнулись лошади въ свой дворъ, въ вopoтa. Хозяйка глядитъ, что такое. Не путёмъ прискакалъ хозяинъ — видно пьянъ. Выходитъ на дворъ, а съ телеги не хозяинъ — медведь лезетъ. Соскочилъ медведь, да въ поле, да въ лесъ.

Баринъ купилъ лягаваго щенка въ городе и въ рукаве шубы привёзъ его въ деревню. Барыня полюбила щенка и въ горницахъ выхаживала его. Щенокъ выросъ и его назвали Дружкомъ.

Онъ ходилъ на охоту съ бариномъ, караулилъ домъ и игралъ съ детьми.

Одинъ разъ въ садъ забежала дворная собака. Собака эта бежала прямо по дорожке, хвостъ у ней былъ опущенъ, ротъ былъ окрытъ и изо рта текли слюни. Дети были въ саду.

Баринъ увидалъ эту собаку и закричалъ:

— Дети! бегите скорее домой, — бешеная собака!

Дети услыхали, что кричалъ отецъ, но не видали собаки и бежали ей прямо на встречу. Бешеная собака хотела броситься на одного изъ детей, но въ это время Дружокъ кинулся на собаку и сталъ съ ней грызться.

Дети убежали, но когда Дружокъ вернулся въ домъ, онъ визжалъ, и на шее у него была кровь.

Черезъ десять дней Дружокъ сталъ скученъ, не пилъ, не елъ и бросился грызть щенка. Дружка заперли въ пустую горницу.

Дети не понимали, зачемъ заперли Дружка, и пошли потихоньку посмотреть собаку.

Они отперли дверь и стали кликать Дружка. Дружокъ чуть не сбилъ ихъ снотъ, выбежалъ въ дворъ и лёгъ въ саду подъ кустомъ. Когда барыня увидала Дружка, она кликнула его, но Дружокъ не послушался, не замахалъ хвостомъ и не взглянулъ на неё. Глаза у него были мутные, изо рта текла слюня. Тогда барыня позвала мужа и сказала:

— Иди скорей: кто-то выпустилъ Дружка, онъ совсемъ бешеный. Ради Бога сделай съ нимъ что-нибудь.

Баринъ вынесъ ружьё и подошёлъ къ Дружку. Онъ прицелился въ него, но рука тряслась у него, когда онъ целился. Онъ выстрелилъ и не попалъ въ голову, а въ задъ.

Собака завизжала и забилась.

Баринъ подошелъ ближе, что-бы разсмотреть, чтó съ нимъ. Весь задъ у Дружка былъ въ крови и все заднiя ноги перебиты. Дружокъ подползъ къ барину и сталъ лизать его ногу. Баринъ затрясся, заплакалъ и убежалъ въ домъ.

Тогда кликнули охотника, и охотникъ изъ другаго ружья до смерти убилъ собаку и унёсъ её.

ЖИЛЕТКА

Одинъ мужикъ занялся торговлей и такъ разбогателъ, что сталъ первымъ богачёмъ. У него служили сотни прикащиковъ, и онъ ихъ всехъ и по имени не зналъ.

Пропало разъ у купца двадцать тысячъ денегъ. Стали старшiе прикащики разыскивать и разыскали того, кто укралъ деньги.

Пришёлъ старшiй прикащикъ къ купцу и говоритъ: «я вора нашёлъ. Надо его въ Сибирь сослать».

«а кто укралъ»? Старшiй прикащикъ говоритъ:

«Иванъ Петровъ, самъ признался».

Купецъ подумалъ и говоритъ:

«Ивана Петрова надо простить».

Прикащикъ удивился и говоритъ:

«Какъ-же простить? Этакъ и те прикащики тоже будутъ делать; всё добро растаскаютъ». Купецъ говоритъ: «Ивана Петрова надо простить: когда я начиналъ торговать, мы съ нимъ товарищами были. Когда я женился, мне подъ венецъ надеть нечего было. Онъ мне свою жилетку далъ надеть. Ивана Петрова надо простить»

Такъ и простили Ивана Петрова.

ЛЕВЪ И СОБАЧКА.

Въ Лондоне показывали дикихъ зверей и за смотренье брали деньгами, или собаками и кошками; на кормъ дикимъ зверямъ

Одному человеку захотелось поглядеть зверей, онъ ухватилъ на улице собачёнку и принесъ её въ зверинецъ. Его впустили смотреть, а собачёнку взяли и бросили въ клетку къ льву на съеденье

Собачка поджала хвостъ и прижалась въ уголъ клетки. Левъ подошелъ къ ней и понюхалъ её.

Собачка легла на спину, подняла лапки и стала махать хвостикомъ.

Левъ тронулъ её лапой и перевернулъ.

Собачка вскочила и стала передъ львомъ на заднiя лапки.

Левъ смотрелъ на собачку, поворачивалъ голову со стороны на сторону и не трогалъ ея.

Когда хозяинъ бросилъ льву мяса, левъ оторвалъ кусокъ и оставилъ собачке.

Вечеромъ, когда левъ лёгъ спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на лапу.

Съ техъ поръ собачка жила въ одной клетке со львомъ. Левъ не трогалъ её, елъ кормъ, спалъ съ ней вместе, а иногда игралъ съ ней.

Одинъ разъ баринъ пришелъ въ зверинецъ и узналъ свою собачку; онъ сказалъ, что собачка его собственная, и попросилъ хозяина зверинца отдать ему. Хозяинъ хотелъ отдать, но какъ только стали звать собачку, чтобы взять её изъ клетки, левъ ощетинился и зарычалъ.

Такъ прожили левъ и собачка целый годъ въ одной клетке.

Когда онъ понялъ, что она умерла, онъ вдругъ вспрыгнулъ, ощетинился, сталъ хлестать себя хвостомъ по бокамъ, бросился на стену клетки и сталъ грызть засовы и полъ.

Целый день онъ бился, метался по клетке и ревелъ; потомъ лёгъ подле мёртвой собачки и затихъ.

Хозяинъ хотелъ унести мёртвую собачку, но левъ ни кого не подпускалъ къ ней.

Хозяинъ думалъ, что левъ забудетъ свое горе, если ему дать другую собачку, и пустилъ къ нему въ клетку живую собачку, но левъ тотчасъ разорвалъ её на куски. Потомъ онъ обнялъ своими лапами мёртвую собачку и такъ лежалъ пять дней.

На шестой день левъ умеръ.

ВОРОБЬИ.

Въ нашемъ доме за ставнемъ окна воробей свилъ гнездо и положилъ пять яичекъ. Мы съ сёстрами смотрели, какъ воробей по соломенке и по пёрушку носилъ за ставню и вилъ тамъ гнездышко. А потомъ, когда онъ положилъ туда яйца, мы очень обрадовались. Воробей не сталъ больше прилетать съ пёрушками и соломой, a селъ на яйца. Другой воробей — намъ сказали, что одинъ мужъ, а другой жена — приносилъ жене червей и кормилъ её.

Черезъ несколько дней мы услыхали изъ-за ставня пискъ и посмотрели, чтò сделалось въ воробьиномъ гнезде: въ нёмъ было пять крошечныхъ голыхъ птичекъ, безъ крыльевъ и безъ перьевъ; носики у нихъ были жёлтые и мягкiе, и головы большiя.

Они показались намъ очень некрасивы, и мы перестали на нихъ радоваться, а только иногда смотрели на то, чтó они делали. Мать часто отъ нихъ улетала за кормомъ, и, когда она возвращалась, воробышки съ пискомъ открывали свои жёлтые клювики, и мать оделяла ихъ кусочками червяковъ.

Черезъ неделю маленькiе воробьи подросли, покрылись пухомъ и стали красивее, и тогда мы опять, стали часто на нихъ смотреть. Мы пришли утромъ къ ставню посмотреть нашихъ воробьёвъ и увидали, что старый воробей лежитъ мёртвый подле ставня. Мы догадались, что воробей селъ на ночь на ставень и заснулъ, и что его раздавили, когда закрывали ставень. Мы подняли стараго воробья и бросили въ траву. Маленькiе пищали, высовывали свои головки и открывали клювики; но ихъ некому было кормить

Старшая сестра сказала: «вотъ у нихъ теперь нетъ матери, некому ихъ кормить; давайте выкормимъ ихъ»!

Мы обрадовались, взяли коробокъ, наклали въ него хлопчатой бумаги, уложили туда гнездо съ птичками и понесли къ себе на верхъ. Потомъ мы нарыли червяковъ, намочили хлебъ въ молоке и стали кормить воробушковъ. Они ели хорошо, трясли головками, чистили клювики объ стенки коробка и все были очень веселы.

Такъ мы ихъ кормили весь день, и очень на нихъ радовались. На другое утро, когда мы посмотрели въ коробокъ, мы увидали, что самый маленькiй воробушекъ лежитъ мёртвый, а лапки его запутались въ хлопчатую бумагу. Мы его выкинули и вынули всю хлопчатую бумагу, чтобы другой въ ней не запутался, и положили въ коробокъ травы и моху. Но къ вечеру ещё два воробья растопырили свои пёрушки и раскрыли рты, закрыли глаза и тоже померли.

Черезъ два дня умеръ и четвёртый воробушекъ и остался только одинъ. Намъ сказали, что мы ихъ окормили.

Сестра плакала о своихъ воробьяхъ и последняго воробья стала кормить одна, а мы только смотрели. Последнiй — пятый воробушекъ былъ весёлый, здоровый и живой; мы называли его Живчикомъ

Этотъ живчикъ жилъ такъ долго, что уже сталъ летать и знать свою кличку.

Когда, бывало, сестра закричитъ: Живчикъ, Живчикъ! онъ прилетитъ, сядетъ ей на плечо, на голову или на руку, и она его кормитъ.

Потомъ онъ выросъ и сталъ самъ кормиться. Онъ жилъ у насъ въ горнице, на верху, улеталъ иногда въ окно, но всегда прилеталъ ночевать на своё место въ коробокъ.

Разъ онъ утромъ никуда не полетелъ изъ своего коробка; перья у него стали мокрыя и онъ ихъ растолырилъ, какъ и другiе воробьи, когда они умирали. Сестра не отходила отъ Живчика, ходила за нимъ; но онъ ничего не елъ и не пилъ.

ó случилось. Когда она вошла, она увидала на столе мёртваго воробья и поняла наше горе. Сестра несколько дней не ела, не играла, а всё плакала.

Живчика мы завернули въ наши самые лучшiе лоскутки, положили въ деревянный ящичекъ и зарыли въ саду, въ ямке. Потомъ сделали надъ его могилкой бугорокъ и положили камушекъ.

АРХІЕРЕЙ И РАЗБОЙНИКЪ.

Однаго разбойника давно искали. Разъ онъ переоделся и пришёлъ въ городъ. Въ городе ого узнали полицейскiе и погнались за нимъ. Разбойникъ бежалъ отъ нихъ и прибежалъ къ архiерейскому дому; ворота были открыты: онъ вошёлъ во дворъ.

Послушникъ спросилъ его — чтó ему нужно?

Разбойникъ не зналъ, чтó отвечать, и на-обумъ сказалъ: «мне нужно архiерея».

Архiерей принялъ разбойника и спросилъ — за какимъ онъ деломъ пришелъ къ нему?

Разбойникъ отвечалъ: «я разбойникъ, за мною погоня; спрячь меня, а не то я убъю тебя».

