ПЕРЕПИСКА ТОЛСТОГО с С. И. МУНТЬЯНОВЫМ
Как видно из записей мемуаристов, получение Толстым письма ссыльного революционера С. И. Мунтьянова сильно его взволновало. В своих неопубликованных «Яснополянских записках» Д. П. Маковицкий пишет (в записи от 24 января 1910 г.):
«После обеда Л. Н. читал полученные письма, между прочим, одного революционера Мунтьянова, получившего от Льва Николаевича «Неизбежный переворот». Письмо Мунтьянова страшное: «кровь, кровь». Рабочим нужно истребить своих врагов и не щадить ни их, ни их детей. Лев Николаевич был глубоко потрясен этим письмом и ответил ему».
26 января Толстой прочитал письмо Мунтьянова вслух своим семейным.
Письма Толстого к Мунтьянову публикуются по машинописным дублетам подлинников; письма Мунтьянова — по подлинникам.
Приводим письмо Мунтьянова от 5 января 1910 г. и ответ на него Толстого:
Благодарю, Лев Николаевич, за вашу брошюру «Неизбежный переворот», но только я у вас не это просил, но это неважно. С вашей брошюрой, т. е. с вашим мнением, я не согласен. Вы пишете, что только одной любовью можно добиться хорошей жизни. Нет, Лев Николаевич, о любви можно говорить тогда, когда имеешь хорошее воспитание и чувствуешь себя сытым, но когда не имеешь воспитания и сидишь весь свой век впроголодь, и на тебя кровопийцы, властелины смотрят, как на раба, то тут не до любви.
Вы говорите: «Правда, есть еще такие люди, которые хотят уверить себя и рабочих, что вот-вот еще одно убедительное разъяснение существующей несправедливости, еще одно небольшое усилие борьбы с врагом, — и установится наконец тот новый порядок, при котором не будет уже зла, а все люди будут благоденствовать».
Нет, Лев Николаевич, я перед самою вашею смертью заявляю вам, что вы, очевидно, плохо знакомы с рабочим классом. Рабочие прекрасно знают, что не одно еще маленькое усилие борьбы с врагом придется сделать, чтобы настала благодать, а придется не раз быть побежденными и победителями и бороться с ними не любовью, а так, чтобы весь мир был потоплен в крови. Словом, бей их до тех пор, пока из них не останется ни одного подлеца, даже и маленьких детишек не жалеть: по крайней мере, после они нам вреда никакого не принесут. Рабочие им за все отплатят: и за образование и за то, что мы голодаем! Жаль, что вы, может быть, до того времени не доживете! Ну, желаю вам счастливой смерти.
Первое письмо Толстого в ответ на письмо Мунтьянова:
Я стою одной ногой в гробу и всякий час не на словах, а на деле жду смерти, и потому вы можете верить тому, что я говорю то, что говорю, не для того, чтобы защищать себя или своих, а потому, что не могу не верить тому, что говорю. А не могу не верить потому, что пришел к своим убеждениям и упорным мышлением об одном и том же предмете и многолетним опытом.
Чувства, выраженные в вашем письме, вызвали во мне жалость к вашему ужасному душевному состоянию. По письмам вашим я вижу в вас человека с горячим сердцем, способного слить свою личную жизнь с жизнью народных масс и, главное, самое драгоценное человеческое свойство, способного к самоотвержению, и потому-то мне вас истинно жалко, не в смысле снисходительной презрительной жалости, а в смысле сожаления к тяжелому душевному состоянию человека, которого любишь и уважаешь. И вот во имя этих чувств очень прошу вас прочесть с тем же уважением, с которым я читал ваше письмо, те книги, которые посылаю вам.
