Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
24 апреля 1890 г. Санкт-Петербург.
Что Вам написать, бесценный Лев Николаевич? О своих работах не знаю, что сказать, Вероятно мой Афон1 Вы нашли односторонним, краткий и кроткий ответ Тимирязеву2 — не довольно кротким, Сборника Н. Я. Данилевского3, может быть, вовсе не читали, но, может быть, обратите внимание на мою последнюю книжку — 2-е издание 2-го тома Борьбы. Очень и очень прошу Вас, прочтите предисловие к этому изданию, а об остальном, т. е. о Роковом вопросе и что к нему относится (все это Вам неизвестно), не смею просить, чтобы Вы прочитали: писано это слишком по-журнальному, хотя и касается такого важного дела, как наши отношения к полякам. Вы знаете, конечно, что ничье внимание, ничей отзыв мне так не дороги, как Ваши, хотя чувствую, что полной похвалы я уже не могу заслужить от Вас.
Успех мой у публики до сих пор растет, хотя есть какое-то колебание и я начинаю ждать минуты, когда книги мои перестанут настолько расходиться, чтобы можно было еще и еще издавать. Например, Заметки о Пушкине4, кажется, сели. Афон имел удивительный успех — конца не было похвалам. Кстати — наконец я познакомился с Александрой Андреевной Толстою; она встретила меня у Кузминских, позвала к себе, и дважды я по часу и больше сидел у нее. Она все нападает на Вас, а я защищаю Вас. По случаю Афона она сказала: «ну, я прочла и вижу, что Вы верующий...» Я стал отрекаться и указывал на то, что в моем рассказе этого нет. Она очень добра и очень чиста. Какая прямота и искренность! А все-таки — нет у нее настоящего дела и она волнуется и хлопочет, чтобы наполнить жизнь.
говорить: у нас в Академии.
Успех России и Европы5 все еще растет, т. е. книга быстро расходится, и случается слышать большие восторги от тех, кто в первый раз прочел.
— о времени, числе и пространстве6, и еще о законе сохранения энергии— можно будет делать это во время поездок.
Здоровье мое не очень важное — грудь и живот часто не дают выходить из дому. Но голова свежа и старость подходит, кажется, покойная. Слышал я, что Вас мучили желчевые камни, и очень сожалел.
Вот мой полный отчет, бесценный Лев Николаевич. Одного тут не достает — моей нравственной жизни, и все мне думается, что я что-то откладываю, что есть что-то самое серьезное, за что нужно взяться всею душою, и чего я не делаю. А впрочем, идеал жизни не есть ли жизнь самая простая, непритязательная, не порывающаяся? На дело не напрашивайся и от дела не отказывайся — как бы найти это равновесие?
С Крейцеровою сонатою — в литературном отношении я совершенно помирился, видя, как действует Ваша повесть. Конечно, Вы знаете, что целую зиму только об ней и говорили и что вместо обыкновенно спрашивали: читали ли Вы Крейцерову сонату? Цензура очень Вам услужила, задержавши печатание, и Соната известна теперь и тем, кто не читал Ивана Ильича и , — или читал, да ровно ничего не вынес. А Соната написана так, что всех задела, самых бестолковых, которые приходили бы только в глупый сладкий восторг, если бы она была написана полною художественною манерою. Как естественно, что Вы торопились высказать нравоучение! Эта искренность и естественность подействовали сильнее всякого художества. Вы в своем роде единственный писатель: владеть художеством в такой превосходной степени и не довольствоваться им, а выходить прямо в прозу, в голое рассуждение — это только Вы умеете и можете. Читатель при этом чувствует, что Вы пишете от сердца, и впечатление выходит неотразимое. Разных мнений я передавать Вам не стану, хотя много было наговорено презабавных глупостей. Поразительно то, что чаще всего не замечали нравственной цели, не видели осуждения эгоизма и распутства; так все сжились с привычками эгоизма и распутства, что прямо обижались на Вас, зачем Вы нападаете на неизбежное и на то, с чем мы прекрасно поживаем. Только молодые умные люди, только чуткие и умные женщины понимали Ваше обличение, признавали зло, против которого Вы восстали, и сочувствовали проповеди целомудрия. Меня удивила Графиня Ал. Ал. [так!] Толстая — та прямо выпалила: «Как? Он хочет прекращения рода человеческого?» — Точно на ком-нибудь лежит обязанность хлопотать о продолжении этого рода! Уж не завести ли случные конюшни?
— слишком много я Вам наболтал. Плоды просвещения7 удалось мне слышать у Татьяны Андреевны и я очень любовался — это картинно и смешно, и поучительно. Ну будет, будет мне писать! От всей души желаю Вам здоровья. Мое усердное почтение Софье Андреевне. Татьяне Львовне величайшая благодарность за Киркегора. Читал я его, читал — сил нет, как тяжело! Я достал потом немецкий перевод, целую книгу, — думал будет легче. Нет, тоже самое! И переводчик его великий почитатель, пишет в предисловии, что не ручается, везде ли его понял. Ну как же это вышло, что такой непонятный писатель приобрел большую известность, и нашел себе последователей? Право, это трудно понять.
Ваш неизменно преданный
Н. Страхов
P. S. Часто видаюсь с Ольгой Александровной8. Она замучена детьми и братом. Но и терпелива, и светла.
Примечания
1 Статья «Воспоминания о поездке на Афон» — «Русский вестник» (1889, октябрь),
2 «Спор из-за книг Н. Я. Данилевского» — там же (1889, декабрь).
3 Изданный Страховым «Сборник политических и экономических статей Н. Я. Данилевского» (СПб., 1890).
4 Книга «Заметки о Пушкине и других поэтах» (СПб., 1888).
5 4-е издание книги Н. Я. Данилевского, выпущенное Страховым в 1889 г.
6 Статья не была закончена, опубликована И. П. Матченко в журнале «Русский вестник» (1897, № 1), С. 69—81; (1897, № 2), С. 264—278.
7 «Плоды просвещения». Толстой начал работать над комедией в ноябре 1886 г., затем работа была приостановлена и возобновлена в 1889 г., когда дети Толстого и их друзья попросили писателя написать пьесу для домашнего спектакля. «Пьеса создавалась прямо по исполнителям и переделывалась и переписывалась по крайней мере раз двадцать-тридцать, но окончательная отделка ее была произведена уже после спектакля, в январе 1890 года» — вспоминал учитель детей Толстого А. М. Новиков — «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», Т. I (М-ва, 1878), С. 449. После показа спектакля в Ясной Поляне 30 декабря 1889 г. он был повторен в Туле 15 апреля 1890 г.
8 Данилевская, вдова Н. Я. Данилевского.