Архiерей сказалъ: «я — старикъ, смерти не боюсь; но мне жаль тебя. Поди въ ту горницу: ты усталъ, отдохни, а я тебе пришлю поесть».

Полицейскiе не посмели войти къ Архiерею въ домъ, и разбойникъ остался у него ночевать.

Когда разбойникъ отдохнулъ, Архiерей пришёлъ къ нему и сказалъ: «мне жаль тебя, что ты холоденъ и голоденъ и что за тобой гоняются, какъ за волкомъ, но мне всего более жаль тебя за то, что ты зла много сделалъ и душу свою губишь. Брось дурныя дела!»

Разбойникъ сказалъ: «нетъ, мне уже не отвыкнуть отъ худаго; разбойникомъ жилъ, такимъ и умру».

Архiерей ушёлъ отъ него, растворилъ все двери и лёгъ спать.

Ночью разбойникъ всталъ и пошёлъ ходить по горницамъ. Ему удивительно показалось, какъ Архiерей ничего не заперъ и оставилъ все двери настежь.

Разбойникъ сталъ оглядываться кругомъ — что бы ему украсть, увидалъ большой серебряный подсвечникъ и думаетъ: возьму я эту вещь — она много денегъ стоить — и уйду отсюда, а старика убивать не буду. Такъ и сделалъ.

Полицейскiе не отходили отъ Архiерейскаго дома и всё время караулили разбойника. Какъ только онъ вышелъ изъ дому, его окружили и нашли у него подъ полой подсвечникъ.

Разбойникъ сталъ отпираться, но полiцейскiе сказали: «если ты отъ прежнихъ делъ своихъ отпираешся, то отъ кражи этого подсвечника отклепаться не можешь. Пойдёмъ къ Архiерею — онъ тебя уличитъ».

Привели вора къ Архiерею, показали ему подсвечникъ и спросили: «ваша ли это вещь?» Онъ говоритъ: «моя».

Полицейскiе сказали: «у васъ украли эту вещь, а вотъ воръ»

Разбойникъ молчалъ, и у него какъ у волка бегали глаза.

«зачемъ же ты, дружокъ, только одинъ подсвечникъ взялъ? Ведь я тебе оба подарилъ».

Разбойникъ заплакалъ и сказалъ полицейскимъ: «я воръ и разбойникъ, ведите меня!»

Потомъ онъ сказалъ Архiерею: «прости меня ради Христа и помолись за меня Богу».

ЛОЗИНА.

На Святой мужикъ пошёлъ посмотреть — оттаяла ли земля?

Онъ вышелъ на огородъ и коломъ ощупалъ землю. Земля раскисла. Мужикъ пошёлъ въ лесъ. Въ лесу на лозине уже надулись почки. Мужикъ и подумалъ: «дай обсажу огородъ лозиной; выростетъ — защита будетъ!» Взялъ топоръ, нарубилъ десятокъ лозиннику, затесалъ съ толстыхъ концовъ кольями и воткнулъ въ землю.

Все лозинки выпустили побеги вверху съ листьями и внизу подъ землёю выпустили такiе же побеги заместо кореньевъ; и одне зацепились за землю и принялись, a другiя неловко зацепились за землю кореньями — замерли и повалились.

Къ осени мужикъ порадовался на свои лозины: шесть штукъ принялось. На другую весну овцы обгрызли четыре лозины, и две только остались. На другую весну и эти обгрызли овцы. Одна совсемъ пропала, а другая справилась, стала окореняться и разрослась деревомъ. По веснамъ пчёлы гудмя гудели на лозине. Въ роевщину часто на лозину сажались рои, и мужики огребали ихъ. Бабы и мужики часто завтракали и спали подъ лозиной; а ребята лазили на неё и выламывали изъ нея прутья.

Мужикъ. — тотъ, что посадилъ лозину, давно уже умеръ, а она всё росла. Старшiй сынъ два раза срубалъ съ нея сучья и топилъ ими. Лозина всё росла. Обрубятъ ее кругомъ, сделаютъ шишку, а она на весну выпуститъ опять сучья, хоть и тоньше, но вдвое больше прежнихъ, какъ вихоръ у жеребёнка.

И старшiй сынъ пересталъ хозяйничать, и деревню сселили, а лозина всё росла на чистомъ поле. Чужiе мужики ездили, рубили её — она всё росла. Грозой ударило въ лозину; она справилась боковыми сучьями, и всё росла и цвела. Одинъ мужикъ хотелъ срубить её на колоду, да бросилъ: она была дюже гнила. Лозина свалилась на бокъ и держалась только однимъ бокомъ, а всё росла, и всё каждый годъ прилетали пчёлы обирать съ ея цветовъ поноску.

Собрались разъ ребята рано весной стеречь лошадей подъ лозину. Показалось имъ холодно, они стали разводить огонь, набрали жнивья, чернобылу, хворосту. Одинъ влезъ на лозину, съ нея же наломалъ сучьевъ. Склали они всё въ дупло лозины и зажгли. Зашипела лозина, закипелъ въ ней сокъ, пошелъ дымъ и сталъ перебегать огонь; все нутро ея почернело. Сморщились молодые побеги, цветы завяли. Ребята угнали домой лошадей. Обгорелая лозина осталась одна въ поле. Прилетелъ черный воронъ, селъ на неё и закричалъ: что издохла старая кочерга, давно пора было.

1000 ЗОЛОТЫХЪ.

Богатый человекъ захотелъ отдать 1000 золотыхъ беднымъ, но не зналъ, какимъ беднымъ дать эти деньги.

Онъ пришёлъ къ священнику и говоритъ: я хочу дать 1000 золотыхъ беднымъ, да не знаю, — кому дать. Возьмите деньги и раздайте, кому знаете».

Священникъ сказалъ: «деньги большiя, я тоже не знаю, кому дать: можетъ быть я одному дамъ много, а другому мало. Скажите, какимъ беднымъ и поскольку дать вашихъ денегъ»?

Богатый сказалъ: «если вы не знаете, кому дать деньги, то Богъ знаетъ: кто первый бедный придётъ къ вамъ, тому и отдайте деньги».

Въ томъ-же приходе жилъ бедный человекъ. У него было много детей, а самъ онъ былъ боленъ и не могъ работать. Бедный человекъ читалъ разъ псалтирь и прочёлъ эти слова: «я былъ молодъ и состарелся, и не видалъ праведнаго оставленного и детей его просящихъ хлеба.»

Бедный подумалъ: я вотъ оставленъ Богомъ! а я дурнаго ничего не сделалъ. Дай пойду къ священнику, спрошу его, какъ такъ неправда сказана въ Писанiи.

Священникъ увидалъ его и сказалъ: «этотъ бедный первый пришёлъ ко мне», и отдалъ ему все 1000 золотыхъ богатаго человека. 

III.

УЖЪ.

У одной женщины была дочь Маша. Маша пошла съ подругами купаться. Девочки сняли рубашки, положили на берегъ и попрыгали въ воду.

Изъ воды выползъ большой ужъ и свернувшись лёгъ на машину рубашку. Девочки вылезли изъ воды, надели свои рубашки и побежали домой. Когда Маша подошла къ своей рубашке и увидала, что на ней лежитъ ужакъ, она взяла палку и хотела согнать его, но ужъ поднялъ голову и засипелъ человечьимъ голосомъ.

«Маша, Маша, обещай за меня замужъ».

Маша заплакала и сказала «только отдай мне рубашку, а я всё сделаю».

«Пойдёшь ли замужъ?»

Маша сказала: «пойду» И ужъ сползъ съ рубашки и ушелъ въ воду.

Маша надела рубашку и побежала домой. Дома она сказала матери: «матушка, ужакъ легъ на мою рубашку и сказалъ: иди за меня замужъ, а то не отдамъ рубашки. Я ему обещала»

Мать посмеялась и сказала: «это тебе приснилось».

Черезъ неделю целое стадо ужей приползло кь машиному дому.

Маша увидала ужей, испугалась и сказала: «матушка, за мной ужи приползли»

Мать не поверила, но какъ увидала, сама испугалась и заперла сени и дверь въ избу. Ужи проползли подъ ворота и вползли въ сени, но не могли пройти въ избу. Тогда они выползли назадъ, все вместе свернулись клубкомъ и бросились въ окно. Они разбили стекло, упали на полъ въ избу я поползли по лавкамъ, столамъ и на печку. Маша забилась въ уголъ на печи, по ужи нашли её, стащили оттуда и повели къ воде.

Мать плакала и бежала за ними, но не догнала. Ужи вместе съ Машей бросились въ воду.

Мать плакала о дочери и думала, что она умерла.

Одинъ разъ мать сидела у окна и смотрела на улицу. Вдругъ она увидала, что къ ней идётъ ея Маша и ведетъ за руку маленькаго мальчика, а на рукахъ несётъ девочку.

Мать обрадовалась и стала целовать Машу и спрашивать её, где она была и чьи это дети? Маша сказала, что это ея дети, что ужъ взялъ её замужъ, и что она живётъ съ нимъ въ водяномъ царстве.

Мать спросила дочь, хорошо ли ей жить въ водяномъ царстве, и дочь сказала, что лучше, чемъ на земле.

Мать просила Машу, чтобъ она осталась съ нею, но Маша не согласилась. Она сказала, что обещала мужу вернуться.

Тогда мать спросила дочь:

«А какъ же ты домой пойдёшь?»

«Пойду, покличу: «Осипъ, Осипъ, выйди сюда и возьми меня»; онъ и выйдетъ на берегъ и возьмётъ меня».

Мать сказала тогда Маше: «ну, хорошо, только переночуй у меня».

Маша легла и заснула, а мать взяла топоръ и пошла къ воде.

Она пришла къ воде и стала звать: «Осипъ, Осипъ, выйди сюда».

Ужъ выплылъ на берегъ. Тогда мать ударила его топоромъ и отрубила голову. Вода сделалась красною отъ крови.

Мать пришла домой, а дочь проснулась и говорить: «я пойду домой, матушка; мне скучно стало» и она пошла.

Маша взяла девочку на руки, а мальчика повела за руку.

Когда она пришла къ воде, она стала кликать: «Осипъ, Осипъ, выйди ко мне». Но никто не выходилъ.

Тогда она посмотрела на воду и увидала, что вода красная и ужовая голова плаваетъ по ней.

Тогда Маша поделовала дочь и сына, и сказала имъ: «Нетъ у васъ батюшки, не будетъ у васъ и матушки. Ты, дочка, будь птичкой ласточкой, летай надъ водой; ты, сынокъ, будь соловейчикомъ, распевай по зарямъ; а я буду кукушечкой, буду куковать по убитому по своему мужу». И они все разлетелись въ разныя стороны.

УДАЧА.

Прiехали люди на островъ, где было много дорогихъ каменьевъ. Люди старались найти больше; они мало ели, мало спали, а всё работали. Одинъ только изъ нихъ ничего не делалъ: a сиделъ на месте: елъ, пилъ и спалъ. Когда стали собираться домой, они разбудили этого человека и сказали: «ты съ чемъ-же домой поедешь?» Онъ взялъ поднялъ горсть земли подъ ногами и положилъ въ сумку.

Когда все прiехали домой, этотъ человекъ досталъ свою землю изъ сумки и въ ней нашёлъ камень, драгоценнее всехъ другихъ вместе.

