Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
27 января 1887 г. Санкт-Петербург.
Не будет мне покоя, бесценный Лев Николаевич, пока не напишу Вам об Вашей драме Власть тьмы1 и так много об ней думал, что мне мешала писать к Вам только моя проклятая медлительность и уменье так устроиться, что времени никогда не хватает. Первый акт привел меня в совершенное восхищение; давно не испытывал я такого свежего и чистого художественного впечатления. Конечно, Ваше мастерство тотчас затмило Островского, Писемского и пр. И во всей драме, или лучше, по всей драме видна та же сила, правда сцен и характеров и речей, далеко превосходящая силу других писателей, всегда с трудом сочиняющих свои сцены и разговоры. Но в следующих актах интерес не развивается и не возрастает. Меня очень заняли (какая досада, что нет у меня драмы, чтобы перечитать!) только сцена свидания Никиты с Мариною2, а потом с пьяною женою3. Как это ярко и полно смысла! В остальных сценах лица только верны себе, действуют так, как выступили. Два важных момента 1) когда жена признается Никите в преступлении4 5, — эти две важные минуты происходят за сценою, так что зрителю непонятна и ненависть Никиты к жене и смысл его появления на свадьбе — в первую минуту неизвестно, что он сделает, с чем пришел. Вообще, Никита нисколько не интересен; он действует все время как угорелый, не по своему почину; его преступления не оправдываются его страстностью, или чем другим, и его покаяние не имеет силы. Как зло увлекает — неясно, нет изображения этого увлечения; и как в человеке просыпается и побеждает совесть — не видно или мало видно. Наконец, последняя сцена мне кажется слабою, не довольно живою и со стороны кающегося Никиты и со стороны присутствующих.
Вот, я сказал главное. Вы сами, конечно, лучше знаете, и я предлагаю Вам свою критику с большим недоверием к себе. Очень мне было странно слышать, что драму не пускают на сцену, и никак я не мог добиться толкового ответа, почему. Не каждый ли день ставятся на театре всякие преступления? Но прослушавши и подумавши, я, кажется, нашел настоящую причину. Этот ряд сцен пугает не потому, что сцены ужасны, а потому что они низменны, отвратительны, и в такой степени, которая превосходит их ужас. Вы гениальный мастер — в этом не может быть сомнения. Если Вы захотите произвести какое впечатление, то производите его неотразимо. Значит, Вы хотели этого впечатления, и ни один человек не смел и заикнуться, что Ваше изображение в чем бы то ни было неверно. Но оно не восполнено, не вознаграждено изображением того, что́ в душе человека живет и непобедимо среди этой грязи. Ваш Аким — прелесть. С величайшею жадностью следил я за ним и за тем, что делается под его влиянием с Никитою. Тут — тайна, тут — самая глубокая занимательность, захватывающая всех, и грубейших мужиков и вполне образованных людей. Но эта сторона у Вас слабее обработана. По замыслу, какая прелесть сцена Никиты с Мариною — когда получу драму, я прежде всего перечту эту сцену. Теперь же мне кажется, что Марина бледна, не довольно характерна, общая форма хорошей женщины.
— В драме, очевидно, нет цельности, нет одного узла, постепенно развязывающегося. Если Вы возьмете Грех да беда на кого не живет Островского — эту драму я считаю безукоризненною по постройке. Все в ней катится, увлекая зрителя, и неизбежно приходит к последнему удару. Такая постройка безмерно усиливает значение каждой сцены, каждой подробности. Много я волновался, разговаривая с разными Вашими недоброжелателями и сам раздумывая о драме. Шум и остановки, которые Вам делают, решительно не понимаю из-за чего, — приведут к одному — сделают Вам громадный успех.
Часто мне приходит горячее желание писать об Вас, и, конечно, больше всего потому, что можно будет хвалить Вас и указывать все, чему можно и следует у Вас сочувствовать. О, какая тема!
Посылаю Вам свою речь 6 с большою просьбою о снисхождении. В 1-м № Русского вестника будет моя статья о Дарвинизме7О вечных истинах (мой спор о спиритизме) и пришлю Вам в начале поста.
Чувствую однако, что становлюсь тяжел для добрых знакомых; шутка ли все это прочитать! И потому Вы меня можете очень тронуть, если прочтете; а прочтете, тогда уж, конечно, и скажете что-нибудь.
Простите меня, и дай Вам Бог всяких сил и всякого успеха! Графине мое усердное почтение. Какая жалость! Так мне нездоровится, что завтра не буду у Кузминских и не буду с ними говорить о Вас!
1887. 27 янв. Спб.
Примечания
1 Драма «Власть тьмы» была запрещена театральной цензурой. Друзья Толстого В. Г. Чертков и А. А. Стахович организовали чтение «Власти тьмы» в известных домах Петербурга (графини Шуваловой, княгини Паскевич, графини А. А. Толстой), чтобы популяризировать драму и добиться отмены ее цензурного запрета. А. А. Стахович читал также пьесу у министра императорского двора и уделов в присутствии Александра III. 13 января 1887 г. драма была разрешена к печати без всяких цензурных изъятий за исключением эпиграфа из Евангелия (Матфей, 5: 28, 29).
2 Действие 5-ое, сцена 1-я, явление 4-е.
3
4
5 Действие 5-ое, сцена 2-я, явление 2-е.
6 «О книге Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» — журнал «Известия С. -Петербургского славянского благотворительного общества» (1886, № 12), С. 566—570.
7 «Полное опровержение дарвинизма. «Дарвинизм». Критическое исследование Н. Я. Данилевского» (СПб., 1885). В Библиотеке Толстого в Ясной Поляне имеется отдельный оттиск из журнала «Русский вестник» (1887, № 1) со статьей Страхова.