Новиков М. П. - Толстому Л. Н., 26 сентября 1907 г.

М. П. Новиков — Л. Н. Толстому

26 сентября 1907 г.

Дорогой Лев Николаевич, я получил ваш ответ, простите, что я огорчил вас своим письмом, я никак не думал, что оно огорчит вас, не желаю огорчать и теперь, так как люблю и уважаю вас как родоначальника русской свободной мысли, от которого и я заимствовал начало моей духовной свободы. Прочитавши первые две строки вашего письма, я сразу почувствовал себя виноватым перед вами за ваше огорчение, главное, потому что этого исправить уже нельзя. Но тем с большим удовольствием я читал и перечитывал остальное ваше письмо, не находя в нем больше ни малейшей тени упрека себе, так как все оно до конца не касалось меня совершенно и описывало кого-то другого, в котором, по моей с ним духовной розни, я никак не мог признать себя. Вот почему оно не вызвало во мне никакого недоброго чувства к вам, ни тем более недоброжелательства. Правда, осталось чувство недоумения, непонятности: почему вы могли вывести такое мнение о моем душевном состоянии, которого я не мог себе объяснить ничем иным, кроме моего неумения сказать вам того, что я хотел сказать в моем письме.

— положение нелепое, тяжелое и хуже редко можно встретить. Одни — у кого также надел или полнадела земли — не имеют только ребят и живут на фабриках или в батраках; другие — семейные — удостоились попасть в лакеи к Волконским, Голицыным, Орловым и т. п. и хорошо себя чувствуют. Для меня же и то и другое пока невозможно, а с арендной землей выходит только грех. Взял я у мужика два надела в аренду, а другой мужик и сейчас мне попрекает и грозит избить за то, что я у него, по его мнению, отбил землю. Теперь вот и можно бы было взять у одной вдовы, но прежний арендатор попрекать и грозить станет, а мне хотелось бы стать в такое положение, чтобы, как вашему «крестнику», никто попрекнуть не мог, что я неправдой кормлюсь. И остановился я на покупке земли не потому, чтобы эта программа хороша — что тут хорошего, когда человек, купивший через банк по рыночной цене земли — на 50 лет, на всю жизнь попадает в кабалу банку, — а потому что это единственная форма рабства, с которой я могу мириться и избежать которой по своей нужде не могу. Но так как и это кончится одними мечтами и все же придется идти в личное рабство, с чем мой дух никак не хочет примириться, то я и хотел, главное, слышать от вас объяснение тому, как первые христиане объясняли свое положение в личном рабстве у богатых римлян? Вы скажете, что жить для Бога и ближнего можно во всех положениях, но в том-то и дело, что человеку, чтобы быть живому, нужно кормиться, а как кормиться — к этому нельзя отнестись безразлично, чтобы не стать в положение ваших мужиков, которые вертелись вокруг стула и не могли загнуть ободья, так как стуло было не укреплено. В этом одном, кажется, и есть самая грубая ошибка нашей передовой интеллигенции, которая на словах ратует за народное благо, а на деле кормится неправдой, то есть не имеет праведной основы своей жизни, а с этого-то и нужно прежде всего улучшать свою жизнь. Об этом я и думал, когда просил помочь добыть земли. Вы завинили меня в зависти богатым, но разве можно завидовать такому человеку, в положение которого не желаешь стать? Избави Бог сделаться землевладельцем! Ведь для этого нужно потерять самое дорогое в жизни: ясность понимания и чистоту отношений к людям. А изобразить наглядно картину того, что есть кругом нас, что так мозолит глаза нищим крестьянам, не значит мучить себя злобой по отношению к богатым, и если бы я хоть на время серьезно заразился злобой к ним, то, при моей последовательности соединять слово с делом, не стал бы мучить себя бесполезной злобой и, наверное, сумел бы применить ее в более жестокой и реальной форме к этим богатым. Разумеется, человеку, которому приходится задыхаться в нужде и грызться за каждый грош в семье, трудно всегда сохранить в себе благодушное отношение к богатым, служащим причиной его бедности, но из этого никак нельзя вывести, что человек этот мучает себя злобой к богатым.