ДВА БРАТА.

Два брата пошли вместе путешествовать. Въ полдень они легли отдохнуть въ лесу. Когда они проснулись, то увидали — подле нихъ лежитъ камень и на камне что-то написано. Они стали разбирать и прочли:

«Кто найдетъ этотъ камень, тотъ пускай идётъ прямо въ лесъ на восходъ солнца. Во лесу придёть река; пускай плывётъ черезъ реку на другую сторону. Увидишь медведицу съ медвежатами: отними медвежатъ у медведицы и бегi безъ оглядки прямо въ гору. На горе увидишь домъ и въ доме томъ найдёшь счастiе».

ó было написано, и меньшой сказалъ: «давай, пойдёмъ вместе. Можетъ быть мы переплывёмъ эту реку, донесёмъ медвежатъ до дому и вместе найдёмъ счастiе».

Тогда старшiй сказалъ: «я не пойду въ лесъ за медвежатами и тебе не советую. Первое дело: никто не знаетъ — правда-ли написана на этомъ камне; можетъ быть всё это написано на смехъ. Да можетъ быть мы и не такъ разобрали. Второе: — если и правда написано, — пойдёмъ мы въ лесъ, придётъ ночь, мы не попадёмъ на реку и заблудимся. Да если и найдёмъ реку, какъ мы переплывёмъ её? Можетъ быть она быстра и широка? Третье: — если и переплывёмъ реку, разве лёгкое дело отнять у медведицы медвежатъ: она насъ задерётъ, и мы, вместо счастiя, пропадёмъ ни за что. Четвёртое дело: — если намъ и удастся унести медвежатъ, мы не добежимъ безъ отдыха въ гору. Главное-же дело — не сказано какое счастiе мы найдёмъ въ этомъ доме? Можетъ-быть насъ тамъ ждётъ такое счастiе, какого намъ вовсе не нужно».

А меньшой сказалъ «по моему не такъ. Напрасно этого писать па камне не стали-бы. И всё написано ясно. Первое дело: — намъ беды не будетъ, если и попытаемся. Второе дело: — если мы не пойдёмъ, кто нибудь другой прочтётъ надпись на камне и найдётъ счастье, а мы останемся ни при чёмъ. Третье дело: не потрудиться, да не поработать, ничто въ свете не радуетъ. Четвёртое: — не хочу я, чтобъ подумали, что я чего-нибудь да побоялся».

Тогда старшiй сказалъ, «и пословица говоритъ: искать большого счастiямалое потерять; да, ещё: не сули журавля въ небе, а дай синицу въ руки».

А меньшой сказалъ: «а я слыхалъ — волковъ бояться, въ лесъ не ходить; да ещё: подъ лежачiй камень вода не потечётъ. По мне надо идти».

Какъ только меньшой брать вошёлъ въ лесь, онъ напалъ на реку, переплылъ её и тутъ-же на берегу увидалъ медведицу. Она спала. Онъ ухватилъ медвежать и побежалъ безъ оглядки на гору. Только что добежалъ до верху, — выходить ему на встречу народъ: подвезли ему карету, повезли въ городъ и сделали царёмъ.

Онъ царствовалъ пять летъ. На 6-ой годъ пришёлъ на него войной другой царь, сильнее его: завоевалъ городъ и прогналъ его. Тогда меньшой брать пошёлъ опять странствовать и пришёлъ къ старшему брату.

Старшiй братъ жилъ въ деревне ни богато, ни бедно. Братья обрадовались другъ другу и стали разсказывать про свою жизнь.

Старшiй брать и говоритъ: «вотъ и вышла моя правда: я всё время жиль тихо я хорошо, а ты хошь и былъ царёмъ, за то много горя виделъ».

А меньшой сказалъ: «я не тужу, что пошёлъ тогда въ лесъ на гору; хошь мне и плохо теперь, за то есть чемъ помянуть мою жизнь, a тебе и помянуть-то нечемъ».

ПЕТРЪ І-й И МУЖИКЪ.

Наехалъ Царь Петръ на мужика въ лесу. Мужикъ дрова рубитъ.

Царь говоритъ: «Божья помощь, мужикъ!»

Мужикъ и говоритъ: «и то мне нужна Божья помощь».

Царь спрашиваетъ: «а велика ли у тебя семья?»

— «У меня семьи два сына, да две дочери».

«Ну, не велико твоё семейство. Куда-жь ты деньги кладёшь?»

— «А я деньги на три части кладу: во первыхъ долгъ плачу, въ другихъ — въ долгъ даю, въ третьихъ — въ воду мечу».

Царь подумалъ и не знаетъ, что это значитъ, что старикъ и долгъ платитъ, и въ долгъ даётъ, и въ воду мечетъ.

А старикъ говоритъ: «долгъ плачу — отца-мать кормлю; въ долгъ даю — сыновей кормлю; а въ воду мечу — дочерей рощу».

Царь и говоритъ: «умная твоя голова, старичокъ. Теперь выведи меня изъ лесу въ поле: я дороги не найду».

Мужикъ говоритъ: «найдёшь и самъ дорогу: иди прямо, потомъ сверни вправо, а потомъ влево, потомъ опять вправо».

Царь и говоритъ: «я этой грамоты не понимаю; ты сведи меня».

— «Мне, сударь, водить некогда: намъ въ крестьянстве день дорого стоитъ».

«Ну, дорого стоитъ, такъ я заплачу».

— «А заплатишь, пойдёмъ».

Сели они на одноколку, поехали.

Сталъ дорогой Царь мужичка спрашивать: «далече-ли ты, мужичёкъ, бывалъ»?

— «Кое-где бывалъ».

«А видалъ-ли Царя?»

— «Царя не видалъ, а надо-бъ посмотреть»

«Такъ вотъ, какъ выедемъ въ поле, — и увидишь Царя».

— «А какъ я его узнаю?»

«Все безъ шапокъ будутъ; одинъ Царь въ шапке».

Вотъ прiехали они въ поле. Увидалъ народъ Царя, — все поснимали шапки. Мужикъ пялитъ глаза, а не видитъ Царя.

Вотъ онъ и спрашиваетъ: «а где же Царь?»

Говоритъ ему Петръ Алексеевичъ: «видишь, только мы двое въ шапкахъ — кто-нибудь изъ насъ да Царь».

ТРИ ВОРА.

Одинъ мужикъ вёлъ въ городъ продавать осла и козу. На козе былъ привязанъ бубенчикъ.

Три вора увидали мужика, и одинъ сказалъ: «я украду козу, такъ что мужикъ и не заметитъ».

Другой воръ сказалъ: «а я изъ рукъ у мужика украду осла».

Третiй сказалъ: «и это не трудно; а я такъ всё платье съ мужика украду».

Первый воръ подкрался къ козе; снялъ съ нея бубенчикъ и привесилъ къ хвосту осла, а козу увёлъ въ поле.

Мужикъ на повороте оглянулся, увидалъ, что козы нетъ, сталъ искать.

Мужикъ сказалъ, что у него украли козу. Второй воръ сказалъ: «я виделъ твою козу: вотъ сейчасъ только въ этотъ лесъ пробежалъ человекъ съ козою. Его можно поймать».

Мужикъ побежалъ догонять козу и попросилъ вора подержать осла. Второй воръ увёлъ осла.

Когда мужикъ вернулся изъ лесу и увидалъ, что и осла его нетъ, онъ заплакалъ и пошёлъ по дороге.

На дороге, у пруда увидалъ онъ — сидитъ человекъ и плачетъ Мужикъ спросилъ, чтό съ нимъ?

Человекъ сказалъ, что ему велели отнести въ городъ мешокъ съ золотомъ и что онъ селъ отдохнуть у пруда, заснулъ и во сне столкнулъ мешокъ въ воду.

Мужикъ спросилъ — отчего онъ не лезетъ доставать его?

Человекъ сказалъ: «я боюсь воды и не умею плавать; но я дамъ 20 золотыхъ тому, кто достанетъ мешокъ». Мужикъ обрадовался и подумалъ: мне Богъ далъ счастье за то, что у меня украли козу и осла. Онъ разделся, полезъ въ воду, но мешка съ золотомъ не нашёлъ; а когда онъ вылезъ изъ воды, его платья уже не было.

Это былъ третiй воръ: онъ укралъ и платье.

РОВНОЕ НАСЛЕДСТВО.

У одного купца было два сына. Старшiй былъ любимецъ отца, и отецъ всё своё наследство хотелъ отдать ему. Мать жалела меньшаго сына и просила мужа не объявлять до времени сыновьямъ, какъ ихъ разделятъ: она хотела какъ нибудь сравнять двухъ сыновей. Купецъ её послушалъ и не объявлялъ своего решенiя.

Одинъ разъ мать сидела у окна и плакала: къ окну подошёлъ странникъ и спросилъ, о чёмъ она плачетъ?

Она сказала: «какъ мне не плакать; оба сына мне равны, а отецъ хочетъ одному сыну всё отдать, а другому ничего. Я просила мужа не объявлять своего решенiя сыновьямъ, пока я не придумаю, какъ помочь меньшему. Но денегъ у меня своихъ нетъ и я не знаю, какъ помочь горю».

Странникъ сказалъ: «твоему горю легко помочь: поди, объяви сыновьямъ, что старшему достанется всё богатство, а меньшему ничего; и у нихъ будетъ поровну».

Меньшой сынъ, какъ узналъ, что у него ничего не будетъ, ушёлъ въ чужiя страны и выучился мастерствамъ и наукамъ, a старшiй жилъ при отце и ничему не учился, потому что зналъ, что будетъ богатъ.

Когда отецъ умеръ, старшiй ничего не умелъ делать, прожилъ всё своё именiе, a младшiй выучился наживать на чужой стороне, и сталъ богатъ. 

IV.

ШАТЪ И ДОНЪ.

У старика Ивана было два сына, Шатъ Иванычъ и Донъ Иванычъ. Шатъ Иванычъ быль старшiй братъ; онъ былъ сильнее и больше, а Донъ Иванычъ былъ меньшiй и былъ меньше и слабее. Отецъ показалъ каждому дорогу и велелъ имъ слушаться. Шатъ Иванычъ не послушался отца и не пошёлъ по показанной дороге, сбился съ пути и пропалъ. А Донъ Иванычъ слушалъ отца и шёлъ туда, куда отецъ приказывалъ. За то онъ прошёлъ всю Россiю и сталъ славенъ.

Въ Тульской губернiи, въ Епифанскомъ уезде есть деревня «Иванъ-озеро» и въ самой деревне есть озеро. Изъ озера вытекаютъ въ разныя стороны два ручья. Одинъ ручей такъ узокъ, что черезъ него перешагнуть можно. Этотъ ручей называютъ Донъ. Другой ручеёкъ широкiй, и его называютъ Шатъ.

Донъ идётъ всё прямо и чемъ дальше онъ идётъ, темъ шире становится.

Шатъ зашатался, не вышелъ изъ Тульской губернiи и впалъ въ реку Упу.

ВОЛГА И ВАЗУЗА.

Были две сестры Волга и Вазузa Оне стали спорить, кто изъ нихъ умнее и кто лучше проживётъ.

Волга сказала: «зачемъ намъ спорить, — мы обе на возрасте. Давай выйдемъ завтра по утру изъ дому и лойдёмъ каждая своей дорогой; тогда увидимъ, кто изъ двоихъ лучше пройдётъ и скорее придётъ въ Хвалынское царство.