Разумеется, лучше бы было прямо и коротко отвечать на ваши доводы, и это я бы сделал, если бы мы виделись. Теперь же очень прошу вас на время отложить свои привычные убеждения, беспристрастно вникнуть в сущность дела. Сущность же дела вкратце в том, что для того, чтобы не было тех бессмысленных и возмутительных насилий, как экономических, так и правительственных, одних людей над другими, надо, чтобы все люди считали бы общее благо или хотя благо большинства важнее своего личного блага. Разве не ясно, что достигнуто это состояние никак не может быть ни теми звериными мерами ссылки, тюрем, казней, которые употребляют властвующие теперь (уверя себя и других, что они делают это для общего блага), ни теми мерами поголовного убийства, включая и детей, которые вы предлагаете и обещаете. Разве не ясно, что все такие или хоть приблизительно такие меры могут только отдалить желаемое состояние, а никак не приблизить его, и что достигается желаемое совершенство противоположными деяниями.
24-го января [19]10 г.
Ясная Поляна.
Получив письмо Толстого, Мунтьянов ответил ему следующим письмом:
С. Нижне-Илимское, 23 февраля 1910 г.
Благодарю, Лев Николаевич, за присланную вами посылку. Я эти книги с большим удовольствием прочту и передам их крестьянам.
Трудно, Лев Николаевич, переделать меня; этот «социализм» — моя вера и бог. Конечно, вы проповедываете почти то же самое, но только у вас тактика «любовь», а у нас «насилие», как вы выражаетесь. Я бы лично, да и многие другие, например, с. -д. все положительно, желали бы, чтобы наша революция обошлась бы без крови, но ведь это невозможно и никогда наше правительство на уступки не пойдет, это вам, конечно, известно; хотя бы осталась у него только одна тысяча солдат, и то оно будет драться до последнего.
Вы говорите, чтобы солдаты не шли на службу, но ведь его насильно потянут; возможно, что он не будет присягать и винтовку в руки не возьмет, но все равно его заставят, а не захочет, они его изобьют и в тюрьму посадят, а то загонят туда, «где Макар телят не пас».
А собственное «я» разве не страдает и не возмущается? А вы, Лев Николаевич, разве не протестовали бы, если бы вас какой-нибудь холуй оскорбил бы?
Я, конечно, соглашаюсь с вами, что если б солдаты не шли на службу, то мы добились бы своего, но, Лев Николаевич, это хорошо ждать тем, которые сидят в тепле, сыты, обуты и могут получать хорошее воспитание, а нам, бедным голодающим, — тяни лямку да посматривай на этих сытых и воспитанных и жди у моря погоды.
Простите, Лев Николаевич, я не хочу лично вас этим обидеть, я говорю вообще.
Да, среди нашей партийной интеллигенции много мусору. Ну что же поделаешь? Да нам это и неважно, нашелся бы во время революции хороший бы вожак, а нас, организованных и сознательных, не проведут ни буржуа, ни правительство и никто другой. Это, Лев Николаевич, не французская революция и не германская, когда там народ, свергнув правительство, был обманут либералами или вот такими, как наши к. -д., благодаря их темноте.
И напрасно вы, проповедуя о любви, ругаете наших наставников, говоря, что они ведут нас, сами не зная, куда. Разве мы, рабочие, не знаем, кто нам враг, а кто нет? Нет, Лев Николаевич, теперь не то время, когда народ ни черта не знал и работал только на своих бар! Я говорю — народ; конечно, я всех не беру, а беру только лишь тех, которые поняли, в чем дело.
Да, Лев Николаевич, не дождетесь вы этой бойни, а может быть еще доживете! Может быть, «солнышко свободы» и на вас успеет еще посветить, только, конечно, не полное солнышко — осьмая его. До полного еще далеко.
Ну, до свиданья, Лев Николаевич, а может быть и прощайте!
— где и жил, ноги мои болят — опухли, хожу медленно и голодаю.
Посылаю вам вид с. Нижне-Илимского.
Шлю вам привет из Далекой Сибири! С. Н. -Илимское, на левой стороне д. Погодаево, между селом и деревней протекает река Илим. Кругом — тайга.
