Я. П. ПОЛОНСКИЙ — Л. Н. ТОЛСТОМУ
[1898 г. Апреля 14. СПБ.]
Я уже настолько слеп, что не могу сам писать, и поневоле должен диктовать это письмо.
Напрасно думаете Вы, что я разлюбил Вас или имею к Вам враждебное чувство. До сих пор Вы были моим братом во Христе и таким же братом буду я считать Вас до конца дней моих. Будь я в Москве, я был бы не в силах одолеть в себе желание видеть Вас и посетил бы Вас и семью Вашу; но Вы и Ваши идеи и Ваши поучения для меня не одно и то же. Признаюсь Вам, что негодовать на них и, несмотря на всю мою немощь, бороться с ними считаю своим священным долгом.
Не время нам с Вами полемизировать; не мне судить Вас, как человека, только бог проникает в тайники человеческой души, и судит нас вечный и бесконечный, всеведущий и непостижимый, и судит и будет судить нас воплощенная любовь его — сын, за нас пострадавший и давший нам надежду на бессмертие.
Еврейский мстительный бог не был бы понятен, еслибы не воплощался то в неопалимой купине, то в огненном столбе, то в образе трех юношей, представших Аврааму, то в видении Иезекииля, окруженный символами. Христос был его последним воплощением. Но Ваш Христос — не мой Христос, не нищий, высеченный и повешенный. Евангелие следует или совершенно отвергнуть, к чему стремятся евреи... или все признать, как оно есть, со всеми чудесами и вопросами. Вера и анализ — две силы, которые не скоро найдут себе равенство. Но, дорогой Лев Николаевич, и до Ваших личных верований я не смел бы касаться, если бы Вы не стремились сделать их общим достоянием. Между нами прошла пропасть, так как вы отрицаете все для меня святое — все мои идеалы: Россию, как народ и как государство, церковь, проповедь, таинство брака и семейную жизнь, искусство и присущую ему красоту — все это Вы готовы были смести в одну сорную кучу. Цель анархистов, отвергающих все прошлое, казалась мне той же самой, что и Ваша цель.
Никак не могу понять, как можно совершенствоваться в этом направлении. Миллионы братьев наших, хотя отживших, но все же братьев, поклонялись Рафаэлю, Данту, славили гений Шекспира, сливались воедино душой и сердцем, внимая Бетховену, изучали Канта, двигали вперед науку, естествознание... Словом, были лучшими двигателями человечества как в умственном, так и в нравственном отношении. И что же? Вы единственный, который осудили их всех, как людей, пребывающих во лжи, — неужели это любовь? И как был бы я лицемерен, если бы уверял Вас, что каждое Ваше слово для меня свято и что Вы — непогрешимы.
Пока проповедуете Вы нищенство и милосердие, Запад дошел до другой крайности. Золя, говорят, доказал, что христианство отжило свой век, и доказал нам, что милосердие не ведет к справедливости, а Вы отдаете без борьбы всю Россию в руки этого Запада. Он и так без выстрела одолевает нас и материально и нравственно грабит нас.
Иначе представляется мне будущность человечества — это владычество зверя или царство иудейского мессии, восседающего на грудах золота и пытающего христиан, если только таковые останутся.
Монгольские племена, в свою очередь, нами вооруженные, завладеют нами и Западом, и тогда от Вашего славного имени и Ваших художественных произведений не останется и следа. Вы верите в свои утопии, а я на старости стал пессимистом и умру с грустными и тяжелыми думами о будущности России, которую Вы толкаете на погибель.
Вот причины, почему, любя Вас и поклоняясь Вам как гениальному художнику, я не могу рядом с Вами итти даже в царство божие, и это показалось Вам чувством озлобления против Вас, тогда как Вы, как человек, всегда были и будете близки моему сердцу.
Не думайте, что я желаю застоя или поворота назад — нет, и проповедуйте Вы реформы, я примкнул бы к вам, как реформатору, преследующему более или менее усовершенствование того, что есть и что так искажено временем, невежеством и человеческими пороками.
Вот теперь сильно занимает меня мысль о постройке новых зданий для пришлых в Петербург рабочих без подвальных этажей, ежегодно заливаемых наводнением, и без тех углов, где скучены в тесноте и сырости мужчины, женщины и дети, заражаемые развратом и распространяющие по городу тифозные, дифтеритные и чахоточные микробы (недаром в больницах нехватает мест для заболевающих). К сожалению, я так стар и болен, что не выезжаю и не могу передать мысль всем тем, которые могут влиять и действовать. Всё это будет возможно и практически осуществимо. Я готов защищать вместе с Вами наших раскольников. Стало быть, и между нами есть точки соприкосновения и, может быть, не мало таких сторон, которые могли бы сблизить нас.
Очень я любил покойного Н. Н. Страхова (и до сих пор люблю), но не мог же я при жизни хвалить его за то, что он в одно и то же время поклонялся Вашей новой религии и афонским монастырям. Чем же я виноват, что я вырос и воспитался иначе и выстрадал иные убеждения? Я верю, что Вы меня любите попрежнему и всегда по-братски готовы принять меня, но, несомненно, мысленно будете недовольны моим образом мыслей и, быть может, будете отвечать на них упорным молчанием, и это нисколько меня не обидит: такова жизнь, такова борьба идей, верований, понятий.
Всякий человек ложь есть, сказал апостол. Его сознание говорит ему, что истина только в боге и что нужен был бог-человек, чтобы проявить ее.
Вот мое искреннее признание; перед Вами я не виноват и готов умереть за Ваше спасение. Но не могу же я раскаиваться в том, что душа моя несет свои идеалы, иные, несовместимые с Вашими, бережет их и борется тем же оружием — печатным словом.
Дай бог Вам всего лучшего, здоровья и душевной бодрости. Мысленно заочно по-братски обнимаю Вас. Остаюсь любящий Вас
14 Апреля 1898 г.