Вазуза согласилась, но обманула Волгу Только что Волга заснула, Вазуза ночью побежала прямой дорогой въ Хвалынское царство.

Когда Волга встала и увидала, что сестра ея ушла, она ни тихо, ни скоро пошла своей дорогой и догнала Вазузу.

Вазуза испугалась, чтобъ Волга не наказала ея; назвалась меньшей сестрой и попросила Волгу довести её до Хвалынскаго царства. Волга простила сестру и взяла съ собой.

Река Волга начинается въ Осташковскомъ уезде изъ болотъ, въ деревне Волго. Тамъ есть небольшой колодезь, изъ него течётъ Волга. A река Вазуза начинается въ горахъ. Вазуза течётъ прямо, а Волга поворачиваетъ.

Вазуза весной раньше ломаетъ лёдъ и проходитъ, а Волга позднее. Но когда обе реки сходятся, въ Волге уже 30 саженей ширины, а Вазуза ещё узкая и маленькая речка. Волга проходитъ черезъ всю Россiю на три тысячи сто шестьдесятъ вёрстъ и впадаетъ въ Хвалынское (Каспiйское) море. И ширины въ ней въ полую воду бываетъ до двенадцати вёрстъ.

СУДОМА.

Въ Псковской губернiи, въ Пороховскомъ уезде, есть речка Судома, и на берегахъ этой речки есть две горы, другъ противъ дружки.

На одной горе былъ прежде городокъ Вышгородъ, на другой горе въ прежнiя времена судились Славяне. Старики расказываютъ, что на этой горе встарину съ неба висела цепь, и что кто былъ правъ, тотъ до цепи доставалъ рукой, а кто былъ виноватъ, тотъ не могъ достать. Одинъ человекъ занялъ у другаго деньги и отперся. Привели ихъ обоихъ на гору Судому и велели доставать до цепи. Тотъ, чтó давалъ деньги, поднялъ руку и сразу досталъ. Пришёлъ черёдъ виноватому доставать. Онъ не отпирался, а только отдалъ свой костыль подержать тому, съ кемъ судился, чтобы ловчее было руками достать до цепи; протянулъ руки и досталъ. Тогда народъ удивился: какъ оба правы? А у виноватаго костыль былъ пустой, и въ костыле были запрятаны те самыя деньги, въ какихъ онъ отпирался. Когда онъ отдалъ въ руки костыль съ деньгами подержать тому, кому онъ долженъ былъ, онъ съ костылёмъ отдалъ и деньги, и потому досталъ цепь.

Такъ онъ обманулъ всехъ. Но съ техъ поръ цепь поднялась на небо и больше не спускалась. Такъ разсказываютъ старики.

ЗОЛОТОВОЛОСАЯ ЦАРЕВНА.

Въ Индiи была одна царевна съ золотыми волосами; у нея была злая мачиха. Мачиха возненавидела золотоволосую падчерицу и уговорила царя сослать её въ пустыню. Золотоволосую свели далеко въ пустыню и бросили. На пятый день золотоволосая царевна вернулась верхомъ на льве назадъ къ своему отцу.

Тогда мачиха уговорила царя сослать золотоволосую падчерицу въ дикiя горы, где жили только коршуны. Коршуны на четвёртый день принесли её назадъ.

Тогда мачиха сослала царевну на островъ среди моря. Рыбаки увидали золотоволосую царевну и на шестой день привезли её назадъ къ царю.

Тогда мачиха велела на дворе вырыть глубокiй колодезь, опустила туда золотоволосую царевну и засыпала землёй.

Черезъ шесть дней изъ того места, куда зарыли царевну, засветился светъ, и когда царь велелъ раскопать землю, тамъ нашли живую золотоволосую царевну.

На девятый день море принесло золотоволосую царевну въ японскую землю и тамъ её Японцы вынули изъ колоды. Она была жива.

Но какъ только она вышла на берегъ, она умерла, и изъ нея сделался шелковичный червь.

Шелковичный червь всползъ на тутовое дерево и сталъ есть тутовый листъ. Когда онъ повыросъ, онъ вдругъ сделался мёртвый: не елъ и не шевелился.

На пятый день, въ тоть самый срокъ, какъ царевну нринёсъ левъ изъ пустыни, — червь ожилъ и опять сталъ есть листъ.

Когда червь опять повыросъ, онъ опять умеръ и на четвёртый день, въ тотъ самый срокъ, какъ коршуны принесли царевну, червь ожилъ и опять сталъ есть.

И опять умеръ, и въ тотъ самый срокъ, какъ царевна вернулась на лодке, опять ожилъ.

И опять умеръ въ четвёртый разъ и ожилъ на шестой день, когда царевну выкопали изъ колодца.

И опять въ последнiй разъ умеръ, и на девятый день, въ тотъ самый срокъ, какъ царевна приплыла въ Японiю, ожилъ въ золотой, шёлковой куколке. Изъ куколки вылетела бабочка и положила яички, а изъ яичекъ вывелись черви и повелись въ Японiи. Черви пять разъ засыпаютъ и пять разъ оживаютъ.

Японцы разводятъ много червей, делаютъ много шёлка; и первый сонъ червя называется сномъ льва, второй — сномъ коршуна, третiй — сномъ лодки, четвёртый — сномъ двора и пятый — сномъ колоды.

КАМБИЗЪ И ПСАМЕНИТЪ.

человекъ, а съ ними вместе псаменитову дочь, приказалъ одеть её въ лохмотья и выслать съ вёдрами за водой; вместе съ нею онъ послалъ въ такой-же одежде и дочерей самыхъ знатныхъ египтянъ. Когда девицы съ воемъ и плачемъ прошли мимо отцовъ, отцы заплакали, глядя на дочерей. Одинъ только Псаменитъ не плакал, а только потупился.

Когда девицы прошли, Камбизъ выслалъ сына Псаменита съ другими египтянами. У всехъ ихъ вокругъ шеи были обвязаны верёвки, а во рту были удила. Ихъ вели убивать.

Псаменитъ виделъ это и понялъ, что сына ведутъ на смерть. Но такъ же, какъ и при виде дочери, когда другiе отцы плакали, глядя на своихъ детей, онъ только потупился.

Потомъ прошёлъ мимо Псаменита прежнiй товарищъ его и родственникъ.

Онъ прежде былъ богатъ, а теперь какъ нищiй просилъ милостыню по войску. Какъ только Псаменитъ увидалъ его, онъ назвалъ его по имени, ударилъ себя по голове и зарыдалъ. Камбизъ удивился тому, чтό Псаменитъ сделалъ, и послалъ спросить его такъ:

«Псаменитъ! Господинъ твой Камбизъ спрашиваетъ: отчего, когда дочь твою осрамили и сына вели на смерть, ты не плакалъ, а нищаго, и вовсе не роднаго, такъ пожалелъ?».

Псаменитъ отвечалъ:

«Камбизъ! моё собственное горе такъ велико, что о нёмъ и плакать нельзя; а товарища мне жалко стало за то, что онъ въ старости изъ богатства попалъ въ нищету».

Былъ при этомъ другой пленный царь — Крезъ. Когда онъ услыхалъ эти слова, ему больнее показалось своё горе, и онъ заплакалъ — и все Персы, чтó тутъ были, все заплакали.

И на самого Камбиза нашла жалость, и онъ велелъ вернуть назадъ Псаменитова сына, а самаго Псаменита привесть къ себе. Но сына не застали живымъ — онъ уже былъ убитъ; а самого Псаменита привели къ Камбизу, и Камбизъ помиловалъ его.

ЕРМАКЪ.

При Царе Иване Васильевиче Грозномъ были богатые купцы Строгоновы и жили они въ Перми на реке Каме. Прослышали они, что по реке Каме на 140 верстъ въ кругу есть хороша земля: пашня не пахана отъ века, леса черные отъ века не рублены. Въ лесахъ зверя много, и по реке озёра рыбныя, и никто на той земле не живётъ, только захаживаютъ Татары.

Строгоновы написали Царю письмо «Отдай намъ эту землю, а мы сами по ней городки построимъ и народъ соберёмъ, заселимъ и не будемъ давать черезъ эту землю ходу Татарамъ.»

Царь согласился и отдалъ имъ землю Строгоновы послали прикащиковъ собирать народъ. И сошлось къ нимъ много гулящаго народа. Кто приходилъ, темъ Строгоновы отводили землю, лесъ, давали скотину, и никакихъ оброковъ не брали, только живи и, когда нужда, выходи съ народомъ биться съ Татарами. Такъ и заселились эта земля русскимъ народомъ.

Прошло летъ 20-ть. Строгоновы купцы ещё сильнее разбогатели, и мало имъ стало той земли на 140 вёрстъ. Захотели они ещё более земли. Вёрстъ за 100 отъ нихъ были высокiя горы, Уральскiя, и за этими горами, прослышали они, есть прекраснейшая земля, и земле той конца нетъ. Владелъ этой землёй Сибирскiй князёкъ Кучумъ. Кучумъ въ прежнее время покорился Царю Русскому, а потомъ сталъ бунтовать и грозилъ разорить Строгоновскiе городки.

Вотъ Строгоновы и написали Царю: «отдалъ ты намъ землю, мы её подъ твою руку покорили; теперь воровской царёкъ Кучумъ противъ тебя бунтуетъ и хочетъ и эту землю отнять и насъ разорить. Вели ты намъ занять землю за Уралскими горами; мы Кучума завоюемъ и всю его землю подъ твою руку подведёмъ.» Царь согласился и отписалъ: «Если сила у васъ есть, отберите у Кучума землю. Только изъ Россiи много народу не сманивайте.»

Вотъ Строгоновы какъ получили отъ Царя письмо, послали прикащиковъ ещё собирать народъ къ себе. И больше велели подговаривать казаковъ съ Волги и съ Дону. А въ то время по Волге, по Дону казаковъ много ходило. Соберутся шайками въ 200, 300, 600 человекъ, выберутъ Атамана и плаваютъ на стругахъ, перехватываютъ суда, грабятъ, а на зиму становятся городкомъ на берегу.

Прiехали прикащики на Волгу и стали спрашивать: какiе тутъ казаки слывутъ. Имъ и говорятъ: «казаковъ много. Житья отъ нихъ не стало. Есть Мишка Черкашенинъ, есть Сары-Азманъ... Но нетъ злее Ермака Тимофеича, Атамана. У того человекъ 1000 народа и его нетолько народъ и купцы боятся, а царское войско къ нему приступить не смеетъ».

И поехали прикащики къ Ермаку Атаману и стали его уговаривать идти къ Строгонову. Ермакъ принялъ прикащиковъ, отслушалъ ихъ речи и обещалъ придти съ народомъ своимъ къ Успенью.

Къ Успенью пришли къ Строгоновымъ казаки человекъ 600 съ Атаманомъ Ермакомъ Тимофеевичемъ. Напустилъ ихъ сначала Строгоновъ на ближнихъ Татаръ.