Прочитав это письмо, Толстой сначала поручил ответить на него Булгакову, что тот и сделал 21 марта 1910 г. Ответ его опубликован в брошюре «Жизнепонимание Л. Н. Толстого в письмах его секретаря В. Ф. Булгакова», изд. Сытина, М., 1911, стр. 38—40. Не удовлетворившись ответом Булгакова, Толстой решил сам написать Мунтьянову.
Приводим это второе письмо Толстого, от 20 марта 1910 г.:
Вы не поймете моих мыслей до тех пор, пока не поймете, что ни вы, ни я, ни правительство, ни революционеры, никто на свете не призван к тому, чтобы устраивать по-своему жизнь человеческую и отплачивать тем, кто, по их мнению, дурно поступил. То, что мы не призваны к этому, видно из того, что мы совершенно не властны в этом — хотим сделать одно, а выходит совсем другое. Одно, к чему мы призваны и что одно в нашей власти, — это то, чтобы прожить свою жизнь хорошо. А прожить свою жизнь хорошо значит прожить ее в любви со всеми людьми, не делая никому зла, и не только не отплачивать другим за их грехи, а прощать всем и все, кроме себя. А что хорошая жизнь состоит именно в этом, это не моя выдумка, а это мысли и учения всех величайших мудрецов мира, начиная с индийских браминов, Будды, Конфуция, Лао-Тсе, Магомета и др[угих] величайших мыслителей последнего времени, не Марксов, Дарвинов, Гекелей и им подобных, а Паскалей, Кантов, Шопенгауэров, Эмерсонов и других, которые все говорят одно и то же, а именно, что жизнь человеческая будет хороша для каждого человека только тогда, когда человек все силы свои будет направлять не на то, чтобы устраивать жизнь других или мстить тем, которых он ненавидит, а на то, чтобы увеличивать в себе любовь и в самом себе исправить свои недостатки, грехи, пороки, — а их у всех нас достаточно.
Что к такой деятельности, а не к такой, как насильственная, правительственная или революционная, призваны все люди, видно уже из того, что первая всегда вне, а вторая всегда вполне в нашей власти, а кроме того, видно это еще из того, что если бы люди понимали и избирали эту последнюю деятельность вместо первой, то скорее и вернее была бы достигнута та цель, к которой тщетно стремятся насильники.
Жизнь наша дурная. Отчего? Оттого, что люди дурно живут. А дурно живут люди оттого, что люди плохи. Как же помочь этому делу? Переделать всех плохих в хороших людей так, чтобы они жили хорошо, мы никак не можем, не можем потому, что все люди не в нашей власти. Но нет ли среди всех людей таких, которые бы были в нашей власти и которых бы мы могли переделывать из плохих в хороших? Поищем. Если хоть одного такого мы переделаем из дурного в хорошего, то все-таки на одного меньше будет плохих людей. А если каждый человек переделает так хоть по одному человеку, то уже и вовсе хорошо будет. Поищем же, нет ли такого хоть одного человека, над которым мы бы были властны и могли бы переделать из дурного в хорошего? Глядь, один есть. Правда, очень плохой, но зато он уже весь в моей власти; могу делать с ним, что хочу. Плохой этот человек — я сам. И как ни плох он, он весь в моей власти! Давай же возьмусь за него, авось, и сделаю из него путного человека. А сделает каждый то же самое над тем одним, над кем он властен, и станут все люди хорошими. А станут хорошими, перестанут жить дурно. А перестанут жить дурно, и жизнь станет хорошая.
Так вот что не худо бы помнить всякому.
Не получив еще этого письма Толстого, а только прочитав посланные Толстым книги, Мунтьянов написал новое письмо, судя по почтовому штемпелю, отправленное из Нижне-Илимского 9 марта. Приводим его полностью:
Здравствуйте, Лев Николаевич!
