Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
22 августа 1895 г. Киев.
Вот уже десятый день, как я в Киеве, и до сих пор не написал Вам, бесценный Лев Николаевич. Слишком много впечатлений, и, хотя все благополучно растущая жизнь. Каждый как будто пускает корни на своем месте и не думает ни о внешнем передвижении, ни о внутреннем движении вперед. Окружающий порядок обыкновенно считается несомненным и неизменным, как времена года, дождь и снег, солнце и луна. С утра до вечера заботы устремлены на то, чтобы поддержать свое положение, свою семью, свести концы с концами. Невежество часто жестокое, умственный уровень очень низкий, хотя везде история и география, музыка и французский язык. Но нет никакой почти привычки к книгам, к литературе, к науке. Нет, люди так тяжелы на подъем, так расположены к консерватизму, что нужны какие-нибудь исключительные причины, напр. большие бедствия, чтобы заставить их не хвататься за каждый случай, когда можно им остановиться в своем развитии.
Простите мне эти рассуждения, не хочется называть лиц, и мои общие соображения едва ли ясны.
Впрочем Белгород меня порадовал. Племянница, очень некрасивая, но большая умница и благородная душа, вышла замуж за очень красивого, умного и доброго человека, которого я просто полюбил за эти два дня. Случилось так, что как раз за час перед моим отъездом у них родился сын. Они не ожидали таких скорых родов, потребовали, чтобы я у них остановился. Муки продолжались только два часа. Я ушел заранее из дому и когда вернулся, мне показали беленького младенца (такого видел только на картинах Рождества). Все это так волновало меня и так обрадовал благополучный конец, что сказать не могу. Это их второй ребенок и будет называться Николай Николаич. Каюсь, я посоветовал из Петербурга моей племяннице идти замуж. Первый ребенок, девочка, моя крестница, не очень красива, но может быть будет так же привлекательна, как ее мать. Дети — большое счастье. Вы не видали детей Эрдели?1 «Вот, их не было», — говорила она, — «откуда явились?»
Здесь, где я живу, четверо детей, и они ходят за Олей, как цыплята за курицей. Старший мальчик — в пятом классе гимназии, младший только что поступил. Старшая девочка, красавица, тоже в пятом, младшая во втором. Жизнь наполнена до края и племянница выходит из дому только на рынок. Моя белгородская племянница была волнующимся, тревожным существом; но с рождением дочки видимо успокоилась, и я тогда только стал получать от нее благодушные письма.
Смерть уже подходит близко, и потому невольно я вглядываюсь в новую жизнь, которая пробивается со всех сторон.
Слава Богу, здоров я совершенно, много ем и иногда тоскую о том, что ничего не делаю.
О Вашем я часто думал и позволю себе маленькое суждение2. Хотя шило из мешка всегда вылезает, но это, как у Вас всегда бывает, не помешает делу. Что меня истинно восхищает — это Ваша героиня. Кажется видишь ее живою и был знаком с нею. Суд также живой и будет тем поразительнее, чем больше ослабите комический оттенок. Ведь Вашему герою не до комизма, и следовательно впечатления комических черт — не его. А всего менее ясно то, что всего труднее и всего важнее — Ваш герой. В нем ведь должно совершиться возрождение, и картина этого возрождения должна действовать всего сильнее. Предмет самый любопытный. В том или другом виде это будет история Черткова, и если бы Вы уловили эту фигуру и ее внутреннюю жизнь — дело было бы удивительное. Но пока — лицо героя остается бледным и совершенно общим. Какой захват Вашего рассказа! Великодушные мечты молодости, домашний разврат, увлечение пустой жизнью, публичный разврат, суд, пробуждение совести и крутой поворот на новую жизнь — как важны все эти точки рассказа! А между тем он прост, как все, что Вы пишете. Простите меня, что я принялся рассуждать об этом. Я давно привык не давать большого весу своим суждениям, когда дело идет об Вас. Выйдет что-нибудь удивительное и подействует так, как и не ожидаешь. Дай Вам Боже здоровья и бодрости!
Усердно кланяюсь Татьяне Львовне и Марье Львовне (ее прижиганье наконец исцелило меня), Сергею Ивановичу3 и всем, кто обо мне вспомнит в Ясной Поляне. Если бы Вам пришло на мысль написать мне, то вот мой адрес после 25 авг.: , станция Байдары. Ольге Александровне Данилевской, с передачею Н. Н. С[трахо]ву.
Простите Вашего душевно-преданного и неизменно-любящего
1895 22 авг. Киев.
P. S. Сегодня Киев так великолепен своим небом, воздухом и красотою, что я не налюбуюсь, и с радостью подумал, что мне предстоит увидеть еще лучшее небо и солнце.
Примечания
1 Мария Александровна, старшая дочь Кузминских (1869—1923?), с 1891 г. замужем за И. Е. Эрдели.
2 «Воскресение» читалось в Ясной Поляне по рукописи семейным и гостям. 23 июля писал В. В. Розанову: «Л. Н. бодр и здоров и усердно пишет новую повесть. Меня это и радует и удивляет: в такой жар! Сам я не пишу и почти не думаю» — Розанов В. В. Литературные изгнанники. Т. 1 (СПб., 1913), С. 403.
3 Танеев Сергей Иванович (1856—1915) — композитор и пианист, проводивший лето в Ясной Поляне.