Призываетъ Строгоновъ Ермака и говоритъ: «Я васъ теперь больше держать не стану, если вы такъ шалить будете». А Ермакъ говорить: «Я и самъ не радъ, да съ народомъ моимъ не совладаешь, набаловались. Дай намъ работу». Строгоновъ и говоритъ: «Идите за Уралъ воевать съ Кучумомъ, завладейте его землёю. Васъ и Царь наградитъ.» И показалъ Ермаку царское письмо. Ермакъ обрадовался, собралъ казаковъ и говоритъ:

«Вы меня срамите передъ хозяиномъ—всё безъ толку грабите. Если не бросите, онъ васъ прогонитъ, а куда пойдёте? На Волге царскаго войска много, насъ переловятъ и за прежнiя дела худо будетъ. А если скучно вамъ, то вотъ вамъ работа».

И показалъ имъ Царское письмо, что позволено Строгонову за Ураломъ землю завоевать. Поговорили казаки и согласились идти. Пошёлъ Ермакъ къ Строгонову, сталъ съ нимъ думать, какъ имъ идти.

Обсудили, сколько струговъ надо, сколько хлеба, скотины, ружей, пороху, свинцу, сколько переводчиковъ татаръ пленныхъ, сколько немцевъ мастеровъ ружейныхъ.

Строгоновъ думаетъ: хоть и дорого мне станетъ, а надо дать ему всего, а то здесь останутся, разорятъ меня. Согласился Строгоновъ, собралъ всего и снарядилъ Ермака съ казаками.

1-го Сентября поплыли казаки съ Ермакомъ вверхъ по реке Чусовой на 32-хъ стругахъ, на каждомъ струге было 20-ть человекъ. Плыли они четыре дня на вёслахъ вверхъ по реке и выплыли въ Серебряную реку. Оттуда ужъ плыть нельзя. Разспросили проводниковъ и узнали, что надо имъ тутъ перевалиться черезъ горы и вёрстъ 200 сухопутьемъ пройти а потомъ пойдутъ опять реки. Остановились тутъ казаки, построили городъ, и выгрузили всю снасть; и струга побросали, а наладили телеги, уложили всё и пошли сухопутьемъ — черезъ горы. Места всё были лесныя и народу не жило никакого. Прошли они 10 дней сухопутьемъ, попали на Жаровню на реку. Тутъ опять постояли, и стали ладить струги. Наладили и поплыли по реке внизъ. Проплыли пять дней, и пришли места еще веселее: луга, леса, озёра. И рыбы и зверя много; и зверь непуганный. Проплыли ещё день, выплыли въ Туру реку. Тутъ по Туре реке сталъ попадаться народъ и городки татарскiе.

Послалъ Ермакъ казаковъ посмотреть одинъ городокъ, что за городокъ и много ли въ нёмъ силы: Пошли 20 казаковъ, распугали всехъ татаръ и забрали весь городокъ, и скотину всю забрали. Какихъ татаръ перебили, а какихъ привели живьёмъ.

Сталъ Ермакъ черезъ переводчиковъ спрашивать татаръ: какiе они люди и подъ чьей рукой живутъ? Татары говорятъ, что они Сибирскаго царства и царь ихъ Кучумъ.

Ермакъ отпустилъ татаръ, а троихъ поумнее взялъ съ собой, чтобы они ему дорогу показывали.

Поплыли дальше. Что дальше плывутъ, то река всё больше становится; a места, что дальше, то лучше.

И народа стало больше попадаться. Только народъ не сильный. И все городки, какiе были по реке, казаки повоевали.

Забрали они въ одномъ городке много татаръ и одного почётнаго, стараго татарина. Стали спрашивать татарина, чтó онъ за человекъ? Онъ и говоритъ: «Я Таузикъ, я своего царя Кучума слуга, и отъ него начальникомъ въ этомъ городе».

Ермакъ сталь спрашивать Таузика про его царя. Далеко ли его городъ Сибирь? Много ли у Кучума силы, много ли у него богатства? Таузикъ всё разсказалъ. Говоритъ: «Кучумъ первейшiй царь на свете. Городъ его Сибирь — самый большой городъ на свете. Въ городе этомъ, говоритъ, людей и скотины столько, сколько звездъ на небе. А силы у Кучума царя счёту нетъ, его все цари вместе не завоюютъ.

А Ермакъ говорить: «Мы, русскiе, пришли сюда твоего царя завоевать и его городъ взять; русскому Царю подъ руку подвести. Силы у насъ: много. Чтó со мной пришли — это только переднiе, а сзади плывутъ въ стругахъ — счёту имъ нетъ, и у всехъ ружья. А ружья наши насквозь дерево пробиваютъ, не то что ваши луки и стрелы. Вотъ смотри».

И Ермакъ выпалилъ въ дерево, и дерево раскололось, и со всехъ сторонъ стали палить казаки, Таузикъ отъ страха на колени упалъ. Ермакъ и говоритъ ему: «ступай же ты къ своему царю Кучуму и скажи ему, чтó ты виделъ. Пускай онъ покоряется, а не покорится, такъ и его погубимъ». И отпустилъ Таузика.

Поплыли казаки дальше. Выплыли въ большую реку Тоболь, и всё къ Сибири городу приближаются. Подплыли они къ речке Бабасанъ, смотрятъ — на берегу городокъ стоитъ, и кругомъ городка татаръ много.

Послали они переводчика къ татарамъ — узнать, чтó за люди. Приходитъ назадъ переводчикъ, говоритъ: «Это войско Кучумово собралось. А начальникомъ надъ войскомъ самъ зять Кучумовъ — Маметкулъ. Онъ меня призывалъ и велелъ вамъ сказать, чтобы вы назадъ шли, а то онъ васъ перебьётъ».

Ермакъ собралъ казаковъ, вышелъ на берегъ и началъ стрелять въ татаръ. Какъ услыхали татары пальбу, такъ и побежали. Стали ихъ казаки догонять, и какихъ перебили, а какихъ забрали. Насилу самъ Маметкулъ ушелъ.

Поплыли казаки дальше. Выплыли въ широкую, быструю реку Иртышъ. По Иртышу-реке проплыли день, подплыли къ городку хорошему и остановились. Пошли казаки въ городокъ. Только стали подходить, начали въ нихъ татары стрелы пускать и поранили трёхъ казаковъ. Послалъ Ермакъ переводчика сказать татарамъ, чтобы сдали городъ, а то всехъ перебьютъ. Переводчикъ пошёлъ, вернулся и говоритъ: «Тутъ живётъ Кучумовъ слуга Атикъ Мурза Качара. У него силы много, и онъ говоритъ, что не сдастъ городка».

«Ну, ребята, если не возьмёмъ этого городка, татары запируютъ. И намъ ходу не дадутъ. Что скорее страха зададимъ, то намъ легче будетъ. Выходи все. Кидайся все разомъ.» Такъ и сделали. Татаръ много тутъ было, и татары лихiе.

Какъ бросились казаки, стали татары стрелять изъ луковъ. Засыпали казаковъ стрелами. Которыхъ до смерти перебили, которыхъ переранили.

Озлились и казаки, добрались до татаръ, и какiе попались, всехъ перебили.

Въ городке этомъ нашли казаки много добра, скотины, ковровъ, меховъ и мёду много. Похоронили мёртвыхъ, отдохнули, забрали добро съ собой и поплыли дальше Не далеко проплыли, смотрятъ — на берегу какъ городъ стоитъ, войска конца-края невидать, и все войско окопано канавой, и канава лесомъ завалена. Остановились казаки Стали думать; собралъ Ермакъ кругъ. «Ну что, ребята, как быть?»

Казаки заробели. Одни говорятъ: надо мимо плыть; другiе говорятъ: назадъ идти.

И стали они скучать, бранить Ермака. Говорятъ: «зачемъ ты насъ завёлъ сюда? Вотъ перебили ужь изъ насъ сколько, да переранили; и все мы тутъ пропадёмъ.» Стали плакать.

Ермакъ и говоритъ своему подъатаманью, Ивану Кольцо: «Ну, а ты, Ваня, какъ думаешь?» А Кольцо и говоритъ: «А я что думаю? Не нынче убьютъ, такъ завтра; а не завтра, такъ даромъ на печи помрёмъ. По мне — выйти на берегъ, да и валить прямо лавой на Татаръ, — чтó Богъ дастъ?»

Ермакъ и говоритъ: «Ай молодецъ, Ваня! Такъ и надо. Эхъ вы, ребята! Не казаки вы, а бабы. Видно белужину ловить, да бабъ татарскихъ пугать, только на то васъ и взять. Разве не видите сами? Назадъ идти — перебьютъ; мимо плыть — перебьютъ; здесь стоять—перебьютъ. Куда же намъ попятиться? Разъ потрудишься, после полегчаетъ. Такъ-то, ребята, у батюшки кобыла здоровая была. Какъ подъ горку — везётъ, и по ровному везётъ, а какъ придётся въ гору, заноровится, назадъ воротитъ, думаетъ легче будетъ. Такъ взялъ батюшка колъ, возилъ-возилъ её коломъ-то. Ужъ она крутилась, билась, всю телегу разбила. Выпрягъ её батюшка изъ воза и ободралъ. А везла бы возъ, никакой бы муки не видала. Такъ-то и намъ, ребята. Одно только место осталось, прямо на татаръ ломить».

Засмеялись казаки, говорятъ: «видно ты Тимофеичъ умнее нашего; насъ дураковъ и спрашивать нечего. Веди куда знаешь. Двухъ смертей не бывать, а одной не миновать». Ермакъ и говоритъ: «Ну, слушай, ребята! Вотъ какъ делать. Они ещё насъ всехъ не видали. Разобьёмтесь мы на три кучки. Одни въ середину прямо на нихъ пойдутъ, a другiя две кучи въ обходъ зайдутъ справа и слева. Вотъ какъ станутъ среднiе подходить, они подумаютъ, что мы все тутъ — выскочатъ. А тогда съ боковъ и ударимъ. Такъ-то, ребята. А этихъ перебьёмъ, ужъ бояться некого. Царями сами будемъ».

Такъ и сделали. Какъ пошли среднiе съ Ермакомъ, татары завизжали, выскочили; тутъ ударили — справа Иванъ Кольцо, слева — Мещерякъ атаманъ. Испугались татары, побежали. Перебили ихъ казаки. Тутъ ужъ Ермаку никто противиться не смелъ. И такъ онь вошёлъ въ самый городъ Сибирь. И населъ туда Ермакъ всё равно какъ Царёмъ.

Стали прiезжать къ Ермаку царьки съ поклонами. Стали татары прiезжать селиться въ Сибири: а Кучумъ съ зятемъ Маметкуломъ боялись на Ермака прямо идти, а только кругомъ ходили, придумывали, какъ бы его погубить.

Весною по водополью прибежали къ Ермаку татары, говорятъ: Маметкулъ опять на тебя идётъ, собралъ войска много, стоитъ на Вагае реке.

Ермакъ собрался черезъ реки, болота, ручьи, леса, подкрался съ казаками, бросился на Маметкула и побилъ много татаръ и самаго Маметкула забралъ живьёмъ и привёзъ въ Сибирь. Тутъ ужъ мало немирныхъ Татаръ осталось, a какiе не покорялись, на техъ Ермакъ ходилъ въ это лето; и по Иртышу, по Оби рекамъ завоевалъ Ермакъ столько земли, что въ два месяца не обойдёшь.

Какъ забралъ Ермакъ всю эту землю, послалъ Ермакъ посла къ Строгоновымъ и письмо. «Я, говоритъ, Кучума городъ взялъ и Маметкула въ пленъ забралъ, и весь здешнiй народъ подъ свою руку привёлъ. Только казаковъ много истратилось. Присылайте народа, чтобы намъ веселее было. А добра въ здешней земле и конца нетъ».