история прошлого и настоящего говорит мне, что иначе люди и не могут жить, как только устраиваясь по своим норам и гнездам, что свойственно вообще всему живому, и если утописты прошлого и мечтали о коммунистическом устройстве государства без своих хозяйств, то из их мечтаний не выходило ничего. Жизнь проходила мимо этих мечтаний, так же, как она проходит мимо современных социалистических утопий, мечтающих об обобществлении труда и орудий производства. Правда, духоборам, первым христианам, иезуитам в Парагвае удавалось воплотить в жизнь на некоторое время нечто подобное, но во всех этих случаях не было самого главного стимула жизни, духовной свободы, которая отдавалась или насильникам, или любимым авторитетам. Там же, где есть свободный дух человеческий, там немыслимы и такие маленькие коммуны, без собственных хозяйств, так как человеку свойственно и духом и телом обособляться от других, и это потому, что ему одному нужно жить и одному умереть, как очень верно и глубоко сказали вы же сами. Вдумайтесь глубоко в жизнь тела: и здесь, как и в жизни духа, своя личная воля проявляется на каждом шагу и не может не проявляться, и убивать ее так же грешно, как убивать и свободу духа. Здесь так же возможны лишь временные соглашения на практической почве, из которых никак невозможно вывести принципа общности интересов, как то грубо и необдуманно делают социалисты разных наименований.

«Не хлебом единым будет сыт человек». Поверьте, я с болью и горечью коснулся этой формулы, которая — иногда мне казалось — глядя на то, как я бьюсь с детьми в нужде, выторговывая лишний фунт масла и горсть круп, — смеялась надо мною в глаза, и я усумнился в возможности быть покойным в духе, живя впроголодь телом. И к вам-то я и понес мое сомнение, как к дорогому мне и сильному человеку. Если бы я совсем не верил в жизнь духа и жил бы только материалистом, то поверьте, мне нечем было бы жить совсем, не было бы почвы под ногами, так как полная безнадежность улучшить свое положение когда бы то ни было лишала бы меня ежеминутно всей прелести материализма. Ни я, ни одна треть всего безземельного и малоземельного крестьянства не может надеяться ни на судьбу, ни на какие угодно обстоятельства, так как хорошо понимает, что не попавши к Волконским в переднюю или на такое место, где можно красть, нам нечем помимо улучшить ни харчи, на одежду ребятам и, оставаясь в любимых условиях маленьких землевладельцев, мы вечно должны будем перебиваться с хлеба на квас, как и перебивается теперь по моему подсчету целая треть малоземельного крестьянства. Так что и самое горькое слово «невер» не коснулось меня совершенно. За последние годы неурожаев и политической борьбы и игры я много-много пережил в душе всяких новых и острых мыслей, новых и острых волнений, но, слава Богу, удержался на усвоенном десять лет назад жизнепонимании и мало того, что удержался, но и укрепился и уже разумом взвесил и осмыслил разное положение жизни, из которого вытекает та или иная деятельность. Мне говорили с искренним негодованием, что люди гибнут, борются за мою свободу, что сидеть сложа руки стыдно, но разум мой остался верен понятию, что из борьбы добра не бывает и что за мою свободу никто бороться не может, кроме как я сам, и что свобода не в том, чтобы делать преступления или перескакивать умом из щели в щель, гоняясь за модными течениями социалистических утопий, а в том, чтобы критически относиться ко всяким новым явлениям жизни и измерять их и расценивать не красноречием и правых и левых ораторов, а своею совестью и разумом, не связывая их никакой дисциплиной партийности. Слово же «нововер» я употребил не в том смысле, что я сам считаю себя таковым, а вообще, как относится ко мне окружающая среда, которая, считая меня таковым, всякое лыко ставит мне в строку и придирается ко всяким пустякам. Да это и вы понимаете, что никто никогда не дает сам себе кличку, а делает это толпа по отношению к каждому, кто хоть на палец выделится из заколдованного круга уличной морали и обычая.

Любящий Вас крестьянин Михаил Петров Новиков.

26 сентября 1907 г.