42. Н. Н. Гусев — Л. Н. Толстому
14 мая 1910 г. Корепино*.
Корепино. 14 мая 1910.
Дорогой Лев Николаевич,
Оба они из города Луганска Екатеринославской губернии, рабочие, и весь этапный путь от Луганска до Чердыни, продолжавшийся полтора месяца, шли вместе.
Месяца два назад автор этого письма был в Корепине; заходил и ко мне. Все, что он рассказывал о себе, меня очень заинтересовало. Жизнь его сложилась очень тяжело: несколько лет назад повесился у него отец, мать слегла в постель от тяжести потери. Он остался единственным кормильцем братьев и сестер. Но его вскоре арестовали; семья впала в нищету и почти кормилась Христовым именем.
При обыске агенты сыскного отделения подбросили ему тайную типографию, чтобы создать «дело»; на допросе же приписывали ему некоторые убийства правительственных лиц, совершенные в Луганске. Между тем, он, по его словам, всегда был по убеждениям противником убийства.
Так как и подброшенная типография и обвинение в убийствах были слишком очевидной ложью, то на них не стали настаивать, и лишь выслали его административно в Чердынский уезд на три года за «содействие партии социалистов-революционеров», в котором он также не был повинен.
«В Сибири бывало, рассказывал он, что я по три дня не ел, ночевал в пустых вагонах, был без работы, но не было такой подавленности, как здесь».
Вашими книгами он очень интересовался. Я дал ему несколько самых основных: «Перевод Евангелия», «Круг чтения» и др.
И вот на этих днях присылает он своему товарищу письмо, в котором пишет:
«... Все то, что мне было вручено Н. Н., такую радость произвело в моей душе, что я не могу припомнить, когда я так радовался. Помню, было в детстве несколько дней таких радостных, и только. Друг Миша, я не могу вообразить, в какое положение нужно поставить себя теперь, чтобы не радоваться в то время, когда становится понятно, как нужно жить, чтобы на душе было как можно больше радости. Он, Л. Н. Толстой, и Один Он мне яснее всех мудрецов сказал, как можно приобрести в самое короткое время богатство, которому нет цены...»
Вспоминая свое прошлое, он говорит:
«Я не мог молчать и быть спокойным, если мои уши слышали неправду, а глаза видели. И за это, как ты сам знаешь, гнали меня везде: прогнали с завода Гарнака, от кустарей, прогнал родной дядя, прогнали в Сибирь. И сколько я из-за того, что не мог молчать, видя неправду, поскитался по России. Просил милостыню, спал под мостами, в ночлежных и был голоден по несколько дней. «Лучше вечное скитание, чем молчать, когда люди поступают не по правде», говорил я тогда. Но откуда это чувство появлялось, я не мог тогда понять. Это для меня была загадка, потому что я тогда существовал сам по себе и не признавал Бога... Ту правду, которую я говорил тогда, я всегда говорил со злостью. Всегда хотел при выражении правды укусить человека богатого. Помню, как я сказал директору завода Гарнак: «Вы говорите, что рабочие ничего не делают и получают по 100 рублей. А я знаю таких, которые только перелистывают пустые листы в кабинетах, пьют шампанское и курят сигары, а получают по несколько тысяч». Услышав это от меня, он заплакал от злости и сказал, что понял, к кому эти слова относятся. «Это хорошо, что поняли», ответил я ему. Рабочие одобрили меня за это, и я радовался своему остроумию, которым директора довел до слез. Но так продолжалось недолго. В глубине души что-то заговорило о том, что когда говоришь с богатым, указываешь на его неправду, то старайся не кусать его и обходиться как можно мягче, а когда тебя кусают, не имей обиды в сердце своем, когда гонят, не унывай. Я так и старался делать».
«Что меня на это толкало, я опять не мог понимать. Бога я не признавал. Чувствовал я только, что мне лучше, когда я смиряюсь сердцем и не унываю».
«Повесился отец, свалилась мать в постель от тоски; забрали меня в тюрьму после этого и начали обещать веревку. Я не серчал на тех, кто меня посадил в тюрьму, и старался не тосковать о том, что случилось в моем доме. Когда я старался привести себя в такое состояние, на душе становилось хорошо. Когда мне ротмистр посулил веревку на горло, я задал себе вопрос: нужно ли было разоблачать зло? и ответ был: нужно. Но что меня побуждало к этому, я не мог понять. Бога я отрицал. Когда тебя гонят за правду, нужно ли смиряться сердцем и не унывать? задавал я себе опять вопрос в тюрьме, и ответ был: нужно. Почему это было нужно, я понимал: у меня после этого было хорошо на душе, смирение давало мне радость...
«... Великий же «безумец» Л. Н. Толстой мне ясно и просто сказал: «Тебя гнали, ненавидели за твои слова, у тебя отец повесился, забрали тебя в тюрьму и обещали веревку на шею, но ты старался не иметь зла в своем сердце на людей за их дела и не унывал. Тебе было хорошо. А раз было хорошо тебе, то это самое и есть исполнение закона Бога, которого ты отвергал. Ты не понимал, что тебя заставляет говорить правду, говорить, что нехорошо грабить друг друга: заставляет тебя говорить правду Бог...»