И послалъ онъ дорогихъ меховъ: лисицъ, куницъ и соболей.

Прошло тому делу два года. Ермакъ всё держалъ Сибирь, а помощь изъ Россiи всё не приходила, и стало у Ермака мало русскаго народа.

Прислалъ разъ къ Ермаку татаринъ Карача посла, говоритъ: «мы тебе покорились, а насъ Ногайцы обижаютъ, пришли къ намъ своихъ молодцовъ на помощь. Мы вместе Ногайцевъ покоримъ. А что мы твоихъ молодцовъ не обидимъ, такъ мы тебе клятву дадимъ».

Ермакъ поверилъ ихъ клятве и отпустилъ съ Иваномъ Кольцомъ 40 человекъ. Какъ пришли эти сорокъ человекъ, татары бросились на нихъ и побили; казаковъ ещё меньше стало.

Прислали другой разъ бухарскiе купцы весть Ермаку, что они собрались къ нему въ Сибирь городъ товары везти, да что имъ на дороге Кучумъ съ войскомъ стоитъ и не пускаетъ ихъ пройти.

откуда ни взялись татары, бросились на сонныхъ, начали ихъ бить. Вскочилъ Ермакъ, сталъ биться. Ранили его ножомъ въ руку. Бросился онъ бежать къ реке. Татары за нимъ. Онъ въ реку. Только его и видели. И тела его не нашли, и никто не узналъ, какъ онъ умеръ.

На другой годъ пришло царское войско, и Татары замирились.

СОВА И ЗАЯЦЪ.

Смерклось. Стали совы летать въ лесу по оврагу, высматривать добычу.

Выскочилъ на полянку большой русакъ, сталъ охорашиваться. Старая сова посмотрела на русака и села на сукъ; а молодая сова говорить: «что-жъ ты зайца не ловишь?» Старая говоритъ: «не по силамъ, — великъ русакъ: ты въ него вцепишься, а онъ тебя уволочётъ въ чащу». А молодая сова говорить: «а я одной лапой вцеплюсь, а другой поскорее за дерево придержусь».

И пустилась молодая сова за зайцомъ, вцепилась ему лапой въ спину такъ, что все когти ушли, а другую лапу приготовила за дерево уцепиться. Какъ поволокъ заяцъ сову, она уцепилась другой лапой за дерево и думала: «не уйдётъ». Заяцъ рванулся и разорвалъ сову. Одна лапа осталась на дереве, другая на спине у зайца. На другой годъ охотникъ убилъ этого зайца и дивился тому, что у него въ спине были заросшiе совиные когти.

КАКЪ ВОЛКИ УЧАТЪ СВОИХЪ ДЕТЕЙ.

Я шёлъ по дороге и сзади себя услыхалъ крикъ. Кричалъ мальчикъ пастухъ. Онъ бежалъ полемъ и на кого-то показывалъ.

Я погляделъ и увидалъ — по полю бегутъ два волка; одинъ матерой, другой молодой. Молодой нёсъ на спине зарезаннаго ягнёнка, а зубами держалъ его за ногу. Матерой волкъ бежалъ позади.

Когда я увидалъ волковъ, я вместе съ пастухомъ побежалъ за ними, и мы стали кричать. На нашъ крикъ прибежали мужики съ собаками.

Какъ только старый волкъ увидалъ собакъ и народъ, онъ подбежалъ къ молодому, выхватилъ у него ягнёнка, перекинулъ себе на спину и оба волка побежали скорее и скрылись изъ глазъ.

Тогда мальчикъ сталъ разсказывать, какъ было дело: изъ оврага выскочилъ большой волкъ, схватилъ ягнёнка, зарезалъ его и понёсъ.

На встречу выбежалъ волчёнокъ и бросился къ ягнёнку. Старый отдалъ нести ягнёнка молодому волку, а самъ налегке побежалъ возле.

Только когда пришла беда, старый оставилъ ученье и самъ взялъ ягнёнка.

ВОРОБЕЙ И ЛАСТОЧКИ.

Разъ я стоялъ на дворе и смотрелъ на гнездо ласточекъ подъ крышей. Обе ласточки при мне улетели, и гнездо осталось пустое.

Въ то время, какъ оне были въ отлучке, съ крыши слетелъ воробей, прыгнулъ на гнездо, оглянулся, взмахнулъ крылушками и юркнулъ въ гнездо; потомъ высунулъ оттуда свою головку и зачирикалъ.

Скоро после того прилетела къ гнезду ласточка. Она сунулась въ гнездо, но какъ только увидала гостя, запищала, побилась крыльями на месте и улетела.

Воробей сиделъ и чирикалъ.

Вдругъ прилетелъ табунокъ ласточекъ: все ласточки подлетали къ гнезду — какъ будто для того, чтобъ посмотреть на воробья, и опять улетали.

Ласточки опять подлетали къ гнезду, что-то делали и опять улетали.

Ласточки не даромъ подлетали: они приносили каждая въ клювике грязь и понемногу замазывали отверстiе гнезда.

Опять улетали и опять прилетали ласточки, и всё больше и больше замазывали гнездо, и отверстiе становилось все теснее и теснее.

Сначала видна была шея воробья, потомъ уже одна головка, потомъ носикъ, а потомъ ничего не стало видно: ласточки совсемъ замазали его въ гнезде, улетели и съ свистомъ стали кружиться вокругъ дома.

АКУЛА.

Нашъ корабль стоялъ на якоре у берега Африки. День быль прекрасный; съ моря дулъ свежiй ветеръ; но къ вечеру погода изменилась: стало душно и точно изъ топленой печки несло на насъ горячимь воздухомъ съ пустыни Сахары.

Передъ закатомъ солнца капитанъ вышелъ на палобу, крикнулъ: «купаться!» и въ одну минуту матросы попрыгали въ воду, спустили въ воду парусъ, привязали его и въ парусе устроили купальню.

На корабле съ нами было два мальчика. Мальчики первые попрыгали въ воду, но имъ тесно было въ парусе и они вздумали плавать на перегонки въ открытомъ море.

Оба какъ ящерицы вытягивались въ воде и что было силы поплыли къ тому месту, где былъ боченокъ надъ якоремъ.

Одинъ мальчикъ сначала перегналъ товарища, но потомъ сталъ отставать. Отецъ мальчика, старый артиллеристъ, стоялъ на палубе и любовался на своего сынишку. Когда сынъ сталъ отставать, отецъ крикнулъ ему: «не выдавай! понатужься!»

Вдругъ съ палубы кто-то крикнулъ: «акула!» и все мы увидали въ воде спину морскаго чудовища.

Акула плыла прямо на мальчиковъ.

— «Назадъ! назадъ! вернитесь! акула!» закричалъ артиллеристъ. Но ребята не слыхали его, плыли дальше, смеялись и кричали еще веселее и громче прежняго.

Артиллеристъ, бледный какъ полотно, не шевелясь, смотрелъ на детей.

Мальчики сначала не слыхали того, чтó имъ кричали, и не видали акулы; но потомъ одинъ изъ нихъ оглянулся, и мы все услыхали пронзительный визгъ, и мальчики поплыли въ разныя стороны.

Визгъ этотъ какъ будто разбудилъ артиллериста. Онъ сорвался съ места и побежалъ къ пушкамъ. Онъ повернулъ хоботъ, прилёгъ къ пушке, прицелился и взялъ фитиль.

Мы все, сколько насъ ни было на корабле, замерли отъ страха и ждали, что будетъ.

Раздался выстрелъ, и мы увидали, что артиллеристъ упалъ подле пушки и закрылъ лицо руками. Что сделалось съ акулой и съ мальчиками, мы не видали, потому что на минуту дымъ застлалъ намъ глаза.

Старый артиллеристъ открылъ лицо, поднялся и посмотрелъ на море.

По волнамъ колыхалось жёлтое брюхо мёртвой акулы. Въ несколько минутъ лодка подплыла къ мальчикамъ и привезла ихъ на корабль. 

V.

КАНЬ МУЖИКЪ УБРАЛЪ КАМЕНЬ.

На площади въ одномъ городе лежалъ огромный камень. Камень занималъ много места и мешалъ езде по городу. Призвали инженеровъ и спросили ихъ, какъ убрать этотъ камень и сколько это будетъ стоить.

и на катке свезти камень и что это будетъ стоить 6000 рублей.

А одинъ мужикъ сказалъ: «а я уберу камень и возьму за это 100 рублей».

У него спросили, какъ онъ это сделаетъ. И онъ сказалъ: «я выкопаю подле самаго камня большую яму; землю изъ ямы развалю по площади, свалю камень въ яму и заровняю землёю».

Мужикъ такъ и сделалъ, и ему дали 100 рублей и еще 100 руб за умную выдумку.

САМОКРУТКА.

Потомъ онъ задумалъ сделать такую мельницу, чтобы не нужно было ни воды, ни ветра, ни лошадей: онъ хотелъ сделать такъ, чтобы тяжелый камень спускался книзу и своей тяжестью вертелъ колесо, и опять бы поднимался кверху, и опять спускался — такъ чтобы мельница ходила сама.

Мужикъ пошёлъ къ барину и сказалъ: «я придумаль такую мельницу — самокрутку, что сама будеть ходить безъ воды и безъ лошадей; только разъ завести, она и будетъ ходить до техъ поръ, пока остановишь. Нетъ только у меня денегъ на лесъ, да на чугунъ. Дай мне, баринъ, триста рублей денегъ, я тебе первому сделаю такую мельницу».

Баринъ спросилъ у мужика — знаетъ-ли онъ грамоте.

Мужикъ сказалъ, что не знаетъ.

«вотъ еслибы ты зналъ грамоте, я бы тебе книжку далъ о механике, и тамъ ты бы прочёлъ о такой мельнице и увидалъ-бы, что такой мельницы сделать нельзя, что много людей учёныхъ посходили съ ума — всё выдумывали такую мельницу, чтобъ сама ходила.

Мужикъ не поверилъ барину и сказалъ: «въ книгахъ вашихъ много дурно пишутъ. Такъ-то ученый машинистъ построилъ крупорушку купцу въ городе, да только испортилъ, а я хоть не грамотный, да какъ взглянулъ, такъ увидалъ и переладилъ рушку — стала работать».

Баринъ сказалъ: «чемъ же ты подымешь свой камень, когда онъ спустится?»

Мужикъ сказалъ: «самъ по колесу поднимется».

Баринъ сказалъ: «поднимется, да ниже, а другой разъ поднимется еще ниже и станетъ, какiя ты колеса ни прилаживай. Всё. равно, какъ если на салазкахъ съ большой горы съедешь — на маленькую поднимешься, а съ маленькой назадъ на большую никакъ не поднимешься».

Купецъ далъ денегъ. Мужикъ строилъ, строилъ, простроилъ все 300 рублей, а мельница не ходитъ.

Тогда мужикъ сталъ своё именiе продавать и всё простроилъ.

А купецъ говорить: «давай мне мельницу, чтобы сама ходила безъ лошадей, или деньги давай назадъ».

Пришёлъ мужикъ къ барину и разсказалъ о своёмъ горе.

«оставайся у меня работать: строй ты мне мельницы, только водяныя да конныя —на это ты мастеръ, а вперёдъ за то не берись, чего и поумнее тебя люди не сделали».

