Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому1
4 марта 1893 г. Санкт-Петербург.
Ваше письмо, бесценный Лев Николаевич, было мне большой радостью. Знаю я, что Вы всегда добры ко мне, но все же очень сладко увидеть эту доброту в строках, Вами написанных. Что у Вас вообще очень много доброты, в этом я вновь и вновь убедился, перечитывая Ваши сочинения2. Впечатление было такое сильное, как будто я в первый раз это открыл. Вы относитесь ко всем выводимым Вами лицам с таким вниманием, любовью и даже нежностью, что Вы были бы сантиментальнейшим из всех писателей, если бы в то же время не слышалось у Вас мужественность и большая строгость нравственной оценки. Особенно поразила меня любовь, с которой Вы описываете юношей самой первой молодости. Это удивительно и очаровательно.
Да мало ли чего я не нашел в Ваших писаниях! Меня опять поразила их сериозность, их высочайшая добросовестность. Некоторые места, где Вы отступаете от этой сериозности, меня удивляли, как будто неожиданные бесцветные пятна на отлично писанной картине. Есть, напр[имер], места, где Вы издеваетесь над Вашими лицами — тогда пропадает все очарование. Так Юность написана в тоне некоторой издевки над героем. Но вообще, в то, что Вами писано, вложено столько души, и так явно везде желание вложить душу, как ни у кого из писателей.
И вот я этим питался больше двух месяцев. После статьи о Фете3 наступили для меня плохие времена. Недель шесть пришлось просидеть дома из-за больного уха. И все время, почти до настоящей минуты голова была не свежа и не давала мне хорошенько ни читать, ни писать. С грустью смотрел я на свои книги, и понял, какими мечтами я забавлялся, когда собирал их. Очень весело было думать: вот я прочитаю и изучу то и другое; вот эта книга важна для такого-то вопроса, которым нужно заняться; а вот этот автор занимает первое место в мистике, этот — в философии, этот нужен для изучения буддизма и т. п. Десятки лет я тешился этими приготовлениями; но теперь, когда выпадают свободные дни, вдруг ясно чувствую, что не могу пользоваться заготовленным, что и восприимчивость отупела, и любопытство охладело. Затеял я написать Чему учит психология, но, несмотря на все попытки, дело не пошло далеко. Но статью эту считаю очень важною и со временем непременно ее допишу. Меня подбил П. Е. Астафьев4, который дважды выступал против меня в Р[усском] обозрении, а теперь выпустил свои статьи отдельной брошюрою. Полемизировать я не буду, а только разъяснять предмет. Вы верно угадали: это опять о границах и направлениях наук, то есть вопросы методологические, которые оказываются в тесной связи с вопросами метафизическими. Мне очень лестно, что Вы так внимательны к моим писаниям и так их точно оцениваете.
Но теперь я отложу эту статью и напишу несколько страниц о Тэне5. Мне хочется выполнить то, что я когда-то задумывал написать в статье Историки без принципов6. Некоторым образом я обязан это сделать; это для третьего тома Борьбы с Западом, для которого писана и Несколько слов о Ренане. Так я все отбиваюсь от прямого пути; но однако не сбиваюсь вовсе со своей дороги.
Не могу Вам выразить, как я любуюсь на Вас при мысли о Ваших усилиях обработать книгу о непротивлении7— нет, не так нужно говорить — самая существенная Ваша черта в том, что Вашу жизнь и деятельность Вы на самом деле подчиняете Вашим убеждениям, не только избегаете противного им, но и исполняете то, что с ними согласно. И Вы столько сделали, не только думали, а действительно сделали! Более полной жизни трудно придумать. Как нелепы все толки о том, что Вам нужно бы было оставаться романистом, и что Вы заблуждаетесь, вздумавши сверх того быть человеком!
счастье есть насыщенная гордость8. Как верно понято и откровенно сказано главное стремление современного человека! И, следовательно, правда будет в обратном положении: не может быть тот счастливым, кто не свободен от гордости. Это я постоянно себе повторяю.
Очень я боялся за Вас во время Вашей поездки в Бегичевку; но вот Вы возвращаетесь благополучно. Дай Бог и вперед Вам здоровья и всякой бодрости. От всей души кланяюсь Татьяне Львовне и Марье Львовне. Софье Андреевне я писал9. Лев Львович10 опечалил меня своею худобою и бледностью; я привык к богатырству у Ваших детей.
Ваш неизменно любящий и преданный
Н. Страхов
1893 4 марта Спб.
P. S. Пожалуюсь Вам на Фета. Недавно из одной ученой книги я узнал, что во втором издании перевода Шопенгауэра мое предисловие выпущено. Против своего обыкновения Фет не прислал мне этого издания11; я тогда удивился, а теперь вижу, почему так случилось. Неужели он это сделал потому, что в предисловии я указывал на религиозное направление, к которому приходит, или может привести Шопенгауэр? Эти вольнодумцы бывают часто большими фанатиками. За свое предисловие я стою, и крепко.
Примечания
1 Публикуется впервые.
2
3 А. А. Фет умер в Москве 21 ноября 1892 г. Статья Страхова «Несколько слов памяти Фета» была напечатана в газете «Новое время» от 9 декабря 1892 г.
4 Астафьев Петр Евгеньевич (1846—1893) — философ-публицист.
5 Статья Страхова «Заметки об Тэне» была напечатана в журнале «Русский вестник» (1893, № 4), С. 238—258. Оттиск статьи имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне.
6 Статья Страхова «Историки без принципов. Заметки об Ренане и Тэне» была напечатана в газете «Русь» (1885, №№ 8, 9).
7 «Царство Божие внутри вас».
8 Ссылка на слова Лермонтова: «А что такое счастие? Насыщенная гордость» — см.: М. Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени», Ч. II (окончание Журнала Печорина). «Княжна Мери (3 июня)».
9 Письмо Страхова к С. А. Толстой от 2 марта 1893 г. — см. ПТС, II, С. 270.
10
11 Второе издание сочинения Шопенгауэра «Мир как воля и представление» в переводе Фета вышло в 1888 г. в Москве.