Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
2 ноября 1886 г. Санкт-Петербург.
Как меня обрадовало Ваше письмо, бесценный Лев Николаевич! И известия все хорошие, да и почерк Ваш всегда сильно на меня действует и разом напоминает множество блаженных минут, когда я получал Ваши письма. Не отвечал я Вам сейчас потому, что хотелось сперва подумать; кроме того, я опять сумел расплодить свои дела так, что мне все не достает времени. Книгу мою1 Вы получили. Нужно теперь никого не обидеть, занести или послать ее тому, другому. А есть и такие, к которым хочется пристать: пожалуйста, прочитайте! И прежде всего, Вас прошу об этом. Вы когда-то хвалили кое-что из того, что́ там перепечатано.
Письмо мое перервал Афанасий Афанасьевич. Он приехал навестить своего несчастного племянника2 и нашел его в ужасном состоянии — ест свой кал. С Фетом вместе приехал и Н. П. Семенов, и я чувствую, как надвигается зимний сезон, утомительный и не дающий ничего делать.
О самоучителях. Без сомнения, я всею душою готов содействовать, но как? Сам писать не могу, рассматривать чужие писания — буду очень охотно. Но прежде всего скажу вообще об этом деле.
Очень трудно мне представить самое его осуществление, то есть, какую меру сведений можно заключить в самоучители, и как эти самоучители будут действовать, то есть, читаться и пониматься, и что́ изо всего этого выйдет. Но совершенно согласен, что изложение должно быть и просто, и вполне строго. Мысль эта, однако, уже была не раз приводима в исполнение. Существует и у нас целая литература таких книг, а за границею их еще больше. К несчастью, я вовсе не знаком с этою литературою. Но первым делом, конечно, — нужно пересмотреть эту литературу, выбрать хорошее из русского, а чего недостает — перевести. Если бы я был министром просвещения, то непременно учредил бы правильный и непрерывный перевод иностранных учебников. По тем частям, по которым я рассматриваю книги в Уч[еном] комитете, я знаю, как неизмеримо далеко иностранные учебники (ботаники, зоологии, физики и т. п.) превосходят наши, обыкновенно едва-едва терпимые. Меня ужасает эта непрерывная фабрикация плохих книг, возрастающая с каждым годом. Плохие книги есть зло, потому что мешают хорошим. Так что, если приниматься за издание новых книг, то нужно уже быть твердо уверенным, что книги выйдут хорошие. Англичане, чтобы избежать всяких колебаний, поступают очень умно: они учат геометрии по Эвклиду, а началам механики по Ньютону. Тут в достоинстве книги нельзя сомневаться. Итак, мой совет — пересмотреть литературу. Вновь составлять книги — наверное будет меньше удачи. Если что будут переводить, то я готов обучать переводчиков, как это мне доводилось много раз. На всякие совещания также готов, лишь бы не приходилось ездить по вечерам.
Вы спрашиваете, бесценный Лев Николаевич, о моем житье. На здоровье жаловаться не могу, — давно не был так здоров. (А Усов-то3 умер! Какая жалость — так и не удалось познакомиться!). Дел внешних — никаких; дела внутренние — веду упорно в одну сторону, но медленно. Осталось мне еще издать книжку — Спор о спиритизме, чтобы расквитаться с прошлым. Да нужно еще написать о Дарвинизме4 почти исчезли. Боюсь самодовольства, гордости, самолюбия и стараюсь обратить их в настоящее смирение и благодушие. Но боюсь и большой возни с собою и часто стараюсь только переждать свои недостатки и терпеливо переносить дурное настроение.
Какая радость, что у Вас является новая работа! Художество, самая свободная и самая глубокая форма, в которой мы можем выражать свою душу, находится вполне в Вашей власти (жаль, что Вы не читаете моих печатных похвал Вам). В художестве мы можем притом отдаваться тем внушениям свыше, которых не в силах привести к сознанию и выразить отвлеченно. Как я всегда завидовал художникам, чувствуя свою шаткость и слабость! Сказать вполне то, для чего недостает мыслей, откинуть все посредствующее и постепенное и прямо выразить самую глубину своего чувства — какая бесценная способность! На эту высоту можно всегда уйти тому, кому это дано, уйти не от других, а от самого себя; тут разрешаются сами собою все загадки. Художество до сих пор заражено язычеством. Фет и Майков в моих глазах на половину, нет, больше, язычники. Но Вы, теперь, если будете писать, дадите нам христианское художество.
Простите меня, бесценный Лев Николаевич; дай Вам Бог всяких сил, и удали от Вас всякие помехи.
Софье Андреевне усердное почтение. Скажите, что я отправил продолжение корректуры по адресу в Москву, и скоро отправлю и конец. Очень меня радует доброта Графини, и не знаю, как ее и благодарить.
Ваш всею душою
Н. Страхов
1886. 2 ноября.
Примечания
1
2 Борисов Петр Иванович (1858—1888) — сын сестры Фета Надежды Афанасьевны и Ивана Петровича Борисова, окончил Катковский лицей в Москве, учился в Иенском университете, в 1884 г. заболел психическим расстройством и был помещен в лечебницу св. Николая в Петербурге. Фет был назначен опекуном племянника.
3 —1886) — профессор Московского университета по кафедре зоологии.
4 Статья Страхова «Полное опровержение дарвинизма» (закончена 9 декабря 1886 г.), написанная по поводу книги покойного Н. Я. Данилевского «Дарвинизм. Критическое исследование», Т. I, Ч. 1 и 2 (СПб., 1885), появилась в январской и февральской книжках «Русского вестника» за 1887 г. Перепечатана в сборнике Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе», Кн. II, изд. 2-е (СПб., 1890).