ТЕПЛО.
I.

Отчего на чугунке кладутъ рельсы такъ, чтобы концы не сходились съ концами?

Оттого, что зимой железо отъ холода сжимается, а летомъ отъ жару растягивается. Если-бы зимою вплотную сомкнуть рельсы концы съ концами, они бы летомъ растянулись, уперлись бы другъ въ друга и поднялись.

Отъ жару всё раздается, отъ холода всё сжимается.

Отчего стаканъ лопается, если нальёшь въ него кипятокъ?

Оттого, что то место, где кипятокъ разогревается, растягивается, а то место, где нетъ кипятка, остаётся попрежнему: внизу тянетъ стаканъ врозь, а вверху не пускаетъ, и онъ лопается.

Отчего тонкiй стаканъ не лопается?

ТЕПЛО.
II.

Оттого, что тепло лица и руки переходить въ снегъ и распускаетъ его; отъ этого то место лица, где растаялъ снегъ, делается холодно.

Отчего, если подержать жестяную кружку съ холодной водой въ ладоняхъ, вода согреется, а ладони охолодеютъ?

Оттого, что тепло изъ рукъ перейдётъ въ жесть, а потомъ въ воду.

Если держать кружку рукавицами, отчего она нескоро согревается?

жолезо, жесть, медь и всякiй металлъ[6] разогреваются на солнце сильнее дерева, шерсти, бумаги и скорее остываютъ. Отъ этого-то въ холода одеваются въ меха, шерсть и во всё, чтó не пропускаетъ тепла.

Для чего закрываютъ квашню шубой, а не заслонкой?

Для того, что шуба не пропустить тепла, и хлебы (квашни) не остынутъ, а заслонка пропустить тепло наружу, и хлебы остынутъ.

Отчего подъ щепой и соломой снегъ не таетъ, а лежитъ до Петровокъ?

Отчего лёдъ лучше держится въ погребахъ подъ соломенной крышей?

Для чего на покосе и жнитве мужики, чтобы не согрелась вода, — обёртываютъ кувшины полотенцомъ?

ТЕПЛО.
III.

Отчего, когда ветрено безъ мороза, то зябнешь больше, чемъ въ морозъ безъ ветра?

Оттого, что тепло изъ тела переходитъ въ воздухъ, и если тихо, то воздухъ вокругъ тела нагревается и стоить тёплый. Но когда дуетъ ветеръ, онъ относитъ нагретый воздухъ и приноситъ холодный. Опять изъ тела выходитъ тепло и нагреваетъ воздухъ вокругъ него и опять ветеръ относитъ тёплый воздухъ. Когда выйдетъ много тепла изъ тела, тогда и зябнешь.

ОТЧЕГО БЫВАЕТЪ ВЕТЕРЪ?

Рыбы живутъ въ воде, а люди въ воздухе. Рыбамъ не слышно и не видно воды, пока сами рыбы не шевелятся, или пока вода не шевелится. И намъ также не слышно воздуха, пока мы не шевелимся, или воздухъ не шевелится.

Но какъ только мы побежимъ, мы слышимъ воздухъ — намъ дуеть въ лицо; а иногда слышно, когда мы бежимъ, какъ воздухъ въ ушахъ свиститъ. Когда-же отворимъ дверь въ тёплую горницу, то всегда дуетъ ветеръ низомъ верхомъ дуетъ изъ горницы на дворъ.

Когда кто-нибудь ходитъ по комнате или махаетъ платьемъ, то мы говоримъ: «онъ ветеръ делаетъ», а когда топятъ печку, всегда въ неё дуетъ ветеръ. Когда на дворе дуетъ ветеръ, то онъ дуетъ целые дни и ночи, иногда въ одну сторону, иногда въ другую. Это бываетъ оттого, что где нибудь на земле воздухъ очень разогреется, а въ другомъ месте остынетъ, — тогда и начинается ветеръ, и низомъ идетъ холодный духъ, а верхомъ теплый, такъ же какъ съ надворья въ избу. И до техъ поръ дуетъ, пока не согреется тамъ, где было холодно, и не остынетъ тамъ, где было жарко.

ДЛЯ ЧЕГО ВЕТЕРЪ?

Къ одному концу привяжутъ мочальный хвостъ, а къ другому привяжутъ длинную бичёвку и выйдетъ змей. Потомъ возьмутъ змей, разбегутся на ветеръ и пустятъ. Ветеръ подхватитъ змей, занесётъ его высоко въ небо. И змей подрагиваетъ и гудитъ, и рвется, и поворачивается, и развевается мочальнымъ хвостомъ.

Если бы не было ветра, нельзя бы было пускать змея.

Сделаютъ изъ тёса четыре крыла, утвердятъ ихъ крестомъ въ валъ и приделаютъ къ валу шестерни и колёса съ кулачьями, такъ чтобы, кегда валъ вертится, онъ бы цеплялъ за шестерни и колёса, а колеса бы вертели жёрновъ. Потомъ крылья поставятъ противъ ветра: крылья начнутъ вертеться, станутъ шестерни и колёса цеплять другъ за друга, и жёрновъ станетъ вертеться на другомъ жёрнове. И тогда сыплють зерно промежду двухъ жернововъ, зерно растирается, и высыпается въ ковшъ мука.

Если бы ветра не было, нельзя бы было молоть зерно на ветряныхъ мельницахъ.

привяжутъ холстинный парусъ, къ низу паруса привяжутъ верёвку и держатъ её въ рукахъ. Потомъ поставятъ парусъ противъ ветра. И тогда ветеръ надуетъ парусъ такъ крепко, что лодка нагибается на бокъ, верёвка рвётся изъ рукъ; и лодка поплывётъ по ветру такъ скоро, что подъ носомъ лодки забурчитъ вода, и берега точно бегутъ назадъ мимо лодки.

Еслибы не было ветра, нельзя бы было плавать съ парусомъ.

Тамъ, где люди живутъ, бываетъ дурной духъ; если бы не было ветра, духъ этотъ такъ и оставался бы. А придётъ ветеръ, разгонять дурной духъ и принесётъ изъ лесовъ и съ полей хорошiй, чистый воздухъ. Еслибы не было ветра, люди бы надышали и испортили воздухъ. Воздухъ всё бы стоялъ на месте, и людямъ. надо бы уходить изъ того места, где они надышали.

Когда дикiе звери ходятъ по лесамъ и полямъ, то они всегда ходятъ на ветеръ, и слышать ушами, и чуютъ носомъ то, что впереди ихъ. Если бы не было ветра, они бы не знали, куда имъ идти.

Почти все травы, кусты и деревья такiе, что для того, чтобы на траве, кусте или дереве завязалось семя, нужно, чтобъ съ одного цветка пыль нерелетала на другой цветокъ. Цветки бываютъ далеко другъ отъ друга, и имъ нельзя пересылать свою пыль съ одного на другой.

завязь. Пчелы и другiя насекомыя иногда переносятъ на лапкахъ пыль съ цветка на цветокъ; но больше всего пыль эту переноситъ ветеръ. Если бы не было ветра, половина растенiй была бы безъ семени.

Въ тёплое время надъ водой поднимается паръ. Паръ этотъ поднимается выше и, когда онъ остынетъ на верху, то падаетъ внизъ каплями дождя.

Надъ землёй поднимается паръ только тамъ, где есть вода — надъ ручьями, надъ болотами, надъ прудами и реками: больше всего надъ моремъ. Еслибы ветру не было пары не ходили бы, а собирались бы въ тучи надъ водой и падали бы опять тамъ, где поднялись. Надъ ручьёмъ, надъ болотомъ, надъ рекой, надь моремъ былъ бы дождь, а на земле, на поляхъ и лесахъ дождя бы не было. Ветеръ разносить тучи и поливаетъ землю. Если бы ветра не было, то где вода, тамъ бы было ещё больше воды, а земля вся бы пересохла.

Когда сохнетъ вода, чтó делается съ этой водой?

Отъ тепла все вещи раздаются. Вода отъ тепла раздаётся и вся разойдётся на такiя маленькiя частички, что ихъ глазомъ не видать, и уйдётъ въ воздухъ. Частички эти, пары, носятся въ воздухе, и ихъ не видно, покуда воздухъ тёпелъ. Но остуди воздухъ, и сейчасъ паръ остынетъ и станетъ виденъ.

Если натопить жарко баню и налить воду на кирпичи, вода вся уйдётъ паромъ и будетъ сухо. Поддай ещё, — вода опять разойдётся. Если баня горяча, летучей воды разойдётся въ воздухе ушатъ. Ушатъ воды будетъ стоять въ горячемъ воздухе бани и его будетъ не видно. Воздухъ бани впитастъ въ себя весь ушатъ. Но если станешь ещё поддавать, то воздухъ уже напитается и не станетъ больше принимать воды, а лишняя вода потечётъ каплями. Одинъ ушатъ будетъ держаться, а лишняя вода вытечетъ.

Если въ ту-же баню нетопленную принесёшь горячiе кирпичи и станешь лить на нихъ воду, выльешь шайку — она разойдётся и не будетъ видно, воздухъ всосётъ её въ себя. Но если станешь лить другую шайку, вода потечётъ каплями. Лишняя вода стечётъ каплями, и холодный воздухъ только будетъ держать одну шайку. Въ той же бане воздухъ, когда былъ горячь, впиталъ ушатъ; а когда холоденъ, можетъ впитать только шайку.

только это дыханiе сядетъ на холодное стекло, изъ него выйдетъ вода.

Губка держитъ въ себе воду, и воды не видать, покуда губка не сожмётся; но только что пожмёшь её, вода польётся. Также и воздухъ держитъ въ себе воду, пока онъ горячь: а какъ онъ остынетъ, такъ вода польётся.

Если летомъ вынесешь изъ погреба холодный горшокъ, по нёмъ сейчасъ сядутъ капли воды. Откуда взялась эта вода? Она тутъ и была. Только пока тепло было, ея не видно было, а какъ ушло тепло изъ воздуха въ холодный горшокъ, воздухъ вокругъ горшка остылъ, и капли сели. Тоже бываетъ и на окнахъ. Въ горнице тепло, и пары держатся въ воздухе; но съ надворья остынутъ окна и снутри подле оконъ воздухъ охолодеетъ, и потекутъ капли.

Отъ этого же бываетъ роса. Какъ остынетъ земля ночью, надъ ней воздухъ остынетъ и изъ холоднаго воздуха выходятъ пары каплями и садятся на землю.

Иногда бываетъ, что и холодно на дворе, а въ горнице тепло, — а не потеютъ окна; а иногда и теплее на дворе, а въ горнице не такъ тепло, — a потеютъ окна

Отчего это бываетъ? Оттого что бываетъ сухой и сырой воздухъ Сухой воздухъ бываетъ тогда, когда онъ не нагреваясь можетъ поднять ещё много паровъ, а сырой тогда, когда онъ не нагреваясь не можетъ больше поднять паровъ Сухой воздухъ — это губка не вся ещё напитанная водой; а сырой воздухъ —губка вся напитанная водой. Чуть похолодней воздухъ и чуть пожать губку, и потечётъ. Въ сыромъ воздухе всякая вещь, если она холоднее воздуха, намокнетъ, а въ сухомъ всякая мокрая вещь высохнетъ. Пары выйдутъ изъ нея, и воздухъ впитаетъ ихъ въ себя.