«... Миша! как после всего этого я стану на богатого или бедного нападать с оружием или иметь на них ненависть? Как я могу после этого завидовать богатству, когда знаю, что оно отравляет духовную жизнь. Как я могу теперь серчать или унывать, когда меня будут преследовать за мои слова, если я знаю, что все это омрачает душу? Теперь я не смерти стал бояться, а того, что может смутить мой дух и омрачить его. Люди зла мне не могут сделать. Они своими действиями не мне, а только себе могут надевать цепи. Они только одно теперь могут мне сделать: зарыть мое тело в землю. Это в их воле. Пусть зарывают. Что я выиграю, если мое тело будет зарыто не завтра, а через 5 тысяч лет? Ничего. А что я проиграю, если в мою душу вкрадется уныние, страх перед смертью, ненависть к людям, зависть на богатство и прочее такое? Страшно даже говорить об этом».
«... чувствую, Миша, что не все сказал, и верю, что и нельзя выразить словами того, что проявляется в душе по воле Бога, то есть Начала всех начал...»
***
Вот, что я прочитал сегодня в газете:
Сообщение деп. Шило
Приамурский депутат Шило довел сегодня до сведения военного министра, что, как видно из полученных им сведений, на днях в хабаровском кадетском корпусе три кадета четвертого класса повесили своего товарища Киселева за жалобы начальству. Сами испугавшись, они его сняли, но он был уже мертв. В это время их поймали. Начальство корпуса старается, как сообщает Шило, замять историю. Депутат поэтому просит министра расследовать дело (Соб<ственный> кор<респондент>). «Утро России», 27 апреля1.
Без сомнения, виновников этого страшного дела исключат из училища, может быть, отдадут под суд и осудят. Но виноваты ли они в том, что поддались влиянию той атмосферы, которая царит всюду кругом нас? Если уж судить, то надо судить тех, кто издали и подписали указы о смертной казни, и тех, кто в революционной среде провозгласили принцип: «смерть за смерть»! «Но и их нельзя судить, потому что и не они первые начали делать эти ужасные дела. Они только наследовали их от своих предшественников, и виноваты ли они в том, что разум их слишком слаб, а чувство слишком вяло, чтобы разглядеть в мировой жизни то новое, что спешит уже на смену царящей в жизни вражде и насилию. Они проглядели «зарю святого обновления» и живут, как выразился Герцен, «просроченными векселями нравственности». Бог им судья! Мы счастливы уже тем, что среди царящего и торжествующего зла видим в жизни и в душе человеческой те начала добра, во имя которых стоит жить. Они несчастны уже тем, что не видят этого...»
***
2 прислала мне недавно ваш написанный в Крекшине в прошлом сентябре «Разговор с прохожим» (курившим трубку; вы напомнили ему о душе, и он задумался).
Коротенький рассказец этот, без сомнения, обратит на себя всю силу внимания будущего биографа вашего. В нем вылилась вся наполняющая вашу душу жажда правды, Царствия Божия на земле; все ваши страдания от отсутствия непосредственного, простого и серьезного общения с тем трудовым русским народом, глубокая любовь к которому всегда жила в вашей душе и которую, к счастью, начинает уже чувствовать сам этот народ...
Прочитал в «Утре России» записанный со слов Леонида Андреева рассказ его о посещении вас3. Как слабо и бледно! как мало сумел он понять из ваших дум и исканий; как малосодержательны были предметы его разговоров с вами, как не умел он даже понять значение вашего молчания в ответ на его расхваливания рассказа Куприна... Что ж делать! видно, не дано ему.
Воздух сырой, насыщенный испарениями не только от осадков, но от бесконечных топких и глубоких болот. Начались «белые ночи» как в Петербурге: в 10, в 11 часов можно читать без огня.
Очень заинтересовали меня в «Русском богатстве» две статьи «Чернышевский в Сибири»4. Читая все то, что пришлось перенести ему в течение 20-летнего изгнания в дикой глуши (куда телеграмма из Петербурга шла полтора месяца), среди всевозможных лишений, невольно проникаешься глубоким уважением к этому человеку, нашедшему в себе силы так мужественно, безропотно перенести этот нелегкий крест, который, казалось бы, должен был быть ему особенно тяжелым после того исключительного влияния на «интеллигенцию», которым он пользовался. Любопытно, что под конец ссылки он стал вегетарианцем по непосредственному чувству. А в одном письме последнего 20-го года ссылки он писал: «Зимою и раннею весною, по невозможности никакого другого труда над природою, крепко замерзлою, подламываю ветки, высовывающиеся на тропинку, по которой иду, и тем приобретаю право на признательность коров, которые с появлением травы будут ходить по этой тропинке, не царапаясь лбами и боками об эти уничтоженные мною помехи безболезному их шествию».
Мне кажется, что он любил этих коров, когда писал это.
До свидания.
* На конверте пометы: Л. Н. Толстого: «Отвечать» и А. Л. Толстой: «Гусев. Личное. Корепино. Б<ез> О<твета>».
1 На лист письма приклеена вырезка из газеты «Утро России», 27 апреля 1910 г.
2 Анна Константиновна Черткова.
3 «Утро России», № 134, 29 апреля 1910 г., фельетон Рэя (С. С. Раевского) «Леонид Андреев у Л. Н. Толстого» (записано со слов Леонида Андреева).
4 Русанов Н. С. «Чернышевский в Сибири (по неизданным письмам и семейному архиву)». Опубликовано в журнале «Русское богатство», №№ 4—5, 1910 г. Л. Н. Толстой читал эту статью в июне 1910 г. («Литературное наследство». Т. 90. Кн. 4. С. 287). Высказывания Чернышевского из двух писем к жене и сыну Александру Л. Н. Толстой включил в сборник «Путь жизни», в раздел «Ложная наука» (ПСС. С. 314—15).