С большим удовольствием, или, лучше сказать, с жадностью, прочел я ваши книги; думал на них кое-что вам возразить, но, когда я прочел «Наша революция» Черткова, я осекся, просто не нашел слов, что сказать.
а пути или дороги к ней я, право, теперь не знаю, чьи лучше; я говорю теперь, потому, если б это было до присылки ваших брошюр, я бы безусловно сказал другое, но, когда я прочел то, что вы прислали, я, право, не знаю, что сказать (хотя очень многое нашлось бы, что сказать и ответить, но только на словах, а не на бумаге).
Да, Лев Николаевич, я плохо чувствую себя. Я сейчас как бы нахожусь на перекрестке дорог и не знаю, куда итти; остаться ли посредине и сказать: «Моя хата с краю, ничего не знаю» или же тронуться в какую-либо сторону? Остаться на средине — это для меня равно смерти. Итти по «революционной»? От нее грязью и вонью несет. По анархистской? Она темна и заросшая. По кадетской? От нее пахнет обманом, да и не по мне она. По вашей? Над ней знак вопроса стоит, и вдобавок она мне незнакома, притом еще с богом никак не могу примириться. С христианством, т. е. с Христом или, проще сказать, его теорией, я еще кое-как примиряюсь, но с каким-то богом я, право, никак не могу примириться; как с чортом, так и с этим мифическим богом я ни в коем случае не могу примириться. Как чорта нет, точно так и богов. Хотя Чертков и пишет, как он понимает бога, но это, во-первых, для меня немного непонятно, а во-вторых, меня крайне удивляет, почему не Христос, а бог? Ведь Христос был и жил на свете, был он учителем, от чего и произошло христианство, это знают все хорошо и прекрасно, а был ли бог? Такого чучела никогда не было и не будет, и об нем никто ничего решительно не знает; даже естествознание говорит против него, хотя, конечно, не доказано еще, но все же оно протестует против каких бы то ни было богов. Хотя для вас, может, будет и смешным мой совет — почему не Христос, а бог? Я вовсе, Лев Николаевич, не хочу давать вам советов и только спрашиваю, почему так, а не этак.
Выше я написал, что стою посредине дороги и не знаю, куда итти. Может, вы подумаете, что, мол, этот человек, очевидно, хочет доставить мне удовольствие, или же просто он ничего не стоит, потому что, мол, прочел только 3 или 4 брошюры и у него все уже рассеялось. Нет, Лев Николаевич, я не хочу вам этим доставить удовольствия, потому что этим не доставляют удовольствия, как мне кажется, это, во-первых, а во-вторых, я не люблю лебезить или, иначе сказать, поклоняться какому бы то ни было гению, по-моему это для человека есть низко и подло; какой бы он ни был, развитой или совсем темный, слушаться его советов можно и нужно, но подчиняться и преклоняться — это не по мне. Если я вам возражаю, то я имею право, потому что я тоже человек и тоже хочу на свете жить. Конечно, я возражаю так, как умею и как мои умственные способности развиты, или, как говорят, интеллект, кажется. Если я хочу кому-нибудь что-либо сказать, то пусть он будет хоть чортом, я не испугаюсь и скажу ему то, что знаю.
Я, Лев Николаевич, не оттого стал на распутьи, что прочел 4 только брошюры, а просто потому, что грязи среди наших больно много, да, признаться, я тоже не больно-то люблю власть.
Со мной живет рабочий, он мне сказал, что вы отрицаете семейную жизнь. Правда ли это? Он мне указал на одну из ваших брошюр, где он прочел это, но только я не помню ее названия, его спросить — он уже спит, так как сейчас уже ночь.
Ну, пока до свидания!
Мунтьянов
«Булгакову написать, что мне приятно было его письмо именно потому, что чувствуется в нем правда и серьезность, и написать о боге».
не имеется.
Воспроизводим на стр. 353 фотографию с. Нижне-Илимского, которую Мунтьянов прислал Толстому при письме от 23 февраля 1910 г.