ОСЯЗАНІЕ И ЗРЕНІЕ.

Заплети указательный палецъ съ среднимъ и заплетёнными пальцами потрогивай маленькiй шарикъ такъ, чтобы онъ катался промежь обоихъ пальцевъ, а самъ закрой глаза. Тебе покажется, что два шарика. Открой глаза, — увидишь, что одинъ шарикъ. Пальцы обманули, а глаза поправили.

Погляди (всего лучше сбоку) на хорошее, чистое зеркало; тебе покажется, что это окно или дверь, и что тамъ сзади что-то есть Ощупай пальцемъ, — увидишь что это зеркало. Глаза обманули, а пальцы поправили.


I.

Въ старину былъ пастухъ; звали его Магнисъ. Пропала у Магниса овца. Онъ пошёлъ въ горы искать. Пришёлъ на одно место, где — один голые камни. Онъ пошелъ по этимъ камнямъ и чувствуетъ, что сапоги на немъ прилипаютъ къ этимъ камнямъ. Онъ потрогалъ рукой — камни сухiе и къ рукамъ не липнутъ. Пошёлъ опять, — опять сапоги прилипаютъ. Онъ селъ, разулся, взялъ сапогъ въ руку и сталъ трогать имъ камни.

Тронетъ кожей и подошвой — ка прилипаетъ, а какъ тронетъ гвоздями, такъ прилипнетъ.

Была у Магниса палка съ железнымъ наконечникомъ. Онъ тронулъ камень деревомъ — не прилипаетъ; тронулъ железомъ — прилипло такъ, что отрывать надо.

Магнисъ разсмотредъ камень, видитъ, что похожъ на железо, и принёсъ куски камня домой. Съ техъ поръ узнали этотъ камень и прозвали его магнитомъ.


II

Магнитъ находятъ въ земле съ железной рудой. Тамъ, где есть магнитъ въ руде, и железо самое лучшее. Изъ себя магнитъ нохожъ на железо.

Если положить кусокъ жслеза на магнитъ, то и железо станетъ притягивать другое железо. А если положить стальную иголку на магнитъ, да подержать подольше, то иголка сделается магнитомъ и станетъ къ себе притягивать железо. Если два магнита сводить концы съ концами, то одни концы будутъ отворачиваться другъ отъ друга, a другiе будутъ сцепляться.

Если одну магнитную палочку разрубить пополамъ, то опять каждая половинка будетъ съ одной стороны цепляться, а съ другой отворачиваться. И ещё разруби, — тоже будетъ; и ещё руби сколько хочешь, — всё тоже будетъ: одинакiе концы будутъ отворачиваться, разные цепляться, какъ будто съ одного конца магнитъ выпираетъ, а съ другаго втягиваетъ. И какъ его ни разломи, всё съ одного конца онъ будетъ выпирать, а съ другаго втягивать. Всё равно какъ еловую шишку, где ни разломи, всё будетъ. съ одного конца пупомъ, а съ другаго чашечкой. Съ того ли, съ другаго ли конца, — чашечка съ пупомъ сойдётся, а пупъ съ пупомъ и чашечка съ чашечкой не сойдутся.

МАГНИТЪ.
III.

— она станетъ однимъ концомъ на полдни (югъ), другимъ на полночь (северъ).

Когда не знали магнита, по морю не плавали далеко. Какъ выйдутъ далеко въ море, что земли не видать, то только по солнцу и по звездамъ и знали, куда плыть. А если пасмурно, не видать солнца и звездъ, то и не знаютъ сами, куда плыть. А корабль несётъ ветромъ и занесётъ на камни, и разобьётъ

Пока не знали магнита, не плавали по морямъ вдаль отъ берега; а когда узнали магнитъ, то сделали иголку магнитную на шпеньке, чтобъ она вольно ходила. По этой иголке и стали узнавать, въ какую сторону плывутъ Съ магнитной иголкой стали ездить дальше отъ береговъ, и съ техъ поръ много новыхъ морей узнали.

На корабляхъ всегда бываетъ магнитная иголка (компасъ) и есть мерная верёвка съ узлами на конце корабля. И верёвка приделана такъ, что она разматывается и по ней видно, сколько корабль проехалъ.

Такъ что когда плывутъ на корабле, всегда знаютъ, на какомъ теперь месте корабль, далеко ли отъ берега и въ какую сторону. 

VI.

Какъ у ласкова князь-Владимiра
Пированье шло, шёлъ почестенъ пиръ
На бояръ, князей, добрыхъ молодцовъ.
На пиру-то все порасхвастались:

Другой хвастаетъ что добрымъ конёмъ,
Сильный хвастаетъ своей силою,
Глупый хвастаетъ молодой женой,
Умный хвастаетъ старой матерью.

Богатырь Сухманъ Одихмантьевичъ,
И ничемъ Сухманъ онъ не хвастаетъ.
Тутъ Владимiръ-князь, красно солнышко,
Самъ по горенке онъ похажива(е)тъ,

Одихмантьичу выговарива(е)тъ:
«Что, Сухмантьюшка, ты задумался?
«Что не ешь, не пьёшь и не кушаешь,
«Белой лебеди ты не рушаешь.
«И ничемъ въ пиру ты не хвастаешь?»
Взговорилъ Сухманъ таковы слова:
— «Если хвастать мне ты приказываешь,
— «Привезу-жъ тебе я, похвастаю,
— «Лебедь белую не кровавлену
— «И не ранену, a живьёмъ въ рукахъ»
И вставалъ Сухманъ на резвы ноги,
Онъ седладъ коня свого добраго,
Выезжалъ Сухманъ ко синю морю,
Ко синю морю, къ тихимъ заводямъ.

Не наезживалъ белыхъ лебедей.
Подъезжалъ Сухманъ къ другой заводи,
Не нахаживалъ гусей-лебедей.
И у третiей тихой заводи —

Тутъ Сухмантьюшка призадумался:
«Какъ поеду я въ славный Кiевъ-градъ?
«Чтó сказать будетъ князь-Владимiру?»
И поехалъ онъ къ мать Непре реке.
— течётъ Непра не по старому,
Не по старому, не по прежнему,
А вода съ пескомъ въ ней смутилася.
Тутъ Непру реку Сухманъ спрашивалъ:
«Что течёшь ты такъ, мать Непра река,
«Не по старому, не по прежнему,
«А вода съ пескомъ помутилася?»
Испровещится мать Непра река:
«Я затемъ теку не по старому,
«Не по прежнему, по старинному,
«Что стоятъ за мной, за Непрой рекой,
«Сорокъ тысячей злыхъ Татаровей.
«Они мостъ мостятъ съ утра до ночи.
«Чтó намостятъ днёмъ, то въ ночь вырою,
«Да изъ силъ ужъ я выбиваюся».

«То не честь-хвала молодецкая
Не отведать мне силъ татарскiихъ».
И пустилъ коня свого добраго,
Чрезъ Непру реку перескакивалъ,

Подъезжалъ Сухманъ ко сыру дубу
До сыру дубу, кряковистому,
Дубъ съ кореньями выворачивалъ.
А съ комля дуба белый сокъ бежалъ;

И пустилъ коня на Татаровей.
Сталъ Сухмантьюшка поварачивать,
Той дубиночкой сталъ помахивать.
Какъ махнетъ впередъ, станетъ улица,
— переулочекъ.
Всехъ побилъ Татаръ Одихмантьевичъ,
Убежало ли три Татарченка, —
Подъ кусточками, подъ ракитовыми
У Непры реки схоронилися.

Изъ подъ кустиковъ въ Одихмантьича
Три Татарченка стрелки пустили
Во его бока, въ тело белое.
Светъ-Сухмантьюшка стрелки выдернулъ

Листьемъ маковымъ позатыкивалъ,
И споролъ ножомъ трёхъ Татарченковъ.
Прiезжалъ Сухманъ къ князь-Владимiру,
Привязалъ коня на дворе къ столбу,

Тутъ Владимiръ князь, красно солнышко,
Самъ по горенке онъ похаживаетъ,
Одихмантьичу выговариваетъ:
«Чтожъ, Сухмантьюшка, не привёзъ ты мне
«Лебедь белую не кровавлену?»
Взговорить Сухманъ таковы слова:
«Гой, Владимiръ князь, за Непрой рекой
«Доходило мне не до лебедей:
«Повстречалась мне за Непрой рекой
«Сила ратная въ сорокъ тысячей: —
«Шли во Кiевъ градъ злы Татаровья,
«Съ утра до ночи мосты ладили,
«А Непра река вырывала въ ночь,
«Да изъ силъ она выбивалася.
«Я пустилъ коня на Татаровей,
«И побилъ ихъ всехъ до единаго».
Володимiръ князь, красно солнышко,
Темъ словамъ его не уверовалъ,
Приказалъ слугамъ своимъ верныимъ

Въ погреба сажать во глубокiе;
А Добрынюшку посылалъ къ Непре
Про Сухмантьевы сведать заработки.
Всталъ Добрынюшка на резвы ноги,

Выезжалъ въ поле, къ мать-Непре реке.
Увидалъ, — лежитъ сила ратная,
Въ сорокъ тысячей, вся побитая,
И валяется дубъ съ кореньями,

Дубъ Добрынюшка поднималъ съ земли,
Привозилъ его ко Владимiру,
Такъ Добрынюшка выговаривалъ.
«Правдой хвастаетъ Одихмантьевичъ:
«За Непрой рекой я видалъ — лежатъ
«Сорокъ тысячей злыхъ Татаровей,
«И дубиночка Одихмантьича,
«На лучиночки вся исщепана».
Тутъ велелъ слугамъ Володимiръ князь

Выводить скорей Одихмантьича,
Приводить къ себе на ясны очи,
Таковы слова выговаривалъ:
«За услуги те за великiя
«Добра молодца буду миловать,
«Буду жаловать его до люби
«Городами ли съ пригородками,
«Еще сёлами да съ присёлками,
«Золотой казной да безсчётною»

Къ Одихмантьичу слуги верные,
Говорятъ ему таковы слова:
«Выходи, Сухманъ, ты изъ погреба:
«Володимiръ князь тебя милуетъ,
«За твои, труды за великiе
«Хочетъ солнышко тебя жаловать
«Городами ли съ пригородками,
«Еще сёлами да съ присёлками,
«Золотой казной да безсчётною».

Говорилъ Сухманъ таковы слова:
«Гой, Владимiръ князь, ласково солнышко
«Не умелъ меня въ пору миловать,
«Не умелъ жe ты въ пору жаловать,
«А теперь тебе не видать будетъ,
«Не видать меня во ясны очи.
И выдёргивалъ Одихмантьевичъ
Изъ кровавыхъ ранъ листье маково,
Светъ-Сухмантьюшка приговаривалъ.
«Потеки река отъ моей крови,
«Отъ моей крови отъ горючiя,
«Отъ горючiя, отъ напрасныя,
«Потеки Сухманъ, ахъ Сухманъ река,
«Будь Непре реке ты родна сестра.»

4. Молодой олень.

5. На тутовомъ дереве растутъ ягоды — похожи на малину, а листъ похожъ на берёзовый; этимъ листомъ кормятъ шелковичныхъ червей.

6. Металлы: золото, серебро, медь, железо, олово, ртуть и другiе.

Раздел сайта: